Творчество

19 августа 2019
( Москва )
0 306 0

Автор - Валерий Иванченко (Новосибирск)

"Возвышают реки, Господи,
возвышают реки голос свой,
возвышают реки волны свои".
Псалом 92

Зима получилась безутешно морозной и непроходимо снежной. Машины застревали и глохли, промерзшие троллейбусы пугали, в маршрутку было сложно попасть. Над улицами стлался ледяной туман. Редкие прохожие в изморози и облаках пара вокруг закутанных лиц вызывали жалость. Попав в теплое помещение, хотелось там и остаться. Может быть поэтому пятничные встречи у Вагнера стали затягиваться и из деловых сходок превращаться в подобие клуба.
Поводом для встреч стал журнал, что затеяли мы издавать от неудовлетворенного зуда общественной деятельности и простого провинциального тщеславия. Уже второй номер, что называется, завис и висел до сих пор по банальной причине отсутствия содержания. Причем, нельзя сказать, что нам совсем ничего не приносили. Были респектабельные статьи, непригодные для чтения по академизму речи и бесспорности смысла. Были клинические сочинения людей, установивших контакт с чужим разумом или открывших законы устройства Вселенной. Но мы не собирались делать издание ни академическим, ни бульварным. Мы желали добиться от читателя любви, а к этому был один путь - выдержать стиль.
Собирались у Вагнера в конторе - язык не повернется назвать это помещение офисом. И здание было древнее, деревянное, числящееся за управлением образования; и обои выцветшие, в цветочек; и столы со стульями воистину канцелярские, надежной советской постройки. Зато диван здесь имелся роскошный, с бархатной обивкой, просторный; и кресла стояли ему под стать; а в чреве большого минского холодильника непременно ждала момента, который мог наступить, а мог и нет, но чаще наступал, вместительная бутылка водки, да и закуска обычно находилась.
Я всегда приходил туда после шести, уже в ранней зимней темноте, и всегда заставал в сборе, по крайней мере, троих. Сам хозяин, обладавший, вопреки своей романтической фамилии, стандартной внешностью старорежимного комсомольского работника, обычно сидел за столом и лениво копался в ворохе газет. Прессу приносил с собой Фролов, журналист, специализирующийся на ее, прессе, обзорах. Сам он, кудрявый и розовощекий, напоминающий одновременно Муссолини и Жириновского, обычно расхаживал из угла в угол, как похмельный в ожидании первой рюмки. А на диване восседал наш редактор, Олег Кошкин, человек Традиции, мыслитель евразийского масштаба, зарабатывающий на жизнь в миру обучением студентов всему, что для жизни не нужно. Развалясь, он вещал с дивана невероятно серьезные вещи, ни манерой речи, ни обликом, не давая повода подумать, что истинный интеллектуал может хоть чем-то отличаться от нормального пацана.
Уж не знаю, что за материи обсуждала эта троица до меня, но появление мое всегда принималось ими с воодушевлением, словно бы это давало весомый повод перейти от обязательной повестки дня к культурной программе. И если вид я имел достаточно замерзший, тут же могла появиться на свет и водка, необходимый компонент для интеллектуального общения в сибирскую зиму. А уж после визитеры шли косяком.
Человека, который рассказал нам эту историю, я видел в тот вечер второй раз. К журналу он отношения не имел, разве что был заинтересованным читателем. С Вагнером его связывали коммерческие дела. Выглядел он полубандитским бизнесменом средней руки, но выделялся одной особенностью. Коренастый, с круглой головой, крепким носом и подбородком, прищуренными улыбчивыми глазами. Лет тридцати пяти. В дорогом пиджаке, надетом на простецкий свитер. Со взглядом, что мог быть насмешливым и сочувственным одновременно. Но вот, чтобы располагать к себе, не хватало того, что в песенке Щербакова называлось "нет во мне нутра, я весь снаружи". В нем чувствовалась значительная погруженность. Обыкновенная в меру приятная внешность, представляемая окружающим, скрывала изнанку, не предназначенную никому и составлявшую, быть может, большую и главную часть души. В евреях это называется "мировая скорбь". В небритом сибирском мужике это можно назвать пришибленностью. Грубовато и неточно, но что-то такое просвечивало... Звали его, кстати, Алексеем. Фамилию не запомнил.
Прежде надо упомянуть разговор, завязавшийся перед самым его приходом. Разговор был самый необязательный, из того трепа, что ведется, дабы занять время до начала выпивки. Однако постепенно он стал обретать некую глубину, по вине, разумеется, Кошкина, способного подвести метафизическую базу под любой пустяк. Он пил воду "Святой источник" и на реплики товарищей о том, что святости ему не хватает, раз приходиться припадать к источникам, объяснял: мол, человек определяется своим содержанием, а содержит он преимущественно воду. Товарищи возражали, что вода, как вещество, имеет простейшую химическую формулу и не может быть началом, определяющим человеческую суть, выступая лишь растворителем и посредником. Человека определяют содержащиеся в воде элементы и их взаимодействия, которые принадлежат совсем другим стихиям, а именно - земле, воздуху и огню. То есть, можно сказать о человеке, что он воздушный или ветреный, мягкий или кремневый, горячий или холодный, но что он жидкий или текучий - вряд ли. Кошкин отвечал в том духе, что вести подобные речи вульгарно, ибо вода не просто вместилище элементов, а стихия, обладающая волей, которая выражается, например, в наличии у воды памяти. Ни для кого не секрет, говорил он, что свойства воды не исчерпываются ее химическим составом. Та же святая вода не есть вода с добавлением элемента "святости", а есть жидкость любого состава, запомнившая процедуру освящения и принявшая новые свойства. И именно потому искусственно минерализованная вода никогда не сравнится с водой, исторгнутой из земных недр, что нет у нее памяти о пребывании в земной утробе.
И вот на этом, приблизительно, моменте появился Алексей. То есть, появился он даже раньше и последние реплики выслушал сам, стоя в дверях. А в руках у него была бутылка водки "Исток", в качестве собственного взноса в беседу. А водка эта, кто не знает, разливается в осетинском городе Беслане в бутылки самой разной нестандартной формы. И вот, входя с приветствиями в комнату и ставя поллитровку на стол, он нечаянно произнес фразу, давшую Кошкину толчок к продолжению дискурса.
- Не стоит забывать о сосуде, - сказал вошедший. - Сосуд дает форму, которая определяет содержание. Большая разница, скажу вам, пить из рюмки, кружки или горлышка. Буквально - разные напитки.
- О, да! Форма! - сразу же подтвердил Кошкин. - Для воды это важно, базара нет. Но, чтобы разобраться в этом по античным понятиям, надо в них въехать конкретно. Вот, нам известно, что все сущее, в натуре, есть только элементы, противостоящие пустоте. И есть огонь. Он заставляет элементы тусоваться и создавать стихии. Вот, стихия воздух, например. По понятиям, элементы, пустота и огонь, перемешаны в этой стихии равномерно. Торжество энтропии. Форм нет, но и хаоса нет, ибо хаос есть творческое начало. А вот вода. Огня там меньше, а пустоты нет вообще. Поэтому вода несжимаема. В идеале - шар, окруженный пустотой. В ней нет стабильности, нет порядка. Любой толчок извне приведет к переменам. И это уже хаос - прародитель всех форм. А вот земля. Стихия твердой материи и форм. Возникает как структура, образованная пустотой и элементами. Огня там вообще нет, он весь выгорел. И вот, вы заключаете воду в оболочку из тверди, которую называете сосудом, и заявляете, что теперь вода приобрела форму. Хрен-то! Если считать человека набором сосудов с заключенной в них водой, то это справедливо для трупа. Живые формы создает движущаяся вода, то есть вода в сочетании с огнем! И истинная, собственная форма воды - это струя! Водка, как огненная вода, приобретает форму не в стакане, а в струе, что выплескивается в рот. Динамика! Разные струи - разные свойства. Так-то!
Уловив в этом бреде оконцовку, присутствующие оживились, и, пока извлекались сосуды, имеющие вид хрустальных стопок, было вспомянуто и то, что струей именуются целебные железы кабарги, и то, что Лермонтов написал про белый парус: "под ним струя", а отнюдь не вода "светлей лазури". А энциклопедист Фролов снял с полки "Советский энциклопедический словарь", из которого прочел вслух, что существует такая "струйная техника", которая разрабатывает устройства, использующие для передачи и преобразования сигналов явления, возникающие при взаимодействии струй жидкости или газа.
- О! - сказал Кошкин. - О! Наш мозг, между прочим, тоже такое устройство. Он использует для преобразования сигнала, какие-то там электроимпульсы или биопотенциалы. И при том, падла, мыслит! А представляете мозг на струйной технике? Это ведь, пацаны, попросту - река! Равнинная, она тупая-тупая. А горная - как суперкомпьютер. По-моему, сильно!
Тут нечто произошло с Алексеем, которого я со времени его прихода не упускал из виду. Когда речь зашла о струе, он сделался задумчив, и подспудная пришибленность стала особенно заметна. А когда сказали о реках, напротив, оглядел окружение с удивлением разбуженного человека. Мне показалось, он занят своими внутренними проблемами до степени аутизма. Я решил, что проблемы у такого мужика должны быть либо совсем уж нешуточными, либо полными пустяками. Такие часто заклиниваются на пустяке. Он заговорил, и, поскольку к тому времени все подзабыли о его умении разговаривать, слова произвели немедленный эффект, заставив всех замолчать.
- Я ведь, в общем, специалист по воде, - сказал он.
- Хорошо не по воздуху, - заметил Вагнер. - Я думал, ты честно лесом торгуешь.
- Просто, географ по образованию, - объяснил Алексей. - Гидролог. Да и по жизни в гидродинамике работал.
- Ну-ну! - обрадовался Кошкин. - Комментарий специалиста!
- Да я что хотел сказать... - стушевался Алексей. - Ежели речной поток - это сознание, а отдельные струи - это мысли, то, когда мы, скажем, плывем по реке в лодке и веслом по воде гребем, мы, значит, в ход ее мыслей вмешиваемся. Это уже общение получается....
- Смотря, что понимать под "общением", - заметил Кошкин. - Если в смысле "общение с природой", то пожалуйста. Вот мы бросаем в реку динамит, а она отвечает нам здоровенными волнами. Она получила какую-то информацию от нас, мы от нее. Но смысл этой информации для каждой стороны свой. Одна сторона воспринимает другую не как собеседника, а как явление внешнего мира.
- То есть, проблема в том, что мы не понимаем реку? - уточнил Алексей.
- Пожалуй, что так, - согласился Кошкин. - За то, что река нас не понимает, я не поручусь. Может и понимает, хрен ее, реку, знает. А мы ее - точно, нет. Это факт.
- Но это ты по себе судишь?
- Ага, вот те нате! А ты, значит, понимаешь язык деревьев и речных струй? Язык облаков и танцующих бабочек! Все это поэзия, и ни хрена больше. Если ты, как гидролог, знаешь законы гидродинамики, то понимаешь сознание реки не больше, чем нейрохирург сознание пациента. А если ты, как поэт, наделяешь природу собственными чувствами, то и хрен тебе в руки! Это твое личное дело.
- Обо мне речи нет, - открестился Алексей. - Просто, я знал человека, который понимал язык воды.
- Оба-на! Какой-нибудь доморощенный маг Мерлин. Заклинатель стихий. Вообще, разлейте кто-нибудь водку! - Кошкин барски махнул рукой. - Разговор становится интересным.
- Он не был магом, - сказал Алексей. - Он тоже был гидрологом.
- Почему был? Он умер?
- Погиб. Вероятно. В последнее время я уже не уверен в этом. Сказать проще, он исчез. Многие люди у нас исчезают бесследно.
- Ну да!.. - хамски поддакнул Кошкин. - Их забирают эти, - он пошевелил пальцами, - ю эф о...
Он надоел уже всем, этот Кошкин, до чертиков надоел. А из Алексея мы в несколько приемов историю выдавили. Он говорил долго, больше часа. Конечно, народ пытался затевать свои разговоры, как это положено под действием алкоголя. Но тогда он продолжал рассказывать вполголоса, только для меня. И остальные замолкали, слушали тоже. Но я лучше всех все запомнил.

Вырос Алексей в маленьком алтайском городке, откуда ушел служить на границу с Маньчжурией. Командиры были фанатики физкультуры, что с той, что с другой стороны. Китайцы, как ни посмотришь на их заставу в бинокль, днем и ночью показывали на плацу приемы единоборств. А наши все больше ноги тренировали. Не было дня, чтоб меньше двадцати километров пробегали, а то и весь полтинник доставался. С собакой, в сапогах, по лесу. Так что домой Алексей вернулся здоровым до невероятности, с привычно въевшимся в мышцы зудом. Первое время, чтоб разгрузиться, уезжал автобусом по трассе за семьдесят километров и шел домой обочиной, быстрым шагом. Голова только в таком режиме начинала работать. А он задумал поступить в институт.
Экзамены сдал удовлетворительно, в смысле, на тройки. На первый курс, правда, не попал, но был зачислен на очное подготовительное отделение, называемое в просторечии рабфаком. На стипендию тогда жить, в принципе, можно было, но очень грустно. Все приискивали побочный заработок. Алексей зимой сторожем-дворником в детском саду кантовался, но после Дня советской армии поругался с заведующей из-за сменщика и ушел. А его сосед по комнате, спортсмен, борец, нашел работу, не слишком выгодную по деньгам, но завидную по интересу. В университете, при географии, был научно-исследовательский сектор, занимающийся по хоздоговору снегомерными работами в горах. Числилось там три человека, которых звали гляциологами. Есть такая часть гидрологии суши, изучающая снег и лед. И вот, практиковали они наем экспедиционных рабочих. Ездить приходилось не столь часто, рабочих брали из своих же студентов. Сосед по комнате, помимо зарплаты, имел с этого дела казенный пуховой костюм, горные ботинки и не переводящийся ящик тушенки под кроватью. Но к концу зимы он как-то особенно продвинулся в своей спортивной борьбе, стал пропадать на тренировках и соревнованиях, пострадал в учебе и предложил уступить свою работу Алексею со всеми следующими из нее выгодами.
Где-то в середине марта Алексей впервые появился в занимаемой гляциологами комнате, которая помещалась в секретном первом отделе и имела железную дверь с сигнализацией и множеством замков. Начальник выглядел серьезно, тянул обликом на подполковника КГБ или секретаря большого парткома. "Вовремя пришел, - сказал, - Завтра на участок лететь". И обратился к сидящему напротив парню: "Коля, - выдай ему лыжи и объясни. Только не здесь, у него допуск не оформлен".
Собственно, об этом Коле и был рассказ, поэтому следует хоть как-то представить его внешность, но Алексей не мастер описаний. Представилось, что у Коли были соломенные, разлетающиеся в движении волосы, длинная и жилистая, малость нескладная фигура и вечная извиняющаяся улыбка, которая заменяла ему большую часть слов. Вообще, как я понимаю, такие образы мог изображать только какой-нибудь Александр Грин. Типа "солнечного луча между осенними облаками" или "морского ветерка, залетевшего в душную комнату". Короче, зов Несбывшегося.
Получилось, что подниматься в воздух Алексею до того времени не приходилось. Попросту, некуда ему было летать, да и служил не в десанте. Потому, хоть и демонстрировал на следующий день невозмутимость, но впечатлился необычайно. Прямо к входу в городской аэровокзал им двоим подали пустой "пазик", где уже сидели немолодые вертолетчики, веселые и довольные жизнью. Как объяснил Коля, горы летуны любили за денежную надбавку и возможность проявить лихость, а попадать им туда приходилось нечасто. Машины на поле внушали уважение бывалым видом, закопченными бортами. Предназначенная им "двойка" выглядела "запорожцем" возле стоящих рядом МИ-восьмых.
Когда заработали винты, и разговаривать стало невозможно, Коля положил под голову рюкзак и счастливо задремал. Рутина. Алексей же, как новичок, от иллюминаторов не отрывался, хоть и оказалось, что ожидал большего. Был стремительно уменьшившийся мир, игрушечные дома окраины и замерзшие ленты обских проток. Рассматривать их было интересно, как точный макет местности. Не хватало только чувства полета.
Минут через пять, когда скрылся город, вертолетчики переглянулись, с вороватым видом отключили самописец барографа и пошли на посадку. Сели в поле. Штурман выскочил наружу и, под вращающимися винтами, вытащил из воздухозаборника длинную промасленную тряпку. Видать, механики напортачили.
А настоящий полет начался через полтора часа, уже в горах, после того, как между увалами утыканных лиственницами предгорий мелькнула незамерзшая полоса Бии и показались вершины гольцов. Хребты выглядели как стены, и вертолет между ними был подобен мухе. Штурман водил толстым пальцем по зеленой пятикилометровке и время от времени оглядывался на Колю, а тот, втиснувшись между ним и пилотом, тыкал на понижение перевала и орал пилоту в ухо: "Туда!" Когда в очередной раз перенеслись через хребет с плоским, покрытым тайгой, седлом, Коля указал на торчавшую много выше них снежную лысину горы. Вертолет заложил крутой вираж, горизонт завалился набок, по одному борту замелькал скалистый склон, по другому чистое небо, и Алексей с заложенными ушами потерял всякую ориентацию в пространстве. Минуту спустя пейзаж выправился, а они оказались выше всех окрестных гор. В тучах снежной пыли машина с покачиванием приспустилась на крохотный ровный пятак. Штурман, придерживая рукой шапку, выскочил наружу и открыл дверь салона. В снегу он стоял почти по пояс. Под колиными толчками Алексей вывалился из вертолета и принял лыжи, которые пришлось держать, чтобы не унесло ветром. А вертолет, примявший снег едва ли на полшасси, резко подскочил на два метра, скакнул вперед и провалился в пропасть. Спустя секунды ровный рокот послышался уже далеко внизу, они увидели крохотную вертушку под склоном, спокойно уходящую от них долиной.
"Лихо!" - оценил Алексей. "Ну да, - согласился Коля. - Им запрещено выше тысячи метров садиться, а тут, считай, две".
Через час Алексей сидел на дне квадратной снежной ямы, называемой шурфом. Яма уже углубилась на два метра, а он продолжал выкидывать из нее снег складной дюралевой лопатой. Коля на лыжах выписывал зигзаги в окрестностях, тыкал то там, то тут в снег деревянной рейкой. "Держи", - он опустил в шурф полуметровую стальную трубу и спрыгнул сам. В яме стало тесно. Рейку приставили к аккуратно зачищенной снежной стене, а Коля, упираясь в стену носом, стал проводить кончиком карандаша горизонтальные бороздки, выделяя одному ему заметные слои. "Стратиграфия", - пояснил он. И принялся тем же карандашом записывать в блокнот, бубня под нос: "Ноль-пять, свежевыпавший мелкий. Пять-тринадцать, зерна до двух миллиметров, увлажненный. Тринадцать-двадцать, изморозь…"
"Знаешь, - сказал Коля, не прекращая работы, - жила в начале века подозрительная личность по фамилии Гурджиев. Так он утверждал, что человек - это не совсем то, что мы думаем. Он - машина, все время действует автоматически, как во сне. Человеком становится только в редкие моменты пробуждений, когда может себя осознать. Сколько раз в жизни просыпался, столько в нем человека. Некоторые так беспробудно и проживают. Так вот, снег - спящая вода. И сколько в нем будет воды, когда он проснется, мы сейчас узнаем". Он отнял у Алексея стальной цилиндр и горизонтально забурил его в нижний слой снега, над выстилающим дно шурфа промороженным мхом. Потом подвесил цилиндр на металлическую штуковину, оказавшуюся походными весами и подвигал по рычажной линейке грузик.
Когда они, осыпая стенку, выбрались из ямы и стали укладывать вещи в рюкзак, Алексей спросил: "Так, это… Если снег - машина, то он работать должен?" "Ну, да, - сказал Коля. - Хочешь, покажу, как он работает. Включу механизм".
Он застегнул на лыжах крепления, взял снегомерную рейку и подошел к краю площадки. Дальше круто вниз уходила вогнутая лотком ложбина. "Смотри, - обернулся он к Алексею. - Только никому потом не рассказывай". Сильно оттолкнулся рейкой и нырнул вниз. Какое-то время его не было видно, только слышалось шуршание снега под лыжами. Потом Коля показался на противоположной стороне лотка. Он мчался, держа рейку наперевес, а сила инерции уже выносила его наверх, к противоположному краю ложбины. И тут же послышался странный звук, напоминающий нечеловечески мощный вздох облегчения. По линии, прочерченной лыжней, прошла трещина, и весь снежный склон, что лежал ниже, сразу двинулся вниз. Оставив за собой метровой высоты линию отрыва и скопище перемешанных комьев, ломаясь на ходу кусками и блоками, масса снега все ускорялась, пока не исчезла за перегибом склона. Через несколько секунд снизу раздался удар.
Коля возвращался, огибая ложбину поверху. Он съехал прямо на Алексея, ухарски затормозил в метре. "Это была лавина?" "Нет, осов. Мог бы запустить лавину, но внизу - полка и деревья растут. Какова машина, а?"
"Лавина, понимаешь, тоже иногда выглядит разумной, - сказал он, когда они начали спуск, - но это иллюзия. Это как работающий автомат. Или лунатик, сомнамбула. Вроде живой, двигается. Но управляет им не разум, а программа".
"Постой, - удивился Алексей. - Если снег просыпается, делаясь водой, то вода разумна. Так?"
"Сам узнаешь, пацан, - необидно ответил Коля. - Всему свое время. Погнали, что ли?" - и маханул под гору. Пока спускались к долине, где была нижняя площадка, Алексей вдоволь извалялся в снегу, но научился кое-как тормозить палками: просто складывал их вместе и, откинувшись назад, бороздил, как плугом. Не сломал ни одного дерева, а мог бы.
К вечеру того же дня вертолет доставил их обратно, в город. После горного солнца, зеленых кедров, белого снега и синего неба город был сплошной серой гаммой и походил на возвращение в опостылевший сон. "Через неделю опять полетим", - ободрил Коля.
Понеслась удивительная жизнь. Пять дней Алексей сидел в аудиториях, поражая соучеников нездешним загаром. На шестой уносился в мир, незнакомый большинству соседей по парте. На абаканский участок продолжали летать до середины апреля.
Он стал заходить к Николаю домой, тот жил не так далеко от общаги, в небольшом частном доме, оставленном покойной теткой, один. Дом был странный, такой же, как хозяин. Дровяная печка, беленые стены с деревенскими тряпичными ковриками и мебель шестидесятых годов; развешанная на гвоздях походная амуниция и пучки трав под потолком. В допотопном буфете вместо посуды стоял десяток случайных книг, а кроме них - камни, коренья и детали загадочных приборов. В комнате - педантичный хаос, ни один предмет не покидал своего места. В крохотной спаленке стояло сооружение, собственноручно сплетенное хозяином из ивовых прутьев. Оно походило на гигантское, лежащее на боку яйцо с круглым отверстием-лазом сбоку. Коля в нем спал. "Мое гнездо, - объяснял он. - Лоза защищает от чужих мыслей".
Другим артефактом был стоящий в углу кухни полуразобранный агрегат. Основу составлял большой аквариум с набором трубок, пластин и рассекателей внутри. Наружу торчали патрубки для подведения шлангов. Коля объяснял это устройство просто: "Увлечение молодости. Водяного хотел вывести. Гомункулуса".
Первый раз Алексей попал в дом за каким-то делом, а потом стал приходить невесть зачем. Коля был скуп на беседы, ограничивался редкими сентенциями. Но у него собирались люди, порой большие компании: туристы, бывшие студенты, разномастная публика. Болтали, иногда пили, хотя хозяин не поощрял. Что их всех туда тащило, бог весть. Место не самое удобное: на отшибе, тесно, туалет во дворе. Похоже, привлекала загадочная аура этого жилища.
Коля был человек в обыденном смысле скучный и в любви к развлечениям не замеченный. Хоть и знался с туристами, гитарных песен не пел, водку не пил и обычных хохм не поддерживал. Телевизора не имел, и к любым человечьим зрелищам оставался равнодушен. Книг тоже почти не читал, разве что по специальности, потому что был аспирантом и второй год готовил диссертационный опус об аспектах районирования чего-то там где-то. Хотел заниматься русловыми процессами, но не нашел руководителя.
Приходила к нему, кажется, женщина, о чем можно было догадаться по косвенным признакам. По забытым на подоконнике сережкам, по тому, как резко он вдруг выгонял всех из дома или, порой, запирался изнутри и не отвечал на стук.
Однажды Алексей явился к нему днем и обнаружил дверь открытой. В сенях стоял расколотый надвое аквариумный агрегат, и лежала на газетке кучка аккуратно сметенных осколков. Сам хозяин лежал в комнате на диванчике с забинтованной рукой и сияющим лицом, невесть чем счастливый. "Что за бедствие?" - спросил Алексей. "Злой мужик, - сказал Коля, не переставая улыбаться. - Слушай, я тут открыл одну вещь. Буквально, только что в голову пришла. Штука в том, что чудеса надо делать самому. Не ждать, когда чудо произойдет, а самому его устраивать". "Ну ты даешь, - обрадовался Алексей. - Ребята, надо верить в чудеса, как пионеры поют". "Правильная песня", - согласился Коля.
По зрелищам была у него одна страсть. Очень ему нравились всякие природные катаклизмы. Зимой, в пургу, окно открывал. Ночью по улицам шатался в самое ненастье. Любил смотреть на грозу и при сильном ветре делался счастливым.
В середине апреля, после того, как в последний раз слетали на Абакан и забрали с площадок приборы, он впервые вытащил Алексея на воду. Был пик паводка, и небольшие речки вокруг города вздулись как горные потоки. На одной из них было сборище. Разномастные суда с пузатыми от спасжилетов гребцами прыгали по волнам, крутились, влетали в кусты. Некоторые переворачивались, и тогда с берега летели к терпящим бедствие спасательные концы, называющиеся "морковками".
"Командовать, как грести, не буду, - заявил Коля, когда они с Алексеем укрепили в стременах ноги и взяли весла. - Все равно не успеешь выполнить. Я говорю, как нам двигаться, в технику управления врубишься сам". Первый проход был страшен бестолковостью. Не застрять в кустах удалось усилиями Коли, который махал веслом и шипел сквозь зубы: "Хрена сидишь? Работай". Однако прошли и зачалились нормально. После третьего прохода Алексей вошел в азарт, стал кое-что просекать. В четвертый раз выпал за борт и до берега плыл, держась за раму, несмотря на матерные приказы забираться обратно. Какой-то опыт он отсюда вынес. "Ладно, - сказал Коля. - Главное, что не боишься. Убить тебя трудно. Следующая речка будет настоящая".
Сейчас Алексею трудно вспомнить, кем был для него новый товарищ в первые месяцы знакомства. Был непонятен. Армия дает слишком специфические навыки общения. У Алексея отсутствовало присущее многим стремление разом раскусить человека и отвести ему место в своей классификации. Все новые экземпляры были интересны, но, за отсутствием сравнительной базы, он не представлял, насколько те или иные люди распространены в реальной жизни. Коля занимал его как новое, еще не изученное явление, но все такие явления, будь то человек, книга, экзамен или умение тормозить лыжами, воспринимались им как очередная ступенька к будущей жизни, которая еще толком не началась. А там, в будущем, несомненно, найдется все: любые люди, города, любые горные лыжи, стоит только захотеть. Он еще не знал о краткости жизни, и мир лежал перед ним доступным во всей неисчерпаемости. Коле он завидовал - самодостаточности, умениям, улыбке - но не слишком. Думал, что и от него это не уйдет.
В начале мая отправились на разведку нового участка, снова вдвоем. Вертолет высадил в верховьях Коргона, притока реки Чарыш. Обратно должны были выбираться сами, не для экономии средств, а чтобы не связывать себя сроками и местом.
Три дня бродили по гольцам, выбирали площадки и нашли крепкую пастушью избу, годную для оборудования зимней базы. Снег выше границы леса еще не думал таять, но стал достаточно плотным, чтобы ходить без лыж. Ночевали у корней какой-нибудь одинокой кедры, под открытым небом, поскольку палатку не взяли, ограничившись тентом на случай непогоды. За эти ночи у костра Алексей успел пересказать все мало-мальски занятные армейские случаи. Коля ограничивался междометиями, а историю поведал всего одну, но вполне в своем духе. История была о том, как еще школьником он жил в деревне и однажды на рыбалке увидел смерч. В совершенно ясную погоду вдруг поднялся ветер, который за считанные минуты стал ураганным. Мощный порыв прошел по тому берегу, пригибая кусты и ломая верхушки деревьев, а потом он увидел, как через реку к нему приближается круг вспученной воды. Это была не волна, а огромный водяной бугор, который на метровой с лишним высоте разлетался брызгами, и те уносились вверх в невидимом воздушном столбе. Коля упал на землю плашмя и, кажется, потерял сознание, потому что ложился лицом вниз, а, открыв через мгновение глаза, увидел звезды. Может, это было видение, но он запомнил очень хорошо: ярчайшие звезды на синем небе. Он даже узнал Близнецов. Потом опять зажмурился, а когда через некоторое время рискнул осмотреться, все стихло. От реки вела десятиметровая полоса помятой травы и изломанных кустов, а он лежал точно на середине этой просеки. Он встал и пошел по ней. Вышел в поле, на краю которого стоял совхозный заводик по производству комбикорма. День был воскресный, и ни одной живой души. И разрушения вокруг, как будто танк насквозь проехал. Железные фермы скручены, контейнеры с них попадали наземь... Только сам - целый и невредимый. "Знаешь, - сказал он, - я потом проверял по карте звездного неба. Был такой вкладыш в "Астрономии" за десятый класс. Вырезается бумажный круг и накладывается на карту соответственно месяцу, числу и времени суток. Близнецы тогда, правда, около зенита были". "Ты это к чему рассказал? - спросил Алексей. - Погода вроде хорошая". "Вот именно. Видишь, звезды мигают?" "Так это рефракция. Атмосферные слои движутся, вот и мерцание". "Ну да. А там, в смерче, они не мерцали совсем. Как фонари светили. Как в космосе".
На четвертый день они забрали с места высадки оставленную заброску и стали спускаться. Трава в тайге еще не пробилась, под ногами хлюпало, ручьи приходилось перебредать один за другим, и тащиться по буреломам с тяжелыми рюкзаками было незавидно. А в тех рюкзаках лежал катамаран и водное снаряжение, и, как только вышли на берег первой речки, Алексей предложил строить судно. Коля ответил, что рано, и действительно, через сто метров реку перекрывал завал, еще через двести - бревно, и так без конца. Но когда они добрались до слияния двух истоков, Прямого и Горелого, Коля заявил, что пора, и на Алексея напал мандраж. То, что он увидел, не походило на пригородную речушку. Из-за рева воды нельзя было говорить, пенный поток пульсировал, двигая прибрежные валуны, и представить себя оседлавшим его было никак невозможно.
Остаток дня рубили жерди, строили раму, гондолы качали, весла ладили. Наутро стартовали. Экипировка как у летчиков: гидрокостюм, спасжилет, шлем. Рюкзаки в непромокаемых мешках, привязаны. Жесткий распор - спина в рюкзак, ноги в стремена. Весла в руки, толкнулись - па-ашла, родимая!
Когда ты уже на воде, все выглядит не столь страшно, как с берега. Катамаран - машина тяжелая, а мощь потока не такова, чтобы швырять его как щепку. Он идет утюгом, общей линией потока, приминая отдельные струи. К тому же хорошо управляем: гребок слева - нос пошел вправо, зацепил-затабанил - обратно пошел. Сделал боковой зацеп с выносом корпуса, оттянул катамаран влево по струе. А все эти плюхи-бульки, зарывание под вал и окатывание водой, быстро перестают волновать, тем более в сухой гидре. Главное из распора не вылететь при ударе вала. Одно жутко: речка небольшая, таежная, петлистая - бог весть, что там, за следующим поворотом? Слив, гряда камней, навал на берег или самое гнусное, бревно через всю реку? У Коли морда каменная, ничто его, кажется, не волнует. Орет временами, успокаивает: "Нормальный ход! Ништяк идем!" А тут, перед очередным сужением, перегнулся и кричит: "Спокойно! Щас купаться будем! Весло не потеряй!" Н-не понял! Впереди струя сжалась меж двух камней до нескольких метров, только б катамаран прошел, а дальше исчезла. Нет ничего впереди, пустота.
Они ухнули туда вниз головой, и Алексея моментально вышибло из стремян. Под водой было темно. Никакого испуга он не почувствовал, только подумал, что надо бы всплыть и глотнуть воздуха. Но жилет уже выносил его сам. Посветлело, и прямо перед носом, в подводной мути, проявились рюкзак и рама катамарана. Машинально схватился за поперечину, но тут же и выплыл на белый свет.
Они дрейфовали в неширокой, вспененной заводи, недалеко от полого уходящей в воду каменной плиты берега. В нескольких метрах, совсем рядом, мощно била струя водопада. Вокруг бурлила пена. Коля уже сидел верхом на днище гондолы и озирался. "Где весло?!" - гаркнул он, заметив всплывшую голову. Только тут Алексей заметил, что держит весло левой рукой, мертвой хваткой.
Они выбрались на плиту, вытащили и перевернули судно. "Перекур, - сказал Коля. - Ты сухой?" Воды Алексей набрал через манжеты гидрокостюма. Но терпимо, только руки мокрые. Да не в том дело. "Ты же знал про водопад?" - начал он, когда обрел дар речи. "Конечно". "Какого ж мы, твою мать, туда полезли?" "Для куражу. Тебе что, не понравилось?"
"Видишь, - стал объяснять Николай со своей странной улыбкой, - здесь, в принципе, безопасно. Бочки нет, улово замечательное, как попал, так никуда тебя не унесет. Здесь все прыгают. Правда, не с ходу и без груза. Некоторым даже удается зацепиться и устоять. А мы машину испытали и к воде попривыкли. Для тебя в первый раз крутовато. Но, ведь, ничего? Дальше пойдешь?" Алексей злости не чувствовал, хотя этот извиняющийся тон мог и доконать. Адреналин еще не выветрился, был подъем духа, как после стопки спирта. "Предупреждать надо, - ответил. - Конечно, пойду. Куда денусь, с подводной лодки? Что там дальше?" "Дальше слалом. Я не успею командовать. Ты вот что. Ты давай, сам струю читай. Ее понять надо, и дело это не сложное". "Это как?" "Фильм такой есть, "Звездные войны". Там старый рыцарь учит молодого, что делать, когда реакция не успевает. Доверься, говорит, силе. Меньше думай, действуй по наитию, и сила пребудет с тобой. Она тебя сама поведет. Струя - та же сила. Дао. Ты за нее не думай. Иди за ней, и все хорошо будет".
Ну и пошли. Много всего там дальше было, но, в принципе, работа однообразная, не сложнее, чем в "тетрис" играть, только физическая нагрузка большая, и нужно, чтоб катамаран тебя слушался. На поворотах уходи к внутреннему краю струи, чтоб не навалило на берег; от камней уворачивайся; в сливах и бочках нос держи, да на ход работай. Ребята они были крепкие, жилистые, неутомимые. Перли без остановок, весь Коргон за три часа. И главное, молчали все время. Коля только изредка голос подавал - какой протокой идти или каким краем. И в один момент Алексей действительно ощутил себя частью реки. Почувствовал невидимый стержень, который объединял воедино все речные струи и по которому пролегала их траектория. И ему показалось, что брось он весло - ничего не изменится, катамаран будет идти, как шел, движимый иной волей, чем разум гребца. Но руки продолжали работать будто самостоятельно, и делали все, как надо. Скорее, его подчинил не речной дух, а искусство Николая. А может, и то и другое объединилось в целое.
После экзаменов рабфака Алексей был зачислен на первый курс и пропадал в поле. Пожалуй, было лучшее лето в его жизни. За два месяца еще раза три прокатился по Коргону, вдобавок прошел соседний Кумир, реку куда более мощную, но не столь мрачную, благодаря широкой долине. В промежутке между экспедициями смотался с туристами на Песчанку, показавшуюся довольно смешной. А под конец августа, когда в работе наметился перерыв, Коля позвал его на среднюю Катунь.
Компания собралась большая, флотилия судов. И река оказалась совсем не такой, какую Алексей мог представить. Катунь походила на сложно связанный пучок мышц, что сокращались каждая в собственном загадочном ритме. В порогах эти мускулы соединялись в одном порыве, а на плесах расслаблялись и вздрагивали, но в каждом была мощь и своя воля. Даже в самом спокойном месте от реки веяло таинственной жутью. Ровная вода сплеталась тысячами мелких струй, бугрилась ими. Возникающие и рассасывающиеся воронки, вспухающие на ровной глади водяные грибы, утробные шумы и пульсирующие течения - все это было лишь смутным проявлением внутренней жизни реки.
На катамаранах было четное количество мест, один участник оказался лишним. Пассажиром стала второкурсница, попавшая в поход впервые и Алексея поразившая. Красота есть вещь трудноопределимая и часто даже не слишком привлекательная, а в этой девчонке была загадочность, что убойно действует на часть мужчин, другую часть отпугивая напрочь. Во-первых, молчалива, точнее, говорит хорошо, но редко и вовремя - качество редкостное. Во-вторых, все время о чем-то думает, малость отрешенно глядя на тебя и окружающее пространство, и проникнуть в эти тайные мысли никто не может. Эта загадка зацепила Алексея, и он сам предложил ей место на катамаране. Коля ничего против не имел, махом соорудил посреди рамы подобие пассажирской палубы. Единственная обязанность пассажирки - держаться покрепче, но Коля и на этом не настаивал. Просто, сразу загнал судно в бродячую бочку, их здорово тряхнуло, а Ольга, вспорхнула над своим насестом и исчезла за бортом. Алексей заорал и завертел головой, не видя на поверхности ни каски, ни спаса. Но Коля, ничуть не обеспокоенный, поставил машину лагом, и нагнулся к воде. Отчего-то красный спасжилет всплыл прямо под его рукой. Он отложил весло и мощным рывком вытащил пассажирку за шиворот. Та молчала, еще не уразумев случившегося, но живо хлопала глазами, утратившими загадочность. "Нормальный ход, - успокоил Коля. - Все прошло". После оторвать ее от рамы было трудно.
Очарованный Алексей внимание к Ольге демонстрировал с армейской прямотой и неискушенным простодушием. Ну, был кое-какой навык общения с девицами, опыт, пополнившийся за год в общежитии. Но теоретической подготовки не хватало; не знаток он был, это точно, можно даже сказать, не понимал ни черта. Однако, шло как положено, по проверенному поколениями канону: задушевные разговоры (говорил Алексей и, надо думать, достал ее за время похода историями из жизни и незамысловатой философией); посиделки у костра заполночь с ненавязчивыми обжиманиями, положенный рядом в палатке спальник и готовность помочь в любых бытовых проблемах. Коля на эти движения взирал со скукой: видно, насмотрелся и знал ритуал в подробностях. Закончив вечерние дела, он молча забирался в спальный мешок, чаще прямо на свежем воздухе, и, поглазев недолго на небо, засыпал. Истинной романтикой считал стабильную обустроенность походного быта. Молодежь после только и начинала общаться, и его имя часто всплывало в этих ночных байках. О Коле ходили легенды. Вспоминали давние одиночные маршруты, когда он на надувной байдарке проходил за неделю связку рек, обгоняя идущие с разведкой группы; говорили о его сверхъестественной способности появляться в нескольких местах одновременно и в нужный момент. Потому и кличка у него была - Саид. В общем, суеверное к нему было отношение.
На катамаране сидеть скучновато, даже стоячие валы на второй день приедаются, так что настроение надо чем-то поднимать, не водку же пить. Вот Алексей и молол языком, на что Ольга отвечала краткими поощрительными репликами. А Коля тоже бывало выдавал монологи по разу-другому на дню. Но были они, как все, что этот человек делал, своеобразными, заставляли спутников надолго замолкать, думать: кто же из нас дурак?
Потом Коля выкинул штуку, что вовсе ни в одни ворота. Они шли в кильватере дежурной двойки, везущей единственный комплект костровых котлов. Котлы, разумеется, были вложены один в другой и привязаны за дужки к поперечине рамы. На поддающих снизу мелких волнах они бились и гремели. И Коля выдал сентенцию. "В каждом походе, - заявил он, - есть такие особенные люди, называемые котлотопами. Они топят котлы в реке. Скоро их племени прибудет". И не прошло двадцати минут, как пророчество сбылось. Шнурок что ли развязался, но вся посуда, уложенная в пластиковый мешок, поплыла по воде. Внутри сохранялся воздух, поэтому мешок имел плавучесть, близкую к нулевой. Он мелькал на поверхности, поворачиваясь то одним, то другим боком, но неумолимо погружался. Обнаружившие пропажу котлотопы под ободряющие вопли соседних экипажей молотили веслами, разворачивали судно и пытались приблизиться к потере. Им оставалось не более двух метров, когда мешок окончательно пропал из виду, захлестнутый мутной, буро-зеленой водой. Тогда Коля встал на гондоле, сбросил расстегнутый спасжилет и красиво сиганул в реку вниз головой. До точки исчезновения котлов было метров восемь. Его голова в синей каске показалась на поверхности лишь на секунду, метрах в четырех, после чего скрылась окончательно. Прошли бесконечные полминуты. Над рекой повисла мрачная, очумелая тишина. Потом закричала Ольга. Алексей вздрогнул (другие признавались, что с ними случилось то же самое), схватил в охапку - ее колотило. Глаза были как после падения в пороге. Смотрела так, что Алексей сам был готов впасть в истерику. Но не успел. На поверхность вынырнул Коля, появившись намного дальше катамарана дежурных. Он греб одной рукой, как Чапаев, другой удерживая на воде злосчастный мешок. Реку потряс вопль полутора десятка глоток. "Ты как это смог?" - глупо спросил Алексей, помогая ему взобраться на борт. "Струя", - в духе Саида ответил Коля. На ближайшей чалке руководитель студентов отвел его в сторону и что-то долго втолковывал. Коля с извинением улыбался. Потом вышел к толпе и публично покаялся. Но следовать его дурному примеру и так никто не собирался…
Возвращение в город было унылым. Уже в Бийске, в ожидании поезда, Алексей почувствовал, как истаивает связь, что протянулась, как думал, между ним и Ольгой. Она отчужденно отмалчивалась и старалась не покидать компании, оттягивающейся в честь окончания маршрута дешевым портвейном. А Коля, напротив, выглядел довольным, жевал вокзальные пирожки и был непривычно общительным. Демонстрировал редкостный талант при игре в "крокодильчики". Загаданное слово мог с редкой пластичностью изобразить одним-двумя движениями и выражением лица. Похоже, был в состоянии разговаривать одной мимикой, не пользуясь речью. Толпа балдела, и успех Колю не волновал. Он находился в центре внимания естественно, не прилагая усилий, не дорожа этим и не тяготясь. Даже когда молчал и никак не проявлял присутствия, вся расстановка притяжений в компании избирала центром его. Алексей принимал это как данность, и близость к лидеру льстила, но, перехватив несколько взглядов Ольги, ощутил резанувшую обиду. Он не мог соперничать с этим везунчиком, странно одаренным природой.
Как оказалось, Ольга жила в соседнем общежитии, и в городе он заходил к ней несколько раз. Она встречала как хорошего знакомого, но от помнившегося контакта не осталось следа. С наступлением сентября Алексей отправился с первым курсом в деревню, и последняя, мимолетная встреча дала повод питать надежды. Ольга попрощалась с заметным огорчением, а он был готов и желал обмануться. Выглядело это смешно. Ольга чмокнула его в щеку и сказала нечто вроде: "Ты меня не забывай. Я плыву и сама не знаю, куда меня вынесет. Мы еще должны пересечься". Он удержался от похабного комментария.
В колхозе было нескучно, и без женского общества Алексей не страдал, так что по возвращении, в пору осенних дождей и начала учебных будней, переживания конца лета поблекли. Все же, в один из первых вечеров он отправился в знакомую комнату. Шел ко всему готовый, бутылку вина прихватил. У Ольги горел свет, на стук никто не отзывался. А он колотил долго, больше того, кретин, голос подавал: я это, мол, открывай, все нормально. Потом, когда соседи стали выглядывать, ушел, смутившись, решил, что свет выключить забыли. Выйдя на улицу, остановился под окошком: третий этаж, штора не задернута. Увидел, что на подоконнике там кто-то сидит. Да не кто-то - силуэт знакомый. Колину фигуру можно было за километр узнать. Ну, подумал, молодцы ребята. И пошел по другому знакомому адресу, чтобы бутылка не пропала.
Учеба закрутила новыми сложностями, от приработка у гляциологов пришлось отказаться. Изредка он заходил к Коле домой, но все чаще стал натыкаться на запертую дверь, и постепенно эти визиты вышли из привычки. Ольгу встречал в университете почти каждый день, времени и повода для общения находилось все меньше, встречи стали обыденностью. Но видеть ее, хотя бы мельком и издалека, почему-то хотелось. Когда она пропадала надолго, Алексей начинал невнятно томиться, сам стыдясь причины.
После зимней сессии августовская компания собралась в лыжный поход. Предложили Алексею. "Ольга будет?" - спросил он. "Нет, однако. Вроде, замуж выходит. За Саида". "Ясно". На лыжах он не пошел, и подробностями жизни туристской тусовки перестал интересоваться. Появились другие знакомства, и подруги стали вокруг возникать совсем другого склада и образа жизни. Кроме безлюдных гор и стремительной воды, в мире было много разных вещей. Город жил изобретенной людьми и непрестанно обновляющейся жизнью, где были книги, тусовки, фильмы, кабаки, музыка, работа, друзья, поездки, деньги и черт знает сколько еще всего, что хотелось ухватить и присвоить. От беспокойства, правда, избавиться не смог. Мелковато все было, не цепляло. Не встречал среди окрестных людей никого похожего ни на Колю, ни на Олю, и стал догадываться, что люди различаются не по уму, не по экстерьеру, не по положению и возможностям, даже не по личным качествам, измеряемым категорией "крутизны". Каким-то другим масштабом они измеряются, и ни правил, ни мерок тут не подберешь. Короче, не хватало ему этих двоих.
А тут приближалось очередное лето, и в конце мая Коля вынырнул, как черт из шкатулки, будто не было минувшего года. Пришел загорелым индейцем, сияющий, легкий. "Напарник, - сказал, - не забыл, как весло держать? Людей на Катунь сводить надо. Самая вода сейчас прет". Алексей в момент все свои планы забыл, как ветром подхватило. "Да хоть куда, - ответил. - Хочу".
Пришли к нему. Дом за эти полгода здорово изменился. Кухня стала почище, хлам исчез, книг прибавилось, даже телевизор появился. Знакомый телевизор, Алексей его в той самой комнате общежития видел. "У меня Ольга живет, - сказал Коля обычным извиняющимся тоном. - Ее нет сейчас, к родителям уехала". Непривычно он выглядел; улыбался, правда, по-прежнему, светился, был, как и раньше, неуязвим для мирских уколов, но при всем этом в нем ясно чувствовалось смущение. Он стал другим, не в сути, похоже - в способе существования. И такая перемена была не просто непривычна, была неестественна. Настолько, что любой заметивший в подобное же смущение приходил. Терминатор, облитый кетчупом, выглядел бы понятнее: просто смена жанра. Здесь же сбой стиля случился, и главное - Коля чувствовал этот сбой сам. Не в своей тарелке он сидел, не в его привычках была ситуация.
Обговорили подробности предприятия. Приезжало шестеро москвичей, людей немолодых и чем-то важных для шефа. Где-то там они когда-то сплавлялись, но на Катуни не были, теперь собрались. Время сложное: во-первых, паводок, во-вторых, нет свободных людей. Между тем, идти решено на двух катамаранах-четверках, и на каждый надо посадить человека, знакомого с рекой.
"Ты не слишком подходишь, - попросту сказал Коля. - Катунь сейчас другая. Одни пороги залиты водой, другие возникли там, где летом ничего не было. Но брать все равно некого, а с тобой мы сработались. Будешь идти за мной, повторять маневры. Разберешься".
"Боязно", - поскромничал Алексей.
"Пускай москвичи боятся. Тебя река любит".
Как же! - подумал Алексей. - Кто меня любит? Все тебе достается, счастливчику.
Однако, пошел собираться. Выезжали на следующее утро, надо было уладить дела. Была в то время какая-то подружка, с которой строили планы на выходные. Сейчас и как звали забыл. Чисто отрезало тот кусок жизни последующими событиями.
Около шести загрузили будку университетского "уазика" снаряжением. Коля исчез, вернулся спустя час. Сказал, что дело упростилось. Москвичей уговорили начать сплав с Куюса, значит, большая часть средней Катуни останется выше. И время сокращается до трех дней. Можно в два обернуться, но придется останавливаться, какие-то у них свои интересы. Алексей ободрился - проходить, получалось, придется не более трех сложных порогов, которые летом особого впечатления не произвели. Потом появились москвичи, крупные мужики лет под сорок с помятыми лицами и бутылками пива. Втиснулись в будку на раскинутые поверх рюкзаков спальники, покатили. К вечеру были на месте.
По дороге успели посмотреть порог, который на следующий день должен был быть первым. Порог назывался "Пень", и не впечатлил гостей. Всего лишь залитый пенной водой каньон - ни высоких валов, ни выраженных бочек. Вода, конечно, бурлила, пульсировала, но казалась вполне проходимой. Правда, Коля смотрел на это дело хмуро, выглядел озабоченным. Да и Алексей по прошлогоднему опыту представлял коварство такой, кажущейся ровной, воды. В сцеплении противоборствующих струй катамаран делается менее управляемым и устойчивым, чем в эффектном быстротоке с валами и сливами. Такая у Катуни особенность: напираешь на весло - и ноль результата, только ощущение, что кто-то шутя пробует вырвать его из рук. Вода в скальном сужении дышала в загадочном прибойном ритме: то вздымалась, захлестывая скалы, и могла стоять так полминуты, то шумно падала вниз, показывая многочисленные зевы воронок. "Только на скорости, поверху, - негромко заметил Коля. - Не дай бог поставит, не выскочишь".
Когда на стоянке в устье ручья москвичи разбили палатки и извлекли презентованную шефом канистру казенного спирта, а Алексей с Колей готовили суда, подъехал алтаец на лошаденке. Такой таежный алтаец, сухой, неопределенного возраста, с латаной котомкой и обшарпанным ружьецом. Странный алтаец. Москвичи предложили выпивку, чего делать не рекомендовалось, а он отказался. Не, сказал, не буду. Зато стоял с конем минут пятнадцать поблизости и рассматривал всех присутствующих, как диковину. Потом тихонько тронулся и уехал в горы. "Как на покойников смотрит", - пошутил кто-то. Алексей запомнил.
Утро следующего дня выглядело неуютно. Было безветренно, но временами накрапывал мельчайший дождик. Алексей выбрался из спальника и увидел знакомую спину. Коля сидел на собранном рюкзаке лицом к реке. Говоруном не был, но тогда молчал тяжело, не как всегда. Не то чтоб думу думал - глаза были неподвижные. Алексей спросил, будить ли народ, а он только кивнул, не пошевелился, предоставив все хлопоты напарнику.
Ну, собрались, увязались, выпили по глотку спирта за погоду и отчалили. До порога шли около часа. Москвичи работали веслами нормально, грамотно, с шутками и прибаутками. На мощной шивере в валах держались хорошо. Перед началом каньона выгребли в улово и встали на краю песчаного пляжа, залитого почти полностью.
"Вперед пойдете", - сказал Николай, и Алексей удивился. Он не был в себе уверен и полагал, что Коля проскочит со своим экипажем вперед, для подстраховки. Но Коля сказал, ерунда. "Если вас поставит, мы впереди не поможем. А так я вас попробую вышибить". Тебе виднее, решил Алексей, но что имелось в виду, представлял смутно.
Хорошо, тронулись. Когда втянулись в каньон, стало не до раздумий.
В первом сужении вода билась белыми выхлопами справа и слева, но что там конкретно происходит, с низкой посадки было не увидать. Ясно, что попасть нужно на центр, но как туда попасть, если струи не видно? Только когда стало заметно, как масса воды наваливает на правую скалу, начали отрабатывать влево. Перестарались. Стоп! Хорош!!! - заорал Алексей, но мужики на азарте уже сделали несколько лишних гребков. Оказалось, удачно. Плюхнули серединой слива и проскочили между огромных падающих с двух сторон воронок. Встали на водяном грибе, крутанулись, потеряв управление. Но стены каньона уже разошлись, и стало нестрашно. Вдали замаячило второе, самое жуткое сужение.
Сплетенная вихрями вода наваливалась на стиснутый каменными стенами проход и, будто бы уплотняясь, падала вперед и вниз. Задача была та же - попасть на середину. Очень трудно было прочесть эту срединную линию, которой идти наверняка. Потому шарахались, забирали вправо, влево. Наконец, показалось - нормально, но уже и поздно было, что-нибудь предпринимать. Только вперед, только с разгону!
И уже в воротах, когда открылось дальше, стало ясно, что дело не заладилось. Алексей вцепился в воду веслом, пытаясь выровнять нос, без толку. Чужая сила развернула направо, они сорвались со струи и погрузились в пену. Катамаран затрясло, он стал заваливаться набок. Мужики вели себя правильно, откинулись в противоположную сторону. Переворота избежали. Но сильнейший удар снизу подбросил вверх, и сидевший перед Алексеем москвич исчез. Секунду спустя пенные стены опали, а ситуация была такова.
Катамаран жестоко трясло и крутило в бьющейся под скалой бочке, гребец напротив Алексея, неслышно матерясь (звуки будто исчезли), показывал обломок весла, а выпавший мелькал в трех метрах от них, в жерле стремительной воронки. Вот он исчез, погрузившись под воду, и бесконечный десяток секунд крутились в замешательстве, озираясь. Вот его выбросило наверх, и он со страшными выпученными глазами и раскрытым ртом стал загребать по направлению к ним, но тут же, подхваченный новой воронкой, унесся назад.
Вспоминая те моменты, Алексей не смог ни последовательно восстановить события, ни определить длительность. У каждого из участников сохранилась собственная версия, отличная от других. Я, в свое время, испытал нечто подобное, попав в автомобильную катастрофу. Удалось выпрыгнуть из кабины катящегося с откоса грузовика, но как это получилось и вышло ли сознательно, вспомнить потом не мог. Здесь же, усилиями семи участников, была создана устроившая всех версия, но не более. Сам Алексей отчетливо помнил, только вязкие растянувшиеся секунды, в которые понимал необходимость немедленно действовать, но что именно делать, решить не мог. Мужик впереди бесконечно возился с "морковкой", а он только греб и греб бесполезным веслом, пытаясь развернуть судно и приблизиться к тонущему. Катамаран стоял в бочке как упертый, только переваливался с боку на бок.
В конце концов (выпавший уже успел погрузиться два раза и, судя по лицу, терял над собой контроль), Алексей перетащил москвича, безуспешно рвущего из вязок запасное весло, на свое место и, балансируя между гондолами, достал из кармана рюкзака запасной конец. Успел метнуть, но когда шнур с поплавком долетел до тонущего, тот снова надолго ушел под воду.
Со слива соскочил второй катамаран, мчащий по центру струи. С него взлетела веревка и легла точно на середину рамы. Гребцы оставили весла, вцепились в нее. А мимо метнулась и исчезла в пене фигура Николая. Веревка натянулась и несильным рывком выдернула их из бочки. Поток подхватил и поволок. Алексей испытал стыдное облечение. Он не только не тревожился в тот момент за Колю, но понял, что все будет хорошо и с тем бедолагой, что остался за бортом.
Действительно, когда вышли на ровную воду, кружащую медленными водоворотами, увидели позади синюю каску и оранжевый жилет выпавшего. К нему уходил натянутый шнур "морковки", и Алексей стал выбирать ее, живую и сопротивляющуюся. Колю он не видел, но беспокойства не было. С того бы сталось выбраться на берег по отвесной скале.
Подтянув "пловца", совместными усилиями втащили на борт. Был он в сознании, но казался невменяемым. Трясло его так, что рама ходила ходуном. "Где он? Вы его видели?!" - кричали с соседнего катамарана, имея в виду Колю. "Чалься!" - махнул им рукой Алексей. Он был уверен, что Коля уже на берегу.
Скалы не кончились, и, чтобы пристать, пришлось грести еще несколько сот метров. Алексей то и дело оборачивался и озирался, но на воде никто не появился. Когда, наконец, ткнулись носом в крутой травянистый склон, он первым выскочил на сушу и, не разоблачаясь, побежал назад. Ждал, что вот-вот впереди покажется Коля, идущий ему навстречу. Но никого не было. По близкой дороге проехала машина, поприветствовав его гудком. Он добежал до порога за считанные минуты.
Злополучная воронка по-прежнему билась далеко внизу и казалась сверху несерьезной. Бочку, в которой они стояли, отсюда вообще не было заметно. А склонившиеся над водой скалы не допускали и мысли, что по ним можно взобраться.
Алексей почувствовал злость. Коле давно пора было появиться. Дурацкая шутка переходила все границы. Мог бы покричать, в конце концов. Он медленно пошел вдоль края скал, заглядывая вниз и осматриваясь по сторонам. Ему навстречу шагал москвич со второго катамарана. Звали его, кажется, Виктором.
"Ничего?" - хмуро спросил он. "Найдется!" - ответил Алексей. Виктор посмотрел на него, как на идиота.
Коля не нашелся.
Они еще часа три бродили вдоль берега, уходя на несколько километров вниз и возвращаясь обратно. Москвичам уже, кажется, все было ясно, но Алексей не верил. "Его, должно быть, ниже унесло", - говорил он, подразумевая, что Коля где-то дожидается их. Москвичи соглашались, но имели в виду другое.
Наконец, собрались на совет. Тот же Виктор предложил отправить один экипаж к спасателям, а остальным сплавляться дальше. Возможно, ему просто хотелось оправдать поездку и довести до конца намеченное, но в его словах был резон. Алексей чувствовал, что просто не может отойти от реки. Отправиться сейчас в город было бы окончательным предательством.
Спасенного "утопленника", боящегося приблизиться к реке, (он не помнил, как выбрался из воронки и почему карабин "морковки" оказался застегнут на его спасжилете) решили послать вперед всех в Горно-Алтайск. Еще двое должны были разобрать второй катамаран и уехать следом на попутке. Алексей с тремя оставшимися вызвался идти вниз. Они отчалили сразу же.
Шли до глубоких сумерек, покрыв за шесть часов расстояние до Манжерка. Пороги проходили с ходу, ничего не боясь, в молчании. Конечно, никого и ничего не нашли. Никто не кричал и не махал им с берега. Редкие местные жители провожали угрюмыми взглядами, соответствующими висящей над рекой серой пелене. Алексей остервенело работал веслом, и в голове не было ни одной мысли. Будущего не существовало. Он не мог представить себе возвращения в город. Когда вышли на берег и, уже в темноте, стали разбираться, он покинул спутников. Сообщил, что еще пройдет по берегу и доберется потом сам. Никто ему ничего не сказал. Оставил москвичам свой рюкзак со всеми вещами и ушел. Темноту переждал в прибрежном лесу у костерка, провалившись в полудрему только перед рассветом. Когда стало что-то видно, продолжил путь вниз по течению, стараясь не удаляться от воды и не терять реку из виду. Густой кустарник обходил, чтобы в просветах снова и снова возвращаться к берегу. Скоро Катунь разбилась на множество рукавов, и иногда приходилось идти вдоль протоки, больше напоминающей ручей. Временами он шагал над обрывом по обочине дороги. В деревнях пробирался под любопытными взорами вдоль штакетников огородов.
Второй раз ночевал в прошлогоднем стогу и выбрался из него с трухой в волосах, хотя вид и без того был предосудительный. Вдруг ощутил сильный голод, да и мозги немного прочистились. Решил, что пора возвращаться и как-то продолжать жить.
Выбрался на трассу, обнаружив, что до Бийска осталось только тридцать километров. А добравшись автостопом до вокзала, вспомнил, что не имеет ни копейки денег. Дождался, пока подали поезд, пробрался в общий вагон и затаился на третьей полке. Проснулся уже в городе.
Не заходя в общагу и не переодевшись, Алексей отправился к гляциологам. Шеф был на месте и встретил с мрачным удовлетворением. "Появился, - сказал. - Слава богу! Где был? - и, не выслушав ответа, добавил: - Меня второй день трясут. Я тебя чудом отмазал, а то б прямиком в КГБ отправился. На допрос. Прошлогодний случай помнишь?"
Прошлым летом пропал турист с 77-го маршрута "Катуни". Задержался завязать шнурок и сгинул с прямой тропы, словно и не было. Искали его месяц, задействовав больше сотни людей. Прочесали всю тайгу в округе - никаких следов. А между тем, исчезнувший работал в закрытом институте и был невыездным. Чекисты заподозрили, что, устроив нехитрую инсценировку, он мог скрыться за границу, но никаких концов не нашли. Николай, хоть и не владел большими секретами, но работал тоже под допуском. Шеф объяснил, что вчера, в десяти километрах ниже порога, спасатели обнаружили его жилет. Тело до сих пор не найдено. И еще шеф сказал, что Алексею лучше сгинуть, не высовываться и молчать. Так всем спокойней будет. Его можно было понять. Огласка истории ударяла по нему лично.
Покинув университет, Алексей без всякой цели, машинально, зашагал в сторону колиного дома. Его не оставляло поганое, тщетно изгоняемое чувство облегчения от того, что сам он, кажется, легко отделался и никто не будет его винить. Шел и внушал себе, что все уже очевидно, Коли больше нет и жить придется с этим. Алексей был даже благодарен судьбе, что не пришлось увидеть его мертвым, но ведь тела не видел никто, и это не давало покоя. И, подходя к дому, не мог избавиться от ожидания, что дверь будет открыта и его встретит хозяин. А если встретит Ольга? Это было самое страшное, но не пойти он не мог.
Дверь была заперта снаружи на висячий замок, занавески на окнах тщательно задернуты. Алексей презирал себя за трусость.
Соседи по комнате ничего не знали. Спросили, как съездил, почему так скоро. Он промычал что-то невнятное. Когда вернулся из душевой, на столе появилась водка. Чокаться Алексей запретил, потом послал молодых за добавкой. Захмелевшая компания затрындела о своем. Алексей молчал. Он был авторитет, в душу ему лезть избегали.
К вечеру, укрепившись алкогольным наркозом, вышел с твердым намерением пойти утешаться по бабам. Стояли замечательные майские сумерки. Тепло, легкий, тревожащий ветер, запах первой листвы, надежды наступающего лета. Тень случившегося успела поблекнуть, шагая по улице, Алексей думал, что жить - хорошо. Он был жив, потому что не прыгнул в воду. Это было, несомненно, правильно. Кто хочет жить, тот живет, во что бы то ни стало. Ведь он не предал никого. Он даже не ошибся. Все делал правильно.
Ноги сами принесли к общежитию, где жила Ольга. Он прошел мимо знакомого вахтера, поднялся на третий этаж. Из-под двери пробивался свет. Постучал, полагая, что откроет соседка. Тишина. Постучал еще. Никто не отозвался. Потрескавшаяся покраска двери была болезненно знакома. Знакомым было и ощущение ударявших по фанере костяшек пальцев. Он знал, что, если постучит еще раз, то приоткроется соседняя дверь, и на него уставятся из полумрака чужие глаза. Все это уже было. Он повернулся и, сбегая по лестнице, понимал, что будет дальше.
Медленно, не веря происходящему, вышел на улицу и увидел окно. Свет горел. Шторы не было. Кто-то сидел на подоконнике, и силуэт был знаком.
Алексей бросился назад, словно хотел остановить заведенную бомбу, сшибая встречных, прыжками. Вахтер, мимо которого он промчался, выпустил газету и со стуком уронил очки. На лестнице кто-то пискнул и вжался в стену. Он пронесся по коридору, чудом не упав на повороте, и всем телом ударился в дверь. Хилый замок сломался с неслышным треском. Он влетел в комнату и застыл.
Свет горел. Ольга лежала на кровати лицом к стене. Больше здесь никого не было.
Она пошевелилась и повернула к нему спокойное, чуть заспанное лицо. "Ты одна?" - спросил он глупо. "Одна", - ответила Ольга без выражения. Замолчал, смешавшись. Она смотрела. "Ты знаешь?" "Знаю". "Ничего не хочешь услышать?" "Мне все рассказали". "Я могу чем-то помочь?" Она покачала головой. Алексей снова замолк и молчал с полминуты. Ольга смотрела спокойно. "Я пойду?" Она кивнула. "Заходи", - равнодушно сказала, когда он уже был на пороге. Алексей вышел и осторожно притворил дверь. Как ни странно, сломанный замок щелкнул и встал на место. Когда с улицы вновь взглянул на окно, оно было задернуто шторой.
Он вернулся к себе и напился вдрызг. Утреннее похмелье затмило память о вчерашнем. Доплелся до университета и вспомнил, что надо сдавать сессию.
Спустя время все знали, что Саид утонул из-за своей лихости и разгильдяйства. Любому туристу было ясно, что страховать на том пороге следовало с берега. Алексей избегал любых разговоров на эту тему.
Тело не нашли.
На этот счет ходили разные версии. Говорили, что его унесло донными течениями, что по разным причинам он мог и не всплыть. Рассказывали о глухих скальных карманах и подводных пещерах.
Через две недели с Севера приехал его отец. Ни с кем не встречаясь, продал дом и отбыл восвояси. Ольга не была с Колей расписана и никем ему не приходилась.
Она оставалась такой же спокойной, задумчивой, апатичной. Для Алексея стало необходимым видеть ее каждый день. Он встречал ее после занятий, провожал до вахты общаги. К себе не приглашала. Кормил ее пирожными, водил в кино, пересказывал книги. Ольга не избегала его, была, кажется, рада вниманию, молчала, благодарила и всегда уходила.
Он не мог ее бросить, не мог без нее обойтись, хоть это совсем не мешало оставаться на ночь у очередной подружки. Знакомые девицы издевались над ним вслух, но липли почему-то сильней, чем прежде. Он подозревал, что стал предметом конкуренции. У него сложилась репутация романтического героя. Покидая поутру чужую постель, спешил в университет, чтобы подкараулить в коридоре Ольгу. Только взглянуть: все ли у нее в порядке.
Сессию он сдал отлично. Был собран, деловит, рассчитывал время и сам на себя удивлялся. Однако, так было легче жить. О будущем по-прежнему не думал, хотя понимал: что-то должно произойти, рано или поздно отношения с Ольгой разрешатся.
В конце июня к нему подошли знакомые туристы и предложили внести деньги. Они собирали на мемориальную доску, которую по традиции хотели установить на пороге, на месте колиной гибели. Алексей отдал стипендию, прикидывая, где можно будет заработать на жизнь. Вечером рассказал Ольге. И тут она его поразила. Всегдашнее сонное выражение слетело с лица, черты закаменели, она стала красивой и чужой. "Где их найти?" - спросила. Алексей повел ее в клуб, что был устроен в подвале лабораторного корпуса. Тамошнюю публику застали в сборе. Короткая немая сцена встретила их появление. Алексей коротко пояснил, что Ольга пришла по поводу памятника. После недолгой суеты ей вручили эскиз. Алексей заглянул через ее плечо. Там было имя, фамилия, год рождения. "Трагически погиб, дата". Ольга смотрела на лист не более десяти секунд. Потом быстрым и точным движением разорвала пополам. Сложила обрывки, разорвала снова, спрятала в карман.
"Послушайте, - сказала негромко, но четким и резким голосом, которого Алексей до того не слышал. - Я запрещаю вам делать это. Я имею на это право как его жена. Вы никогда не установите эту доску. А если это случится, я приеду в тот же день и вырву ее к чертовой матери!.." Тут она сорвалась и заплакала. Алексей стоял рядом, обратившись в столб. Все молчали. "Почему?" - подал обиженный голос самый смелый. "Потому что вы не видели его тела, - ровно ответила Ольга, несмотря на текущие по лицу слезы. - И никто не видел. И никто не может утверждать, что он погиб". Она выбежала прочь.
Алексей смог догнать ее только на улице. До общежития дошли молча. Ольга спешила и, опираясь на локоть Алексея, словно толкала его вперед. Перед крыльцом повернулась и, привстав, быстро поцеловала. "Спасибо", - сказала и скрылась за дверями. Это было совсем иначе, чем в прошлом году. И Алексей еще не знал, что в последний раз.
Сессия закончилась, и начиналась полевая практика. Два дня он приходил к Ольге, но не заставал. На третий, перед самым отъездом, встретил соседку по комнате, рыжую, насмешливую стерву. От нее узнал, что Ольга у родителей. Это недалеко, час на электричке, но адреса все равно нет. После этого он не появлялся в городе до конца августа.
Возвращаясь с практики, заехал в родной город. Старый приятель предложил выгодный заработок, и добрых три недели он занимался закладкой фундаментов и возведением силосных башен.
В то лето он был на подъеме, словно непонятная сила тащила по жизни и питала энергией. Невесть откуда брались таланты, никак не проявлявшие себя ни раньше, ни позже. Он вдруг научился делать в уме сложные расчеты и без всяких инструментов точно рисовать полигон топографической съемки. Шофера попутных машин сами тормозили и предлагали подвезти. Он всегда знал, какая завтра будет погода и когда запьет экскаваторщик. И штабель бетонных блоков рухнул в траншею именно тогда, когда он уговорил мужиков сделать перекур.
Полученных за шабашку денег могло хватить на полгода. В город, в общежитие, он вернулся состоятельным человеком.
В первый же вечер, покинув товарищей в разгар празднества, отправился искать Ольгу. Какой будет встреча, и что он ей скажет, не думал. Да и вообще, только сейчас понял, что все лето почти не вспоминал о ней. А тут подняло и понесло на поиски, и понять, что он может ее увидеть прямо сейчас, было как найти потерянный ключ, как наткнуться с похмелья на ящик пива. По дороге решил, что в городе за его отсутствие ничего не изменилось, но себя почему-то чувствовал другим. Два месяца - это много. На вахте сидела незнакомая тетка, и пришлось доставать студенческий. Он поднялся на третий этаж и с ходу встрял в историю.
В коридоре стоял смуглый южанин (юридический факультет был популярен у кавказцев) и что есть силы лупил кулаком в ольгину дверь. "Ты к кому это?" - удивился Алексей. Кавказец, не задумываясь, послал по матушке. Тогда он заломил сыну гор руку, отвел от двери и отвесил хорошего пинка. Тут же из-под земли выросли два соплеменника. Махаловка получилась добрая, но продолжалась только пару минут. Подоспевшие дружинники выгнали всех бойцов вон. На улице проникшиеся кавказцы заявили, что согласны на ничью, предложили замирить дело бутылкой. Алексей отказался и побрел к себе, зализывать раны. Половина физиономии распухла от пропущенных ударов.
Наутро в зеркало было не посмотреть. Чтобы не разгуливать с не поддающимся гриму бланшем под глазом, просто послал соседа за пивом. Однако, к концу дня не выдержал. Раздобыл темные очки и снова пошел вчерашним маршрутом.
Вахтер на этот раз был старый, но пропускать Алексея не собирался. "Не велено, - сказал, - тебя пускать. Хулиганишь". Алексей безропотно вышел наружу и взобрался на третий этаж по ограждениям лоджий. Попал в чью-то комнату, откуда его без вопросов пропустили в коридор.
Ольгина дверь была не заперта, и он отворил ее без стука. На кровати рядом с рыжей соседкой сидел вчерашний кавказец. С Алексеем он поздоровался. "Ольга тут больше не живет, - заявила рыжая. - Ты не знал?" Выяснилось, что еще в июле она забрала документы и, бросив университет, отбыла в неизвестном направлении. "Слушай! - сказала соседка. - Я тебе могу адрес родителей дать. Она оставила на всякий случай".
На следующий день, не дожидаясь исчезновения синяков, Алексей поехал по адресу. Сидел у окна электрички, считал проносящиеся столбы и думал, зачем едет. Нужен он ей? А она ему? Он не был в нее влюблен, знал наверняка. Не хотел ее и даже не мог представить близость. И не мог отказаться от встреч, от возможности видеть. Она казалась окном, через которое можно заглянуть в невозможное. Она как-то связывала с ушедшим Колей и с тем миром, что мог открыться за его именем.
В поселке, наполовину состоящем из дач, быстро нашел нужный дом, аккуратный, с бетонной дорожкой и гаражом во дворе, прошел в калитку, постучал в косяк раскрытой двери. Навстречу вышла женщина, в которой он сразу узнал мать. Ей было под пятьдесят, черты лица не слишком правильны, но она походила на породистую лошадь: сухое, функциональное совершенство, нечеловеческая грация. Он сказал, что разыскивает Ольгу, и был приглашен в дом.
За первыми объяснениями успел осмотреться. Комната показывала скромный обывательский достаток - советский видеомагнитофон рядом с новым телевизором, сухие цветы в хрустальной вазе, несколько собраний сочинений из приложения к "Огоньку". Но, несмотря на чистоту и ухоженность, обстановка носила уловимый отпечаток небрежности, словно предметы в ней пребывали в постоянном движении и замирали только в присутствии гостей. Покосившаяся рамочка на стене, чуть отодвинутый от стены шкаф, упавшая на пол книга, шевелящая страницами. Оба окна раскрыты, гуляли сквозняки, хотя на улице было безветренно, колыхающиеся занавески ложились на стол, и прыгнувший на подоконник кот пытался поймать их лапой. Игрушечный флюгер на полке то и дело принимался трещать пропеллером и поворачиваться из стороны в сторону.
Алексею ничего не пришлось объяснять, а мать ни о чем не спрашивала. Он так и не понял, известно ли ей о Коле и несостоявшемся ольгином замужестве. После того, как в дверях они встретились взглядами, все между ними казалось простым и ясным. Она предложила чаю и, пока шумела закипающая вода, рассказала, что узнала о брошенной дочерью учебе случайно, от знакомых. Ольга заезжала в июле два раза и о себе ничего не говорила. Потом пропала почти на месяц, только однажды позвонила откуда-то с Горного Алтая. И вот, на прошлой неделе пришло письмо. Мать на секунду вышла и вернулась со сложенным листком из ученической тетради. Протянула Алексею. Он стал читать, удивившись, что узнал почерк, хотя ему Ольга никогда ничего не писала.
Письмо было короткое. Она сообщала, что живет, снимая комнату, в прикатунской деревне, ни в чем не нуждается, потому что получает зарплату в клубе, а с осени начинает работать в местной восьмилетней школе. В университете собирается восстановиться позднее и заканчивать его заочно. Вот и все.
Он прочел дважды. Отхлебнул чаю. Мать присела за стол напротив и на него не смотрела. "Что вы об этом думаете?" - спросил он, будто был вправе спрашивать. Лез не в свое дело. Но мать, возможно, так не считала и ответила сразу.
"Самостоятельная девочка, - сказала она. Мы давно не вмешиваемся. С тех пор, как она в первый раз ушла из дома. В четырнадцать лет. Ее не было тогда два месяца".
Что на это сказать, Алексей не знал. Да от него и не ждали. Занавески хлопнули на сквозняке особенно сильно, и в комнату вошел мужчина. Лысоватый и усатенький, он был ниже матери ростом, казался моложе и на отца не походил. "Еще жених?" - спросил он хрипато и не вполне трезво. "Уйди, Сергеев", - устало сказала мать. Он зыркнул на Алексея и безропотно прошлепал босыми ногами на двор. Хлопнула дверь.
"Если я увижу ее, - сказал Алексей, - что передать?" Мать пожала плечами. "Она сама все знает". Алексей извинился, вернул письмо и ушел.
Когда дожидался электрички, на платформу вышло несколько девчонок. Накрашенные, в недешевых шмотках, собрались в город развлекаться. Добираться до центра им было не дольше, чем с любой окраины. И все же здесь был не город. Сосновый лес за заборами. Кладбище на пригорке. Чистая петлястая речка с кувшинками. Сам провинциал, Алексей понимал, как можно бежать отсюда в столицу, на завоевание большого мира и возможностей. Но какого черта делать в еще более глухой деревне, за сотни верст? На подобные шаги был способен только один человек. Чувствовалась его логика.
Добравшись до городского вокзала, Алексей всего лишь перешел площадь и успел минута в минуту. В междугородном автобусе остались свободные места, он заплатил деньги водителю и устроился на переднем сиденье. Следующие пять часов перед ним раскручивалась лента шоссе. На коротких остановках покупал подгоревшие шашлыки и беседовал с курящими пассажирами. За разговорами убедился, что точно вспомнил название деревни, из которой писала Ольга. Проклятый порог находился поблизости.
В Горно-Алтайск прибыли вечером, автобусы уже не ходили. Алексей вышел, не доезжая, пошел по трассе. Час спустя семья на "Ниве" подобрала его и подбросила до турбазы "Катунь". Ночь провел на дискотеке и в домике у новосибирских девчонок, совершив несколько рейсов до бара с круглосуточным "сушняком". На рассвете уехал дальше в кабине груженого углем "камаза".
Деревня выглядела хуже, чем он думал. Сгнившие заборы, замшелые аилы в каждом дворе - алтайское население преобладало. У придорожного указателя, на обочине, спал пьяный абориген в расстегнутой рубахе. За стадом телят брела черная старуха с клюкой, баба-яга неизвестной национальности. Возможно, немая. Но русский, кажется, понимала, потому что на вопрос о приезжей указала рукой. Дом находился в пределах видимости и не походил на частную усадьбу. Судя по антенне и будкам во дворике, это был метеопост. Калитка отворилась, и на улицу вышла женщина в штормовке с пустым эмалированным ведром. Алексей спросил об Ольге. Женщина кивнула. "На речке она, где ж еще", - сказала со смешком и пошла к колонке. Между домами Алексей спустился на берег.
Над утренней рекой еще не успел рассеяться туман. Камни лежали влажные от росы. Вода текла ровно, в мутных разводах завихрений. Равномерный гул доносился сверху и снизу. Алексей пошел вверх, решив дойти до порога, до которого было несколько километров. Он не знал, что еще можно предпринять. Идти было неудобно, ноги то скользили по камням, то утопали в песке и глине. На пляжах, истоптанных копытами, валялись коровьи лепешки. Над головой проезжали по трассе машины.
Через полчаса, когда деревня осталась далеко, он обернулся на движение за спиной. От дороги с откоса спускалась Ольга. На ней были капроновые штаны и энцефалитка, то же, что и в прошлом августе. Сделалось легко.
"Привет, - просто сказала Ольга. - Как живешь?" Они пошли рядом, и Алексей, все забыв, стал рассказывать о случившемся за лето. Ему очень нравилось, как Ольга могла слушать. Он очнулся, только когда они приблизились к порогу.
Было непонятно, кто кого ведет. Не сговариваясь, поднялись на террасу и, карабкаясь по скалам, вышли к ключевому месту.
Вода была не самая малая, но порог опять выглядел по-другому. Рисунок струй казался простым и незамысловатым. Сжатый поток бился на нескольких крученых валах по центру и отдавал пенное дыхание на периферию, туда, где вращались под стенами десятки небольших воронок и вспучиваний, непохожих на тот ужас, что был здесь весной. Алексей представил, где крутилась воронка, захватившая выпавшего москвича, и прикинул, можно ли было попасть туда со скалы "морковкой". Пожалуй, это удалось бы при большом везении - мешал нависающий выступ. Но втащить человека наверх было вряд ли возможно даже вдвоем. "Зачем мы здесь?" - спросил себя Алексей и краем взгляда заметил, как Ольга сделала шаг вперед. Вспыхнула пугающая мысль, что она хочет спрыгнуть. Он рванулся было и схватил ее за рукав, но она больше не двинулась. Снизу послышался мощный всплеск, будто в реку упал гигантский камень, и стены каньона загудели. Под этот необъяснимый гул из-под скалы взметнулся не меньше чем трехметровый столб воды и разлетелся, опадая брызгами. Камни стали мокрыми, капли достали до их лиц. На поверхности взбурлил и расплылся пенный круг.
"Что это было?" - крикнул Алексей. "Он нас увидел", - с весельем сказала Ольга. "Кто?!" Она молча, улыбаясь, посмотрела в глаза, и он отвел взгляд на воду. Река билась по-прежнему. Вал слева, вал справа, слева, справа - вздымались, отбивая неведомые периоды. Тогда он ощутил настоящую жуть. Невозможно было смотреть на эту пульсацию, потому что она была слишком живой. Это было как обнаженное сердце, и особенно страшно отражалось биение в ольгиных сумасшедших глазах, где даже зрачки, кажется, сокращались в том же ритме. В тот миг Алексей был уверен, что она не в себе, и знал, что безумие заразительно. Он потащил ее прочь, и Ольга не сопротивлялась. Он бегом, почти волоча ее за руку, поднялся по склону. Смог говорить, только оказавшись на дороге.
Но говорить было не о чем. "Я не хочу на это смотреть", - сказал он, имея в виду порог. Ему уже казалось, что приступ безумия поразил только его, и он должен объяснить свое поведение.
Ольга приняла объяснение как должное. "Ты просто испугался, - сказала она. - Привыкнешь. Тут нет ничего страшного, даже ничего необычного нет".
"Ты сойдешь здесь с ума", - сказал он, не желая слушать и понимать смысл ее слов.
"Нет, - ответила она. - Здесь никогда. Я там чуть с ума не сошла".
Потом они по обочине пошли в деревню. Редкие машины издалека сигналили и объезжали их по противоположному краю.
Алексей пробыл в деревне еще половину дня, уехав вечерним автобусом. Он успел починить дровяной сарай, перекидать туда гору угля, выпить медовухи и скорешиться с соседом. Ольгу здесь, как ни странно, считали своей. "Местные не достают?" - спросил он. "Нет, - ответила она с сожалением. - Тут поначалу один домогался чего-то по пьянке, так через день под машину попал. До сих пор в больнице". "Они ее за ведьму считают, - хохотнула начальница метеопункта. - У нас тут рация под боком. Что не так, ментов вызываем, с танками и вертолетами".
Вечером сдержанно распрощались, и больше Алексей Ольгу никогда не видел.
Следующие четыре года он жил разнообразно. Было не до воспоминаний, и он убедился, что человеческая память вообще - штука странная. Он не раз встречал старых знакомых из того промежутка времени, которые говорили о былых делах, где заметным участником был и Коля. Но никто никогда не упоминал о нем и не называл его имени. Получалось, что этого человека как бы не было, его никто не знал и не помнил, он стал ложной памятью, фантомом, порожденным воображением Алексея. Когда он сам заводил об этом речь, его не слушали, не поддерживали разговора, переводили речь на другое. Это было необъяснимо.
Об Ольге, напротив, слышал не раз. Тогда в их кругу появилась мода переезжать в горы на жительство. Туда отправлялись рерихнутые и эстрасенсы, читатели Кастанеды и желающие опроститься. Ольгу упоминали в числе прочих отъехавших, причем упоминали, как его, Алексея, подружку. К ней пробовали наведываться компаниями, но она была не слишком гостеприимна, и ее стали забывать. Позже дошла весть, что некая фирма построила в той деревне турбазу, и Ольга той турбазой руководит. Потом Алексей окончил университет, поработал на разных работах, занялся бизнесом и уехал в другой город, потеряв из виду всех, кто мог связать его с прошлым.
Несколько лет назад он говорил с приятелем, которого угораздило побывать на Алтае по путевке. Заезд к началу тура был организован хреново, и, просидев целый день в автобусе, туристы прокляли все на свете. Уже глубокой ночью их довезли до какой-то базы, и тут выяснилось, что ехать еще километров двести, а ночевать придется в палатках под дождем. На возникший ропот гиды отвечали, что другого выхода нет. Но тут их спасла удивительная женщина, которая возникла из темноты, страшными матами образумила проводников с водителем и до утра устроила всех в тесных, но сухих домиках. Женщина была немолода и не очень красива, но неописуемо хороша. Алексей сразу понял, о ком идет речь. Многие были заинтригованы, и позже гиды кое-что рассказали. Оказалось, что живет она на базе с первого дня, пользуется чрезвычайным авторитетом у алтайцев, мужа не имеет и не считает мужиков за людей. Вроде бы уже не один состоятельный клиент предлагал ей себя и мир в придачу, но возвращался в город ни с чем. Есть женщины в наших селеньях.
И в тот же год, по осени, Алексею встретилась заметка в местной газете. Там сообщалось, что катунский паводок, вызванный долгими дождями, сорвал с троса паром, на котором находился автомобиль и с десяток людей. Металлический понтон несло потоком несколько километров и благополучно выбросило на берег перед началом мощного порога, где шансов на спасение уже не оставалось. Дело в тех краях обычное. Алексей сам видел эти понтоны по берегам разбитыми и искореженными. Иные были заброшены чуть не на вершины скал. Когда же он узнал, где это произошло, то понял, что удивляться чудесному спасению не стоит. Он был уверен, что именно этот порог больше никогда не потребует человеческих жертв. Вот, собственно, и все.

После того, как Алексей закончил свою историю, присутствующие некоторое время допивали остатки водки молча. Но и когда публика зашевелилась, никаких комментариев не последовало, хотя еще в середине рассказа Кошкин пытался вставить свои соображения о природе смерчей. На меня история произвела двойственное впечатление. Фигура Николая показалась мне нереальной. Романтические герои слишком литературны, даже если живут рядом с нами. Напротив, вымышленный персонаж может войти в жизнь, если он нам соразмерен. Истинные легенды грубы, глупы и малость комичны, за счет чего и поселяются в нашем сознании. Вот Ольгу я видел ясно. Все мы встречали таких женщин, хотя бы один раз в жизни. Именно эти встречи позволяют нам ждать чего-то в любом возрасте.
Фролов порядком набрался и клевал носом, Кошкин сидел с брезгливым видом, как бы соображая, не потерян ли вечер. Вагнер, на правах хозяина и старого приятеля всех, принялся руководить эвакуацией. "А ведь ты на машине", - сказал он утвердительно. "Да, - согласился Алексей. - Я на машине, и я не пил. Я вас развезу". Шумно засобирались, оставив стол неприбранным. Порядок наводила секретарша Вагнера, по утрам. Наше дело было - потушить окурки во избежание пожара.
Вышли на мороз, уселись в выстывшую "волгу", поехали. Теплый воздух потек из печки, и, по мере разогрева салона, в голову стал приходить хмель. "Следующее заседание проводим в сауне, - заявил Кошкин. - Можно там же зачет назначить. У меня много неуспевающих студенток". "Слушай, Алексей, а чего ты не женат?" - спросил Вагнер. "Да понимаешь, - охотно заговорил водитель, - как приведу какую приличную бабу домой, так дольше недели не выдерживает, сбегает. Бардак у меня вечный, ни одна не справится. Форточки не закрываются, щели сквозят, из кранов вода течет, бачок не работает. Третья квартира уже, и никакие ремонты не помогают. Я привык - судьба. А женщины не могут. Может, попадаются мне такие..."
В следующий раз случайно увидел Алексея весной. Я ехал в троллейбусе по Октябрьскому мосту, с левого берега на правый. Транспорт тащился медленно из-за обычной в этом месте пробки. Посреди моста торчала пустая машина с мигающими аварийными сигналами. У парапета, облокотившись на ограждение, спокойно стоял он и смотрел вниз. Заканчивался ледоход, и по серой воде плыли одинокие ледяные обломки. Его машину объезжали, злобно сигналя и крича обидное через опущенные стекла. А он не поворачивался, стоял и смотрел на воду. Потом рядом остановился патруль ГИБДД, и к нему подошли два мента. Дальнейшего я не видел, потому что троллейбус тронулся.
Через пару дней я встретил Вагнера и спросил, как там Алексей, все ли у него в порядке. "А что с ним сделается? - удивился Вагнер. - Это такой человек, у которого всегда все в порядке". 

От автора: География несколько искажена. Реалии и персонажи вымышлены процентов на семьдесят.

0 0
Добавить публикацию