Туристское творчество

Автор - Евгений Немец (Санкт-Петербург)

Короткое, но необходимое предисловие
Рассказ этот на самом деле фантастический. Попытка захомутать историю сослагательным наклонением. Все было не так, и от того в реальности существуют несколько иные поселки и города, а железной дороги нет вовсе (но перспектива возможности именно описываемых процессов была очень даже реальна). Поэтому я прошу людей, знакомых с историей и географией этих мест не делать большие глаза, а просто улыбнуться, отыскивая соответствия и несоответствия. А людей незнакомых - не принимать все за чистую монету.

Витасик часто приходил сюда просто так. Это было единственное в области место, где он мог вновь ощутить любимый с детства запах - запах железной дороги, запах тысячекилометровых странствий, мелькающих пейзажей и бесконечной широты планеты, которая так просто расстилалась под ногами, стоило лишь встать на шпалы и втянуть их просмоленный дух вперемежку с остывающим закатным солнцем и переносимыми ветром мелкими частицами этого мира. Но сегодня Витасик был с рюкзаком и, стало быть, являлся рядовым пассажиром Берзинской железной дороги. Сегодня ему надо ехать в Нагаево. В выходные не намечалось никаких авралов, и потому появилась идея посетить самое любимое место в приохотских краях - мыс Чирикова, что у входа в Нагаевскую бухту.
Время, когда трудовой люд усталый и раздраженный возвращается после рабочего дня, уже прошло, однако, узкоколейный вагончик не пустовал. По нему слонялся поддатый по случаю пятницы народ, который по тому же случаю решил задержаться в Берзине и довести себя до того самого состояния, в котором и прибывал, а теперь весело спешил домой к вареной курице, жареной рыбе и щам. Прислушиваясь к перестуку колес, Витасик в очередной раз с горечью возвращался к мысли, что так ему и не суждено понять, зачем кому-то было нужно закрывать и укорачивать железную дорогу вместо того, чтобы выходить на Колыму, в Якутию, расширять колею и соединять ее с материковой железнодорожной сетью. Теперь Колыма обречена быть золотой. Что такое золото? Два самолета в год вывез и все затраты окупились, а какую-нибудь медь самолетами не навозишься, нужны многие километры грузовых, стучащих по рельсам вагонов. Правда, очередные решения и планы очередных съездов партии кое-какую надежду давали, но в ближайшие лет двадцать ждать чего-то было преждевременно.
Чем ближе к побережью, тем чаще остановки. Вагон пустел. Снежный, Дукча, где дорога делала поворот почти под прямым углом, Солнечный, еще один резкий поворот, Магадан, и, наконец, Нагаево, конечная для электричек станция.
Зябко поежившись, Витасик ступил на перрон. Он не любил ни Нагаево, ни Магадан. Здесь, между двух бухт был отвратительный климат, постоянно дули ветра, бродили туманы и моросили мелкие дожди. Если бы главный город в свое время решили строить на этом месте, он едва ли согласился жить тут, остался бы в Таскане, а может и вовсе укатил бы на родину. Сентябрьская непогода пробирала до кожи и даже до внутренностей и костей, оставляла мокрую холодную пленку на одежде, лице, руках, рюкзаке и размывала серой молочностью очертания знакомых зданий. А через несколько минут Витасик уже млел на кухне у Ниточки. Ниточка - это его бывшая одноклассница, и, собственно говоря, звали ее не Ниточкой, а Ниночкой, а небольшой перемене в имени она была обязана своей фигурке, в особенности талии. Правда, в этих краях Ниточкой ее называл только один человек, поскольку прозвище было школьным. И этот человек сидел сейчас, прислонясь спиной и затылком к стене, прикрыв глаза, и был счастлив. Сквозь ресницы он наблюдал за своей изящной подругой, единственным человеком на севере, который знал его сопливым и взлохмаченным. Ниточка была каким-то ответственным работником в порту. Настолько ответственным, что ей, несемейной, полагалась однокомнатная благоустроенная квартира и даже с телефоном. Поэтому он приезжал в Нагаево гораздо чаще, чем делал бы это при любых других обстоятельствах. И тогда оба перемывали косточки своим общим знакомым, которые были здесь общими знакомыми только им двоим, и с серьезным видом притворялись, что еще помнят как выглядит ячейка общества под названием семья, и что у этой ячейки есть некоторые обязательные атрибуты вроде печеных пирожков и раскладного двуспального дивана.
У Витасика не было никакой уверенности, что завтра будет походная погода. Впрочем, не было бы у него такой уверенности, даже если бы над Нагаево светило солнце и не было бы ни облачка. Таковы уж были особенности местного климата. Не климат, а погода сплошная, как в Лондоне. Ему повезло, и утро оказалось ярким и прозрачным.
- Так, когда точно тебя ждать, Толя?
Она звала его Толей, потому что именно так называли его в школе. А смесь слащавого и прибалтийского появилось у Виталия Ивановича Глухих уже на Колыме.
- Вечером в воскресенье, в понедельник утренним поездом уже на работу.
- Ну, пока.
- До завтра.
Он шел по песчаному пляжу Нагаевской бухты, в выцветшей штормовке, потертых джинсах и закатанных болотных сапогах. Поверхность бухты была идеально гладкой, и в ней отлично отражался Каменный Венец, что само по себе бывает нечасто, а в сентябре и вообще лишь в исключительных случаях. Впрочем, этих тонкостей Витасик не знал, потому что не так часто он приезжал в Нагаево. Другой конец пляжа упирался в крошечный поселок Марчекан. Надо было добраться именно туда, подняться немного на склон сопки и поверху, чтобы не мозолить глаза военным, прокрасться к ручью, на котором находился водозаборник для рыболовных кораблей. Подъем на другую сторону распадка представлял собой сеть тропинок, потерявшихся в буйной растительности. Это был самый потный отрезок маршрута, затем крутизна подъема превращалась в плавность, тропинки сливались в просеку от старой телефонной линии, а все многообразие растительности превращалось в густые заросли стланика. Оглядываясь назад на нудной ленте тропинки, Витасик иногда мог разглядеть сквозь редкие проплешины стоящие на берегу постройки, среди которых и дом Ниточки.
Тропа как будто пошла вниз, появились лиственницы, а когда он перебрался через небольшой ручей, просека вдруг вырвалась из леса и земля перестала быть твердой. Сапоги по щиколотку уходили в мох, а оставленные ими ямки сразу наполнялись водой. Застоявшиеся болотные окошки вились между невысоким кочкарником. Слева постепенно открывалась яркая широкая долина, собственно и являвшаяся болотом, в центре которого находились два небольших озерка. Справа же появился красавец Каменный Венец. С этого места отлично была видна сама гора и украшавшая ее габбровая корона, казавшаяся совершенно неприступной. На самом деле, прямо отсюда можно было без особого труда добраться до самой горы, подняться по ее крутому склону, оказаться внутри самого венца и там уже забраться на отдельные его зубцы и с замиранием разглядывать стоящие на рейде в бухте корабли, извилистое побережье, лежащее под ногами и поселки на берегу. Когда они были там с Ниточкой, она разглядывала в бинокль свой дом. Ниточка, Ниточка… Иногда думалось, что у них могло что-нибудь получиться. Но долгие экспедиции у него, частые командировки у нее. А в городе всегда находились подруги, к которым не надо было час добираться на поезде.
Тем временем каменное очарование Венца стало скрываться за другой, вполне банальной круглой сопкой, а тропа вышла к обрыву над бухтой Светлая. Обычно Витасику не везло, и даже, если было вроде бы и не туманно, над Светлой стояло какое-нибудь облако. Сегодня же выпал один из тех нечастых случаев, когда бухта была совершенно открыта, и от небывалого этого зрелища в груди как-то екало. Сердце на несколько секунд замирало, а потом начинало биться часто-часто, голова кружилась и во всем теле чувствовалась легкость и веселая удаль. На Колыме не было даже крупных водоемов, поэтому Витасик не был избалован подобными пейзажами из смеси моря, отвесных скал и самых обычных сопок. Заглядевшись, он запнулся о кусок провода, оставшийся от телефонной линии и его повело вниз с обрыва. Попытался схватиться за подвернувшуюся хилую лиственницу, но та сломалась даже без треска. Царство, елки-палки, чахоточных сосен. Впрочем, неловкое скольжение скоро закончилось и, отряхнув оцарапанные руки, Витасик продолжил путь. Тропинка отвернула от обрыва и намерилась перевалить через небольшой холм. Тут путешественник сел передохнуть. Далее лежали места, которые мало кто видел. За этот холм не ходили ни грибники, ни ягодники, которые осенью иногда появлялись здесь с палатками и жили по нескольку дней, или просто делали однодневные набеги, ни туристы, которые забирались в самые отдаленные уголки области. Витасик не встречал никого, кто ходил бы дальше обрыва над Светлой. Возможно, если бы главный город построили на перешейке между бухтами Нагаева и Гертнера, на месте Магадана и Нагаево, эти места были бы до неприличия исхожены. Витасик вытащил термос и бутерброды, после нескольких месяцев в тайге готовить что-либо на костре не было никакого желания.
Со стороны поселка слышался стук колес уходящих поездов. Звуки хорошо разносились по водной плоскости бухты. Железную дорогу строили все время от создания Дальстроя и до смерти Сталина. К тому времени ее довели уже до Палатки и, наверное, продолжали бы и дальше, тем более что на Колыме вовсю развивалась Тасканская железная дорога. Но время в этих краях менялось стремительно. Понятно, кто строил эту дорогу, и как с этими людьми обходились. Теперь же они постепенно исчезали из Дальстроя с брезентовыми мешками за плечами или фанерными чемоданчиками в скрюченных руках. Менялось и руководство. Исчезли мундиры с портупеями, появились цивильные костюмы с галстуками и проборами или зачесами поперек намечающихся лысин. А дорога оставалась как символ всего того, что тут творилось. Кому-то это не нравилось и ее, было, закрыли вместе с Тасканской, объявив нерентабельными, но потом подумали и открыли обратно, но только половину. А из второй половины сделали со временем вторую колею. Так дорога и осталась - от Нагаева до города который тогда был еще никаким не Берзиным, а Уптаром, по названию речки, в обширной долине которой он находился. Были еще ветки из Нагаево в морпорт и из Берзина в аэропорт в небольшом поселке Сокол, но пассажиров по ним не возили.
Передохнув, Витасик тяжело поднялся с пригретого солнцем мха. Надо было идти дальше. Столбы, оставшиеся от телефонной линии уходили в распадок и скрывались в высоком, в полтора роста стланике, по которому можно было долго продираться, не касаясь ногами земли и не высовывая головы над макушками кустов. Такой путь не подходил, и Витасик взял выше, там где стланик уже не рос. Распадки появлялись один за другим, поэтому относительно ровного пути не получилось. Спуск-подъем, спуск-подъем. Так продолжалось довольно долго. Справа склон спускался в Нагаевскую бухту, через которую за время его пути прошло несколько судов, а слева проплывали вершины сопок. Казалось, поднимись на них и увидишь новые хребты, новые вершины. На самом деле за ними был резкий, почти отвесный спуск, который у моря оканчивался непроходимыми даже в отлив прижимами. А полуостров все сужался. Когда он стал настолько узким, что сколь-нибудь значительные сопки на нем не помещались, появился туман. Уже издали путник увидел, как из обеих бухт навстречу друг другу поднимаются два облака. Плотная серость началась сразу. Не было видно ни моря, ни сопок, сквозь туман совершенно не пробивалось уже вечернее медленно пикирующее солнце. Он снова шагал по широкому плато. Почва тут тоже уходила вниз под тяжестью сапога, но между кочками не проблескивало ни лужицы. Какое-то странное безводное болото. Не было видно ни тропы, ни обрывков телефонной линии, ни столбов от нее. Это казалось странным. Конечно, понятно, что такое плато продувается всеми верами и штормами, столбы могли повалиться, но не скатиться же в море. Хотя в этой молочной мгле и отсутствовали всякие ориентиры, Витасик знал, что особенности незаметных наклонностей рельефа, здесь таковы, что путешественнику, чтобы идти прямо, необходимо немного забирать влево. Впереди виднелся небольшой холм, на который он поднялся, чтобы оглядеться вокруг. Справа, над Нагаевской бухтой, виднелись развалины какого-то строения. На самом холме находилось сооружение непонятного назначения - кольцеобразная каменная кладка диаметром около полутора метров и высотой сантиметров семьдесят-восемьдесят. Витасик узнал этот холм и понял, что опять отклонился вправо.
Однако, с этого холма уже был виден мыс Чирикова, до него оставалось километра три - еще час пути, в лучшем случае. Туман рассеялся, и плато оказалось залито яркими закатным солнцем и покрыто длинными тенями. Витасик спустился с холма и быстрым шагом направился туда, где находился самый узкий перешеек полуострова. Перешеек представлял собой глубокую ложбину, в которую надо было свалиться сквозь стланиковые заросли, держась за привязанный там когда-то, видимо, именно для этой цели трос, потом снова подняться на несколько метров. Справа внизу шел обрывистый берег, слева поднималась сопка, а тропа шла примерно посередине между морем и вершиной. Расширившийся было полуостров, вновь стал сужаться, уже необратимо, ибо когда-то полуострова должны заканчиваться мысами. Тропа не поднялась, просто опустилась сопка, и путник оказался на водоразделе - практически отвесном каменном гребне. Пробираясь между разрушающихся скал, Витасик держался за них обеими руками, потому что ветер тут был достаточно сильный. А с обеих сторон от скал, далеко внизу, море разбивалось об их подножья. Ради этого он приходил сюда каждый год, потому что на Колыме такого было не увидеть. А затем появились домики и маяк, непонятно как построенные на голых скалах и непонятно почему выдерживающие сильнейшие ветра и шторма, которым были открыты практически со всех сторон.
Со служителями маяка он был знаком, знал, какой прибавки на грубом скрипучем столе они обрадуются, и какие папиросы у них, как назло, уже в который раз закончились. Он знал также, что ему дадут тут теплый угол, в котором он расстелит легкий и потрепанный казенный спальник и заснет на несколько часов, чтобы утром с восходом солнца двинуться в обратный путь.
Закрыл глаза, и тут же тело стало легким и сознание понесло его над бухтой, вдоль ее южного побережья, туда, где виднелись домики приморских поселков. По логике вещей, большой город, столица этих краев, должен был возникнуть там, где это было удобнее всего для первоосвоителей этой тайги - в месте, куда привозили грузы для этого самого первоосвоения - то есть прямо на берегу Нагаевской бухты. И все, собственно, к тому и шло, и, возможно, слились бы в скором времени в одно целое разбросанные по перешейку поселки - Нагаево, Магадан, Веселая, Марчекан. Но то было время, когда города планировали уже даже на Марсе, что уж тут говорить о нашей, такой близкой и родной земле, пусть даже и об одном из самых отдаленных ее уголков. Вот и строительство колымской столицы решили начать на чистом месте. Но не сразу придумали на каком. Берзину, начальнику Дальстроя, хотелось на Колыме, в устье реки Таскан. Была и другая идея - на сорок седьмом километре уже проложенной трассы, в широкой долине речки Уптар, там вполне хватило бы места для не очень маленького города. Но решения начальства долго обсуждать, а, тем более, оспаривать, в то время было не принято. Поэтому и началось строительство на большом острове, напротив места впадения Таскана в Колыму. Тем временем шел 1937-й год. Берзин однажды поехал в Москву и не вернулся, а на Колыме вскоре узнали, что он был шпионом, вредителем, да еще и троцкистом к тому же. Впору было бы развенчать его коварные планы и прекратить строительство троцкистских городов на Колыме и на сорок седьмом километре, но почему-то этого не произошло. Надо было перевыполнять уже имеющиеся планы, пусть даже и написанные вражеской рукой, а не тратить время на создание новых. Вскоре случилось большое наводнение, и еще не построенный город на острове начисто, даже вместе с деревьями, которые там еще не успели вырубить, смыло разбушевавшейся рекой. Это было явное доказательство вредительства Берзина, самого его уже расстреляли, а черные замыслы контрреволюции продолжали осуществляться. Шпионское наводнение стоило городу статуса административного центра, который передали поселку Уптар на том самом сорок седьмом километре. Таким образом, столица колымского края оказалась даже вне приделов бассейна этой самой реки. А на Колыме, в устье Таскана, город все-таки построили, но уже не на острове, а на берегу. Большим он не стал, но звание города носил в соответствии со всеми нормативами.
Именно сюда направили работать по распределению молодого специалиста Виталия Глухих. Может, поэтому его геологическая карьера шла быстрей и успешней, чем у его ровесников, которым приходилось начинать в небольших, разбросанных вокруг Усть-Таскана поселков - Сусумане, Ягодном, Сеймчане, Дебине. Теперь Витасик уже перебрался и в главный город.
Не смотря на то, что этому городу было всего чуть больше сорока лет, он не выглядел молодым. Архитектура его словно слоями отражала историю. Сталинский центр, строившийся, как рассказывали, не только нашими зеками, но и японскими пленными. Многие жилые дома строились едва ли не из торфа, и некоторые уже разрушались. Стандартные "хрущевки", которые тоже быстро старели на вечной мерзлоте. А сейчас уже строили новые благоустроенные спальные районы, но даже их архитектура казалось какой-то поблекшей под долгим летним солнцем, и потрепанной от ядреных сибирских морозов. За свою короткую историю город успел сменить название. Когда развенчали культ Сталина, то название, ставшее символом всего самого мрачного, что олицетворял этот культ, решили убрать с карты, как убирали портреты самого вождя - сразу и навсегда. Так Уптар стал Берзиным, поскольку первый директор Дальстроя оказался никаким ни шпионом, вредителем и троцкистом, а как раз наоборот - патриотом, строителем и преданным коммунистом, создавшим Колыму. Реку переименовывать не стали, хотя за ее названием тянулся не менее мрачный шлейф. Из нее попытались сделать новый символ, теперь она была "Золотая Колыма".
Смутные картины местной истории преследовали Витасика всю ночь, а уже на рассвете ему ни с того ни с сего приснился дорогой товарищ Леонид Ильич. И от грустного осознания того, что даже здесь никуда от него дорогого не спрячешься, Витасик не почувствовал утренней бодрости отдохнувшего путешественника в своих застегнутых в спальник членах. Погода тоже не располагала к бодрости. Море было серым, небо тоже, над побережьем, в стороне острова Недоразумения виднелись серые же косые полоски, означавшие дождь, а между ними на горизонте лежала какая-то неровная блестящая белая полоса. Витасику надо было идти в другую от горизонта сторону, туда, где были сопки, перевалы и старая тропа вдоль бывшей телефонной линии. Но он сделал это не сразу, а какое-то время постоял собственно на мысе Чирикова, высокой отвесной скале, о которую бились уже не усмиряемые бухтой, а настоящие океанические волны. Рядом были такие же скалы, и даже более высокие и более отвесные, но эта была особенной, она имела собственное гордое звание мыса, и на ее доведенной птицами до белого цвета вершине был установлен медный колокол, который когда-то служил кораблям вместо маяка.
Затем Витасик быстрым шагом пошел обратно домой. Туман старался залезть в каждый распадок, где только мог удержаться, поэтому Витасик то и дело оказывался в центре очередного облака - видимость неожиданно пропадала и также неожиданно появлялась. Бухта Светлая была затянута клочковатой густотой и человек не знающий мог бы и не заметить, что под ногами у него находится крутой спуск. Однако, за то время, пока Витасик перекусывал и отдыхал над этим обрывом, начался ветер, который в несколько минут разогнал весь туман и только высоко в небе гнал серые тугие тучи. Ветер был хотя и влажный, но не холодный и потому принес какое-то бесшабашное веселье. Витасик бодро шагал по направлению к пыльной цивилизации и пел, а может даже орал во весь голос:
И тогда над крыльями заката
Вспыхнет яркой звездочкой мечта моя.
Он еще не знал, что в его общежитской комнате лежит телеграмма, которая резко изменит его жизнь. Он не знал, что, несмотря на выходной день, его сослуживцы и знакомые сбились с ног, чтобы найти его, Витасика. Он не знал, что у Ниточки с утра разрывается телефон, что она уже устала отвечать незнакомым людям ("Виталий будет не раньше, чем поздно вечером… Раньше его никак не найти… Он где-то по окрестностям гуляет…"), непонятно откуда знающим ее телефон. Не знал, что Ниточка, в двадцатый раз введенная этими людьми в курс важной телеграммы, уже докуривает купленную вчера пачку, которой ей обычно хватало на неделю. Он не мог даже представить, что в следующий раз пройдет этим путем только через много лет, когда сможет позволить себе снова приехать с материка, вырвавшись из ледяного и утомительного потока бедности, в который окунулся вместе с разрушающейся страной, и оказавшись, наконец в спокойных, но тягучих водах умеренного достатка. Людей в области сильно поубавится, особенно в поселках на Колымской трассе, многие знакомые уже уедут, а других он застанет собирающими коробки или жалующимися, что уехать хочется, но нет денег, к третьим же в гости идти придется на кладбище - они-то уже никогда не расстанутся с Севером, жаль только слишком рано подписали этот бессрочный контракт. Он приедет в Нагаево узкоколейным вагончиком, таким необычным для него теперь. Он пройдет мимо Ниточкиных окон, горящих незнакомым светом, ибо прежняя хозяйка будет жить в счастливом замужестве где-то в Германии. А потом отправится к своему любимому месту в мире - мысу Чирикова. До Каменного Венца тропа будет лет на двадцать вытоптанней, чем раньше, а после - лет на двадцать заброшенней. Склон обезображен двумя пожарищами - с одной стороны тропы высокие зеленые лапы стланика, а с другой сгорбленные, обветренные и обгорелые ветви и корни. Столбы еще больше накренятся, а проволока бывшей телефонки еще больше поржавеет. Служители маяка, конечно же, окажутся незнакомыми, а медного колокола уже не будет - во время строительства первого храма администрация области найдет ему лучшее применение.
Но всего этого Витасик еще не знал. Он шел и пел.