Творчество

19 августа 2019
( Москва )
0 247 0

Автор - Константин Прохоров (Омск)

1

То, что в нашем провинциальном городе есть аэроклуб, я узнал почти случайно. Мне шёл двадцать первый год, я только что отслужил в армии (в пехоте) и теперь подыскивал работу по душе. Набрав по телефону "09", я получил заветный номер и в тот же день из разговора с инструктором аэроклуба узнал, что парашютной секции в городе нет, зато с сентября будет производиться набор планеристов, которые, прежде чем начать летать, делают законных три прыжка с парашютом...
Вот так всё началось. Я тут же принял решение записаться в секцию планеристов. И, верите ли, всё лето у меня прошло в предвкушении этого события. Я казался себе мужественным человеком. Рассказывал всем приятелям о своём намерении и с любопытством наблюдал за их реакцией. Многие мне не верили, считали, что я потреплюсь и перестану, как подойдёт время, найду себе "уважительную причину" передумать и займусь более здравыми делами. Но я рассказывал направо и налево о своих планах с дальним прицелом, не случайно: решив однажды, что прыгнуть с парашютом будет чем-то небесполезным для меня и, несомненно, замечательным, я уже сам боялся где-то дрогнуть, проявить слабость или передумать. Ведь так просто - больше не звонить в аэроклуб, не узнавать, когда начнутся занятия, когда нужно проходить медкомиссию... Подразнил немного самолюбие - и хватит. Но когда ты уже поведал о своих планах и красочно их расписал, вызвав у окружающих откровенное недоверие или невольное уважение, согласитесь, отказаться куда труднее.
Сентябрь принёс мне много беспокойства. По два-три раза в неделю я названивал в клуб и получал примерно один и тот же не внушавший оптимизма ответ: "Запись пока не производится. Желающих много, но - звоните..." Наконец, в начале октября дело сдвинулось с мёртвой точки. Запись началась. По списку я оказался уже во второй сотне, а добровольцы всё прибывали. Предстояло пройти медкомиссию, причём у всех врачей соответствовать эталону, в противном случае шансы быть зачисленным катастрофически падают. Конкуренция!
Здоровьем Бог меня не обидел, но было и у меня слабое место - зрение. Не то чтобы я очень плохо видел, очки я не носил, однако и хорошим моё зрение никак не назовёшь, одним словом - что-то около минус двух. Понятно, что аэроклубу таким я не подхожу... Мне вспомнился один мой одноклассник, который подобную проблему решил следующим образом: он сначала сфотографировал стандартную проверочную таблицу, а затем выучил наизусть последовательность всех букв на ней; и, имея зрение ещё похуже моего, преспокойно окончил военное училище, без которого не мыслил своей жизни, периодически проходя там все необходимые медицинские комиссии. Я таблицы в личном пользовании не имел и, после некоторых внутренних борений, попросил своего двоюродного брата пройти окулиста под моим именем... Каюсь!
На типовых медицинских картах, которые нам выдавали в аэроклубе, клеились маленькие фотографии. Они скреплялись солидной печатью, но сами были слишком невелики, чтобы представлять серьёзную опасность. Я договорился с Володей (моим двоюродным братом), который был похож на меня только тем, что не отличался разительно цветом волос и национальностью. Воспитанный на ещё советских традициях, он воспринял мою просьбу отнюдь не как участие в сомнительном предприятии, а как братскую взаимопомощь. Володя - славный и хладнокровный малый. Я отчаянно волновался и суетился, а он спокойно положил мои документы к себе в карман, повторил вслух мои биографические данные, взял медицинский лист и с обезоруживающе наглой улыбкой вошёл в кабинет врача.
"Заметят - не заметят?" - вскоре данный вопрос перешёл для меня в разряд философских. "Человек по своей природе - существо невнимательное", - вспомнилось мне изречение моего друга Васи Шендерука. Однажды, когда мы учились в классе восьмом или девятом, я пошёл к нему в гости, а он увидел меня из окна и решил пошутить: вышел на лестничную площадку и лёг там в неподвижной забавной позе на старый стол (кто-то из соседей собирался его, очевидно, выбрасывать), рядом с дверью своей квартиры. Я медленно шёл, о чём-то задумавшись, привычно-механически поднялся на соответствующий этаж, повернулся лицом к двери и стал звонить... Не открывают... Собирался уже уходить - и, по всей вероятности, сделал бы это столь же механически, - как вдруг услыхал за спиной знакомый заразительный смех...
Володя вышел от окулиста с непроницаемым лицом. "У него ничего не получилось", - решил я. Мне казалось, в случае успеха мой дублёр должен был бы сиять от радости или хотя бы подпрыгивать на ходу. Уйдя с головой в свои проблемы, я не понимал, что человек с отличным зрением не будет испытывать стольких эмоций, получив ещё одно подтверждение своего соответствия норме. Поэтому я был почти удивлён, увидев в медкарте резолюцию окулиста: "Левый глаз - 1,0; правый глаз - 1,0. Годен"!
Сколько курсантов набирали в аэроклуб, я так и не понял. После медкомиссии нас осталось около сотни. В начале ноября прошла мандатная комиссия, на которой пятьдесят человек оказались зачисленными. И я в их числе. Однако нам было сказано, что отбор будет продолжаться - теперь по успеваемости в клубе - и к концу периода обучения людей станет значительно меньше. Присмотревшись к ребятам, я заметил, что в большинстве своём это школьники 16-17 лет, примерно пятая часть - девушки. Я оказался самым "старым" и единственным в группе, кто служил в армии. Очевидно, поэтому меня вскоре назначили старшиной.
Аэроклуб размещался в старом бревенчатом одноэтажном здании, правда, довольно вместительном, с двумя классами и подсобными помещениями. В первый день занятий я пришёл пораньше и занял место на первой парте, чтобы таким образом компенсировать недостаток зрения. Был у меня и своеобразный психологический расчёт. Обычно в новом коллективе, когда люди ещё друг друга не знают, занятое однажды место остаётся твоим до конца. Так и получилось: все три месяца теоретических занятий я провёл за своей первой партой, где не было необходимости щуриться и напрягать глаза.
Постоянные занятия начались только во второй половине ноября. Четыре раза в неделю, по две пары, вечерами. Добираться до аэроклуба мне нужно было почти через весь город. Зима у нас начинается рано, снег ложится ещё в начале ноября. В шесть часов вечера уже темно. Когда за окном мороз или метель, домашний уют действует развращающе. До ноября я был обычным, в меру ленивым человеком, но тут со мной что-то случилось: я практически ни разу не пропустил занятий. Зато не однажды приходила в голову тревожная, парализующая мысль: "Если мне вдруг за мои грехи суждено разбиться, то немало друзей, вспомнив, как я стремился всё успеть, смогут с пафосом сказать: "Подумать только, с каким упорством и рвением он торопился навстречу своей гибели!""...
Учебных дисциплин в клубе оказалось неожиданно много: метеорология, штурманская подготовка, конструкция планера, теория парящего полёта, электрооборудование планера, аэродинамика, ещё несколько предметов и, наконец, парашютная подготовка. Конечно, учёба наша была далеко не углубленной, но азы нужно было знать твёрдо. 5-15 занятий на каждый предмет, потом зачёт, который должен быть сдан не ниже, чем на "четвёрку". Условия жёсткие.
"Нужно ли будет дёргать за кольцо?" - такой дилетантский вопрос всерьёз беспокоил меня, пока у нас ещё не было парашютной подготовки. И вспоминалось детство, какой-то давний Новый год, хлопушка в руках... Хлопушки тогда были редкостью, я неумело, слишком резко дёргаю за нитку и хлопушка не выстреливает, нитка обрывается... О, Боже!..
Что касается занятий, то они обычно проходили нескучно. Инструкторы в клубе были профессионалами своего дела и, как на подбор, весёлыми остроумными людьми. Скажем, идёт перекличка:
- Акчурин?
- Я.
- Хорошо. Бигожин?
- Он сказал, что не будет ходить!
- Правильно делает. Василенко?...
"Ну, что, - говорит инструктор, - на прошлом занятии мы проходили аэродинамические характеристики крыла. Все знаете?" - "Знаем!" - "Точно, знаете?" - "Точно!" - "Наверное, и спрашивать можно?" - "Не-е! Не надо!!"...
Инструктор рисует на доске планер. Нарисовано довольно-таки неуклюже. "Да, - говорит он в задумчивости, - "художник" - от слова "худо". Но слушайте внимательно. Затаив дыхание. Через раз дыша!.."
Мы слушали, писали конспекты, с удовольствием оперировали авиационными терминами. Самой популярной байкой среди нас была такая. Летит самолёт. Командир спрашивает штурмана: "Курс?" - "230 градусов", - отвечает штурман. - "Ты давай не умничай, говори, направо лететь или налево?!"
Как-то на занятии, помню, кто-то спросил у инструктора:
- А когда у нас будет первый полёт?
- Где-то в феврале, точно ещё не известно, - ответил тот.
- А последний когда?
И тут неожиданно последовал такой ответ-отповедь:
- Так, товарищи курсанты, запомните раз и навсегда: последнего полёта в авиации не бывает! За такие слова на аэродроме я наказываю. Иногда говорят: "Ой, у него последний полёт". Чтобы я такого не слышал!
- А если кто-нибудь скажет? - не унимался курсант.
Инструктор нахмурился и жёстко сказал:
- Нет последнего полёта. Мы говорим крайний полёт. Всем понятно? Вопросы?
Вопросов не было. Все задумались. Я лично задумался над тем, что и у таких умных и образованных людей, как лётчики, есть свои суеверия. Меня же моя верующая бабушка ещё в детстве научила, как следует относиться к приметам и суевериям: "если ты встречаешь женщину с пустыми вёдрами, значит... она пошла за водой"!
Самым же любимым предметом у нас была, конечно, парашютная подготовка. Могучая фигура Петра Андреевича, инструктора по "парашютке", внушала всем трепет и уважение.
- Пётр Андреевич, а Пётр Андреевич, скажите, а страшно прыгать с парашютом?
- Не-е, ребята, не бойтесь. Если дурная голова и крепкие ноги, совсем не страшно.
- А когда будет зачёт, Вы нас по материальной части парашюта сильно будете спрашивать?
- Ну так, чтобы вы ножные обхваты на грудную перемычку не тянули...
Что - что, а спрашивал Пётр Андреевич строго. Матчасть, действия парашютиста в воздухе, пользование запасным парашютом, особые случаи при прыжках и прочее. Но и преподавал здорово, доходчиво, без бумажки, с юмором:
- С левой стороны на главной круговой лямке находится карман для вытяжного кольца...
- Простите, где находится? - не расслышал курсант Потапов.
- Ну, с левой стороны, на главной круговой лямке, - стал повторно объяснять Пётр Андреевич. - Должен же где-то находиться карман для вытяжного кольца? Вот он и находится... С левой стороны. На главной круговой лямке...
Все смеются. Особенно громко - девушки.
- Что вы смеётесь, девушки? - с шутливой строгостью останавливается Пётр Андреевич. - Я вас завтра спрошу.
- Вы их завтра спросите! - злится Потапов.
Но дисциплина на занятиях всегда была отличная. Две-три минуты шутки, снимается напряжение и затем продолжается объяснение материала. Взаимопонимание с инструктором у нас было полное. Правда, несколько смущало то обстоятельство, что сначала нам говорили, будто надёжность тех парашютов, с которыми мы будем прыгать, - практически сто процентов, а потом вдруг на занятиях стали разбираться такие вводные: "если у вас порвалось более трёх строп...", "если порыв купола составил более двух квадратов" и т.д. А тут ещё и занятия по так называемым "особым случаям". Под ними подразумевались: зависание с не успевшим раскрыться парашютом за самолётом, попадание на купол летящего ниже парашютиста, приземление на лес, на линию электропередач и прочие пикантные варианты. Невольно думалось, раз существуют такие вводные, значит, когда-то с кем-то подобное уже бывало...
Пётр Андреевич научил нас неплохо укладывать парашюты, объяснил много тонкостей по теории прыжка. Например, как вести себя при приземлении. Как "Отче наш" мы твердили: "Ноги сведены вместе, полусогнуты в коленях, вынесены вперёд, ступни параллельны приземляемой поверхности. В момент приземления - подтянуться на лямках, чтобы смягчить удар. Не пытаться устоять на ногах, а падать перекатом вбок (вправо или влево)". Сначала было непонятно, почему при приземлении нельзя смотреть под ноги, а нужно пялиться на горизонт. Но оказалось, что существует такой психологический нюанс: смотришь вниз - обязательно разведёшь ноги или начнёшь ими перебирать. Это как раз тот случай, когда инстинкт самосохранения играет с человеком дурную шутку: если ноги не сведены вместе - это приводит к травмам.
"А перед прыжком, - учил Пётр Андреевич, - нужно сгруппироваться, напрячь мышцы и обязательно пригнуться. Люк у АН-2 невысокий, и бывали случаи, когда "перворазники" ударялись головой... Подведут его, сердешного, к люку, он едва соображает, трясётся, и вдруг - бац! - он вообще ничего не понимает; вроде прыгать решился, вроде даже прыгал, а тут вдруг удар по голове... и на месте".
Рассказы такого рода действовали на курсантов по-разному. Большинство из нас - хохотало до колик, но были и такие, которые на следующий день не приходили. Так, как бы между прочим, шёл отсев случайных людей. Кто-то боялся, в глубине души отчаянно трусил, однако остался, решив претерпеть всё до конца. А кто-то раз испугался и больше уже не пришёл. Но ведь и на улице, в двух шагах от дома, можно попасть под машину, можно утонуть, неловко упасть, да мало ли... Жалок человек, который чрезмерно беспокоится о своей земной жизни! По разным причинам к концу периода теоретических занятий наша группа сократилась почти на треть.
И хватит об этом. Пора рассказывать о самом главном. Давно уже по клубу носился слух, что скоро будут прыжки. Инструкторы же молчали и лишь загадочно улыбались. И вот однажды - а дело было уже в начале февраля - прихожу я в клуб, не успеваю начать традиционное пожатие рук, как мне все хором сообщают: "Завтра прыгаем!" - "Да вы что, - дразню их я, - не может быть!" Но по общему взволнованному настроению чувствую, что это не розыгрыш. Занятия в этот день отменяются. Следует инструктаж, как одеваться и что с собою брать. На дворе зима, а, оказывается, нужно быть одетыми в короткие куртки, обуваться - в валенки или унты, ну и прочие деловые подробности, не буду драматизировать.
В общем, узнал я, что завтра... и стал внимательно прислушиваться к себе: сейчас, вот-вот начнётся... Что начнётся? Ну, как что - робость, боязнь, страх... И ничего подобного. А ведь несколько недель назад, помню, только представишь себе явственно "отверстый люк самолёта", землю где-то там, далеко внизу, мысленно подведёшь себя к обрезу двери... и сразу же за сердце хватаешься, как бы не выпрыгнуло из груди! Перегорел я уже, что ли? И ночь прошла на удивление спокойно, спал как ни в чём не бывало.

2

К девяти утра приехал в аэроклуб. Все парни веселы, возбуждены. Укладываем брезентовые сумки с парашютами в автобус. Я по-прежнему подозрительно спокоен. Едем на аэродром. Езды - минут сорок. Автобус полон: десяток инструкторов, нас человек шестьдесят (около половины курсантов - второго года обучения), плюс всё завалено парашютами.
Лётчики шутят, что когда Господь сотворил землю и спустился на неё, дабы навести порядок, авиация была в воздухе... Очевидно, поэтому по приезду на аэродром мы прежде всего занялись расчисткой снега, укладкой каких-то слежавшихся замёрзших парашютов и прочими хозяйственными делами. Температура воздуха с утра была минус двадцать пять градусов, днём - несколько меньше, но всё равно довольно холодно. Одет я был в лёгкую осеннюю куртку, но зато под ней - четыре разных свитера, тёплые брюки, унты, на голове - шапка-ушанка, на руках - вязаные перчатки. Мёрзли, в основном, только руки. Перчатки были нужны затем, что в варежках парашют не уложишь, куртка - для удобства при надевании парашютов. На аэродроме оказалось лишь одно отапливаемое помещение - дом сторожа, правда, довольно просторный. Работали и грелись по очереди. Собирались мы на аэродром на целый день, поэтому все взяли с собой покушать, почти у каждого был термос с горячим чаем.
Примерно через час после нашего приезда объявили, что всем нужно пройти медосмотр. Не успел я испугаться (из-за зрения), как выяснилось, что медосмотр заключается только в проверке кровяного давления. В том же доме сторожа был выдвинут на середину комнаты стол, за ним воссел врач с известным прибором в руках, а расположившаяся рядом улыбчивая медсестра записывала в специальную книгу фамилии курсантов, параметры давления и приятную для глаз фразу: "К прыжкам допущен". Я чувствовал себя вполне нормально, мне казалось, что я как никогда здоров, и потому в числе первых направился к врачу. К моему удивлению, врач сказал: "Давление повышенное, походи немного, успокойся, в конце подойдёшь ещё раз".
Вот чем обернулось моё хвалёное спокойствие! Я испугался, что меня могут теперь не допустить к прыжкам. Под сочувствующие взгляды друзей я отошёл в сторону, прижался в углу к стене, закрыл глаза и начал мысленно, как мог, взывать к Богу: "Прости меня, Господи, за все вольные и невольные прегрешения… И сделай, пожалуйста, чтобы моё давление как-нибудь вернулось к норме! Ну, что Тебе ст'оит? Аминь". Шум, стоящий в помещении, стал куда-то уходить, мне вдруг представилось, как будто я в тёплый летний день лежу, раскинувшись, в копне свежего сена в деревне... В синем небе важно и торжественно плывут пушистые облака. В каждом из них я непроизвольно различаю какие-то лица, фигуры... Звенящая тишина, нарушаемая только стрёкотом кузнечиков...
Чудесное видение внезапно оборвалось. "Старшина! Что с тобой?" - резкий толчок Саши Киселёва, курсанта, с которым мы сидели в классе за одной партой, вернул меня в чувства. "Ничего, ничего!" - улыбнулся я и вновь пошёл к врачу. Небольшая очередь у стола, и в итоге: давление 120/80, самое что ни на есть нормальное, "к прыжкам допущен". Есть Бог!
Вскоре нас разбили на партии по восемь человек. Это уже для прыжков. Первым трём партиям достались уложенные парашюты. Все остальные занялись укладкой самостоятельно. Поэтому сначала прыжки шли интенсивно, затем наступил длительный перерыв, порядок нарушился, и дальше партии набирались уже из тех, кто в данный момент был готов. Так я как-то незаметно оказался в числе самых последних.
Наиболее впечатляющим было смотреть на первую партию. Мы внизу на растянутых брезентах укладываем парашюты, а самолёт в высоком безоблачном небе делает круги над аэродромом. Все замирают: идёт пристрелка. Из блестящего на солнце самолёта выбрасывается маленький красный парашют с грузом. Все следят за сносом. День, хотя и был морозным, зато имел своё преимущество - почти не было ветра. Парашютик с грузом, подняв взрыв снежной пыли, приземлился совсем близко от аэродрома. Самолёт зашёл на новый круг. Высота, если верить инструкторам, - 1000 метров. И вот, наконец, там, на кошмарной для нас высоте, выбрасывается десант. С небольшим интервалом, один за другим, открываются четыре белых купола парашютов. Второй заход - ещё четыре купола. Зрелище захватывающее. Но главное - вдруг по-настоящему осознаёшь, что очень-очень скоро то же самое будет и с тобой. И вот здесь уже начинает пробивать озноб. Продолжаешь укладку парашюта, а мысль движется примерно по такому кругу: так, нужно ещё подтянуть камеру на купол - а ведь жутко, когда полетишь в пустоту... Да что ж оно не лезет в петлю-то? - не раскроется, не выйдет купол - и конец... Вот когда померить бы давление!
Укладка парашюта не ладилась. Я и ещё двое курсантов взялись за парашюты Д-5, отличающиеся от тех, с которыми прыгало большинство, задержкой открытия купола основного парашюта на 3-4 секунды (стабилизацией), что, надо сказать, доставляет куда более острые ощущения. Холодно, стынут пальцы, от волнения всё время что-то забывается. Мы беспрестанно надоедаем вопросами инструктору. Причём, почему-то одному и тому же инструктору. Он громче всех ругается и потому как-то внушает доверие. Это как две старушки на базаре: стоят в нескольких метрах друг от друга, торгуют, скажем, помидорами. И помидоры у них одинаковые, и цена одна и та же, а возле одной из них очередь, а возле другой - никого. А почему? Потому что такова психология покупателя: где очередь, там хороший товар. Три человека стоят возле одной бабки, и вот уже следующий покупатель даже не смотрит на бабку одинокую, а становится в очередь, четвёртым... Вот так и мы со своим инструктором. И всё-таки укладка не ладилась. То, что в тёплом помещении мы могли проделать минут за тридцать-сорок, на морозе растягивается часа на два, если не больше.
Мы, кряхтя, укладываем "дэ-пятые", а в это время кто-то прыгает. Но мы на них уже почти не смотрим: приедается быстро. Как будто всю жизнь мы только тем и занимались, что прыгали с парашютом. Правда, обнимаем, поздравляем хорошо знакомых ребят, время от времени подходящих к нам с расширенными от пережитого страха и счастья глазами.
Чем ближе к концу подходит укладка парашюта, тем сильнее становится ощущение, как будто ты что-то сделал не так. Мнительность нарастает, как снежный ком. По ходу дела мне помогали то один, то другой из курсантов, но ведь каждый из них, естественно, был в мыслях только в своём парашюте... "Укладывайте с кем-нибудь из друзей и не принимайте помощи от врага!" - в ином, почти зловещем смысле вспомнились мне некогда шутливые слова Петра Андреевича. Я боюсь, что в чём-то сплоховал, хотя все экзамены и сдал на "отлично": дал слишком большую слабину стропам, купол уложил с неровными кромками, неаккуратно и т.д. По окончанию укладки я непроизвольно задаю своим соседям вопросы, как пользоваться запасным парашютом, хотя всё прекрасно знаю сам. Но мне в этот момент кажется, что я знаю не всё, что все вокруг меня знают гораздо больше, что они что-то скрывают от меня, самое, быть может, важное... Состояние ужасное. Пытаясь сейчас сравнить его с чем-либо, на ум приходит следующее.
Представьте. Или вспомните, если что-то подобное с вами было. Вы школьник-подросток и весьма комплексуете из-за какого-то недостатка своей внешности. Возраст, когда вам уже нравятся девочки, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вы скованно сидите за партой, ощущаете себя чужим и никому не нужным. Каждый смешок в классе принимаете на свой счёт, всё больше замыкаетесь в себе, болезненно реагируете на любой поворот головы в вашу сторону. И так продолжается изо дня в день. Возможно, никому и дела до вас нет, до вашей внешности, но вы этого не понимаете, думаете только о своих недостатках. И вот однажды, тут же, в классе, вам вдруг начинает казаться, что над вами проводится какой-то чудовищный эксперимент, что все об этом знают, все, кроме вас! Все одноклассники втайне уведомлены, что вы - подопытный, и только делают вид, будто ничего не происходит. Эта фантастическая мысль запоминается вам, сначала - своей необычностью, а потом... А потом вы уже накапливаете тончайшие наблюдения, подтверждающие вашу догадку, а всё, что не вяжется с этим "открытием", - отметается вами как "хитрость", "коварство" одноклассников. Вы внутренне торжествуете, что раскусили их, ваш мозг лихорадочно и чрезвычайно логично работает, и вот вам уже вскоре чудится, что и на улице совсем незнакомые люди смотрят на вас по особенному... Они тоже уведомлены о вас! Все, все знают, что вы заклеймённый. Вы уже не можете никому просто смотреть в глаза, не видите, что вокруг есть люди намного некрасивее вас, ваше "открытие" заслоняет собой весь мир. Все за вами следят, смеются за спиной, что-то готовят против вас, потихоньку показывают на вас пальцами...
Состояние, граничащее с помешательством. "Парашют раскроется! Раскроется, хотя бы потому, что я ещё ни разу не видел, чтобы у кого-то он не раскрылся", - предпринимаю я слабую попытку самоуспокоения. Но следующее же рассуждение опять повергает меня в трепет. Мозг работает как никогда, обречённо, словно спеша напоследок выдать все свои аналитические способности. Что это было за рассуждение? А вот. Идёшь по улице - вдруг видишь калеку. Сколько их ещё вокруг нас, больных и убогих! Чаще проходишь мимо безразлично, изредка выражаешь сочувствие. А ведь, по сути, никто от подобного состояния не застрахован. Никто. То же - с парашютом. Что мне будет до того, что процент несчастных случаев среди парашютистов ничтожно мал, если это случится со мной?.. Пустяки? Мала вероятность? А вспомните-ка случаи из своей жизни. Скажем, вы присутствуете на многолюдном собрании, вокруг вас сотни людей, и вдруг совершенно незнакомый оратор обращается к вам, именно к вам одному: "Молодой человек, вот вы, да-да, вы, скажите-ка нам..." Какова тут была вероятность? Ведь было же, случалось с вами нечто такого рода?..
Всё это я описываю столь подробно затем, чтобы читатель хоть немного проникся моим волнением, ещё раз задумался над внезапностью нашего перехода в мир иной и необходимостью быть всегда готовым к этому. Вы знаете, один мой знакомый очень странно делил человечество. Он делил его не на мужчин и женщин, не по цвету кожи, языковым группам или общественному государственному устройству, а по тому, кто прыгал с парашютом или нет. Забавно, не правда ли?
Но продолжим. На мой основной парашют надежды нет, тоскливо думается мне, остаётся "запаска"... Запасные парашюты вроде бы надёжны - их укладывают инструкторы. Почти в каждой партии один-два человека под неодобрительные возгласы инструкторов и сочувствующие - нас, ещё не прыгавших, неуклюже опускаются сразу на двух парашютах: или забывают вовремя расчековать "запаску" или расчековывают неосторожно и сами способствуют раскрытию второго купола. "Что же будет? Что же будет?" - растерянно бормочу я.
- Ну, с Богом, как говорят атеисты! - послышался сзади весёлый голос одного из инструкторов. - Эй, горе-десантники, кто там ещё сегодня не прыгал? Предупреждаю: остался один выброс! Кто не успел, тот опоздал, остальные будут прыгать завтра!
Наши "дэ-пятые" уложены. Мы жутко замёрзли, собирались пойти попить чаю, но услышав инструктора, бросились к парашютам. Вот-вот должен был приземлиться самолёт. Набиралась последняя, то бишь крайняя партия (правда, потом она оказалась предпоследней, но откуда нам было об этом знать?). Торопливо помогаем друг другу надеть парашюты. Тут меня бьёт уже крупная дрожь. Я не могу понять: от холода? От страха? Смотрю на соседей - у них то же самое. Спрашиваю. "Это и от того и другого вместе", - философски замечает Игорь Горохов. В прошлом году он уже три раза прыгал, ему легче. Как быстро летит время - шестой час, скоро начнёт темнеть: зима! Самолёт заходит на посадку... Партия постепенно набирается и выстраивается в одну шеренгу. Я тороплюсь, застёгиваю ножные обхваты, в голове ничего, кроме команд-выстрелов: "Быстрее, быстрее, быстрее!.." И тут с ужасом обнаруживаю, что лямки грудного обхвата мне коротки. Для моих окоченевших пальцев исправить положение - дело долгих минут. Я едва не плачу от бессилия: я не успею в последнюю партию! Моё отчаянное положение замечают стоящие в стороне уже отпрыгавшие курсанты. Многим из них я сегодня так или иначе помогал. Вот и мне уже помогают трое: один приподнимает сзади парашют, другой что-то пытается поправить по бокам, а могучий Карпов силится застегнуть - карабин за кольцо - обхват на груди. "Кукурузник" с закрашенными звёздами на фюзеляже уже приземлился и замер на полосе. Напряжение нарастает.
"Стоп! - нервно кричу я. - Сумку забыли!" Сумка должна прикрепляться к груди, а нужна она для того, чтобы после прыжка было в чём тащить нелёгкие в общем-то парашюты. Хватаем первую попавшуюся сумку, прикладываем её на грудь, задача застёгивания обхвата тем самым ещё более усложняется. А партия уже построена, правда, ещё не началась проверка, но я уже вполне могу оказаться лишним. Целый день мёрзнуть, укладывать и переукладывать опостылевшие парашюты и не прыгнуть - это невозможно! Я выдыхаю из груди весь воздух, и наконец обхват щёлкает у меня на груди - застёгнут. Тело плотно сжато, но, к счастью, не столь сильно, как я ожидал. Теперь очередь запасного парашюта: несколько секунд, и он - в шесть рук - надёжно прикреплён к моему животу. Я бегу в строй, мои помощники улыбаются... Проверка. Меня придирчиво осматривает инструктор. Всё в норме, замечаний нет. Записаны фамилия, номер парашюта... Я в партии. Слава Богу!
Идём к самолёту. Двигатель уже работает. Все молчат. Неумело залезаем в салон. Узкие скамьи по бортам. Сильный уклон к хвосту. Неудобно, скользко. Неуклюже рассаживаемся боком, мешают парашюты. Так получается, что я на скамейке напротив люка, первым.
Люк закрывается, шум двигателя усиливается - крылатая машина выруливает на старт. Смотрим в иллюминаторы: разбег и самолёт надсадно отрывается от заснеженной земли. Над нашими головами в салоне натянуты тонкие металлические тросы. Инструктор быстро и ловко зацепляет за них карабины фалов наших стабилизирующих парашютов. Самолёт ровно набирает высоту. Холодно. Но дрожь почти исчезает. Так, помню, было со мной на стрельбище в армии. Поздней осенью или зимой мёрзнешь, трясёт всего, а как выйдешь на рубеж открытия огня - всё проходит.
Смотрю на лица ребят: серо-зелёные какие-то, растерянные, подавленные. Из кабины выглядывает лётчик, смотрит на нас и смеётся. Ему что, а тут такое зрелище, одно слово - "перворазники"! Шум в салоне очень сильный. Открытый и растянутый до ушей рот - вот что в таком шуме смех лётчика. Инструктор кричит и для верности показывает на пальцах, кто каким по счёту будет прыгать. "Первый!" - угадывается по губам. Инструктор кричит это и показывает один палец Игорю Горохову, который сидит напротив меня первым рядом с дверью. "Второй!" (два пальца) - Потапову, сидящему рядом с Гороховым. "Третий!" (соответствующее число пальцев) - неожиданно оборачивается ко мне инструктор. Счёт продолжается, но я за ним уже не слежу... Я - третий! О-о! "Кой чёрт понёс его на эту галеру!" - так, кажется, у Мольера... Я сижу в полуобморочном состоянии. Прибавьте к этому те приятные ощущения, которые дарит всегда АН-2, легендарный "кукурузник", своим пассажирам в виде "воздушных ям"...
"Пи-пи-пи!.." - засигналила жёлтая лампочка слева от меня. Мы все взглядами обречённых уставились на неё. Инструктор приоткрыл дверь. Образовалась щель - сантиметров тридцать. Я увидел почти неподвижную землю, белый снежный океан, слегка покачивающийся подо мной. Первый по счёту Горохов мертвенно побледнел (я, думаю, выглядел не лучше).
Нашему инструктору чувство юмора не изменило даже в воздухе. Сквозь невероятный шум двигателя мы услышали его совет: "Когда выпрыгиваете, кричите "ура", тогда не страшно!" - "Что он, издевается над нами? - обозлился я. - Как же, стану я ему кричать "ура"!" Позже, задумываясь над этим эпизодом, я пришёл к мысли, что легендарное "ура", при всей своей кажущейся примитивности, несомненно, имеет своего рода наркотическое или же "обезболивающее" воздействие на человека.
"Пи-пи-пи!.." - вновь зловеще запищала та же лампочка (другие, очевидно, не работали). Не знаю, по команде ли инструктора, или по некоему коллективному телепатическому чувству, мы все встали. Инструктор распахнул дверь люка. К шуму двигателя прибавился свист ветра. "Ур-ра!" - услыхал я как бы издалека бодрящий крик инструктора. "Ура", - слабо откликнулся Горохов, и в следующий миг передо мной мелькнули его валенки, и он исчез... "Я - третий!" - пронзило меня. Потапов едва не бросился тут же за Гороховым, но инструктор придержал его на пару секунд. "Торопится", - подумал я, и если бы мог, наверное, улыбнулся. Я уже не думал о том, раскроется мой парашют или нет. Мне кажется, я уже и забыл, что у меня есть парашют. Я впал в прострацию, подобное состояние, наверное, переживают люди, решившиеся на самоубийство, когда тихо подходят к краю крыши небоскрёба...
Как только с испуганным криком "ура" растворился в облаках Потапов, я тоже по неосмысленному стадному чувству сразу рванулся за ним. Инструктор и меня придержал сильной рукой. Я смотрел на землю и не видел её, я не ощущал страха. Так бывает и на земле: если чего-то сильно-сильно боишься, наступает момент, когда устаёшь бояться... Я был в состоянии как бы уже прыгнувшего, то есть как будто я уже выпрыгнул из самолёта, а меня вдруг на какой-то верёвке задержали.
"Пошёл!" - как из другого мира услыхал я голос инструктора и ощутил несильный хлопок по плечу. "Ур-р-а-а!" - неожиданно для себя дурным голосом закричал я, сильно оттолкнулся выставленной вперёд левой ногой и полетел в бездну...
Прыгнул - внутри всё оборвалось, остановилось на последнем слоге "ура": какое-то сплошное "а-а-а-а..." Захватывает дух, забываешь дышать. Правая рука у меня лежала на кольце, левая - сверху, всё по правилам, но ноги, мне кажется, болтались как попало. Уже через доли секунды я почувствовал, что лечу вниз головой. Острее всего тут - ощущение провала в пустоту. Ничтожным, отдалённым сравнением с этим может послужить подпрыгивание мчащегося автомобиля на кочке плохой дороги... Думаю, не прошло и секунды, когда я в первый раз дёрнул за кольцо. Переживаний оказалось столь много, что где уж там, как нас учили, считать до трёх трёхзначными числами: 221, 222, 223... Но вот что было неожиданным: кольцо не вырвалось и не вышло из своего шланга. Я не профессиональный парашютист, поэтому, честно говоря, так и не знаю, в чём была причина этого. Я был в свободном полёте, казалось, очень долго - воистину время относительно! Я успел трижды потянуть за кольцо, которое не поддавалось, успел увериться, что парашют не раскрылся, и даже вроде бы удивиться, что решившись на смерть, всё ещё борюсь за жизнь - дёргаю кольцо. "Господи, помилуй!" - отчаянно молился я самой короткой христианской молитвой.
Инстинкт жизни, инстинкт самосохранения в человеке силён. Я нисколько не приукрашиваю своё состояние перед прыжком, но после того как я прыгнул - сразу же началась борьба за жизнь. И то, что время этой борьбы было сжато в считанные секунды, не меняет сути дела. Думаю, что не было такого самоубийцы, который в последний осознанный момент, когда изменить уже ничего нельзя, не ужаснулся бы своему решению, не предпринял бы какой-то - бессмысленной уже, в сущности - попытки спасти себя. А иначе как объяснить мою последнюю мысль перед открытием парашюта: "Повернуться! Только бы упасть не на спину..."?
Ба-бах! (К сожалению, звук, достигший тогда моего слуха, не выразить на письме). Я резко меняю положение тела в воздухе. Следует так называемый динамический удар, возвещающий об открытии купола. Парашют раскрылся прибором, автоматически. Ноги сразу же оказываются внизу, голова - вверху. Ненавистное кольцо неожиданно само выходит из шланга, но это уже слишком для моих нервов: я инстинктивно, со страхом и брезгливостью, как от ядовитой змеи, отдёргиваю руку в сторону и разжимаю пальцы... Через какое-то незначительное время до меня доходит, что кольцо я упустил, его теперь не найти. "Штраф - две бутылки "Пепси-колы"", - констатирует память. Такова традиция в клубе.
Я задираю голову вверх и наслаждаюсь зрелищем совершенно нормально и расчудесно раскрывшегося купола основного парашюта. И в тот же миг мне ударяет в уши тишина. Впрочем, тишина была и прежде, но только теперь я её "услышал". Тишина какая-то неестественная, первобытная и бездонная. После рёва самолёта и жуткого свиста падения в неё трудно поверить. Как отрезало - безмолвие. Я смеюсь счастливым смехом. Вот здорово так здорово!
"За-пас-ка-а-а!" - вдруг слышится сбоку торжествующе-предостерегающий крик кого-то из нашей партии. Я с интересом оглядываюсь по сторонам и в некотором отдалении от себя вижу несколько белых куполов. "Запаска-а!" - на всякий случай кричу во всё горло и я. Нужно расчековать, пока не поздно, запасной парашют. А то ведь откроется некстати. Секунды-то бегут. Я становлюсь хладнокровным, насколько это возможно. Осторожно приподнимаю заранее расстёгнутый карманчик "запаски" и аккуратно, в нужном направлении вытягиваю чекующий шнур. Всё - двум куполам не бывать! Вспоминается упущенное кольцо и становится чуть-чуть досадно. Но подо мной покачивается и неспешно приближается неописуемой красоты заснеженная земля, видны маленькие, словно игрушечные, домики деревни, узкой змейкой вьётся автомобильное шоссе... Настроение восторженное, возвышенное. Я невольно начинаю что-то петь.
На высоте примерно пятьсот метров прибор на запасном парашюте срабатывает вхолостую: слышится характерный тарахтящий звук, затем резкий щелчок. Проходит ещё немного времени, и я замечаю, что меня несёт на землю спиной. Стало быть, нужно развернуться на подвесной системе. Ищу взглядом аэродром, куда потом идти, и не нахожу его. Две неудачных попытки развернуться в воздухе, и наконец это удаётся. Земля теперь нормально набегает на меня, аэродром - перед глазами. Парашют маломаневренный, трудновато удерживать перекрещенные лямки. Мне уже кажется, что лечу я очень долго. Из-за слепящей белизны снега трудно определить высоту, расстояние до земли... Но вот аэродром остаётся правее, а меня несёт на какой-то сарай. Скорость снижения небольшая, а потому не страшно. Вспоминается даже расхожая шутка инструкторов, что, мол, парашютист, выброшенный над чистым полем с одной-единственной берёзой окрест, непременно приземлится на неё - притягивает... Но на сарай я всё же не попал, не дотянул десяток метров.
Земля набегает неожиданно, рельеф вдруг резко колет глаза, уже совсем низко, едва успеваю свести ноги вместе и сгруппироваться, как очень мягко, в сугроб, едва ли не по пояс, приземляюсь... Ветра по-прежнему нет, купол быстро гасится сам по себе. Сижу, как в кресле, мягко, удобно, и наверное целую минуту пребываю в растерянности: неужели я всё-таки прыгнул? Вопрос, что делать теперь, возникает чуть позже, после этой первой минуты очарования и растерянности...
Наконец, пока укладывал парашют в сумку и шёл до аэродрома, проваливаясь в глубокий снег, в лучах заходящего солнца выбросили ещё одну партию - "крайнюю" в тот день. Выходит, зря я так торопился. Но всё равно я был счастлив.

0 0
Добавить публикацию