Туристское творчество

Автор: Николай Белых (Новокузнецк)

Белых Николай, 1961 г.р., инженер-металлург. Совершил 19 лыжных походов (в основном III-IV к.с.), 9 велосипедных путешествий. Последние три года на велосипеде ездит один.

Предисловие

Многие путешественники, особенно, наверное, одиночки, замечали, что, оказавшись один на один с суровой природой, они часто приобретали измененное состояние сознания. Они вдруг, начинали быть чуткими ко многим вещам. Например, им иногда начинало казаться, что они стали четко понимать причинно-следственные связи во вселенной. Они остро чувствовали свою зависимость от каких-то неведомых факторов. Эти неведомые факторы древние люди назвали духами. И путешественник часто чувствует, что духи либо курируют его продвижение, либо могут нанести вред. И обязательно надо путешествующему человеку вписаться в это взаимодействие с окружающей природой и находящимися непонятно где, духами. Иначе… Может случиться много всяких неприятностей, и даже с летальным исходом.

1

Утро не предвещало никаких катаклизмов. Утро было стандартное. Наша команда престарелых туристов - лыжников неохотно, по крику дежурного, выкарабкивалась из спальников и привычно заталкивала в себя безвкусный завтрак. Хотя все понимали, что вставший ни свет, ни заря дежурный вкладывал душу в этот завтрак, хлопотал, колдовал на тридцатиградусном морозе, глядя на фантастическое звездное небо и щелкая зубами. Завтрак все равно оставался безвкусным. После безаппетитной приемки внутрь много лет обязательной с утра дозы необходимых калорий, все потянулись вон из палатки, ибо нетерпеливый хозяин печки уже вынес печку и вытрясает угли, а еще более нетерпеливый хозяин палатки уже начал процесс снятия палатки, грозя похоронить под ней менее расторопных товарищей. Мне всегда удивительно, как хмурые, не отошедшие от сна люди, слопав свою невнятную пайку, начинают быстро вошкаться и так деловито вываливаться из обжитой, теплой палатки, как парашютисты вываливаются, покидая борт самолета.

После нескольких дней отвратительной, серой непогоды сегодня вышеупомянутые мороз и звезды обещали синее небо, яркое солнце и изумительные виды Восточносаянских хребтов. Нам предстояло навсегда оставить залитое на многие десятки километров вулканической лавой плато Хи-Гол, перейти некатегорийный перевал и выйти к горячим источникам на Хойто-Голе. Три дня назад мы пришли этим путем сюда на экскурсию по лавовому плато и по вулканам Кропоткина и Перетолчина. Пришли мы при ураганном ветре и нулевой видимости, на перевале чудом не гробанувшись в пропасть со снежного козырька. Вдоволь набродились мы по сказочной долине вулканов, словно вулканологи исследовали все два вулкана, скатились в кратеры и, если бы там имелись бы жерла, только извержение заставило бы нас не залезть туда на все 50 метров нашей веревки.

И вот возвращение обратно на Хойто-Гол. При приличном морозе солнце выжигает глаза и расплавляет мозги. На фоне синего до фиолетизны неба четко прочеркиваются горы, и с этих картинок получаются снимки для глянцевых календарей. Бредем мы намного выше зоны леса, среди каменных россыпей, наша лыжня трехдневной давности заметена, и проще проложить новую, нисколько не сожалея о том, что совсем скоро и от этой новой коммуникации не останется и следа, и вряд ли кто-то еще успеет ей воспользоваться.

Без проблем поднялись на перевал, чуть скатились вниз от ураганного ветра, дующего наверху постоянно последние несколько миллионов лет, и завалились на рюкзаки, чтобы понежиться, помлеть, помурлыкать под неистовым солнцем, позубоскалить о чудачествах нашего командира. А командиру нашему, надо сказать уже 62 года, это его предъюбилейный сорок девятый лыжный поход, и он еще не собирается прекращать переставлять ноги. Более того, никто из нас не сомневается, что на дистанции километров тридцать с троплением, он может уделать иного тридцатилетнего атлета.

А сейчас чувство голода, видимо, заставило его домчаться до первой открытой воды и чахлых деревьев. Когда мы к нему подкатили, уже горел костер, и оставалось только достать бобы и начать кулинарить. Довольно спорное решение. До домиков на Хойто-Голе осталось катиться совсем немного. Логичнее было бы обедать там, чем здесь на высоте, на ветру. Но с нашим мэтром не поспоришь. И через полчаса все уже жуют и весело щебечут.

Тут-то и произошло мелкое, никем не замеченное событие, вызвавшее к написанию весь последующий текст. Много лет я таскал с собой в походы часы "Сassio". Они были уже давным-давно без ремешка и без ушек, а служили в основном для отсчета времени при ночных дежурствах у печки. Я взглянул на часы, чтоб засечь время окончания обеда, и увидел пустой экран, наверное, батарейка разрядилась. Я решил, что часы свое отжили, можно их утилизировать, и легкомысленно бросил их в догорающий костер.

Пришли мы на Хойто-гол, расположились в одной из избушек. Командир, покумекав, объявляет, что завтра мы никуда не идем, предстоит очередная дневка, тягостное безделье и купание в здешних не очень горячих, градуса 33, источниках. Лично меня такой расклад немного обескуражил, так как душа моя рвалась на Жойган, на целебные минеральные источники, о которых я столь много наслушался от своих друзей, сидящих сейчас со мной на одних нарах. Поддержки в своем порыве бежать скорее дальше я особой не встретил, друзья мои оказались какими-то вялыми, и достойной оппозиции командиру не сложилось. Ну, дневка, так дневка. Переживем.

Дело к вечеру, и начинаю я осознавать, что со мной происходит что-то непонятное. Мне становится ПЛОХО. У меня ничего не болит, я полон сил, но мне плохо. А надо сказать, что человек я довольно толстокожий, всякие мелихлюндии мне не свойственны. Я всегда гордился своей психологической устойчивостью и, в общем-то, искренне не понимал, когда люди жаловались на какие-то психологические проблемы. Порочный стиль моей жизни таков: решил и быстро сделал. Главное - быстро. Переживать, пережевывать, рассчитывать и прикидывать, сто раз отмерять - это для меня все равно, что для бегемота замахать лапками и полететь. И вот с таким, просто устроенным человеком, ни с того ни с сего, впервые в жизни, стали происходить сложные вещи.

Вдруг без всяких видимых причин навалилась тоска - не тоска, хмарь - не хмарь. Я оказался выбит из себя, как пыль из половика. Я сидел на нарах и не мог понять, где я и вообще, что такое я. Вроде бы вот он я, но в то же время каким-то кусочком мозга или чего там еще, я понимаю, что это не совсем я. Мое я куда-то уплывает, и я не в силах его ухватить. Я восседаю на нарах и агрессивно-мучительно наблюдаю, как мои товарищи за столом весело употребляют спирт. Меня давят, сжимают под прессом злые, несвойственные мне чувства. Они разрывают меня изнутри и рвутся в меня снаружи:

- Боже мой, кто эти люди, как я оказался среди них, что я здесь делаю? Какие они все неприятные, и все время пьют и пьют. И с этими людьми я хожу не один десяток лет. Я их почему-то любил. А ведь у них такие мерзкие рожи, при мерцающем свете свечек лица их кривятся, и от их смеха организм мой наполняется желчью. Этот лицемерный смех пронзает меня болью, существование мое в этой избе становится невыносимым. Вон сидит,…утром он был моим лучшим другом, он всегда находил выход из безвыходных ситуаций, а юмор его, меня всегда восхищал. И вот он шутит там, и все гогочут. Какие пошлые, глупые у него шутки. Какой идиотский у них смех. Они там притворяются радостными и пьют за то, что, как здорово, что все они здесь сегодня собрались. Какое лицемерие. А этот…. Я уважал его, а он завел свой дурацкий приемник и слушает дурацкую музыку вперемешку с радиопомехами. А я так мечтал о тишине. Душа моя негодует. Или это не моя душа? Это негодует кто-то другой, но во мне. Еще здоровая часть меня понимает, что так и сходят люди с ума. И я пытаюсь сопротивляться, пытаюсь понять и осознать, пытаюсь вспомнить. Где тот момент, с которого началась шизофрения?

- Вот командир объявил дневку.

- Вот я с ним не согласен.

- Но ведь я черт знает, сколько лет, на каждом шагу с ним не согласен. И это не мешало нам всегда понимать друг друга с полувзгляда.

Мысли мои путаются, я не в состоянии сгруппироваться, то есть сконцентрироваться и ухватить тот хвостик, который вытянет меня из этой мути и вернет меня в меня. На какое-то время меня спасает сон.

Утро не меняет ничего. Я отчужден и одинок, у меня нет цели, нет плана, нет желаний, мне трудно вдыхать воздух. Я автоматически собираюсь, встаю на лыжи и ухожу вверх по Хойто-Голу. Через каждые сто одиннадцать шагов я останавливаюсь, смотрю вверх на хмурое небо и молюсь. Я молюсь Христу и Магомету, я обнимаю деревья, я прошу их вернуть меня мне. Я смотрю в бурлящую воду Хойто-Гола до головокружения, я призываю всех бурятских духов, я хочу уловить какой-то знак. Я дошел до предперевальных морен и начал карабкаться с одной морены на другую. Моренные валы, поросшие низкими кедрами - это самые милые моему сердцу ландшафты. Но сейчас я не воспринимаю эту красоту. Я ухожу все выше и выше. Бездумно и бесчувственно я дошел до затяжного перевального взлета. И тут остатки благоразумия все же проявились во мне. Я испугался вдруг своего одиночества и обреченно повернул назад.

На следующее утро снова светило солнце, и мы шли по Дунда-Голу к перевалу Чойган-Дабан. Солнце, лыжня, тяжелый рюкзак - лучшие лекари. Плюс мой природный оптимизм. …Мне полегчало. А к вечеру я был вполне адекватен и мог спокойно хохотать и сам провоцировать других на дружное ржание.

2

Прошел год. Мы опять отправились на Восточный Саян, только совсем в другой район. И вот тут надо сделать маленькое отступление.

У бурятов, тувинцев и других сибирских народов существует обычай устраивать в определенных местах культовые сооружения для поклонения духам. Устраиваются они на перевалах, у источников, в других местах силы. Там имеется подобие алтаря, называется главный бурхан. На него обычно кладут разные вещички: зажигалки, часы, игрушки, деньги, сигареты, и всякую всячину. Самые богатые бурханы мы встречали на горячих источниках на Хойто-Голе и на Жойгане. Там лежали даже работающие фотоаппараты, неплохие ножи и очень много поделок вырезанных из дерева, различных игрушек, безделушек, сотни деревянных табличек с именами исцеленных людей и благодарностями духу источника. Называются эти культовые места у тувинцев Оваа (русские говорят: "обо"). В прошлом году наш водитель, бурят Николай Будаев говорил, что по-бурятски это называется: "Мургыл" Каждый нормальный, дружащий с головой бурят обязательно остановится у обо, посыплет каких либо зернышек или польет молока или оставит, хотя бы спичку.

Со станции Слюдянка на зафрахтованном микрике мы подкатили к дацану Тушита. Отсюда начинают свой путь многие группы туристов, уходящие на маршрут по Тункинским гольцам. В дацане два приличных гостевых домика. В одном из них мы с комфортом расположились. Бурятский дацан это смесь собственно буддизма и культа поклонения духам. Наряду с буддистскими барабанами долголетия и прочими атрибутами буддизма, всюду вырезаны изображения главного духа - Бурхана. На алтарях - бурханах наложено столько денег, что впору сдавать эти сокровища в Госбанк. Да и сам то дацан построен на месте древнего поклонения духам, называемом Бурхан-Баабай. Так, что здесь и дацан и мургыл одновременно. На один из множества тамошних бурханов я, сам не знаю, почему, положил яблоко.

На четвертый день похода мы пришли на Шумак. Шумак это одна из планируемых изюминок нашего похода. Красивейшая, труднодоступная река с грандиозным каньоном и курортом с более, чем ста двадцатью выходами теплой минерализованной воды. Там имеется и небольшой дацан, и православная светелка, и множество мургылов. Все в лучших традициях Жойгана и Хойто-Гола. И место это, без сомнения, одно из лучших на планете Земля.

Расположились мы в одной из множества тамошних избушек и разбрелись по источникам лечить каждый свои болячки. И снимать массу всяких удивительных достопримечательностей. И опять я положил на бурхан, чудом не съеденное, замороженное яблоко.

И приснился мне ночью ярчайший сон, который забыть абсолютно невозможно: Я лежал на спине и летел вверх. Надо мной был гигантский золотой купол, и я плавно раскачиваясь, медленно плыл в невесомости к этому куполу. Вокруг меня кружились золотые листья, они были не золотого цвета, а именно золотые. И они вместе со мной летели вверх. Невообразимое блаженство переполняло меня. Пожалуй я наяву никогда не испытывал таких сильных и ярких переживаний. И начал я понимать вдруг во сне, что лечу я не сам по себе. Меня ласково несет какая-то неведомая разумная сила. И вдруг начинается общение с этой силой. Визуально я не вижу ничего, но во мне растет и укрепляется представление об этом неведомом существе. Оно почему-то представляется мне в образе улыбающегося дракона из мультфильма "Шрек". Этот дракон подбрасывает меня, то лапой, то хвостом, и я парю, то немного снижаясь, но все время, продвигаясь вверх к золотому куполу. И купол нисколько не приближается.

- Ты дух этого места? - спрашиваю я. И получаю бессловесный утвердительный ответ.

- Это тебе я обязан своим прошлогодним сумасшествием? - внезапно догадываюсь я. - Зачем, почему, за что?

Дракон корчит хитрую рожу, и я телепатически понимаю, что все дело в тех часах. И начинаю я четко осознавать, какую ужасную вещь я совершил, выбросив часы в огонь. Я что-то оказывается нарушил в устоявшемся миропорядке, я направил какой-то поток энергии, куда-то не туда. Это рисуется мне, как пресловутый взмах крыльев бабочки, где-нибудь в Америке, приведший к землетрясению в Китае. Ничто не мешало мне докатиться до мургыла на Хойто-Голе и положить часы на бурхан. Почему-то, я понимаю, выбрось я их в снег, это бы вызвало меньший гнев Дракона, нежели то, что я бросил их в огонь. И понимаю я, что еще легко тогда отделался.

- Слушай, - задаю я вдруг вопрос, - А летом в Крыму, не ты ли давил меня ночью в палатке.

Опять умильная виноватая рожица.

- Как так? Ты же местный дух?

- Местный-то местный, да только так получается, что я повсеместный.

- Так значит, тогда в вагоне, на полке, когда я мычал и не мог закричать, тоже ты? - И в детстве в бабушкином доме, когда я наутро заболел? - А тогда-то за что?

- Нельзя сказать: "За что". Я не выбираю, я проявляюсь там, где проявляюсь. А каков ты, таковы и последствия нашей встречи. Для нас обоих.

- Но тогда, в детстве, ты выглядел лохматым здоровенным страшным черным мужиком, а сейчас у тебя немножко другой вид..

- У меня всегда один вид. Такой, какой у тебя в голове. Я всегда при тебе. Как только твое энергетическое равновесие смещается вверх, в сторону усиления, я проявляюсь и делаю тебя более сильным. Как только ты энергетически слабеешь до критической отметки, я тут, как тут и высосу из тебя остатки жизни.

Тотчас я провалился в воздушную яму и ухнул вниз. Сердце мое зашлось, но без страха и паники, и тут же я воспарил и почувствовал тройную улыбку Дракона, потому что вдруг у него оказалось три головы.

- А ведь их и должно быть три, все логично - подумал я и, почему-то стал пробовать вспомнить, сколько голов у Дракона в мультфильме "Шрек".

Вспомнить не смог, потому что опять резко захлебнулся блаженством. Я сознавал, что вижу сон, и удивлялся во сне яркости своих переживаний.

- Значит, в Крыму ты мог меня убить?

- Нет. Ты стал в ту ночь сильнее. Когда я прихожу, человек либо умирает, либо становится сильнее. Ты все понял правильно, не поехал дальше и стал сильнее.

-А я ведь сожалел, что не поехал, я считал это слабостью.

И опять я ухнул вниз, а затем воспарил.

- Но ведь ты редко к кому приходишь?

- Чудак, разве редко, кто умирает.

- Так ты смерть? Или Бог? Или черт?

- Я не смерть, но то, что вы называете смертью, часто приходит к вам через меня. Я не Бог, я не могу ничего создавать. Бог, скорее ты, а не я. Я ни какой не черт, но блаженство к вам приходит только через меня.

- Так что же, мы люди, совсем собой не управляем? И целиком в твоей власти?

- Отчего же, говорит, - Положи на бурхан яблоко и управляй собой, сколько влезет.

Меня разрывали тысячи вопросов, я готов был вывалить их на Драконью голову. Я чувствовал, вот еще чуть-чуть, и откроется невидимая шторка, и я пойму устройство Мира. Я даже, может быть, успел увидеть и засечь всю непостижимую простоту этого устройства. Но это просветление неуловимо стало ускользать и растворяться в каких-то непонятных назойливых звуках. И я с досадой, на грани сна и просыпания, стал догадываться, почему это происходит.

Кто-то начал колоть дрова, чтоб растопить печку в выстывшем за ночь домике, и я проснулся окончательно. Сколько я не пытался вернуть сон, храп спящих товарищей и возня у печки проснувшегося негодяя, не давали сосредоточиться, да и понимал я умом, что бесполезное это занятие.

Мы уходим вниз по Шумаку. В семи километрах от Шумакских источников мы набрели на очень необычное культовое место, называемое Хуухэйн-Хада. Там также был большой мургыл, и надпись на табличке гласила, что это место, где: "Энергия странным образом соединяется с материей". Там на главном бурхане лежал вырезанный из дерева и красиво раскрашенный, тот самый Дракон, которого я видел минувшей ночью

В течение дня я обнаружил, что мой больной плечевой сустав, из-за которого я год не мог почесать затылок, перестал болеть. И чешу я, где хочу совершенно безболезненно. Да вот еще подумываю, не устроить ли мне мургыл у себя на кухне.

P.S. Мои домашние чутко уловили моё слабое место, и когда на кухне горы немытой посуды, они заявляют, что это жертва Бурхану. Может быть, поэтому все в жизни складывается не так уж плохо.