Творчество
Автор - Валерий Иванченко (Новосибирск)
"I to back"
Терминатор
Этого человека я в 1995 году узнал, летом. ОблСЮТур проводил на оврагах за НГПУ соревнования для школьников, и директриса указала мне на него с гордостью. "Вот ? Жигарев Олег Львович!" Он мне сразу не понравился. Белобрысый мужественный красавец, такому только в рок-группе играть, а не туризмом заниматься. (Потом выяснилось, что он и играл, в отрочестве.) То ли дело я (тогда бороду носил), недавно из Барнаула приехал, в клубе не тусовался и почти никого из туристов не знал. Да и Жигарев был еще не МСМК, а всего лишь каким-то МС. У меня к тому времени какой был лыжный опыт? "Двоечки" типа с Пыжи на Караколы, да регулярные вылазки на абаканский Теплый ключ. Участвовали в них обычно скучающие зимой водники, и рассуждали они так: "Мы в "двойке" выпиваем две водки на человека в день. Как же люди в "пятерки" ходят?" Этот интерес меня и сгубил.
В ОблСЮТуре вменили мне в обязанность ходить по вторникам в клуб, для представительства и за информацией. Там и увидел Жигарева вновь. Он в это время с людьми новый поход обсуждал. Одного, Демьяна Пиптева, я знал по промальпинизму. И вот я краем уха слышу: "Абакан… Бедуй…" Как ангельское пение. В Барнауле случалось по два раза за зиму там бывал, а тут уже несколько сезонов пропущено. Ну, я и привязался: возьмите, мол, с собой. Тогда еще не знал, что это "пятерка". Жигарев спрашивает: "Ты лыжи-то видел?" "А то!" ? говорю. Через месяц-другой я его уговорил.
Короче говоря, выступили 26 февраля 1996 года вечером на новокузнецком поезде в составе пяти человек. Был Демьян, была Марина Загвоздкина и был Вовчик Непомнящих из НИИЖТа, похожий на цыгана, с золотым зубом. В шесть утра пересадка на поезд до Таштагола, около полудня сам Таштагол. Что делать дальше, не ясно. Нам надо на верховья Мрассу, и вариантов туда попасть несколько. Находим таштагольскую станцию юных туристов и пользуемся их гостеприимством, благо у меня есть командировка от родственной конторы. Жигарев сходил в аэропорт и выяснил, что завтра с утра до поселка Мрассу будет вертолет. Цена билета интересная: шестнадцать рублей. Ночуем у юных туристов, где местные дают срисовать край первой, недостающей карты.
Назавтра забили рюкзаки докупленными продуктами, мой вес достиг сорока пяти или больше. Тяжелый, только и падать на лыжах. До аэропорта минут двадцать ходу. Вертолет, пассажирский МИ-8, заполнен жителями отдаленных селений. Минут пятнадцать летели над заросшими сопками и сели прямо посреди поселка, у магазина, разгоняя собак. Вместе с несколькими местными выпрыгнули на снег под нагнетаемым винтами ураганом, после чего машина немедленно поднялась и скрылась в направлении следующего пункта. Пешком удалось пройти немного, и за крайней избой маета началась. Нет, поначалу было неплохо, минут пятнадцать, пока шли по чужому следу. Потом началось собственно то, чем мы будем заниматься следующие три недели: тропежка.
Это вот что. Рыхлый снег, под ним корочка наста. Встаешь на него лыжей, переносишь вес. Наст проваливается, и пока нога не утвердится на глубине в полметра, тебя шатает вперед или в сторону, и можно только пытаться подпереться палочками, которые проваливаются еще глубже. Налегке и со свежими силами это даже весело ? прыгать по целине, прокладывая траншею. Но с тяжелым рюкзаком это, даже после входа в ритм, очень нелегкая работа.
Тропить, по словам Жигарева, нужно с максимально возможной скоростью, то есть выкладываясь. Обессилев, шагаешь в сторону, и первым делается идущий за тобой. Пропустив всех четверых, становишься в хвост и идешь по сравнительно утоптанной, а на самом деле рыхлой лыжне, стараясь восстановить силы, пока вновь не дойдет очередь тропить. Доходит она всегда слишком быстро. Конечно, можно отступить сразу, после десятка шагов, но ведь совестно, блин!
С барнаульцами мы так не ходили. Тропить ? это было ухарством, за которое боролись. Всегда имелось несколько лосей, почитающих за кайф идти всю дорогу впереди отстающей группы, часто растягивающейся на несколько часов. Таковы преимущества здорового индивидуализма и походов не выше "двойки". Основным грузом являлась пресловутая водка, которую при невозможности тащить всегда можно было выпить на месте.
Главных тягловых сил сейчас было две ? жилистый Вовчик и небольшой, очкастый, неутомимый Демьян. Сам я вял, изнежен, измучен злоупотреблениями, мне бы свой рюкзак удержать, не упавши. Маринка тренированная, но все же девушка. А вот великолепная машина Жигарев выкладываться не собирался. Протропив ровно столько, сколь требовали приличия, он уступал место безотказным Демьяну или Вовчику, спокойно пристраиваясь позади и подавая оттуда команды: левее, правее, круче, положе! Это раздражало меня, пока я не понял причины. Это случилось нескоро, может быть, после похода уже.
Временное избавление от ломовой тропежки ? это обед. В первый день мы встали на него скоро. Во всех прежних походах я рыл под костер яму до земли или подвешивал сетку. Здесь же выяснилось, что обед можно спокойно успеть сварить на поверхности снега, пока тот не провалился. Подкладывается пара-тройка сырых валежин, на них растопка, а котелки подвешиваются на наклонно воткнутую в снег палку. Еще одно облегчающее жизнь ноу-хау, заключалось в том, что мы не брали ни консервов, ни сублиматов. Сырой мясной фарш был заранее разделен на замороженные шарики размером с фрикадельку. Это пайка. Пять человек ? пять шариков. Не надо ничего отмерять и гоняться по котелку за тушенкой.
После обеда мы вновь вышли на готовую лыжню, но радость была не долгой, ибо вскоре след ушел влево на горку, а нам надо было вправо, по левому истоку Мрассу, Акмрасу. Кто бы знал, что эта лыжня срежет по горе изгиб речки и вновь выйдет на нее через несколько километров.
Мы упорно протропили до сумерек и здесь же, в пойме Акмраса встали на ночлег. Подготовка ночевки - это отдельная песня. После того, как начальник укажет место стоянки, некоторое время все дружно топчутся на одном пятачке, утрамбовывая круг под палатку. Затем дежурный занимается костром, котлами и продуктами; двое ищут сушину, валят и пилят ее на короткие чурки; а еще двое устанавливают палатку, печку, колют и таскают дрова. Палатка у нас была восьмигранная, типа "Зима", но без дна. Вместо дна была юбка, которая подворачивалась внутрь. Это удобно: для установки достаточно воткнуть в снег центральный шест, накинуть на него палатку и закрепить на лыжных палочках растяжки. Утром того лучше, из палатки можно не выходить. Она сдергивается сверху, а все оставшиеся оказываются со своими несобранными вещами под открытым небом.
Когда готова часть ночных дров, кто-то разжигает в палатке печку. Теперь можно застилать пол ковриками, забрасывать и размещать внутри спальные вещи. А когда запас дров полностью подготовлен и уложен рядом с печью, все забираются под полог и ждут дежурного с ужином. Когда в десятиместной палатке живут пятеро, можно позволить себе поесть в тепле. Затем четверо моментально отрубаются, а один следит за топкой. Вся ночь разделена на вахты, и свои полтора часа каждый из участников бдит, подбрасывая в огонь полешки. За время дежурства можно вдумчиво посушить свои вещи. Вообще-то все сырое, включая обувь, по возможности развешивается на опорном шесте палатки (чем выше, тем лучше сохнет), поэтому палка выбирается непременно с сучками.
Дня через два-три вся процедура устройства бивака и ночевки отрабатывается каждым участником в деталях до автоматизма и после дня пахоты воспринимается как долгожданный отдых. Что там пилка дров в сравнении с тропежкой под трехпудовым рюкзаком?
Второй день похода обошелся без сюрпризов. К обеду мы вышли на охотничью избушку, к которой подходила оставленная вчера лыжня. Охотник отсутствовал. Вообще, никаких людей мы более, до окончания маршрута, не встречали. Дальше был крутой подъем, известный на соревнованиях по технике лыжного туризма как "подъем серпантином", позволяющий в деталях отработать прием "разворот на месте". Без всякой аффектации мы пересекли водораздел великих рек Оби и Енисея, выбравшись на перевал, ведущий в исток реки Иксу. Это была широкая долина на границе леса. Выше лежала цепочка замерзших озер.
Забравшись после выполнения вечерних процедур в спальник, я в первый раз понял, куда встрял. Два минувших дня воспринимались как целая жизнь. Осознание того, что таких дней впереди три недели, было ужасно. Только теперь я понял, что такое двадцать лет ГУЛАГа, когда закончился только первый месяц нескончаемого срока. Гипотетическое завершение похода таилось за бесконечными днями и километрами, представляясь совершенно нереальным. "На что Жигарев рассчитывает?" ? думал я. Утешало лишь то, что впереди был Теплый ключ, добравшись до коего можно обдумать ситуацию трезво и повернуть маршрут кратчайшим путем в населенную местность. Кое-какой резон тут имелся, поскольку лыжник, привыкший ходить по Центральному Алтаю или Кузнецкому Алатау, плохо представляет снега абаканских верховьев. Скорость прохождения и затраты сил тут далеко не те, и все просчитанные графики могут полететь к черту. Но я еще совсем не знал Жигарева. Через два года он участвовал в этих же местах в "пятерке" с барнаульцами и, когда они, запоровшись в снег, стали перекраивать и сокращать маршрут, просто плюнул и оставил группу.
Следующим утром мы снова вылезли на водораздел Абаканского хребта. Направо, к западу, сбегали истоки Лебедя, притока Бии. Влево и к югу лежал бассейн Абакана. Туда можно спуститься прямо по руслу Иксу, но логичнее было срезать путь, выйдя на речку Каменушку, что впадает в Абакан десятью с лишним километрами выше. Однако, именно на этот ключевой участок у нас не хватало нормальной карты, между тем, как водораздел представлял собой холмистое плато, обильно расчлененное мешаниной бугров и многочисленных истоков, по которым ничего не стоило свалить на ненужный нам Лебедь. Пометавшись туда-сюда, мы начали спуск вроде бы на Каменушку. То, что это на самом деле Быстрая, примерно совпадающая с Каменушкой направлением русла, выяснилось лишь назавтра.
Спуск начался чистым пологим склоном без деревьев, а по целине ехать не в пример проще, чем по проложенному следу, и я, не раздумывая, принялся чертить собственный серпантин, тут же нарвавшись на оклик Жигарева. По разумению Львовича, мы должны были и здесь двигаться в точности друг за другом по единой лыжне. Пришлось подчиниться, а склон тем временем стал крутым и при том заросшим лесом. Пошли падения, при которых удавалось порой рухнуть головой вниз, сделать кульбит лыжами в небо и, срезав дорогу, выпасть на ниже лежащий виток лыжни. Самое трудное после этого ? освобождаться от лямок, вставать в рыхлом месиве и заново одевать рюкзак. К счастью, командир уже ушел вниз и этого безобразия не видел. Растянулись мы минут на сорок, но я, слава богу, спустился третьим и особого гнева не вызвал. Последние вышли на дно ущелья, когда в котлах уже закипала вода.
Вдоль русла ручья мы прорубались через кусты до сумерек и перед самым наступлением темноты наткнулись на избу. Это была удача, позволяющая сэкономить время на установке палатки. К тому же, протопив с вечера, можно было спать без всяких ночных дежурств. Другое, что узкие нары не давали улечься в общий спальник, а стены и потолок жилища покрывал толстый слой изморози, которая при повышении температуры стала выпадать частым дождем. Спал я у входа, рядом с остывающей печкой, под сырой пуховкой, но и это казалось комфортом. Особенно радовало то, что поутру не придется запихивать в свой рюкзак обледенелую "Зиму".
С утра мы часа за два проскочили остаток ущелья и вылетели на сравнительно широкую речку. "Абакан" ? сказал Жигарев. "Хрен-то там", ? подумал я. По Абакану мне приходилось не только ходить но и сплавляться, и был он этой речки раза в три шире. Командир был вынужден согласиться, ибо ко всему прочему текла река совсем в другую сторону. Это снова была Иксу, а значит, нам на сегодня добавлялись добрые двенадцать километров. До настоящего Абакана шли еще целый час.
Замерзшим абаканским руслом двигаешься по-разному. Порой лед обдут ветром или припорошен тонким снежком, и можно лететь и катиться как на коньках, воодушевляясь своей скоростью. Но это всегда ненадолго. Очень скоро попадаешь на сырое пятно, где вода идет поверху, и лыжи предательски намокают, прилипая к снегу. А чаще всего лед занесен толстым покровом с рушащимся настом, который тропить ничуть не легче, чем в лесу, разве что путь попрямее и поровнее, и не надо думать - паши и паши. Правда, река петляет.
Близился вечер, когда мы миновали устье Каменушки, на коем должны были быть утром. Пора бы искать место для ночевки, но Жигарев гнал и гнал нас вперед, не говоря худого слова. И к тому времени, как настала темнота, удалось проползти еще километров десять. Где-то рядом, не доходя устья Албаса, была изба, а еще одна стояла на самом устье. Но каждый лишний километр казался уже смертельным приговором, поэтому, когда Львович велел становиться, я об избах не заикался. Ночевка была организована в полуобморочном состоянии, на почти безлесном берегу, уж не помню, где и дрова впотьмах нашли. Впрочем, до утра удалось дожить, даже восстановив кое-какие силы. От устья Албаса до ключа мы всегда ходили за день по лыжне и за полтора-два дня без оной. А теперь мы и до этого устья еще не дошли и были порядком измотаны, так что два дня, по моему мнению, оставалось верных. Жигарев полагал иначе. В результате, тридцать с лишним километров мы прорубили по целине за один день, но что это был за день, и каково было его окончание!
К Бедую, правому притоку Абакана, на котором находится Теплый ключ, подошли в темноте. Я уже еле передвигал ноги, а тропить был не в силах решительно. В конце концов, сразу за устьем, не взирая на общее осуждение, разгрузился, выкинув палатку, печку и снаряжение. На ключе предполагалась дневка, а я был готов сбегать за грузом и не за пять, а за десять километров, лишь бы не переть его сейчас, полумертвому.
Теплый ключ сбегает с высокой террасы левого бедуйского берега, так что его можно найти по журчанию. Но подниматься прямо по воде слишком круто, поэтому на террасу выбираются раньше, где она положе. Мы кое-как вылезли наверх и даже отыскали поляну, на которой разбросано десятка полтора избушек, срубленных любителями радона (летом они прибывают сюда на моторках). Но вот здесь я, бывавший на ключе много раз и должный показать самое удобное жилище, решительно заблудился! Я бросил рюкзак и бродил взад-вперед по пустому поселку, не в состоянии сориентироваться. Виной тому было сумеречное состояние сознания и фонарик, убогое пятно которого высвечивало лишь самые близкие и неузнаваемые постройки. Когда я уже решил, что источника здесь нет вовсе, изматерившиеся спутники нашли все, что надо, сами.
Мы утвердились в тесном сарае с просторными нарами метрах в тридцати от ключа. На дрова пошел полуразобранный сарай по соседству. Уже за полночь выпили единственную имеющуюся бутылку водки и забылись тяжелым сном.
В следующий, седьмой и лучший день путешествия начались хождения в источник и позирования с банкой пива, принесенной сюда Жигаревым понта ради. Над ключом построено длинное, как автобус сооружение, похожее над баню. Верхний отсек ? это колодец, поскольку другой воды здесь нет. Нижний ? корыто для стирки. Посередине располагается заросший изморозью и сосульками просторный предбанник с лавочками и печкой, которой никто не пользуется. В полу предбанника есть люк, через который по лестнице, как в погреб, опускаешься в сруб два на два метра с каменистым полом, залитым водой. Она бьет струей из дырки в стене и поначалу кажется горячей. Заткнув сливное отверстие, можно повысить уровень затопления до полуметра. Лежа в воде, перестаешь через некоторое время чувствовать ее вовсе, поскольку температура равна 37 градусам. В срубе полутьма, да освещения и не надо, слишком все вокруг черное, скользкое, страшноватое. После вынесенных на лыжах мук, кайф неописуемый.
И все бы хорошо, кабы не осознание того, что завтра эпопея продолжится, и того, что надо идти забирать брошенный вчера груз. Деваться некуда, собрался и пошел. Добежал быстро, налегке, по лыжне, да по хорошей погоде. А на обратном пути конфуз вышел. На ровном месте лыжа хрясь ? и пополам. Ну ладно, ничего, запасная имеется, заколебался уже ее тащить, где на рюкзаке, а где за собой на веревочке. С матерками доковылял до избы, на каждом шагу проваливаясь. Крепления переставил, а лишние детали и обломки выкинул, о чем пожалел очень скоро.
Дневка пролетела, как и не было. А потом началось то же самое, что позавчера, с той разницей, что места уже были незнакомые. Пошли вверх по Бедую, снег на котором оказался еще тяжелее. В принципе, наш путь лежал на исток параллельного Бедую абаканского притока Каирсу, и можно было перевалить на него с бедуйского истока, Большого Казырсуга, пройдя весь путь по долине. Но Жигарев рассудил, что на верхах снега поменьше, а к тому же он был горником и не мог не усложнить маршрут еще двумя перевалами. Поэтому, дойдя до левого притока по названию Вторая речка, мы двинулись по нему с намерением перевалить на верховье Первой речки, а потом на сам Казырсуг.
Тут-то конфуз и повторился, теперь уже с запасной лыжей. Хрясь ? и пополам. Не надо думать, что подобное происходило из-за моего особого дебилизма. В "пятерке", состоявшейся четыре года спустя, сам Жигарев сломал две лыжи подряд аналогичным образом. Виноваты старые деревяшки и некая особенная непруха. Тут же приколотили снизу кусок жести, но толку было мало. Так и полз до ночевки с лыжей, складывающейся посередине. С утра вытесал из березовой чурки дощечку (вот где пригодился бы выброшенный обломок!), прибил ее на разлом сверху, жесть снизу, на дощечку ? крепления. Настроение было близкое к отчаянию. Подумывалось о том, что реальнее бросить маршрут и вернуться в населенку одному. Но заводить о том речь было поздно, поскольку все уже ушли вперед. Догнал я их только к обеду.
Во второй половине дня вышли из зоны леса и увидели впереди перевал. Поднявшись к перегибу, выяснили, что это всего лишь бровка озера. Настоящий перевал лежал над окружающим озеро цирком. Подъем был не скальным, но очень крутым. Я по таким зимой еще не лазил. Стали карабкаться, благо снега было немного, а ниже лежали камни, на которых можно было утвердить ногу. Верхушки камней обильно торчали над снегом. Лыжи при подъеме волочились следом на прикрепленной к рюкзаку лыжной палочке, стукались о камни, переворачивались. О том, чем это грозит, я не подумал.
Когда, наконец, выбрались наверх и заглянули на противоположную сторону перевала, мне пришлось ужаснуться снова. Этот склон был полностью заснеженным и еще более крутым, градусов шестьдесят, не меньше. Я был уверен, что без веревок не обойтись. Фиг-то! Это был не фирн, а достаточно рыхлый и глубокий покров, по которому привычные к горам товарищи спокойно потопали вниз, прямо по вертикали, не опасаясь спустить лавину. Оставалось только надеяться на их опыт и благоразумие.
Уже показалось близкое дно долины, когда мы вышли на скалы и стали пробираться вдоль них, чтобы найти спуск. В одном месте пришлось переходить обледенелый желоб, на который к тому же вел каменный уступ. Жигарев уже слез с него и стоял на льду. "Как спускаться?" ? засомневался я. "Прыгай!" ? ответил Жигарев. Я принял сказанное за шутку, уверенный, что, упав на лед, тут же покачусь вниз и рухну со скал. "Делай, что говорят!" ? и я действительно прыгнул, чудом удержавшись от соскальзывания.
Скоро выяснилось, что скал нам не обойти, но до пологого склона остается лишь метров двенадцать отвеса. В ход пошла веревка, при том, что одевать обвязку времени не было, и пришлось спускаться по вертикали "коромыслом", без страховки, с надетым рюкзаком. Ну да это шуточки, ведь через полчаса совсем стемнеет; так что все оказались внизу за несколько минут, сдернули веревку и помчались вниз по долине до ближайшего леса. Все, кроме меня, потому что я остался надевать лыжу. Выяснилось следующее. Пока я волок лыжи по камням на подъеме, каким-то образом отвалилась и потерялась деталь крепления, которая не ломается и не отваливается никогда, а именно ? натягивающий пружинный тросик крючок. Без него закрепить ногу на лыже никак не возможно, потому что у меня под ремнь входит только самый носок обуви. Можно катиться, поставив ногу сверху, исключительно по прямой, да и то через несколько шагов носок лыжи все равно уходит в сторону и зарывается в снег. При моем рюкзаке это непременно означает падение.
Как бы то ни было, падая и вставая, я стал двигаться, а точнее ползти, по оставленной лыжне. В сгущающейся тьме уже появились первые деревья, но ушедших и след простыл, в буквальном смысле, потому что, когда темнота настала полная, я этот след потерял. Понятно, что вставать по ночи уже стало традицией, а разогнавшись, Жигарев хотел пройти как можно дальше. Но идти по целине без лыжни, которую я даже не мог нащупать ногой, не было никакой возможности. Фонарик уже не светил. Оставив рюкзак под кедром, и громко вопя, в расчете, что меня услышат, порыскал туда-сюда, надеясь нащупать лыжню. Тщетно. Тогда я люто обиделся на жизнь и решил ночевать прямо тут. Вытоптал площадку, наломал сучьев и развел костер. Надо сказать, надежда, что меня не бросят, все же оставалась. Был маленький нюанс ? в моем рюкзаке лежали и палатка, и печка. Действительно, как только костер разгорелся, из темноты возник Жигарев. Что удивительно, им не было сказано ни слова упрека. Он даже взял мой рюкзак и показал след. Без груза оказалось возможным ехать и на одной лыже.
Как следовало ожидать, в ремнаборе запасного крючка не нашлось. Ну, не ломается он, и все тут. Я стал первым, кто эту штуку смог потерять. Заработала техническая мысль. Вставив в оставшийся от крючка шарнир толстый гвоздь, я изогнул его пассатижами несколько раз причудливым образом. Наутро решение подтвердило свою относительную правильность. Гвоздь действительно натягивал тросик, но при любом удобном случае, стремился завалиться набок, ослабнуть и раскрыться. Деваться некуда, я и к этому приспособился.
Настал десятый день путешествия. Воспоминания о прежней жизни уже выветрились, надежды на жизнь последующую не просыпались. Обратный путь выглядел непреодолимым, путь, лежащий впереди, казался нереальным. Мы были заброшены в безвыходную действительность, кроме которой ничто для нас не существовало. Однако мысль, что мы крепко встряли, беспокоила только меня и Вовчика. Демьян и Маринка привыкли во всем полагаться на своего вождя, а Жигарев чувствовал себя в ситуации, как рыба в воде.
Накануне почти добрались до слияния левого и правого истоков Первой речки. Теперь следовало подняться по правому и перевалить на Большой Казырсуг. К перевалу опять приблизились после обеда. Подъем выглядел еще круче всех предыдущих. Нагромождение больших шатких камней со снежными провалами между ними. Склон будто расчерчен вертикальными полосками, это, полагаю, желоба, по которым камни скатываются. Поползли. На некоторые глыбы приходится взбираться как на скалу, между иными просачиваться, застревая, как в пещере. Постоянный страх, что очередной чемодан рухнет на тебя из-под ног товарища. Рюкзак тянет назад и вниз по законам гравитации, и ясно, что, поддавшись ему на миг, уже не остановиться. Одышка, слабость, желание сесть на камень понадежней, и просто сидеть. Всему есть конец. Выбрались на уютную, с желтой, обдутой ветром, травой площадку. На той стороне спуск, к счастью, пологий. В долинах внизу уже лежат сумеречные тени.
Исток Казырсуга, на который мы спустились, лежит гораздо выше зоны леса, однако сверху удалось углядеть небольшой островок из нескольких кедров. К месту ночевки подошли как всегда в темноте, одев лыжи лишь на последнем участке. Сучья на дрова пришлось ломать и пилить, влезая на дерево.
Выбравшись из палатки на рассвете, совсем близко увидели следующий перевал, по сравнению с прежними низкий и нестрашный. К нему даже удалось подобраться на лыжах, выписывая зигзаги между камнями. Вниз, в долину Каирсу, тоже ведет ровный заснеженный склон, кое-где нарушаемый верхушками глыб. Чуть ниже перевала пересекли цепочку крупных кошачьих следов. Это ирбис. Что надо снежному барсу на ледяных скалах, где не найти зимой ничего живого ? это загадка. Полагаю, он взбирается на окрестные вершины из эстетических побуждений, хозяйски озирая окрестности и самоутверждаясь. Спокойно доехали до леса, где встретили пенек, спиленный человеком. Вряд ли здесь бывали туристы или охотники. Зато я знал, что именно на этом месте работали барнаульские гляциологи, картой которых мы теперь пользовались. Вот и привет от них!
На стрелке двух каирских истоков нас ждал приятный сюрприз. Оказывается, сегодня 8 марта, и Жигарев объявил полудневку. Думаю, праздник здесь не совсем при чем, просто преодолеть следующий перевал и дойти до леса мы все равно бы за остаток дня не успели. Вовчик отправился тропить лыжню на завтра, а мы за неимением площадок на берегу, поставили палатку прямо в русле реки, на снежном мосту. Времени на заготовку дров - море, поэтому мы с Демьяном непроизвольно стали дурковать. Спилили одну сушину ? сырая, другую ? то же самое. Отыскали наисушайшую, но и она почему-то горела хреново. Может погода такая, что нет тяги, но всю ночь провели в дыму. А под спальником, за слоем снега, журчала вода.
Верховья Каирсу выглядят экзотично, долину окружают альпийского вида пики со скальными стенами и лавиносборами. Исток, по которому мы поднимались, был основным и долго продолжался над зоной леса ступенчатым каскадом озер. Последнее озеро самое протяженное, двух с лишним километров в длину. Опередивших спутников (благо тропить не надо) я видел на противоположной стороне ледового поля маленькими копошащимися под склоном фигурками. Как выяснилось, они надевали кошки. К перевалу поднимался плотный фирновый скат, не очень крутой, идти по которому гораздо легче, чем по заметенным рыхлым снегом камням.
На Каире мы находились еще в Хакасии, а за перевалом уже лежал Алтай, северная оконечность Шапшальского хребта. И природа к югу от перевала изменилась разительно. Насколько видел глаз, ни единого деревца не обнаруживалось, только блестели в долине сплошные наледные поля. Снега здесь было намного меньше, на спуске мы то и дело царапали лыжами камни. По Алтаю нам надо было пройти лишь десяток с небольшим километров, подобравшись с юга к стоящей на стыке трех границ вершине Ажутайга и перевалив по ее плечу в Туву. Наледями мы довольно скоро спустились к слиянию двух истоков впадающей в Чулышман Чульчи. По второму истоку нам предстояло уже подниматься, а лес здесь только начинался, поэтому, не смотря на довольно раннее время, стали делать стоянку. Я подумал, что в последние дни поход принял курортный характер: почти не надо тропить, да и ходьба занимает не полный световой день. Но это было лишь следствием выхода на большие высоты. Не имея снаряжения для ночевок в безлесной зоне, приходилось передвигаться блошиными прыжками от зеленки до зеленки, по перевалу в день. К тому же за счет съедаемых продуктов медленно, но неуклонно легчал рюкзак. Знал бы я, что предстоит назавтра!
Тринадцатый, переломный, день пути начался с того, что мы часа два преодолевали пологие увалы, продвигаясь по широкой долине. Показалось ее окончание, замкнутое с востока скальными стенами Ажутайги. Западнее этой горы можно легко перевалить из долины на исток текущего на север Малого Абакана. Но нам было на восток, поэтому мы полезли вверх, не доходя скал, сначала серпантином на лыжах, потом пешком по камням, в лоб. Поднимались несколько часов. Рассчитывать на обед не приходилось за полным отсутствием растительности, а воды с собой была единственная полуторка, разведенная концентратом "Зуко". Жажда поэтому начала мучить меня почти сразу. Некоторая передышка выдалась на перевале. Ажутайга маячила километрах в двух жутковатой скальной пирамидой, и добраться до нее по узкому гребню не стоило думать. Взамен Жигарев с Демьяном взбежали на ближайший каменный бугор, значащийся под высотной отметкой 2862, то есть на четыре метра выше Ажутайги. На том формальности по покорению вершин были закончены, и следовало подумать о спуске по восточному склону в долину тувинской реки Монагы. Как это сделать, трудно было представить. На ту сторону обрывались лишь скальные стены и крутейшие фирновые поля, заканчивающиеся, скорей всего, теми же стенами. Жигарев, не долго думая, указал на ближайший снежный откос и велел Демьяну идти. Тот безропотно пополз на четвереньках лицом к склону, неуверенно вытаптывая ногами опоры. "Теперь ты!" ? показал Жигарев на меня. "Может потом?" ? усомнился я в успехе. "Давай, давай!" Я медленно закопошился, изображая движение, чтобы выиграть время. Было очень страшно. Демьян уже почти скрылся за перегибом, но тут донесся его голос, предупреждавший, что дальше идет сброс. "Ладно, возвращайтесь, ? смилостивился Жигарев. ? Пойдем гребнем, может дальше спуститься удастся". И мы двинулись в сторону Ажутайги.
Гребень был такой ширины, что только ногу поставить, пропасть справа, пропасть слева, и к тому же напоминал пилу с зубьями по несколько метров. Мы карабкались по нему еще пару часов, то влезая на отвесные башни рискованным скалолазанием, то забивая крючья и сползая в многометровые провалы по веревке. Мало того, что темнело, еще и погода портилась. С запада надвигалась пугающая черная хмарь, поднимался ветер, грозивший сдуть нас с этого гребня, как муравьев, начинал лететь снег. Видимость упала до нескольких метров. Особенная веселуха была в самом конце, когда надежд на спасение у меня лично уже не осталось. В темноте и снегопаде мы проползали по каменному лезвию верхом, свесив ноги в пропасти по обе стороны.
И все-таки Жигарев снова оказался прав. В какой-то момент мы действительно оказались над снежным рыхлым склоном и по пояс в снегу побрели вниз, в неизвестность, связавшись веревкой, дабы не потеряться, а упасть, так всем вместе. Через некоторое время наткнулись на небольшой ровный пятак, на котором втоптали в снег палатку, воткнув вместо шеста лыжу. В этой тряпочной норе мы погрызли мерзлого сала, вытопили на таблетке горючего пару кружек воды и забрались в спальник в обледенелой одежде, положив обувь рядом с собой, дабы отогреть ее своими телами. Жажда разыгралась со страшной силой, и я, растапливая на животе остатки "Зуко" в бутылке, глотал живительную влагу пополам со льдом. Наутро, по обнаружении пустой бутылки, я подвергся общему осуждению.
Чуть рассвело, стали собираться. Главное было обуться, потом набить рюкзак, не растеряв в снегу вещи; уложить жестяную палатку, застегнуть крепления. Снегопад прекратился, хотя небо оставалось хмурым. Спуск в долину был пологий и легкий.
Оказалось, что Монагы - это очень интересная река. По ее широкой наледной долине можно идти час, два, три, четыре ? и не встретить ни единого деревца. Экзотики тоже никакой. Горы затянуты туманом, а пробивающийся из-под снега бурьян и глинистые обрывчики над руслом напоминают богом забытые степные выпаса. Так и кажется, что вот-вот встретится развалившийся сарай и вросший в землю остов сельхозтехники. Только за полдень удалось отыскать трухлявую колоду, разбить ее на щепки и первый раз за минувшие сутки утолить жажду и поесть горячего. Выйдя на завершающий этап пути и уложившись во время, Жигарев, кажется, угомонился. Ночевка опять была ранняя, в том месте, где заканчивалась наледная долина, начинался лес, а река втягивалась в ущелье, переходящее дальше в каньон.
Назавтра шли по голому льду реки, сначала обходя мокрые места по снегу и берегу, а потом, в каньоне, плюнув на все, прямо по воде, как так и надо. Если на снегу дефект моей ломаной лыжи не слишком сказывался, то на льду все стало иначе. Выгнувшись в обратную сторону, как ладья, лыжа опиралась на кусок жести с торчащими шляпками гвоздей. Там, где следовало скользить, я тормозил правой лыжей, а там, где тормозить, оскальзывался левой. Падать приходилось задницей в лужу.
Позже прочитал в старом "Ветре странствий" статейку двух новосибирских водников о верховьях Алаша, в которой они говорят, что каньон Монагы не пройден, но видимо представляет собой "шестерку" выше стандартной. Так вот, мы этот каньон по воде прошли, правда, своими собственными ногами. Ледяные наплывы точно повторяли рельеф водного потока, хорошо выделялась каждая струя, каждый камень. Вспучивались бочки, падали сливы, вползали по стене навалы. Можно было идти и писать готовую лоцию, замеряя размеры препятствий рулеткой. Имей я краску, непременно написал бы на скале над самой водой: порог такой-то, пройден таким-то. Но движения эти препятствия не облегчали. Попадались полутора и двухметровые водопадные сливы, с которых приходилось съезжать на рюкзаке или прыгать, рушась при этом в обязательную лужу, часто глубокую. Упав с очередного уступа, я увидел давно скрывшихся впереди спутников. В небольшом ледяном омутке, называемом водниками уловом, они заканчивали готовить обед на нескольких валявшихся на льду корягах. "Одевай кошки", ? сказал Жигарев. Здесь была стрелка двух рек. Наша дорога снова лежала вверх ? по левому притоку Монагы Колашу.
На кошках долго подниматься не пришлось, каньон притока превратился в снежную канаву с пологими берегами. На лыжах мы вышли на склон и опять задолго до сумерек встали в виду перевала. Как уверял командир, перевал был ПОСЛЕДНИМ! Пока ставили лагерь (тоже, как оказалось, в последний раз), меня отправили тропить к перевалу лыжню. Без рюкзака, хоть и полегчавшего изрядно, это занятие было несказанным удовольствием.
Утром, поднимаясь по готовой лыжне, товарищи ругали меня нещадно, да и сам я был не рад. Оказывается, на радостях я везде брал слишком круто, а подъем с грузом и без дает большую разницу в восприятии уклона. Перевал был ерундовейший, предназначенный для прогулок, но когда скатились на озерный лед по ту сторону, Жигарев достал карту и сказал, что этим истоком идти не стоит, там якобы дальше водопады. Перевалить в соседнюю долину ничего не стоило ? каменистый подъем минут на двадцать, но как трудно было вновь идти в гору, после того, как поверил, что дальше только вниз!
Наконец, пошел длинный и захватывающий лыжный спуск, единственный такой на этом маршруте и взаправду последний, с хорошими скоростями и веселыми падениями. К счастью, накануне я догадался сломать лыжные палки и нашел крепкий дрын, которым тормозить и поворачивать куда проще. Вот и дно долины, на котором ? чудо! ? мы встретили человеческие следы. Бог знает, почему этот неизвестный, по следам которого мы и выходили дальше к цивилизации, не пользовался лыжами, может, не имел их вовсе, но количество снега хождению не слишком препятствовало. Зато отпечатки его сапог окончательно уверили в том, что я все-таки спасен. Мы были на Каратоше, левом притоке Оны, и до людей оставалось каких-нибудь 60-70 километров.
Затем мы ночевали в избе, шли готовой лыжней по рекам, гонимые командиром опять до глубокой ночи, снова ночевали под крышей чудом найденного Жигаревым в темноте и чащобе дома, и опять шли по реке, мучаясь в предвкушении города гастрономическими галлюцинациями. Когда водники спрашивают, бывал ли я на Оне, отвечаю ? конечно! Мы действительно прошли эту водную "четверку" с ее порогами всю, только зимой и ногами.
В середине восемнадцатого дня, совершенно неожиданно для многих, вышли на след вездехода и почти сразу же на настоящую дорогу с деревянным мостом, с коего я с наслаждением выкинул злосчастную лыжу. Поселок Большой Он встретил разрухой и заброшенностью, но здесь проходила трасса на Ак-Довурак, и голосующих без проблем подобрал набитый тувинцами "пазик", который через пару часов высадил нас на окраине Абазы. Мы прошли весь этот городок, дивясь на дома и прохожих, а на вокзале уже ждал вечерний вагон до цивилизованного Новокузнецка. Путешествие кончилось так и тогда, как это и планировалось стратегом.
Не знаю, как другие, а я не был готов к этому походу, ввязался случайно и по десять раз на дню проклинал себя за то, что встрял в авантюру. Придя к финишу, я чувствовал только безмерное облегчение, ни гордости за содеянное, ни уверенности в своих силах совершенно не наблюдая. Я понимал, что не было в том никакой моей заслуги, меня просто взяла и грубо протащила за собой бездушная машина Жигарев.
Экстремальный спорт богат монстрами, взять хоть Толика Булычова или Юру Скородумова. Меня всегда интересовало, чем отличаются эти выродки от нас, грешных. Я решил, что дело вот в чем. Все их видимые слабости, эмоциональность, социальные роли - есть лишь маскировка, наносной флер. На самом деле все их поступки и судьба подчинены одной единственной страсти, в которой они ограничены, как железный Терминатор в своей программе. Мы, обыватели, счастливее этих убогих, позволяя себе метания и увлечения, именуемые богатством жизни. У нас есть работа, друзья, алкоголь, любовь, виртуальный мир книг, кино, игр, есть все, что захотим. Они свободы выбора лишены, потому что не могут позволить себе быть слабыми или неудачливыми. Это интеллектуальная и духовная ограниченность, но каким был бы мир без этих людей, из которых, как сказал советский поэт, "гвозди бы делать"? Мы наслаждаемся жизнью. Им, терминаторам, достаются свершения.