Творчество

19 августа 2019
( Москва )
0 243 0
Автор - Евгений Немец (Санкт-Петербург)

Конечно, все было не так, как я себе представлял. Конечно, я не слышал шелеста разматывающихся строп, не видел медленно, словно в кино, наполняющийся воздухом купол и также медленно удаляющийся хвост самолета.
Клубок из страха, растерянности и напряжения был в один момент распутан тормозящим рывком раскрывшегося парашюта.
И сразу стало легко и спокойно. Опутанный ремнями, я словно сидел на стуле с невероятно длинными ножками. Поправив сползшую на глаза каску, я оглядел окружавший меня мир. За горизонт уходил оранжевый диск солнца, кругом вопили от восторга такие же перворазники, как и я. Но дух не захватывало. На глаза попался оранжевый шнурок чеки запаски. Мысленно пожав плечами, я вынул его из петли и напряженно стал думать, что же делать дальше. Уже после я вспомнил, сколько правил нарушил. Захлебнувшись воздухом, я не начал сразу отсчет секунд, а потом, испугавшись, что падаю уже слишком долго, решил и не начинать и дернул кольцо, а после забыл проверить, правильно ли расправилась материя и нити строп. Но все прошло нормально. Я уже парил над землей и не чувствовал восторга. Самые интересные моменты полета мне еще предстояли. Когда у забывших обо всем "соседей" стали раскрываться запасные парашюты, я увидел, что меня отнесло в угол аэродрома и приземляться предстоит либо на крыши дач, либо в лес, либо на дорогу (хоть и проселочную, но все-таки с пылившими иногда машинами). Вот они уже рядом, под ногами. С усилием повиснув на передних стропах, я удержал себя в границах аэродромного квадрата, но, заботясь об этом, забыл сжать ноги вместе и соединение с родной землей обозначилось резкой болью в лодыжке.
Через несколько дней, втирая в распухшую от растяжения ногу перцовый прогревающий крем, я вспомнил тот давний полет…

***

…По брезентовому скату забарабанил дождь, что было, в общем, не хорошо. Впрочем, нам с отцом он был нипочем. В стационарной геологической палатке, натянутой на каркас, была теплая печка, двое нар с верблюжьими спальникоми и ровно сколоченным столиком между ними и даже ДЭСовское электричество по вечерам. Возможный верх комфорта в данных условиях. Но сейчас комфорт был неважен. Было важно, чтобы дождь перестал барабанить. Потому что дождь порождал неизвестность относительно нашего ближайшего будущего. Итак, в настоящем у нас была крыша над головой, суп, закипающий на печке, в будущем - нарастающая с каждой новой каплей неизвестность, а в прошлом… В прошлом - две недели жизни. Жизни километрами. Как можно прожить две недели? Можно, например, однажды утром, невыспавшись, после вчерашней тряской дороги, выйти под бессолнечное небо, вдохнуть пропитанный гарью воздух и разложить на улице для погрузки множество ящиков и баулов, не боясь, что внезапно хлынувший дождь их замочит, потому что дождя здесь не было очень давно, а небо затянуто отнюдь не тучами, а дымом горящей тайги. Уже в аэропорту наблюдать за работой известного недоброй славой сержанта, способного среди десятков единиц геологического бутора, выбрать для проверки ту, где запакован единственный в отряде самопальный нож или неразрешенная пачка патронов, и с тихим ликованием наблюдать, как знаменитое чутье подвело старого вояку - контрабандная фляжка спирта остается с нами. А потом с бешено колотящимся сердцем (а как еще, если тебе 13 лет?) впервые в жизни переступить в прямоугольную черноту пахнущего керосином салона винтокрылой машины "Ми-8", прижаться носом к иллюминатору и смотреть, смотреть, смотреть. Смотреть на зеленое море шумящего леса, на черную пустыню сгоревшего, на красные фронты пожаров между ними с белыми шлейфами дымов. Выбросить под ревущие пропеллеры всю кучу экспедиционного барахла и всем телом упасть на него, чтобы не разнесло в стороны вихрем, от винтов уходящего обратно в небо вертолета. Ползать с молотком по сопкам, сплавляться на промороженной до трещин на холодном складе десантной "пятисотке", подклеивая и подкачивая ее по ходу, приплыть в крошечный поселок даже без улиц, узнать, что в стране в самом разгаре путч, с наслаждением вымыться в душе местной электростанции, и дальше в путь на перекладных, напроситься в палатку на базе геологов, снова с молотком по сопкам (а что поделаешь, работа такая), собрать вечером за час ведро брусники размером с мелкую вишню, а на следующее утро услышать, как по брезентовому скату забарабанил дождь, что было, в общем не хорошо.
Не хорошо, потому что вертолеты в такую погоду не летают, а мы как раз ждали. Лето как-то быстро и окончательно сменилось осенью, дождевые фронты задавили огненные и в попрозрачневшем вдруг воздухе от них остались лишь черные раны сгоревших склонов. Тем не менее, по рации нас заверили, что почему-то именно нам выпало счастье попасть в короткий план полета для одного из двух всепогодных экипажей сеймчанского авиаотряда. Но отец особенных иллюзий не питает. За свои двадцать с лишним полевых сезонов он не одну неделю провел вот так, на свернутых спальниках в ожидании вертушки. Колымским вертолетчикам вообще не указ заявки и сроки, кроме парткомовских, пожарных и санрейсов. Авиационное начальство само решает, какие из них и когда выполнять. Отец вдруг напрягается, выключает "Спидолу", прислушивается и снова расслабляется: "Ан-24 из Зырянки летит". Отец вообще на слух различает всю летающую в этих местах технику. Облачность низкая и погода нелетная лишь для вертолетов, а самолетам поверх облачности - запросто.
Суп, наконец, закипел, отец берет обе миски с печки и тут снова раздается стрекотание мотора. Теперь у отца нет никаких сомнений, он выскакивает из палатки, выливая на ходу суп на землю, и кричит мне: "Собирайся скорее!". Я тоже появляюсь на улице. Рассекая лопастями туман, вдоль хребта мимо лагеря летит оранжевая "восьмерка". Через несколько секунд она скрывается за вершинами. "Похоже, они не к нам", говорю я. "Да нет, сейчас круг сделает и вернется, неси рюкзаки скорее." Звук стихает, мы ждем еще минут пятнадцать, но поглотивший машину туман не хочет возвращать ее обратно. Мой растущий организм требует пищи, но обед надо готовить сначала. Отец теперь успокаивается. Раз пролетали над лагерем и не захватили нас, значит, сегодня уже и не появятся. Он говорит, что опоздание вертолета еще ничего, а вот, если они вдруг вздумают раньше забрать людей, то не застав никого в лагере, улетают, и тут уж куковать придется очень долго, и рассказывает историю, как во время одного такого прилета они оказались, чуть не в самой дальней точке маршрута. Ломанулись, конечно, обратно, но пойди побегай по сопкам с рюкзаками. Напарник отца был человек, которого готовили к высадке на Луну, изучать тамошнюю геологию, но списали из отряда, когда проект развалился. Однако остатки космоподготовки помогли ему все же очень быстро добежать до лагеря и задержать вертолет.
И вдруг…
В общем, забрали нас, наконец.
В этот момент начались сутки, которые до сих пор остаются одним из самых сильных впечатлений всех моих экспедиций. Стоял туман, и о том, чтобы подняться на какую-нибудь приличную высоту не могло быть и речи. В тот день я рассмотрел всю колымскую тайгу с высоты бреющего полета. На рубеже августа и сентября, когда на поверхности недопитого с вечера и забытого в чашке чая утром появляется ледяная корочка, природа преображается. Разные оттенки приевшегося зеленого вдруг начинают переливаться как светофор. Сопки покрываются красными и желтыми пятнами. Эта палитра появляется не за одну ночь, но замечаешь ты ее вдруг и сразу, и поражаешься до чего же красивы эти несколько дней на Колыме. Машина едва не задевала колесами верхушки лиственниц. Вот он, то буро-зеленый, то ярко желтый лес хвойной царицы здешних краев. А вон березовая роща. Листья уже пожелтели, многие уже опали и белые стволы, словно стесняясь друг друга, стоят реденько, не соприкасаясь даже ветками. Вот, примостившись на камнях, покрытых мокрым ягелем, или обвитыми красным ковром карликовой березы, волнуются кусты зеленого в любой ситуации стланика. Мощный вихрь от нашего вертолета вырывает один из них, тот подпрыгивает и падает в метре от места, где рос, все еще связанный длинным корнем со своими собратьями. Черные стволы и черная земля недавно сгоревшего леса. Если сейчас пройти здесь, то так перепачкаешься сажей, что никогда не отстираешь одежду. Но очень скоро дождь все смоет, и лес станет таким, как в том распадке - белые сухие стволы с черными обожженными боками, под ними, словно кости доисторических животных, кривые белые ветки сгоревшего стланика. А нам надо на другую сторону хребта. В этой ситуации вертолету приходится поступать также, как и человеку - находить перевал и вверх, а потом вниз. На перевале туман такой плотный, что не дай бог дерево какое или скала - не заметим. Но все хорошо - мы проходим водораздел. Зато в этой долине не так облачно, и в километре от нас идет другая "восьмерка" - это второй всепогодный экипаж - тот самый, который пролетел утром над нашим лагерем и не подобрал нас. Входим в неширокий каменистый распадок. Прямо под нами по ручью в панике несется рыбный косяк. Откуда-то из кустов выпрыгивают люди.
Вертолет садится на галечной косе. Люди в кустах - это тоже летчики, экипаж отлетавший в этом месяце свою норму. Утром наши пилоты закинули их сюда порыбачить. Вот так запросто слетать на сотню-другую километров от дома. Может геологи и хозяева тайги, зато вертолетчики ее боги. На ревущей колеснице они спускаются с небес и высаживают тебя где пожелаешь (иногда, правда, это "пожелаешь" у геологов оказывается таким, что приходится причаливать к склону сопки, держась за него одним колесом и выходом почему-то не на склон, а в обратную сторону, тут уж прыгай в трехметровую пустоту с дальнейшим уклоном и моли бога, чтобы траектория летящей за тобой бочки с продуктами не пересеклась с твоей). А как эффектно выглядят они в конце сезона, когда геологи уставшие, заросшие, искусанные мошкой, прокопченные дымом, в вылинявших штормовках и клееных болотниках грузят свой бутор, они стоят гладко выбритые, в белоснежных рубашках, в отутюженной форме, и на ногах у них - нет, не лакированные ботинки - на ногах у них домашние тапочки. Своей божественной рукой они великодушно угощают сигареткой бедолаг, которые как всегда не рассчитали и уже месяц докуривают выковырянные откуда-нибудь из-под спальника бычки (а что поделаешь - до ближайшего ларька сотни километров). Им позволено все. Даже рыбалка на двадцать минут между делом. Командир экипажа, жизнерадостный кавказец Мурат, приглашает нас с отцом и других пассажиров: "Не хотите порыбачить? Мы постоим тут немного". Экспресс-рыбалка дает неплохие результаты - несколько килограммов хариуса и здоровенный ленок.
И снова полет. Мы выпадаем из тумана на каких-то полянах. Что-то выгружаем, что-то загружаем, появляются новые люди, опять уходим в туман. И снова на бреющем. Вот скала, свободная не только от тумана, но и от растительности. Вся ее геологическая структура наружу - завораживающее зрелище. Зато над гладью Колымы туман настолько густой, что летим над самой водой, может даже касаясь ее шасси. У какой-то очередной избушки мужики вышли закидывать во внутрь какие-то очередные железки. Я же, по малолетству оставленный в салоне, сидел и вспоминал рассказы отца, как они, обманывая летчиков, которые должны были следить, чтобы не было перегруза давали самые тяжелые ящики небольшим но кряжистым рабочим - идет вроде такой мужичек, ни росточка, ни мускулов, несет ящик вроде ненапрягаясь, значит легкий ящик, а на самом деле в нем веса немерено. Командир со штурманом что-то с матерком обсуждают. Вдруг, Мурат говорит штурману: "Иди, скажи, хватит грузить". И добавил: "А то топлива не хватит". Это был первый звоночек перед начавшимся приключением.
Второй прозвенел, когда экипаж и рыбачившие летчики вдруг все втянулись в кабину, человек восемь в общей сложности. Через некоторое время мы приземлились у метеостанции в устье ручья Коркодон, крупного притока Колымы. Сперва я подумал, что это очередная остановка, но из обрывков разговоров ("хорошо, что я ту сопку решил справа обойти, а то где бы мы сели, там и площадки-то не найти… одну бочку докатим и зальем а ко второй уже борт подгоним") стало ясно, что дальше мы полетим еще не скоро. Спрашиваем у Мурата, что случилось.
- Керосин кончился, - отвечает он. Оказывается датчик топлива уже давно стоял на нуле, а вертолет летел благодаря аварийным бакам в 300 литров, которые находятся на крыше.
- Надолго хватает 300 литров?
- Минут на двадцать, примерно.
- А мы сколько летели?
- Восемнадцать.
План такой. Взять у метеорологов моторку и пройти по Колыме 50 километров до базы "Мутная". Это специальная база-аэродром, куда на барже по реке привозят керосин, и служит она для дозаправки вертолетов, потому что до некоторых точек летать из Сеймчана уж очень далеко. Там на базе надо выпросить у начальницы две бочки незарегистрированного керосина (что такой есть, никто даже не сомневается), привезти их на станцию и заправить вертолет. Этого должно хватить, чтобы добраться до "Мутной и там заправиться уже по-нормальному. Двое летчиков сразу же уезжают, а командир вызывает "Голубу". ("Голуба" - позывной сеймчанского авиадиспетчера. Геологи знают и позывной, и частоту и нередко в ожидании вертушки слушают по "Спидоле" или по рации их переговоры, пытаясь угадать свою летную судьбу на ближайшее время. Хотя это тот еще оракул. Я знаю случай, когда отряд узнал из переговоров, что экипаж уже на их точке, потом, что он забрал их и вылетел, а потом только пришел борт: "Загружайтесь быстрее, времени мало". Рыбачили, конечно.) Он сообщает, что видимость нулевая, что встали на метеостанции "Коркодон" до прояснения, потому как дальше лететь невозможно. Отец рассказывает историю, как однажды, во время полета моторы вдруг перестали работать, пропеллеры вращались все медленней, вертолет болтало из стороны в сторону. Потом винты снова заревели, а из кабины вышел один из летчиков и с огромным пафосом произнес: "Вот так падает вертолет, когда заклинит двигатель!" (Через несколько лет у отца был случай, когда он, наверное, снова вспомнил про этот заглохший двигатель. В совместном проекте с американцами он провез зарубежного коллегу по некоторым точкам области. С ними была переводчица, девушка совершенно городская, никогда не видевшая вертолета вблизи. Летчики пригласили ее в кабину, и вдруг вертолет залихорадило, он взлетал, падал, метался из стороны в сторону. Переводчица вышла совершенно зеленая и рассказывала потом: они говорят: "Хотите, девушка, мы ради вас сейчас эту машину об ту скалу разгрохаем?" и летят прямо на нее, отворачивая в сторону за несколько метров до столкновения.)
Мы все устраиваемся на ночлег. Места в небольшой жилой части метеостанции едва хватает, чтобы разместить всех неожиданных гостей. Чтобы не объедать хозяев, готовим на ужин пойманных недавно хариусов. Утром завтракаем ими же. Потом приходит лодка с горючим. Все бодренько прикатывают бочки к вертолету, и через полчаса нас уже встречает форпост здешней авиацивилизации - база "Мутная".
Читая Чейза в уголке, так сказать, пилотской гостиницы, я вдруг обратил внимание, что летчики и прочие обитатели вертолета вдруг как-то изменились. Они перестали ругаться матом, а когда у одного все же вырвалось, он скал: "Ой, простите". Все понятно, отец провел воспитательную беседу, чтобы изыски родной речи не влияли тлетворно на мой неокрепший разум. В какой-то момент рабочий базы, узнав, что отец - геолог из магаданского научного института, вдруг спрашивает его: "А вы такого геолога Володю не знаете, он раньше на Болоном жил (я с ним там работал), потом в Ягоднинской экспедиции трудился, сейчас в Магадан, в ваш институт перебрался?" Пауза. Отец говорит: "Так это же я". Они обнимаются, а все кругом улыбаются - такие встречи всегда приятны, хотя отец с трудом вспоминает, кто этот рабочий. За такими занятными мелочами проходит весь день. Не знаю, почему мы так и не улетели, но ночевать нам пришлось на "Мутной". На территорию необычной формы бревенчатого здания сеймчанского аэропорта (говорят его построили во время войны американцы, когда создавалась трасса для перегонки ленд-лизовских самолетов), мы ступили только на следующий день.
Через полгода, Мурат, оказавшись в Магадане, каким-то образом нашел нас с отцом. Ему, конечно, не поверили, что всепогодный экипаж не способен из-за тумана пролететь пятьдесят километров вдоль широкой и ровной и ровной глади Колымы, но решили, что тот просто допустил обледенение двигателя. Устроили расследование, ничего не выяснили, но с должности командира Мурата сняли и заставили пересдавать экзамены на летные права. Он просил нас, если расследование возобновят и решат добраться до пассажиров того рейса, поддержать первоначальную версию с туманом. Никто, правда, добираться до нас не стал.
Следующим летом мы с отцом снова оказались в Сеймчане. Лететь никуда не собирались, но зачем-то зашли в аэропорт и сразу наткнулись на Мурата. Были очень рады видеть друг друга. Кавказский жизнерадостный темперамент не давал ему согнать с лица широкую улыбку, даже говоря о серьезных вещах. "А вы слышали, месяц назад на Чукотке вертолет упал? Они летели в таком же тумане, как и мы тогда. Но там ровная тундра и среди нее единственная сопка. Они решили, что эту сопку пролетели и расслабились. А оказалось, что и не пролетели совсем, машина прямо в нее врезалась и сгорела. Все погибли", - рассказывал он, сверкая зубами из-под усиков. Сплавляясь по Колыме, мы были на Коркодоне. Там работали уже другие метеорологи, но про историю с нашим вертолетом знали.
Еще через год мы много летали, но Мурата не застали, кажется, он к тому времени уже совсем уехал из Магаданской области. Вообще, золотое время колымской авиации закончилось примерно одновременно с нашим тогдашним полетом. Да и не только для нее. Люди потянулись из наших краев "на материк", обезлюдили поселки, исчезли караваны с трассы, но без летчиков, без их сложной работы Колыма как-то особенно опустела. Только байки, в которых и правды-то ни на ломанный грош, иногда еще рассказывают старые геологи. Например, такую. Один работяга, сильно пьяный решил справить малую нужду прямо с борта. Открыл дверь, и всякие всходящие-нисходящие воздушные потоки вынесли его наружу, прямо в Колыму (летели не высоко). Внизу проплывали геологи, подобрали бедолагу, тот матерился и переживал, что ящик водки выпьют без него. Летчики же сделали круг, увидели, что все в порядке и полетели дальше.
Сеймчанский авиаотряд давно распустили, летчики того экипажа, я думаю, подались в родные края, а машину, скорее всего, продали или списали, да и сам я сейчас живу далеко от тех мест. Ничего не осталось. Но память частенько напоминает, что судьба подарила однажды мне возможность посмотреть на родные края с высоты бреющего полета.

***

И, наверное, для того, чтобы не далеко внизу, а под самыми ногами увидеть раскачивающиеся на ветру верхушки деревьев, двенадцать лет спустя я сказал водителю маршрутки: "Остановите, пожалуйста, в Касимово, у поворота на аэродром".

0 0
Добавить публикацию