Туристское творчество

Автор: Владимир Сибирцев (Санкт-Петербург)

Содержание

1. В сельском автобусе
2. Дорожные приключения
3. Станционный смотритель
4. Жизнь медвежья

В СЕЛЬСКОМ АВТОБУСЕ

Две бабуси на заднем сидении сидят, разговаривают:

- И куда только мир катится? Озверение уже не токмо людей, но саму природу постигать начинает. Намедни, вон, внучка ко мне в одном сапоге с городу приехала. На нашем вокзале, оказывается, собаки с сонных пассажиров обувь стаскивают, а потом выкуп колбасой требуют. А у моей, сердечной, только бычки в томате. Так они, злыдни, бычков вместе с банкой сожрали, а голенищем от ейного сапога и закусили.

- Это что. Я третьего дня суп варить взялась. Так чтоб ты думала? Мыши от запаха его до того одурели, что прям все в кастрюлю и попрыгали, да там и варились. Я уж выбросить тот суп хотела, а тут, как раз, Ванька с лесу пришел, да разом всё и съел.

- А на прошлой неделе? Выхожу я из дому и вижу: лиса за последними нашими курями гоняется. Кури-то от ей на дерево - они уж давно от жизни такой летать научились - а лиса, зубы оскалив, ходом ко мне... да хорошо кот Васька ей раньше попался. С ним и убёгла.

- Так чего далеко ходить? Я как сегодня в Ратьково ехала, так смотрим: ворона поперёк дороги, подбоченясь, стоит, и автобус вперёд не пускает... Ладно ещё народ у нас привычный ко всему, решительный: разом все повыскочили, вороне той накостыляли, в канаву башкой запихали - и каркнуть не успела, - да дальше и поехали...

Рыбаки, что ко мне поближе, про то же:

- Ты б, Петька, прежде чем советы давать, если не на себе, то хотя бы на собаке своей их пробовал. Я в прошлые выходные сюда же с ночевкой поехал, ну, как ты говорил, от мошки подсолнечным маслом и намазался. Кусаться она, и правда, перестала, да только с того, что на мне таким толстым слоем налипла - змее не прокусить... В таком виде и уснул.

Проснулся... темно, ничего не видно - костёр уж догорел, еле угли мерцают - только чувствую, кто-то на меня здоровую мохнатую лапу поставил и языком, словно тёркой, лижет... да не просто, абы как, а тщательно так, со смаком... "И чего только, - думаю, - не привидится", - повернулся на другой бок, да и снова заснул... А как утром окончательно глаза протёр, смотрю: на лице не то что масла, а и бриться не надо...

"И я, помню, заночевал как-то в лесу, палатку поставил... а ночью слышу: у костра шебуршит кто-то. Стрельнул для острастки: вроде всё затихло, - а потом опять... И что, думаю, за зверь наглый пошел? До утра стрелял. Все патроны извёл... А как рассвело, смотрю: мужик какой-то вокруг поляны бегает.

- Ты чё? - говорю.

- Да вот, чтоб не попало... Заблудился я, вижу: костерок, - обрадовался, вышел, присел - погреться; как вдруг откуда-то как жахнет, и котелок рядом со мной продырявило... Я - бежать. Только, куда? В лесу холодно, темно - далеко не уйдёшь. Помаялся я, помаялся, да снова к огоньку и вышел. Только пристроился - опять стреляют. Так всю ночь и бегаю...", - пытается встрясть в разговор недавно зашедший охотник с трёхстволкой и большим рюкзаком.

"Это ладно... - машет рукой его приятель. Я как-то тоже на манер того мужика к чужому костру в сумерках уже вышел. Смотрю: там пятеро стоймя к стволам деревьев привязаны, а шестой в огонь, что аккурат под ними горит, дрова подкладывает... Ну, думаю, всё: либо в рассудке повредился, либо на сборище людоедское попал. А тот - шестой - оборачивается, да приветливо так мне машет. Чего делать? Пришлось подойти. Прикидываю, на худой конец, может тоже за людоеда сойду? А он:

- Извиняй, мужик, сами приплутали. Палатки там и прочего чего нет, земля, сам видишь - мократень одна, а спать ужасть как хочется. Вот мы таким манером и устроились. Хочешь, и тебя привяжу? Верёвка ещё осталась.

- Нет уж, - отвечаю, - лучше я вас.

А людоед этот вроде как даже и обрадовался:

- Ну, мужик, спасибо... Только ты покрепче привязывай.

- Это всенепременно... Слушай, а чего вон у того - второго слева - кляп в рот вставлен?

- Да храпит больно громко... А ты то ж не стесняйся: как разморит, так буди кого ни то, а сам на его место...

Ну, я и ему поскорей кляп всунул, до света у костра перемогся - и ходу. А то, кто их знает: может, они только с вечера сытые, а к утру аппетит-то и проснётся".

Но их никто не слушает, благо рыбаки добрались до своей излюбленной темы: что на что ловится.

- Не-е... ерунда это всё, - подытоживает наконец один из них. - Вот, к моему соседу как-то знакомый из городу приехал. Ну, и упросил тот меня энтого знакомого на рыбалку с собой взять. Забрались мы на дальнее озеро - к нему я только один дорогу и знаю - ловили-ловили, чего только не перепробовали - не берёт, стерва, хоть ты сдохни.

"Ладно, - говорю, - утро вечера мудренее. Будем ужин готовить". Ну, знакомый тот из мешка свово всё какие-то пакетики, да брикетики достаёт, а я - картошку с салом... Посмотрел он, посмотрел, да ко мне и пристроился. А после спрашивает, что, мол, ему со своим-то добром делать. "Да брось ты его, - говорю, - от греха, в озеро это поганое"...

Утром же мы как встали, да удочки размотали, смотрим: рыбы возле берега плавает немерянно, и вся кверху брюхом... С тех пор мне как рыба нужна, я и сетки не беру - только сачок побольше, да один из брикетиков. Их мне городской тот знакомый много оставил, да в следующий раз обещал ещё привезти...

"А я на рыбалку с баяном хожу, - снова встревает в разговор охотник. - В Городке нашем Дома Культуры директор раньше замечательно на нём играл, а как уезжал - мне оставил... Прихожу я, значит, на берег речки, сажусь и тоже играю. Рыба-то у нас ещё прежним директором к музыке приучена. Глядишь, какая заслушается, подплывёт поближе, да голову из воды и высунет, чтоб лучше слышать, значит. Тут уж не зевай: бей, чем ни есть по той башке, да вытаскивай. Только одна сложность: играть при том нельзя прекращать"...

"Подумаешь, - опять пренебрежительно машет рукой его приятель. - Вот у меня друг - тот на зимний лов с контрабасом ходит... Верней, футляром от него. Потому как, говорит, в него и рыба достойная входит (такая, что и мордой в лунку спервоначалу непролазит; а меньше, так и ловить не стоит), и самому можно от ветра или там снега укрыться, если занепогодит. А в позапрошлом феврале, когда их льдину от основного массива оторвало, да в открытую Ладогу понесло, так Арсений (тот, что друг мой), и вовсе, контрабас свой - в смысле, футляр - разложил, забрался в него вместе со всеми вещами своими, да ещё одним приятелем, и обратно преспокойно переплыл. А потом и остальных долго ещё перевозил: не за так, конечно - за улов (так что, опять же, вместить всю эту рыбу только контрабас его и смог).

А кто мало наловил, тех Арсений не брал. Один из таких даже машину, а потом и жену ему предлагал. Так Арсений ему в ответ:

- Нет уж, кто на Ладоге весной не способен настоящей рыбы наловить - тех надо изничтожать, как класс. Машина у тебя, наверняка, старая: на новых никто сюда не ездит, а если и ездит, так таких, тем более, убивать надо. От жены же и своей не знаю куда деваться. На кой мне вторая?

Тут мужик тот, даром что безрыбный, а может с полного уж отчаяния, быстро сообразил и кричит:

- Так, давай, я твою уведу!

Подумал Арсений:

- А-и, чёрт с тобой, изменю уж раз своим принципам, перевезу... - и с тех пор зажил, и вовсе уж, в своё удовольствие.

На рыбалку теперь ещё и с примусом ходит. И как что попадётся: сразу на сковородку, которая уже на огне и с маслом стоит, кидает. Бывают, правда, говорит, которые обратно на лёд соскакивают и в лунку юркнуть пытаются. Так он тех той же сковородкой и глушит. Иногда, конечно, лёд от того проламывается, и всех опять в открытую воду унести норовит. Ну так, а контрабас на что? И опять же всё меньше плохих рыбаков на Ладоге остаётся".

Рыбаки возмущенные, наконец, обратили на рассказчиков непрошеных дружно взоры... Но тут задняя дверь в автобусе начала отваливаться, и все переключились на её удержание (потому как холодно так-то, да и водитель громко объявил, что ежели, мол, эти ..., по недоразумнию называемые пассажирами, ему дверь потеряют, то он их дальше ни в жисть не повезёт, даже если и самому тут, с ними вместе, сдохнуть придётся). Естественно, народ и здесь стал вспоминать всякие подходящие к случаю истории.

- Ехали мы как-то в Сибирь, зимой, в общем вагоне. Так тоже половины стекол не было... Но не мерзли, однако, потому как сплочённо народ стоял, плечом к плечу (за исключением тех, кто сидел на первых и вторых полках... а отдельные - на третьих -так даже лежали... впрочем, потому лишь, что сидеть там было невозможно - слишком к потолку близко)... Вот только до туалета добраться никакой не было возможности: как встал, так и стоишь - кто сутки, кто трое, а кто и больше, пока до места не доедешь... а там через это самое окно выбитое и вылазь... Впрочем, оно тоже по-своему и к лучшему... потому как кто до туалета того добирался (близко, к примеру, стоял или через крышу) - так там и пропадал... поскольку, как после выяснилось, в нём пола не было.

- А мы, помню, шпиёна немецкого, только что изловленного, на самолёте из Мурманска в Москву везли... Так он тоже до того добрыкался, что пол в салоне проломил; обругал, напоследок, страну нашу, в целом, и воздушные её силы, в частности, за то что на такой технике летают; да вниз и провалился... Ушёл, одним словом, от разбирательства справедливого и возмездия.

Так, за разговорами, незаметно автобус до конечной своей остановки, что возле станции железнодорожной, и доехал. И все, толкаясь, спешат из него выходить.

ДОРОЖНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Вот говорят, что живём мы плохо - бандиты на каждом шагу, в правительстве одни вредители (как будто только в нём), денег большинству населения не платят, а когда и платят, то продукты можно достать только такие, какие "на западе" даже собаки есть не будут... Согласен. Но в том-то и есть наша главная сила, что вся жизнь в России - борьба непрерывная с самими собой и окружающим. Как хорошая сталь, народ наш - чем больше бьёшь его, тем больше крепчает. Каждый у нас нынче - боевая единица сама в себе, десантник в тылу врага. С раннего детства золотого учимся преодолевать трудности; а нередко сами и создаём их себе, чтобы было с чем бороться, чтобы не потерять форму. Но зато, в зрелом уже возрасте, нет такой ситуации - мыслимой или немыслимой - с которой мы не смогли бы справиться и обернуть, в конце концов, в свою же пользу.

Вот к примеру, собрался я как-то съездить отдохнуть в деревню... Не так чтоб далеко - шесть часов ночью на поезде, там часов двенадцать прождать автобуса; проехав на нём километров с сотню, пересесть на другой, если подгадаешь (тут нужный автобус ходит уже раз в неделю); а если нет, то ещё километров тридцать пешком - и ты на месте... Купил билеты, как всегда в общем вагоне (так и дешевле и интересней). Пока пассажиры разбирались у кого какие места, быстренько занял вторую полку (на них-то общих билетов не продают, если кто не знает, оставляя место для частной инициативы и предприимчивости). Нашёл кто едет до моей станции. Договорился, чтобы разбудили, когда подъезжать будем. Затем, положил рюкзак под голову, снял сапоги, улёгся и стал наблюдать за течением жизни...

Проводников, с тех пор как отъехали от Питера, не видно и не слышно. Вагон последний. Так что названия станций и днём-то не разглядишь. А ночью, и вовсе, за окном - тьма кромешная. Однако, паники в людях никакой не видно. Все и входят и выходят вроде бы там, где надо. Кто-то добыл на очередной остановке пару ломаных деревянных ящиков и растапливает титан для чая. Кто-то идёт с матрасами и подушками (у нас-то постелей не выдают) из соседнего пустого плацкартного вагона (ну конечно, кто же в нём поедет, если можно в общем). А иные с теми же матрасами и подушками так и сходят с поезда - в хозяйстве всё пригодится...

Потом, слышу, два мужика разговаривают.

- Семён, ты зачем полку-то откручиваешь?

- Да у меня сосед - Мишка Тихонов, ты его знаешь - такую вот привинтил в бане; и получился отличный полок.. На нём попаришься, как следует, потом поднимешь - и мойся себе на здоровье, ни что не мешает. Я попробовал, так решил и себе поставить.

- А как же её Мишка до деревни-то доволок? Это ж километров двадцать от станции будет. Я однажды - тоже для бани - котёл в вагоне откурочил, а вынести и не смог. Тяжёлый, злыдень, оказался..

- А старуха у Мишки на что? Моя хворает, с тех пор как у медведя тёлку отбила, так ты поможешь; а как дойдём, так сразу за то бутылку получишь..

- Эх, если бы мне за тот котёл кто бутылку поставил. Нешто бы не сволок?..

Вроде бы и не спал я, а проснулся от холода и какой-то непривычной тишины вокруг. Открыл глаза - туман, ничего не видно. Ощупал - вроде бы трава подо мной... влажная... Потом вверху оформилась козлиная голова - висит в пустоте, глядит на меня и вроде как ухмыляется... Другой, не в России воспитанный, тут бы, пожалуй, и впрямь, богу душу отдал. А я ничего - лежу, соображаю, интересно даже:

- И куда это меня занесло? Ба, так это ж со мной мужики полку откручивали... и вынесли, значит, черти, вместе с ней...

Козёл утвердительно мемекнул.

- Вот только тебя мне ещё для полного счастья и не хватало!

Я резко сел, осмотрелся поосновательнее - пожитки как были в рюкзаке под головой, так там и остались, и даже сапоги рядом поставлены (не мои, правда, но всё лучше, чем босиком).

- Нет, всё-таки, что ни говори, душевный у нас народ, понимающий...

Надел я те сапоги, закинул рюкзак за спину и пошёл станцию искать, либо ещё что, могущее помочь определиться с местом моего настоящего пребывания. И козёл к делу пришелся - бежит впереди, дорогу показывает. Глядь, и впрямь, станция. Захожу. Расписания, конечно, и в помине нет. Зато все стены местным фольклором исписаны. Изучив оный и даже записав кое-что, по привычке, на память, подхожу к окошечку кассира, стучусь - тишина... Но тут дверь станции отворяется, и в помещение входит мой знакомый козёл, а за ним какое-то существо неопределённого вида в ватнике... И говорит то существо человеческим голосом:

- Пошто ж ты, милок, здесь оказался? Чай, не нашенский, вроде.

- То, - отвечаю, - история долгая и тёмная. Меня бы сейчас лучше кто просветил, как отсюда выбраться.

- Что ж не выбраться... Только поезда теперь суток трое не пойдут - ремонт у них. А по большаку так и вовсе как лет пять тому ремонт начали, так только Васька-тракторист проехать и мог, и то когда пьяный. С того и допился - пошел в сарай, да повесился. Так что лучше тебе, пожалуй, через лес напрямик к Подпорожью, а оттуда уж куда хошь...

- Знаем, знаем, - проворчал я, - тоже дыра ещё та... А далеко, хоть, через лес?

- Да нет, километров полста. Тропы, правда, нет. Но немцы о прошлом годе проходили, и ни один не вернулся...

- Какие ещё немцы?

- А я почём знаю. Шпиёны, наверно - торбы у всех, как у тебя, за плечами и говорят не по-нашему.

- Ну спасибо. И меня туда же - вслед за "шпиёнами". Недаром, национальный герой наш - Иван Сусанин...

Не в силах боле продолжать, я рванулся из дверей и пошёл, и пошёл... И дошёл! Иначе, кому было бы сейчас писать эти строки? Полпути компанию мне составлял всё тот же козёл; но потом отстал в болотах. Ну да не пропадёт, я думаю - наш же, российский, не в стойлах рощенный, бурьяном вскормленный... А я с тех пор только утвердился во мнении, что враги у России настоящие - это те, кто хочет сделать нашу жизнь лучше, чтобы изнежились мы, выродились, ослабли телом и духом. Но ничего, не допустим. Встанем, как всегда, всем миром - что открутим, что сломаем, что по ветру пустим - и будем жить, как и прежде, с девизом: "Пусть сильнее грянет буря!".

СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ

Последний год 20 века. Наш поезд остановился на четверть часа на станции Кемь Северной железной дороги. Находился я за последние недели вдосталь, а потому, просто сижу и смотрю из окна вагона. Там, снаружи, небольшая группа туристов увлечённо поедает (одной на всех аллюминиевой столовой ложкой) банку сгущёнки... Но недолго длилось их счастье. Бдительный местный милиционер неспеша подходит и экспроприирует оную банку.

Интересно, сделал это он на том основании, что на территории Карелии сгущёнка является контрабандой, или просто, от обиды, что когда вся Кемь (а если поглядеть шире, то и вся страна) "стоит раком", эти, понимаешь, у всех на виду, в особо циничной форме... В общем, не положено...

Потом, сей страж порядка остановил бабусю. А когда та, раскрыв кошелку, показала, что там ничего нет, отправил обратно: мол, когда будет для родной милиции хоть пирожок, тогда и проходи, а так - нечего...

Затем, воитель за справедливость направился к скамейке, где возле одного парнишки сидело сразу три бойких местных же барышни, и сказал, похоже, что так тоже не положено: две должны уйти, а уж кто - решайте сами. Возмущённые девушки ушли в полном составе, оставив парнишку угрюмо сидеть в одиночестве...

Умудрённые увиденным, пассажиры и проводники моего поезда, прижимая к груди (а иногда, и роняя в спешке) приобретённую на станции провизию, пробираются вдоль состава короткими перебежками (чтобы всегда можно было успеть юркнуть от бдительного ока правосудия в вагон). Но вот поезд даёт гудок... и мы едем дальше.

ЖИЗНЬ МЕДВЕЖЬЯ

Жил в одном из псковских перелесков (лесов-то настоящих там давно не осталось) медведь - обычный, в общем-то... да только больно уж по младости лет любопытный и поозорничать любитель. То баб повадился на болоте пугать: как выйдет, те - врассыпную; а он им ещё вслед, паразит, как заревёт, а бывало, и пнём запустит. После же так и вовсе разошёлся: аккурат, к вечернему автобусу в деревню стал приходить: ожидающим плюх навыдаёт (по троим зараз) и не спеша, довольный обратно к себе в лес. Но и того, под конец, ему показалось мало: до того, понимаешь, обнаглел, что прямо в автобус полез. Ну, водитель с перепугу на газ и надавил, да так, что ни его, ни медведя с тех пор в тех краях больше и не видели.

Автобус, правда, в конце-концов всё же остановился (потому как бензин кончился). Вылез оттуда наш медведь, поревел, башкой потряс, огляделся: места вокруг незнакомые; однако, делать нечего, жить как-то дальше надо. Обустроился и тут... Да только, следующей осенью новый с ним казус приключился. То бишь, и не казус вовсе, а туристы в те края незнамо откуда забрели. Поставили палатку возле деревни у реки. Ну к ним медведь ночью по любопытству своему злосчастному и заявился, стал принюхиваться... А баба ихняя тут-то и проснись, и завизжи... да так, что во всей округе, километров на пять, собаки взлаили; а медведь наш с перепугу по палатке пронёсся и дальше ходу. Только по пути его, бедолагу, угораздило ещё в темноте на мужика пьяного наступить (что, до дому не дойдя, на дороге как упал, так и уснул). Тот своего мату добавил... отчего медведь, и вовсе, ошалел, - что твой паровоз, пыхтит, не разбирая уже: река - не река, деревня - не деревня, заборы - не заборы. И такое началось... собаки уже не лают - воют, скотина мычит, петухи голосят, мужики спросонья ничего не понимают - только ругаются... В общем, лет 10 ещё год тот вспоминая народ в сих краях вздрагивал.

А медведь, как очухался, смотрит: опять незнамо куда его занесло. Перезимовал кое-как, идёт по грязной раскисшей весенней дороге - голодный, сил нет, лапы вязнут, разъезжаются. Только и остаётся, что реветь на всю округу да самому себя уговаривать: "Ну, дорога же, дорога. Чай, не лес густой. Не пропаду. А коли повезёт, то и тракторист какой приличный попадётся: если сожрать не удастся, так хоть подвезёт"... И точно, на трактор в грязи застрявший набрёл. А рядом мужик сидит, голову понуря. Увидел медведя, встрепенулся:

- Михал Потапыч. Вот встреча кстати. Ты мне помоги агрегат мой вытащить, а уж и я в долгу не останусь.

Помог ему медведь. Отчего не помочь, коли добром просят? И поехали они: трактор рычит, медведь на радостях тоже, да и мужик от них не отстаёт - песни орёт.

Так до деревни и доехали. А там... народ, спервоначалу, на чудо такое из изб повылазил... да вскоре обратно расползся (потому как ко всяким непотребствам давно уже жизнью приученный). Трактористкая же жонка - та и вовсе:

- Заходите, - говорит, - Михал Потапыч. Я, пока супруга свово ждала, уж и баньку истопила, и на стол накрыла. А без вас ещё не скоро бы его увидела.

Ну, медведь, опять себя долго упрашивать не заставил. И попарился с мужиком, и водочки с блинами принял - всё честь по чести. А утром ещё брёвна помог разгрузить, дров наколоть, воды принести, быка к порядку призвать. В общем, до того хозяев к себе расположил, что те и говорят:

- Оставайся у нас совсем.

Медведь и остался. После, своё хозяйство завёл (благо, домов в деревне пустых хватало), а спустя ещё года два, и вовсе, головой волостным решением всеобщим был выбран: потому как, и вообще, существо разумное с новым взглядом на вещи для остальных давно уж привычные, но от того не менее важные; и природу окружающую лучшего любого иного знает (а деревня - это вам не город какой, тут от природы не отгородишься, тут, хошь - не хошь, с ней в ладу и взаимопонимании жить надо); и от бобра народ избавил.

Бобр сей тоже незнамо как в тех краях объявился (своих-то российских у нас давно извели; а этот, не иначе, как из Канады засланный), речку-красавицу, что текла себе среди лугов, запрудил... И образовалось на том месте километров на шесть вокруг море гнилое разливанное. Посреди него хатка бобровая - что твой курган великокняжеский возвышается. На вершине оной сам хозяин сидит, скалится (а зубы у бобров - что стаместки - смотреть страшно, не то что на себе испробовать), а как ночь по-темнее море своё зуботворное переплывает и непотребства всякие по округе творит (ну вроде как медведь наш по-молодости - только зубами ещё страшнее скрежещет и вечно всё подгрызть норовит)... Но после того как Михаил Потапыч по душам с ним поговорил, так диверсант сей сильно поскучнел... а вскоре, и вовсе, в иные края убрался.

Так к чему я это всё рассказал-то? А к тому, что история сия лишний раз показывает недоработанность теории Дарвина в том плане, что люди, мол, произошли исключительно от обезьян. Некоторые (особенно, в Африке), возможно, и от них. Другие - от волков, бобров, шакалов, змей, ёжиков, наконец... Большинство же приличных людей в России - несомненно, от медведей... Жаль, что автор себя к таковым причислить не может (потому как по духу к котам камышовым ближе).