Туристское творчество

Автор - Михаил Сидоров (Санкт-Петербург)

"И Свет во Тьме светит и Тьма не объяла Его."
Евангелие от Иоанна.
Гл.1 Ст.5

Склоны сплошь устилали сухие прошлогодние листья. Из-под них уже пробивалась зелёная поросль, но хрустели они по-прежнему оглушительно. Он сошёл с грунтовки, постоял и решительно зашуршал вверх по склону, наполняя лес слаженным хрустом. Под ногами трескалось и пело. Он улыбался. Это было действительно здорово - впервые за долгое время оказаться по-настоящему одному. Лезть вверх, не разбирая дороги, хрупать листвой и, засунув руки за лямки, отдыхать, с наслаждением вдыхая запах собственного пота...
Добравшись до гребня, он сбросил пропотевший рюкзак, сел рядом и, расшнуровав ботинки, зарылся босыми ступнями в ломкие листья. Земля была тёплой. Он чувствовал это тепло и с удовольствием шевелил отвыкшими от горных ботинок пальцами. Листья по-осеннему хрумкали. Устроившись поудобнее, он вытянул ноги и свернул себе самокрутку. Глубоко затянулся, задерживая дыхание...
- На Биг-Ривер один, - нараспев протянул он, выдыхая струю горьковатого дыма. И повторил:
- На Биг-Ривер. Один.
С непривычки кружилась голова. Время подходило к полудню, но склон за его спиной оставался в тени и спешить было некуда. Он неторопливо курил, поглядывая вниз, с удовлетворением отмечая пройденный путь. Там, далеко под ним, над чайными полями висела смутная дымка. Где-то в ней потерялся посёлок. Было тепло. Долина уже оделась в листву, но здесь деревья ещё стояли голыми. Ниже, отчётливой линией заканчивалась сочная весенняя зелень, и лишь невидимый отсюда подлесок слегка оживлял строгий и пустынный буковый лес.
Сигарета тлела быстро. Докурив, он плюнул на зашипевший окурок и сунул его в палые листья.
- Сокрытое в листве. - cлова звучали уютно и пробуждали воспоминания. Он сидел неподвижно, улыбаясь, как Будда. Лес молчал. Затем осторожно, стараясь не очень шуметь, он встал, навьючился рюкзаком и, перевалив через гребень, стал спускаться. Здесь было прохладно и сумрачно. Листья то и дело уезжали из-под ног, и приходилось идти зигзагами. Показалась тропа. Впереди замаячил просвет, и открылась поляна, уставленная сколоченными из тонких стволов настилами. Утоптанная земля, кострище, использованные батарейки. Свисающие с ветвей клочья полиэтилена. Поодаль, прямо в земле чернело отверстие. Из него тянуло воздухом, а кору ближайших деревьев бороздили бесчисленные следы верёвок. Отсюда, стараясь не потерять высоту, он взял вправо, сквозь заросший кустарником склон. Ветки царапались, но он упрямо лез напролом и вскоре наткнулся на старый, вывороченый с корнем буковый ствол. Кора на нём сгнила, ветки заросли мхом, а яму между корней доверху заполняли всё те же бурые, свёрнутые в трубку, полусгнившие листья.
Внизу шумела река. Он оглянулся. Место за пять лет не изменилось нисколько. Тогда, в девяносто пятом, он наткнулся на него совершенно случайно. Поднимался в темноте от воды и слегка заблудился, а позже, утром, пока все спали, наведался к нему ещё раз. Он вспомнил, как тогда его озарило и то самое ощущение, хмельное и радостное, накатило на него снова.
Сбросив рюкзак, он принялся выгребать листья. Их было много. Под ними оказалась решётка из тонких стволов и груды мокрых, осклизлых веток. Он, не глядя, откинул их в сторону и, нагнувшись над отверстием, почувствовал как "задышала" пещера. Ток воздуха был сильнее, и трава вокруг входа заметно покачивалась. Присев на корточки, он подставил под дующий снизу ветерок лицо, а затем, подхватив рюкзак, в три минуты оказался на небольшой, висящей над самой водой полянке...

Вода была ледяная. Он пил её понемногу, согревая во рту. Иногда стёкла очков касались воды и тогда, перед глазами, как в маске, оказывались обросшие камни с крохотными блестящими пузырьками меж зелёных, спутанных как нечёсаная борода, волокон.

* * *

Вещи из рюкзака были старые, тёртые и явно использовались напоследок. Новой была только верёвка. Для экономии места он уложил её не смотанной и как следует умял ногами и теперь, вытряхнув на траву, укладывал аккуратными кольцами в узкий, сшитый из толстого техкапрона мешок. Закончив, он завязал на конце верёвки узел, продел в него карабин и, прищёлкнув к одной из лямок, уложил мешок рядом с видавшей виды шахтёрской каской и старым, "фирменным", непромокаемым, французким комбинезоном. Рядом лёг ещё один мешок - такой же толстый, но маленький и тяжёлый, с лямкой через плечо.
Закипела вода. Он высыпал в кипяток овсянку, размешал, щедро добавил сахара и размешал снова. Снял. Держась за ствол, свесился к ручью, зачерпнул алюминиевой кружкой воды и поставил её на огонь. Отрезал колбасы с хлебом, пододвинул к себе котелок.
Управившись, он снял кружку, прихватив её за ручку носовым платком, и кинув в неё пакет чая, щедро засыпал сахаром из прозрачной полиэтиленовой бутылки. Пока заваривалось, свернул самокрутку.
Закурил, потянул из кружки.
- А-а-а, чтоб я сдох!
Клонило ко сну. Он лениво прикидывал - спуститься к ручью или нет. Кинуть в лицо водой - как рукой снимет. Потом всё-таки решил не ходить. Докурил, отрешённо уставился на палатку.
- Какого чёрта! - он внезапно вскочил, упал на руки и несколько раз, прогоняя сон, отжался. Сунулся в палатку, достал там блокнот и, стоя на четвереньках, написал несколько слов. Вырвал листок, сунул его в пакет с документами и кинул поверх спальника. Затем надел на шею армейскую цепочку с жетонами и задним ходом выполз обратно. Тщательно завязал вход , поправил полиэтилен и, навьючившись снаряжением полез вверх...

Дыра зияла в окружении разбросанных листьев.
- Сокрытая в листве! - он вспомнил. Япония. "Хагакурэ". Поэзия древнего самурайского кодекса. Бесстрашие, чистота и путь подобный полёту стрелы, без оглядок и компромиссов...
Он стал одеваться. Затянулся ремнями, пристегнул исцарапанное снаряжение. Проверил свет. Фонари горели исправно. Он вставил один в гнездо на каске, а смотанный синей изолентой блок из четырёх батареек сунул в карман подмышкой. Попрыгал, понагибался с удовольствием вслушиваясь в железное бряцанье. Улыбнулся пришедшей в голову мысли.
- Гомэн кудасай, хагакурэ! Я иду.
Он обвязал верёвкой ближайшее дерево, пристегнулся и стал медленно протискиваться в дыру. Вход был узок. Мешок болтался под ним метрах в полутора на тонком, шестимиллиметровом шнуре. Веревка, выходя из мешка, протискивалась сквозь спусковое устройство и медленно уползала вверх. Он не спеша, выдавал её правой рукой. Временами мешок застревал. Приходилось его подтягивать и пускать вниз чуть в ином направлении. Почувствовав натяжение он отпускал шнур и лез дальше, то и дело, упираясь локтями и чиркая по камню изодранным, пластмассовым козырьком. Два метра, три... Стены вдруг разошлись, и он повис в пустоте. Здесь было уже совсем темно. Он включил свет. Метрах в трёх от него медленно проплывали красные известковые стены. Дно не просматривалось. Слегка увеличив скорость, он поехал вниз и вскоре уже стоял на огромной куче полусгнившей листвы...

Листья кончились быстро. Стенки покрывал толстый слой глины и он порядком вымазался. Грязными сделались даже очки. Осторожно держа их за дужки, он то и дело облизывал стёкла и потому непрерывно отплёвывался. Свод постепенно становился всё выше и можно было уже встать на четвереньки, дальше - пойти согнувшись, а скоро совсем выпрямиться. Ход обрывался уступами. Он слез с одного, с другого, посветил вниз и повернул обратно.
Мешок дожидался его под колодцем.
- Представляешь, попёрло! - стоя на листьях, он обрезал верёвку и, щёлкнув зажигалкой, старательно оплавил концы. Уложив что осталось обратно, он, извиваясь, снова ввинтился в узкое, раскопанное в листве отверстие. Мешок упирался. Он пихнул его сапогом и нетерпеливо выругался. Смачно чавкая глиной, пополз дальше. Стало просторней. Закинув мешок за плечи, он полез по уступам. Дошёл до колодца. Кинул вниз камень. Прислушался. Кинул ещё один. Камни летели недолго. Он осторожно лёг и, свесившись, старательно просветил стены.
- Да так никакой верёвки не напасёшься!
Он запрокинул голову. Луч рассеивался. Колодец уходил вверх. Напротив рос сталагмит. Замечательный, толстый сталагмит. К нему вела узкая, сантиметров в пять, полочка. Несколько минут он внимательно изучал её, затем решительно развязал мешок.
- Чтобы да, так нет! Беня, и нам это надо? Ехать тысячу миль бить крючья?
Он вытащил молоток, пробойник и, выбрав место, стал выдалбливать дырку. Из-под пробойника сыпалась белая пыль. Сняв очки, он дунул в отверстие и ,разложив на ладони несколько крючьев, выбрал один.
- Первый среди равных!- он сунул его в сверкающую белизной дырку, несколькими ударами вогнал дюбель и крюк, расклинившись, крепко засел в породе. Продев в него карабин, он пристегнулся и, разматывая по ходу верёвку, съехал вниз. Ещё раз обрезал её и с похудевшим мешком за спиной зашагал вглубь...

Он шёл уже очень долго. Поворот следовал за поворотом. Он даже не пытался запоминать их - лишь изредка поглядывал на часы. Ход суживался. Он пошёл боком. Перед глазами проплывали окаменевшие, свёрнутые блюдечком раковины. В одном месте в стене чётко, со всеми подробностями, отпечатался раскидистый куст - когда-то здесь был коралловый риф. Возможно. Он не очень-то разбирался в геологии и поэтому больше любил ходить наобум, безо всякой науки, не зная, что ждёт тебя через несколько метров. Особенно, если идёшь при этом первым или вот как сейчас, совсем один. Он наслаждался этим своим одиночеством, своим открытием, своим приключением и словно бы пил их - медленно, со смаком, предвкушая каждый глоток. В конце концов, впереди часто шли люди отважные, но, как правило, не в ладах с наукой живущие.
- По малому своему в науках разумению и не будучи расположеным сидеть над книгами, решил я самолично и собственными своими глазами увидеть наиразличнейшие места на земле, ибо словам одного очевидца больше веры давать надлежит, нежели всем россказням понаслышке передаваемым...- он прислушался. Впереди стал угадываться неясный шум. Обрадованный, он заспешил дальше, но ход суживался и ему приходилось забираться всё выше и выше так, что вскоре он уже шёл, упираясь руками и ногами в противоположные стенки каньона. Это был именно каньон. Стены уходили вверх, дна не было видно и где-то, уже совсем рядом, тёк ручей. Шум усиливался. В какой-то момент он понял, что поток впадает прямо под ним. Ниже спуститься он не мог - узко, и оставалось продолжать путь, упираясь в красные волнистые стенки.
Гул потока переходил в грохот. Воздух стал ощутимо влажным. Впереди обозначилась полость. Ему показалось, что внизу стало пошире, и он стал спускаться. Внезапно, в общем грохоте он различил плеск падающей воды, стены разъехались, и он оказался на полочке в могучем колодце. Здесь уже было совсем холодно. Колодец простреливался капелью, и сверху непрерывно летели тяжёлые капли. Дальше идти было некуда. Он начал вбивать крюк. Прямо под ним гремел водопад. Оттуда тянуло сыростью. Прищёлкнув верёвку к крюку, он подложил под неё пустой мешок и медленно стал спускаться. Верёвка уходила прямо в поток. Он завис, осматриваясь. Чуть выше заметил клык. Каменный клык. Если привязать за него, то каскад останется в стороне. Пристегнув зажимы, он поднялся на пару метров, выбрал верёвку и, завязав широкую петлю, стал раскачиваться, пытаясь ухватиться за клык. Закачнувшись, он накинул петлю, перестегнулся и снова поехал вниз. В трёх метрах от дна верёвка кончилась. Он мог лишь беспомощно наблюдать, как падающая сверху вода исчезает в широком тоннеле. Акустика здесь была превосходной, и гремело вокруг оглушительно. Водяная пыль клубясь, завивалась на несколько метров. Поднимаясь, он заметил, что воду от стены относит на метр и уходящая вниз верёвка будет под ней как под крышей. И промокнет он лишь на подъёме, через манжеты. Развязав петлю, он кинул верёвку в поток, нахлобучил поверх каски капюшон и набирая скорость въехал в струю. Расчёт оказался верен. Лицо обожгло ледяным, треснуло по плечам, по каске и вот он, прижимаясь к стене, уже выходит из-под каскада

По тоннелю он шёл налегке. За спиной стихал шум. Вода стала прозрачней и что-то тихо бормотала, заворачиваясь вокруг голеней. Поворот, и он оказался в невысоком зале. Ручей с островком посередине, натёки на стенах. Большой сталактит и с десяток помельче. Ход, уходящий под воду в дальнем углу зала.
Продолжение! Между сводом и водой оставалось сантиметров сорок и там, в глубине, виднелось нечто вроде подъёма, затопленной водой галереи. Нагнувшись, он долго просвечивал полость двумя фонарями, затем вернулся и с силой оттиснул на влажной глине островка два своих следа. Снял каску, достал из неё сигареты, блокнот и, закурив, написал :

ХАГАКУРЭ
Вениамин Северов
Санкт-Петербург
27 апреля 2000 г.

Щурясь от дыма, он вырвал листочек, свернул его в трубку и, вложив в алюминиевый футляр из-под сигары, сунул в трещину над ручьём. Докурив, зашагал обратно. Обернулся у поворота. Футляр тускло отблёскивал в свете налобника...

Он всё-таки здорово протёк на подъёме. Поток оказался мощнее, и его проняло аж до самых колен. Сухой оставалась лишь спина. Теперь оставалось только двигаться. Непрерывно. Тем не менее, у крюка он задержался. Стуча зубами, вытянул верёвку, запихал её как попало в мешок и, оставив висеть на крюке, быстро полез вверх. Останавливаться было нельзя. Упираясь в стены, он шёл быстро, греясь движением и потихоньку сбрасывая высоту. Почувствовав пол, развернулся боком и, не обращая внимания на треск капрона, прибавил ходу. Весь в дыму, он вывалился ко второму колодцу, пристегнул зажимы и быстро пошёл вверх. Эту верёвку он сматывать не стал и, оставив её висеть, быстро полез по уступам. Известняк был изъеден водой, и лезть было удобно. Правда, острые грани окончательно добили перчатки, но он поменял правую с левой, надев их тыльной стороной вниз. Скоро он уже полз в глиняной каше. Комбинезон дал течь, но сейчас, в двадцати метрах от входа, это не имело значения. Измазанный глиной и облепленный листьями, он выполз к последней верёвке. Здесь торопиться было опасно. Наверху, в узости, верёвку могло тереть о скалу, потому он лез медленно, стараясь не раскачиваться. Верёвку и впрямь сильно потёрло, но в узкой трубе входа её можно было уже не нагружать.
Упираясь спиной и коленями, он вылез на поверхность, наслаждаясь хлынувшим на него теплом. Стояло раннее утро. Воздух был свеж и неподвижен. Между деревьями висели клочья тумана, и небо среди ветвей ещё оставалось непонятного серо-голубого оттенка.
Ломая кусты он ринулся вниз, на ходу стаскивая грязную, испачканную глиной одежду. Нырнув нагишом в спальник и оставив незавязанным вход, он почти мгновенно уснул...

Проснулся он часов через семь. Было жарко. Солнце било прямо в лицо. Он потянулся в мешке, и некоторое время пребывал в приятной истоме. Затем, кряхтя, выполз из палатки. Повсюду валялись задубевшие, успевшие высохнуть шмотки. Светло-серый, заскорузлый от грязи комбинезон ломкими пластами ниспадал с прогнувшихся веток.
Очень хотелось есть. Он нагрел чаю и умял под него оставшуюся колбасу с хлебом. Закурил. Достал маленький, "городской" рюкзачок, кинул в него джинсы, зелёный армейский свитер и пакет с документами. Привязал снизу свёрнутый в трубку спальник. Всё остальное тщательно упаковал в рюкзак. Снял палатку, запихал сверху. Босиком, в одних шортах, поднялся к пещере и вскоре вернулся, держа в руке свободный конец верёвки. Завязав узел, он пристегнул её к рюкзаку, а затем старательно, в несколько слоёв, обернул его полиэтиленовым тентом, заклеив получившийся тюк целым рулоном прозрачного скотча. Взвалив его на загривок, он вернулся к пещере. На траве лежали петли верёвки. Подобрав валявшиеся перчатки, он стал медленно опускать тюк в дыру. Расставив ноги, он стоял над отверстием, потихоньку выдавая верёвку и стараясь не расклинить рюкзак в узости. Почувствовав провис, он ослабил хватку и верёвка, брызгая глиной, побежала быстрее. Кончик верёвки ужом проскользнул между ладоней, снизу раздался шорох, а за ним тишина. Всё.
Он вернулся к поляне, обулся и спустился к ручью умыться. Обтёрся футболкой и, закинув за спину рюкзачок, зашагал вверх. Проходя мимо пещеры, он остановился, сложил ладони и неглубоко поклонился.
- Аригато, хагакурэ! Сайонара. - полдесятка известных ему японских слов сослужили, наконец, свою службу.
На гребне он сел, свернул последнюю самокрутку и похлопал себя по карманам. Полез в рюкзачок, проверил карманы в джинсах. Все зажигалки остались в том, большом рюкзаке.
- Во, придурок, а? - он с сожалением спрятал сигарету. Зарываясь ботинками в листья, зашуршал вверх по склону, чувствуя приятную ломоту в теле. Вышел на грунтовку. Дорога шла вниз, и он почти бежал. Из-под ног порскали юркие светло-песочные ящерицы. Свистели птицы. Вокруг царила свежая зелень. Оживший лес окончательно стряхивал зимнее оцепенение...
Вдоль дороги потянулись чайные поля. Грунтовка пошла вверх. На холме стояли дома. В воздухе висел рокот. Пруды кишели лягушками, и он остановился посмотреть. Выдувая из ушей пузыри кавалеры, встав хороводом, орали на даму пока один опоздавший, прорвав окружение, решительно не залез на неё сверху. Возникла пауза.
- Мужики уважительно замолчали, - показывая пальцем, он прикурил у остановившегося армянина.
Земноводные, как по команде, заорали снова. Армянин улыбнулся.
- Завыдуют! - и пошёл дальше.
Докурив, он защёлкнул бычок в пруд, норовя попасть в амфибий, но промахнулся. Присев на проходящую рядом трубу, надел джинсы, запихал в рюкзак спальник, а свитер завязал вокруг пояса.
На остановке он купил мороженное и, сидя на солнышке, со смаком сжевал его. Тормознул легковушку.
- День добрый, уважаемый. Подкиньте до города, если по дороге, конечно.
- Садись.
Дорога петляла, утопая в зелени.
- Москвич?
- Боже упаси!
Водитель ухмыльнулся
- Так откуда?
- Из Питера.
- О, сила! У меня брат там живёт. В пещерах был или так?
- В пещерах.
- А что рюкзак-то?
- Там оставил. Приеду скоро.
- В отпуск?
- Угу.
- Работаешь?
- Угу.
- Кем?
- Доктором.
- Сейчас тоже отпуск?
- Не. С ребятами поменялся дежурствами. Пять дней у меня, короче. Я закурю?
- Кури.
- Будете?
- Не, я свои. На поезд?
- На самолёт. Поездом сюда ехал.
- Ну, ты даёшь! На два дня, что ли?
- Ага. Рюкзак занести, разведать кое-что.
- Разведал?
- Ну-у, не то слово! А вы куда едете?
- Да я тебя довезу. Тебя как звать-то?
- Веня. А вас?
- Авас. Шутка. Рубен меня зовут. Своих встречать еду.
- В аэропорт?
- Туда.
- Ха. Это я удачно зашёл!
- Фильмы любишь?
- А то.
- Я в театральном учился, веришь? Тоже в Питере.
- На режиссёрском?
- На кукольном.
- А сейчас?
- Сейчас пасека у меня, виноградник. Мёдом торгую, вино делаю. Адрес дам - гостем будешь.
- Идёт. А я вам свой, в Питере. Окажетесь - заходите.
- Договорились...

В аэропорту он взял билет и в ожидании рейса вышел на улицу. Купил газировки, чипсов и украдкой пробрался на поле. Солнце склонялось. Самолёты растворялись в закате. Лёжа у полосы, он курил, хрустел чипсами, провожая взглядом взлетающие аэробусы. От рёва двигателей внутри всякий раз ёкало и становилось жутко и весело. Он торжествовал. Что-то кричал и пронзительно свистел вслед уходящим в небо лайнерам. Его заметили, отловили и, поскольку спиртным от него не пахло, обматерив, выперли с поля. Он не обиделся.
В самолёте он попросил плед, но пледа не оказалось. Тогда он вытащил спальник и, завернувшись в него, проспал весь полёт.

На стоянке его спросили:
- Тебе куда, командир?
- На Охту.
Назвали цену. Он отказался. На автобусе въехал в город, а там пересел на маршрутку. Заполночь он был на работе. Там не особо и удивились. Он принял душ, поужинал и, разложив кресло, завалился спать. И никому ничего не сказал. Весь день обслуживал вызова и улыбался.

1 мая 2001 - 30 января 2003