Творчество
Автор: Михаил Дмитриев
Источник: sites.google.com
Содержание
Пролог
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Эпилог
Пролог
Мы все в эти годы любили,
Но значит,
Любили и нас.
Сергей Есенин, "Анна Снегина"
Там, где кончается зона земледелия, там, куда не добирается скотоводство,
там, где нечего делать и грибникам, начинается божья делянка: среди вечных
снегов нельзя жить, но можно молиться.
Александр Генис
Над горами Полярного Урала бушевала пурга.
В свирепом ветре не было ничего, кроме ледяной, равнодушной, первобытной беспощадности. Час за часом, не стихая ни на мгновение, он вылизывал горы и расстилающуюся вокруг необъятную тундру, покрывая снег твердой чешуей заструг. Вершины, накануне сиявшие под солнцем отполированными ледяными боками, сейчас полностью скрылись за вихрящимися тучами снежной пыли. На десятки километров вокруг не было ни городов, ни поселков, ни даже леса - одна голая снежная пустыня. Людям, попавшим в пургу, оставалось лишь укрыться от ветра и ждать. И надеяться только на себя.
Широкий и плоский гребень хребта обрывался в обе стороны крутыми склонами в несколько сотен метров высотой. На гребне стояла восьмигранная шатровая палатка, окруженная стенкой из снежных кирпичей в рост человека. Небо над ней было почти чистым, но по сторонам все тонуло в мятущейся белой дымке. Длинные капроновые оттяжки, удерживающие палатку, вибрировали на ветру, временами издавая странный низкий звук. Оттяжки крепились к широким лыжам, под углом воткнутым в твердый снег. На фоне безжизненного белого поля, угрожающе дымившегося поземкой, оранжевая палатка казалась космическим кораблем, заброшенным на чужую планету.
Внутри находились четверо - трое парней и девушка. Поскольку температура в палатке была хоть и выше забортных минус пятнадцати, но все-таки ниже нуля, все они лежали в спальных мешках. Точнее, мешок, "спальник", был один, но четырехместный.
Это чисто отечественное изобретение, вызывающее у непосвященных реакции от брезгливости до хихикания (хихикали, когда узнавали, что женщин, если они есть, укладывают обычно посередине, между мужиками), появилось когда-то давно не от хорошей жизни, но закрепилось на удивление прочно. Видно, потому что и тогда, и по сию пору немногие из занимающихся спортивным туризмом могли позволить себе хороший спальник из легкого и теплого пуха. Так что тот, кто первый додумался сшить из обычного синтетического утеплителя здоровенный "конверт", в котором соседи греют друг друга, а материала (и, соответственно, веса, который так важен в походах) на одно человеко-место идет вдвое меньше, оказал многим поколениям последователей огромную услугу. Что же до женщин, они не жаловались - сильнейшие походные нагрузки не дают особенно разгуляться инстинктам...
Выяснив с утра, что идти из-за ветра невозможно, ребята даже обрадовались - после непрерывной многодневной ходьбы вынужденный отдых был кстати. Они не спеша позавтракали и еще поспали. Потом по очереди читали журнал, завалявшийся у кого-то на дне рюкзака с поезда, а также разговаривали. Разговорам, правда, мешал постоянный шум ветра и хлопание ткани над головой. Поэтому диалоги были вынужденно лапидарными.
- Пойду прогуляюсь, - со вздохом сказал Сергей и принялся вылезать из спальника.
Антон мысленно ему посочувствовал. "Прогуливаться" в такую погоду можно лишь по известному неотложному делу. А справлять его на ветру и морозе... впрочем, при хорошей квалификации можно управиться быстро.
Серега осторожно, чтобы не разбудить дремавшую рядом маленькую, пухленькую Иришку, выбрался из спальника. Затем он заботливо оправил его на девушке, чтобы не замерзла. Антон поглядел на него. В обычной жизни его друг, со своими большими серыми глазами, широким чистым лбом и аккуратной полоской усов производил впечатление немногословного, интеллигентного гусара из фильмов Эльдара Рязанова. Однако сейчас его лицо обросло коричневой щетиной, было смуглым от снежного загара и элементарной грязи, и к тому же слегка опухло от лежания. Не красавец, как, впрочем, и остальные. Ничего, подумал Антон, вот вернемся, отмоемся - враз все такими фотомоделями сделаемся, что сами друг друга не узнаем. Так всегда бывает. Впрочем, это будет потом, а пока еще половина экспедиции впереди...
Тем временем Сергей оделся и полез наружу. В приоткрывшийся входной рукав-тубус тут же вдуло пригорошню снега, но парень поспешно затянул вход за собой, и внутри вновь воцарился порядок.
Отсутствовал он недолго. Тубус зашевелился, Серега быстро заполз на четвереньках внутрь и опять завязал вход. Его спину и плечи успел облепить снег, и некоторое время он обметал его с себя щеткой на длинной ручке, какими водители зимой очищают автомобили. Закончив эту процедуру и подышав на закоченевшие руки, он озабоченно сказал:
- Стенку кое-где чуть не наполовину стесало. Надо идти чинить.
Энтузиазма это сообщение не вызвало. Вылезать из теплого спальника и корячиться там в пурге... С другой стороны, их защитное сооружение явно поистрепалось - внутри сейчас гулял прохладный ветерок, которого утром не было. Если еще подождать, то и саму палатку может сорвать. Без починки не обойтись.
Антон и Вадим, для порядка полежав еще две минуты, переглянулись и начали выбираться из спальника. Первым вылез высокий, широкоплечий Вадим - у него всегда было лучше с силой воли. Или, наоборот, эмоций было меньше. Ира, или Иришка, как ее чаще звали, проснулась и тоже захотела помочь, но ее отговорили ("женщин у нас мало, и мы их ценим"). Принялись одеваться по полной форме. На толстые теплые штаны из "полара" Антон натянул ветрозащитные из плотного капрона. Потом влез в чуни - подобие мягких, низких и очень толстых сапожек. Поверх поларового же свитера надел пуховую куртку ("пуховку"). На голову - лыжную шапку, потом горнолыжные очки и потом капюшон. И наконец, на руки - толстые рукавицы, с резиночками, как у детей, чтобы, не дай бог, не унесло ветром, если снимешь и отпустишь. Он почувствовал себя защищенным и неповоротливым, как в скафандре. Остальные выглядели так же. Космонавты... Иришка, восхитившись этим зрелищем, вытащила фотоаппарат и сняла всю троицу. Один за другим парни полезли из палатки наружу; девушка быстро затянула вход за последним.
Яркий блеск снега ударил в глаза. Ветер обжег лицо тысячами мелких льдинок и сбил дыхание, но Антон поспешно повернулся к нему спиной, затянул завязки капюшона, и ничего, сделалось терпимо. Сергей вытащил воткнутую в снег у входа небольшую ручную пилу, Вадим извлек оттуда же дюралевый лист. С помощью этих орудий в тундре выпиливают и выламывают из верхнего, твердого слоя снега кирпичи, идущие на строительство стенки (а также, в малом количестве, на воду для готовки пищи). Они обошли палатку. Стенка, действительно, была уже сильно изъедена ветром, кое-где образовались дыры. Подошли к почти занесенному "карьеру" - неглубокой яме в снегу - и принялись за работу.
Невысокий, худощавый и на удивление выносливый Серега со спокойным упорством экскаватора нарезал и выламывал кирпичи, а Антон и Вадим таскали и укладывали их вокруг палатки. Каждый кирпич, чтобы его не сбросило ветром, приходилось делать большим и тяжелым - раз в пять больше обычного, строительного. Перетаскивать такую глыбу в руках, по неровному, проваливающемуся под ногами снегу, когда ветер все время норовит сбить с ног, было нелегко. Антон даже вспотел. Ничего, жареных туристов еще не находили. Чего, увы, не скажешь о замерзших.
Провозившись больше часа, они, наконец, отстроили стенку и влезли обратно в шатер. В тепле, хоть и относительном, сразу навалилалась усталость. Еле хватило сил отряхнуть друг с друга снег и кое-как раздеться. Ира тем временем поставила на газовую горелку чайник и теперь постепенно добавляла в натопленную воду новые ломтики спрессованного снега. При этом она, как это с ней часто бывало, все время что-то говорила. Не было возможности, понимаешь, с утра язык размять... К счастью, разговорчивость девушки компенсировалась легким характером. Она была доброй, заботливой и не особенно обижалась, если ее не слушали или перебивали. Так что болтовню можно было и потерпеть. Они приходили в себя, горелка шипела, Иришка жужжала, а тут и чайник вскипел. Блажен муж, отдыхающий после трудов праведных...
День перешел в вечер, потом в ночь, а пурга не утихала. Скорее, она усилилась. Купол шатра, опирающийся на стоящую вертикально пару связанных лыж (именуемую на профессиональном жаргоне "центральным колом", или ЦК), стал дергаться заметно сильнее, чем раньше. На ЦК висел фонарь, рукавицы, очки и прочее мелкое имущество. Все это вместе походило на какую-то странную новогоднюю елку. Если бы еще не это раздражающее трепыхание... Ну да ладно, все что могли, они сделали.
Успокаивая себя этой мыслью, вся команда поужинала при желтоватом мятущемся свете фонаря и улеглась спать. Палатка погрузилась в темноту. Антон незаметно заснул. Пусть там ветер и мороз, а у нас здесь тепло и хорошо...
Среди ночи он внезапно проснулся от того, что Сергей тряс его за плечо. Спросонья кое-как разобрал:
- Антон, вставай. Палатку сорвало.
- Не понял... сорвало... куда сорвало... подумаешь, какая-нибудь оттяжка ослабла... завтра поправим... - забормотал Антон, не желая просыпаться. Приоткрыл глаза... и вдруг увидел в темноте дыру, в которую заглядывали холодные звезды. И тут же ощутил, что на лицо быстро-быстро сыплются и тают мелкие снежинки.
- Не сорвало, а порвало. Блин! - нетерпеливо повторил Серега. - Тут уже сугроб наметает. Что делать-то будем?
До Антона дошел наконец угрожающий смысл происходящего. Капроновая палатка - единственный тоненький барьер, отделяющий их от взбесившегося ветра и мороза - рвется по шву, по самому напряженному месту. Разрыв - уже сантиметров тридцать и продолжает расти. Еще немного, и они окажутся на улице без ничего. Пурга может продлиться еще и день, и два. Просто в одежде или даже в спальном мешке на ледяном пронизывающем ветру человек может продержаться несколько часов, ну день. Одна щелястая снежная стенка без палатки - слабая защита. Какую-нибудь эскимосскую снежную хижину-"иглу", да еще на четверых, они в темноте, на ветру, без опыта, не построят. Есть, правда, еще вариант со снежной пещерой или хотя бы глубокой ямой. Но тут, на насквозь продуваемом хребте, слой снега тонкий, так что вряд ли они смогут в него как следует закопаться. До жилья, или хотя бы леса, где не дует и можно разжечь костер, несколько дней пути. Причем при плохой видимости спускаться с хребта крайне рискованно. Так что если они сейчас же не починят палатку... они тут и останутся.
У остальных в головах явно прокрутились те же мысли - ребята молча и быстро полезли из спальника наружу. Антон поспешно нашарил рядом фонарик, зажег его и осмотрел разрыв. Плохо дело - ткань ползет по шву, каждый порыв ветра дергает всю палатку и увеличивает дыру... Ну какого черта взяли этот старый шатер? Ему же неизвестно сколько лет, с ним кто только не ходил... вот и обветшал, чтоб его. Все поспешно одевались, ежась от холода - в палатке сейчас вряд ли было теплее, чем снаружи. Ира вытащила нитки и иголку, продела нитку в ушко (спросонья, при слабом свете, да еще когда всё кругом дергается, даже это оказалось непростым действием) и попробовала начать зашивать разрыв.
Не тут-то было. Казалось бы, чего тут трудного - хоть как-то, хоть вкривь и вкось, зашить дырку в ткани? Но оказывается, если материал все время рвется из рук, света мало, а самое главное, все происходит при температуре минус двадцать, под бьющей в дыру обжигающе-ледяной струей ветра - это простое дело оказывается непосильным подвигом. Они все по очереди пробовали зашить разрыв, но голые руки застывали почти мгновенно, переставали чувствовать иголку, она вываливалась из пальцев. Потом их приходилось несколько минут с болью отогревать. В перчатках же чувствительности не было никакой, ухватить иголку и проткнуть ей вырывающуюся ткань в нужном месте было невозможно. Все вместе они сделали может быть с десяток стежков, но дыра тем временем неумолимо росла с другой стороны. Равнодушные точки звезд все так же мелькали в разрыве, в воздухе кружились снежинки, на полу намело небольшой сугроб. Ситуация явно вышла из-под контроля, драгоценное время уходило, пурга и не думала утихать, а придумать какой-то выход не получалось. И тени замерзших в горах путешественников вдруг замаячили перед Антоном и его товарищами...
Глава 1. Американский программист
Антон открыл глаза. За окном серел осенний рассвет. Надо же, какой реалистичный сон, подумал он. Все время снится какая-то бредятина бессвязная, а тут на тебе - история семилетней давности во всех подробностях. И тогдашний ужас он испытал сейчас в полной мере... впрочем, ладно, не надо. Не было тогда никакого ужаса. Все, как всегда, было проще.
На самом деле в том походе их участвовало не четверо, а десять, и палатка была не одна, а две. Причем вторая была больше и не страдала проблемами качества. Ибо идти на Полярный Урал маленькой группой с плохим снаряжением - значит быть дураком и рисковать жизнью. Так что той памятной ночью у Антона со товарищи, к счастью, оставался запасной вариант. Когда они отчаялись справиться с проклятой дырой, то просто засунули в мешок все имущество поценнее, вылезли из палатки, сняли центральный кол, завалили все сверху снежными кирпичами, чтоб не сдуло, и в полном составе вместе с мешком ввалились к соседям.
Дальнейшая жизнь потекла по принципу "в тесноте, да не в обиде". На следующее утро пурга было утихла - как раз хватило времени разобрать и перетащить брошенное барахло. Заодно определили, что старая палатка порвана чуть не наполовину, так что проще продолжать жить в другой, чем пытаться реанимировать эту. Потом ветер задул с новой силой, они опять залезли в единственную теперь палатку и решили, что раз такое дело, надо "бить в бубен". В смысле, выпить, отчасти для поддержания настроения, а отчасти с ритуальными целями, дабы попытаться умиротворить Мать-Моржиху - северное божество, ответственное за погоду. Выражения "бить в бубен" и "Мать-Моржиха" были неизвестно кем и когда подчерпнуты из пары-тройки романов советских времен о северных народах. Понятно, что никто по-настоящему во все это не верил. С другой стороны, кто сказал, что, например, древние греки искренне верили в Зевса или Афину? Скорее всего, образ их мыслей был примерно таким же - "конечно, разумный человек понимает, что это сказки, но... если можно поесть мяса и запить вином не просто так, а вроде как за компанию с богами, то отчего бы и не попробовать".
В бубен в тот раз ударили как-то особенно эффективно. Сколько лет прошло, а до сих пор приятно вспомнить, как они тогда все дико развеселились, до полной эйфории. За бортом продолжал бушевать первобытный космос, а в полузанесенном снегом шатре гремел банкет, совмещенный с концертом. Из выпивки, правда, была лишь фляжка разведенного спирта на десятерых, но усталость от счастливо закончившихся приключений опьяняла сильнее любой химии. Мир был ослепительно прекрасен. Центральный кол, увешанный очками и варежками, вызывал умиление как внешним видом, так и фонетически-смысловыми оттенками своего названия. Расчехлили заботливо укутанную гитару; обладатели слуха и голоса, в том числе Антон, принялись по очереди петь. Им подпевали на все голоса. Они тогда неплохо умели это делать, да и песни были далеко не самые примитивные... Музыкальные номера перемежалось историями, в основном о похожих приключениях, пережитых в разное время в прошлом. На смешных местах все хохотали до упоения, до колик в животе. Двое в углу (гм, а где у круглой палатки угол?) варили зачем-то гречневую кашу под какие-то сложные философские разговоры. Каша попыталась убежать, но ей не дали. Потом Антон, окончательно разомлев, лежал и глядел вверх, на мотающийся купол шатра, слушал шум ветра и разговоров вокруг... И вдруг он осознал, с пронзительной ясностью, что здесь и сейчас, в этих диких условиях, посреди снежной пустыни, в холоде и тесноте, но делающий вместе с друзьями общее, с виду бессмысленное, но на самом деле полное какого-то глубинного, высшего смысла дело - он на своем месте и потому счастлив. Он каждую минуту живет самой интенсивной жизнью, и для этого не нужно ничего сверхъестественного. Только эти горы, друзья и цель - пройти маршрут и вернуться.
...Да уж, счастие... Сколько лет прошло, и много ли от того счастья сохранилось? У всех семьи, работа, какая-никакая собственность. Все вроде прекрасно, за исключением одного: никто ни в какие горы давно не ходит. Сидим по норам. Работа-дом, дом-работа. Ну, иногда собраться и выпить, да только все как-то... безыдейно. Даже тосты произносить разучились. Правда, выпивание вечером в одиночестве начинает приобретать все более устойчивый характер. До алкоголизма еще далеко, но предпосылки имеются. Эх ты, господи... Антон вздохнул, потянулся и вылез из-под одеяла. Сегодня была его очередь отвозить детей в садик. Лена пусть еще поспит.
Кое-как растолкав сонных Дашу и Андрея, он направился на кухню и стал варить овсяную кашу. Вечно по утрам какое-то заторможенно-пессимистическое настроение, но если вдуматься, жизнь не так плоха, размышлял он, следя, чтобы каша не убежала. Вот, например, каких-то три-четыре года назад детей надо было кормить с ложечки, а потом убирать за ними. Приводить поле битвы в порядок. А сейчас сами поедят, а потом даже посуду в раковину отнесут. Там, глядишь, и на другие полезные дела надрессируем... хотя почему, собственно, "надрессируем". Они уже и сами кое-что соображают. Постепенно превращаются в разумных и сознательных граждан...
Опять же, вот и солнышко из-за деревьев выглянуло. Сияет себе на небе. Небо хоть и позднесентябрьское, но находится, между прочим, над штатом Калифорния, и поэтому имеет безмятежно-голубой цвет. Погода, как в Крыму в бархатный сезон. Разве что вместо теплого Черного моря тут вечно холодный океан, куда могут залезать лишь серфингисты в гидрокостюмах и почему-то еще толстые мексиканские дети... а, ччерт!.. пока он предавался философским размышлениям, каша закипела и полезла из-под крышки. Антон еле-еле успел сдернуть кастрюлю с плиты и предотвратить окончательную катастрофу. В итоге детям хватило, а ему осталось чуть-чуть на дне. Вот так, нечего зевать, мыслитель нашелся...
Потом они погрузились в машину. Ехать было минут десять, а если бы не перекрестки и светофоры, вышло бы пять. Но пешком все же было бы далековато. Вечно так, гоняешь машину по поводу и без. Дальше было, как всегда - запарковались, старшая Даша вылезла сразу, а младший Андрей замешкался. Антон тоже вышел, чмокнул обоих в щеки и посмотрел им вслед, когда они заходили внутрь. Потом он опять завел мотор, и еще через двадцать минут, проехав тридцать с лишним километров, вошел под своды родной фирмы.
Компания "Зиллион" встретила его, как всегда, тихим гудением многочисленных компьютеров. В больших светлых залах, разгороженных на кубики, люди всех национальностей и цветов кожи сидели, глядя в экраны. Антон был одним из них - бойцом гигантской армии программистов, дислоцированной в знаменитой Силиконовой долине и постоянно растущей за счет притока людей со всего мира. Иногда казалось, что американцы тут уже в меньшинстве. Новички из Азии и Европы прибывали по временным рабочим визам, часто с мыслью просто поработать пару лет, посмотреть на другую страну, зашибить денег - а там видно будет. В результате большинство оседало тут навсегда. Правда, далеко не все становились американцами по духу. Оказывается, можно было очень неплохо жить, контактируя с местным обществом почти исключительно по работе. Антон тоже так делал, при каждой возможности старался съездить в Россию, и ему до сих пор очень не хотелось думать о себе как об эмигранте. Но он прожил в Штатах уже четыре года, недавно после немалых усилий получил постоянный вид на жительство ("грин карту"), до родной Москвы в последнее время добирался не чаще чем раз в год... в общем, думать можно было что угодно, но по фактам выходило, что он, равно как жена и дети - ныне жители Америки.
Начальство, довольно симпатичная китаянка по имени Анжела, ненамного старше Антона, уже сидела на своем месте. Заметив его, помахала рукой. Пришла неизвестно когда и уйдет небось тоже после него, работящая ты наша. Причем что интересно: среди китайцев полно жутко работоспособных, но медленно думающих. Как говорится, не мозгами берут, а задницей. Эта же, на удивление, и пашет, и соображает неплохо.
А вот среди другой многочисленной здесь группы - индусов (мимо как раз проходило двое, один посветлее, а другой коричневый почти как негр) - наоборот, лентяев полно. Хотя иногда попадаются очень способные и деловые. Еще они в большинстве достаточно душевные ребята, и в этом плане ближе к русским, чем к американцам. Но все равно, некоторые считают, что когда в какой-нибудь фирме количество индусов превышает критическую массу, ее гибель от собственной бездеятельности неизбежна.
Ну, а что же русские?.. А черт их знает. Пьем и курим заметно больше остальных народностей, это видно сразу. В смысле работы, есть и лентяи, и талантливые трудяги. Но вот на командных постах, то есть там, где требуется сочетание реальных технических и лидерских талантов, наших что-то почти не заметно. В отличие от тех же индусов и китайцев. Такая примерно картина...
Ну-с, приступим... Опустившись в кресло, Антон набрал пароль, и два стоящих перед ним впритык больших плоских монитора засветились, показывая многочисленные окошки. Тут была и электронная почта, и работа, и - как же без этого - русская газета. Сперва он разобрался с почтой. Мэйлов со вчерашнего вечера нападало немного, штук пятнадцать, в основном объявления. От "завтра состоится доклад на такую-то тему" до "помогите разобраться, почему программа не работает". Антон частью cтер, частью отложил на потом эти письма, затем ответил на два адресованных ему лично. Из нью-йоркского отделения пришли, там у них уже день, успели ребята раскочегариться... Теперь следовало заняться собственно работой, но Антон, как с ним в последнее время нередко бывало, не выдержал и вместо этого полез в газету.
Чтение газет отвлекало от потока хоть и интересной, но бесстрастной, технической работы, а заодно кое-как связывало его с родиной. "Свои" новости по-прежнему интересовали его куда больше американских.
Сегодня, правда, ничего интересного в газете не сообщалось. Убили опять какого-то не то чиновника, не то бизнесмена... а президент кого-то по другому поводу поругал... Прокрутив заглавную страницу сверху вниз и ни за что не зацепившись, Антон было соблазнился бульварным заголовком в конце. Заголовок был идиотский, но рядом красовалась фотография симпатичной полуголой девицы. Однако уже занеся над ней мышку, он одумался. Ясно, что на девицу надобно было просто смотреть - что про такую можно еще написать? Так что он не без удовольствия посмотрел, а затем вернулся наверх, где, кроме новостей, был еще раздел политических комментариев.
В комментариях разные способные к литературе люди писали, что они думают о всяких важных событиях. Писали бойко, но было похоже, что большинство из них знают о том, что же там по-настоящему произошло, не больше своих читателей. А еще Антон начал замечать, что более яркие статьи стали чем дальше, тем больше сводиться к простой мысли, что нынешний режим плох (вариант: режим плох, хотя жизнь почему-то не очень плоха), а что будет дальше - неизвестно. Менее пессимистичные либо делали вид, что в России идет себе такая же скучная деловая жизнь, как в Европе или Америке, либо глухо бормотали о национальных традициях или невнятных происках заграничных недругов, но по поводу будущего тоже предпочитали благоразумно помалкивать. В общем, оптимизма в политике было мало, но Антон зачем-то продолжал о ней читать. Видимо, слишком давно в России не был - в недолгие визиты туда он это занятие сразу забрасывал. Почему-то на родине ему, как и большинству сограждан, совершенно не хотелось думать о том, кто и как ими управляет.
...Часы показывали одиннадцать. С газетами было давно покончено, и Антон уже почти два часа трудился в поте лица. Вернее, в напряжении глаз. Черт, в последние два-три года зрение вдруг стало заметно садиться - ясно, что все из-за этих буковок на экране. А что он за это получил? Вон, разве что, две почетные грамоты на стене висят. Антон откинулся в кресле и со смешанным чувством поглядел на два листка формата А4, с красивыми разноцветными надписями, напечатанные на цветном принтере и приколотые кнопками к стене. Хотя ладно - листки, конечно, смешные, но кому попало их не дают. Вице-президент один раз в своем докладе его разработку похвалил... Какое-никакое, а отличие.
Но все же - была вот эта удачная разработка, ну может еще одна неплохая. Приятно вспомнить, как он все это сам выдумал, вырастил с нуля, а теперь люди пользуются и уже друг другу объясняют, как там что работает. Но остальной его труд - какие-то бесконечные мелочи, суета, а в итоге вспомнить почти нечего. И на что жизнь уходит... Окончательно закопавшись в дебри программного кода, не желавшего правильно работать, Антон понял, что ему нужна передышка.
Он переключился на почту и глянул на свежие письма. О, что-то интересное!
Письмо от особы по имени Виктория Шварцман (русской, знаем мы эту Вику, в международном отделе работает) сообщало, что компания рассматривает вопрос открытия офиса в Санкт-Петербурге. Который в России, а не во Флориде. В связи с чем инженерам, владеющим русским языком, имеющим опыт собеседования с претендентами на работу и согласным съездить в оный город, предлагается немедленно ответить. За четыре дня каждому предстоит провести порядка пятнадцати-двадцати интервью. Поездка планируется через полторы недели.
Вот так, месяцами ничего не происходит, а потом бац - и не угодно ли слетать домой за казенный счет. Правда, не на пикник, а на работу, и довольно непривычную...
Антон какое-то время сидел в нерешительности. До сих пор он разговаривал всего-то с тремя кандидатами, каждый раз долго к этому готовясь и очень волнуясь, чтобы не облажаться самому. А тут такая толпа. Боязно как-то.
А фиг с ним, вдруг подумал он. Вряд ли кто-там будет особо разбираться. Да и вообще, не факт, что соберется толпа желающих поехать. Во-первых, русских в конторе мало. Во-вторых, срочность: по местным меркам полторы недели - это как в России завтра. А в третьих, из тех, кто здесь давно сидит, далеко не все рвутся на родину, даже и ненадолго. Но вот проэкзаменовать двадцать человек... я после этого голос не потеряю? Да нет, наверное - это же они отдуваться будут, кандидаты то есть. Ладно, кажется, решился...
Оставался, правда, еще вопрос с собственной семьей, но тут удалось договориться на удивление быстро. Все-таки, положа руку на сердце, Лена гораздо чаще могла поставить его интересы впереди собственных, чем он - ее. И сейчас она сказала по телефону "конечно, поезжай", несмотря на перспективу провести больше недели одной с двумя детьми. "Ладно, потом как-нибудь сочтемся. Надо будет ей обязательно подарок призвезти" - благодарно подумал Антон, кладя трубку. Он отправил ответ Вике и вернулся к заевшей программе.
* * *
Через полторы недели, в субботу рано утром, в аэропорту Сан-Франциско он сел на самолет авиакомпании "Дельта". Все набранные в поездку "десантники", командование которыми возложили на индуса по имени Ананд с непроизносимо длинной фамилией, попали на разные рейсы. Антону предстояло добираться до Москвы в одиночестве, двумя самолетами с пересадкой в городе Атланта, а от Москвы до Питера ехать на поезде.
До Атланты он долетел часов за пять. Рейс в Москву отправлялся из другого терминала, в противоположном конце аэропорта. Чтобы размяться, Антон решил дойти туда по подземному тоннелю для пешеходов. В результате тащиться пришлось километра полтора - таким огромным оказался этот полный народа транзитный караван-сарай. А город-то - меньше нашего Ростова... Второй самолет провисел в воздухе десять часов, за которые день с ночью поменялись местами, а Антон, как всегда, слегка одурел от бесконечного сидения в кресле. Наконец, вынырнув из низких облаков, "Боинг" со стуком коснулся колесами бетонки. Заревели двигатели, гася скорость на реверсе. За окном под серым небом желтела пожухшая трава, вдали маячило серо-коричневое здание аэропорта... приехали, наконец. Привет, родина.
Паспортный контроль и получение багажа прошли довольно резво; мордатые таможенники скользнули по обладателю единственного маленького чемодана ленивыми взглядами, и только. На улице было облачно и прохладно, воздух был по-осеннему прозрачным и бодрящим. Антон с наслаждением вдохнул полной грудью. Да, пахнет не так, как в Штатах, и первое, что чувствуется - запах выхлопов. А ведь все равно приятно... Было пасмурно, за высоким бетонным забором шумели самолеты. "Нигде нет неба ниже чем здесь... нигде нет неба ближе чем здесь" - всплыла в памяти строчка из песни.
Когда он добрался до дома, в Калифорнии была ночь. Там все давно спали - кроме Лены, ждавшей его звонка. Сообщив жене, что с ним все в порядке (иногда он не знал, радоваться или раздражаться на то, что его так опекают), Антон положил трубку и почувствовал, что его тянет в сон. Москва, о которой он мечтал столько времени, была вон там, за окном. И погода была для октября вполне ничего. "Славная осень! Здоровый, ядреный воздух усталые силы бодрит...". Некрасов. Давным-давно в школе учил. Теперь уже как-то не верится, что вот здесь, куда сейчас прибыл с кратким визитом, я когда-то учился в школе... Из-за облаков время от времени выглядывало солнце. Гуляй - не хочу... но сил на возобновление знакомства с родным городом не осталось. Ладно, посидим дома. Главное, прямо сейчас не разоспаться, а начать поелику возможно переходить на местное время.
В этот момент зазвонил телефон. Мама взяла трубку, послушала и сказала:
- Тебя. Надо же, какой спрос - не успел приехать...
Звонил Сергей, которому Антон еще из Америки сообщил о приезде. Тот самый, с которым они когда-то студентами прошли вместе шесть или семь сложных походов, в том числе тот, достопамятный, на Полярном Урале, где в одну из ночей сражались с порванной палаткой. С тех пор, правда, многое изменилось. Антон уже не первый год обретался за границей. Серега же, который в свое время учился в Бауманском институте на кафедре двигателей внутреннего сгорания, в итоге оказался инженером в фирме, которая занималась всевозможной компьютеризацией. Там он работал над вещами, не имеющими ни малейшего отношения к двигателям, но все же требующим приложения кое-какой конструкторской мысли. Год назад его сделали руководителем небольшой группы, а теперь в ней уже было человек двадцать. Судя по тому, как Сергей командовал в двух походах, где его выбирали руководителем, из него должен был выйти хороший менеджер - честный, ответственный, планирующий все детали, заботящийся о своих подчиненных. Слуга царю, отец солдатам.
Вот только эта работа совсем его засосала, и туризм, который свел вместе его, Антона и остальных, он давно забросил. Сделался из героя-путешественника офисным червем... да ладно, все мы хороши. Какие тут к черту путешествия, а в особенности совершенно необходимая подготовка к оным. Какое планирование маршрута, подбор снаряжения, тренировки, когда домой Серега теперь добирался не раньше одиннадцати, а отпуск с трудом выцарапывал на неделю-полторы?
- Привет, Антон, - бодро сказал Сергей. - С приездом. Ну как, нормально долетел?
- Привет! Да в общем, нормально, долго только.
- Ну, ты у нас привычный, - усмехнулся Серега. - Как тебе Москва-то?
- Да... как обычно. Вроде пару каких-то новых высотных зданий по дороге заметил, а в остальном все по-прежнему. Вот только копают что-то без конца на Ленинградском проспекте.
- Может, расширяют. Или чинят.
- В мой прошлый приезд они, по-моему, в тех же самых местах чинили...
- А ты думал. Надо же людей работой обеспечивать.
Они договорились насчет встречи после возвращения из Питера, а потом Серега полюбопытствовал:
- Ну ты как, готов к миссии?
- Более-менее. Да и не один же я там буду.
- А что, много вас таких приехало?
- Человек десять.
- Ух ты, а зачем так много?
- Да, понимаешь, у фирмы политика, что каждого кандидата должно допросить от пяти до шести действующих сотрудников. И окончательное решение принимается по сумме мнений. Это не везде так, но у нас вот такая.. демократическая система.
- Демократия... - по голосу почувствовалось, что Сергей скептически улыбается. Он помедлил, но, видимо, решив, что говорить, так уж все, продолжил: - вот скажи мне, по-честному, много ли для компании от нее толку? Хотя, конечно, я очень рад, что ты в результате до нас доехал, - сейчас же поспешно добавил он.
- Как это "много ли толку"? А ты что предлагаешь?
- Ну, не проще было послать одного-двух специалистов, и они бы и отобрали, кого нужно. Я как-то даже не очень представляю, как у вас там все эти мнения суммируют. И потом, дело, по-моему, слишком важное, чтобы кому попало доверять. Тебя-то я, конечно, не имел ввиду... А без этой вашей демократии все просто - один опытный человек посмотрел и решил. Я, например, всю свою группу так набирал.
- Понятно. Сейчас, соображу... - Антон задумался, вдруг поняв, что он до сих пор никогда толком не пытался сформулировать свое мнение по этому вопросу. Действительно, доверить такое дело каким-нибудь раздолбаям, которых везде хватает... потащат они к себе своих дружков, ничем не лучших, и на этом все закончится. Но с другой стороны, у них-то на фирме таких как раз мало. Может, потому и мало, что сами же их не берем? Что здесь причина, а что следствие?
- Это, вот что, от ответственности самих сотрудников зависит, - сказал он и почувствовал, что, кажется, нащупал объяснение. - Надо, чтобы они серьезно относились к задаче. Понимали, что если возьмут идиота какого-нибудь, самим же потом придется расхлебывать. Исправлять все за ним. Все равно, что в поход взять неизвестно кого и потом его на себе тащить... Ну и чтоб умели отличить действительно умного от успешного имитатора. Ты, небось, с такими сталкивался, кто всяких красивых слов много знает, а делать ни черта не умеет?
- Ну да, бывало...
- Вот, по-моему, полезно, когда несколько человек по очереди с ним разговаривают - кто-нибудь да раскусит. Точно так же и всяких блатных не пропустят. И потом, у нас же сейчас довольно большая очередь желающих устроиться. И если бы только менеждеры ими занимались, у них бы просто ни на что больше времени не осталось.
- Красиво излагаешь... - скепсиса у Сереги немного поубавилось, но он не сдавался. - Но что-то мне не очень верится в таких вот сплошь ответственных граждан. Да и потом, в нормальной фирме у каждого своей работы полно, и если на него еще эту вашу приемную комиссию навесить... Либо он в одном месте будет халявить, либо в другом, либо надорвется.
- Насчет "надорваться"..., - Антон опять призадумался. - Я так понял, если наверху для этого есть, так сказать, политическая воля, и процесс нормально организован, все не так страшно. Навык появляется. Приходишь в назначенное время, разговариваешь, выходишь, решаешь, годится человек или нет, пишешь небольшое обоснование, и все. Вся процедура часа на два. Один раз в неделю два часа - не такая уж потеря времени.
- Красиво это у тебя выходит, - задумчиво повторил Серега. - И не придерешься ни к чему... Ладно, может, у вас действительно каким-то чудом так оно и есть. Но посмотрим, что будет лет хотя бы через пять. Когда всех таких умных и ответственных вы, как пылесосом, высосете, и придется с обычным народом работать. А старый состав обленится и перестанет так уж болеть за общее дело.
- Не знаю... пока вроде такого незаметно, но вообще-то я об этом не думал.
- Вот подумай. Ладно, счастливо тебе съездить, - и, довольный тем, что последнее слово все-таки осталось за ним, Серега распрощался.
Повесив трубку, Антон какое-то время продолжал размышлять. Будет очень обидно, если пророчества Сереги сбудутся. Хотя кто знает, что случится даже и сейчас, если, допустим, что-то пойдет не так и им всем резко урежут зарплаты. Сохранится ли та же высокая мораль... "Делай, что должно, и будь, что будет" - вспомнил он. Не будем заранее расстраиваться. И будем делать, что должно. Просто, даже банально... но помогает.
Остаток дня он провел в общении с соскучившимися родителями и каких-то вялых и полуосмысленных действиях, призванных побороть желание спать. Наконец, около полуночи он погрузился в "Красную стрелу", зашел в свое купе, блаженно вытянулся на полке и тут же заснул.
На следующий день с утра, еще окончательно не придя в себя и время от времени сам удивляясь тому, где и чем занимается, Антон сидел в комнате арендованного офиса и экзаменовал первых претендентов. Причина спешности поездки и неожиданного обилия кандидатов давно разъяснилась. Оказалась, что некая другая крупная американская софтверная фирма недавно решила закрыть свое отделение в Питере. Дела в этой компании в последнее время шли плохо, весь высший менеджмент сменили, новое начальство решило сокращать расходы, и русские "попали под раздачу". Десятку-полтора лучших сотрудников предложили, правда, переехать в пражское отделение. Но переезжать почти никто не захотел - выяснилось, что тут их тоже вполне могут трудоустроить. Возможно, даже на лучших условиях. По крайней мере, "Зиллион", росший и искавший таланты по всему миру, отозвался сразу.
Большинство кандидатов Антона приятно удивили. Если быть совсем честным с самим собой, он был отнюдь не уверен, что сумел бы быстро справиться со всеми теми вопросами и задачами, которые он и остальные "десантники" им подсовывали. А эти молодцы - напрягались, но в основном вытягивали.
Три дня пролетели быстро, работы было навалом, и города за это время Антон почти не увидел. Потенциальные сотрудники шли и шли, поскольку начальник миссии, оказавшийся редкостно дотошным, решил воспользоваться удобным моментом и обработать здесь всех, кого только можно. Поток иссяк лишь в середине завершающего, четвертого дня. Антон дописал последний отчет и почувствовал необыкновенную легкость, как когда-то после экзаменов. Наконец-то, свобода, пора грабить город!
Правда, разграбление, по нынешним скучным временам, их доблестному войску заменили автобусной экскурсией. Но и это было неплохо. Погода, до этого мрачная и дождливая, вдруг улучшилась, и Питер предстал перед ними во всей своей классической строгой красоте. И даже видные во многих местах невооруженным глазом прорехи, ветхие здания, неизвестно сколько лет ждущие ремонта, не могли испортить его очарования. Величественный простор Невы, шпиль Петропавловской крепости, Зимний дворец, Дворцовая площадь, опять Нева, Инженерный замок, набережные каналов... Антон чувствовал, что ему нравится этот город, непохожий ни на один другой в России, и жалел, что уже пора уезжать. Ну да ладно, если получится с открытием отделения, то, наверное, доведется ему тут еще побывать.
Следующим утром, в серых рассветных сумерках, он вышел из поезда на Ленинградском вокзале. Деловая часть закончилась, и оставшиеся до отлета в Америку два дня можно было с чистой совестью потратить на развлечения. Оставалось только решить, какие.
Глава 2. Снежная королева
Они договорились встретиться у памятника Пушкину. Вполне в юношеско-романтическом духе. Ага - юношеское свидание "тех, кому за тридцать": программиста и менеджера, у коей завершился очередной рабочий день. Прибавить к этому прошлые отношения. И то, что оба ныне связаны супружескими узами, у одного двое детей, а у другой, кажется, один. Антон вообще не понимал, зачем он это делает. Позвонил скорее по инерции, потому что раз уж приехал, вроде как неправильно не встретиться с теми и с этими. Когда еще в следующий раз шанс выпадет. Ну и... просто хотелось пообщаться с какой-нибудь неслучайной и неглупой женщиной.
Позвонил - и встретил на том конце провода неожиданно радостный прием. "Привет! Ты где? Ой, как я рада тебя слышать... Давай встретимся! Ты завтра можешь?" и так далее. Отказываться было глупо, и поэтому теперь Антон прохаживался под бронзовым Пушкиным, как студент, время от времени поглядывая на часы.
Юля опаздывала. Она позвонила по мобильному и сообщила, что выехала позже и едет медленнее, чем надеялась. Ну ладно, спасибо прогрессу, можно спокойно погулять по округе, вместо того, чтобы идиотически торчать на месте.
Светило неяркое осеннее солнце, на Тверской шумел поток автомобилей, вокруг стояло и прохаживалось множество людей, по большей части молодых. Все было почти так же, как тринадцать лет назад, когда они впервые встретились. Антон вдруг почувствовал, что время словно покатилось вспять, и стал вспоминать...
* * *
Да, значит они встретились, когда оба были на первом курсе, тринадцать лет назад, в феврале, на чьем-то дне рождения. Не то чтобы он тогда влюбился в нее с первого взгляда, но она ему определенно понравилась. Красивая... ну, скажем сейчас объективности ради, не фотомодель - но как минимум очень симпатичная девушка. Чуть выше среднего роста, с длинными светлыми волосами и серо-голубыми глазами, блестевшими каким-то особенным мягким блеском. Таких глаз Антон больше ни у кого не видел… С отличной фигурой. Очень энергичная, живая и общительная, со смехом, как заливистый колокольчик. Телефон она дала ему без проблем. После этого они встретились раз, другой... и внезапно Антон обнаружил, что он без этого уже не может.
С Юлей он всегда чувствовал себя как-то необычно. Словно бы переходил в другое состояние сознания, которое он про себя называл "романтикой". В этом состоянии все вокруг становилось более ярким, глубоким, интересным, как будто действовал легкий и одновременно мощный наркотик. И все, что было нужно для перехода - лишь встретиться и пойти куда-то.
Они просто гуляли вечерами по городу. У Юли был настоящий талант по части выбора маршрутов. Москва, может, и не самый прекрасный город мира, если смотреть на нее беспристрастыми глазами. Но во время их прогулок она делалась другой. Прозрачной и тихой; погруженной в мягкие сумерки или светящейся огнями… Куда-то пропадали вечные спешащие толпы и стада машин, возникали из ниоткуда спокойные переулки, уютные дворики, просторные набережные... О чем-то они разговаривали, и это было ужасно интересно обоим. Хотя Юля еще умела как-то так тонко похвалить собеседника, что Антон сам иногда удивлялся, до чего он делался разговорчивым и остроумным в ее присутствии. Пару раз лил дождь, и они прятались от него под одним зонтиком. Ходили в кино, в театр, на какие-то выставки. В общем, внешне все было как обычно, а внутренне - так, что хотелось еще и еще.
Ради Юли он научился играть на гитаре и петь. Кое-как бренькал он и раньше, но тут вдруг оказалось, что есть для кого стараться, и Антон неожиданно открыл в себе неплохой голос и какой-никакой исполнительский талант. Они потом ему не раз бывали полезны совсем в других обстоятельствах.
И все было бы дивно хорошо... но сначала тихо, а потом все отчетливее в их отношениях зазвучал странный диссонанс.
Как любой юноша семнадцати лет, Антон хотел не одних лишь романтических прогулок с так нравящейся ему девушкой. Но Юлина взаимность, как постепенно выяснилось, не шла дальше этих прогулок и разговоров. Ей с Антоном было интересно, даже очень, но не более того.
Сейчас-то ему было ясно, что такое случается, особенно при большом выборе поклонников. Каждый молодой человек нравится, но, как бы это сказать... не целиком. Но тогда он не мог себе представить, что можно с кем-то проводить время так, как они его проводили, а дальше - ничего. То ли он был о себе слишком высокого мнения, то ли не понимал, как можно не ответить любовью на любовь. А может быть, его любовь была тогда, как бы сказать, неубедительна. По крайней мере для такой привлекательной и одновременно самостоятельно-волевой девушки, какой при более пристальном рассмотрении оказалась Юля.
Если знакомство достаточно близкое, физическая тяга женщины к мужчине или включается довольно быстро, или не включается вовсе. Так что по-хорошему Антону давно следовало бы понять, что ему тут ничего не светит, и сделать выводы. Вернее, сделать ноги. Но он этого не мог или не хотел понять, а спросить боялся. Правда, Юля и позже всегда отвечала на подобные вопросы очень уклончиво. То ли жалела, то ли это у нее вообще стиль был такой - всеми силами уходить от ответа на неудобные или неприятные личные вопросы. И Антон каждый раз чувствовал, что выставит себя дураком или занудой, если все-таки будет добиваться ответа.
В результате они продолжали встречаться, но общение почти не выходило за рамки дружеского. Юлю можно было взять под руку или немного обнять за талию, но от попыток перейти к более серьезным действиям она мягко, но непреклонно уворачивалась. А когда после романтической прогулки наступал момент расставания у двери ее подъезда, она еще что-то говорила, улыбалась, а потом поворачивалась и... все. Дверь захлопывалась, и Антона пробивало острое ощущение собственной несчастности. Он просто не знал, что делать. Хотелось завыть, глядя в небо. Постепенно это ощущение слабело, но до конца не проходило. Он сколько-то дней мучался, потом звонил ей опять, они опять встречались, и все повторялось снова.
Через несколько месяцев он все-таки не выдержал и решился спросить ее напрямую. Или что-то такое сам сказал... достаточно глупо звучащее. Обиженно-агрессивно. Юля ничего не ответила - она вообще почти всегда уклонялась от конфликтов. Тут было то же самое, что с ответами на неприятные вопросы. И они распрощались. Как ему тогда показалось, навсегда. Почему-то в метро, на станции "Комсомольская". Что-то сказали друг другу напоследок, а потом он долго, не отрываясь, смотрел на нее, пока не подошел поезд. Не мог отвести взгляда от ее длинных волнистых золотых волос, от прозрачных глаз... Снежная Королева, почему-то подумал он. Что-то она сделала с моим сердцем. Юля смотрела на него как-то непонятно. Сочувствующе, наверное. Подъехал поезд, двери открылись и закрылись, поезд загудел, втягиваясь в туннель... все.
Оказалось, не все. Месяца через четыре-пять Антон не выдержал и позвонил снова. Он совершенно не мог вспомнить, о чем и как они тогда говорили. Похоже, она была рада. Или, что более вероятно, не придала ни расставанию, ни возвращению того значения, которое придавал им он. А дальше было примерно то же самое, что раньше, но все-таки с небольшими положительными сдвигами в его пользу. Она, кажется, стала ценить его немного больше.
Вот только разница оказалась слишком маленькой, и скоро Антон опять впал в отчаяние. От этого отчаяния ему пришла в голову сумасшедшая для него, с его спокойным и рациональным умом, идея - попробовать сыграть, так сказать, красивую страсть. Некоторые овладевают искусством обольщения и нужным для этого актерским мастерством неосознанно, но Антон так не умел. Хотя в этом случае и игры-то особой не требовалось - просто показалось, что если он сможет как-то выразить то, что у него и так было в душе, другими, необычными, красивыми словами - контакт все-таки включится, лед треснет...
Стоял не то конец февраля, не то уже начало марта, но весной еще не пахло - на улице было морозно и ветренно. Они встретились. На Юле была белая шуба, и волосы красиво рассыпались по ней. Куда-то они опять пошли. И дошли почему-то до набережной Яузы. Было уже темно, на набережной не было ни души, и лишь редкие машины время от времени проносились мимо. Машин в Москве было тогда еще сравнительно немного. Иногда порывами налетал ледяной ветер. Словно напоминал, что на улице долго не продержаться, и торопил: сейчас или никогда.
И Антон решился. Словно с разбега прыгнув в ледяную воду, он вдруг начал говорить какие-то слова, каких раньше никогда никому не говорил. Впрочем, и позже тоже. Наверное, это был сбивчивый монолог, но он был красивый, это точно. Правду сказать, Антон поработал над его подготовкой, позаимствовав слова и обороты из разных источников - в лирической поэзии он кое-что понимал. И когда он произносил это свое объяснение в любви, он, конечно, где-то играл. Но играл с чувством, и это чувство чем дальше, тем больше его захватывало. Оно становилось им самим, оно усиливало то, что уже было. Юля слушала... наверное, ей тоже таких слов не говорили ни до, ни после. Кажется, она ничего не отвечала, да ответа в общем и не требовалось. Все-таки до "будь моей вот прямо сейчас" в финале Антон не дошел - он к тому моменту совсем выдохся. Это был какой-то огромный выброс энергии; игра оказалась не игрой. Юля это чувствовала - она держала его за руку, прижималась к его плечу и время от времени смотрела на него с каким-то странным, новым выражением. А Антон... он был, наверное, счастлив, но уж очень измучился и замерз на проклятом морозе. Они доехали до ее дома и, как всегда, расстались в подъезде. Дома были родители, так что возможности какого-то продолжения все равно сейчас не было. Антон, опустошенный, побрел домой, еле успев на последний поезд метро. Он думал, что, кажется, вот наконец получилось, но как-то неуверенно. И одновременно ощущал, что теперь любит ее, или зависит от нее, сильнее. Что произнесенные слова рикошетом вернулись к нему самому...
Увы, на следующий день оказалось, что все-таки не получилось. Эффект исчез. По телефону Юля звучала холодно-невнятно. Встретиться она была вроде бы и не против, но не сегодня. Нет, и завтра, наверное, тоже не получится. Нет, я не знаю точно, когда освобожусь, так что лучше, наверное, сейчас не договариваться. Давай ты мне завтра перезвонишь? Ну ладно, пока, мне уже бежать надо. Назавтра Антон перезванивал несколько раз, но без толку - Юли не было дома, и ее родители были не в курсе, когда она появится. В очередной раз положив трубку, Антон понял, что все бессмысленно. За окном чернела зимняя ночь. По-настоящему плохо ему было час назад, теперь же было просто тоскливо. Строчки из старой песни Цоя, как будто простенькой и наивно-подростковой, но не забывшейся до сих пор (не так уж проста, видать) сами по себе крутились в голове.
Твои родители давно уже спят, уже темно.
А ты не спишь, ты ждешь, когда зазвонит телефон.
И ты готов отдать все за этот звонок,
Но она давно уже спит там, в центре всех городов.
Проснись, это любовь, смотри, это любовь, проснись, это любовь...
После такого удара можно было только окончательно уйти. И Антон ушел.
...А через несколько месяцев опять вернулся. Это было ненормально, но это было сильнее него. Потом эти расставания-возвращения повторялись еще раз пять. Впору было измерять в них время, как удава в попугаях.
Антона каждый раз сбивало с толку то, что сразу после того, как он опять появлялся, Юля искренне радовалась и позволяла ему заметно больше, чем раньше. Поэтому ему, слепому, как всякому влюбленному, начинало казаться, что вот, наконец, теперь все распрямится и будет хорошо... Но вместо этого все быстро возвращалось к почти прежнему состоянию. У Юли, хотела она сама того или нет, просто проходило влечение к нему.
Друзья, даже явно менее привлекательные с женской точки зрения, давно успели поменять по нескольку подружек. Если бы они узнали, что Антон все так же штурмует свою недоступную вершину, то сильно удивились бы. Лишь после второго возвращения он в первый раз поцеловал Юлю. Это опять было у дверей ее подъезда. Все было почти так, как раньше, но потом, когда она уже сказала "пока", он вдруг смог... что? как-то по-новому, по-другому на нее посмотреть. И она поняла, тоже ответив каким-то другим взглядом. И не сопротивлялась, когда он сделал к ней шаг, привлек к себе и поцеловал в губы.
Первый, однако, поцелуй. Через полтора или два года после начала знакомства. Памятник мне надо поставить за упорство, думал теперь Антон с ностальгической усмешкой. И до сих пор-то неизвестно, был ли в этом бесконечном штурме какой-то смысл, или так, дурость одна, ошибки молодости...
...Да, и оказалось, что целоваться она умеет как-то очень ловко. Он это даже со своим минимальным опытом понял. Интересно, что мысль о том, где она так научилась, его не особенно взволновала. Не то, что в начале их знакомства. Он помнил, как тогда ревность (как теперь ясно, вполне обоснованная) била его иногда, словно током. А теперь перестала, потерялась где-то по дороге.
После этого чуть ли не в первый раз Антон почувствовал какое-то удовлетворение достигнутым. Альпинист, целую вечность карабкавшийся по отвесной стене, выбрался, наконец... ой, да ну их, эти горные аналогии. Он уже начал понимать, что бесконечно затянувшиеся отношения не могут взять и закончиться счастливым гармоническим союзом. Но поделать с собой ничего не мог.
Наверное, и Юля не могла с собой ничего поделать. Капля камень точит - он тоже стал ей нужен. "От тебя идет энергия", как-то сказала она, и Антон понял, что нечто такое действительно есть. Нечто, оправдывавшее в ее глазах всю эту нервотрепку. Но "сделался нужен" не означало "полюбила"...
После третьего ухода и третьего возвращения она стала иногда позволять ему немного больше, чем просто поцелуи. В первый раз увидев и потрогав Юлину грудь - словно два волшебных опаловых сосуда, мягко светившихся в полумраке комнаты, где они укрылись от любопытных родителей - Антон испытал почти потрясение. И еще день после этого он был счастлив постоянно, каждое мгновение. Такого он не испытывал ни до, ни после... Но постепенно, и чем дальше, тем больше ему начало казаться, что Юля соглашается на ласки с ним через силу. Его исступленные объятия стали превращаться в мучение для обоих. Ему хотелось большего, а ей уже не хотелось и того, что было.
Потом он опять ушел. Надолго, чуть не на полгода, опять решив, что все, больше никогда не вернется. И тут даже умудрился завести знакомство с другой девушкой. Все-таки он не окончательно свихнулся на Юле. Девушку звали Света, она была довольно симпатичной, и Антон ей явно очень нравился. Или даже больше, чем нравился. Антон, измученный и элементарно неудовлетворенный, было соблазнился... и почти сразу обнаружил, что со Светой, такой милой и доброй, ему чего-то не хватает. То ли влечения, то ли того, что поважнее. Он понял, что, оказывается, когда он сам не испытывает любви, то все у него получается как-то либо вымученно, либо механически-неинтересно, и оставляет после себя странное муторное послевкусие. Ужасно, если Юля чувствовала с ним нечто подобное. Но он-то, как только понял, что не идет и не пойдет, сразу же честно сказал Свете об этом. Вернее, постаравшись пощадить ее самолюбие, сказал, что на самом деле любит другую, но с той размолвка вышла, и он, вот... В общем, попросил прощения. Им обоим какое-то время после этого было плохо и тоскливо, но в итоге они разошлись мирно и навсегда. Антон потом не раз с тихой грустью вспоминал Свету и мысленно желал ей счастья, какого только возможно.
Он опять вернулся к Юле, и опять было все то же самое. Наконец, как-то в конце мая он уговорил ее съездить к нему на дачу. Довольно большой, частью даже покрытый лесом участок остался у них от деда-профессора, светлая ему память. Правда, старый деревянный дом на фоне быстро возникавших рядом новорусских хоромов казался теперь скворечником, но Антон все равно очень любил его.
Стояла теплая и пасмурная, как бы задумчивая погода, временами накрапывал мелкий дождик. Все вокруг было в изумрудной зелени, уже густой, летней, но еще совсем свежей, как бывает только в это время года. Цвели ландыши - в воздухе разносился тонкий аромат... Время перевалило сильно за полдень, когда они туда приехали. Дом стоял пустым. Они бесцельно побродили по участку, потом вошли в дом. Антон чувствовал, что надо что-то делать, но все отчетливее начинал понимать, что сделать ничего не может. Потому что ей ничего не хочется. Поднялись на второй этаж, в мансарду. Сели на низкую тахту. Наверное, он ее обнял, а дальше... да ничего не было дальше. Ничего, что было бы приятно вспомнить. Он понял, что не только она - он сам уже то ли хочет, то ли нет. Или так - какая-то его часть по-настоящему, страстно, любит и жаждет ее, а какая-то отчетливо понимает, что не судьба. От этой раздвоенности что-то внутри вскипало, хотелось вскочить, броситься, ломать и крушить... Наверное, так и надо было сделать. Раз в жизни хотя бы что-нибудь сломать. Будь он способен на безумства, может, Юля по-другому к нему бы относилась. Потом наступил какой-то ступор, когда все желания пропали. Антон просто лег ничком и лежал, мечтая лишь о том, чтобы вообще ничего не чувствовать и чтобы никто его не трогал.
Ближе к вечеру Юля как-то сумела растормошить его. Да, ночевать там не стоило - вспомнилась отчего-то концовка "Идиота" Достоевского. Он закрыл дом и вяло потащился за ней обратно на станцию. Прогулка его немного взбодрила, и поэтому в электричке, когда они уселись на жестких скамейках друг напротив друга, он вдруг задал вопрос, который (ну тоже идиот, прости господи) он почему-то боялся задать раньше. Или не знал, как сформулировать.
- Слушай, а у тебя... были мужчины?
Ответ, хотя он и подозревал нечто подобное, все-таки прозвучал убийственно.
- Конечно, - тихо и как-то просто ответила Юля.
Почти забытое чувство ревности вынырнуло откуда-то и прошило его раскаленной иглой. Потом Антон, видимо, на какое-то время опять впал в спасительный ступор и пропустил то, что она говорила в это время. А ей, видимо, захотелось выговориться или что-то объяснить. Когда нормальное восприятие вернулось, оказалось, что Юля рассказывает:
- ... мы ездили с друзьями прошлым летом на море. Жили в палатке на диком пляже недалеко от Туапсе. Там замечательно было - море, рядом чистая речка, и никого. То есть почти никого - было еще несколько таких же палаток неподалеку. Кто-то приезжал, кто-то уезжал. Однажды появился один новый парень, пришел к нам в гости, ну и потом... в общем... я с ним переспала. Сама не знаю, что меня толкнуло. Один раз, и все. А утром встала, вышла из палатки... и так мне почему-то тошно сделалось... не могу передать... так тоскливо... вот.
Антон вяло глядел вниз на свои руки и дальше, на грязноватый пол.
- Так это... не первый был? - наконец зачем-то выдавил он из себя.
- Нет. То есть да... ну, не первый. Вообще-то... глупо у меня это все сейчас получается. Я же тебе раньше рассказывала - меня родители воспитывали так, что, в общем, как у них, должна быть одна любовь на всю жизнь.
- Да, помню, ты говорила, - медленно выговорил Антон. Он еще тогда начал понимать, что на эту роль предназначен не он. Ну, кто же тогда?
- И был сначала... один человек, - продолжала Юля. - Я в него влюбилась. По-настоящему. Встречалась с ним больше двух лет. А потом... - ее голос начал помимо воли делаться нервно-раздраженным, - одним словом, он перестал быть для меня единственным и идеальным. Да вообще-то... раньше надо было понять. Не был он никакой идеальный, вообще раздолбай был по жизни! - Юля, кажется, даже ногой притопнула. - С ним надо было все время нянчиться, помогать ему постоянно... И сколько я с ним не возилась, все было бесполезно. Не могла я больше! Ну и... вот так.
- Да... - Антон не знал, что еще сказать или спросить. Он вдруг понял, почему его романтическое объяснение трехлетней давности так загадочно окончилось ничем. И еще он понял, что Юле, кажется, можно даже посочувствовать. Было похоже, что, хотя поклонников и опыта у нее куда больше, чем у Антона, ее отношения с мужчинами ныне в основном сводятся к не имеющим продолжения и ничего не оставляющим после себя эпизодам вроде этого, на море.
Но сил на сочувствие у Антона не было. Он сам, получается, был одним из этих поклонников, и притом не самым важным. Так, во всяком случае, ему казалось, хотя Юля могла думать и по-другому. И сейчас он чувствовал себя несчастнее некуда. Вопросы иссякли, и единственным желанием опять сделалось отключиться и вообще... не быть. Ничего не воспринимать и ни о чем не думать.
Юля сидела, опустив голову. Несколько раз она бросала на него быстрые взгляды исподлобья. Кажется, глаза ее подозрительно блестели, но Антону было все равно. Не думать... не воспринимать... не быть.
Прошло неизвестное количество времени. Поезд замедлил ход, в окнах поплыли огни вокзала. Москва. Немногочисленные пассажиры стали подниматься с мест и двигаться к выходам. Они тоже встали. Потом Антон нечувствительно оказался у спуска в подземный переход. Юле было вниз, в метро, а Антон жил недалеко от вокзала и мог дойти до дома пешком.
- Если хочешь, ты меня не провожай, - сказала она сочувственно. - А то можешь потом обратно на метро не успеть. Я папе позвоню, он меня встретит.
Антон, сгорбившись, тупо смотрел куда-то в сторону. Действительно, зачем. Все бессмысленно. Соберись, внезапно подумал он. Хоть напоследок соберись, скажи что-нибудь. Он как-то со скрипом распрямился и посмотрел на нее.
- I'll be back - сказал он по-английски.
- I hope - серьезно ответила она.
* * *
На самом деле, историческая фраза Шварцнеггера-Терминатора выскочила у Антона сама по себе. Назавтра, кое-как придя в себя, он решил - нет уж, теперь точно никогда. Не как раньше. Совсем. Надо заняться чем-то другим.
Все и вправду шло к тому, что надо заняться чем-то другим. Учеба в университете заканчивалась. Антон, еще с первого курса начавший работать в лаборатории и успевший полюбить занятия наукой, довольно быстро понял, что в нынешней России молодому человеку заработать этим на нормальную жизнь практически невозможно. Разве что если ты уже "звезда" и получил хороший западный грант на исследования. Но он звездой не был. Он был биофизиком по диплому, который скоро должен был получить, и программистом по факту. Причем программист из него явно был получше, чем биолог. Ему чрезвычайно нравилось писать программы, которые выискивают закономерности в длиннейших цепочках "букв" наследственности - белков, из которых состоят молекулы ДНК.
В этой работе бывали и мучения, и настоящее счастье. Он иногда чувствовал какой-то космический восторг, когда после долгих усилий, бесконечного перебора вариантов, отладки, проверок и перепроверок, очередной кусок программного кода начинал работать правильно, и на экране вдруг возникала эффектная и удивительно интересная картинка. Вот так удается иногда почувствовать себя творцом, и для таких мгновений реально - реально - стоит жить. Бывало, они с шефом, тогда доцентом, сейчас уже профессором, могли чуть не полночи просидеть, добиваясь сначала того, чтобы картинка возникла, потом разбираясь, не стоит ли за эффектом какая-нибудь дурацкая ошибка в программе, потом что-то улучшая и так далее, до бесконечности. Это походило на благородное безумие, и это был тот же самый романтизм. Только проистекающий из любви не к женщине, а к делу. Делу с большой буквы.
Да уж... это теперь тоже вопрос, бывают ли в природе вообще такие Дела. Хочется верить, что бывают. Скажем, изобретение какого-нибудь там лекарства от всех болезней. Кстати, генетика пока полезна в основном тем, что помогает понять причины, а в идеале, и вылечить некоторые заболевания. Но дела еще чаще, чем человеческие отношения, делаются скучными, надоедают, осложняются посторонними обстоятельствами... Это в конце концов произошло и с их работой. Начали иссякать новые идеи, а разработка старых зашла в тупик. Возможно, был тогда шанс из него выбраться, если бы они достали новые, более мощные компьютеры. Одолели не хитростью, как раньше, а грубой силой. Но на новое оборудование не было денег, как не было их и на сколько-нибудь приличную зарплату для Антона. Шеф как-то вертелся, нашел какой-то небольшой грант, по другой теме. Но этого и на него-то с трудом хватало, а у него была семья, дети. И вот в какой-то момент Антон ощутил, что повис в каком-то не то что вакууме, но разреженной атмосфере. Практически без дела и практически без денег.
Когда человек, любящий и умеющий работать, попадает в такое положение, то понятно, что где-то что-то не так. В случае с Антоном, как и с другими способными молодыми ребятами в России середины-конца девяностых, "не так" сделалось не с ними, а со страной (увы, и за следующие десять лет мало что изменилось, подумал Антон нынешний). Правительство России с какого-то момента посадило науку, заодно с образованием, на голодный паек. Объективности ради - нельзя сказать, чтбы эта самая наука, точнее система организации научной работы, оставшаяся от прошлых времен, ничем не заслужила такой участи. В ней, как и во всех остальных частях впавшей в маразм советской системы, было полным-полно дармоедов. Куча институтов и конструкторских бюро, где большинство сотрудников в рабочее время только и делали, что пили чай, вязали, курили и болтали, была никому не нужна. И то, что множество этих людей в новой России переквалифицировалось в предпринимателей, менеджеров, продавцов, курьеров и прочих бойцов крупного и мелкого бизнеса, вряд ли стало для кого-то большой потерей.
Но были ведь среди них и способные на реальные достижения! Это было ясно хотя бы потому, что их с удовольствием принимали в западных университетах и лабораториях, где деньги на науку, "рисеч", тщательно считали с самого момента ее появления, но в ее пользе никто не сомневался. Как минимум из-за того, что без науки нет хорошего образования, а без образованных, знающих и умелых людей любая страна может лишь качать нефть или выращивать бананы. В России же тупой каток реформ прошелся по настоящим ученым так же, как по всем остальным, быстро лишив большей части денег, перспектив, престижа... но главное - для многих действительно главное - возможности спокойно, не отвлекаясь, заниматься своим настоящим Делом. И кто их осудит, если в дилемме "или любимая работа, или жизнь на родине" они выбрали первое?
Антон же, как многие, оказался на распутье. На последних курсах некоторые его одногруппники подались работать в стремительно плодившиеся кругом новые компании. Деньги там платили неплохие - ребята постепенно начинали одеваться в хорошие костюмы и обрастать прочими атрибутами "крутизны". Однако то, чем они там занимались, сводились, по мнению Антона, всего к двум вещам - "продавание" и "погоняние". Продавали в основном сырье или сделанные не у нас товары, а погоняли опять-таки продающих. Может, кому-то это нравилось, но не ему. А с другой стороны, где было взять денег и чувства какой-никакой уверенности в себе? Не в научных же институтах, где жизнь теперь еле теплилась... Некоторые из его друзей-туристов занялись для заработка высотными работами - висели по полдня на веревках, что-то красили или герметизировали. Он до такого не дошел, но всякими одноразовыми погрузочно-разгрузочными работами ему позаниматься все-таки пришлось. Иначе осталось бы только клянчить деньги у родителей, у которых их и так было немного. Между прочим, он начал подозревать, что вольно или невольно эти чертовы бабки влияют и на отношение Юли к нему. Она-то уже работала в какой-то фирме и неплохо получала. И хотя она не была из тех, кто тянет деньги из кавалеров, древний инстинкт, говорящий, что мужчина должен быть хорошим добытчиком, так или иначе живет в любой женщине. В общем, вопрос о том, как ему заниматься тем, к чему лежит душа, и при этом не чувствовать себя неудачником, встал перед Антоном в полный рост.
Выход, похоже, оставался все тот же - попробовать попасть в какой-нибудь западный университет. Собственно, в пределе это означало пойти по стопам тех, кто в выборе между Делом и Родиной предпочел дело. Но с другой стороны, времена были уже не советскими, и отъезд на запад перестал равняться бегству без права возвращения. В последние годы из каждого выпуска у них уезжало туда по нескольку человек. Как правило, по студенческой визе, в аспирантуру, заниматься научной работой и писать диссертацию. То есть это не было никакой эмиграцией - вернуться можно было в любой момент. Правда, вернулись пока совсем немногие, большинство же предпочло делать дальнейшую карьеру там же. Но Антон так надолго не загадывал. И, в конце концов, помимо работы ему было просто интересно - а что там, за бугром?
Дозрев к лету перед последним курсом до этой мысли, он сначала не знал толком, куда сунуться. Начал шарить по Интернету, который тогда был в России еще в зачаточном состоянии, но уже заметно облегчал жизнь. В знаменитом Кембриджском университете в Англии нашелся интересный годичный курс, магистратура, по его специальности. Это вдохновило Антона: Англия близко, можно, наверное, на каникулы домой приехать, да и год - все-таки не три или пять, как было у тех ребят, которые ехали в Америку. Правда, сначала Кембридж показался ему чем-то слишком крутым, ему не по зубам. Все-таки какие там великие ученые работали, от Ньютона до Хокинга, одних Нобелевских премий сколько получили...
Но тут, в который раз, оказалось, что наглость - второе счастье. Знакомый парень с соседней кафедры, на два года старше, и тоже, кстати, спортсмен-турист, уже обретавшийся в Англии, помог ему, по старой дружбе, разобраться с процессом поступления. Как получить анкеты, где перевести и заверить всякие официальные бумаги и так далее. Без его подсказок Антон никогда бы не осилил всю эту непривычную бюрократическую процедуру. Но самым главным, как выяснилось, было сочинить на себя самого замечательные характеристики, от лица одного академика и одного весьма известного профессора с их факультета. Эти тексты, написанные хорошим английским языком, играли решающую роль, поскольку принимали в университет без вступительных экзаменов, фактически только по рекомендациям. Понятно, что занятые профессора, один из которых, кстати, из-за возраста уже слегка впал в маразм, сами в жизни такого бы не написали. Но они поставили под этими шедеврами свои подписи, и Антон был им за это очень благодарен. Параллельно с бумажной возней он занялся совершенствованием своего английского, чтобы сдать экзамен по языку. К счастью, он его и раньше знал неплохо - спасибо хорошей учительнице в школе и тому, что достало тогда ума не считать "инглиш" чем-то дурацким и бесполезным. Так что усиленных двухмесячных упражнений хватило, чтобы результат вышел достаточно приличным. Собрав наконец все бумаги, Антон запаковал их в большой конверт, отправил его по международной почте и стал ждать.
На успех он все равно не очень надеялся. Но через несколько месяцев вдруг пришло письмо, извещающее о первом положительном сдвиге. Его дело прошло какую-то начальную стадию отбора. Потом последовала еще одна или две. Самым напряженным моментом было получение стипендии - настоящей, чтобы хватило на учебу и жизнь. В России-то в те времена платное образование только зарождалось, а на западе оно всю жизнь было таковым. Так что мало быть принятым - надо еще найти деньги на оплату учебы, и немалые. Несколько тысяч долларов, или, в его случае, фунтов стерлингов в месяц.
Родителям Антона такие деньги и не снились, так что надеяться можно было только на свои мозги и везение. Как он потом понял, шансы его были весьма невелики: на этой стадии отсеивалось почти две трети абитуриентов. Наскрести столько и на сытом Западе не все могут. Но ему опять повезло - именно в этом году кто-то в недрах университета решил учредить всего три стипендии специально для "восточных европейцев". И каким-то образом, без всякого блата, Антон оказался в числе этих трех счастливчиков.
Е-мэйл с этой новостью пришел в конце июня, как раз тогда, когда Антон получил диплом. Потом пришло и официальное письмо, и он понял - пути назад нет. Впереди рисовался какой-то новый маршрут, с еще неизведанными вершинами и перевалами. Было немного страшновато, но очень интересно.
* * *
В сентябре, буквально за два дня до его отъезда в Англию, был день рождения старого, еще со школьных времен, друга Димы по прозвищу Алексеич (это было его отчество, почему-то намертво приклеившееся в виде клички. Возможно, в связи с солидными габаритами ее обладателя). Они решили совместить день рождения с проводами Антона. Обсуждали по телефону устройство мероприятия, и Алексеич как бы между прочим взял и спросил:
- Ну что, Юлю-то приглашать будем?
Вопрос, хоть Антон и сам задавал его себе несколько раз за последний месяц, застал его врасплох. Черт, и в самом деле, приглашать или нет. Понятно, что смысла нет, а все равно... хочется почему-то. Напоследок. Дима, бес-искуситель, терпеливо ждал на том конце провода. Антон, так и не придя ни к какому решению, вдруг вспомнил старый детский прием.
"Покажут часы четное число минут - приглашать, нечетное - нет", загадал он. Глянул на запястье... словно в насмешку, именно в этот момент цифры сменились с 19:59:59 на 20:00. Ладно, все-таки конечный результат четный.
- Ну, пригласи, как именинник, - как можно более безразличным голосом сказал он.
- Понял, - ответил Алексеич. - Как именинник, всецело постараюсь.
Праздновать собрались у Алексеича на даче. С шашлыками. Опять стоял теплый и пасмурный день, только уже не весенний, а осенний. Виновник торжества был за рулем свежекупленных Жигулей, "пятерки", и горд этим неимоверно. Он ждал в машине у метро "Выхино". Антон влез внутрь и поинтересовался:
- А где остальные?
- Да они недавно звонили. Раздолбаи. Чего-то там покупают и опаздывают. Минут на сорок, не меньше, - Алексеич был недоволен. Ему явно хотелось продемонстрировать всем свой новый экипаж и просто покататься на нем, а не торчать на заплеванной площади около метро.
- Слушай, знаешь что? - вдруг оживился он. - Все равно ведь все в машину не поместятся, а ехать тут минут двадцать. Давай я тебя туда заброшу... кстати, вместе с Юлькой, она вроде обещала быть вовремя. Как раз успеете там углей нажечь. А может, и шашлыки жарить начнете. Как тебе такой вариант, а?
"Сговорились они все, что ли" - подумал Антон. Хотя зачем им это нужно. Значит, видно, судьба. Можно, правда, отказаться - но надо ли?
- Ну, давай - протянул он, стараясь опять показаться безразличным.
Юля появилась буквально через минуту. Улыбнулась, поздоровалась... как обычно. Словно бы и не было ничего. Дима объяснил ей план действий - согласилась без вопросов. Заметно обрадовавшийся Алексеич завел мотор, они выехали с площади и вскоре выбрались на шоссе. По дороге Юля вовсю трепалась с Димой в своей обычной живой манере. Оба уже довольно долго работали, он в каком-то банке, а она в нефтяной что ли компании. Антона офисная жизнь не очень интересовала, он помалкивал и глядел в окно, на проносящиеся мимо деревья. Юлин смех было приятно слушать. Вот бы так все время ехать, и больше ничего...
По приезде Алексеич выгрузил из машины здоровенную кастрюлю с шашлыком, потом показал, где шампуры и дрова. Участок у них был - стандартные шесть соток, весь засаженный разными полезными кустами и деревьями. Костер надо было аккуратно жечь в углу у забора. Антон сложил с десяток щепок шалашиком поверх смятой старой газеты, поджег ее, и спустя несколько минут огонь уже весело трещал, пожирая поленья потолще. За забором хлопнула дверца машины, загудел мотор... они остались одни.
Юля нанизывала на шампуры кусочки мяса. До этого момента они обменялись в лучшем случае пятью репликами. Теперь Антон не знал, что сказать. Впрочем, к черту любезности. Он с ней достаточно поговорил раньше. Достаточно, чтобы иметь право молчать, когда хочется.
- Уедешь от нас... - вдруг сказала Юля. Похоже, с грустью сказала. Повисла пауза.
- Ну не насовсем ведь.
- Надеюсь...
- Да ну, в самом деле. Сейчас в этом смысле времена нормальные. Вернуться можно в любой момент.
- Это да. Только что-то из моих знакомых, которые уехали, пока никто возвращаться не хочет.
Опять повисла пауза. День словно застыл в задумчивом молчании - лишь продолжал потрескивать костер, да иногда чирикали воробьи. Они с Юлей сидели в двух шагах друг от друга, занимаясь каждый своим делом. И вдруг... словно какая-то сила толкнула Антона изнутри, разом отметая все "хочу - не хочу" и "стОит - не стоит". Он твердо посмотрел ей в глаза, и она ответила долгим взглядом блестящих, лучистых глаз. У него перехватило дыхание, и, разом забыв обо всем, он встал, шагнул к ней, взял ее голову в свои руки и стал целовать ее лоб, глаза, губы... Она не сопротивлялась - наоборот, отвечала ему. Окончательно отдавшись порыву, он стал целовать ее шею, спускаясь все ниже. Расстегнул блузку, или что у нее там было, стал целовать грудь... У Юли на лице, когда он несколько раз взглядывал на него, было какое-то странное выражение, нечто похожее на смесь мучения с наслаждением. Но все-таки, судя по тому, как она себя вела, наслаждения было больше. Хотя, мелькнуло в голове Антона, черт бы побрал ситуацию, когда ты постоянно, как параноик, думаешь о том, хорошо ей или нет... Мысль мелькнула и пропала, время остановилось. Забытый костерок догорал, а они все стояли, обнявшись и забыв обо всем на свете. Потом он снова стал целовать ее, и она снова стала отвечать ему, и ему захотелось большего, но не так чтобы очень сильно, а как-то... гармонично, что ли. Кажется, он мог, первый раз в жизни, как-то управлять этим желанием. Бог знает, чем бы все это кончилось, но тут за забором опять зашумела машина и послышались голоса высаживающейся компании. Пришлось оторваться друг от друга и поспешно привести гардероб в порядок.
Все время, пока ели, пили и веселились, у Антона было стойкое ощущение, что если их несчастные отношения когда-то и были близки к нормальным, то такой день был именно сегодня. Но форсировать события "на глазах изумленной общественности" его что-то не тянуло. Он вообще не знал, что дальше делать. "Если ты и получишь награду, то обязательно не ту, не там и не так". В смысле - послезавтра с утра самолет, вещи не собраны, родители жаждут напоследок наглядеться на единственного сына... и что теперь, все бросить и погрузиться в омут наслаждения? В какой-то момент он уже почти готов был сделать это, но потом все-таки одумался. Нет, товарищи, слишком долго я подчинялся этим порывам. Лучше уж теперь самому подождать. Не насовсем же я туда уезжаю, в самом деле. Но почему, почему именно сейчас? (да потому, что перспектива расставания. К тому же ты вроде как перешел для нее в иное, более высокое, качество. Это все усиливает женские эмоции, но не обязательно надолго. Просто ты тогда этого не знал...)
Всю обратную дорогу Юля прижималась к Антону, не обращая внимания на удивленные взгляды остальных. А и фиг с ними, со взглядами, победно думал Антон. Потом он проводил ее до дома. Остановились у дверей подъезда. Родители были дома и у нее, и у него, время было позднее, и было ясно, что лучше уж пока разойтись по домам. И было не менее ясно, что они расстаются надолго. Причем это расставание не прервешь телефонным звонком и поездкой на метро.
- Ну, когда же ты теперь приедешь? - спросила она. Антону показалось, что ее голос звучит как-то не так, как раньше.
- Не знаю, - честно ответил он. - Видимо, как финансы позволят. А... ты хочешь, чтобы я приехал?
- Хочу, - просто сказала она.
И Антон вдруг понял, что приедет, как только сможет.
* * *
В Англии было на что посмотреть и о чем подумать.
В лондонском "Хитроу" он еще не заметил ничего особенного. Ну, очень большой аэропорт, множество самолетов, толпы разноязыких людей, обилие ярких магазинов, но ничего принципиально нового. Окрестности аэропорта тоже были не бог весть что - бетонные коробки и асфальт, хотя и заметно почище, чем у нас. Но когда автобус "Хитроу - Кембридж" выбрался на безукоризненно гладкое шоссе, и по сторонам замелькали ухоженные поля, луга, огороженные каменными изгородями, на которых кое-где паслись классические белые английские овечки, аккуратные домики, рощицы... тут Антон начал понимать, что здесь многое действительно по-другому.
Вначале ничего, кроме обычного в таких случаях возбуждения и любопытства, он не чувствовал. Но вот через неделю или две, когда уже немного огляделся и обвыкся... Должно быть, у всякого русского человека, которому небезразлична его родина, на западе возникает ощущение смутного раздражения и на себя и на "них", которое можно передать в виде нескольких риторических вопросов. Ну почему у них все так чисто и красиво, а у нас нет??! Почему у них водители уступают дорогу пешеходам, а у нас нет? Самое главное, почему многие и многие стороны жизни - от дорожного движения до всяких бюрократических процедур - организованы понятно, рационально и так, что почти не отнимают времени? И т.д., и т.п.
Но с другой стороны, оказалось, что здешние, в массе своей улыбчиво-доброжелательные люди все-таки... не такие. Во множестве неуловимых мелочей они вели себя по-другому. Не так, как русские. Как минимум, они были более закрыты - под мягкостью внешнего этикета скрывался твердый футляр. Но бог бы с ним, с футляром, и у нас такие попадаются. К тому же они иногда раскрывались - если много выпить, например. Проблема была в том, что, даже когда эти ребята были максимально открыты, они оставались для Антона чужими. Он не мог сказать, почему. Иногда казалось, что химия какая-то замешана. Хотя скорее дело было в тысяче неуловимых поведенческих мелочей - как смотрит и говорит, какие темы для разговоров, какое прошлое, в конце концов...
В результате Антон постепенно понял, что западных людей он уважает, но не любит. Что ему очень нравятся плоды их труда и то, как они могут разумно организовать свою жизнь - но не они сами. Что он вполне успешно может с ними работать, но совсем не жаждет вместе отдыхать. Разве что под достаточно приличное возлияние, временно опускавшее барьеры.
Это открытие его не особенно расстроило. Как и многие, если не большинство его соотечественников за границей, Антон обнаружил, что он не то что не испытывает желания тут как-то "натурализоваться" - наоборот, активно хочет оставаться русским. По крайней мере для друзей и для себя самого. Думать и разговаривать вне работы по-русски, читать русские книги, слушать русскую музыку... А работа, хоть в ней и использовался английский язык, национальности не имела.
Кстати, о работе. Тут, в университете, все пахали на совесть. Студентам предоставлялся довольно большой выбор предметов, но на что-то можно было совершенно законно не ходить, если душа не лежит. Лекций было вообще довольно мало, зато библиотеки были отлично укомплектованы и работали круглосуточно - работай самостоятельно сколько хочешь. В конце года предстоял письменный экзамен, на три дня, по четыре часа каждый день. В каждый из заходов - восемь вопросов, из которых надо ответить на пять. Все вопросы серьезные, типичный ответ занимает почти страницу, сообразить надо быстро, а потом успеть бы написать. Фактически, ты сражаешься с бесстрастной машиной, которую не обмануть и не разжалобить рассказами о тяжелой жизни. Но, как постепенно понял Антон, если упорно работать весь год - именно весь год, а не неделю перед сессией - то и в самом деле чему-то полезному научишься, и экзамены сдашь нормально.
Каждому студенту полагался научный руководитель - примерно так же, как было в Москве на последних курсах. Антон попал под начало дядьки лет сорока пяти, в толстых очках, невысокого, полнеющего и лысеющего. Пышные бакенбарды (в Англии на них почему-то была вечная мода) делали его похожим на толстого, но не утратившего интереса к жизни кота. Звали его Алан Стюарт, или просто Алан. Здесь все, познакомившись, начинали называть друг друга по имени, независимо от разницы в возрасте. В общении Алан оказался довольно типичным англичанином - за его постоянной вежливостью Антон почти никогда не мог понять, что тот на самом деле думает и какими мотивами руководствуется. Но в том, что касалось дела, он был очень неглупым и объяснял все четко и ясно. Как полагается западному университетскому человеку, Алан был слегка чудаковатым. Говорил он всегда медленно и с преувеличенной аффектацией, словно со сцены. Его кабинет был увешан репродукциями импрессионистов и весь завален бумагами пополам с каким-то старинного вида хламом. Но в углу светился широким экраном вполне современный компьютер, а со всякими программными примочками Алан управлялся на удивление ловко.
Через месяц после начала учебного года Антон явился к нему на очередную консультацию. Они, как всегда, обсудили то, что проходили на прошлой неделе, после чего Алан объявил в своей обычной манере сценического монолога:
- Как вы, должно быть, знаете, Тони (для удобства общения пришлось здесь укоротить себе имя на местный лад), на этой неделе всем студентам надо определиться с темой дипломной работы. Вы уже посмотрели список, который я разослал?
- Да, конечно, - живо ответил Антон. Две или три темы из этого демократически обширного списка ему очень понравились. Он уже рвался сообщить, какие именно, но Алан вежливым кивком и мановением руки остановил его.
- Я думаю, вы заметили, что некоторые темы я выделил, поскольку они меня лично особенно интересуют.
- Да, заметил, - сказал Антон, сразу поскучнев. Ему-то они особенно интересными не показались, но он еще не понял, куда клонит начальство.
- Так вот, я бы хотел сказать следующее. Вы знаете, что в конце года всех ожидают экзамены. И вы уже, должно быть, поняли, что курс у нас очень насыщенный (это Антон понял очень хорошо. Тут все было серьезно) - Так что усвоить все, что нужно для успешной сдачи экзаменов, весьма непросто. При этом лично я, к сожалению, не могу уделять каждому студенту больше часа в неделю. Но есть одна возможность... - Алан сделал многозначительную паузу. - Университет выделяет мне немного денег, которыми я могу распоряжаться по своему усмотрению. И для тех студентов, кто согласится работать над интересующими меня задачами, я могу организовать дополнительную помощь в подготовке к экзаменам.
- Это довольно интересно, - медленно произнес Антон. - Не могли бы вы пояснить?
- С вами будет один или два часа в неделю заниматься один из моих аспирантов. Он весьма умный парень. Он будет вам давать задачи и домашние задания, вы будете с ним разбирать экзаменационные вопросы и задачи прошлых лет... в общем, поверьте мне, это будет вам очень, очень полезно. А с вами в таком случае я смогу проводить больше времени в работе над проектом. Что, как мне представляется, будет нам обоим гораздо интереснее. У вас ведь, кажется, уже есть неплохой опыт практической работы?
Антон понял, что кое в чем устройство мира здесь не так уж сильно отличается от России. Но разлитое кругом богатство позволяет решать вопросы не столько кнутом, сколько пряником. Жалко, конечно, этих понравившихся ему тем... ну да ладно. Еще не факт, что из них что-то выйдет. А поддержка этого вот мужика для него, пожалуй, сейчас поважнее. Но для виду следовало все-таки поломаться.
- Я понял, - сказал он. - Действительно, весьма интересно. Дайте мне, пожалуйста, несколько дней на размышление. А пока не затруднит ли вас объяснить детали вот этих двух тем?
* * *
Свободное время, когда оно было (точнее, когда Антон сам себе его разрешал), в этом городе можно было проводить разнообразно. Можно было, например, пить пиво в пабе. Одно из самых крупных заведений располагалось прямо в первом этаже его общежития, рядом с большим книжным магазином. По пятницам народу туда набивалось, как сельдей в бочке. Но в чем прелесть многочасового сидения в душном и шумном помещении, неспешного выпивания нескольких пинт пива и разговоров, когда из-за общего гвалта приходится буквально орать друг другу в ухо, Антон так и не понял.
С другой стороны, при университете имелось много всяких спортивных секций. Среди англичан, как и сто, и двести лет назад, были популярны благородные виды спорта вроде гребли и какие-то еще, совсем экзотические и на русский язык непереводимые. Но выяснилось, что той же греблей надо заниматься очень серьезно, вставая рано утром чуть не каждый день. По-видимому, отпрыски благородных английских родов, учившиеся почему-то в основном на историческом факультете, могли себе это позволить по времени и здоровью. Может, им это даже было необходимо для налаживания будущих деловых связей, весьма полезных в тех хлебных местах, куда, судя по всему, они по окончании курса отправлялись со своими историческими дипломами. Но у Антона с его графиком работы на такое серьезное развлечение сил уже не хватило бы. Так что он купил себе за небольшие деньги абонемент в бассейн, где стал периодически плавать по километру-полтора для собственного удовольствия, и этим решил вопрос со спортом.
А вопрос с общением решился совсем быстро. Буквально в первый же вечер после прибытия он был представлен нескольким русским ребятам и одной девушке, таким же студентам и аспирантам. В этой компании они в дальнейшем и тусовались.
То есть прежде всего, через день после встречи, как положено, напились. Начали с пива, потом достали вино, а под конец в дело пошел разведенный лабораторный спирт ("литиевой очистки", как с гордостью говорил выставивший его аспирант-физик по имени Женя, у которого это все и происходило). Всю обратную дорогу до общежития, по отечественным меркам более похожего на комфортабельную гостиницу, они пели во все горло русские песни, в том числе гимн Советского Союза и "Интернационал". Ничего, полиция не приехала. Вероятно, эти улицы на своем веку повидали и не такое.
Впоследствии они совместно проводили время и более полезным для здоровья образом: ездили несколько раз на экскурсии в другие города, пару раз сходили в небольшие походики по английской дикой природе (насколько она может быть дикой в стране, истоптанной вдоль и поперек еще во времена Римской империи) и так далее. Инициатором почти всегда была та самая единственная девушка в компании, по имени Оля. Она тоже училась в магистратуре, на географическом факультете, носила короткую стрижку и очки, скулы у нее были широкие, а фигуры, считай, не было никакой. То есть внешне, на взгляд Антона, она была совсем непривлекательна. Но это не мешало ей быть умной, очень общительной и отзывчивой, и поэтому она их всех объединяла, просто по-дружески. Примерно так же, как Ира незаметно, но надежно связывала в Москве их туристскую компанию. Хвала таким женщинам-друзьям. Они обычно не блистают красотой - иначе получилась бы не дружба, а бесконечное соревнование поклонников - но при этом помнят и заботятся о других куда больше, чем мужчины. И на них очень многое держится... В общем, Антон не мог пожаловаться, что ему тут очень уж одиноко.
Прошла осень, больше похожая на позднее российское лето, и наступила зима, больше похожая на наш октябрь. В начале декабря Антон, слегка одуревший от закачивания в себя знаний, вдруг обнаружил, что близятся рождественские каникулы, а значит, и возможность съездить домой. С финансами, к счастью, все обстояло нормально. Как он давно выяснил, элементарными мерами вроде готовки еды самому себе вместо того, чтобы, как все, питаться в столовой, можно было за пару-тройку месяцев сэкономить столько денег, чтобы хватило на авиабилет в Россию и еще осталось. Готовить тоже нетрудно - кухня рядом, одна на пять комнат, остальные жильцы заходят туда редко. Супермаркет внизу за углом... Надо же, как просто, для неприхотливого русского человека, тут решаются проблемы.
Вернувшись вечером в свою комнату с билетом в кармане, Антон с сомнением уставился на телефон. Они с Юлей что-то уже довольно давно не писали и не звонили друг другу. И разговоры не выходили за рамки радостного, дружеского, но все же трепа. О главном не говорили. Раньше это было бы нормальным (для их не вполне нормальных отношений), но сейчас Антон просто не знал, как это квалифицировать. Помнит ли она еще о нем так, как он помнит о ней? Или все вернулось к тому же никакому состоянию, что раньше?
Он мучился сомнениями довольно долго. Принимался читать какую-то книжку, потом бросал и бессмысленно смотрел в окно. Поднимал трубку и опускал обратно. Наконец, опять вспомнив детский прием с часами, Антон помедлил и скосил взгляд на запястье. Часы уверенно показывали 21:02. В Москве поздновато, конечно - двенадцать ночи - ну да ладно, Юля вечно ложилась черт знает когда.
Он поднял трубку и набрал длинную комбинацию цифр, завершавшуюся ее номером. Телефон подозрительно задумался, но затем очнулся - пошли длинные гудки. На четвертом она взяла трубку.
- Привет, - сказал Антон. - Это я.
- Приве-ет! - ее голос звучал обрадованно. Хотя... да черт бы побрал все эти "хотя"! Не хочу ничего анализировать, хочу просто поверить! - Ну, ты как? - спросила она.
- Нормально, - ответил Антон. - Вот, в Москву собираюсь.
- Ой, как здорово! Когда?
- Через три недели примерно. Двадцать седьмого, как раз после местного Рождества.
- Приезжай, приезжай конечно! Я буду рада!..
Возникла странная пауза.
- А... ты меня встретить не хочешь? - наконец решился Антон. Последовала еще одна секундная пауза.
- Хорошо, - сказала она. - Встречу. Ты только номер рейса скажи.
* * *
Когда уже у самой Москвы самолет стал снижаться, оставляя облачную дымку вверху, а внизу возникли знакомые, озаренные невысоким зимним солнцем и до боли родные заснеженные поля, перелески, дороги, домишки-скворечники и домины "новых русских", замерзшие озера, лыжные следы и много еще всякой всячины, Антон вдруг ощутил возникающее неизвестно почему внутри какое-то... ликование? да, это слово тут бы подошло. Вообще-то он никогда не страдал от переизбытка положительных эмоций, а тут ни с того ни с сего даже слезы навернулись. Антон поспешно отвернулся к окну, досадуя за эту бестолковую сентиментальность. Ну ее к черту, ведь все же понятно... и вообще это наверное от бесплатной выпивки да избытка кислорода в самолетном воздухе... Но радость, иррациональное и непобедимое ощущение того, что вот эти вот леса и поля, домишки и дороги - мои и будут моими, и зачем-то они мне нужны - не пропадала. Именно они мне нужны. И как будто бы я им тоже нужен, и они рады тому, что я вернулся. Хм, а будешь ли ты так же рыдать от вида этих перелесков и скворечников через, скажем, месяц? Нет, конечно. Там ведь, между прочим, довольно грязно и замусорено. Но все-таки, как это ни банально звучит, здесь я дома. Я ощущаю вот это все как "мое", и я в согласии с самим собой. А там, как ни старайся - нет.
"Москва златоглавая, звон колоколов"... а дальше слов-то и не знаю. Но это ничего, все равно неплохо было бы сейчас взять и спеть что-нибудь эдакое в полный голос. Когда он так же снижался над Лондоном, все было не так. Внизу были аккуратные домики, отличные дороги со множеством бегущих по ним автомобилей, ухоженные поля... все было красиво и удобно, жизнь там человеческая, но петь душе почему-то не хотелось. Видать, тут все-таки мое настоящее место...
Выход из самолета открыли быстро, на паспортном контроле он просто во весь рот улыбался тетеньке в пограничной форме, так что она даже не выдержала и улыбнулась в ответ. Багаж приехал минут через десять (просто поразительно, приближаемся к мировому стандарту!). "Зеленый коридор" таможни, где на него даже никто не посмотрел, толпа встречающих... И вот. Она.
Отбиваясь от назойливых шереметьевских "бомбил", предлагавших довезти в город за дикие по понятиям Антона деньги, они дошли до стоянки маршрутных такси. За бетонным забором шумели двигатели самолетов. Антон жадно вдыхал родной морозный воздух и оглядывался по сторонам. Хорошо... Грязь под ногами, правда, и рожи кругом наши родные, мрачные - но все равно хорошо. Он дома. Дома. Погрузились, поехали. Маршрутка, потом метро - ему хотелось, чтобы этот путь вдвоем никогда не кончался. Всю дорогу он держал ее за руку, перебирая пальцы. Они о чем-то говорили... но опять-таки, не о главном. О главном он просто боялся и не знал, как начать. А она не демонстрировала никаких признаков желания это обсуждать. Вот тебе и отношения... ну да ладно. Все равно хорошо.
Дома тоже было не до интимных разговоров. Соскучившиеся по Антону родители, которых он с трудом уговорил не встречать его в аэропорту, взялись за него по полной программе. Конечно, их чувства можно было понять - Антон еще никогда не уезжал так надолго. Но присутствие Юли, про отношения с которой они что-то подозревали, их, кажется, не очень радовало. Так что лишь через час или два они наконец опять оказались наедине у него в комнате.
За окном уже стемнело; низкое зимнее небо зажглось особенным бледным светом отраженных городских огней. Антон всегда любил это свечение и это время, но сейчас он почему-то начал чувствовать признаки странной депрессии. Он не знал, что эту депрессию от встречи с Россией ему придется испытывать еще не раз, практически после каждого приезда. Зимой неприятные ощущения были сильнее - вероятно, от холода и грязи на улице. Потом, лет через пять, это прошло. Наверное, с возрастом кожа стала толще, и он перестал так остро чувствовать витающее в воздухе ощущение напряжения, если не озлобления, очень заметное после спокойной западной жизни.
Антон не очень решительно обнял Юлю. Она не отстранилась, но и большого встречного энтузиазма не проявила. Вместо этого она стала рассматривать его лицо, тихонько трогая его волосы, лоб, щеки. Впрочем, это тоже было приятно... всегда приятно, когда к твоей персоне проявляют внимание. А Юля, когда хотела, умела его проявить. Вот и сейчас она смотрела на него, чуть-чуть отстранившись, но все равно с приятно-близкого расстояния. Ее глаза блестели, и в них было какое-то особенное выражение радостного интереса.
- Совсем не изменился, - тихо и нежно сказала она.
- А чего мне меняться, - с удовольствием ответил Антон.
- Не знаю... Я боялась, приедешь оттуда таким... холодным англичанином.
- Нет, не бывать тому, - твердо сказал Антон. - Хотя, правду сказать, не то чтоб они там все такие уж холодные... но я другой.
- И хорошо... волосы такие же жесткие, - засмеялась Юля и слегка взъерошила его волосы. - Подожди, не надо... я не могу так сразу. Мне надо привыкнуть. Дай я лучше на тебя еще посмотрю.
- Ну, как хочешь, - сказал Антон. Сказал с легкой обидой, хотя и сам чувствовал, что вот прямо сейчас как-то... звезды не сошлись. И сразу бросаться в атаку уже и не особенно хочется.
- Ну что ты.. эй, не обижайся. Пожалуйста, - ласково сказала Юля. - Я, правда, не могу вот все прямо сразу. К тому же родители твои, по-моему, того и гляди сюда стучаться начнут.
- Это верно, - отозвался Антон. Обида прошла. - Вот, вечно так с ними. Действительно, ничего не изменилось.
- Да ладно, не переживай. Они на самом деле без тебя соскучились.
- Если бы у меня были дети, я бы к ним проявлял внимание в той форме, в какой им хочется. А не наоборот.
- Ну, попробуй, - и она рассмеялась. - Серьезный такой...
- Ой, это мой главный недостаток. Но я стараюсь работать над его устранением.
- Ничего, ты мне и такой нравишься, - и она опять рассмеялась. И ему опять было приятно слушать ее смех. Кабы и все остальное вот так же весело выходило... да ладно, спокойствие. Почти четыре месяца ждал, можно и еще пару дней подождать. Он еще немного подумал, а потом решился:
- Хочешь тогда серьезное предложение? Приходи ночью на сеновал. В смысле, а не съездить ли нам куда-нибудь... вместе. Чтобы родственники не мешали.
- Нахал! - немедленно отреагировала Юля. Впрочем, произнесено это было довольно весело. Потом она немного помедлила, и у Антона душа ушла в пятки.
- А давай, - вдруг решительно сказала она. Душа вынырнула, а сердце радостно стукнуло. - Вот только куда?
- Ну, у меня выбор невелик, так что буду страшно оригинален. На дачу, например.
- А мы там не замерзнем?
- Да нет, там вообще-то тепло. У нас там газовое отопление, ты же помнишь.
- А оно и зимой работает?
- А ты думала. Нет, правда, ты не волнуйся, я там сколько раз зимой ночевал. Не замерзнем.
- Ну ладно, уговорил. Давай тогда... послезавтра, наверное. Как раз пятница, а ты в себя прийти успеешь.
- Давай, - согласился Антон. В голове прозвучала какая-то радостная мелодия. - В пятницу вечером, значит.
- Договорились.
* * *
И вновь, как когда-то, они встретились на Ярославском вокзале. Зимний день почти закончился, и на Москву опускались морозные сумерки. Сели в электричку, поехали. По дороге говорили о каких-то пустяках, а больше молчали. Потом шли по узкой дорожке через лесок и поселок до Антоновой дачи. Было уже совсем темно, когда они туда пришли.
Участок встретил их белым покоем. Высокие деревья стояли тихо и немного торжественно, загорались первые звезды. В доме и впрямь было тепло. Хвала низкой цене на газ в России - в Европе, как теперь знал Антон, его экономят по-страшному. Он еще открутил вентиль посильнее, потом поставил на плиту чайник. Достал из рюкзака бутылку шампанского (н-да, пошловато как-то - а что делать?) и какую-то немудрящую снедь. Есть и пить вообще-то не хотелось. Видно, как и раньше в подобных ситуациях с Юлей, он был слишком неуверен и напряжен.
Оба понимали, зачем они здесь, но оба медлили. Не знали, как начать. И, видимо, не до конца верили... во что? Видимо, в то, что это все-таки произойдет. Или в то, что это им обоим нужно. Наконец, они как-то выпутались из этой паузы. Шампанского все-таки тяпнули, что ли. Антон, поборов робость, обнял Юлю и принялся перебирать ее длинные золотистые волосы. Эта грива почему-то всегда пленяла его. Откровенно говоря, неизвестно даже, действовала бы без нее Юля на него так, как действовала. И на нее это перебирание оказывало некое умиротворяющее воздействие. Наконец, он почувствовал, что какой-то контакт возникает, словно бы тепло начинает перетекать из его рук в нее и обратно. В голове крутились стихи старого романса:
Как хочется хоть раз, в последний раз поверить -
Не все ли мне равно, что сбудется потом.
Любви нельзя понять, любви нельзя измерить,
Ведь там на дне души, как в омуте речном...
Пусть эта глубь бездонная, пусть эта даль туманная
Сегодня нитью тонкою связала нас сама.
Твои глаза зеленые, твои слова обманные,
И эта песня звонкая свела меня с ума!
Спустя какое-то время Юля лежала перед ним, обнаженная до пояса. Антон не верил своему счастью. Он понимал, что может теперь идти дальше, но вдруг опять испугался. Такого ведь еще никогда у него с ней не было. Юля сама помогла ему, стянув с себя одним движением джинсы. Ему оставалось лишь снять немногое остальное, и вот, в свете старой лампы под желтым абажуром, словно выточенная из слоновой кости, она оказалась перед ним совсем обнаженной...
Антон восхищенно рассматривал и гладил ее. Его переполнял восторг. "Мне еще никогда не было так хорошо..." - прошептал он ей на ухо, и это было вполне искренне. Юля закрыла глаза и потянула его к себе. Он ощутил мягкость и тепло ее тела под своим. Последний барьер рухнул... неужели это происходило с ним?
Но вдруг... о господи. Нет, с физической стороны сбоев не было. Но он неожиданно почувствовал, пока лишь чуть-чуть... опять вот это вот, неизвестно как назвать. Потеря связи. Прямо в тот момент, когда, казалось бы, все трудности были преодолены и все мрачные призраки прошлого отправлены с глаз долой. Потеря связи. Все вроде бы шло нормально, но секунду за секундой, тихо, но неумолимо, это ощущение росло. Связь потеряна. Заглушить, заглушить эту мысль...
...Все, они достигли пика. У Юли на лице опять была странная смесь наслаждения и страдания. Он вдруг, по какому-то импульсу, прошептал ей на ухо "я люблю тебя". И сразу же сам почувствовал - не то. Вот здесь и сейчас - не то. Чем-то похоже на Пьера Безухова из "Войны и мира", сказавшего Элен ту же фразу по-французски. Не то. "Успокойся" - подумал он. "Успокойся. Ты же все-таки победил". Вот именно, что победил - с любовью было явно что-то не так. Он еще какое-то время гладил ее... ему очень нравились изгибы ее фигуры. Ей вроде бы тоже были приятны его прикосновения. А вообще черт его знает, с первого раза никогда ничего до конца не поймешь... Но тревога немного отползла.
Потом они заснули. Сначала рядом, обнявшись... но уже спустя час или два Юля встала, а когда вернулась обратно, на ней что-то уже было надето. И спали они уже хоть и на одном диване, но порознь. А когда проснулись, Антон вдруг отчетливо почувствовал - да, все, связь потеряна.
Странно, но это его не расстроило по-настоящему. Он как-то перегорел. Или включились защитные механизмы психики, засчитавшие ему эту, прости господи, победу, и отключившие неизбежные мысли о том, что дальше. Они как-то без долгих разговоров собрались и поехали обратно в город. Без особых эмоций расстались на вокзале. Неужели некоторые люди могут вот так переспать, а потом взять и распрощаться? Раньше Антон не мог себе такого представить, но теперь это, похоже, нечувствительно происходило с ним самим.
Правда, по инерции они еще были зачем-то нужны друг другу. Один раз встретились у него дома - из-за морозов гулять не тянуло. Встретились, о чем-то поговорили и разошлись, безо всяких попыток чего бы то ни было. А потом ему уже надо было улетать. Она проводила его в аэропорту. Была метель, и все кругом было белым-бело от свежего снега. На Юле, как за много лет до того, во время его отчаянного объяснения в любви, была белая шуба, и Антону запала в память эта картинка - матовая белизна кругом, светлые волосы на белом меху и ее лицо…
Оказавшись опять в Англии, он постепенно осознал, что скучает без нее. Но теперь было яснее ясного, что их отношения сделались еще менее нормальными, чем раньше, и что с этим надо что-то делать… что? Поговорить, обсудить, вот что. То самое, что у них почему-то никогда не получалось.
И вот через несколько недель, как-то вечером, Антон сел за компьютер и написал Юле первое в жизни по-настоящему откровенное письмо, в котором без обиняков спрашивал, что с ее точки зрения произошло и что она обо всем этом думает. Отправил, вышел из компьютерного класса при общежитии и при свете звезд побрел в свой корпус. Был февраль, но вокруг уже начиналась весна. И было чувство, что лучше какой угодно ответ, чем эта вечная сосущая неопределенность.
Следующим утром Антон отсидел две лекции, а затем, в большой перерыв, зашел в компьютерный класс, подошел к первой свободной машине, залогинился, запустил почтовую программу... Вот оно лежит, письмо от нее. Второе сверху.
Черные строчки на белом фоне. Какое-то незначащее начало, а дальше... "я поняла, что не люблю тебя. Поэтому не могу и всего остального. Прости, если можешь." Вот оно, главное. Подсознательно он это понимал, но эти слова на экране монитора, наконец, что-то отпустили в нем. Спасибо за честность. Кажется, он так и написал ей в ответ - спасибо за честность. Потом еще немного посидел, уставясь в экран без мыслей. А потом как-то встяхнулся, закрыл почтовую программу и в странно-спокойном настроении отправился на следующую лекцию.
Все. Эта бесконечная страница жизни наконец перевернута.
Глава 3. Улыбка судьбы
Вскоре после обмена последними письмами с Юлей Антон понял: пора думать, что делать дальше - после того, как кончится эта магистратура в Кембридже. То ли возвращаться обратно, то ли?.. Он все яснее начинал понимать, что скорее второе. Потому что в России ситуация с наукой за этот год совершенно не изменилась. Но и в Европе, оказывается, не жаждали наплыва русских, точнее, вообще не-европейских студентов или ученых. В большинстве объявлений о стипендиях была приписка "только для граждан ЕС". А для работы в фирмах требовалась рабочая виза, которую получить было тоже непросто. Да и не мог он пока представить, как это можно, даже за большие деньги, завязнуть здесь почти безвылазно.
Дело неожиданно решил случай. В Кембридж с докладом приехал профессор Малькольм Ричардсон из университета города Глазго, в Шотландии. Там у них тоже занимались биоинформатикой, как теперь называлась наука, в которой трудился Антон. Правда, про конкретную область их работы он почти ничего не знал, но из-за завлекательного названия на лекцию все-таки пошел. Понял мало, но что-то его зацепило, поэтому в конце доклада он списал адрес их веб-сайта и тем же вечером зашел туда. Сразу же бросилось в глаза: "наша группа работает в сотрудничестве с американской фармацевтической компанией "Ренфер" и располагает небольшим числом трехгодичных стипендий для молодых исследователей любой национальности". "Ренфер" была большой, богатой и весьма передовой фирмой, работавшей не только ради сиюминутной прибыли. Антон много слышал о ней. И как эти шотландцы их соблазнили? Наверное, и вправду не дураки. Попробовать, что ли, к ним пролезть? Вот только разобраться бы, чем они там таким занимаются...
Пару дней Антон раздумывал, заодно пытаясь разыскать что-нибудь еще про эту область. Не попалось почти ничего - это явно было что-то новое и слабо разработанное. Вообще, научные статьи даже на западе бывает не так легко с ходу отыскать, если они не напечатаны в первой десятке самых престижных журналов. В конце он решил временно проигнорировать "деловую часть" и написал Ричардсону короткое письмо о своем интересе. Ответ пришел очень быстро: "высылайте ваше резюме. Можете не тратить много времени на его полировку". Полировать Антону было особенно нечего, так что управился он быстро. Через два дня профессор сообщил, что он и его группа готовы встретиться для собеседования, и попросил выбрать удобную дату. А заодно представить рекомендацию от его нынешнего руководителя. Вот это да, неужели он так лихо прошел первый тур?
Алан отреагировал на просьбу написать характеристику на удивление благожелательно. Кажется, за те шесть месяцев, что они прообщались, он слегка оттаял, или сам Антон начал его лучше понимать. Бумагу отправили, даты утрясли, и спустя несколько недель Антон отправился на поезде в Глазго. По дороге еще раз попытался разобраться в том, что успел накопать об их работе. Кое-что за эти недели понять, конечно, удалось. Но детали конкретных тем, из которых ему предлагалось выбрать для предметного обсуждения одну или две, по-прежнему были ясны ему почти как структура языка древних инков. В конце концов, за полчаса до прибытия, он, как попугай, сумел запомнить названия и несколько ключевых слов, звучавшие поинтереснее других. Дальше оставалось лишь, как в "Тысяче и одной ночи", вверить себя в руки Аллаха и надеяться на его милость.
На вокзале его встретил невысокий, коренастый, курчавый и жутко разговорчивый парень из их группы по имени Александрос, Алекс для краткости. Грек, значит. А еще, сообщил он, у них там американцы, португалец, шотландцы, ну и да, англичане тоже есть ("русский будет в самый раз для комплекта" - подумал Антон). Через двадцать минут они добрались на ужасно смешном метро (несколько маленьких, почти круглых в сечении вагончиков, выкрашенных в оранжевый цвет) до университета, который Антон даже не успел толком рассмотреть. Дальше, едва успев поздороваться, всей группой во главе с Ричардсоном отправились в паб. В пабе между всеми завязался традиционный английский треп и обмен шуточками. И лишь после того, как выпили по первой пинте, Ричардсон, или просто Малькольм, неожиданно спросил Антона:
- Ну, и чем бы вам хотелось у нас заниматься?
Антон глубоко вдохнул, напрягся и произнес несколько ключевых слов из первой темы, что ему удалось запомнить. Нельзя сказать, чтобы пиво усилило его умственные способности или улучшило артикуляцию, и прозвучал этот ответ явно как-то не так. А может, сама тема была на самом деле не шибко важной. Лица окружающих как-то поскучнели, и кто-то спросил:
- А еще что-нибудь вас интересует?
Антон понял, что если он плохо сработает и во второй раз, ему просто нечего будет сказать в третий. Он мысленно произнес что-то вроде молитвы слова в три - на большее не было времени - и выдал вторую порцию ключевых слов.
И, о чудо! Все заметно просветлели, несколько человек одобрительно закивали со словами "о, да, это нам действительно нужно, это очень интересно" и... вопрос был решен. Больше его ни о чем не спрашивали, разговор вернулся обратно к трепу и шуточкам. Антон тихо перевел дух. Рекомендация от Алана помогла, или сам факт учебы в Кембридже, или у них тут всегда так... но, похоже, на сегодня экзамен был окончен.
Минут двадцать спустя Малькольм поднялся и сказал:
- Ребята, мне пора. Тони, я вам предлагаю поехать со мной. Переночуете у меня, поговорим еще немного, заодно покажу вам окрестности. О'кей?
- О'кей, - сказал не вполне опомнившийся Антон и встал.
Они погрузились в запаркованный неподалеку ярко-желтый "Ауди" Малькольма и поехали. От неожиданного дружелюбия и гостеприимства со стороны англичанина, с которым познакомился час назад и который был много старше него по возрасту и званию, Антон слегка прибалдел. Вот тебе и человек в футляре... Впоследствии он понял и оценил эту открытость. Малькольм оказался просто очень добрым, сильным, общительным и щедрым человеком, и ни в каких футлярах не нуждался. С ним национальный барьер, о котором так много размышлял Антон, куда-то незаметно исчезал. Так что может дело не в языке, привычках и всех прочих мелочах, а всего лишь в доброте и открытости?
Дома у профессора он познакомился с его женой, довольно симпатичной теткой лет пятидесяти. Они хорошо поужинали, потом сидели у камина, и Малькольм угощал Антона разными сортами виски. Он настаивал на том, что у них всех разный вкус и надлежит его прочувствовать. Антон отнекивался. Уже слегка заплетающимся языком он развивал теорию о том, что русские пьют крепкие напитки исключительно с целью достижения опьяняющего эффекта, и поэтому лучше всего в мире водка, не имеющая вкуса. Наконец, ближе к часу ночи, его уложили спать. В комнате был шкаф со старыми книгами, которые пахли точно так же, как когда-то книги деда в старой этажерке на даче. Не верилось, что он в совсем-совсем другой стране, в гостях у совершенно незнакомых людей...
На следующий день профессор отвез его обратно. До поезда было еще несколько часов, и надо было написать черновик заявки на диссертацию, которой он, если все сложится успешно, должен будет здесь заниматься. Антон было напрягся, ожидая повторения вчерашней истории. Но тут вдруг Малькольм неожиданно простым и ясным языком объяснил ему, о чем же собственно речь. Антон только диву давался, почему этого нельзя было сделать с самого начала. Саму задачу, конечно, было еще решать и решать, но постановка выглядела вполне четкой. А что бы было, если бы он вчера что-то напутал в своей попугайской речи?
Дальше дело продвигалось довольно быстро. Вернувшись в Кембридж, он дописал и отправил заявку. Ее рассмотрели и утвердили. Он был принят, при условии, что нормально закончит магистратуру.
Остаток зимы и весну Антон честно отпахал попеременно за компьютером и в библиотеке. В конце мая состоялись экзамены. Все было, как обещано - студенты рассаживались в большом зале в двух метрах друг от друга, включался секундомер, дежурный преподаватель, одетый по традиции в черную мантию (иногда она распахивалась, и под ней обнаруживались шорты и футболка) вышагивал между рядов, и все строчили ответы наперегонки со временем. Антону эта безмолвная битва потом еще долго снилась по ночам с оттенком легкого ужаса. Но справился он в итоге неплохо, на четверку с хвостиком, если перевести в нашу систему. За следующие полтора месяца практически добил дипломную работу. Прошлые усилия приносили теперь дивиденды - программа работала, выдавая интересные результаты, шеф был чрезвычайно доволен. Антон подозревал, что сделал ему хороший подарок, который в других обстоятельствах стоил бы Алану заметно дороже. Ну да ладно.
Между тем результаты экзаменов ушли в Глазго и довольно долго болтались по каким-то бюрократическим инстанциям. Антон уже начал волноваться, но наконец в середине лета, в субботу днем, пришло официальное письмо, о том, что принят, с очень приличной стипендией от фирмы "Ренфер" на три года. Все, ближайшее будущее обеспечено. Конечно, стипендия - всегда стипендия, но по тем временам она равнялась хорошей зарплате менеджера среднего звена в Москве. Должно было хватить на жизнь и периодические поездки в Россию, а там... не будем загадывать.
С этим сообщением он тем же вечером пришел "на огонек" к Оле. У нее в комнате было двое гостей: знакомый английский парень, изучавший русский язык, и незнакомая девушка.
- Познакомьтесь, это Лена, это Антон, - сказала Оля. - Лена только сегодня прилетела из Москвы. На научную конференцию у нас на факультете. А вообще-то мы с ней раньше вместе в Москве на географическом учились.
- Очень приятно, - сказал Антон, легонько пожимая протянутую ему узкую руку.
Довольно короткие светло-каштановые волосы, большие серо-зеленые глаза, немного вздернутый нос, привлекательная улыбка... Открытый и в то же время внимательный взгляд. Девушка была симпатичной, но не то чтобы особенно эффектной.
В разговоре выяснилось, что Лена год назад закончила Московский университет и теперь работает в небольшой фирме, занимающейся чем-то связанным с экологией. Клиенты - несколько российских нефтяных компаний, которые, правда, эту их контору пока не то чтобы завалили заказами. Но поездку на конференцию с небольшим докладом все-таки оплатили. Затем Антон рассказал о своих перспективах в туманной Шотландии. Обсудили сравнительные достоинства того и другого университета. Потом Оля предложила после сдачи дипломных работ съездить на несколько дней куда-нибудь, например в неизученную ими доселе северную часть страны. Антон сказал, что подумает. Разговор еще покрутился вокруг поездок. Выяснилось, что Лена за границей в первый раз, а вот по России на всякие практики успела поездить немало. Наконец, интересные темы иссякли, Антон заскучал и засобирался к себе. И тут Оля неожиданно сказала:
- У Лены завтра первая половина дня свободна, а у меня дел по горло. Хорошо бы ей кто-нибудь город показал. Антон, ты как?
- Да легко! - ответил Антон. - Как раз воскресенье. Хоть от работы отвлекусь. Кстати, а где тебя поселили? - обратился он к девушке.
Лена назвала адрес.
- А, это тот же дом, где Женя команту снимает! - сказал Антон, вспомнив их первую пьянку на английской земле. - Туда быстрой ходьбы минут двадцать-двадцать пять. И никакого общественного транспорта. Так ты что, сейчас туда?
- Нет, она у меня сегодня ночует, - вмешалась Оля.
- А, ну отлично. Часов в десять утра тебя устраивает?
На следующее утро они с Леной встретились и отправились гулять по центру города, застроенному старинными готическими зданиями. Стояла теплая тихая погода, вокруг было очень красиво - древние светло-коричневые стены из песчаника с узкими, стрельчатыми окнами и башенками, аккуратные лужайки, цветы в горшках, висящих на фонарных столбах, вымощенные булыжником мостовые... Было интересно смотреть на все это глазами свежего человека. Довольно восторженными глазами, надо сказать. Преодолев первое смущение, Антон, дабы светски занять гостью, стал рассказывать о традициях этого университета. За шесть или семь веков его истории их накопилось немало.
- Вот, видишь газоны? - показал он на несколько больших, аккуратно подстриженых прямоугольных лужаек, занимавших почти весь внутренний двор одного из зданий.
- Газоны как газоны, - ответила девушка. - А чего в них особенного?
- По ним, понимаешь ли, ходить можно только избранным. Возведенным в сан ученого. Здесь это называется "феллоу".
- Кажется, я слышала это слово... переводится вроде бы как "брат"?
- Да, только не в смысле родственник, а, типа, член братии, как в монастыре. Их довольно мало, это надо очень постараться, чтобы заслужить. Но кто заслужил, гуляет гордо по траве, на зависть простым смертным.
- Здорово - приз, который ничего не стоит дарителю...
- Да уж, это они тут умеют. Наверное, наловчились еще когда Англия была довольно бедной страной.
- Так это что, все привилегии этих самых "братьев"?
- Нет - само собой, это прежде всего деньги. Ну и там кормежка бесплатная, жилье какое-никакое - для молодежи особенно актуально... Но вот трава-то, трава! - это все видят, это круче медали... У нас тут, кстати, один парень пошутил на первое апреля. Разослал нескольким местным знакомым письма официального вида, на хорошем английском, со всякими розыгрышами. И вот одному он написал, от имени ректора, что с сегодняшнего дня университет разрешает студентам старших курсов гулять по этим газонам, но не больше трех часов в месяц. В сумме. И еще: можно брать с собой до двух посторонних, гостей, но тогда их время прогулки будет включено в эти три часа. Самое забавное, что тот прочитал и клюнул! Очень уж вышло похоже на местный стиль. Все продумано, все мелочи учтены, все размечено от сих до сих...
- Да уж, - усмехнулась Лена. - Все чистенько и красивенько, только жизнь уж очень зарегулированная.
- Во многом да. Хотя это было не всегда, - задумчиво ответил Антон. - Пойдем, покажу тебе еще одну достопримечательность. Даже две.
Он повел ее к одной из дверей. Они вошли внутрь, прошли через небольшой сводчатый коридор и открыли еще одну, большую и тяжелую дверь.
- Обеденный зал. Прошу, - сказал Антон.
- Вот это да... - восхитилась Лена, оглядывая длинный, высокий, темноватый зал. Во всю его длину тянулись темные деревянные столы со скамьями по обе стороны. В конце, перпендикулярно им, на небольшом возвышении стоял специальный "высокий стол", high table, для "братьев". Свет лился внутрь через окна с разноцветными витражами, на стенах висели портреты каких-то знатных особ в старинных костюмах,... в общем, было очень красиво, тихо и торжественно.
- Сколько же этому всему лет? - спросила Лена.
- Дай бог памяти... Университет возник очень давно и рос по частям. Вот эта часть называется Тринити-колледж, основан он был в шестнадцатом веке. В тысяча пятьсот сорок каком-то году. Значит, четыреста пятьдесят с лишком лет назад. А есть и постарше... Кстати, я же как раз хотел рассказать, откуда тут что взялось. Вот, слушай. Точнее, сначала посмотри. Пожалуйста, основатель Тринити. Король Генрих Восьмой, правил Англией в первой половине шестнадцатого века.
С портрета в полный рост, на фоне роскошного интерьера - разноцветный ковер, золотые драпировки, колонны из зеленого камня, нефрита или малахита - на них взирал мужчина лет пятидесяти, производивший противоречивое впечатление. Почему-то - возможно, из-за высоты, на которой висел портрет - едва ли не первыми бросались в глаза мощные, даже пожалуй красивые икры, обтянутые белыми чулками по тогдашней моде. Но с них взгляд переходил на тучное тело, задрапированое в расшитый кафтан и короткий красный плащ. У плаща были накладные плечи немыслимой ширины - раза в два шире, чем у современных хоккеистов или игроков в американский футбол. Взгляд монарха был острым и внимательным - но опять-таки дело портило одутловатое, почти лишенное выражения лицо с короткой бородой. Руки он упер в бока и, в общем, имел довольно вызывающий вид. Хотя зачем это нужно королю, который, судя по всему, правил долго и успешно?
- Какой важный! - сказала Лена. - Выглядит так, как будто в юности занимался спортом, а потом все забросил...
- Это ты верно угадала, - отозвался Антон. - Он действительно в молодости был спортсменом - в соответствии со временем, конечно. Я читал, что он очень успешно сражался на игровых рыцарских турнирах, на лошадях с копьями. А еще в теннис играл - он тогда уже появился, только играли в помещениях.
Антон любил историю, изложенную не сухим формальным языком, а такую, в которой живые люди совершают живые, объяснимые поступки. Яркие эпизоды из прошлого застревали у него в памяти накрепко.
- Но главное, что про него все помнят, - продолжал он, - что он был ну прямо настоящая Синяя Борода.
- Что, много у него жен было? И всех поубивал?
- Шесть. Двоих казнили, вроде как за супружеские измены. Еще одна умерла сама, от послеродовой горячки. Остальным, правда, удалось как-то с ним мирно разойтись. Зато вместе с каждой из казненных были заодно ликвидированы штук по пять их реальных или мнимых любовников... Ну да ладно, я ведь к чему все это начал-то. Его семейные проблемы привели к совершенно неожиданным последствиям и для страны, и для развития науки в этой стране. История иногда удивительные коленца выкидывает...
Одним словом, из-за того, что его первая жена почти пятнадцать лет не могла родить сына, он задумал с ней развестись и жениться на другой. Развод, как известно, в те времена был делом крайне сложным. Королю требовалось получить разрешение от самого Папы Римского. Папа ему разрешение давать не хотел. Кажется, не столько по моральным соображениям, сколько из-за какой-то политики. Чего-то они там не поделили.
Так вот, когда стало ясно, что с Папой дело не выгорит, кто-то из советников подал ему ценную мысль - а не отделиться ли вообще от Ватикана? Пусть король объявит себя главой церкви в Англии, а дальше руки у него будут развязаны.
И, представляешь, акт об отделении английской церкви от католической прошел через парламент на ура. Хотя были и критики. Как разделения церквей, так развода с законной женой. Но правящая верхушка быстренько приравняла выступления против королевских планов к государственной измене, ни больше ни меньше. А за измену в этой благостной стране в те времена, оказывается, полагалась очень страшная казнь. Я как прочитал, глазам своим не поверил... какая же тут жизнь, интересно, была в те времена. А в книжках об этом пишут с таким, знаешь, эпическим спокойствием.
Короче, человека сначала волокли до места в каком-тодеревянном ящике. Ну, это ладно, демонстрация. Но вот дальше... Они его кратковременно подвешивали за шею, но умереть он не успевал - снимали. После чего взрезали, еще живому, живот, вытаскивали кишки...
- Ой, не надо больше, хватит! - перебила его Лена. - Брр... Не надо таких подробностей.
- Н-да, извини, подробности там и впрямь... - виновато сказал Антон. - В общем, я понял, что не стоит думать, будто варварство в нашем тысячелетии имело место только где-нибудь в дикой Африке.
- Что-то все равно не верится...
- А вот оказывается - здесь, в небольшой стране, за время правления этого вот деятеля казнено было - я специально цифру запомнил - семьдесят тысяч человек. Ты подумай - если пересчитать, выходит порядка трех тысяч в год, до десятка в день! Убито своими же, а не погибло в войнах или от эпидемии. И все за политику, как бы сейчас сказали. Прямо какой-то сталинский террор. Конечно, масштабы поменьше, но тут и население было меньше раз в пятьдесят, я думаю. Такие дела...
- Ну надо же! Добрая старая Англия... - задумчиво сказала Лена, как-то по-новому глядя на тучного мужчину на атлетических ногах.
- Да вроде остальная Европа была не лучше. Хотя эпоха называлась Возрождением. Примерно тогда жил Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело и прочие. Создавали прекрасные картины, скульптуры... А этот Генрих всю жизнь был, так сказать, покровителем муз, спонсировал художников и архитекторов, даже сам в молодости какую-то вроде неплохую книгу религиозного содержания написал...
Ну да ладно, я никак не доберусь до основной темы. Вот, значит, лет через двадцать после этого разделения церквей они решили заняться раскулачиванием католических монастырей в пользу казны. Может, даже в этом был сокровенный смысл всей их реформы. Все как всегда...
Опять все оформлено было честь по чести, законом через парламент, и никто особенно не сопротивлялся. У монастырей имущество отняли, а дальше на очереди были Кембридж и Оксфорд. Тогда они были вроде как наполовину монастыри.
Но, видимо, ученые люди уже тогда не зря свой хлеб ели. И кто-то сумел повлиять на последнюю жену короля. Она, похоже, была самой умной и этим его зацепила. Иначе трудно объяснить, зачем бы ему жениться на ней, вдове за тридцать и отнюдь не красавице, судя по портрету... да, опять отвлечение. Одним словом, он вдруг повернул на сто восемьдесят градусов. Вместо того, чтобы университеты разогнать, он их, наоборот, одарил землями, конфискованными у монастырей. Так что с тех пор они тут могли спокойно заниматься своим делом и не очень волноваться, на что жить. Или из чего платить стипендии способным студентам. Вроде меня, пардон за нескромность. Так что получается, что вот этот несимпатичный дядька косвенно поспособствовал тому, чтобы мы с тобой познакомились, - неожиданно для себя закончил Антон.
И сразу же смутился. Он искоса посмотрел на Лену, ожидая встретить насмешливый взгляд или вежливое отсутствие всякого взгляда... но оказалось, что она внимательно и серьезно смотрит на него. Впрочем, это длилось всего секунду или две.
...После полутьмы зала и мрачноватых историй прошлого солнечный свет показался необычайно ярким. Туманный Альбион, когда хотел, мог быть ясным и теплым. Зеленели лужайки; за воротами колледжа по узкой средневековой улочке двигалась яркая, разноязыкая, беззаботная толпа. И странно было представить, что несколько сотен лет назад эти улочки были почти такими же, и люди были устроены точно так же, как нынешние. Но вот творили они совсем другие дела...
Захотелось есть, и они быстро отыскали заведение типа "паб" в первом этаже какого-то древнего здания. Правда, самое роскошное блюдо, которое в нем подавали, была жареная картошка, но обоих это устроило. Антон заказал еще пива "Гиннес", а Лена, поколебавшись, попросила "Миллер".
- А забавно, - сказал Антон, который после первых глотков черного, густого напитка ощутил приступ философского настроения. - Вот сидим мы тут спокойно посреди всего этого буржуинства... А всего лет десять назад такого и представить себе было нельзя. Поездка за границу, даже в соцстрану - это была мечта. Точнее, так - для кого-то мечта, а для кого-то...
- А кого-то это не интересовало ни капли. Ни тогда, ни сейчас, - неожиданно докончила за него Лена.
- Это верно... - согласился слегка ошеломленный быстротой реакции Антон. Он вспомнил своих друзей, весьма спокойно реагировавших на его отъезды и приезды и не рвавшихся повторить этот подвиг. - Ну да, для многих эта самая заграница, в общем-то, не ценность.
- А для тебя?
"А она мне, кажется, нравится" - неожиданно подумал Антон. "Конечно, как всякая неглупая девица, любит высказать свое мнение по каждому поводу. Хотя, вроде, не в ущерб собеседнику... А что толку, что нравится" - внутренне помрачнел он. - "Небось, у нее уже есть кто-нибудь. Не бывает, чтоб такая симпатичная особа в этом возрасте - да без молодого человека. Так, ладно, а мне-то что? Отставить посторонние мысли, будем получать удовольствие от того, что есть."
- Хороший вопрос, - ответил он. - Знаешь, прошлой осенью, когда я только сюда приехал, меня тоже мало волновало, что тут есть, кроме работы. Главное было, чтобы мне дали спокойно заняться тем, к чему я чувствую склонность. Чему я учился много лет, затратил кучу сил, и что я умею делать хорошо. Что здесь ценят, а у нас в России - теперь почему-то нет. Ну и просто интересно было посмотреть, что тут и как. Но вот теперь...
- Что, отношение изменилось?
- Теперь я к этой жизни присмотрелся поближе. Не то чтоб я от всего в восторге и хотел тут навсегда остаться. Но я вдруг понял, что страна наша - не главный пуп земли. И что пока у нас под родными, блин, березами, основной девиз современности, такое впечатление - "отнимать и делить" - здесь в это время складывают и умножают. Другой, понимаешь ли, настрой в обществе.
- Да, я смотрю, критичен ты к нашей стране...
- "Знания умножают скорбь - так говорил Экклезиаст" - процитировал Антон. - Но вообще-то найди у нас мыслящего человека, кто бы все это спокойно воспринимал.
- Воспринимают-то, может, и не спокойно. Да что толку. Все думают, что ничего не изменишь, так что и дергаться не стоит.
- Знаешь, что бы я очень хотел знать? Что думали люди по этому поводу вот здесь лет триста назад. Помнишь историю про этого Генриха? Ведь похоже на нашу нынешнюю жизнь. Не один в один, конечно, но похоже. Авторитарный президент, послушный парламент... или обслуживающий в первую очередь интересы богатых и знатных, какая разница. Даже еще в девятнадцатом веке, того же Диккенса почитать, что тут было - жуткое классовое расслоение, беспощадная эксплуатация рабочих. Двенадцатичасовые смены, детский и женский труд, полная беспросветность... А с другой стороны - высшее общество, по-нашему олигархи и чиновники, которые просто не знали, как бы время половчее убить.
- Да ладно, почему убить. Они его с большой пользой для себя проводили. Одних игр сколько изобрели, от футбола до гольфа... Опять же, кто-то романы писал, кто-то научные опыты у себя в замке ставил, - "ишь ты, действительно, кое-что знает...", подумал Антон, а Лена тем временем немного сменила тон. - Ладно, ну а как, ты думаешь, они тогда добились такой хорошей жизни для всех?
- Не знаю. И не то чтобы совсем уж роскошной и не абсолютно для всех. Но я одно у них заметил важное свойство - они не надеются на доброго дядю. И не только в вопросах того, как заработать себе на жизнь. У них, оказывается, политикой, или, правильнее сказать, вопросами того, кто и как ими управляет, многие всерьез интересуются. И те, кого они выбирают, причем реально выбирают - в студенческое общество, в горсовет, в парламент - это понимают. А с другой стороны, между собой как-то быстро могут договориться, если надо. То есть пожертвовать какой-то долей личной свободы для достижения общей цели. Хотя у нас раньше талдычили про западный индивидуализм, что тут человек человеку волк... Мне ребята рассказывали, кто здесь работает в группах. У них там на каких-нибудь совещаниях, бывает, базар стоит страшный. Кажется, что все уже переругались - но за десять минут до окончания, смотришь, поутихли и раз-раз - уже что-то решили. Причем более-менее с учетом всех мнений, никого не обижая.
- Ну, на дядю и у нас теперь не особо надеются. Хотя - смотря на какого. На родного дядю - так даже очень. По-моему, больше половины из тех, кого я знаю, кто хорошо устроился - исключительно через родственников и знакомых.
- Да уж. Меня одно слегка утешает, что есть места, где еще хуже. В какой-нибудь Киргизии, к примеру. Мы однажды после похода по Тянь-Шаню там разговаривали с местными жителями. И я так понял, что там начальник - это все, царь. Хан. А куда ты в жизни выбьешься, зависит только и исключительно от того, кто твой отец, дядя или тесть.
- В принципе, да... и у нас много где так же. Хотя, знаешь, лично мне сейчас грех жаловаться. Все-таки я на эту конференцию выбила деньги сама, и почти что из начальства. Из наших клиентов, нефтяников.
- Да ну! И как это тебе удалось?
- Даром убеждения. Нет, серьезно, без подарков или чего-нибудь... такого. Видимо, уж очень хотелось. Вот, похвалите меня!
- Хвалю, конечно. От всей души!.. - искренне сказал Антон. Он сделал небольшую паузу и вдруг, неожиданно для самого себя добавил: - Хм, а может еще, э, внешние данные помогли?
Девушка застенчиво опустила глаза и улыбнулась. Антона чем-то тронула эта улыбка - искренняя, немного смущенная и совсем чуть-чуть кокетливая. Кажется, ей не говорили комплименты по десять раз на день.
- Ну... не знаю. Я вообще-то не пыталась там как-то... пользоваться внешними данными. Да и не очень я это умею, наверное... - отчего-то добавила она, уже с другой интонацией. И в ее глазах Антон вдруг прочитал какую-то... затаенную печаль? Беззащитность? Он не понял, что это было, но почему-то в этот момент почувствовал почти наверняка, что у нее никого нет. К счастью или к несчастью. Что эта вот симпатичная девушка, как ни странно, свободна, и...
И что? Или почему-то это сделалось важным?
- А чего тут уметь, - сказал он, просто чтобы что-то сказать, и старательно пытаясь выглядеть равнодушным. - По-моему, стой себе да улыбайся, делов-то. И все немедленно оценят.
- Спасибо, конечно, - она опять улыбнулась, и опять как-то погрустнела несколько секунд спустя. - Что-то в моем случае не все это оценивают. Или не те люди попадаются...
- Это бывает, - вдруг решительно сказал Антон. - Я нечто подобное тоже испытал.
- Да? - спросила Лена, и тут же, видимо, спохватилась, что беседа ни с того ни с сего делается чересчур личной. Оба замолчали. Но Антон почему-то ощутил, что это не неловкое молчание, когда мучительно пытаются придумать, что сказать, а что-то больше похожее на спокойную паузу в разговоре двух хорошо знающих друг друга людей.
Хорошо знающих друг друга? В первый, ну второй, день знакомства? Но неизвестно почему, он чувствовал себя с этой девушкой куда свободнее и проще, чем со многими старыми знакомыми. Ему было с ней интересно и одновременно спокойно.
... и что самое интересное, Лена чувствовала то же самое, и не знала почему.
Пообедав, они расплатились (Антон с трудом уломал Лену, что он ее угощает), вышли обратно на улицу и направились в сторону речки Кэм, давшей название городу. Кэм-бридж, то есть мост через Кэм. Следующим пунктом в программе дня значилось популярное местное развлечение - катание на лодке.
Речка была узенькая - метра три или четыре шириной, а в некоторых местах и того меньше. Видимо, из-за этого прокатные лодки-плоскодонки, на которых по ней плавали, приводились в движение не веслами, а длиным шестом, которым отталкивались от дна, стоя на корме. Шест был довольно тяжелым, а направить лодку в нужную сторону без опыта было почти невозможно. Посудина отчаянно вихлялась, и новички постоянно упирались то в один, то в другой берег. Антон освоил эту науку после десятка подобных инцидентов, не меньше. К его удивлению, Лена, во-первых, захотела погрести и сама, а во-вторых, взяв в руки шест, начала почти сразу довольно уверенно управляться с ним. Со спортивной подготовкой у нее явно все было хорошо.
Они неспешно плыли, время от времени сменяя друг друга на корме, о чем-то разговаривали... Ласково светило солнце, отражаясь бликами на зеленой воде, лодка мерно покачивалась, от реки веяло прохладой. Старинные здания из коричневого песчаника то подходили совсем близко к узкой речке, то расступались, и тогда по берегам начинали перемежаться вплотную подступающие к воде деревья и буколические лужайки. На одной из них паслась одинокая корова - тоже, видимо, благодаря какой-то местной традиции или анахронизму. Кое-где речку перекрывали горбатые каменные мостики. Под их сводами голоса начинали отдаваться гулким эхом. Встречаясь с другими лодками, они улыбались сидящим в них людям, и те улыбались в ответ. Иногда мимо мирно проплывали утки и лебеди, ничуть не боящиеся людей. Мир был удивительно тих и благостен.
Когда вернулись к пристани, время приближалось к пяти вечера. Пора было прощаться - Лене надо было еще добраться до своего дома и подготовиться к конференции, которая начиналась на следующий день. От помощи по доставке ее до места она вежливо отказалась, сказав, что Оля ей обещала заказать такси. В итоге Антон дал ей свой телефон, и девушка пообещала позвонить через несколько дней, когда освободится.
В следующие несколько дней он обнаружил, что вспоминает о Лене чуть ли не каждый час, но при этом, что удивительно, не мучается от неизвестности. Он почему-то был уверен, что она позвонит. И вместе с тем эта уверенность не делала ее в его глазах легкой добычей - тем, что сплошь и рядом с поразительным постоянством расхолаживает мужчин, хотя бы даже у женщины был миллион достоинств. Он ждал следующей встречи, он чувствовал, что это ему нужно - и был в то же время как-то радостно-спокоен. Такого с ним еще не было. Радостное спокойствие.
Наконец, через три дня вечером раздался долгожданный звонок. Он сразу узнал низкий голос Лены, а она его не узнала и от смущения запуталась в русских и английских фразах.
- Да я это, я! - радостно сказал Антон, и добавил в шутку: - Можно говорить по-русски.
- Ну спасибо, - ответила Лена, к которой сразу вернулась обычная уверенная манера разговора. - Хотя, вообще-то, привет.
- Привет-привет! Ну, что там твоя конференция?
- Заканчивается. Завтра последний день. Точнее, полдня. А после обеда я могу располагать собой.
- О, замечательно! Ну что, ты ведь съездить куда-нибудь хотела?
- Да, наверное... А что, есть предложения?
- Вообще-то за полдня тут особенно никуда не успеешь... Разве что есть одно местечко рядом. Название у него смешное - Или.
- Как?
- Или. Пишется английскими буквами "И-эл-уай", а читается - Или.
- Теперь поняла. Да, забавно... Так а что там интересного?
- Готический собор. Говорят, очень красивый. Я там, правда, не был. Но все рекомендовали посмотреть.
- Соблазнительно, конечно...
- Ну так что, поедем?
- Сейчас, дай подумать... - Лена, кажется, заколебалась. Отвыкла она уже от него, что ли? Или сомневается, стоит ли куда-то ехать ради какого-то собора? И вообще связываться с молодым человеком, у которого дальнейшие жизненные планы кардинально отличаются от ее собственных? Антон неожиданно почувствовал, что если она сейчас откажется, то он расстроится очень сильно. Все его спокойствие последних дней куда-то испарилось. Но ведь вроде все так неплохо начиналось...
- Хорошо, давай поедем, - вдруг донесся до него ее голос. Вокруг мгновенно посветлело. - Ты мне только перезвони и скажи, во сколько автобус. Ладно?
На следующий день они встретились на автобусной станции. На Лене были бледно-голубые, почти белые джинсы, довольно плотно обтягивающая майка в полоску, вроде тельняшки, и легкая курточка. Антон удивился, какие у нее, оказывается, длинные ноги. В прошлый раз это было не так заметно. И грудь под этой маечкой стала как-то виднее и интереснее. Елки-палки, кажется, эта девушка ему начинала всерьез нравиться...
Ну хорошо - а он ей? И чего бы ему на самом деле хотелось?
В автобусе они разговаривали, разглядывая проносящиеся мимо пейзажи. Солнце, перевалившее за полдень, то скрывалось за легкими облаками, то выныривало и освещало радостным светом сочно-зеленые поля, рощицы, пастбища, маленькие аккуратные белые домики... И опять ни разговоры, ни молчание не вызывали напряжения или неловкости. Хотя, нет, Антон все же начал постепенно чувствовать некоторое напряжение... иного рода. Он обнаружил, что очень хочет прикоснуться к своей спутнице, но как-то не решается. Ну очень хочется, но страшновато. И еще, вот забавно, не хочется делать это каким-то уж совсем глупым или банальным образом.
"Карамба, почему я такой робкий сегодня" - подумал он фразой из какого-то забытого романа, о пиратах или чем-то подобном. Подумав так, он посмотрел на ее ноги, обтянутые белыми джинсами, на свои собственные, и вдруг сказал:
- Смотри-ка, я выше тебя, а ноги у нас, кажется, одинаковой длины.
Н-да, вышло все равно что-то такое детски-подростковое. А впрочем, неважно, потому что Лена живо отозвалась:
- Похоже, что так. Сейчас проверим...
И она подвинулась немного ближе. Чтобы сравнивать было удобнее. Якобы.
Ноги и вправду оказались одинаковой длины, и Антон не преминул сделать девушке комплимент по этому поводу. А заодно уж и подержать ее за коленку. Для удобства сравнивания. Лена не возражала. Контакт, кажется, налаживался. Но тут, не успел он переварить новые радостные ощущения, они въехали в какой-то городок, оказавшийся этим самым Или.
На месте выяснилось, что до обратного автобуса, притом последнего в этот день, остается меньше двух часов. Поэтому их цель, до которой еще надо было идти пешком, пришлось осматривать в ударном темпе.
Собор оказался огромным, с несколькими башнями. Стены из светлого песчаника были сплошь покрыты стрельчатыми арками-барельефами, так что на них, кажется, не осталось ни одного ровного, неинтересного участка. Какой контраст с современными коробками из стекла и бетона... Удивительно, что все это великолепие, стоившее огромных трудов, возвели в таком малюсеньком городке. И другое было удивительно - собор начали строить более девятисот лет назад, и строили с перерывами несколько столетий. Даже первая очередь, во время которой было возведено основное здание, заняла почти двадцать пять лет. И это был не случайный "долгострой", а сознательный выбор, также как и со многими другими большими европейскими соборами средневековья. Здание заранее планировалось столь большим, что при тогдашнем уровне техники его невозможно было закончить за жизнь одного поколения. Те, кто его проектировали и закладывали, редко доживали до момента, когда могли увидеть хоть сколько-то завершенные плоды своего труда. И тем не менее они поступали именно так. В этом был какой-то подвиг служения, фактически отказ от земной славы ради цели более высокой... вот и говорите после этого о вечно бездуховном Западе.
Антон и Лена погуляли по главному залу, с интересом рассматривая разноцветные витражи, росписи на потолке и стенах и резные каменные колонны. В картинах преобладали разные оттенки синего и лазоревого цвета, но были и золотые, розовые, бордовые и зеленые детали. Такая комбинация цветов создавала ровное, светлое настроение. А пронзительно-синее свечение оконных витражей в полумраке большого зала пробуждало ощущение то ли сказки, то ли тайны - чего-то неизведанного. Если средневековый художник хотел вызвать в зрителях именно такие эмоции, его работа, несомненно, удалась.
Из поездки они вернулись довольные увиденным и друг другом, и сразу же договорились поехать на другой день в Лондон. Договариваться им теперь было гораздо проще и спокойнее. Словно какой-то поток тихо и мягко подхватил их и теперь неспешно, но непрерывно нес в одной лодке...
В Лондоне он показывал ей то, что знал сам. Почему-то больше всего ему в этом городе нравились парки, в особенности прекрасный Сент-Джеймс-парк, находящийся в самом центре, между Парламентом и Букингемским дворцом. Несмотря на такое расположение и не очень большой размер, там было как-то просторно и казалось не слишком многолюдно. Покачивали длинными косами ивы, по водоемам плавали лебеди, журчали фонтаны... В устройстве и содержании зеленых насаждений англичане преуспели, это было ясно. Как было ясно и то, что большинство этих замечательных островов окультуренной природы находятся в богатых районах западной части Лондона. Но заборов там не было, пускали всех.
Они побывали еще в Британском музее, погуляли по самым знаменитым улицам - Пикадилли, Риджентс-Стрит, Оксфорд-стрит, а также по множеству второстепенных. Настроение было прекрасным. Естественно, Лена не смогла пройти мимо нескольких магазинов, но у нее хватило ума не зависнуть в них и не потратить сразу же все свои невеликие сбережения. А у Антона хватило терпения на то, чтобы в это время спокойно прохаживаться рядом или даже давать советы по поводу тех или иных тряпок.
...Автобус мерно гудел и слегка покачивался, за окном сгустились сумерки. До Кембриджа оставался почти час езды. Лена потянулась, словно бы мурлыкнув, как кошка, и сказала:
- Что-то спать хочется. Такой сегодня был длинный день...
И она попыталась наклонить спинку своего кресла назад. Но оказалось, что она откидывается совсем чуть-чуть - видимо, чтобы не мешать сидящему позади пассажиру. Никакого комфорта. Некоторое время Антон с сочувствием наблюдал за попытками девушки устроиться поудобнее, а потом не выдержал и сказал:
- Если хочешь, можешь ко мне как-нибудь... прислониться. Все-таки, наверное, удобнее будет, чем так.
- Спасибо, - ответила Лена. - Ну, раз ты предлагаешь... Сейчас попробую.
Мир словно легонько качнулся, и что-то в нем слегка изменилось.
Разделявший кресла подлокотник можно было поднять. Сначала девушка попыталась устроиться на плече у Антона, но оно оказалось жестковатым. Попробовав и так, и эдак, она вдруг бесхитростно (как, во всяком случае, ему показалось) спросила:
- А можно мне у тебя на коленях как-нибудь улечься?
- Давай, - стараясь выглядеть равнодушным, ответил Антон. - Если поместишься, конечно.
Лена сбросила кроссовки и улеглась поперек двух сидений, так, что ее голова и лопатки оказались у него на коленях. Куртку она свернула и подложила под голову. Ноги ей пришлось согнуть практически пополам, но в общем, надо признать, в таком положении было удобнее, чем сидя. Антон даже немного позавидовал ей... впрочем, он был счастлив и без того. Ему очень нравилось держать такой груз. Он сидел, не двигаясь, и с каким-то тихим умилением поглядывал на уже почти неразличимые в сумерках деревья и поля, мелькающие за окном. Время от времени он переводил взгляд на спокойное лицо Лены с закрытыми глазами. Оно было красивым. Пожалуй, в нем даже было что-то скульптурное - четко очерченные полные губы, изогнутая линия бровей... Удивительно, что когда она разговаривала, ее мимика была очень живой, выражение все время менялось, было привлекательным... но идеально красивой ее в это время называть было нельзя. А вот когда спит - оказывается, можно. Спит?.. да нет, скорее старательно пытается заснуть.
Тихо гудел мотор, автобус слегка покачивался, темнота сгущалась... И Антон постепенно начал чувствовать, что переходит в какую-то другую реальность. Где вот эта девушка уже не чужая... совсем не чужая. Должно быть, и Лена чувствовала нечто подобное. Она пошевелилась, вроде бы отыскивая более удобное положение, а потом вдруг широко открыла глаза и посмотрела на него.
И что-то такое было в этом взгляде - какая-то наивная смесь женского желания и детского испуга - что Антон, сам того не ожидая, без всяких колебаний нагнулся к ней и поцеловал ее в губы.
Поцелуй вышел теплым, мягким и приятным. Он ощутил легкий ответ. Поцеловал еще раз, уже увереннее, и тут внезапно осознал, что это серьезно. Странно - раньше, в немногочисленных похожих ситуациях, он не чувствовал какой-то... ответственности. А тут отчего-то почувствовал. Словно кто-то внутри него спокойно, но требовательно спросил: "Тебе действительно нужна эта девушка? Такая, какая есть? Со всеми очевидными достоинствами и пока неочевидными недостатками? Если она согласится быть с тобой и дальше, ты не разлюбишь, не бросишь ее?"
Антон секунду помедлил. Он понял, что все, что можно было взвесить, он уже подсознательно взвесил раньше. И что остальное - гораздо больше - взвесить сейчас нельзя. Можно только положиться на собственную интуицию или... веру.
И он поверил. И без колебаний ответил: да. Она мне нужна, и будь, что будет.
* * *
До отъезда Лены в Москву оставалось всего два дня, и их невозможно было не провести вместе. Впрочем, расставаясь на ночь. Когда они приехали обратно и вышли из автобуса, Лена сказала:
- Ну, а теперь ты пойдешь домой и там будешь спать... один.
Несмотря на директивный характер фразы, она прозвучала как-то немного умоляюще, так что Антону и в голову не пришло обижаться или возражать. Он был просто счастлив. Они договорились через день съездить в Лондон, потом он усадил девушку в одно из поджидавших такси, помахал вслед рукой и побрел, в радостно-мечтательном настроении, к себе в общежитие.
На следующий день Антон занялся доделыванием дипломной работы и честно просидел над ней всю первую половину дня. Оставалось в общем чуть-чуть, буквально пара-тройка дней усилий, и можно сдавать.
Дописав очередной абзац, он откинулся на спинку стула и посмотрел в безмятежно-чистое небо за окном. На кухне тихо шипел, дожариваясь, цыпленок-табака (кулинарные способности к концу года достигли прямо-таки небывалых высот). Черепичная крыша напротив тускло блестела под солнцем. За окном по подоконнику ходил взад-вперед жирный голубь. Внизу, как всегда, приглушенно шумела толпа... сколько же можно корячиться над этой наукой? Антон непроизвольно потянулся к телефону, потом остановился на полпути, подумал, усмехнулся про себя, достал бумажку с номером и набрал его.
- Привет, - сказал он. - Ну, ты как?
- Нормально... - ответила Лена. Но ее голос показался Антону каким-то невеселым. Он помедлил и спросил:
- Точно нормально?
- Ну.. не совсем, - Лена сделала паузу, видимо, думая, говорить дальше или нет. Потом все-таки решилась. - Нога болит. И сижу я теперь в милом английском домике да смотрю в окошко...
- А что с ногой-то?
- Да длинная история... Я когда-то занималась спортивной гимнастикой... и неудачно повредила ахиллово сухожилие. С тех пор оно болит иногда, особенно при перегрузках. Наверное, вчера перегуляли, а утром я еще оступилась на этой лестнице кривой... В общем, болит теперь. Надеюсь, хоть завтра пройдет.
- Понятно, - сказал Антон, а затем, сообразив, добавил: - то есть, ты сегодня не обедала?
- Наверное, да... или нет? Ну, не обедала. А кстати, и не завтракала.
- Понятно. И запасов у тебя там, ясное дело, никаких нет... Слушай, давай тогда так. У меня как раз обед почти готов. Могу принести, съедим вместе.
- Вот это да! - восхищенно сказала Лена. - Мужчина! И готовит! Да еще и сам принесет! Ой, ты только не передумай, это я от смущения так... иронизирую. Неси, конечно, буду рада тебя видеть!
Цыпленка вместе с найденными в холодильнике овощами они съели с каких-то бумажных тарелок, сидя на кровати у Лены в комнате - стола там не было. После "спасательной операции" девушка явно почувствовала себя лучше. Они о чем-то заговорили... а потом как-то совершенно естественно стали целоваться. Еще через некоторое время, все так же естественно и просто, обнаружилось, какая у Лены замечательно красивая грудь. К огорчению Антона, на этом раскованность девушки закончилась. Впрочем, ему и так было хорошо, даже очень... и ей, судя по всему, тоже. Лишь к вечеру Антон еле-еле сумел заставить себя отправиться домой, как подобает воспитанному молодому человеку.
На следующий день, последний в Англии, благодаря режиму или положительным эмоциям нога у Лены прошла, и они опять поехали в Лондон.
Довольно долго они гуляли по Национальной картинной галерее. Антону больше всего нравилась там картина Леонардо да Винчи "Мадонна в скалах". Мария на ней была очень красивой и какой-то милой - в отличие от, например, всем известной и чересчур загадочной, на взгляд Антона, Джоконды. Как он некогда обнаружил, за внешней загадочностью, как у женщин, так и у мужчин, бывает, скрывается простой принцип "молчи - за умного сойдешь". На картине Мария, ангел и младенцы Христос и Иоанн были изображены в ажурном скальном гроте, за которым, на заднем плане, виднелись далекие сине-серо-зеленые горы. И почему-то эти скалы и горы тоже запомнились Антону. Наверное, Леонардо написал их не просто так. Может быть, для него они тоже были не простым нагромождением камней...
Потом они добрались до большого, полудикого на вид, с крутыми холмами, но все равно отчего-то уютного парка Хэмпстед-Хис. Антон запомнил момент, когда они просто сидели рядом на скамейке, отдыхая, и он вдруг почувствовал, что... как бы сказать... его мир, в котором до этого чего-то не хватало, сделался полным. И это оказалось очень важным. Пустота заполнилась, и это было правильно.
А во второй половине дня они оказались на Оксфорд-стрит с ее многочисленными магазинами одежды, которые до этого были известны Антону лишь в теории. И по тому, как у девушки загорелись глаза, он понял, что быстро ему теперь отсюда не выбраться.
Пришлось проявить терпение. Но в конце концов он и сам втянулся в процесс "шопинга", ибо задача была нелегкой, но в своем роде творческой - нарыть несколько хороших шмоток, на которые у Лены хватило бы денег.
Интенсивное траление магазинов в конце концов увенчалось успехом - удалось найти пару милых вещей с приличными скидками. А главным и последним приобретением оказалось красивое, маленькое, обтягивающее вечернее платье золотистого цвета. Оно очень шло к изящной фигуре девушки, и Антон, который до этого забраковал несколько других кандидатур на Главную Покупку, едва увидев этот экземпляр, проникся. Настолько, что стал уламывать Лену, у которой деньги были на пределе, чтобы самому доплатить за это платье. Сошлись на том, что это будет его подарок ей на день рождения. Платье купили, деньги кончились - теперь можно было с чистой совестью наслаждаться вечерней прогулкой.
В прозрачных сумерках, а потом под темным небом, при свете желтых английских фонарей, они все шли и шли куда-то. Шумел поток автомобилей; на тихих боковых улицах и аллеях едва слышно шелестели платаны. В голове крутилась услышанная когда-то песня:
По всей округе в окнах свет погашен,
Но нам не страшен наш неблизкий путь.
Давай покружим, свой маршрут нарушим,
Давай еще свернем куда-нибудь...
И хотелось, как там пелось дальше, "кружить до зари", но реальность была неумолима - завтра с утра у Лены был самолет в Москву.
В Кембридж они вернулись на последнем автобусе, уже далеко за полночь. Девушка сильно устала, и физически, и эмоционально. Она пыталась держаться, но все же в конце концов уснула по дороге. На финише Антон, который и сам вымотался, еле-еле растолкал ее. Лена вышла из автобуса в каком-то сомнамбулическом состоянии. Укатали сивку крутые горки... а на следующий день ей надо было уезжать в пять утра. Делать нечего - пожертвовав пятифунтовой бумажкой, Антон взял такси, решив довезти девушку до дома.
Когда доехали, он довел ее, все еще не до конца пришедшую в себя, до комнаты. Уходить как-то не хотелось - тащиться обратно ночью через весь город... Антон вскипятил чайник, они выпили по кружке чая, и Лена, наконец, более или менее пришла в себя. Она принялась собирать вещи. Заодно ей захотелось померить новое платье. Нижнего белья под него не полагалось в принципе, о чем девушка, скорее по наивности, чем с каким-либо умыслом, не преминула сообщить. Платье, действительно, выглядело очень соблазнительно... и тут с Антоном внезапно начало твориться что-то необъяснимое.
Сначала он просто, сидя на кровати, смотрел на ходившую туда-сюда Лену. Это было приятно. Но потом, сперва слабо, а потом все сильнее, у него внутри словно заворочалось что-то тяжелое и мутное. Он вдруг захотел ее, прямо здесь и сейчас. Причем, сам того не осознавая, он хотел не столько секса как такового, сколько закрепления своих прав на нее. Небольшой все еще четко работающей частью сознания Антон понимал, что торопиться не стоит, что вообще в таком состоянии ничего хорошего у них не выйдет, даже если бы им обоим хотелось... но угрюмый, эгоистичный внутренний зверь упорно продолжал напоминать ему, сколько он всего для нее сделал, что она теперь уезжает, что еще непонятно, когда они потом встретятся, что он и так долго крепился, а ей это ничего не будет стоить... Минута шла за минутой, время было уже за два часа ночи. Мрачное желание то усиливалось, то слабело, но не пропадало. Лена, похоже, сообразила, что что-то не так, и это ей совсем не нравилось. Платье она уже давно сменила на рубашку и брюки, и теперь, не разговаривая и не глядя на Антона, запихивала вещи в сумку. Ей было неловко его прогонять, но то, что она молчала и как будто игнорировала его, еще больше усиливало его раздражение.
Наконец, затянув собирание сумки насколько возможно, но так и не решившись выпроводить Антона, Лена завела будильник на пять утра, потушила свет и, не раздеваясь, все так же молча легла на самый край кровати. Антон оказался с другого края. Он не знал, что делать. Все чувства были тупыми и смазанными от усталости, но желание по-прежнему давило изнутри. Немного поборовшись с самим собой и в итоге не выдержав этого давления, он протянул руку, нащупал в темноте ее тело и принялся заплетающимися пальцами расстегивать пуговицы на рубашке. Лена, которая, похоже, уже почти уснула, очнулась и молча отвела в сторону его руку. Антон какое-то время подумал, опять не выдержал и повторил попытку. Лена опять отпихнула его руку. На этот раз Антон разозлился не на шутку. Это бессмысленное и ничем не обоснованное, с его точки зрения, сопротивление его достало. Он уже собрался, вопреки здравому смыслу, вообще всему, перейти к более решительным действиям - сил, наверное, хватило бы...
- Антон, - вдруг неожиданно четко произнесла Лена. - Антон, ты же не такой...
Этот голос и слова неожиданно отрезвили его. Правда, не до конца - свирепого внутреннего зверя не так-то просто было унять - но на несколько секунд он вдруг ясно понял, что они оба - прежде всего люди, а уж потом устройства для удовлетворения потребностей. А людям и вести себя надо по-человечески... Все еще борясь с собой и не чувствуя до конца, что поступает правильно, Антон убрал руку, пробормотал какое-то нечленораздельное проклятие в адрес неправильно устроенной жизни и быстро провалился в сон.
Пробуждение через несколько часов, в утренних сумерках, было ненамного приятнее ночи. Антон вообще всегда плохо переносил недосыпание. Мрачнее тучи, он отнес вниз тяжелую сумку Лены. Вчерашний таксист, с которым он предусмотрительно договорился вечером, уже ждал внизу. Плохое настроение помешало ему почувствавать, как прекрасно на самом деле было это летнее утро, пахнущее росой и цветами, пронизанное первыми лучами солнца и голосами перекликавшихся птиц...
В машине они оба молчали, не глядя друг на друга. На остановке автобус уже загружался, до отхода оставалось несколько минут. Антон закинул сумку в багажное отделение и стоял столбом, не зная, что делать дальше.
- Я, наверное, пойду... - сказала Лена. Вышло не очень решительно, но и каких-либо чувств к нему за этими словами Антон не ощутил.
- Ну, иди, что ли, - угрюмо ответил он, глядя куда-то в сторону. Его раздирали противоречивые чувства, а поверх давила чугунная усталость. Никаких подходящих слов в голову не приходило, и, кажется, лучшее, что он мог сейчас сделать - это не выражать никаких эмоций. А то черт его знает, что бы выразилось.
Лена немного постояла в нерешительности, а потом все-таки сказала:
- Ты мне позвони... если захочешь.
- Да, наверное, - со странным безразличием ответил Антон. "Идиот, блин" - внятно произнес в голове трезвый голос. - Позвоню, - сказал он более решительно, но все равно мрачно. - Ладно, ты иди, наверное, пора уже...
Он неловко поцеловал ее куда-то в щеку, и Лена поднялась в автобус. Последние пассажиры поспешно последовали за ней, водитель закрыл дверь, бибикнул на прощание, и автобус тронулся. Антон вяло помахал вслед рукой, и, так и не определившись со своими ощущениями, побрел в общежитие. Там он упал на кровать и забылся крепким сном...
Когда он проснулся, на часах было ближе к двенадцати. Голова соображала заметно лучше, чем с утра, и первая мысль, пришедшая в нее, было раскаяние. Или сожаление. Раскаиваться, к счастью, было вроде бы особенно не в чем, ничего по-настоящему непоправимого он не совершил. Или не успел совершить. О том, что бы было, если бы сумел и успел, сейчас даже думать не хотелось. Но вот потом, уже утром ходить с такой рожей и так говорить... "Раздолбай, прости господи, ну что тебе стоило вести себя нормально? Ведь ничем, ну решительно ничем, она этого не заслужила! И самому ведь было понятно, так нет же..." - думал он, механически умываясь и застилая постель. Но с другой стороны, ну в самом деле, можно же было проявить к молодому человеку, так сказать, участие? Тем более что против, э, других ласк она раньше совершенно не возражала... Ох, ну почему эти женщины так устроены - на одну и ту же вещь с одним и тем же человеком могут реагировать сегодня так, а завтра совершенно по-другому... Ага, удовлетворять страсть в первый раз в такой обстановке, вымотавшись, на ходу... тебе самому потом не сделалось бы... как-то не так? Противно бы тебе не сделалось? Ведь так и с мужиками бывает - отвращение после секса. И потом, если посмотреть с той стороны, это что же выходит: моментальное превращение нежного и заботливого мужчины в хищного неудовлетворенного самца. Картина маслом...
Так и не решив, что делать дальше, Антон опять взялся за работу. Почти всегда в таких ситуациях она его успокаивала. Иногда почему-то даже лучше работалось на фоне неурядиц в личной жизни. Вот и этот раз - не прошло двух часов, как он обнаружил, что дело почти сделано. Оставалось еще раз перечитать текст, где-то что-то поправить и дооформить, и все - можно сдавать. И он свободен. Поехать можно будет, куда они там собирались с Олей и прочими...
А кстати, самолет должен был приземлиться больше трех часов назад.
То есть она уже должна быть дома. В любом случае.
А где же ее телефон-то? Антон вдруг сильно разволновался - свой московский телефон Лена записала ему день или два назад на подвернувшейся бумажке, которую он впопыхах куда-то сунул... неужели потерял? Он отчего-то так испугался, что оборвется единственная связывающая их сейчас ниточка, что не сразу сообразил - номер, скорее всего, есть у той же Оли. Все-таки не на разных планетах живем. Между тем заветный клочок с номером благополучно нашелся там, где ему и следовало быть - в бумажнике. Антон разгладил его, положил на стол, и тут на него нашла робость.
А вдруг он позвонит сейчас и напорется на такой же равнодушный прием, какой недавно сам изволил ей оказать? Вдруг после этого вчерашнего эпизода, будь он неладен, она как минимум обиделась? А как максимум, что-нибудь сделалось с ее чувствами к нему?
Солнце било сквозь задернутые шторы, было душно, и Антон вспотел от этой мысли. Он встал, походил по комнате. Открыл дверь, вышел в прохладный коридор. В здании было тихо. Он бесцельно прошелся туда и обратно, и неожиданно решился. Вошел в комнату, закрыл за собой дверь и набрал номер.
Раздались гудки - не такие, как здесь, вибрирующие, а российские, однотонные. На третьем взяли трубку, и женский голос сказал "Алло". Вроде бы не ее голос, хотя и похожий.
- Добрый день, - сказал Антон. - Позовите, пожалуйста, Лену.
- Сейчас, подождите. Она только приехала... - "Знаю-знаю", чуть не сказал Антон, но сдержался.
Повисла томительная пауза, и наконец он услышал голос Лены.
- Привет! - сказал Антон. Вышло довольно бодро, хотя ему было страшновато. - Это я, Антон. Ну, как долетела?
- Привет! - ответила Лена. Кажется, слегка озадаченно. Но не равнодушно. - Нормально. Вот вещи сейчас разбираю...
- А платье, платье-то родственникам показала? - спросил Антон о первом, что пришло в голову.
- Показала! - неожиданно радостно ответила Лена. - Все в восторге. Ты молодец, замечательно его выбрал.
И тут, с гигантским облегчением, Антон понял, что она на него не сердится! Или уже не сердится. Гораздо позже Лена рассказала ему, что на самом деле она еще как сердилась. Точнее, просто подумала, что после такого прощания она его разыскивать не будет, а вот если он... К счастью, Антон успел позвонить раньше и не дал этой мысли развиться.
Они еще немного поговорили о каких-то пустяках - милых пустяках, радостно думал Антон, очень занимательных пустяках... - а потом Лена спросила его:
- Так ты в Москву когда теперь собираешься?
- Вообще-то планировал почти через три недели. Через девятнадцать дней, - ответил Антон. И тут же почувствовал, что этот ответ ему самому не очень нравится. - То есть такая у меня на билете сейчас дата стоит.
- Понятно, - сказала Лена, и в ее голосе отчетливо послышалось расстройство. Она сделала паузу, а потом не выдержала. - Так долго еще...
- Да я вот и сам думаю, - ответил Антон. Эти лишние дни определенно нравились ему все меньше. - Но мне тут еще диплом надо добить. И потом мы, помнишь, договаривались с Олей и еще ребятами, насчет поездки.
- Ой, я забыла совсем. Ну, раз договаривались, тогда конечно. Съезди, отдохнешь наконец от своей работы, посмотришь на страну...
- Да нет, пока еще не окончательно договорились, - с удивившей его самого поспешностью перебил Антон. - В общем, я подумаю еще. Может быть, можно там как-нибудь передоговориться. Ну ладно... целую тебя. Я еще позвоню.
- Целую, - сказала Лена. - Пока. Я буду ждать...
Антон положил трубку и поймал себя на том, что безотчетно улыбается. Нет, больше - он был готов вскочить и сплясать какой-нибудь дикарский танец. Жизнь явно налаживалась. Солнце, бьющее сквозь шторы, уже не казалось таким жарким, да и вообще - ему было хорошо. Вот только эти лишние девятнадцать дней...
С одной стороны, хочется наконец съездить и на что-нибудь посмотреть. Он просидел в этой стране почти год, а что за это время видел? Вот этот город, еще пару-тройку других, кое-какие пейзажи из окна поезда - и все. Большая часть времени прошла, как всегда, за монитором и клавиатурой. С тем же успехом сидеть за компьютером можно было и в России (тут Антон, сам того не замечая, заметно преувеличил собственные страдания. На родине ему бы никто столько не заплатил за работу, которую он так любил и хотел делать). И вот теперь, когда он свободен на месяц и может, наконец, позволить себе с толком здесь отдохнуть...
Но с другой-то стороны - кажется, большой и все увеличивающийся кусок его жизни теперь там, в Москве. И чем больше времени он сейчас проведет здесь, тем меньше его останется у них потом. На дворе начало августа, и меньше, чем через месяц, хочешь-не хочешь, надо возвращаться обратно. Без нее.
Вот ведь задачка! И как же ее решать?
А впрочем... решение есть, и очень простое. Точнее, к черту саму задачу.
Антон открыл записную книжку, нашел и набрал номер "Аэрофлота". Через несколько минут он выяснил, что ближайший рейс, на который можно перебронировать место по его билету - через четыре дня. Еще через несколько минут, за умеренную плату, операция была произведена. "Все, прощай, поездка, - подумал Антон. - И почему это я о ней совсем не жалею?"
Вечером он пришел к Оле в гости.
- Оля, ты знаешь, - начал он, - у меня обстоятельства изменились. Так что ты извини, пожалуйста... но я с вами, видимо, не еду.
Оля внимательно посмотрела на него сквозь очки.
- Видимо или точно? - спросила она.
- Вообще-то точно. И я, это, очень надеюсь, что не порушил вам все планы.
- Да нет - хорошо, что ты хоть не в последний момент предупредил, - без восторга ответила Оля. Она подумала, видимо что-то высчитывая. - Ладно, справимся как-нибудь... А что это за обстоятельства, если не секрет?
- Ээ.. личного свойства.
- Хм. Кажется, по твоему виду можно догадаться, какого именно... - Оля все еще была недовольна, но, кажется, начала смягчаться.
- Ну да, - только и ответил Антон, и вдруг заулыбался во весь рот, с довольно глупым видом.
- Подожди-ка, - девушка с интересом оглядела его. - Я, конечно, дико извиняюсь... но ты же вроде раньше ни о чем таком не говорил. Мне просто интересно становится, как это за неделю все так раз, и поменялось.
- Да я даже не знаю, - засмущался Антон. - Ну, отчасти благодаря тебе. Благодаря тому, что ты попросила меня... город показать.
- Так ты что - с Леной?! - Антон, кажется, впервые видел Олю столь изумленной. - Вот это да… Ты что, серьезно, за неделю... а, нет, ничего. Но как-то, это... трудно было представить себе такие последствия экскурсии по городу.
- Это еще что, - философски изрек Антон, к которому вдруг вернулась способность к некоторым проявлениям остроумия. - Вот где-нибудь на Кавказе в старые времена, согласно легендам, как бывало: увидел утром в чужом ауле горячий джигит стройную девушку, а уже вечером украл ее, и все. Жили долго и счастливо и умерли в один день. Так что я по их стандартам - просто тормоз.
- Горец ты наш шотландский, - Оля окончательно развеселилась. - Ладно, успехов тебе... на всех фронтах. Ну и пиши потом, из своей Шотландии, когда доберешься.
* * *
Их дальнейшие отношения развивались со стремительной правильностью, диктуемой обстоятельствами, то есть коротким отпуском. Впору было вспомнить легендарных "детей гор".
Лена по собственной инициативе встретила его в аэропорту. Встреча вышла совместной с родственниками, поскольку внятно объяснить этим последним изменившуюся ситуацию было затруднительно. Впрочем, из родственников в аэропорту был один отец. Они все вместе доехали до Антоновой квартиры, где Лена была вынуждена явочным порядком познакомиться и с мамой тоже. Спустя примерно час она, соблюдая этикет, вежливо откланялась. И первое, что сказал обычно невозмутимый Антонов папа, закрыв за ней дверь, было:
- Какая хорошая девочка!
За остаток дня он повторил это еще раза три, окончательно сразив Антона. Мама от оценок пока воздерживалась. Но процесс уже шел как-то сам по себе, не спрашивая ни у кого советов. На все ту же многострадальную дачу, к счастью, никто не претендовал, и Антон едва ли не на следующий день поехал с Леной туда.
Но.. не все так быстро, граждане. Антона поджидал сюрприз. Он до этого старался не задумываться о том, были ли у Лены другие мужчины. При ее внешности и характере, по его понятиям, что уж кто-то обязательно должен был быть. Думать об этом было не особенно приятно. Даром что сам он до встречи с ней не то чтобы стремился блюсти целомудрие. Но представлять себе, что вот эта женщина, которую ты любишь, которую ты сейчас обнимаешь, которая смотрит на тебя так - уже когда-то смотрела так на кого-то другого... и не только смотрела... чтобы никогда об этом не думать, надо было быть (так, во всяком случае, думал Антон) либо вполне равнодушным, либо, наоборот, иметь очень щедрое и прощающее сердце. Прошлые несчастные отношения с Юлей, как ни странно, в чем-то очистили его - хотя бы, ценой страданий, избавили от примитивной, низкой, давящей ревности. И он никогда бы не упрекнул Лену за что-то в ее прошлом. Но все равно, думать о каком-то или каких-то "бывших" было неприятно.
Однако когда, добравшись до дачи, они улеглись в мансарде на старинный диван и поплыли наконец по реке наслаждения, и уже даже сколько-то проплыли, Лена вдруг как-то напряглась, а потом смущенно прошептала:
- Антоша, я не могу... все сразу. Я… раньше ни с кем не спала..
Антон внезапно ощутил неведомую ему раньше сместь робости, гордости и ответственности. Все опять оказалось серьезнее, чем можно было предположить, и вместе с тем правильнее. Да, так было - правильно. Так должно было быть, и так оказалось на самом деле.
Не за что будет ревновать. Но и самому придется... соответствовать.
Оставалось только не испортить правильность момента. Был уже опыт - тогда, в последнюю ночь в Кембридже. Нет, сэр. Больше не повторится, сэр.
- Понятно, - ответил он. - Тогда я ничего сразу делать и не буду. Ты просто... расслабься и получай удовольствие.
И Лена действительно расслабилась, и оказалось, что удовольствие вполне можно для начала получить и так - не делая всего сразу. И даже много удовольствия. Им было хорошо. Лодка плыла по реке, то убыстряя, то замедляя ход. О чем-то шептала вода... или это шелестела листва за открытым окном... Танцевали на потолке солнечные блики, иногда перекликались птицы, и Антон забыл обо всем на свете. Он смутно чувствовал, что в его любимой постепенно раскрывается что-то, дремавшее раньше... то неосязаемое, но прочное, что придает постоянный смысл жизни двух людей. Настоящая любовь. И он как-то без объяснений понял, что ради ее правильного раскрытия стоит еще немного потерпеть. Не нужно рвать с ветки недозрелое яблоко - лучше подождать и поухаживать за яблоней.
Но на этот раз судьба не стала испытывать его терпение. Ждать пришлось лишь два дня, то есть до следующей поездки на дачу.
Они приехали туда вечером. Теплый воздух пах лесом и чуть-чуть цветами. Было уже темно, и восходящая луна серебрила своим светом листву деревьев, тихо и торжественно замерших в саду. Дома они чего-то перекусили - вышел почти что семейный ужин - а потом Лена спокойно и немного кокетливо сказала:
- Ну, ты теперь иди наверх, стели там кроватку, а я скоро приду. И, на вот кассету, поставь там в магнитофон, только не включай пока.
Минут через пятнадцать, когда Антон, изнывавший от нетерпения и одновременно отчего-то немного побаивающийся, уже заждался, ступеньки старой лестницы тихо скрипнули под легкими шагами, и Лена возникла в дверном проеме. Оказалось, что на ней то самое обтягивающее золотистое платье.
- Включай музыку, - потребовала она и одновременно погасила свет. Комната погрузилась в лунный полумрак.
Антон нажал кнопку. После короткой паузы из динамиков зазвучала медленная, ритмичная песня. У певца - наверное, черного - был невероятно низкий, возбуждающий голос. Лена начала танцевать. Антон сидел, не шелохнувшись. Это было неожиданно и прекрасно, и сам бы он до такого не додумался - луна, силуэты деревьев за окном, голос, рокочущий и перекатывающийся, словно шум моря или далекий гром, и танцующая перед ним, как в древнем античном храме, девушка.
Песня кончилась. Лена подошла к магнитофону, убавила громкость почти до нуля, и так же, как до этого танцевала, просто и спокойно опустилась на колени к Антону. Ее лицо с полуоткрытыми губами белело в темноте, и он почувствовал, что она начинает дышать чаще.
- А ты помнишь, - тихо спросила она, - как это платье надо носить?
Антон помнил. Он взялся за нижние края платья и медленно потянул его вверх...
...Яблоко созрело и безо всякого сопротивления, даже с охотой, упало в подставленную руку. И как только это произошло, то оказалось, что Лене очень нравится делать с Антоном все то же, что нравится ему. И чем дальше, тем больше. Может быть, даже больше, чем ему. Антон, в котором его прошлый опыт посеял непонятные комплексы и смутное ощущение того, что женщины - во всяком случае, те, что ему нравятся - то ли сами не знают, чего им надо, то ли только и заняты тем, что непредсказуемо меняют свое отношение к мужчинам, вдруг обнаружил, что на самом деле все не так! Есть такие, которые красивы, не глупы, не эгоистичны, с которыми можно поговорить - и которым нужно то же, что ему!
Или, во всяком случае, есть одна такая. И этого было достаточно.
Стоял август, была прекрасная погода - вот ведь повезло - и они проводили почти все время вместе. Гуляли, ходили на какие-то выставки, куда-то ездили или просто... наслаждались близким общением. Время пролетело невероятно быстро, и неумолимо надвинулся срок отъезда обратно в Англию.
* * *
В аэропорту "Шереметьево-два" в стене, отгораживающей зону вылета, есть небольшой застекленный кусок. От него до барьера, за которым остаются провожающие, метров пятьдесят. Друг друга кое-как видно. Когда они с Леной расставались в сентябре, Антон простоял около этого стекла целую вечность. Никак не мог уйти, все смотрел на нее. А она - на него. Махали друг другу, улыбались, показывали пальцами идущие ножки - мол, надо уходить... но никак. В конце концов Антон все-таки ушел, а спустя полминуты прибежал обратно к стеклу - и Лена, оказывается, тоже не ушла. Тоже ждала. И еще несколько минут они улыбались и махали друг другу, и только после этого, наконец, распрощались окончательно.
Сидя в мерно гудящем самолете и глядя на сплошную пелену облаков внизу, Антон ощущал хоть и печальное, но спокойствие. Он снова был один - но по-другому, чем раньше. Он больше не был одиноким путником, бродящим по миру без цели. Теперь он был похож скорее на моряка, вышедшего в дальнее плавание, но знающего, что в должный срок вернется в свой родной порт - туда, где его любят и ждут. Одиссеем, которого ждет его Пенелопа.
На новом месте он сначала очень тосковал без Лены, но потом постепенно привык. Точнее, приспособился терпеть. Ей же приспособиться оказалось гораздо труднее. Уже потом она ему рассказывала, что первую неделю без него вообще ничего толком не могла делать. Ходила, как сомнамбула. Но деваться было некуда, и в конце концов к жизни на расстоянии как-то приноровились оба. По е-мэйлу можно было писать каждый день, и первое, что делал с утра Антон, приходя в университет - бросался к почтовой программе и смотрел, пришло ли уже письмо от нее. Обычно оно приходило, и это был маленький ежедневный кусочек счастья. Потом, через пару месяцев, он нашел в продаже телефонные карточки, по которым можно было звонить в Россию гораздо дешевле, чем обычным способом. Так что теперь можно было говорить друг с другом - говорить, представляете! - пару раз в неделю, не рискуя угрохать на это удовольствие пол-стипендии. В общем, жизнь хоть как-то налаживалась, но три с половиной месяца до рождественских каникул, проведенные порознь, все равно показались Антону очень, очень долгими.
Наконец, долгожданные каникулы наступили, и Антон рванул в Москву. Лена, как всегда, встречала его в аэропорту. Было видно невооруженным глазом, как она скучала и как теперь счастлива. А вот он, наоборот, вначале почему-то почти ничего не почувствовал. Почему-то первое, что бросилось ему в глаза при встрече, была ее новая, какая-то чересчур короткая и потому некрасивая, на его взгляд, стрижка. Отвык, оказывается, при раздельной жизни... Эта собственная странная реакция его даже напугала. Но прошло каких-то полчаса, и наросшая на сердце защитная корка отвалилась. Когда они засыпали вечером вместе, тесно прижавшись друг к другу, а за окном была подсвеченная фонарями снежная московская ночь, он чувствовал то же, что тогда, летом - что его мир опять полон. Что все хорошо и правильно. И только мысль о неизбежном скором отъезде обратно немного портила эту правильность.
Через две недели действительно был обратный отъезд, они опять махали друг другу сквозь стеклянную стенку в "Шереметьеве", потом самолет опять нес печально-спокойного Антона над облачной пеленой, застилавшей землю, а Лена кое-как приходила в себя в Москве... Но, в общем, в этот раз разлука прошла легче. Когда доверяешь друг другу, можно много к чему адаптироваться. Потом, через несколько месяцев, весной, Лена съездила на две недели к нему в Глазго. Когда она уехала, Антон вдруг понял, что провожающему, оказывается, гораздо тяжелее, чем тому, кто уезжает. Особенно если ты после проводов возвращаешься не домой, а в общагу в дружелюбном, но все-таки чужом городе. Но, несмотря на все трудности, было ясно, что, если они друг другу нужны, жить можно и таким образом. Раз уж добытая с такими усилиями, и кстати, тоже любимая, работа не дает им все время быть вместе.
А работа тем временем потихоньку продвигалась. Несколько промежуточных проблем ему сдались, очередная большая программа постепенно начинала дышать, и первая статья по теме была почти готова... В общем, ближайшее будущее обещало быть неплохим, а дальше этого они пока загадывать не пытались.
Глава 4. Черные чудеса
Весна заканчивалась, надвигалось лето, жизнь более или менее стабилизировалась. И, как всегда в таких случаях, захотелось чего-то большего. Антона, который раньше не представлял себе жизни без спортивного туризма, после полуторалетнего перерыва опять потянуло в горы.
Пока он был студентом в Москве, это было просто, но сейчас появились новые обстоятельства. Первым из них была Лена. Она уже знала об этой его страсти, но не очень много. Антон расписывал ей свои походы в самых ярких красках и в конце концов сумел убедить в том, что это не блажь и действительно ему необходимо. А также (здесь он был не совсем честен) что это не такое уж трудное или опасное дело. Но в конце концов, трудности он ни на кого не переваливал. Что же до риска - то, что можно предусмотреть, они всегда предусматривали.
Вторым оказался вопрос, который раньше даже не возникал: с кем пойти. Где взять соратников по подвигам. Со старыми походными друзьями - Сергеем, Вадимом и Ирой - Антон познакомился еще на втором курсе и с тех пор он только с ними и путешествовал. Были еще разные приходящие и уходящие граждане, но они вчетвером всегда были ядром команды.
Но теперь сравнительно беззаботная студенческая жизнь закончилась. Все что-то делали, зарабатывали на жизнь, и свободного времени вдруг стало неожиданно мало. Вадим успел поработать в нескольких местах, недавно опять куда-то перебежал и благополучно оказался без отпуска на ближайшие полгода. Сергей зимой, пока Антон грыз свою науку, ходил с другой группой, удовлетворился этим и теперь тоже был озабочен зарабатыванием денег. Иришка вышла замуж и сообщила по секрету, что забеременела... А прочие, кажется, вообще завязали с туризмом. В результате у Антона, который рвался в горы, как застоявшийся конь, осталась только одна возможность, которой он никогда не пользовался раньше - присоединиться к какой-нибудь незнакомой группе.
Кто-то написал, что есть ребята, которые собираются на Алтай, в район Таруйского хребта, в не очень сильную "четверку" (поход четвертой категории сложности, из шести), руководитель вроде неплохой парень. Поход, как в старое доброе время, официально оформлялся через одну из маршрутно-квалификационных комиссий Москвы. Это давало некоторую гарантию того, что маршрут будет продуман и согласован с опытными людьми, а члены группы будут иметь достаточный опыт, чтобы его пройти. В общем, какая-никакая страховка от неожиданностей. А при успехе - медалька в виде справки об участии в походе, греющая самолюбие и дающая право на более сложные путешествия. У Антона выбор был невелик, "четверка" ему подходила, и он, немного поколебавшись, решился. Списался по е-мэйлу с командиром группы по имени Шура Ляпин, получил согласие, договорился об отпуске и прибыл в Москву за неделю до отъезда в горы, когда подготовка к походу уже шла вовсю.
Шура оказался невысоким и плотным, если не сказать толстым, парнем его возраста с маленькими умными глазками. Говорил он мало и чем-то был похож на большого и с виду неуклюжего медвежонка. Но на полу в его квартире, куда Антон пришел уточнить кое-какие вопросы перед походом, была в тот момент разложена целая коллекция потертого, не раз использовавшегося хозяином альпинистского снаряжения, а на стене висел велосипед, явно не в качестве украшения. Походный опыт, как выяснилось, у Шуры был серьезный - руководство несколькими походами на одну-две категории ниже и участие в многодневной "пятерке" на Памире. Так что на командира, похоже, можно было положиться.
Они договорились, что из экономии все, кроме Антона, поедут до места старта, города Барнаула, на поезде, а он полетит туда через три дня на самолете. Тогда же он увидел мельком еще пару будущих членов группы. Заметить успел лишь то, что это ребята моложе него на несколько лет, студенты курса третьего-четвертого. За следующие несколько дней он купил продукты, привел в порядок личное снаряжение и отдал в группу что-то из своего инвентаря. Потом проводил всех на Казанском вокзале. В вечерней темноте и вокзальной сутолоке тоже было не до изучения друг друга. Лишь когда поезд тронулся и вагоны медленно поплыли мимо, Антон всерьез задумался о том, что первый раз в жизни ввязывается в серьезное дело с людьми, которых совершенно не знает. Возникло смутно-неприятное ощущение, словно он одолжил большие деньги неизвестно кому. Но, хотя он еще был здесь, его походный поезд тоже тронулся, на него теперь рассчитывали, и соскакивать было поздно...
Лена провожала его в аэропорту, и было видно, что она совсем не в восторге.
- Только прошу тебя, будь там осторожен, - кажется, в десятый раз повторила она на прощание. - И когда вернетесь, позвони, как только сможешь.
- Буду, Ленка, обязательно, - со всей возможной твердостью сказал Антон. - Ну и позвоню, конечно. Ладно... вот уже посадку объявляют.
Они поцеловались в последний раз, и он поспешил на свой рейс. Застекленной стенки, как в Шереметьево, тут не было, махать было неоткуда, и сейчас это было даже к лучшему. Хватит с него этого беспокойства. Единственным способом избежать его было познакомиться с группой заранее, выбраться с ними разок хоть куда-то, хоть в Подмосковье, и тогда уж решать... ага, быть даже не умным, а мудрым. Мудрость, как известно, состоит в том, чтобы не просто найти выход из трудной ситуации, а вообще в нее не попасть...
Он чувствовал, что тревога Лены давит на него. Это было неприятно. Но еще он чувствовал, что избавиться от этого давления можно было лишь перестав думать о ней. А такого он и представить себе не мог.
...Ранним утром следующего дня Антон ждал поезда со своей группой на барнаульском вокзале. Невысокое, но уже пригревающее солнце обещало дневную жару; с привокзальной площади слышался шум и гудки машин. Наконец, показался медленно приближающийся состав. Через минуту он с шипением остановился у перрона, и сразу же во все стороны устремились встречающие. Лавируя среди них, Антон направился к вагону, в котором ехали ребята.
Первым на выходе появился Шура в выцветшей голубой майке, мешковатых штанах и с болтающимся на шее "ксивником". Его и без того маленькие глазки были почему-то совсем заплывшими. Остальные тоже выглядели невыспавшимися и мрачными. Антон поздоровался со всеми, забрал две объемистых авоськи с причитающимся ему общественным грузом, и они не спеша двинулись на площадь, где уже дожидался заказанный заранее автобус. Ехать до места старта предстояло долго, почти весь день.
Сложили тяжелые рюкзаки на задние сиденья, разместились сами и поехали. За окном быстро промелькнули улицы города, и потянулась уходящая за горизонт желто-зеленая степь, покрытая всклокоченной травой и редкими кустами. Размашистый, но какой-то бестолковый и неухоженный пейзаж не вызывал восторга, и Антон, отвернувшись от окна, начал потихоньку присматриваться к своей новой группе.
Кроме него, их было пятеро парней и двое девушек, по виду все студенты, и еще Борис - невысокий, жилистый мужик лет сорока пяти, отец одного из парней, Максима. Разглядывая их, Антон постепенно начал ощущать непонятную смесь разочарования и беспокойства. Что-то было не так... какими-то не такими ему показались эти ребята. Не такими, каких он привык видеть в походах.
У двоих или троих черты лиц были резкие и словно помятые, а у остальных, наоборот, смазанные и невыразительные. То же и с глазами: у кого-то они были глубоко посаженными и казались настороженными, а у других (обеих девушек, например) - тусклыми, в которых разглядывай-не разглядывай, все равно ничего не увидишь. Прислушавшись к коротким репликам, которыми нехотя обменивались ребята, Антон постепенно уловил, что они вчера то ли слишком много приняли, то ли водка была совсем паленая, так что теперь им всем жизнь не мила. Может, поэтому и физиономии кажутся такими неправильными? Он пока что успокоил себя этой мыслью, решив, что потом все придет в норму.
И ведь не сказать, что все те, с кем он ходил раньше, были рафинированными интеллектуалами с утонченными манерами. Как и он сам. Но важно-то что? А то, что можно не быть аристократом, но при этом всегда быть готовым поддержать другого словом и делом. Можно не уметь вести интересные светские разговоры, но никогда не впадать в мрачность, не злиться и не устраивать конфликтов. И наоборот, веселить себя и других, когда только возможно. Когда все так себя ведут, этого не чувствуешь, как собственного здорового тела. Вот и он до сих пор не чувствовал...
Примерно через час езды местность вокруг сделалась холмистой, появился лес. Стало, пожалуй, даже красиво. Водитель остановился в небольшом поселке, на площади с несколькими магазинчиками и кафе. Группа, к тому времени несколько пришедшая в себя и повеселевшая, выбралась из автобуса. К удивлению Антона, все, кроме него, еще одного парня и девушки, тут же закурили. Раньше он в походах почти не видел курящих. Когда легкие и сердце и так каждый день работают на пределе, курить - все равно что ехать на машине и на ходу подсыпать в масло железную стружку.
Некурящие, оставшиеся вроде как без дела, отошли в сторону. Девушка, которую он наконец рассмотрел, оказалась крепко сбитой, с загорелым, обветренным лицом, крупным волевым подбородком, светлыми волосами, вздернутым носом и ярко-голубыми глазами. На вид ей было лет двадцать. Если бы не этот подбородок и какое-то независимо-вызывающее выражение лица, ее можно было бы назвать привлекательной.
- Тебя Антон зовут? - спросила она.
- Да. А тебя Надя? - кто-то уже называл ее по имени. Правда, не "Надя", а исключительно "Надюха".
- Ага. А ты в каких походах до этого участвовал?
- Из горных - несколько "троек" и одна "четверка". Но не очень сильная, - честно уточнил он. - Я вообще-то больше лыжные походы люблю.
- Понятно... - пренебрежительно протянула Надюха.
Антону это пренебрежение не очень понравилось. За ним, похоже, сквозил намек, что у нее самой опыт и побольше... но расспрашивать об этом теперь не хотелось. Впрочем, Надюха уже переключилась на второго парня:
- Вова, ты чего такие хреновые ботинки взял? - громко и как-то агрессивно спросила она. - Они же промокают! Что, не мог перед походом посоветоваться?
- Да я спрашивал у других. Говорили, нормальные... - начал оправдываться тот. Похоже, эта особа еще раньше успела забить его своим авторитетом. Антон немного послушал и тихо отошел в сторону. Вполне возможно, что насчет ботинок Надюха была права - он и сам слышал плохие отзывы об этой фирме - но от ее резкого голоса и интонаций у него уже начинало звенеть в голове.
Тем временем остальные, покончив с глубокомысленным пусканием дыма и сплевыванием под ноги, принялись закупаться пирожками и прочей снедью. Шура и Борис обошли несколько ларьков, интересуясь местным пивом. Выбрав, наконец, один из них, они, опять изумив Антона, купили сразу два ящика. Собрались выпить по четыре -пять бутылок прямо перед тем, как лезть в настоящие, высокие, суровые горы?! Антон чуть ли не рукой захлопнул отвисшую челюсть и решил уже ничему не удивляться.
Забрались в автобус и поехали дальше. Шура немедленно откупорил бутылку, припал к ней и в несколько глотков выдул половину. Отдышавшись, он прямо на глазах начал оживать. Минут через двадцать командира было не узнать, до того он сделался шумным и разговорчивым.
- Борян! - радостно заорал он на другой конец автобуса. - Помнишь, как мы на Памире так же ехали, а к тебе обкуренные бадахшанцы стали докапываться?
Воспоминание явно не вызвало у Бориса восторга, но Шура не унимался. Он пересказал всем эту историю, затем перешел ко второй бутылке и следующему рассказу, про то, как задолбала работа, отпуск давать не хотели, но он там им поставил ультиматум и вытребовал-таки свои законные три недели. Эмоции били у него через край, пиво лилось рекой. Остальные тоже пили и болтали, но до командира им было далеко. Антон, подумав, тоже взял себе бутылку, постепенно расслабился и втянулся в разговоры. Все-таки, наверное, первое впечатление было неправильным. Ребята как ребята, о походах и бытовых вещах с ними вполне можно было поговорить.
Горы за окном сделались гораздо выше и то приближались, то отступали. Мощный сине-зеленый простор со всех сторон окружил дорогу, по которой, пожирая километр за километром, катил автобус. "Дедушка Алтай", вспомнил Антон. Кто-то когда-то рассказывал ему легенду, будто эти горы посылают каждой группе ту погоду и остальные обстоятельства, какие она заслуживает. Величавый пейзаж и впрямь казалось каким-то живым... или это он просто слишком давно не был в горах и теперь в припадке эмоций думает невесть что?
Солнце постепенно клонилось к закату. Шура, уговорив семь или восемь бутылок (последние он пил через силу - других желающих уже не нашлось) выдохся и заснул. Некоторые тоже задремали, а мотор все гудел и гудел, и бесконечная серая лента с редкими встречными машинами все стелилась и стелилась под колеса...
К вечеру они наконец прибыли к месту старта - мосту у слияния двух рек. Шура с трудом продрал глаза, потряс головой и спросил лишь "Что, уже?" Разговорчивость его покинула. Вытащили из автобуса рюкзаки; водитель бибикнул на прощание и уехал. Отойдя от дороги, они поставили палатки на берегу речки, поужинали остатками купленной днем еды и легли спать. Завтра был первый ходовой день.
* * *
Поход начался с подъема вверх по реке. Внизу глубокая долина заросла густой тайгой, но по мере подъема деревья постепенно становились ниже и реже, а потом неожиданно исчезли, сменившись травой, кустарником и осыпями. Несколько раз приходилось перебираться через бурные притоки реки по то ли специально переброшенным, то ли удачно упавшим толстым стволам деревьев.
Было солнечно и жарко. Выпитое накануне пиво, как и следовало ожидать, не пошло Шуре впрок. Он чувствовал себя не очень хорошо и шел чем дальше, тем медленнее. Один раз ему свело ногу сильной судорогой, а на последнем переходе перед обедом, когда начался крутой подъем, он вообще отстал. Остальные же повели себя, как стадо - шли кто как хотел, кто посильнее убежал вперед и пропал, на развилке тропы в лесу разбрелись в разные стороны, чуть не потеряв друг друга... В итоге еле-еле, с большими интервалами, добрались до места привала - поляны на берегу реки.
Шура вывалился из леса последним. Похоже, он там успел поплутать, устал, был очень разозлен и искал, на ком бы выместить раздражение. Этим кем-то почему-то оказался Антон, и Шура тут же бессвязно и грубо высказал ему все, что накипело.
Антон опешил, а потом почувствовал, что тоже закипает. Он был виноват, но не более остальных (из которых, кстати, никто в этот момент не сделал попытки его защитить). Разве что он был чуть старше - мог бы попытаться попридержать молодежь. Но кто, в конце концов, был у них руководителем? Антон уже открыл рот, чтобы ответить резкостью на резкость... но в последний момент сообразил, что полноценный скандал, да еще с командиром, рискнувшим взять незнакомого человека в непростой поход, никому ничего не даст. И подходящий ответ, кое-как гасящий ссору без потери лица, вовремя лег ему на язык:
- Ладно, Шура, - медленно, сдерживаясь, проговорил он. - Я, в общем... намек понял.
Командир замолк, сообразив, что сам наговорил лишнего. Антон тоже почувствовал, что злость проходит. Они еще раз мрачно взглянули друг на друга и, оба ощутив неловкость, молча разошлись и занялись своими делами.
Но когда в тот же день им пришлось переходить очередную бурную речку по бревну, Антон внезапно ощутил на середине предательскую слабость в ногах. Бревно было довольно широким и почти не скользким, раньше такая переправа не вызвала бы у него трудностей. Еще вернулся бы и какой-нибудь девушке рюкзак перенес. Он всегда чувствовал себя в горах сильным и уверенным - и поэтому вдруг возникшее сейчас сомнение в себе напугало его вдвойне. Антон даже чуть покачнулся над ревущей белой водой и еле-еле добрался до того берега. Сердце колотилось, и он вдруг подумал, что сделалось бы с Леной, если бы с ним тут сейчас что-то случилось. Мысль была крайне неприятной. И одновременно он догадался, чем вызвана эта внезапная неуверенность - никогда раньше не испытанным в горах недоверием к остальным, возникшем после глупого инцидента. Недоверия к тем, с кем он вместе идет и от кого зависит...
На второй день за очередным поворотом вдруг возникли белыми маяками первые заснеженные вершины Таруйского хребта. Солнце все так же палило, но в лицо задул прохладный ветер. В середине дня группа встала на обед на последней зеленой поляне, на берегу небольшого озерка. Выше начиналась система из нескольких ледников и разделявших их безжизненных каменных завалов, нанесенных ледниками - так называемых морен.
Пообедав и отдохнув, они возобновили подъем. Трава и щебень кончились, под ногами теперь были россыпи серо-черных камней. Здесь они были небольшими, размером с футбольный мяч, так что по ним почти везде можно было идти, а не прыгать. Но все равно, без акклиматизации и с тяжелыми рюкзаками, нагруженными на следующие две недели абсолютно всем необходимым, было тяжело. Чем дальше, тем камни делались крупнее, и чтобы избежать ненужной акробатики, приходилось тщательно выбирать путь между ними. Белая река - теперь уже скорее ручей - пенилась в нескольких метрах внизу. Когда до стены хребта, в которой был их завтрашний перевал, осталось один-два километра, а на горы уже опускались сумерки, они заметили на противоположном берегу ручья несколько маленьких, кем-то когда-то подровненных площадок, годных для стоянки.
Перебрались по камням через ручей, поставили палатки и после немудреного ужина быстро улеглись спать. Нужно было проспать подольше, чтобы восстановить силы. Но с другой стороны, нужно было встать как можно раньше, чтобы избежать камнепадов на завтрашнем подъеме.
Многих врагов, подстерегающих человека в горах - холод, высоту, крутые подъемы и спуски - можно победить, если хорошо готовиться и правильно оценивать свои силы. Но камни непредсказуемы, и даже небольшой обломок, разогнавшись, превращается в смертельно опасный снаряд. Вся защита от него - быстрая реакция, стеклопластиковая каска на голове, да рюкзак, если успеешь им прикрыться.
К счастью, камнеопасных мест немного, и вероятность обвалов в разное время дня неодинакова. Это происходит благодаря снегу и льду, остающимся в горах с зимы и удерживающим камни. Но стоит только летнему солнцу подняться повыше, как вытаивающие обломки "оживают" и начинают сыпаться. Поэтому для некоторых вершин и перевалов самое безопасное время - ночь и раннее утро.
Их перевал имел категорию сложности 2А, то есть был не самым простым (максимальная сложность перевала по отечественной классификации равна 3Б), но не считался особенно камнеопасным. Поэтому ранний подъем должен был гарантировать беспроблемное восхождение.
На следующее утро они встали, когда небо еще только начинало светлеть. На краях заметно уменьшившегося за ночь ручья кое-где намерз легкий ледок. Дежурный, закутанный во всю свою теплую одежду, сидел в нише под большим камнем и доваривал в скороварке кашу. Под гудение горелок и плеск ручья группа свернула палатки и наполовину собрала вещи. Потом они поели, рассевшись на камнях в кружок, окончательно собрали рюкзаки и пошли.
Путь вверх от лагеря оказался труднее вчерашнего. Пришлось корячиться среди огромных булыжников, размером иной раз с автомобиль или дом, перелезая и перепрыгивая с одного на другой. Наконец, преодолев последний завал, группа с облегчением ступила на ледник - огромное, наклонное и почти ровное серо-бело-голубое ледяное поле, огражденное горами с трех сторон. В некоторых местах его рассекали глубокие трещины, кое-где на льду валялись камни.
Здесь они остановились, чтобы надеть "кошки" - крепящиеся к ботинкам зубастые металлические конструкции для ходьбы и лазания по льду. Заодно надели обязательные на леднике солнечные очки. Потом рюкзаки взгромоздились обратно на спины, и все двинулись цепочкой в сторону недалекого уже перевала. Вблизи стало видно, что подъем средней сложности - осыпь внизу, светло-серый конгломерат из глины и мелкого щебня посередине и скальный пояс с пятнами снега наверху. "До скал все проходится ногами, а выше начинается лазание. Надо будет там повесить на крючьях одну или две страховочные веревки", прикинул Антон. Вот только солнце, кажется, уже добралось до этих скал...
Не успел он додумать эту мысль, как услышал слабый стук и увидел небольшой камень, быстро летящий по их будущему маршруту. За ним последовал второй. Он возник где-то у самого гребня хребта и несколько раз с сухим треском ударился о скалы, каждый раз высоко подпрыгивая. Потом, все разгоняясь, он промчался по средней части склона и финишировал на леднике в россыпи таких же камней. Антону разом расхотелось лезть на этот перевал. Но показывать остальным свои опасения ему показалось недостойным, поэтому он не стал ничего говорить и с деланым спокойствием продолжал идти вместе со всеми до тех пор, пока на краю ледника Шура не объявил привал.
- Подождем, - кратко провозгласил он в своей обычной манере, снимая рюкзак.
Все тоже сняли рюкзаки, уселись на них и стали смотреть вверх. Разговаривали мало - было не до веселья, но никто не хотел показаться трусливее других. А может, просто не все представляли себе масштаб опасности. Конечно, не всякий камень попадает в человека. Но если попадает... Антон слышал несколько таких историй. Он был лично знаком с парнем, которого после встречи с камнем всемером с огромным трудом тащили по морене до базового лагеря, а потом он месяц лежал в больнице, где ему чинили сильно испорченное колено. Пробитую же голову уже не починить...
Шура, за которым было решающее слово, удивлял его. В прошлых путешествиях, в подобных обстоятельствах о подъеме по такому склону и речи бы не было. Впрочем, таких ситуаций за много походов было буквально две-три. В горах никто специально не рискует жизнью, маршруты планируют тщательно, и камнепад или лавина - не правило, а редкое и неприятное исключение.
Ну что ж, подождем так подождем...
Продолжая разглядывать склон, Антон стал размышлять, есть ли тут другие варианты подъема. Похоже, их не было, кроме обхода по отвесным скалам, которые были им не по зубам. Но где-то рядом, кажется, был другой перевал, ведущий в ту же самую долину... Шура, похоже, подумал о том же. Он достал карту и внимательно изучал ее. Антон подошел и заглянул ему через плечо. Недалеко от кружочка, обозначавшего их перевал, было несколько других. Тот, что слева, вел не в ту долину, а вот справа было, кажется, то, что надо.
- Сложность у него один-бэ, - словно отвечая на его невысказанный вопрос, произнес Шура. И идти, в принципе, недалеко...
Он опять замолчал и стал глядеть вверх. Сошел еще один небольшой камень, минуты через три еще один. Потом возникла долгая пауза. Шура встал, продолжая глядеть вверх, потом наклонился над своим рюкзаком. Было похоже, что он, несмотря ни на что, все-таки хочет туда лезть. Но тут...
Полновесный "чемодан", или скорее небольшой комод, внезапно вывалился откуда-то сверху и заскользил вниз, величественно переваливаясь и вздымая тучу пыли и щебня. Все, замерев, следили за его падением. Булыжник с шумом пропахал в склоне заметную борозду и грузно плюхнулся на ледник. Через несколько секунд смолк треск поднятых им мелких обломков. И тут, без долгих разговоров, всем стало ясно, что "ты туда не ходи". По крайней мере сегодня...
Они надели рюкзаки, повернула на девяносто градусов и пошли по леднику под соседний перевал. Путь по блестящему под солнцем бело-голубому льду с вкраплениями мелких камешков, по которому уже во множестве текли веселые ручейки талой воды, занял около часа. Несколько раз приходилось обходить и перепрыгивать трещины. Некоторые были глубиной всего в метр или два, и представляли собой, скорее, канавы, на дне которых текли ручьи. А некоторые зияли непроглядной чернотой, казавшейся бездонной. Но, как бы то ни было, на пологом леднике открытые трещины не опасны уже потому, что видны. Другое дело - засыпанный снегом, так называемый закрытый ледник. Под слоем снега трещину не разглядишь, и даже не всегда обнаружишь заостренной палкой-щупом. Бывает так, что несколько человек спокойно наступают на одно и то же место, а идет еще один - и проваливается в замаскированную западню. Поэтому по закрытым ледникам всегда ходят связавшись веревками по двое-трое. Идут друг за другом, след в след. Если один человек проваливается, его напарник по связке должен успеть упасть на лед и вцепиться в него клювом ледоруба, навалившись на него всем телом. Только так можно остановить падение.
Соседний перевал оказался куда проще и спокойнее. На него вел подъем по разрушенным скалам. Кое-где можно было идти, как по крутой лестнице, кое-где карабкаться, придерживаясь руками. Еще на подходе они заметили наверху несколько шевелящихся разноцветных точек. Люди, другая группа. Район в это время посещается активно, перевал простой, так что встретиться в таком месте с кем-то еще немудрено. Когда через час они, тяжело дыша, добрались до гребня, те ребята уже сидели там. Познакомились. Оказалось, что они из Ульяновска, в команде семеро школьников старших классов и двое взрослых. Руководителем был дядька лет сорока по имени Владимир, невысокий, в застиранной добела штормовке, и с каким-то забавным, волжским видимо, выговором.
Переведя дух, Антон и остальные принялись осматриваться. Как всегда на не самом страшном, но высоком и красивом перевале, в окружении синевы неба и головокружительных провалов долин, вначале возникало какое-то детски-залихватское ощущение. Его можно было бы передать словами вроде "смотрите, какие мы крутые!" Легкий ветер приятно холодил разгоряченные лица. Во все стороны уходили желтые и бурые скальные хребты, чуть дальше виднелись более высокие цепи гор, покрытые снегом. С другой стороны хребта, в нескольких сотнях метров ниже, тускло блестел под полуденным солнцем следующий, тоже бесснежный ледник. Им надо было как раз туда.
Прямо вниз уходило широкое, ровное и круто наклоненное поле фирна - снега, спрессованного и смерзшегося почти до состояния льда. Спуститься по такому склону можно было только по веревкам, закрепляя их, одну за другой, на специальных крючьях-ледобурах, которые ввинчивают в лед. Такой спуск надежен, но долог. Слева были крутые скальные сбросы. Справа тоже были скалы, но вдоль них шла узкая желто-коричневая полоса осыпи из мелких камней. Это был самый быстрый путь вниз, но не самый легкий - из-за крутизны и все тех же "живых" камней.
Чтобы ненароком не побить друг друга, та группа решила идти по двое на всю длину склона. Между близко идущими людьми упущенный камень не успевает разогнаться до опасной скорости. И только когда внизу они выходят из опасной зоны, на спуск идет следующая двойка.
Первая пара уже спускалась. Они были далеко, и издали казалось, что у них все нормально. Но, немного понаблюдав, Антон забеспокоился - слишком медленно они двигались. Было видно, что ребята боятся и мучительно думают над каждым шагом. Это понятно - почти любой житель равнины, впервые оказавшись посреди длинной, крутой, сползающей ручейками из-под ног каменной реки, чувствует себя неприятно, а то и откровенно пугается и не знает, что делать. Оказывается, там нельзя медлить - это выматывает и притупляет внимание. Человек, которого научили ходить правильно, может спуститься даже по страшной с виду осыпи из некрупных камней очень быстро. Не стоит тщательно выбирать дорогу, и не так уж опасно, если камни ползут под ногами - надо лишь, как при быстром спуске со снежной горки, скользить, переступать и удерживать равновесие.
За двадцать минут те двое прошли от силы треть склона. Вряд ли вперед пустили самых неопытных - значит, если остальные пойдут так же, им тут еще сидеть и сидеть. Антон не выдержал.
- Они же нас всех задерживают! - раздраженно сказал он Шуре. - Может, я попробую спуститься побыстрее? Покажу им, как надо - вдруг станут посмелее.
- Ну, попробуй... - не очень уверенно ответил Шура.
Торопясь, пока командир не передумал, Антон надел рюкзак и направился к осыпи. Передовая двойка как раз успела зайти, как за щит, за большой утес в нижней части склона, так что он уже не рисковал побить их камнями. Он сжал вместе лыжные палки (с ними очень удобно ходить в горах) и побежал вниз.
Это был не столько бег, сколько быстрое сползание. Мелкая щебенка летела из-под ног вниз; крупные камни Антон старался обходить. Когда склон делался особенно крутым, он поворачивался к горе то одним, то другим боком, опираясь для устойчивости на сдвоенные палки. В таком положении мышцам приходилось труднее - это было все равно, что раз за разом делать приседание со штангой. Только не в спортзале, а на высоте в три с лишним тысячи метров над уровнем моря, где кислорода в воздухе раза в полтора меньше, чем внизу... Почти в самом конце он обогнал соседей. Оказалось, что это белобрысый парень, по возрасту как ребята в его группе, и барышня лет шестнадцати-семнадцати. Метров за сто до ледника, где склон выполаживался, Антон остановился. Спуск на несколько сотен метров занял минут пятнадцать.
Ноги слегка дрожали. Тренироваться перед походом надо было как следует... Он оперся на палки, перенеся на них вес, и поглядел вверх. Там, кажется, дела пошли получше - еще двое соседей довольно активно продвигались вниз, а его собственная группа надевала рюкзаки.
Пока он отдыхал, парень и девушка почти нагнали его. К краю ледника они подошли сильно растянутой цепочкой: Антон, за ним парень, а в конце, в некотором отдалении - барышня. На границе камней и ледника, прямо перед ними, была полоска грязного желтоватого снега. Антон, скорее инстинктивно, чем обдуманно, не стал на нее наступать. Вместо этого он сделал два шага в сторону и перешел с камней прямо на твердый блестящий лед. Парень, который шел прямо за ним, повторил этот маневр. Вдвоем они вышли на блестящий под солнцем ледник и прошли еще метров десять. Антон увидел большую плоскую каменную плиту, с облегчением сбросил на нее рюкзак, чтобы не мок на льду понапрасну, и плюхнулся на него. С наслаждением вытянул уставшие ноги, потянулся...
И вдруг услышал какой-то приглушенный возглас сзади. Повернувшись, он в первое мгновение не заметил ничего необычного, но спустя еще секунду буквально остолбенел. Потому что девушки, которая должна была быть сзади, не было. Она просто исчезла, и все - на голых камнях и льду спрятаться было негде.
Антон и белобрысый парень начали медленно подниматься с рюкзаков, еще не понимая, что произошло. И вдруг до обоих одновременно дошло - провалилась! В трещину на границе ледника, единственную на всю округу, ту самую, засыпанную желтоватым снегом, которую они не до конца определили, но на всякий случай обошли. А барышне, видать, крюк делать не захотелось...
Он вскочил, подбежал к трещине и увидел странно маленькую и абсолютно черную дырку в снегу. И все. Из дырки не было слышно ни звука, и невозможно даже было понять, какая там глубина.
Антон и парень молча уставились друг на друга. У парня в глазах был ужас. Антон почувствовал, что вот-вот заразится им, и постарался взять себя в руки. В такой ситуации надо спустить человеку веревку и вытянуть его наверх. Но поди пойми, где там эта девушка и жива ли она вообще?
- Как ее зовут? - крикнул он парню.
- О-оля, - заикаясь, выговорил тот.
- Оля!! - нагнувшись и почти засунув голову в пробитый колодец, закричал Антон. Потом еще раз. Некоторое время они оба слушали - никакого ответа. Чернота в дыре была все такой же непроглядной, и Антон почувствовал, что внутри у него помимо воли возникает и разрастается неприятная, предательская слабость. Он знал, что угодивший в ледниковую трещину человек может оказаться в положении даже худшем, чем выпавший за борт корабля в Северном Ледовитом океане. В толще льда температура как в холодильнике, а по стенкам везде стекает вода. Нехватка кислорода в воздухе и невозможность пошевелиться, а иногда и вздохнуть, если зажало, довершают дело - можно замерзнуть насмерть за полчаса. Поэтому было ясно, что они немедленно должны что-то делать. Но все было настолько неправильно, не по плану - упавшей девушки было не видно и не слышно, их было только двое на леднике - что сознание, вместо того, чтобы искать решение, впало в ступор. Парень выглядел еще хуже - он стоял и с каким-то жалким лицом беспомощно оглядывался по сторонам.
- Владимир! - вдруг закричал он, едва не плача. Антон проследил за его взглядом и увидел, что в нескольких сотнях метров от них из-за утеса показалась фигура руководителя той группы. - Оля в трещину провалилась!
Владимир на пару секунд застыл на месте, переваривая информацию, а затем одним движением сбросил рюкзак и резво бросился к ним, перепрыгивая с камня на камень.
- Веревку! - донесся его крик. - Веревку скорее разматывайте!
К счастью, скатанная колбасой веревка была приторочена снаружи у Антона к рюкзаку. Еще не до конца понимая, что они будут делать, он отвязал и начал поспешно разматывать ее. Подбежавший Владимир, каким-то образом уже успевший понять, что упавшая в трещину девушка не отвечает, не теряя времени, обвязал конец вокруг груди, крикнул "спускайте меня" и сам нырнул в трещину. Антон и парень вцепились в веревку и стали постепенно вытравливать ее. Врезаясь в лед на краю дырки, десятимиллиметровый капроновый "основняк" пошел вниз...
Через несколько метров натяжение ослабло. Видать, Владимир что-то нашел. Они терпеливо ждали. Время текло нестерпимо медленно, но тут Антон начал наконец выходить из ступора. Он сообразил, что Владимир, и тем более эта Оля, не смогут сами вылезти вверх по мокрой и скользкой веревке. Значит, нужно спустить вниз еще одну и потом по очереди поднимать обоих.
- У тебя веревка есть? - спросил он парня. Даже имя до сих пор не узнал...
- Нет, - ответил тот. Он, кажется, тоже пришел в себя и понял, зачем она нужна.
Оба с надеждой глянули вверх, увидели еще одну фигурку, показавшуюся из-за утеса, и, не сговариваясь, наперебой завопили:
- Веревку! Скорее! Оля в трещину провалилась!
У того человека наверху веревки опять не оказалось, но минут через десять подбежало еще двое, и вниз наконец полетел второй конец. Потом Владимир докричался снизу, чтобы его вытягивали. Потянули. Вытягивать оказалось гораздо труднее, чем спускать, но впятером они в конце концов справились и выволокли Владимира на поверхность. Он основательно промок и замерз, но держался бодро.
- Цела. Заклинилась метра через три-четыре и дышала еле-еле, - выдохнул он. - Я вторую веревку к ней прицепил. Тяните!
Дружно потянули вверх вторую веревку. Теперь казалось, что все происходит очень быстро - но когда наконец девушку подняли, на нее просто жалко было смотреть. Она была мокрой насквозь, синей и едва могла говорить. К счастью, быстрый осмотр показал, что у нее ничего не сломано - ущерб ограничился несколькими ушибами, замерзанием и испугом.
Атмосфера разрядилась. Олю усадили на чей-то рюкзак в нескольких метрах от злополучной трещины, и все женщины из обоих групп принялись дружно хлопотать вокруг нее, растирая и переодевая в сухую одежду. Все заговорили наперебой, обсуждая происшествие и делясь впечатлениями. Шура рассказывал:
- У меня двое знакомых однажды ломанулись на Кавказ зимой, погулять в каникулы. Веревку почему-то взяли совсем короткую. Вышли на ледник и даже не связались. Ну один и провалился. Пролетел метров пять, пробил один снежный мост, а на втором застрял. Снег был мягкий, так что он даже ничего себе не сломал. В общем, повезло. Веревка была у него. Он ее стал кидать вверх, второму. Чуть не полчаса кидал, пока тот ее не поймал. И тут оказалось, что длины не хватает. Короче, еще полчаса они искали, чем ее удлинить. Чуть не все с себя поснимали, вплоть до шнурков от ботинок.
- И что?
- Ничего, выбрались...
Антон тоже припомнил предание о том, как один неисправимый ворчун провалился, едва успев произнести в своей обычной манере "ну вот, опять закрытый ледник...". Далеко он не улетел - благополучно застрял, дрыгая ногами в пустоте. Его вытащили, причем вытаскивавшим казалось, что все происходит очень быстро, а упавшему - что он провел там целую вечность. В общем, выходило, что все известные случаи с трещинами заканчивались более или менее чудесным спасением. Хорошо, что сейчас традиция не нарушилась...
К Антону подошел Максим из его группы и смущенно сказал:
- А мы там тебя ругали, пока ты вниз ехал. Думали, вот сейчас навернешься, и что мы тогда с тобой делать будем. А выходит, что если бы не ты, то неизвестно, когда бы эту девушку достали...
Антон вспомнил свой приступ тупой слабости и едва не скрипнул зубами. Спору нет, всем повезло, что он оказался там в нужный момент и у него была веревка. Но если бы не мужество и решительность другого человека, который не побоялся сам нырнуть в черный ледяной мешок - еще неизвестно, чем бы все кончилось…
Соседи тем временем достали примус и начали кипятить чай. Было ясно, что они еще не скоро сдвинутся с этого места. Группа Антона тоже решила пообедать. Когда, спустя полтора часа, они закончили, собрали рюкзаки и пошли вниз, пострадавшая девушка уже пришла в себя. Она еще была бледной и говорила с усилием, но было ясно, что их помощь больше не требуется.
* * *
Следующий день прошел спокойно. Пройдя по двум речным долинам, преодолев по пути полосу густых зарослей и несколько скоплений огромных валунов, они к подошли под следующий перевал. Он по неизвестной причине носил имя знаменитого русского химика Бекетова, имел категорию 2Б и был одной из главных "изюминок" похода. Место ночевки было красивое - поляна, окруженная кедрами, прямо под каменистым моренным ребром, ведущим к перевалу. Во время ужина откуда-то вдруг появился и начал шнырять вокруг маленький полосатый бурундук. У девушек он вызвал умиление, ему даже бросили несколько кусочков сухаря, которые забавная зверушка немедленно утащила к себе в нору.
- На мою кошку похож, - сказала расчувствовавшаяся Надюха. - Она тоже к себе на коврик еду утаскивает и там ест... Я с ней ночью все время сплю, - вдруг добавила она, и на ее лице появилось неожиданно нежное выражение.
- Может, пора уже с кем-нибудь покрупнее спать? - беззлобно пошутил на правах старшего Борис.
Антон напрягся, ожидая обычной надюхиной ответной реакции на повышенных тонах. Громогласные разборки она несколько раз устраивала и по куда меньшим поводам. Но, на удивление, бури не последовало - Надюха просто молча отвернулась. Вот те на...
На следующее утро двинулись на перевал. Длинное моренное ребро привело их под окончание круто поднимавшегося вверх ледника. В этом месте он был разорван множеством трещин и представлял собой ледопад - скопление глыб, многие из которых были вдвое-втрое выше человека. Через него было не так-то легко пробраться.
Первую ступень ледопада они обошли по осыпи из щебня. Вторую было уже не обойти. Все надели "обвязки", они же "системы" - особую сбрую из широких капроновых ремней, к которой цепляют страховочную веревку. Предстояло лазание, как в альпинизме.
Лидер группы лез по льду, вгрызаясь в него кошками и клювами двух ледорубов, по одному в каждой руке. За ним тянулась веревка, которую по мере подъема вытравливал стоявший внизу на страховке напарник. Пройдя метров десять, лидер останавливался и ввинчивал в лед крюк. Затем он встегивал в ухо бура карабин, в карабин продевал свою веревку и лез дальше. Если бы первый сорвался, он пролетел бы вниз до ближайшего крюка, потом столько же после него, и в конце концов повис бы. Это так называемое "движение с нижней страховкой". Остальные лезли следом, держась (не руками, а опять-таки специальными хитрыми железками - жумарами) за уже провешенные веревки - "с верхней страховкой". Последний снимал самую нижнюю веревку и передавал ее по цепочке вверх. Таким способом, "жумаря", может без опаски подниматься даже совсем неопытный человек - лишь бы силы хватило.
В их группе неопытных не было, но первым все время лез Шура. По-хорошему, надо было и остальным дать возможность поработать и проявить себя. Но то ли их руководитель не очень доверял остальным, то ли хотел побыстрее пройти этот подъем - так или иначе, впереди все время лез только он. Антон, уже отчасти понявший характер командира, предпочел не встревать со своим мнением.
Дело продвигалось довольно споро, уже и их утреннее подъемное ребро провалилось в головокружительную глубину, но путь оказался долгим. Им пришлось провесить, одну за другой, четырнадцать сорокаметровых веревок, прежде чем ледник не сделался пологим. Здесь был завален глубоким снегом. Опасаясь замаскированных трещин, они связались веревками по два-три человека и двинулись дальше.
Антон оказался в одной связке-тройке с Шурой и Надюхой. Когда они завязали все узлы, пристегнули веревки к себе и почти пошли, Надюха взглянула на Антона и вдруг язвительно вопросила:
- Ты чего это у себя в руке полверевки в кольца собрал?
- Да я всегда так ходил, - удивился Антон. - Меня учили, что если напарник проваливается, я успею закрепиться, пока эти кольца за ним следом разматываться будут.
- Ничего подобного! - заявила Надюха. - Надо, чтобы веревка между нами все время внатяг была, никаких колец. Тогда, наоборот, тот, кто падает, не успеет разогнаться, пока ты тут будешь закрепляться.
Антон понял, что в их лице, видимо, столкнулись две отечественные школы горного туризма, непримиримостью подобные материалистам и идеалистам, и предпочел не продолжать диспут. Он молча перевязал узел на своей части веревки, так, что теперь его и Надюху соединял короткий, метров в восемь отрезок. Надюха победно оглядела его, повернулась и пошла вперед. Антон двинулся следом, последним в связке.
Солнце было еще высоко и жарило вовсю, отражаясь от слепящих белых полей и склонов вокруг. Ноги тонули в глубоком раскисшем снегу, забивавшем кошки, а в разреженном воздухе было слишком мало кислорода для работающих, как кузнечные меха, легких. Из-за короткой веревки, связывающей напарников, им приходилось следить друг за другом и стараться идти с одной скоростью. Точнее, следил в основном Антон. Через переход они вступили в зону ледника, где некоторые трещины сделались огромными - с дорогу шириной. Тут движение в связках стало совсем выматывающим, потому что провалы часто приходилось обходить кружным путем, и расстояние между напарниками по прямой, по которой их соединяет веревка, делалось то меньше, то больше. В некоторых местах Антон еле поспевал за Надюхой, которая и не думала оборачиваться назад. Антон терпел и приспосабливался, но в какой-то момент, когда надо было остановиться, чтобы перепрыгнуть неглубокую трещину, все-таки не уследил. Веревка между ними сильно натянулась, заставив Надюху резко остановиться. Она обернулась и неожиданно с какими-то базарными интонациями заорала на Антона:
- Ты чего там встал, блин! Иди вперед лучше! Совсем ходить не умеет!
- Что? - переспросил Антон, даже не столько не расслышав, сколько от ошеломления. В горах, и не в экстремальной ситуации, а просто на ровном месте, с ним еще никто так не разговаривал. Было непонятно, как реагировать.
- Оглох, что ли? Вперед иди, говорю! - совсем взбеленилась Надюха.
"Голову ей напекло, что ли..." - мрачно подумал Антон. Отвечать ей чем-нибудь в том же духе этой истеричной девице было глупо, не отвечать вообще - унизительно. Или нет? Но по крайней мере во втором варианте конфликт не получал продолжения. И в шапке дурак, и без шапки дурак. Чувствуя себя мальчиком, на которого в детском саду наорала воспитательница, Антон молча прошел мимо Надюхи. Шура, который шел до этого впереди, кажется, не очень расслышал или понял, что там у них произошло - снег, разреженный горный воздух и каска на голове сильно гасят звуки. Теперь он, похоже, что-то сообразил, но предпочел не вмешиваться. Он молча уступил дорогу Антону и встал в конец связки. Они пошли дальше. Остальные были метрах в пятидесяти позади и, кажется, вообще ничего не слышали. Ладно, проехали, будем считать это проявлением высотной болезни... но вот ведь неприятно чувствовать себя незаслуженно обиженным мальчиком.
И совсем пугающим было опять появившееся ощущение, что его группа - единственная защита и опора в окружающем враждебном человеку мире - вдруг сделалась как бы вовсе и не защитой, а тоже чем-то враждебным...
Тяжелый путь по глубокому снегу вымотал всех, и поэтому, когда они достигли ровного и спокойного снежного плато, откуда было уже совсем близко до перевала, то все поняли, что другого места и времени для стоянки сегодня искать не стоит.
В ночевке на снегу было какое-то детское, новогоднее удовольствие. Альпинизм - лучший способ перезимовать лето...
Утро было солнечным. Там, где синие тени, протянувшиеся от хребтов, успели отступить, снег сверкал миллионами искр всех цветов. Горы, окружавшие плато, здесь были уже не такими высокими, как внизу, и величественно-спокойно глядели на маленьких людей, копошащихся посередине их царства. Ветра не было, а когда из-за ближнего хребта показалось солнце, стало почти тепло. Однако ярко-синее небо было перечеркнуто несколькими широкими белыми полосами перистых облаков, обещая скорую перемену погоды. Но пока все им благоприятствовало, и поэтому, собравшись, группа бодро зашагала по снегу под перевальный взлет.
Он был крутым, но не очень высоким. На снегу валялось несколько камней, явно прибывших сверху. К счастью, россыпи были компактно сосредоточены в двух местах, показывая, что путь между ними, по фирну, переходящему в лед, сравнительно безопасен. Опять потянулись вверх, одна за другой, веревки, ноги и руки делали свое дело, вбивая в лед зубья кошек и подтягиваясь раз за разом на жумаре... Из-за разреженного воздуха лезть было тяжело, и каждый, добравшись по веревке до очередной "станции", повисал на страховке и дышал, как рыба, выброшенная из воды. Особенно трудно приходилось самому младшему в группе, Максиму. У него были твердые пластиковые ботинки и кошки очень старой модели, без передних зубьев. Поэтому он мог лезть, только откинувшись на веревке, упираясь в склон всей ступней и вытягивая себя вверх практически на одних руках. Все же через несколько часов, после четырех с половиной веревок, цель была достигнута. Пробив снежный наддув у самого гребня, они один за другим выбрались на перевал.
Ветер, от которого до сих пор их защищал хребет, сразу же ударил в лицо и заставил зябко поежиться. Антон с огорчением увидел, что с той стороны перевала небо быстро затягивается тучами. Вот и солнце закрылось... Сбросив рюкзак, он, вместе с остальными, поспешно принялся одеваться потеплее. Ладно, было бы хуже, если бы плохая погода застигла их вчера, на сложном подъеме в лабиринте ледяных глыб. А на той стороне была простая ровная осыпь. Внизу чернели моренные валы; левее начинался очередной ледник. Он был недлинным - может, километр или полтора - и упирался в полукруг серо-черных скальных стен, из-за формы называемый ледниковым цирком.
На перевальной площадке - узком пятачке метр на три, между камнями и снежным наддувом - они сняли кошки, смотали веревки и заторопились вниз. Спустя полчаса оказались на морене. Все, теперь они были надежно изолированы от большого мира. Два пройденных перевала и шесть дней пути, если идти назад; а если вперед - то еще четыре перевала и восемь дней. При условии, что все пойдет по плану...
Кстати, следующий перевал - Западный Туманный - был уже виден. Точнее, была видна только часть подъема, поскольку на верхний край хребта надежно сели плотные тучи. Тут еще вдобавок начал накрапывать дождик, а спустя несколько минут среди капель замелькали и снежинки. Перевал был той же категории 2Б, что только что пройденный, и выглядел высоким. Становилось ясно, что в такую погоду, с нехваткой времени, туда лучше не соваться.
- Ну ладно, - сказал Шура. - Заночуем под ним, тропу в снегу протопчем, веревки все, что есть, заранее повесим... А завтра с утра, если погода будет, полезем.
Приняв это решение, они прошли переход и остановились на снежном поле, в сотне метров от начала подъема. Предстояла повторная ночевка на снегу. Все стали утаптывать площадку и ставить палатки. Дежурный занялся готовкой обеда. Шура с двумя добровольцами - Максом и еще одним - худым, скуластым Вовой - взяли все веревки и медленно, проваливаясь в глубоком снегу, двинулись под перевал.
Ставя палатку и затаскивая в нее вещи, Антон время от времени поглядывал на них. Вот ребята подошли под склон, вот начали след в след подниматься вверх по снегу... Склон выглядел как широкая и гладкая белая поверхность. Лишь наверху, на самом гребне, смутно чернело несколько скальных выходов. Подъем чисто силовой. Никакой опасности.
Он отвлекся, а когда опять посмотрел в ту сторону, то обнаружил, что ребята почему-то быстро возвращаются. Причем Шура хромает, опираясь на ледоруб, а где покруче - просто садился и едет на заднице. Что-то было не так. Антон отставил рюкзак и не спеша пошел им навстречу. Вблизи оказалось, что лица у всех испуганные, а Шура бледен и морщится от боли.
- Что такое?
- Опять камень!
Из дальнейшего рассказа выяснилось, что в какой-то момент, когда они стояли на подъеме, в затылок друг другу, сверху прилетел камень. Ему тут вообще неоткуда было взяться, и он был всего один, на все это длинное и широкое снежное поле. Но направлен он был словно каким-то злобным снайпером. С жужжанием пролетев между ног у стоявшего первым Вовы ("чуть выше, я бы без потомства остался"), осколок угодил точно по ноге командиру.
Единственный за весь год камень на этом абсолютно спокойном, ничуть не опасном перевале по невероятному стечению обстоятельств нашел единственного за весь год на этом перевале человека... Правда, он попал в пластиковый альпинистский ботинок, смягчивший удар, да и до костей у Шуры было не так-то легко добраться. Но все равно, когда сняли ботинок, оказалось, что в ноге у командира зияет рана в полтора-два сантиметра диаметром и едва ли не в сантиметр глубиной.
Пока все наперебой ахали и расспрашивали, как и что, Борис - отец Максима, заведовавший в группе медициной - без лишних слов достал свою аптечку и принялся обрабатывать рану. Шуре, у которого прошло первое возбуждение, на глазах становилось хуже. Его начало знобить - сразу и от ранения, и от холода, и от высоты. Дело принимало серьезный оборот... Но сделать можно было немного. Забинтовав ногу, напоили больного чаем, накормили таблетками и уложили в спальник. Шура заснул, или скорее забылся, а остальные залезли в соседнюю палатку и принялись потихоньку обсуждать, что делать дальше.
- На войне тут на соседней горе сидел бы наблюдатель. Пускаешь сигнальную ракету, и они вызывают вертолет, - сказал парень по имени Игорь. Он учился в заведении, называвшемся Высшей школой МВД или что-то в этом роде, в будущем должен был стать оперативным работником, но перед этим его вместе с сокурсниками в порядке производственной практики ожидал туризм совсем другого рода, с автоматом где-нибудь на Северном Кавказе. Лицо у него было из тех, которые не особенно редки, но мало попадались Антону в последнее время. Пожалуй, красивое - прямые черные волосы, большие глаза, широкий лоб, четкий волевой подбородок... но вместе с тем на нем была постоянная легкая настороженность, агрессивная живость. Готовность отразить нападение или напасть самому. Лицо бретера или профессионального бойца. Наверное, таким мог бы быть Долохов из "Войны и мира".
- Хорошо вам там, на войне, - мрачно отозвался кто-то. - На эти вершины, может, раз в год или два кто-нибудь залезает. И сидит там от силы полчаса.
- А какая-нибудь вообще связь здесь работает?
- Только спутниковый телефон.
- А почему у нас его нет? Почем это удовольствие?
- А хрен его знает. Может, штука баксов, может две или три... и просто так в магазине не продают. Нет, для нас неактуально. Кстати, вертолет, наверное, столько же будет стоить. Если мы его как-то сумеем вызвать.
- Даа... Что-то я не уверен, что у нас у всех вместе столько денег наберется. А что, по-другому никак? В смысле, с оплатой вертолета?
- Кто его знает. Сейчас все меняется непредсказуемо. Нет, может, конечно, если поверят, что иначе человек тут загнется... прилетят бесплатно...
- Ага. Вот только им сначала надо об этом сообщить.
- А как отсюда выйти можно? К людям то есть?
- Коротких путей нет. Самое быстрое - это назад, по своим следам. Ну, перевал Бекетова можно обойти через два других, они попроще. Это, конечно, крюк, но все, в общем, ногами ходится. Без веревок. А дальше все то же самое, что прошли. В общем, шесть дней пути, ну может пять.
- Фигово...
- А сам Шура идти не сможет? Разгрузить его, само собой...
- Что-то пока непохоже.
- Ладно, поживем-увидим. Тем более что погода пока... нелетная.
- Кто у входа - гляньте, что там на улице?
- Все то же. Снег с дождем. Видимость - метров дваддцать.
- Да, засели...
- Ладно, подумаешь. Еды еще навалом, газа тоже. Можно и посидеть, отдохнуть.
- А дальше у нас по плану похода что?
- Три перевала. Из них две двойки-бэ. Хотя они вроде бы не такие тяжелые, как Бекетов.
- А обойти там что-то можно?
- Что-то, наверное, можно. Но тоже по перевалам, только полегче. Целиком эти хребты не обойдешь. Если только совсем низом, но там тайга непролазная, очень долго идти... Вот, кстати, рядом с этим Западным Туманным, откуда камень упал, есть второй - Восточный Туманный. Он на полкатегории проще, то есть "два-А". И там вроде никаких скал, сыпать не должно.
- Да, если Шура и сможет идти, то что-то я сильно сомневаюсь насчет двоек-бэ...
- Я вот пока сомневаюсь, что он вообще сможет идти.
- Так что, плакал тогда наш поход?
Никто не ответил.
Н-да, подумал Антон, неужели все, приехали. Выбивали отпуска, тратили деньги, ехали за тридевять земель... и вот, изволите видеть, камень. Всего один. И привет всей экспедиции.
Хотя что такое удавшийся или неудавшийся поход, когда на кону жизнь человека?
Перебрав несколько раз все варианты, они в конце концов решили временно пожить по принципу "утро вечера мудренее". Тем более, что погода испортилась вконец. Кое-как провели остаток дня и рано легли спать. Ночью Шура по временам ворочался и стонал во сне.
Следующий день вначале не принес ничего утешительного. Стояла все та же унылая погода, из низких туч сыпал то дождь, то снег. Несколько раз приходилось отгребать его от краев палаток, чтобы не придавливал. "Вот такое, дяденька, у нас лето. Х..вое.", вспомнил Антон фразу из дурацкого анекдота. Шура продолжал пребывать в анабиозе. Группа сидела, запертая на леднике, окруженном мрачными скалами. Не сказать, чтоб им было совсем плохо, но неопределенность давила и как-то морально разлагала.
Антон по временам чувствовал себя, как ребенок, попавший в неприятную историю, которому страшно хочется, чтобы немедленно пришел добрый папа и разом избавил его от всех огорчений. "А вот если бы сейчас над нами пролетел вертолет..." - думал он, лежа в сыроватом спальнике и глядя сквозь полупрозрачную на просвет ткань, как по внутренности тента лениво стекают капли конденсата от дыхания. "Ведь вообще-то они тут летают иногда. Наверное, мы бы смогли ему как-то просигналить. Сел бы он, объяснили бы как и что, и забрал бы он нас всех отсюда - не пойдешь же дальше без командира. Да еще при таких камнепадах. Мне, во всяком случае, неохота. И все, прощай эти ежедневные мучения. Когда жара и холод практически одновременно, бесконечная ходьба - если это требующее постоянного внимания перепрыгивание с камня на камень, или продирание сквозь снег по колено, можно назвать ходьбой... И вот теперь еще камни, мать их так. Взлетим - и через час мы уже в каком-нибудь поселке, еще через день-два - в Барнауле или Новосибирске, еще через день - в Москве. Как Ленка-то обрадуется. А дальше... там тепло, можно спокойно гулять по улицам в чистой и красивой одежде, спать в теплой постели... читать книги, слушать музыку, сидеть в кафе... или просто пить пиво на улице... да просто есть и пить вволю, что хочешь и когда хочешь! И столько всего еще делать..."
Да, это было бы хорошо. Но он чувствовал, что это означало - не выполнить задачу, сойти с дистанции. И почему-то где-то в самой глубине души это чисто умозрительное несчастье - не выполнить поставленную самому себе задачу - казалась ему большим, чем все их уже произошедшие или предполагаемые, гораздо более реальные неприятности.
Между тем, во второй половине дня пострадавший вроде бы начал приходить в себя. Он проснулся, кое-как надел ботинки и, опираясь на ледоруб, проковылял на небольшое расстояние от палатки, а затем обратно. Потом он поел и опять заснул. Повязку меняли два раза и заметного воспаления не обнаружили. Было похоже, что во сне Шура довольно активно восстанавливался. В походах такое бывает - организм словно возвращается к древнему, первобытному состоянию, и становится способен бороться с нагрузками, которые в городе были бы немыслимы. У ребят постепенно стало возникать ощущение, что, может быть, хотя бы вертолетного сценария удастся избежать. Как бы то ни было, для любых действий требовалась более приличная погода. Так и не дождавшись ее в этот день, группа опять положились на проверенный народный принцип и отошла ко сну.
* * *
Первое, что увидел Антон, открыв глаза на следующее утро, было радостное свечение голубой ткани палатки. Высунув голову наружу, он зажмурил глаза - снег вокруг сиял и искрился под чистым синим небом, а стены окружающих гор потеряли угрюмость и радовали глаз всеми оттенками изысканного светло-серого и пепельно-голубого цвета. И даже легкий ветерок, кажется, пах по-другому, чем раньше - какими-то легкими ароматами, донесенными из зеленых долин внизу. Двух прошедших мрачных дней словно не было.
В соседней палатке, где жил с тремя другими ребятами Шура, кто-то завозился, "молния" на выходе поползла вверх, и вдруг наружу выбрался командир собственной персоной. Он передвигался самостоятельно и выглядел в целом бодро. Антон, не дыша, наблюдал за ним. Шура огляделся и довольно уверенно направился по снегу за ближайший бугор. "Неужто все-таки пойдет..." - подумал Антон, и немедленно суеверно сплюнул через плечо. Идти, тем более лезть в гору с такой дыркой в ноге, пусть даже слегка заросшей, казалось ему чудом.
Но чудо, похоже, все-таки происходило. Организм справился, или все превозмогло желание достойно закончить поход, который он сам организовал - но Шура, походив какое-то время вокруг палаток, объявил, что может идти дальше по маршруту. И по его виду было похоже, что он и впрямь может. Во всяком случае, не испытывает сильного дискомфорта. Пока.
Все мгновенно воспряли духом. Дежурный принялся готовить завтрак; остальные в это время вытряхнули командирский рюкзак и быстро поделили между собой все его содержимое, кроме личных вещей. В результате рюкзаки у всех потяжелели на пару килограммов, а командирский "мешок" наоборот, почти опустел. Зато он теперь мог идти, не слишком сильно нагружая больную ногу.
Позавтракали и собрались с похвальной быстротой, и вот уже, связавшись веревками по двое-трое и растянувшись цепочкой, группа двинулась по леднику под перевал Восточный Туманный...
* * *
Перевал прошли сравнительно благополучно. Правда, на обратной стороне спустили друг на друга несколько небольших камней. Но после истории с Шурой в мозгах что-то сдвинулось, и это уже начинало восприниматься как нечто обыденное. Не с большой же высоты спустили. И обломок с орех размером попал одному из парней в плечо, так что некоторое время после этого рука у него плохо поднималась. Не в голову же попал.
Командир шел довольно бодро. К концу дня нога у него начинала болеть, но он терпел. Выяснилось, что ее состояние зависело не столько от крутизны подъемов и спусков, сколько от количества пройденных шагов. Тем меньше было аргументов в пользу отступления по длинному и нудному, хотя и неопасному пути через тайгу. И они продолжали идти вперед, почти по первоначальному плану, то есть по самому короткому и сложному маршруту.
Через день этот маршрут привел их сначала на снежник, потом на длинную осыпь из крупных камней, а затем на очередной ледник. Под снежником пообедали. С обеда, разморенные, вышли не все сразу, на осыпи еще растянулись, и поэтому, когда первые - Шура, Антон и Борис - достигли ледника, последние еще копошились среди серо-бурых камней где-то далеко вверху.
Время было сильно за полдень, до места ночевки было еще идти и идти, а ледник, как назло, был закрытым, то есть опять требовал осторожного движения в связках. Шура посмотрел на часы, потом назад, на отставших.
- Пока дождемся их всех... - раздраженно сказал он. - У вас веревка есть? Ну связывайтесь тогда и идите вперед, ищите дорогу, чтобы время зря не терять. Я подожду кого-нибудь еще с веревкой, и за вами пойду. Заодно мозги им вправлю...
Они быстро связались. Борис, как более опытный, встал первым, Антон за ним. Вначале ледник был довольно ровным, и единственным неудобством был глубокий, раскисший под солнцем снег, в котором приходилось пробивать траншею. Но ближе к краю крутизна начала возрастать, появились крупные трещины, и чем дальше, тем труднее было выбирать путь. Наконец, когда конец ледника уже был виден, они оказались на краю небольшой ступени, где лед обрывался почти отвесно. Ступень была метра два высотой, тянулась далеко в обе стороны и при этом на небольшом расстоянии слева и справа была рассечена трещинами, мешавшими проходу.
Надо было попытаться найти место, где уступ был пониже. Борис остановился, огляделся, потом пошел влево. Пройдя метров пять и уперевшись в трещину, которая здесь была слишком широкой, чтобы перепрыгнуть, он повернул и двинулся вправо. Метров через пятнадцать повторилось то же самое. Антон покорно волочился за ним на веревке, но на третьем повороте не выдержал.
- Борис, - сказал он. - Чего здесь туда-сюда болтаться? Может, вернемся немного назад, сверху посмотрим, где лучше идти?
Эта простая фраза произвела на Бориса совершенно неожиданное действие. Он изменился в лице, что-то невнятно пробормотал, а потом быстро выстегнул веревку, соединявшую их, из карабина у себя на груди, и со злостью сказал, почти крикнул Антону:
- На! Иди! Давай-давай!
Антон опешил. Это было хуже, чем тогда с Надюхой. Выстегнуть вот так веревку в горах было все равно, что дать пощечину. Ну ладно, от неуравновешенной девицы еще можно было ожидать чего-то такого, но от мужчины лет на двадцать старше... Он привык доверять людям в горах, тем более старшим и опытным, и поэтому сейчас опять почувствовал все ту же, только еще более неприятную смесь эмоций - ни за что выруганного ребенка и человека, брошенного его племенем. В общем-то понятно, что у Бориса приключился психический срыв, от усталости или нехватки кислорода - но это было так неожиданно и так не соответствовало ситуации, что было впору подумать, будто что-то не так с ним, с Антоном. Поэтому он просто ничего не смог ответить, а вместо этого стоял в полном остолбенении, чувствуя за собой какую-то непонятную, дурацкую вину и не зная, что делать дальше.
И вдруг сзади неожиданно раздался голос... Надюхин голос?
- Антон! На, держи веревку.
Надюха быстро подходила к ним и протягивала ему конец веревки от своей связки. В ее глазах вместо обычного выражения, читалось, на удивление, нечто вроде сочувствия. Еще не понимая, Антон взял протянутый конец, потом сообразил, отстегнул свой карабин на груди и протянул свою веревку ей. Таким образом, они поменялись связками, Надюха оказалась в паре с Борисом, а Антон - с молчаливым Вовой, который ничем не показал своего отношения к инциденту. Пока возились, кто-то наверху из следующей связки уже нашел удобное место для спуска. Они повернули, обошли несколько трещин и через пятнадцать минут спустились с ледника. Сбросили рюкзаки и принялись сматывать уже ненужные веревки.
Вечером после ужина темой для обсуждения и шуток почему-то сделалось то, как кого когда-то било током. Получалось, что едва ли не каждому довелось испытать это в жизни раз по пять. Антон, которому повезло таким образом лишь однажды, когда ему было года четыре, опять против воли почувствовал себя чем-то вроде отщепенца. На Бориса он старался не смотреть, но один раз сам поймал на себе его взгляд. Он был как будто бы извиняющимся. Было непонятно, что делать, но идти объясняться духу не хватало. Уже вечером, лежа в спальнике, Антон подумал: "ладно, проехали. Забудем... а главное, до конца похода всего два перевала. И все, больше я эту публику не увижу". Он все яснее понимал, что первый раз в жизни по собственной воле оказался в зависимости от неправильно выбранных людей. И последствия приходится теперь расхлебывать самому...
* * *
Они сидели на каменистом гребне очередного перевала, называвшегося Цветной. Он должен был быть самым простым за весь поход. На карте он обозначался категорией 1А, то есть имел минимальную сложность. По крайней мере, в глазах тех, кто его открыл и оценил. На подъем и вправду вела простая, хотя очень длинная и нудная осыпь. Два шага вверх - сползание на полшага вниз. В худшем случае - обратно на те же два шага. Камни временами выскакивали из-под ног, но быстро останавливались - для разгона не хватало крутизны. А вот людям этой крутизны более чем хватало. Час тянулся за часом, а конца все не было. Слабой компенсацией за мучения служили виды необычных, действительно цветных скал, высившихся по сторонам вдоль подъема - зеленоватых, рыжих, желтых и красноватых.
На пути вверх Надюха опять принялась, что называется, докапываться до Антона. Лезла прямо за ним и при этом возмущалась, что он палками слишком размахивает, того и гляди ей по голове попадет. Антон в этот раз не стал тратить эмоции - просто молча пропустил ее вперед. Наконец, они добрались до гребня и взглянули вниз, на ту сторону...
Мама дорогая, кто назвал это один-А?! Под низко нависшими облаками, из которых опять по временам сыпал дождь, вниз уходил серо-коричневый хаос разрушенных скал и крутых осыпей, за которым лишь где-то в глубине белел очередной ледник. Надежной, длинной, сравнительно пологой осыпи, как на этой стороне, не просматривалось. И по вот этому им сейчас спускаться?!
Эта мысль, как по команде, отражалась на лице каждого следующего участника, вылезавшего наверх. Но делать нечего - пережив первый приступ неприятных ощущений, принялись бродить по гребню и искать спуск. Обнаружили каменную пирамидку-тур, а в ней банку с запиской. Из записки явствовало, что они - третья партия людей от сотворения мира, ступившая на эти камни. Группа, которая влезла сюда до них, три года тому назад, сняла записку первооткрывателей, давших перевалу имя и категорию. Предшественники, так же как они сейчас, собирались спускаться на ту сторону и, судя по тексту, тоже были в легком шоке.
Постепенно стало ясно, что первые метров сто можно сбросить только в одном месте, по крутой осыпи, а дальше - как получится. Делать нечего, пошли. Первый камнеопасный участок преодолели по очереди. Каждый спустившийся укрывался под надежным скальным "козырьком", очень кстати обнаружившимся внизу. Туда камни не доставали. Собравшись вместе, двинулись дальше. Через сотню-полторы метров впереди вдруг возникло препятствие - подобие верхнего края крепостной стены с зубьями, каждый метров пять в высоту. За щелями между зубьями были крутые обрывы, довершавшие сходство со стеной крепости. Тут можно было успешно держать оборону, но спуститься без веревок - и значит, без большой затраты времени - было невозможно.
Шура, к тому времени уже достаточно восстановившийся, направился на разведку влево, где обрывы вроде бы были пониже. Минут через десять послышался его приглушенный крик - похоже, он нашел-таки место, где можно было спуститься.
Антон поднялся первым и двинулся в том направлении. Он съехал вниз по короткой осыпи, обогнул несколько небольших утесов и оказался над крутой скальной стенкой высотой метра в два. Внизу под ней был узкий уступ, "полка", на которой стоял Шура. Полка, постепенно расширяясь, уходила вправо и вниз, к сравнительно простой и пологой осыпи. Значит, сползти с обрывчика, а дальше какое-то время можно идти спокойно. Главное, аккуратно сползти - там внизу и встать-то почти негде, а ниже опять стенка...
С рюкзаком можно спускаться только лицом к скале. В таком положении плохо видно, куда ставить ноги, но по-другому никак. Антон примерился и начал слезать, нашаривая ногами зацепки. В толстых ботинках чувствительность была плохой. Тяжелый рюкзак, который он к тому же, торопясь с утра, не очень удачно сложил, отбрасывал назад. В какой-то момент правая нога вовремя не нашла опоры, другая тоже как-то неловко повернулась, и...
Следующая секунда или две просто выпали из его восприятия. Нечто смазанное... и он обнаружил себя уже на метр ниже Шуры. К счастью, на чем-то стоящим. Он просто пролетел два метра вдоль всей этой стенки... ох, спасибо, Господи, что все-таки затормозил. Сердце запоздало заколотилось. Спасибо, что живой. Осталось выяснить, здоровый ли.
Удивительно, но он ничего себе не повредил, если не считать штанов, разорванных спереди почти на причинном месте и сильно оцарапанного бедра под ними. Придя в себя, Антон заколол штаны булавкой и спросил Шуру:
- Слушай... как это было?
- Тебе до зацепки оставалось несколько сантиметров. Видно, рюкзак тебя перетянул. Когда ты поехал, я тебя за руку успел поймать и какое-то время держал. Но потом выпустил - а то бы ты и меня сдернул.
- Спасибо... - Антон понял, что без этой руки он, вполне возможно, загремел бы дальше, и неизвестно, как бы все обернулось.
- Не за что. Хорошо, что обошлось.
- Да уж. Блин, как бы еще с кем такого же не вышло. У тебя-то рюкзак, считай, пустой, а у них такие же, как у меня. Перетянуть могут точно так же.
- Это верно... Ладно, пусть рюкзаки наверху, перед этой стенкой снимают и нам спускают. И слезают без них.
Так и сделали. Каждый следующий, подходя, снимал рюкзак и передавал его вниз Антону, а Шура подстраховывал ребят. Больше приключений не было.
Но спуск далеко не закончился. Дальше началась очередная "живая" осыпь. Камни из-под ног вылетали, как снаряды. Все в общем старались соблюдать меры предосторожности - где-то шли плотной группой, где-то, наоборот, проходили куски склона по одному-двое, пока остальные стояли и ждали. Как положено, кричали "камень!", предупреждая остальных, когда видели летящий осколок. Но десятерым уследить друг за другом не так просто, особенно если не переживаешь за каждого хоть отчасти так же, как за себя. И в одном месте не уследили. Прямо на глазах Антона потревоженный кем-то камень, размером и формой похожий на чемоданчик-"дипломат", сполз с невысокого скального козырька и угодил по голове Вове, шедшему в нескольких метрах впереди.
Удар пришелся между каской, рюкзаком и шеей, куда-то за ухо. Вова молча присел и потом упал. У Антона внутри похолодело. Но переживать было некогда - он крикнул тем, кто был наверху, чтобы остановились, и бросился вперед. Еще двое подбежали снизу.
Вова был весь в крови, но в сознании. Немного отлегло... Поспешно сняв с него рюкзак, ребята перетащили его подальше под козырек, куда камни точно не могли достать, и стали осматривать. Антон, видевший, какой булыжник угодил в товарища, боялся, что дело плохо. Но на удивление, оказалось, что кость у парня цела и никаких серьезных повреждений нет, если не считать обильно текущей из порезов крови. Опять пронесло, ну надо же... спасибо, господи... рюкзак, что ли, принял на себя большую часть удара?
Вове забинтовали голову (на повязке тут же стало проявляться красное пятно) и уложили на коврик на маленьком ровном пятачке. Постепенно он начал приходить в себя. Тем временем остальные частично разгрузили его рюкзак. Через какое-то время Вова окончательно очухался, поднялся и вместе со всеми двинулся вниз. Ему явно было больно, но он держался молодцом.
Происходящее окончательно потеряло сходство с туризмом, как его знал Антон, и стало напоминать войну. Вот уже и раненый с забинтованной головой... точнее, двое... И постоянное ощущение того, что из-за каждой скалы в тебя целятся, и какое-то уже легкое безразличие к собственной судьбе, и к судьбе остальных тоже - на войне всегда убивают, и не будешь же рыдать по каждому, кому не повезло?
Но спортивный туризм - не война. В горы идут добровольно, и с ними не воюют. Их даже не покоряют. Скорее, с ними пытаются договориться по-доброму. Те, кому дороги и горы, и люди, возвращаются обратно живыми и здоровыми. А вот те, кому нет... видимо, как повезет.
Последний длинный кусок живой осыпи проходили с начала до конца по двое, каждый раз устраивая небольшой обвал. Внизу был "редут" из крупных валунов... и наконец, не веря своему счастью, группа вышла на очередной ледник.
Когда вечером встали на ночлег, погода заметно улучшилась. После ужина Шура на радостях дважды разливал всем по тридцать грамм спирта. Все развеселились и, не торопясь расходиться, сидели на камнях, разговаривали и шутили, кто как мог. Антону тоже было весело. Он поднялся, чтобы взять из палатки теплый свитер. Возвращаясь, он услыхал окончание фразы из начавшегося без него разговора:
- За мента - вышка.
Это сказал Игорь, курсант школы МВД. Антон не до конца понял смысл, но тут парень пояснил кому-то:
- Закон такой. Если кто-нибудь убивает мента и его милиция находит - то ему все, конец. Либо на зоне на него каких-нибудь отморозков натравят, либо застрелят "при попытке к бегству", либо еще как-нибудь... За мента - вышка, - еще раз с нажимом повторил он.
Все как-то примолкли. Антон поглядел на Игоря. Тот сидел на камне в пятнистой омоновской куртке, которую он взял в поход вместо пуховки, и на его лице, вообще-то не лишенном притягательности, сейчас было новое, хищное и властное выражение. Антону оно совсем не понравилось.
О чем-то таком он раньше слышал. По логике, законы, особо сурово карающие за посягательство на жизнь полицейских, правильны, иначе вряд ли кто-то захочет ежедневно рисковать собой на такой работе. Но тут явно был другой закон, какой-то первобытный, вроде "украсть овцу в своем племени - преступление, а в чужом - подвиг". А Игорь, которому спирт развязал язык, тем временем разошелся и рассказывал дальше, о разных типах тюремных арестантов, о лагерных порядках... и о других собственных милицейских "законах". Например, о том, что оказывавшего сопротивление при задержании, даже просто пытавшегося убежать, обязательно потом в отместку бьют. А нефига было бегать. О том, что единственное действенное средство получить показания - "допрос с пристрастием", и что существует много способов, которые очень хорошо работают, не оставляя следов. Да чего там, многих и вовсе достаточно как следует попугать... Похоже, он четко делил мир на своих и чужих и не испытывал к последним никакого сочувствия. Вот только - Антон почувствовал неприятный холодок - мы-то здесь все для него кто, свои или чужие? Мы, кто сейчас слушает и молчит, даже не пытаясь спорить...
Ему вдруг показалось, что перед ним сидит варяг из отряда, который наняли славяне. А варяги осмотрелись и поняли, что тут можно прекрасным образом не столько защищать кого-то, сколько править самим, по своим собственным понятиям. Вот только не был Игорь никаким пришлым скандинавом, а был обыкновенным русским парнем девятнадцати лет, лишь чуть-чуть приблизившимся к власти, только готовящимся попасть в ее самый нижний слой...
* * *
Прошел еще день. Они шли по очередному леднику, обходя трещины. Погода опять была унылой - низкие облака и сыплющийся из них редкий холодный дождик, иногда переходящий в снег. Но настроение у всех было бодрое, потому что они подходили к последнему в этом походе перевалу. За ним - два дня пути до поселка на Таруйском тракте. Цивилизация и все ее блага, но главное - конец этого похода.
Оставалось только перелезть через перевал.
Кем-то когда-то он был наречен "Тайной". Явно какие-то готические ассоциации... Ледник в подперевальном цирке был посыпан темно-серым щебнем и окружен такими же серыми, мрачными, кривыми колоннами скал, упиравшимися в облака, словно в низкий потолок. Подъем на перевал должен был пролегать в узкой щели где-то между скалами, но пока его еще не было видно за перегибом склона. Ну, подойдем поближе, разберемся. Идти оставалось недолго - минут двадцать-тридцать. Если бы не сидели с утра, дожидаясь зачем-то улучшения погоды, могли бы быть уже там. Время теряем...
...И тут, безо всякого предупреждения, впереди раздался страшный гром. Сначала они ничего не поняли - просто застыли в остолбенении. Потом увидели - в том самом месте, где они должны были оказаться через двадцать минут, под самым их перевалом, с горы на лед рушится град камней. Сначала посыпались мелкие и средние, а затем, словно в кино или в страшном сне, откуда-то сверху вывалились несколько громадных, с грузовик размером кусков горы, и, кувыркаясь, покатились вниз. Все с немым ужасом наблюдали, как эти чудовищные глыбы грузно обрушились на край ледника, перевернулись еще несколько раз и, вздымая фонтаны снега, выкатились на самую его середину.
Попадись кто на их пути - мокрое место бы осталось. И не убежишь - все действо, в сущности, заняло какие-то секунды. Попробуй тут побегай, с рюкзаком, по изрезанному глубокими и широкими трещинами льду...
Над местом обвала медленно поднималось облако пыли, и мелкие камни еще продолжали сухо стучать, скатываясь вниз. Антон перевел дух и, едва ли не помимо воли, начал мысленно молиться всем высшим силам сразу, то ли благодаря за спасение, то ли умоляя не посылать больше ничего подобного. В этот момент вопрос о том, существуют ли эти силы на самом деле, его не занимал. Было полное впечатление, что существуют - слишком уж все выглядело наглядно, как школьный урок. Сколько здесь бывает таких обвалов? (да и не только здесь. Ни Антон, ни кто-нибудь другой в группе, никто из его друзей и знакомых - никогда не видели ничего подобного). А сколько в этом позабытом всеми месте бывает людей? (вспомним записку, найденную на Цветном) Посчитаем-ка шансы того, что два невероятных события - появление гостей и обвал - произойдут в одной и той же точке пространства-времени... почти в одной. И задумаемся, отчего бы это именно нам выпала столь редкостная удача?
Хотя нет - именно в тот момент он ни о чем таком не думал. Бессмысленно об этом было думать тогда, да и не до мистических было размышлений. Было просто страшно. Откровенно страшно.
Когда первое остолбенение прошло и утихли невнятно-растерянные восклицания, они сняли рюкзаки, уселись на них и стали ждать и думать. Там, впереди, пока больше ничего не происходило. Пыль постепенно оседала, и пейзаж становился тем же, как раньше, если не считать свежих камней на льду.
Идти теперь на этот перевал или нет? Если нет, то куда вообще идти?
Единственным желанием Антона в тот момент было повернуться к проклятым горам спиной и уходить вниз, в чащу, куда угодно, только прочь. Но когда достали карту и описания, начали их рассматривать и припоминать то, что знали об этом районе, стало понятно, что это импульсивное решение, увы, не гарантирует им спокойной жизни.
Они практически в ловушке. Впереди - стена хребта, точнее даже нескольких пересекающихся хребтов и их отрогов. Другие перевалы, ведующие на ту сторону, столь же или даже более сложны, чем эта вот Тайна. И кто знает, не сыплет ли там так же, если не хуже?
А внизу - заросли кедрового стланика и потом глухая горная тайга. До ближайшего жилья - какого-то затерянного поселка, если он вообще еще существует - километров семьдесят. Это если мерить по прямой, а сколько там напетляешь, выискивая путь, бог весть. На первых тридцати километрах тропы нет. Что значит идти без тропы? Стланик - это сполшные невысокие кусты с очень толстыми и прочными ветвями, словно специально придуманные для того, чтобы цепляться за ноги. Как противопехотные заграждения. Тайга ненамного лучше - идти придется где-то по бурелому, где-то по заваленным камнями берегам бурных рек, где-то по болоту. Чтобы пройти такое расстояние, да еще когда у командира не до конца зажившая рана на ноге, им понадобится дней шесть - семь. Продуктов же осталось меньше чем на три. В общем, конечно, куда-нибудь они рано или поздно выйдут, да вот только в каком состоянии?
Ну и пресловутый план похода будет провален. После происшествия с Шурой его и так переверстали и упростили. Если теперь еще и этот перевал отменить, вряд ли маршрутная комиссия официально засчитает им этот поход. Спортивное достижение не состоится. Правда, теперь это Антона не волновало. Реальная как никогда угроза собственной жизни и страх при мысли о том, что почувствует Лена, если ей сообщат... этого хватало, чтобы забыть о всяком плане, категориях и прочих побрякушках.
Но, как выяснилось, многие из остальных думали иначе. Антон не мог понять, смелость это, безрассудство или просто отсутствие эмоций. Видимо, всего понемногу. Впрочем, были и рациональные соображения, сводившиеся к тому, что, скорее всего, с этого перевала упало уже все, что могло упасть, и теперь он побезопаснее других.
Они просидели на леднике час или больше, еще и еще раз обсуждая, что делать. Постепенно большинство стало склоняться к тому, чтобы все-таки идти эту "Тайну". И Антон, поколебавшись, сдался. Ему по-прежнему было страшно, но нежелание показаться трусом на фоне всех остальных каким-то образом перевесило. "Черт с ним" - подумал он. "Авось, пронесет нас всех как-нибудь. Ну а не пронесет... лично мне, по крайней мере, пока везло"
Они встали, надели рюкзаки и пошли, стараясь держаться ближе к середине ледника и опасливо поглядывая на склон, откуда обрушился обвал. Ничего не происходило. Благополучно добрались до места, где на льду валялись упавшие камни, отошли от них подальше, маневрируя между глубокими и широкими трещинами, и стали рассматривать подъем.
Приятного впечатления эта щель в скалах не производила. По описанию, она должна была быть завалена снегом почти до самого верха. Снег, в котором так легко делать ступени, и который - это теперь было главное - не дает падать камням... Но снега не было. Вместо него кое-где был все тот же грязно-серый, весь в щебенке лед, а где-то осыпи и ощерившиеся скалы.
Пока они занимались рекогносцировкой, низкие облака опустились еще ниже, почти на голову, а затем из них закапал холодный дождь, все сильнее и сильнее. Сделалось совсем неуютно. Некоторое время они стояли, закутавшись кто во что, и ждали, пока дождь кончится. Прошло полчаса, кто-то уже успел промокнуть и продрогнуть, а дождь не унимался. Он лил теперь не так сильно, но упорно, явно не собираясь останавливаться.
- Хрен с ним, давайте палатки ставить, - не выдержал наконец Шура. - Все равно в такую погоду туда лезть, как в жопу...
Распоряжение было выполнено с большой охотой. Пока ставили, дождь немного поутих. Потом опять усилился. Облака висели все так же низко, и было ясно, что это надолго.
Так и оказалось. День угас, наступил вечер, а погода не менялась. Лезть куда-либо было уже поздно. По скалам в некоторых местах стекали ручейки воды, и даже шумели водопадики. В какой-то момент внизу ненадолго развиднелось. Открывшийся мрачновато-величественный пейзаж - темная рама скал, и в ней далекие сине-зеленые горы под свинцовым небом - сделался вдруг чрезвычайно похожим на фон картины Леонардо "Мадонна в скалах", на которую они с Леной когда-то вместе смотрели... эх, где те картины? И где люди, которые могли бы их оценить? Ребята в группе маялись бездельем и боролись с ним довольно банальными способами. Сначала одни играли в "мафию", а другие в карты. Потом еще что-то делали, а потом вдруг принялись рассказывать друг другу матерные анекдоты и петь песни того же типа. Девицы не отставали от юношей. Будь это в школе, в каком-нибудь седьмом классе, Антон бы их понял. Но вот сейчас - лучше было бы выбрать что-то другое. Не надо было опять раздражать дедушку Алтая... хотя об этом, опять же, он подумал уже гораздо позже. А тогда, как подросток в школе, он, чтобы не отстать от компании и не почувствовать себя опять отдельно от всех, присоединился к общему трепу и даже рассказал какой-то анекдот в тему.
На ужин все набились в одну, самую большую палатку. Пока дежурный доваривал еду в тамбуре, остальные, притиснутые друг к дружке на пространстве два на два метра, сидели и разговаривали. Антон оказался у дальней стенки, где было чуть посвободнее. Максим, разморенный теплом, задремал, слегка привалившись к его плечу. Рядом Игорь занимался странным делом - он достал из кармашка на стенке палатки сложенный шерстяной носок, приложил его к уху и внимательно прислушивался.
- Что у тебя там? - не выдержал наконец Антон.
- Шмель, - серьезно ответил парень. Он осторожно отвернул края носка, заглянул туда, а потом показал Антону. Действительно, внутри сонно копошился толстенький желто-черный шмель.
- Я его тут на снегу нашел, - сказал Игорь. Его лицо неожиданно приняло такое же нежно-заботливое выражение, какое было у грубой Надюхи, когда она рассказывала про свою кошку.- Видно, снизу ветром принесло. Обратно не летит, замерз, наверное. Так что я решил его с собой взять, за перевал. На той стороне в лесу выпущу - может, полетает еще...
* * *
Ночью все спали все беспокойно - то одному, то другому мерещился обвал. Около часу откуда-то действительно скатилось несколько камней, несколько ребят спросонья вскочили, но потом все постепенно успокоилось.
Утром погода была все той же. И продуктов оставалось на два дня с небольшим. Было непонятно, что делать, и из-за сгустившейся тревоги даже про вчерашние развлечения позабыли. Все угрюмо лежали в спальниках, в полуанабиозе, лишь временами вылезая посмотреть, что на улице.
Так прошло почти полдня. Пообедали, постаравшись сэкономить, что можно. Опять улеглись. Где-то после часу дня дождь вроде бы поутих. Антон, Шура и еще двое ребят вылезли из палаток почти одновременно, размяться и оглядеться. Шура взглянул на перевал, потом взглянул еще раз, повнимательнее. В облаках вроде бы появлялись, хотя тут же и исчезали, отдельные пятна посветлее. Командир еще какое-то время глядел вверх, почесывая отросшую рыжую щетину, и вдруг сказал, хотя и не очень уверенно:
- А может, пойти нам его?
Похоже, эта же мысль бродила и в головах остальных. Апатия, вызванная страхом, погодой и бездельем, тянула обратно, в палатку, но было ясно, что сидеть здесь бесконечно нельзя. Надо что-то делать. И они решились.
Укладывали рюкзаки, надевали обвязки и каски с ощущением, что идут в последний бой. Только бы пройти, только бы не сыпануло...
Сначала поднимались по крупным валунам немного в стороне - там было полегче и побезопаснее. Но, упершись в отвесные скалы, поняли, что дальше можно только вправо и вверх по льду, обильно посыпанному щебенкой. По тому самому месту, где вчера сошел обвал.
Мрачные серо-бурые скалы, от которых откололись вчерашние гигантские обломки, высились наверху грозной стеной и почти физически давили. Щебень противно скрипел под кошками, терзая и затупляя и так поистершиеся за поход зубья... черт с ними. Только бы пройти. Пусть хоть все снаряжение изорвется и изломается, только бы самим унести ноги.
Проходимая часть подъемного склона расширилась - теперь они поднимались по тому, что раньше было, вероятно, широким белым снежным полем, а теперь выглядело как грязно-серая простыня льда среди скал. Часть ребят, кто посильнее и понаглее, в том числе Игорь и Надюха, полезла вверх буквально наперегонки. Быстрее пролезешь, быстрее выберешься из опасной зоны... Антон немного отстал. Склон сделался круче. Рядом оказался Максим - тот, самый младший из них, у которого были старые кошки без передних зубьев. Антон внезапно понял, что Макс лезет уже каким-то чудом, что в этих кошках без страховки на таком крутом льду можно запросто сорваться - и попробуй тут задержись. А внизу ждут-не дождутся тебя острые валуны... Про его проблему все забыли, а сам он, видимо, стеснялся о ней сказать. Блин, команда, один другого краше.
- Игорь! - закричал вверх Антон. - Давай, веревку там закрепляй и сюда бросай! У Макса кошки не держат!
Игорь, будущий защитник граждан, некоторое время не реагировал - видимо, не терпелось ему скорее убраться из-под этих нависающих наверху скал. Но после повторного окрика уже от командира, подкрепленного для верности матом, все-таки ввинтил ледобур, достал и закрепил веревку и бросил свободный конец вниз. По тому, как крепко вцепился в нее Максим, стало ясно, что держался он уже из последних сил.
Полезли дальше. Из-под самых опасных скал в конце концов убрались, но живых камней оказалось полно и в кулуаре-щели. Есть тут хоть один перевал, где не сыплет??! Пока камни никто не трогал, они лежали смирно, но стоило кому-то неудачно наступить на такого "живого", и он начинал ехать. Если его не успевали остановить, камень начинал катиться, подпрыгивать, и наконец, летел, грозя покалечить любого, кто попадется на его дороге.
Конечно, тем, кто был наверху, было не совсем наплевать на нижних. Да и лезть первому, без перил, непросто, за всем не уследишь. Но все-таки... раньше, в прошлых антоновых походах, люди были осторожнее. Или горы были добрее. А на этом подъеме уже несколько "подарков" сверху прилетело. Снизу в ответ неслись уже не сдерживаемые матюки. Хорошо хоть щель была не прямая, а с изгибами и выступами, которые не давали камням разогнаться до предельной скорости и отчасти прикрывали от них.
Время шло. Дело продвигалось небыстро - пока один лез по веревке, один или двое дожидались своей очереди внизу, на "перестежке". Обычно ждать приходилось, стоя в неудобном положении - на такой крутизне, бывает, даже для ног ровное место не найдешь. Лишь при особо удачных обстоятельствах удавалось присесть. Пару раз, когда находилось укрытие от камней и не надо было постоянно быть настороже, Антон успевал немного разглядеть окружающий пейзаж. В нем было что-то захватывающее. Две почти вертикальные скальные стены с боков, в нескольких сотнях метров внизу изрезанный трещинами бело-серый ледник, темный противоположный склон цирка, а дальше - синие цепи гор, уходящие за горизонт... И кусочек темно-зеленой долины за ледником слева, глубоко внизу. Чувство высоты и пугало, и захватывало. Кстати, и погода заметно улучшилась - дождь прекратился вскоре после выхода, а теперь вот и облака почти разошлись. Смилостивился-таки дедушка Алтай...
Нет, не до конца смилостивился. На очередном подъемном участке Антон опять услышал вверху приглушенный предупреждающий крик "камень!", а затем зловещий стук и шуршание. Небольшой обломок летел по кулуару все быстрее, отскакивая то от одной, то от другой стенки, все время меняя траекторию. Он походил на огромное злобное насекомое, и предсказать, куда его бросит в следующую секунду, было почти невозможно. В последний момент Антон едва успел качнуться вправо, и камень, с хлопком шваркнув по его левой ноге, пролетел дальше. Антон почувствовал острую боль... связку задел, гад. Но только оцарапал, так что ничего, вроде все цело. А ведь на несколько сантиметров в сторону - и мог бы он остаться с раздробленным коленом...
- Твою м-мать! - не сдержался он, с остервенением глядя вверх. - Блин, осторожней там с камнями!.. Уроды... - пробормотал он уже в сторону, остывая.
- Что, задел? - без особых эмоций осведомился снизу Борис. Медик, небось профессионально интересуется.
- Да, по ноге. По касательной.
- А я думал, просто по штанам... звук такой был глухой...
Антон, морщась, потирал ногу. Сгибать и разгибать ее было больно. Ладно, жить будем. Уже и до верха, кажется, всего веревка или две остались...
Наконец, пролезли и эти веревки. Один за другим, пошатываясь от усталости, ребята выбирались на перевал. Последним вылез Борис, с черным, злым лицом. Он тихо матерился сквозь зубы. Ему пришлось снимать и тащить вверх на себе почти все мокрые, грязные веревки - три мотка, больше десяти килограмм. Остальные, торопясь вверх, просто не задумались о том, чтобы ему помочь. Впрочем, среди этих остальных был и Антон. Раньше он бы никогда так не поступил. А теперь, выходит, постепенно начал вести себя, как все?
Перевал выглядел зимним двориком сказочного замка - ровная снежная площадка, со всех сторон окруженная отвесными черными каменными стенами. Под небольшим бугорком было маленькое чистое озерцо. Кто-то достал кружку, и все глотнули ледяной воды - несмотря на подступавший вечерний холод, хотелось пить. Да, пока лезли, наступил вечер - солнце скрывалось за одним из хребтов, на долину внизу легли длинные тени. На часах было шесть; надо было торопиться вниз. По описанию перевала выходило, что на той стороне надо повесить всего три или четыре веревки по льду. А дальше - длинный снежный склон, по которому можно спокойно спускаться в связках или вовсе без веревок. Должны были успеть до темноты.
Чуть-чуть передохнули, опять надели рюкзаки и подошли к краю спуска. Вниз круто уходила белая поверхность горы. До пологого ледника было по вертикали не меньше четырехсот метров, как на глаз определил Антон. Что из себя представлял этот склон дальше первой пары веревок, понять отсюда было невозможно - слабо освещенная матовая белизна съедала все детали. Оставалось только надеяться, что описание более или менее соответствует реальности.
Ввинтили бур, бросили вниз первую веревку, и все тот же неугомонный Игорь первым поехал по ней вниз, упираясь в склон ногами и откидываясь назад. Добравшись до конца веревки, он нашел на льду подходящее место, ввинтил следующий бур, пристегнул к нему самостраховку и таким образом освободил веревку для следующего человека. Вниз пошел второй, а Игорь тем временем уже вешал вторую веревку. Конвейер закрутился.
…После трех провешенных веревок, вместо ожидаемого ровного снежного склона, они обнаружили сильно изрезанный трещинами ледопад. По нему провесили еще три веревки. Вечер уже, собственно, прошел, наступила ночь. Достали налобные фонарики. Они загорелись в темноте бело-голубыми светляками. Увидеть в их свете, что там дальше внизу, было невозможно, но ноги чувствовали, что все то же - круто и скользко. И они продолжали спускаться по веревкам, снимать и вешать их вновь.
Час шел за часом. Шура, который шел последним, время от времени кричал вниз, интересуясь, не дошли ли уже до снега. Ему отвечали однообразным "Нет... еще веревку неси!" Казалось, конца этому мучению уже не будет - но между тем, бесконечный спуск под холодными звездами, требующий слаженных действий от всех, начал, наконец, сближать и цементировать их команду. Мата больше не было. Все отпускали шутки и веселили друг друга, как могли. Стоя на перестежках, заботливо вырубали во льду для вновь прибывающих "лоханки" - ямки с плоским дном, куда можно было поставить ноги, чтобы они хоть как-то отдохнули. На таком склоне просто стоять, а не висеть, откинувшись на самостраховке - уже отдых. В какой-то момент уперлись в огромную трещину-бергшрунд ("да тут экскаватор въедет!" - завопила Надюха, первая обозревшая это чудо природы). Из-за крутизны склона между верхним и нижним краем трещины было больше метра по вертикали. Чтобы перебраться через нее, нужно было совершить несколько хитрых маневров и небольшой прыжок, что в темноте было непросто. Уже преодолевшие трещину тщательно инструктировали прибывающих.
Когда на часах было четыре, небо начало светлеть, и в этом слабом свете они увидели внизу долгожданное выполаживание, на которое уже почти перестали надеяться. Еще веревка, даже полверевки... и вдруг оказалось, что крутизны уже нет. Все, можно просто идти вниз пешком.
Рассвет наступал стремительно - или им, вымотанным непрерывным пятнадцатичасовым подъемом и спуском, так казалось. Сняли последние веревки, связались между собой по двое-трое (под снегом могли быть замаскированные трещины) и пошли вниз. Через двадцать минут достигли ровного места. Все. Неужели этот день наконец закончился?!!
Палатки встали на снегу словно сами собой. В этот вечер была очередь Антона дежурить, то есть готовить еду. Ужин и завтрак в одном лице. Он не очень любил возиться с кухней, но сейчас был настолько счастлив, что даже готовка превратилась для него в праздник. Все забились в одну, самую большую палатку, а Антон уселся в выходном тамбуре. Кто-то уже набил скороварку снегом, кто-то еще собрал газовые горелки, и ему только и оставалось установить все это хозяйство и зажечь газ. Потом он растапливал воду и варил макароны с мясом - самое быстрое, что можно было соорудить. Потом они все дружно хлебали это варево. Наконец, около пяти утра, когда небо сделалось совсем светлым, вся их группа наконец погрузилась в блаженный сон.
...Антон проснулся, когда солнце стояло уже высоко. На небе не было ни облачка - от мрачной погоды последних нескольких дней не осталось и следа. Все еще спали. Он вылез из палатки и наконец разглядел открывшийся во всем своем великолепии вчерашний перевал. Снежно-ледовый бастион, блистающий всеми оттенками белого, синего и голубого, вздымался над ледником почти на полкилометра. Теперь было отчетливо видно, сколько на нем изломов и трещин. Похоже, им еще повезло - ничего не видя под собой, они все-таки спустились сравнительно легким путем. Антон ощущал гордость и невероятное облегчение. Все-таки, несмотря ни на что, они прошли этот перевал. Последний перевал...
А значит, всего через полтора дня он сможет расстаться с этими ребятами.
Это тоже вызывало ощущение облегчения, но совсем не радовало. Нет, даже хорошие друзья в конце похода, бывает, достают - кто бессмысленной разговорчивостью, кто, наоборот, неконтактной молчаливостью, кто какой-нибудь невинной, но надоедливой привычкой... но ты знаешь, что всего через пару дней после возвращения захочешь встретиться с ними снова. Опять увидеть те же лица - уже не заросшие, в обрамлении шапок, темных очков и капюшонов, а на удивление чистые и юные. Выпить и закусить, сидя за столом, а не на камнях или в тесной палатке. Посмотреть фотографии, вспоминая каждый день, веселясь над смешными эпизодами и с уважением комментируя те редкие снимки, где удалось запечатлеть работу на сложных и интересных участках маршрута. И, как бы это сказать... в последний раз ощутить себя группой, отрядом, племенем. Тем, к чему принадлежал каждый человек от начала вида homo sapiens до самого недавнего времени, и к чему он неосознанно тянется до сих пор...
Вот только группы и племена, оказывается, бывают разными. И если у тебя есть выбор - выбирай тех, кто близок тебе. На кого ты сможешь положиться. Кто ведет себя так, что горы к ним благосклонны. И очень, очень внимательно выбирай!
Путь вниз, по набитой тропе, был недолгим. Через двое суток, после полудня, они спустились на берег реки Таруй, бешено ревевшей в узком ущелье. Метрах в пяти над водой через реку был переброшен деревянный мост. На том берегу была пробита дорога, и в паре километров вниз по реке виднелись дома поселка. Там проходил тракт, по которому время от времени ходили машины, а по утрам - рейсовый автобус. Ребята рассчитывали сесть на него и к концу следующего дня добраться до Новосибирска, а оттуда уехать поездом до Москвы.
А Антон уже твердо решил, что поедет отдельно, прямо сейчас. Лена, без сомнения, уже заждалась его, а до обратного рейса всего неделя. Но кроме того, что уж лукавить, ему хотелось наконец отделаться от всей этой компании. Он не мог их судить - ребята как ребята, по большому счету они не сделали ему ничего плохого. Но в этом походе было слишком много совпадений, иногда закономерных, а иногда невероятных, ставивших то одного, то другого, то их всех на край гибели. И отчего-то у него не проходило ощущение, что между атмосферой, которая сложилась в их команде, и всеми этими неприятными приключениями есть какая-то загадочная связь...
У моста, на небольшой поляне, окруженной кедрами, все побросали рюкзаки и собрались варить обед из последних продуктов, оставшихся от похода. В поселке их ожидал магазин и, соответственно, роскошный ужин. Антон подошел к Шуре, сидевшему, опершись на рюкзак с блаженным выражением на лице.
- Шура, слушай, - сказал он, - тут такое дело... Одним словом, мне надо поскорее в Москву. Дела всякие. Так что я бы, наверное, сейчас один вниз пошел. До тракта. Если я там сейчас машину какую-нибудь поймаю, то завтра уже смогу на самолете улететь из Новосиба. Это как... ничего?
Шура с некоторым недоумением посмотрел на него.
- Ну, как хочешь... - протянул он. - То есть, ты дальше без нас хочешь поехать?
- Ну да, для скорости. Один-то я почти наверняка смогу быстро на какую-нибудь машину сесть. Так что автобуса ждать не придется.
- Ну, как хочешь... - повторил Шура.
Некоторые ребята вокруг зашушукались, остальные продолжали равнодушно заниматься своими делами.
- Еды возьми на всякий случай, - рассудительно сказал Макс. Он в этом походе был "завхозом", то есть как раз контролировал расход продуктов.
- Да ладно, там магазин в поселке... - начал отнекиваться Антон.
- Нет, возьми на всякий случай. Вон, колбасы копченой как раз лишние полбатона. И сухарей одна пачка резервная.
Антон не стал дальше ломаться и взял предложенное. Потом он выложил из своего рюкзака палатку и что-то еще из общественного снаряжения, которое все равно принадлежало не ему, и забрал у кого-то свой спальник и ледобуры. Теперь не придется в Москве встречаться для обмена вещами. Запаковал рюкзак... и все. Он был готов идти.
Вот только прощание получалось какое-то странное, вернее никакое. Все по-прежнему занимались своими делами, то есть в основном просто валялись на солнце, и никому до него не было дела. Люди, с которыми шел больше двух недель, вместе ел, спал, мерз... эх. Такие люди.
Антон все-таки обошел всех, попрощавшись с парнями за руку, а девчонкам просто что-то сказал. Рукопожатия, и те были вялые. Потом он взвалил на спину слегка полегчавший рюкзак и подошел к мосту. В настиле отсутствовало больше половины досок, и в прорехах виднелась бешено пенящаяся под солнцем глубоко внизу вода реки. На том берегу он помахал оставшимся, выбрался на дорогу и пошел вниз.
Глава 5. Золото Калифорнии
- И знаешь, как только я один остался, такое вдруг облегчение почувствовал! Ноги прямо сами по дороге несут. Небо кажется таким бездонно-синим, лес вокруг зеленеет, река внизу шумит и переливается, ветерок... В общем, ощущение полной благодати. Дошел до поселка, там магазин был на каком-то дурацком перерыве, но меня это совершенно не огорчило. Несмотря на то, что мы там в последние несколько дней совсем уже остатки подъедали, и, по логике, я должен был только и думать, что о жратве. Спустился я вниз, к какой-то маленькой речке, притоку Таруя, выкупался в ней, первый раз за весь поход, и еще прекраснее себя почувствовал. Вышел на трассу. Ну, там почти два часа просидел. Машин десять проехало, но никто не останавливался. Наконец подобрал меня какой-то "Камаз" порожний. Довез, правда, не до конца, а до какого-то поселка ближе к Бийску. Я там переночевал в лесочке. С утра вскочил пораньше, сел на первый автобус и доехал до Бийска. Там стало повеселее. Это потому что для скорости решил я дальше поехать на такси, и оказался в компании каких-то девиц моего возраста. И они меня принялись угощать почему-то водкой. С утра пораньше. Я так понял, им за ночь то ли не хватило, то ли наоборот, уже похмеляться надо было... такие вот они были жизнелюбивые. Это у них была какая-то рабочая командировка, с попойкой на всю ночь. У тебя тоже такие бывают? Да... колбаса моя к этой водке очень кстати пришлась. Дальше Барнаул и Новосибирск. В Новосибе наконец наелся и ощутил счастье возвращения в цивилизацию. Вас с Иришкой все вспоминал, как мы так же вот гуляли по другим городам после походов. Я, знаешь, раньше не думал, что наши ребята - это что-то выдающееся в человеческом плане. Но посмотрев на этих... В общем, я с незнакомыми группами больше никуда ходить не буду, это точно. Да и со знакомыми... наверное, не стоит мне больше в высокогорье соваться.
- Да, бывает... - задумчиво сказал Сергей. Они втроем - он, Антон и Лена - сидели на кухне у Антоновых родителей, отмечая его возвращение. Лену как раз удачно отвлек телефонный звонок, и они смогли за это время обсудить те эпизоды похода, которые Антон благоразумно решил ей не перессказывать.
- Но ты, - продолжал Серега, - по-моему, это слишком остро воспринял. Я вот прошлым летом, когда ты из своего Кембриджа не мог вовремя приехать, тоже ведь ходил со сборной группой. На Киргизский хребет. И там были ребята разные. Кто посильнее, тоже пер вверх и, бывало, камни спускал...
- Черт его знает. Может, даже не в камнях дело. В конце концов, в нашем первом походе на Тянь-Шане, на перевале этом, как его... Орджоникидзе, да - там тоже, помнится, пролетела парочка обломков мимо.
- Даже с жужжанием. Скорость у них была что надо.
- И на Кавказе, пять лет назад, когда мы новичками на Виа-Тау лезли, без тебя - несколько булыжников недалеко от нас из тумана вынырнули, практически бесшумно. Там снег везде был, вот их и не было слышно. Все увидели и заорали "камень", как положено, только когда они уже мимо нас проезжали... Но я что хочу сказать-то - я во всех тех случаях пугался, как и все, но это был не повод для далеко идущих выводов. Так, эпизоды, пережил и забыл. А сейчас вот... что-то я стал к этому очень серьезно относиться. Слишком серьезно.
- Да ладно, брось ты... месяц пройдет, и ты это все еще с ностальгией вспомнишь.
- Не знаю. На самом деле... вот, кажется, в чем дело. Раньше мне казалось, что моя жизнь важна в основном для меня самого. А в этот раз я обнаружил, что боюсь уже не столько за себя, сколько за то, что если... если что-то со мной случится... то что же тогда почувствуют другие. Мои близкие. Конкретно - Ленка. Особенно если ни за что ни про что погибну, из-за чужого раздолбайства. И этот страх оказался как-то хуже и, не знаю, живучее. Несколько раз, когда он меня схватывал, мне реально не по себе становилось. И долго после этого еще было не по себе. В общем, не знаю, может просто все совпало неудачно... Ладно, посмотрим, теперь до следующего сезона еще год.
- Да конечно, поживем-увидим. А ты как, в смысле следующего сезона-то?
- Хороший вопрос. С отпуском у меня теперь уже не то, что раньше. Раз в год, пожалуй, на несколько недель отпустят... ну может еще где-нибудь зимой на недельку. А в остальное время изволь трудиться. Правда, за ударный труд обещают вроде бы послать на несколько месяцев в Штаты, на фирму, которая весь наш проект спонсирует. На стажировку. Делать все то же самое, но, говорят, уже за нормальную американскую зарплату. В общем, напрягаться стоит. А Ленка, понимаешь, тут, со своей работой, которая ей тоже нравится. При этом в Глазго, я уже выяснял, нигде этим не занимаются. Да если бы и занимались - рабочую визу попробуй получи... В общем, семейная жизнь получается какими-то урывками раз в несколько месяцев. И вот на этом фоне приезжать сюда и сразу опять бросать ее на несколько недель... как-то выходит несправедливо. Так что я теперь насчет следующего сезона тоже не очень уверен. Говорю об этом сразу и честно.
- Да... Вообще, конечно, многие наше дело бросают, когда женятся. Так что ты, можно сказать, герой, что смог в этот раз, не смотря ни на что... Ладно, давай выпьем. За то, чтобы это был не последний наш поход.
- Давай!
Они чокнулись и выпили, и Антон мысленно всем сердцем пожелал и себе, и Сереге, чтобы этот тост сбылся. Вместе они уж как-нибудь разберутся, как и куда сходить так, чтобы это вышло правильно. Только бы обстоятельства сложились...
* * *
Но обстоятельства стали складываться совсем не так. Осень и зиму он просидел за работой. В декабре выбрался в Москву, а потом, в феврале, Лена наконец решилась приехать к нему надолго - на полтора месяца. Она все сильнее привязывалась к нему и по-другому уже не могла. Как она сумела выпросить у себя в конторе такой отпуск, он так и не понял. Особенно учитывая то, что как раз перед самым ее отъездом у них там начали наклевываться первые серьезные заказы.
К тому времени Антон перебрался из общежития и стал снимать комнату в старом, не менее чем девятнадцатого века доме неподалеку от университета. В этом районе все дома были такими - старинные, двухэтажные, составленные вместе блоками по восемь-десять, и у каждого собственный маленький дворик. Классическая английская застройка для среднего класса. Стены в доме были каменные, толстенные, но в большом окне был лишь один слой стекла, а в рамах - щели, в которые откровенно дуло. Старорежимные обитатели Британских островов, похоже, могли жить хоть в пещере. Но про выросших в снежной России Антона и Лену этого сказать было нельзя. На ночь они закрывали окно дополнительной внутренней ставней, а по утрам ждали, пока включится батарея (у экономной хозяйки она работала лишь час утром и два вечером) и только потом выбирались из-под теплого одеяла.
Однажды в воскресенье, в начале вечерних сумерек, Антон вернулся из магазина, куда ходил за продуктами, и застал Лену сидящей в единственном кресле спиной к нему, глядя в окно. Почему-то она не встала, как обычно, навстречу ему. Затолкав покупки в маленький холодильник, Антон обошел кресло, заглянул Лене в лицо и увидел на нем какое-то странное, заторможенно-растерянное выражение.
- Лен, ты что с таким видом сидишь? - недоумевающе спросил Антон. - Что-нибудь случилось?
Вместо ответа она протянула ему что-то похожее на толстую палочку для мороженого. Антон с недоумением взял ее и заметил, что в одном месте проступают две сиреневые полоски. Одна была четкой, другая слегка размытой.
- Это что? - спросил Антон, начиная догадываться.
- Тест на беременность, - ответила Лена.
- Так... и что он показывает?
Лена молча подала ему листочек с инструкцией. Сразу же бросилась в глаза картинка с двумя полосками и подписью "положительный результат".
- То есть - да? - зачем-то все-таки уточнил Антон.
- Да. Как видишь.
- А... насколько точно эта штука работает?
- Когда вторая полоска четкая, обещают практически стопроцентную гарантию.
Антон внимательно изучил полоски. Да, действительно, обе вполне четкие.
- Слушай, - сказал он. - А может, все-таки перепроверить? Скажем, через несколько дней еще раз попробовать, и чтоб тест был другой фирмы.
- Вообще-то... это уже второй. Я первый тест в среду сделала. И оба раза результат одинаковый.
- Понятно, - медленно ответил Антон. - Блин, недосмотрели...
Он попытался вспомнить, когда могли недосмотреть. Недели две-три назад... было дело. Но там вроде казалось, что день уже безопасный... Видно, неправильно казалось. Раздолбаи, оба. Вот так все просто. Раз - и приехали.
Пододвинув стул, Антон уселся рядом с Леной и тоже стал смотреть в окно. За каменной оградой дворика зеленела лужайка, обсаженная деревьями, вроде маленького парка. За ней выстроились в ряд такие же дома - двухэтажные, облицованные коричневым песчаником. Вдоль тротуара бампер к бамперу стояли автомобили. Прошла ухоженная, подтянутая дама с собачкой на поводке. Все красиво, солидно, безмятежно... вот только ему теперь хорошо известно, сколько тут - да не только тут, везде - стоит безмятежный вид из окна и вся эта удобная жизнь. И что деньги, которых она требует, никто не раздает просто так. Так что если на их и без того умеренные доходы теперь придется содержать троих...
Так, ну хорошо, забудем временно о деньгах. Предположим, что как-то они решили эту проблему. На время, неважно как, но выкрутились. Но ведь есть еще всякие планы на будущее. Ему надо добивать эту аспирантуру - ученая степень здесь, на западе, вещь совсем небесполезная, в том числе в денежном выражении. И, кстати, его стипендия до сих пор намного больше зарплаты Лены. Как ребенок будет способствовать творческому настроению... ну ладно, допустим, это тоже как-то решается. Допустим, он сделает со своей стороны все, что от него зависит. Хотя, честно признаться, искреннего внутреннего порыва что-то пока не ощущается...
Но вот Лена-то как? Она же своей работой очень дорожит. Интересное занятие, какой-никакой доход... наконец-то появились реальные заказчики. Так что по-хорошему ей надо туда поскорее возвращаться и бросаться в дело. А теперь что?
Хотя выход есть, и довольно простой. Никто не узнает, а если узнает, не осудит. Вот разве что сами...
При этой мысли Антон почувствовал легкий неприятный холодок. Он поспешно отогнал от себя возникшую картинку, как Лена возвращается оттуда, где ей сделали эту... операцию, и...
И - что? Чего такого с ней может случиться? С медицинской стороны нынче все нормально. Риска почти нет. Вот если говорить о всяких там переживаниях...
Переживания, переживания. Подумаешь, переживания. Эмоции. Еще неизвестно, от чего они переживать больше будут - от однократного, быстрого действия, или от того, что, начавшись в не самое подходящее время, останется с ними на всю жизнь. Нет, в принципе-то он совсем не против детей. Но все-таки, надо же мыслить рационально. А все разумные соображения - против.
Да и вообще... Пока тут всякая публика живет в свое удовольствие, праздно шатается по другим городам и странам, катается на горных лыжах, сидит в ресторанах и пабах, он пашет. Антон вдруг ощутил прямо-таки горькую обиду на эту праздношатающуюся публику. Всю жизнь он работает, как негр. Лаборатория, экран компьютера... много ли он видит каждый день, кроме этого? Как у шахтера в забое, вечно одна и та же стенка перед глазами. И вот, когда вроде появляются шансы вздохнуть посвободнее, когда уже в общем ясно, что диссертация его должна состояться, труды не пропали даром - вот тебе другой забой, домашний! Опять никакой свободы?
А кстати - Антон начал ощущать нарастающее раздражение - в конце концов, кто виноват-то? Он ведь, помнится, сам у Лены спросил, надо сегодня "изделие" использовать или нет. То есть головы не терял, со своей стороны все меры принял. А она ответила что-то вроде "да нет, не хочу, сегодня уже можно расслабиться..." Ну вот, а последствия, получается, уже вдвоем расхлебывать? Раздражение закипало все сильнее и искало выхода…
- Лена... - жестко начал Антон, намереваясь высказать все, что думал о ее осторожности и предусмотрительности. Но, взглянув ей в лицо, неожиданно для самого себя, осекся. Потому что это милое лицо, которое он уже так хорошо знал, было настолько расстроенным, что он внезапно понял - она думает то же самое. Но ее жертва в любом случае окажется больше, а окончательный выбор только за ней, больше ни за кем...
- М-да, гм, - Антон издал неопределенный звук, делая вид, что прокашливается. - Слушай, - продолжил он, стараясь теперь говорить как можно мягче и спокойнее. - А ты сама-то что думаешь?
- Не знаю, - медленно ответила Лена. - Я не знаю, чего больше боюсь. А ты что?
- Я... тоже не знаю, - решил пока не раскрываться Антон. - Но вот пытаюсь сейчас высчитать последствия. В случае, если решимся.
И он принялся рассуждать, спокойно и вдумчиво, в той манере, которая, как он знал, всегда хорошо действовала на Лену.
Рассуждения получались логичными и убедительными. Нет, не то чтобы они бедствуют и у них нет вообще никакой возможности содержать ребенка. Но, с другой стороны - что его ожидает? Допустим, они решат вместе жить здесь, в Шотландии. Из этой комнаты хозяйка их, скорее всего, выставит. А если нет - они тут будут друг у друга на голове сидеть. Это же сдуреть можно. С другой стороны, при нынешних доходах снять тут нормальную квартиру они не смогут. В Москву вернуться? У Антона здесь работа, в которую вбухано уже полтора года, и бросать ее ровно на полпути, да еще ради неизвестно каких перспектив в России... трудно придумать что-то глупее. Ну или ладно, допустим, они все-таки уехали туда. Допустим, он отпуск какой-нибудь выхлопотал или ему разрешат дописывать диссертацию уже не здесь. Но там будет ненамного лучше. У обоих родителей маленькие квартиры, и жить у кого-то из них с ребенком - это же все через полгода с ума сойдут! (о том, что в России так годами живет огромное количество людей, Антон умолчал - он уже привык здесь к другому, свободному и относительно просторному существованию и очень боялся возврата к прежнему) Снимать в Москве квартиру? Это теперь тоже совсем недешево. Потом, Лене все равно ближе к родам придется с работы уйти, и не факт, что она туда сможет быстро вернуться. Дите ведь постоянного внимания требует... В общем, как-то они, конечно, проживут. Но ведь они не такой жизни хотели?
- Да, кстати, насчет твоей работы, - вспомнил Антон. - Ты же, Лен, сама говорила, какое это интересное дело, и что у тебя там хорошие перспективы. Особенно сейчас, когда заказы наконец пошли. Правильно?
- Да, правильно...
- Ну вот - и что же, тебе сейчас все это бросить на полдороге? Ты сама потом не будешь себя ругать за упущенные возможности?
- Буду... - по-прежнему заторможенно ответила Лена. - Да, наверное, ты прав. Нечего было расслабляться... - она опять перевела взгляд на безмятежный пейзаж за окном, и Антону показалось, что глаза у нее подозрительно блестят. - Ладно, - вдруг решительным голосом сказала она. - Ты прав, незачем это так долго обсуждать. Если ты узнаешь, куда здесь обращаться, то завтра же туда пойду и все выясню.
- Ну и хорошо, ну и отлично, - Антон почувствовал, что как-то неприлично суетится, но ничего не мог с этим поделать. Гора с плеч свалилась, и за дальнейшее отвечает уже вроде как не он. - Если на раннем сроке сделать, то это, кажется, вообще даже не совсем аборт... так... микро-вмешательство... Слушай, а давай летом куда-нибудь съездим. Во Францию какую-нибудь... Париж наконец посмотрим, чего нам... - он еще довольно долго продолжал говорить что-то и никак не мог остановиться. Лена реагировала слабо. Она опять погрузилась в ту же заторможенность и так и пробыла в ней весь вечер.
Ночью Антон спал плохо. Снилось что-то бессвязное и мрачное. Он ворочался и несколько раз просыпался, но как-то не до конца. В этом полусне ему показалось, что Лена лежит рядом с открытыми глазами и неподвижно смотрит куда-то вверх. Но поручиться, что это было на самом деле, он не мог.
Утром он поднялся невыспавшимся и угрюмым. Кое-как позавтракав, открыл телефонную книгу и довольно быстро нашел то, что обещал ей вчера - какой-то "центр планирования семьи" при клинике недалеко от их дома. По телефону ему объяснили, что сначала нужно сходить на консультацию, а потом, если не передумаешь, через день-два назначат саму процедуру. Антону хотелось, чтобы все закончилось побыстрее, но он уже знал, что если у англичан заведен какой-то порядок, то пытаться переть против него совершенно бессмысленно.
Перессказав это Лене, он собрался и отправился в университет, где просидел за компьютером весь день почти без всякого толку. Совершенно не мог сосредоточиться и напрячься, чтобы что-то сделать. Наверное, это от недосыпа, решил он. Вечером Лена рассказала, что была в этом центре, где ее осмотрели, отнеслись с пониманием и назначили операцию на завтрашнее утро, на девять. Обещали, что все займет не больше часа. Лена выглядела непривычно спокойной и отчужденной, но Антон не стал, как раньше в таких случаях, выяснять в чем дело или пытаться ее утешить. С одной стороны, все было и так ясно, а с другой - у него самого было как-то плохо с энергией.
Ночью он опять ворочался и просыпался, и лишь под утро его наконец сморил крепкий сон. Когда он проснулся, Лены в комнате не было. Антон поглядел на часы - без двадцати девять. Ну и ну, сколько же он дрыхнул... В девять тридцать - еженедельное собрание группы. Так, ну-ка быстренько встаем, чаю попить, чего-нибудь сжевать и бегом на работу…
У Лены же в девять часов операция, вспомнил он, и настроение сразу упало. Она сейчас как раз туда направляется, или уже там. Скорее бы, что ли...
А собственно, почему скорее? Почему, почему... Решили - значит, надо выполнять. Нечего... Только вот какая-то тут есть неувязка... С этим "решили", да.
На самом деле, ясно - он решил. Ленка явно колебалась и полагалась на него. Вот он и решил, наиболее оптимальным образом.
То есть он решил, чтобы своего же ребенка...
Стоп. Какого ребенка? В данный момент это просто скопление клеток. Сгусток протоплазмы. Как биологу, это ему хорошо известно. И не надо мне мозги пудрить. Скопление клеток, которое ничего не ощущает.
"Для кого-то, может, и так" - словно прошептал внутри тихий голос. - "Но не для нее. И не тебя..."
Не для меня?
Кажется, да. Кажется, я уже смотрю на это совсем по-другому. За два дня, оказывается, что-то внутри незаметно сдвинулось. "Антон, ты же не такой..." - почему-то вспомнил он слова Лены из той, последней ночи в Кембридже. Неприятный, постыдный, почти забытый эпизод. Но, похоже, в нем был смысл и урок. Я не такой. И чтобы я сейчас своими руками собственную жену и ребенка... он и не заметил, что чуть ли не в первый раз назвал ее про себя женой.
В следующую секунду он уже лихорадочно одевался. Вялости, мрачности и ночных кошмаров последних двух суток как не было - все стало ясным и четким. Сейчас он должен был сделать только одно - догнать и остановить ее. Там, может, еще подумаем, но сейчас - обязательно остановить.
Он вылетел на улицу, как ошпаренный, с грохотом захлопнув дверь за собой. Шел противный холодный дождь, под ногами хлюпали лужи, но Антон, не замечая их, припустил в направлении клиники. Только бы не запутаться в этих улочках, только бы успеть... Теперь его гнал, и одновременно придавал сил, страх. Он мчался, не разбирая дороги, пару раз перебегал улицы прямо перед машинами. Только бы не опоздать!
Когда впереди уже показались корпуса клиники из красного кирпича, он наконец увидел среди редких прохожих фигурку Лены под зонтом...
* * *
Совершить один благородный поступок было гораздо легче, чем управиться со всеми его многочисленными последствиями. Но потому ли, что Антон и Лена поступили в согласии с самими собой, или потому, что под давлением у человека нередко раскрываются возможности, о которых он и не подозревает - их жертвы оказались гораздо меньшими, чем они боялись.
Беременность у Лены протекала нормально, роды должны были состояться в декабре. Она вернулась в Москву и решила там пока работать и дожидаться этого события. В конце весны Антон тоже ненадолго (надолго теперь не получалось из-за работы) выбрался на родину. К тому времени вопрос об официальном узаконивании их отношений уже решился как-то сам собой. Оставалось собственно расписаться и провести какую-никакую свадьбу, которой Лене очень хотелось, и которой Антон, наоборот, боялся, потому что знал из рассказов друзей, сколько нервов и денег это обычно стоит. Ему казалось, что в обычае начинать совместную жизнь с грандиозного празднования, больше всего выматывающего тех, в честь кого его устраивают, есть что-то неправильное. Тем более что многие, к несчастью, расходятся всего через несколько лет... Если уж отмечать, то лет через пять и дальше, когда уже будет, чем гордиться. В итоге они поладили на промежуточном варианте - с машиной и белым платьем, но без ресторана и только для родителей и десятка друзей. Друзья не подвели, они все протанцевали полночи у Лены на квартире, и на следующий день Антон проснулся семейным человеком и с головой, которая почти не болела.
Тем временем профессор Ричардсон и фирма "Ренфер" сдержали слово, и в начале лета их русский аспирант был отправлен на трехмесячную стажировку в Калифорнию, в Силиконовую долину. Там он рассчитывал подзаработать, чтобы они с этой добавкой смогли как-то перекантоваться следующий год. На более далекое будущее планов пока не было.
Процедура получения американской визы с бесконечными дурацкими анкетами и отпечатками пальцев, равно как подозрительные американские пограничники и таможня, не вызвали у него никакой симпатии. Но уже в аэропорту Сан-Франциско, когда, выйдя наружу, он вдохнул какой-то новый и необычный, пахнущий морем и еще чем-то южным воздух, Антон начал понимать - это другая страна. Не такая, как Англия и вообще Европа. Конечно, и то и другое было Западом, но при близком рассмотрении разница делалась очень заметной. Америка оказалась более жесткой, откровенно капиталистической. Здесь по сравнению с Европой было больше богатых, но и гораздо больше таких, кто за каждодневный тяжелый труд получал гроши, не имел почти никакого отпуска и рисковал в случае, например, серьезной болезни остаться без гроша. Но в этой стране у человека, работающего в науке или высоких технологиях, любящего свое дело и готового на усилия, шансы преуспеть были гораздо больше, чем где-либо еще.
Ему положили зарплату младшего научного сотрудника, которая была раза в четыре больше университетской стипендии. Цифра казалась нереальной. Правда, жизнь в Калифорнии тоже оказалась дорогой, но у Антона уже был опыт выживания, и он, хоть не без усилия, отринул соблазны, на которые были падки многие такие же стажеры, впервые в жизни дорвавшиеся до настоящих денег. Купил велосипед, снял крохотную квартирку в дешевом доме, населенном в основном индусами и филиппинцами, еду стал готовить себе сам. Он вел себя не так, как все, но в результате уже в конце первого месяца на счету лежало несколько тысяч долларов. Столько сразу он еще в жизни не видел.
На работе ему поручили разобраться и внести несколько усовершенствований в новую программу для анализа ДНК. Она тянула на несколько десятков тысяч строк кода и была довольно большим шагом вперед по сравнению с тем, что они использовали раньше. Но внутри у нее многое поменялось и усложнилось.
Антон засел за работу. За сплошной стеклянной стеной окна сияло на вечно голубом небе яркое солнце, зеленели газоны и деревья "технопарка", где располагалась фирма, но ему сейчас было не до всего этого парадиза. Да и тоску без Лены, которой он при всем желании не смог бы увидеть раньше, чем через три месяца, надо было как-то задавить.
В первый день он смотрел на текст программы, как баран на новые ворота. К вечеру, однако, кое-что стало проясняться. На второй день он начал понимать уже больше, а на третий рискнул внести в нее первое малюсенькое пробное изменение. К концу недели Антон уже неплохо ориентировался во внутренностях всей системы и сообразил, как решить одну из порученных ему задач. Все оказалось не так уж сложно. Через пять дней исправления были внесены и пошли в дело, и почти сразу ему прислали два восторженных благодарственных письма. Он и вправду сумел заметно облегчить кому-то жизнь.
Потом он действовал уже не с таким напором, но зато неожиданно сообразил, как программу можно ускорить. Да не на какие-нибудь десять процентов, а раза в два. С учетом того, что среднее время ее работы, то есть получения ответа на заданный вопрос, тогда составляло порядка восьми часов, это было бы очень большим достижением.
Удачные идеи нередко приходят в голову их создателям совершенно неожиданно, но этому всегда предшествует подготовительный период, когда во время нудной работы что-то само собой накапливается в голове. Антон ковырялся с системами этого типа уже давно и знал о них довольно много. Эта идея зародилась у него, когда он в очередной раз объяснял одному сотруднику, почему в программе все так медленно. Объяснял, объяснял... и вдруг застрял на полуслове, уставился на доску, где только что рисовал поясняющие схемы, и тут же стал рисовать и объяснять уже совершенно другое. Мужик почти ничего не понял, да и сам Антон в тот момент мало что понял в собственном озарении. Он вернулся к себе и принялся думать дальше. Потом осторожно проконсультировался с несколькими знающими людьми. До кого-то опять не дошло, а кто-то мысль уловил и даже подал пару неплохих советов. Идея, кажется, начинала обрастать плотью. Он стал писать что-то вроде заявки на проект. Когда перекладываешь мысли на бумагу (или в файл), приходится волей-неволей уточнять то, на что раньше не обращал внимания. Так что процесс растянулся на несколько дней, но в итоге Антон уже был практически уверен: идея правильная.
Вот только объем работы был таков, что вряд ли ее удалось бы завершить до окончания командировки. Шансов на доделывание в университете не было - программа была только для внутреннего пользования, заставить фирму передать ее куда-то еще не было никакой возможности, это он уже выяснил. Так что если не доделает, то получится, что он бросил парочку жирных синиц, которые уже почти были в руках, погнался за журавлем в небе и вернулся ни с чем. Но с другой стороны, ему было совершенно ясно, что для интересов дела этот журавль куда важнее всех синиц, вместе взятых...
Антон поразмыслил и пошел со своим предложением к начальству. Его менеджер был биологом, мало что понимал в программировании, но был умным мужиком и хорошо разбирался в людях. Он внимательно выслушал Антона, подумал и предложил разослать заявку всем, кому мог бы быть интересен результат. Это было больше ста человек. Антон вернулся к себе, еще дважды перечитал текст, кое-что поправил и не без страха нажал кнопку "Send". Отзывы начали приходить быстро, и, на удивление, хоть критика и была, по-настоящему его предложение никто не ругал. И тогда, заручившись хоть и хлипкой, но поддержкой, и плюнув на возможные последствия в случае неудачи, он взялся за дело.
Через пять недель самая первая версия обновленной программы заработала. В ней еще была масса недоработок и ошибок, но чем дальше, тем яснее становилось, что он добился цели - скорость выросла в несколько раз. Появился первый положительный отзыв, потом еще один, потом они пошли косяком. Антон продолжал работать, не разгибаясь. Лишь по вечерам, когда сил уже не было, он немного лазил по интернету. Иногда натыкался на чужие походные фотографии, рассказы и отчеты, и вспоминал о том, что еще прошлым летом побывал в горах, и вообще-то, не будь этой Америки и всего остального, мог бы побывать там опять. В том, ослепительно-белом, пронзительно-синем, трудном, радостном, пугающем и зовущем мире... Но сейчас, за работой, приятным шорохом капающих на счет долларов и неприятными волнениями о том, успеет ли он все доделать до отъезда, эта мысль задевала его лишь по касательной. Да и боязнь опять угодить в неправильную группу никуда не ушла. А срок окончания командировки тем временем приближался.
За две недели до дня отъезда начальство осторожно спросило, не согласится ли он остаться здесь еще на какое-то время, чтобы окончательно отладить программу. Зарплата, само собой, будет идти дальше. Антон подумал и согласился.
Еще через некоторое время он пришел к менеджеру по небольшому делу, и как-то сам собой всплыл вопрос о том, не хочет ли он после защиты диссертации работать в этой фирме. Разумеется, на несколько лучших условиях. Ему показали внутреннюю тарифную сетку, которой он раньше не видел, намекнули на возможные дополнительные доходы от всяких акций и опционов, и тут только Антон понял, сколько, оказывается, здесь можно зарабатывать. И что он всего в шаге от этого рога изобилия. В Англии ему светила хотя и не очень напряженная, но и не то чтобы высоко оплачиваемая работа в университете. В России было все то же, что раньше - все его сокурсники либо занимались не имеющим ничего общего со специальностью бизнесом, либо, так же как он, находились на западе. В общем, было ясно, что если он хочет продолжать делать свое дело, то больше, чем здесь, ему нигде не заплатят.
"Ну и ну, неужели мне действительно столько предлагают" - с каким-то новым ощущением собственной значительности думал Антон по дороге домой - "Вот летит Карлсон, который стоит десять тысяч крон! А вдруг я тут за несколько лет миллионером сделаюсь? Ну или хотя бы на квартиру в Москве накоплю. Тогда, кто знает, может и вернемся... С другой стороны, климат здешний чудо как хорош, прямо Крым какой-то. Круглый год солнышко, не жарко и не холодно. Кто ж откажется хоть пару лет в таком раю пожить? А потом видно будет..."
Кое-что, правда, его смущало. Во-первых, переезд сюда отодвинул бы его от России еще дальше. Лететь далеко и дорого, отпуска в Америке короткие... А во-вторых, у его теперь уже жены были собственные карьерные планы. Не очень хотелось обо всем этом думать.
Но как раз вопрос с Леной решился неожиданно легко. Как и ожидалось, количество заказов у фирмочки, в которой она работала, постепенно стало расти, квалифицированных и энергичных работников не хватало, и ей предложили вместе с руководством участвовать в переговорах с заказчиками. Фактически войти в долю. Предложение было очень заманчивым, общаться с людьми Лена умела и любила. Она с энтузиазмом взялась за дело... и сразу же обнаружила, что бизнесом в России, особенно с нефтяными компаниями, невозможно заниматься в белых перчатках. Почти любые переговоры рано или поздно выруливали к тому, как "оптимизировать" работы по ликвидации загрязнений, чтобы клиенты не слишком на них потратились. Сохранение природы тех мест, где они качали свое "черное золото", их не очень волновало. Кроме того, всплывал вопрос о неизбежном "откате". Кто-то это воспринимал совершенно естественно. Директор конторы и его зам, в прошлом геологи, воспитанные на принципах полевого братства и наивной честности советских времен, тоже кое-как, со скрипом, но приняли новые правила игры и научились договариваться. Иначе их предприятие пришлось бы закрыть. А вот Лена почему-то эти кривые правила принять не смогла. Бывают такие патологически честные люди... Она стала испытывать отвращение к переговорам с сытыми дядями, беззастенчиво требующими лично себе с каждого заказа суммы, каких она не заработала бы и за год. Да и уголовной ответственности за эти дела никто не отменял, и когда она однажды представила, что по какой-нибудь нелепой случайности вдруг угодит беременная в тюрьму... Но и возвращаться обратно, к простой исполнительской работе, ей теперь не хотелось. Она просто не знала, что делать, и поэтому когда Антон сообщил о предложении поехать на время в Америку, где в первые несколько лет у нее вообще не было бы права на работу, Лена на удивление легко согласилась.
Сам же он еще раз прикинул свои шансы на достижение материального благополучия в других местах, поговорил с несколькими людьми, тоже приехавшими из других стран, и решился.
* * *
В октябре он наконец вернулся в Шотландию, с победой и "оффером" от фирмы в кармане, и занялся ускоренным добиванием диссертации. А в декабре в положенный срок Лена родила дочку, Дашеньку.
В Англии и Америке о рождении ребенка было принято торжественно оповещать всех знакомых и коллег. Новоявленные отцы восторженно писали по е-мэйлу о росте и весе, о том, что новорожденный и его мама чувствуют себя хорошо и т.д. Антон попробовал, да так и не смог сочинить такого же бравурного послания. Чего уж лукавить, не испытывал он гигантского восторга и желания немедленно им поделиться. Черт его знает, может возраст был еще не тот? Здесь-то образованные и небедные граждане женились и рожали, за редким исключением, когда им было сильно за тридцать. К тому времени у них, наверное, просыпался настоящий родительский инстинкт. Но Антон, как ни старался, так и не смог в тот момент обнаружить у себя его признаков.
Он быстро взял отпуск, купил билет и приехал в Москву. Вечером наконец-то увидел собственного ребенка. Его первое впечатление было... никакого особенного впечатления. Младенец с голубыми глазами и "перевязочками" на пухлых ручках и ножках сосал у Лены грудь. Иногда он останавливался, чтобы отдышаться, и трогательно откашливался. Наевшись, Даша заснула. Это тоже выглядело довольно трогательно. Лена и ее мама наперебой объясняли Антону, какие у Даши при рождении были хорошие показатели, какая она крепкая, какой у нее уже осмысленный взгляд, как хорошо, что у Лены достаточно молока и так далее. Ему оставалось только кивать, сравнивать было не с чем. Сама Лена немного изменилась. Трудно сказать, в чем именно, ясно было только то, что появилась некоторая замученность.
Ближе к ночи Антон решил пойти спать к себе домой. На Дашу он уже налюбовался, помощи у него пока никакой не просили. Спать вместе с женой, как он понимал, сейчас было нельзя (и от этого он испытывал чисто физический дискомфорт), а спать где-то в другой комнате или на полу казалось глупым. Лена проводила его со странным выражением на лице. И только год спустя случайно выяснилось, что она тогда по-настоящему расстроилась. Ей-то казалось, что он с самого начала должен был вести себя по-другому - восторгаться, не знать, чем еще угодить ей и ребенку... А он, наоборот, ушел со смешанными чувствами, среди которых отчетливо просматривалось одно, неожиданное и неприятное - что теперь Лена, ее любовь, ее внимание, уже не принадлежит ему одному. Раньше бывало, что ее эмоции и желание непременно посидеть рядом с ним, поговорить, рассказать о прочитанной книжке мешали ему работать или заниматься своими делами. А теперь вот оказалось, что эти самые эмоции еще как нужны...
Впрочем, за следующие две недели, что он пробыл в Москве, Антон слегка приспособился к этой новой жизни. Обнаружилась, что Даша пока по большей части ест и спит, так что время друг для друга найти можно. Да и вообще, она уже начинала ему нравиться своими большими голубыми глазами и пухлыми щечками. Не то чтобы он по-настоящему полюбил собственного ребенка, но ощущение чего-то инородного прошло.
Он вернулся в Шотландию. Через полтора месяца защитил диссертацию. Через несколько недель после этого, в марте, они втроем полетели в Америку.
* * *
В Москве была противная зимне-весенняя слякоть, с низкого неба сыпал то снег, то дождь, а в Калифорнии уже царила не то поздняя весна, не то раннее лето. Приветливо светило еще не набравшее силу солнце; воздух, несмотря на бесконечные стада автомобилей, был чистым и свежим. Жесткие нормы на вредные выбросы и обилие зелени делали свое дело.
Но рабочие и бытовые заботы оказались здесь такими же, как везде. И многое, без чего можно было обойтись, пока Антон жил тут недолго в одиночестве, теперь было действительно необходимым или казалось таковым.
Машину пришлось купить сразу - мотаться всем на большие расстояния на велосипедах, тем более с ребенком, было нереально. Да и хотелось наконец почувствовать себя белым человеком. Затем последовала кое-какая мебель, посуда, детская коляска и прочие вещи для ребенка. Потом еще что-то, нужное или приятное им самим. Медленно, но верно они стали обрастать барахлом, где каждый предмет в отдельности был вроде бы нужен и полезен, а все вместе поглощали деньги и пространство с подозрительной быстротой.
Мечты Антона о том, что он тут быстро разбогатеет, пока не очень сбывались. Зарплата и правда была раза в полтора выше стажерской, но с нее теперь надо было платить кучу налогов. Да еще появились какие-то страховки, медицинская, на машину... Квартира в приличном доме, недалеко от парка, где можно было гулять с Дашей, стоила намного дороже его прежней каморки, на которую теперь было страшно взглянуть. Покупка автомобиля и прочие начальные расходы благополучно скушали те деньги, что остались от скопленного на стажировке, и небольшие "подъемные", выданные фирмой. Так что довольно долго после приезда у них на счету был если не ноль, то весьма незначительная цифра. Хорошо хоть, что в долги не залезли, в отличие от многих таких же новичков.
Кстати, о новичках. Оказалось, что вокруг полно русских, многие из которых попали сюда по тем же или очень схожим причинам, что они с Леной. Первые, с кем они стали встречаться, был одноклассник Антона и парень, учившийся в одном с ним институте в параллельной группе. Оба работали программистами и приехали уже с семьями. Позже на детской площадке в парке Лена познакомилась с несколькими русскими мамашами, выгуливающими детей. Слово за слово, потом кто-то кого-то пригласил в гости, и пошло. Большинство этих людей были примерно одного круга с ними, с теми же интересами. Такой как бы университетский городок. Или "русское гетто", как говорили некоторые. Но в общем, всех устраивала такая жизнь - "своя", почти без интеграции в американское общество.
Работа занимала много времени. Как во всякой фирме, у "Ренфера" были производственные планы, сроки исполнения задач и тому подобное. Антону к тому же хотелось чего-то добиться, каких-то интересных результатов, так что на работе он напрягался всерьез и домой возвращался поздно. Лене приходилось заниматься ребенком одной, но она, к счастью, оказалась хорошей матерью. Весь пыл, который раньше уходил у нее на работу (и часть того, что доставалось Антону) теперь расходовался на Дашу.
А Даша в первый год своей жизни заставила их помучиться. Она была здоровой и развитой, но, как нередко у первенцев, очень требовательной. Когда она не спала, ее надо было развлекать: играть, что-нибудь показывать или хотя бы просто держать на руках. Иначе раздавались крики протеста, да такие, от которых, казалось, вибрируют стены. Точно так же, когда приходило время спать, невозможно было просто оставить ее в комнате и выйти. После пяти или шести таких попыток, неизменно заканчивавшихся мигренью у Лены, пришлось сдаться и каждый день днем и вечером укачивать это очаровательное существо минут по двадцать-тридцать, пока оно наконец не соизволит заснуть. Вечерняя укладка была за Антоном - Лена к тому времени совсем валилась с ног. Иногда, когда у Даши по неизвестной причине болел живот, приходилось укачивать и по часу, выделывая порой какие-то замысловатые па, которые, как казалось молодому папаше, быстрее приводят к успеху. Если бы такой процедуре подвергся взрослый человек, его бы быстро стошнило от страшной болтанки - а ребенок, надо же, действительно засыпал. После этого Антон, сам слегка одуревший, выходил на цыпочках из детской комнаты... и обычно шел к домашнему компьютеру, доделывать начатое днем. Работа, в отличие от волка, не хотела убегать в лес, и ее никто не собирался делать за него...
Так прошло больше года. Один раз они ездили в Москву, один раз в короткий отпуск на Гавайские острова, оказавшиеся, на взгляд Антона, не такими прекрасными, как на фотографиях в журналах. Про спортивный туризм он еще помнил, но за всеми заботами ему было не до походов. Да и никто из старых друзей в Москве никуда не рвался. С другой стороны, труды не прошли даром - ему добавили одну звездочку на погоны и довольно заметно увеличили зарплату. Даша подросла, научилась ходить, стала произносить первые слоги и слова и капризничала уже куда меньше. В общем, жить стало лучше, жить стало веселее... и тут родился Андрей.
Андрей был уже отчасти запланированным ребенком. То есть Лена хотела, чтобы у них было двое детей, и думала, что лучше отстреляться быстрее, пока она все равно не может заниматься здесь ничем другим. А Антон и сам не знал, чего хочет, но не был активно против. В результате однажды ночью, когда по здравому смыслу надо было бы использовать "защитное средство", они оба почему-то решили без него обойтись... и уже через несколько месяцев Антон сидел в кабинете гинеколога рядом с Леной, к животу которой прилепляли датчики от нескольких аппаратов.
Закончив с датчиками, врач включил прибор УЗИ и принялся водить по животу его толстой ручкой. На экране перекатывалась туда-сюда смутная серо-черная картинка. Понять на ней ничего было нельзя. На другом приборе, вроде бы кардиографе, были видны повторяющиеся всплески. Доктор по фамилии Нгуен, видать вьетнамец, некоторое время что-то там рассматривал, а потом предложил:
- Хотите, я включу звук?
- Какой звук? - не понял Антон.
- Сердца ребенка. С сердцем у него, кстати, все в порядке.
- Хорошо, включайте, - хором сказали Антон и Лена.
И вдруг на всю комнату раздались быстрые и уверенные сдвоенные удары: ту-тук, ту-тук, ту-тук, ту-тук... В них чувствовалось что-то победное, словно еще не родившийся ребенок уже гордо возвещал о себе. Антон слушал, замерев. Он не думал, что это произведет на него такое впечатление. От усиленных динамиками звуков четкого, мощного ритма в горле почему-то появился комок. Вот ведь чудо, новый человек, которого раньше не было, а теперь - есть! И только где-то по самому краю сознания проползла мысль: как дико себе представить, что мы когда-то чуть было не лишили жизни другого такого же человека, у которого вот так же билось сердце...
Доктор Нгуен тем временем продолжал водить по животу Лены своим прибором, и вдруг углядел что-то в серо-черной картинке.
- Это мальчик! - радостно возвестил он, тыкая пальцем в крохотную расплывчатую белую полоску на экране. - Мальчик! - еще раз повторил он, видимо, заподозрив, что Антон мог не понять. - Вот, смотрите, очень хорошо видно!
- Здорово, - сказала Лена. - Ведь ты же этого хотел?
- Ну, в общем, да, - ответил Антон. - Но я бы и против девочки не возражал.
* * *
Спустя месяц после рождения Андрей перешел из состояния свертка, которому надо лишь раз в несколько часов давать поесть и менять памперс, в состояние ребенка, который бодрствует и интересуется жизнью все больше времени. Одновременно уехала обратно в Москву мама Лены, которая очень помогла им в первое время после родов. Они остались одни с двумя маленькими детьми. С этого времени в их жизни начали медленно происходить перемены, которые они не очень хорошо осознавали, которые не нравились обоим, но с которыми почему-то ничего не удавалось сделать.
Сначала было просто физически трудно с детьми. Двухлетняя Даша ревновала к двухмесячному Андрею, по новой требуя родительского внимания. Андрей был не таким требовательным, но за ним надо было следить. Рискнули отдать Дашу в детский садик - она стала приносить оттуда болезни. Несколько раз Лена мужественно отсиживала по неделе с одним здоровым ребенком и одним больным. Деньги за садик, тысячу долларов в месяц, им в это время никто возвращать не собирался. Чаша терпения переполнилась, когда Даша в очередной раз принесла какую-то заразу, которая передалась Антону и вызвала у него ангину с жутким нарывом в горле. Из-за него он несколько дней почти не мог есть, а под конец, пока ужасный гнойник наконец не прорвался, уже и задыхаться начал. После этого они сдались и забрали ребенка из садика. Болезни прекратились, но у Лены, которой теперь семь дней в неделю нужно было присматривать за двумя детьми, совсем не стало свободного времени.
Она была ответственной и не могла, как некоторые, просто расслабиться и не обращать на них внимания. Даже на пару часов в день. Несколько реальных историй, произошедших у знакомых, когда один малыш обварился, другой сунул палец в мясорубку, третий едва не утонул в бассейне - произвели на нее, да и на Антона, очень большое впечатление. Но из-за этого постоянного напряжения Лена делалась нервной и усталой, и Антон как-то незаметно перестал радоваться, приходя вечером домой.
Для этого и другая причина - дела на фирме шли чем дальше, тем менее блестяще. Выбранный когда-то давно курс оказался неверным, корабль неудержимо сносило на мель, и рядовые матросы, к каковым относился Антон, не могли с этим ничего сделать, даже если очень хотели. Акции компании только падали, так что об обещанных дополнительных доходах можно было забыть. Теперь уже приходилось думать о том, не уволят ли завтра.
Проработав в такой депрессивной обстановке почти год, Антон наконец начал понимать, что надо не отступать, а нападать самому, то есть искать другую работу. Но по его специализации, биоинформатике, здесь, в Силиконовой Долине, вакансий почти не было. А переезжать куда-то в другое место, может быть на другой конец Штатов, где опять придется искать себе друзей и ко всему привыкать, очень не хотелось.
Но зато кругом было полно объявлений о наборе программистов, а это занятие он за последние несколько лет освоил очень хорошо. Если уж быть совсем честным перед собой, его научная карьера, похоже, закончилась вместе с диссертацией, и теперь он успешно и с интересом занимался больше ремеслом, писанием и отладкой кода, чем исследованиями. Но все равно, он воспринимал именно эту работу, как "свое дело". Дело, в которое было вбухано черт знает сколько лет учебы и труда, бросать которое страшно не хотелось...
Из-за этого внутреннего раздрая: нравящейся, но ненадежной работы; сидения в прекрасной солнечной Калифорнии, из которой он мог добраться до совсем не забытой и по-прежнему нужной ему родины лишь раз в год, и еще из-за того, что подросшие дети наперебой всеми доступными средствами добивались внимания от обоих родителей и не давали, как ему казалось, ни минуты отдыха - Антон стал периодически впадать то в депрессию, то в апатию. Когда вечером он приходил с работы усталый и не очень довольный, с одним желанием: просто лечь на диван - к нему подбегал один ребенок, подползал другой, и оба тянули его в разные стороны и что-то наперебой лопотали в оба уха. Для человека с более семейными наклонностями это было бы счастьем; равнодушный просто стряхивал бы с себя потомство и закрывался в комнате. Но Антон не был ни тем, ни другим. Он любил своих детей и понимал, что если с ними не заниматься, не разговаривать, не читать книжек, то неизвестно, какими они вырастут и будет ли он сам нужен им, когда они повзрослеют. Но он, как нередко бывает с много работающими людьми, он нередко не мог, или думал что не мог, найти в себе силы на то, чтобы проводить с малышами достаточно времени. Вечером он возвращался совсем незадолго до того, как они укладывались. А в выходные сначала страшно хотелось спать с утра, потом возникали какие-то неизбежные домашние дела, потом тянуло просто спокойно посидеть и расслабиться... И слишком часто он чувствовал к концу недели, что не сделал того, чего хотел, вместо воскресного отдыха было черт знает что, жена смотрит на него, словно он в чем-то провинился, и лучше уж теперь скорее опять на работу.
Все же проблему с работой он в конце концов решил. Просто переступил через какую-то часть себя и наплевал на вопрос о том, что такое "его дело", а что нет. Программирование - оно везде программирование. Высокая технология. С этой мыслью он и перешел в фирму "Зиллион", звезда которой уже стремительно восходила. Там он превратился из ведущего специалиста в рядового - его знания в биологии тут не были нужны, а более опытных разработчиков программ вокруг теперь было навалом. Это было чувствительным ударом по самолюбию. Зато о возможных увольнениях можно было надолго забыть - фирма только и делала, что набирала новых людей. И с деньгами он в этот раз не прогадал - за два года акции компании выросли в несколько раз. Антон продал часть из того, что ему дали при поступлении, и наконец-то почувствовал, что мечта намыть золотишка в Калифорнии хоть отчасти осуществилась.
Деньги они в свое время хотели потратить на жилье в Москве. Но за те несколько лет, что они провели в Америке, оно выросло в цене настолько, что какая-нибудь "трешка" в панельном доме стала равняться полноценному собственному коттеджу в Калифорнии. А они с Леной как-то незаметно успели привыкнуть к здешнему стандарту жизни. То, что казалось раньше временным удовольствием - чистый воздух, дороги без пробок, отличные детские парки и другие атрибуты западной жизни - постепенно превратилось в привычную реальность. И отказываться от нее теперь очень не хотелось. Таково свойство всякой роскоши: к ней легко привыкнуть и перестать замечать, но отвыкнуть чрезвычайно тяжело... Кончилось все тем, что вместо квартиры в Москве они, как многие и многие до и после них, заплатили первый взнос за небольшой дом в Силиконовой долине, завели кошку по имени Кошка и решили пока что продолжать жить здесь.
Пока была неуверенность с работой, им обоим казалось, что от нее же проистекают и периодические домашние неурядицы. Но когда Антон перешел на новое место и те проблемы, что были раньше, ушли, оказалось, что почти ничего в остальной жизни как будто и не поменялось. Увольнения можно было не бояться - но на "Зиллионе" Антону было страшно показаться недоучкой на фоне более опытных и квалифицированных сотрудников. Значит, надо было нагонять, сидеть на работе допоздна... а дома оправдываться перед Леной из-за поздних приходов. Вместо двух недель отпуска теперь было три, но и после них не было ощущения, что по-настоящему отдохнул. Можно было не особенно экономить деньги - но в результате стало накапливаться все больше мелких вещей, купленных Леной, которые раздражающе лезли отовсюду. Антон чуть не каждую неделю ругался с ней из-за этого бесконечного барахла, и его смутное недовольство собственной семьей со временем, кажется, только усиливалось.
Но если бы он чаще пробовал поставить себя на ее место, то ему, вероятно, открылось бы и другое. Лена фактически работала каждый день, без выходных, да и отпуска проводила все так же, с детьми. Ей не требовалась такая концентрация ума, как у него, когда он писал свои программы, но внимание приходилось держать включенным все время. Антон, которому работа вполне позволяла периодически отвлекаться и расслабляться, вряд ли сумел бы продержаться на ее месте, в бесконечном круговороте мелких домашних дел, больше недели и не почувствовать себя несчастным, закабаленным, замученным существом. А Лена держалась, даже находила в этом удовольствие, и того же барахла покупала куда меньше, чем многие гораздо менее озабоченные своими детьми мамаши...
Между тем с детьми, как казалось Антону, тоже получалось что-то не совсем то. Они требовали внимания к себе, но не очень-то хотели слушаться. Постоянно разбрасывали вещи - уже шагнуть было нельзя, чтобы не наступить на какую-нибудь игрушку, книжку или одежку. Вместо умных бесед (подразумевалось, что он будет транслировать им мудрость, как Сократ ученикам) Даша и Андрей сами норовили заставить его слушать глупые песенки в собственном исполнении или гордо демонстрировали свои рисунки, которые, увы, выглядели так же, как любая другая детская мазня. В воскресенье, между продуктовым магазином и уборкой квартиры, стоило ему только прилечь на диван, чтобы почитать журнал в тишине и покое, откуда-то возникал старший или младший ребенок и с визгом обрушивался всей массой на неготового к атаке папашу. Если им говорили играть самим, дети не знали, чем заняться, скучали, слонялись по дому и все равно дергали то Антона, то Лену постоянными мелкими просьбами - дать попить воды, что-нибудь достать или включить. От этого постоянного дергания, от того, что они все время перебивали в разговорах друг друга и их с Леной, у Антона шла кругом голова и он начинал раздражаться по малейшему поводу. Когда дети не приставали к родителям, они начинали ссориться, с щипанием, шлепками, визгами и последующими жалобами. После еды за ними приходилось каждый раз долго вытирать стол и подметать крошки с пола. Времени на то, чтобы прийти в себя и заняться тем, чем самому хочется, было два часа перед сном. Антону иногда казалось, что дома он не живет, а отбывает какую-то бессрочную повинность, где есть одни обязанности и никакой свободы.
И только иногда, когда мрачность отпускала его, он замечал, что на самом деле все не так уж плохо. Да, дети изо всех сил добивались внимания, но благодаря тому, что им отвечали, были заметно более развитыми и управляемыми, чем многие другие. Они уже хорошо говорили на двух языках, не сбиваясь с одного на другой, и довольно быстро осваивали грамоту. Причем Андрей, который был почти на два года младше, ненамного отставал от старшей сестры. Время от времени появлялись новые умения или проглядывали полезные черты характера. В инстинктах у человека, оказывается, заложено не только желание забрать все себе, но и стремление проявить себя через помощь другим... Антон был поражен, когда вечно ревнующая Даша стала иногда помогать Андрею и защищать его. Теперь между ними была не одна лишь конкуренция и ссоры - бывало, дети по несколько часов с упоением играли друг с другом, давая, наконец, родителям возможность расслабиться. Когда Антон читал им что-нибудь интересное, они внимательно слушали, задавали вопросы, и тут уж можно было показать свои знания. Да даже не будь этого всего... если он на время забывал о шуме и беспорядке и ему удавалось посмотреть вокруг их глазами - мир делался заметно веселее и интереснее. Таких чистых, искренних и радостных эмоций, какие бывают у детей и какие иногда передавались ему, Антон никогда уже не испытал бы сам...
То, что оба ребенка были здоровы и даже давали некоторые поводы для гордости, было в основном заслугой Лены. Она крутилась с ними весь день, занимаясь всем, от готовки обеда до развоза по спортивным секциям и чтения книжек перед сном. И из-за этого как-то незаметно она стала вроде как главнее, чем Антон, решая, что и когда они все будут делать. Сначала Антон не имел ничего против - его совсем не тянуло входить в детали всех этих прогулок, занятий, врачей и детских садиков. Когда Лена вечером рассказывала ему домашние новости, он с трудом сдерживал зевоту, а на вопросы в основном отвечал "да мне все равно" или "ну, ты сама как-нибудь…" В результате вопросы стали все чаще заменяться распоряжениями. Антон иногда соглашался, иногда раздражался и злился на то, что идея не отвечает его глубинным стремлениям и настроению в данный момент, которое толком не понимал даже он сам. Но и у Лены со временем поубавилось уступчивости. Они стали периодически ругаться. В первый раз это страшно удивило и напугало обоих, но чем дальше, тем больше такие стычки становилось в порядке вещей.
Все-таки у них хватало ума не доводить дело до крайностей. И кое-что менялось к лучшему - дети подрастали и умнели, иногда они все ездили в Москву или к ним приезжали помочь родители, на работе стало полегче... Но все же ни Антон, ни Лена не могли бы сказать, что действительно довольны своей семейной жизнью. Но она все равно шла своим чередом, иногда спотыкаясь и хромая... до того дня, когда пришло неожиданное приглашение съездить в Россию.
Глава 6. Усилитель жизни
...И вот теперь, после всех прошедших лет и многочисленных перемен, Антон снова стоял у памятника Пушкину, дожидаясь Юлю. И неизвестно отчего, ощущал пока легкое, но постепенно усиливающееся волнение. Похожее на то, что испытывал десять лет назад, ожидая ее на этом самом месте...
Она появилась как-то неожиданно, не с той стороны, с какой он ждал. Кажется, оба не сразу узнали друг друга. Но стоило светлой волне Юлиных волос - они остались все такими же - блеснуть на блеклом осеннем солнце, как у Антона помимо воли что-то дрогнуло внутри. Вдруг начал тикать механизм, молчавший столько лет... только в тот момент он этого еще не понял.
Они поздоровались. Юля извинилась за опоздание, смущенно улыбаясь. И это смущение - раньше такого особо не наблюдалось - как-то тронуло Антона. Он украдкой разглядывал ее лицо. На удивление, Юля почти не изменилось, не в пример многочисленным растолстевшим и подурневшим одноклассницам и однокурсницам. После обмена первыми репликами возникла легкая заминка, поскольку программы дальнейших действий заранее придумано не было.
Логично было бы пригласить Юлю в какой-нибудь ресторан или кофейню, но... С одной стороны, чего уж лукавить, московские рестораны были раза в полтора-два дороже своих заокеанских собратьев. Но бог с ними, с деньгами, у него их хватало - просто Антон почему-то вообще не находил особого удовольствия в посещении этих заведений. Что дешевых, что дорогих. Разве что там какой-нибудь потрясающий вид, который интересен сам по себе. А с этой девушкой он тем более успел привыкнуть к другому, и помнил именно то, другое - просто прогулки по Москве. Поменять романтическую дорогу на совместное сидение где-то и жевание чего-то казалось ему бессмысленным. И поэтому сейчас, поколебавшись, он сказал то, что думал:
- Слушай... а пойдем просто погуляем. Мне с тобой всегда очень интересно было бродить по городу.
- Ты правда хочешь? - спросила Юля, заглядывая ему в глаза. - Знаешь, я уже сто лет нигде не гуляла. А вот сейчас как раз ехала и думала, что было бы неплохо, чтобы, как раньше...
- Так давай! - воодушевившись, воскликнул Антон. - Пойдем. Веди.
И они пошли. По Страстному бульвару, потом по Большой Дмитровке, потом свернули еще куда-то, так что Антон совсем потерял ориентировку... И Москва опять, как встарь, сделалась прекрасной. В ней, правда, понастроили всяких помпезных новых зданий - но ведь заодно что-то починили, подновили, реконструировали. И ладно. Многие переулки остались совсем нетронутыми, и было интересно время от времени заходить в какие-то старые дворики и разглядывать их изнутри. Ничего там особенного не было, а вот поди ж ты... Да и не в одних переулках и двориках было дело. Они опять, как когда-то, о чем-то говорили. Антон рассказывал о своей работе, Юля о своей, и обоим, как ни странно, было интересно. Еще вспоминали что-то из прошлого, обсуждали, кто из общих знакомых что сейчас делает... Тем для разговоров оказалось множество, а Юлина способность тонко подыграть собеседнику никуда не делась, и Антон, хоть и понимал эти маневры, все равно с удовольствием им отдавался. Он и сам вдруг стал испытывать неожиданные приступы веселости и остроумия, каких с ним давно не случалось. В голове всплывали давно забытые стихи, от возвышенных до непристойных, но веселых - и Юля звонко смеялась в ответ. Пару раз он тихо запевал песни - из тех, что когда-то пел ей под гитару - и, кажется, это незамысловатое пение сейчас производили на Юлю куда большее впечатление, чем десять лет назад. Взрослая жизнь, далеко не такая интересная, как казалось в юности, научила ценить то, чего раньше было навалом... На город опустились сумерки, зажглись фонари, а они все шли. Несколько раз задувал противный ветер, и Антон, несмотря на легкое сопротивление, снимал и набрасывал на Юлю свою куртку. Он ощущал, что его начинает безотчетно тянуть к ней, и в какой-то момент, опять набросив ей на плечи куртку, вдруг, неожиданно для самого себя, продолжая идти с ней рядом, обнял Юлю за талию.
Она не сделала попытки высвободиться, и они так и продолжали идти вместе, разговаривая. Антон почувствовал, что ему стало хорошо. Правда, совесть слегка уколола его, но он быстро справился с ней, подумав нечто вроде "если теперь Ленка сделает что-то подобное, я ревновать не буду. Да и в конце концов... завтра я отсюда улетаю, и все. Продолжения не будет". В размышления о Юлином муже он вдаваться вообще не стал. Они прошли очередную улицу (это оказалась Солянка - далеко же осталось место старта!), свернули направо и вдруг оказались на набережной Москвы-реки, у места слияния ее с Яузой. Здесь ветер вдруг задул совсем гнусным образом, и, чтобы самому окончательно не замерзнуть, пришлось покрепче прижаться к Юле, кое-как распределив куртку на двоих. Юля была не против. К счастью, рядом был мост через Яузу, а на той стороне виднелось какое-то длинное здание, окруженное деревьями. Там ветер должен был быть слабее - и они направились туда.
У ограды здания, под деревьями, действительно было тихо. Они пошли медленнее и замолчали. Антон вдруг вспомнил - одиннадцать или двенадцать лет назад они уже здесь проходили. В тот студеный мартовский вечер, когда он отчаянно признавался ей в любви.
А потом он, неожиданно для себя, вдруг остановился и обнял Юлю. Он не знал, зачем он это делает. Его просто тянуло к ней. Но, кажется, не только чисто физически. Впрочем, какая разница? Он вдруг понял, что ему хотелось этого. Именно этого. Может, давно уже хотелось, только он этого не осознавал. А вот теперь осознал...
И опять Юля не отстранилась, а лишь как-то по-новому, молча и серьезно стала разглядывать его лицо. Тогда, в прошлой жизни, на нее такое тоже иногда находило. Они стояли, прижавшись друг к другу. Спавший столько лет, а теперь проснувшийся механизм тикал все отчетливее, и те годы, что он не работал, словно вдруг куда-то испарились, ушли, сделались неважными. Осталось только "сейчас".
- И зачем я это делаю? - медленно произнес Антон. Он и в самом деле не понимал, зачем он это делает. Он чувствовал, что уже не тот, что был раньше - юноша, готовый прибежать по ее первому зову. Его по-прежнему тянет к ней, но он способен держать ситуацию под контролем. Или нет? Зачем, действительно, он это делает?
- Ой ты, господи, - с наигранной досадой ответила Юля. - Вечно-то дурацкие вопросы задает... Тебе это непременно надо знать?
- Да нет... не обязательно. Мне нравятся твои волосы... - и Антон погладил, а потом стал перебирать ее волосы.
- Вот и хорошо... Спой еще что-нибудь. У тебя такой голос...
Антон опять тихо запел. Это было глупо и прекрасно - стоять обнявшись под шелестящими деревьями, в промозглый сентябрьский вечер, под иногда накрапывающим дождичком, и петь вполголоса песни. И, соответственно, слушать.
- Видели бы тебя твои подчиненные, - не утерпев, сказал он, закончив очередной номер.
- А, подумаешь, - беспечно ответила Юля. - Я же не на работе сейчас. Имею я право на частную жизнь?
- И то верно. Свободные люди в свободной стране, - произнеся эту фразу, Антон подавил всплывшую некстати мысль о собственной свободе, ответственности и заодно стране проживания.
- Да, помню-помню, ты раньше так говорил...
- Эх, что там раньше было... - Антон вдруг отчетливо вспомнил, что было раньше. Эпизоды иногда счастливой, но слишком часто несчастной юности - и то и другое во многом благодаря вот этой девушке - вдруг всплыли в его памяти, как живые. - Намучился я с тобой тогда страшно, - вдруг, не утерпев, произнес он то, что думал.
Юля ничего не ответила, но крепче прижалась к нему. Потом она опять стала внимательно и серьезно разглядывать его лицо. Подняла руку, потрогала волосы, вдруг засмеялась и сказала:
- Совсем такой же, как раньше. Не изменился. Волосы все такие же жесткие...
- А раз такой же, - вдруг каким-то перехваченным, изменившимся голосом сказал Антон, - то хочу сделать вот так.
И, забыв обо всем, он вдруг спокойно приблизил свое лицо к Юлиному и поцеловал ее. Поцеловал в губы.
Это произошло с естественностью, удивившей его самого. Но удивился он только на секунду. И еще на секунду опять вылезла и кольнула совесть, ощущение того, что он поступает нечестно по отношению к Лене - но Антон словно сильным нажатием руки вдавил и отправил ее обратно, уже безо всяких объяснений. То, что сейчас происходило, оказалось для него важнее всего остального.
Он почувствовал легкий ответ. Поцеловал еще раз, потом еще, провел рукой по Юлиной груди, и на какое-то время забыл обо всем. Прошлое - та его часть, которая, как оказалось, по-прежнему была для него очень важна - вернулось... И вернулось на этот раз не болью, не поражением, не безразличием а... чем? Получается, победой. Правда, Антон никогда не мог понять, в чем смысл и удовольствие того, что можно назвать победой над женщиной. Само это слово предполагает борьбу, войну, а война для нормального человека - дело крайне грязное и неприятное. Но он понял, еще давно, что Юля думает по-другому. Ее надо было побеждать, или там покорять. Ну что же... извольте. Я к вашим услугам.
Время словно застыло в томительно-сладком мгновении. Дождик начинал накрапывать и прекращался. На набережной рокотали машины, ветер доносил запахи опадающей листвы и еще чего-то осеннего. Два раза, сначала в одну сторону, потом в другую, мимо проходил и просил прикурить какой-то веселый и пьяный мужик, одетый весьма по погоде - в пятнистые камуфляжные штаны и тельняшку. Получив вежливый отказ, громко и радостно желал им всего наилучшего и пропадал в темноте. Похоже, они производили впечатление счастливой парочки. Антон и впрямь был счастлив. Быть может, за чужой счет. И точно, что это было скорее счастье успешного охотника, а не влюбленного юноши. Но это было все равно.
Как почти всякая женщина после тридцати лет не чувствует себя полноценной и состоявшейся, если у нее нет детей, так и почти всякий не потерявший интереса в жизни мужчина в этом возрасте ощущает, явно или смутно, что ему не хватает чего-то важного, если в его жизни отсутствуют женщины. При этом собственная жена, даже любимая, но с которой прожил уже сколько-то лет, оказывается не в счет. Большинство мужчин по природе полигамны, с этим ничего нельзя сделать. Впрочем, под отсутствием или присутствием других женщин каждый понимает свое. И многим - пожалуй, большинству - достаточно просто внимания со стороны прекрасного пола.
Антон, однако, отличался от большинства. С одной стороны, у него было больше энергии, чем у многих. Эта энергия заставляла его все время что-то делать, не дала смириться с судьбой, перенесла из России в Америку и привела в конце концов к достаточно сытой и безмятежной жизни. Но эта же энергия толкала его в горы и на другие подвиги, в том числе и на поиск расположения женщин. Вот только до сих пор в этом последнем и простор для маневра, и успехи были очень скромными. Раньше больше, сейчас меньше, но все равно он был сразу и стеснительным, и слишком серьезным - не очень подходящие качества для успеха в знакомствах. Да и с кем знакомиться?.. Пока учился, вокруг было очень мало девушек - проблема всех мест, где изучают точные науки, которая тем сильнее, чем лучше заведение. Даже в Кембридже оказалось все то же самое. И, наконец, бесконечный и бестолковый роман с Юлей. Почти наверняка, если бы в юности он имел больший успех, этот вопрос сейчас бы его так не волновал. Но складывалось все время по-другому - изоляция в университетах сменилась на изоляцию среди небольшой русской тусовки в Америке. Жену он любил, но в последние два-три года семейная жизнь вдруг как-то перестала способствовать укреплению ощущения собственного "мужчинства"... И поэтому сейчас, вдруг словно исправив одновременно свое прошлое и настоящее, Антон чувствовал лишь счастье и удовлетворение. И почти никаких угрызений совести.
Они стояли и продолжали целоваться. Было похоже, что Юля могла бы тут пробыть хоть до утра и была готова на что угодно. В прошлой жизни это было все, о чем Антон мог мечтать, но сейчас, к счастью или к несчастью, было по-другому. Он поглядел на часы...
- Елки-палки! - непроизвольно вырвалось у него. - Время почти двенадцать, а у меня завтра с утра самолет... Может, пойдем потихоньку?
- Пойдем... - после паузы, с сожалением сказала Юля. - Ничего не поделаешь... Давай машину поймаем обратно до Пушкинской? А я тебя оттуда довезу...
Они шли, крепко взявшись за руки. Как-то по-особому она теперь смотрела на него. Но Антон в этот момент ничего, кроме удовлетворения своей победой и легкой нервозности по поводу предстоящего уже совсем скоро отлета, не ощущал. Получил с непривычки столько, гм, женского внимания, что уже не мог его до конца переварить. Так что повисшее в воздухе вроде бы намеком, а вроде бы и нет окончание фразы - "довезу" куда? - его не смутило. До дому, моего то есть, довезет - и отлично.
Частника на "жигулях" зафрахтовали быстро. Они забрались на заднее сиденье, причем Юлина голова как-то самопроизвольно оказалась у Антона под рукой, а потом доверчиво опустилась ему на плечо. Он слегка приобнял ее и почувствовал себя эдаким нарисованным белозубым плейбоем на "кадиллаке". Машина набирала скорость, а из динамиков, словно по заказу, вдруг ударил древний хит "Life is Life". Бывают же в жизни дни, когда все складывается один к одному и при этом - правильно. Машина летела среди огней ночной Москвы... Нет, хорошо все-таки быть чего-то достигшим мужчиной.
У подъезда его дома, после поцелуев и прочих ласк, они расстались.
- Позвони, когда приедешь к себе обратно, - попросила Юля. - Или по е-мэйлу напиши, - и она достала и дала ему визитную карточку. "Заместитель директора по маркетингу", прочитал Антон. Да, и контора вроде немаленькая, где-то я видел это название...
- Хорошо, напишу, - после секундной задержки сказал он.
Обещание было немного лицемерным. Трезвым умом - небольшое его количество у него еще сохранилось - Антон понимал, что у того, что сейчас случилось, нет продолжения. Точнее, не надо бы этого продолжения допускать. Было им обоим хорошо - и слава богу... а дальнейшее общение еще неизвестно, нужно ли. И к чему может привести.
Весь следующий день, пока летел обратно, Антон вспоминал то одну, то другую деталь вчерашнего приключения. Он был страшно горд собой. А также, что греха таить, тихо радовался тому, что Лена не позвонила, пока его не было дома. Врать по поводу того, где был и что делал, не хотелось, а так ничего и говорить не надо.
Но включившийся у него внутри механизм уже не собирался останавливаться и все так же равномерно тикал...
* * *
Впрочем, когда Антон прилетел обратно, оказалось, противу ожиданий, что произошедшее скорее помогло, чем повредило его собственной семейной жизни. Во всяком случае, вначале.
Если мужчина перестал выполнять роль главы семьи, то есть человека, наделенного одновременно почетным правом и утомительной обязанностью решать, что будет делать он сам и его домочадцы, то женщина, которой автоматически перешла эта роль, обычно не имеет причин в один прекрасный день объявить: "все, теперь опять ты главный". Да и мало одного желания, чтобы выбраться из глубокой колеи. С родителями, друзьями и знакомыми большинство мужчин обсуждать свои семейные проблемы не любят. Тем более такие проблемы, где они оказываются слабой стороной. В результате внешнему толчку, который бы помог выйти из положения, которое все воспринимают как неправильное и неприятное, взяться почти неоткуда.
Но с Антоном такой толчок все же произошел. И парадоксальным образом он был вызван той же самой женщиной, что в свое время посеяла в нем столько неуверенности в своих силах.
Уже когда они встретились с Леной в аэропорту, а потом ехали домой, оба почувствовали, что, кажется, что-то стало по-другому. С одной стороны, Антон неуловимо переменился изнутри. Он как бы обрел внутреннюю способность и право командовать. Собаки, говорят, очень хорошо это чувствуют: на одного она лает, а то и бросается, а войдет другой, ничего еще не сделает, только взглянет - и здоровенная зубастая зверюга мигом присмирела, виляет хвостом и готова немедленно выполнять, что прикажут. То же, кстати, можно сказать о подростках в школе - над одним учителем они будут издеваться, а у другого - при том, что он голоса не повышает и вообще никаких особенных репрессий не применяет - по струнке ходить.
Но с другой стороны, хороший руководитель - это тот, кто думает и принимает правильные решения, учитывая интересы всех. Антон, обретя волю для командования, одновременно понял, что теперь ему придется напрягаться.
И он, хоть и не без скрипа, принялся думать и решать. Для начала он спокойно выслушал длинный монолог-отчет Лены о произошедших за время его отсутствия событиях и запланированных мероприятиях. Понятно же, соскучилась, хочется поговорить... Закончив информативную часть, Лена принялась задавать вопросы.
- Я там книжки решила разобрать, а то они уже совсем никуда не помещаются, - начала она, и ее голос помимо воли сделался привычно-раздраженным. - Там твоей фантастики целая полка, и еще какие-то сборники научных статей. Может, ты решишь, что с ними делать, наконец?
Коробку с фантастикой относительно недавней выпечки Антон забрал года два назад у друзей. Не дал им выкинуть добро. С тех пор он еле-еле прочитал две книжки и давно понял, что надо рассортировать и избавиться от большей части этой макулатуры. Но найти на это время он никак не мог. Со сборниками статей, оставшимися еще с прошлой работы, была та же история. В результате они уже раза два препирались с Леной по этому поводу, а воз был и ныне там. Если бы Антон смог немного покопаться в себе, то, очень возможно, обнаружилось бы, что ему мешает взяться за дело уже не столько лень, сколько нежелание уступать жене. Но именно из-за нежелания уступать ему в последнее время в подобных ситуациях ни в чем не хотелось копаться...
- Сдать почти все надо, - вдруг решительно сказал он. - Завтра вечером и займусь. Все равно на работе из-за смены времени много не наработаю, проверено уже... Пораньше приеду и разберу. Только ты, уж пожалуйста, детей на это время чем-нибудь займи, чтобы они мне на голову не лезли. А потом я с ними отдельно погуляю. Ну, что у нас там еще?
Лена, кажется, удивилась, но продолжала:
- У Даши занятия по гимнастике заканчиваются через неделю.
- Так...
- За следующие три месяца надо четыреста пятьдесят долларов заплатить.
Спортивной гимнастикой Даша занималась в основном под давлением Лены, которой не давало покоя собственное прошлое. Она лет в двенадцать дошла до приглашения в школу олимпийского резерва, но тут произошла неприятность с ногой, и с дальнейшей карьерой пришлось завязать. Впрочем, может оно и к лучшему - спортивная фортуна переменчива, а времена, когда можно было быть выдающимся атлетом и одновременно иметь какие-то достижения в жизни помимо спорта, давно миновали... Не реализовавшись в спорте, Лена бессознательно хотела, чтобы дочь наверстала упущенное. Тратила кучу времени, возя Дашу по полчаса туда-сюда вместе с ноющим Андреем, которого было некуда деть - а дочь гимнастику воспринимала не серьезнее, чем прыгание на детской площадке. Тренеры в этой секции, впрочем, тоже никого не мучали - для них деньги родителей и целые кости детей были куда важнее потенциальных олимпийских успехов. В общем, было ясно, что толку от этих занятий мало, деньги выбрасываются на ветер, но они все тащились как-то по инерции.
- Слушай, Лен, - твердо сказал Антон. - По-моему, надо с этой гимнастикой завязывать. Или пока сделать перерыв. Захочет она потом опять заниматься - продолжим, а нет - так нет. Ты же сама с этим мучаешься больше всех. И, кстати - ты ведь еще их обоих на плавание недавно записала?
- Ну да...
- А это сколько - ты вроде говорила, баксов по сто в месяц на каждого? - раньше эти цифры у него совершенно не держались в голове, а тут, надо же, всплыло.
- По сто тридцать.
- И еще музыка и рисование у обоих... тоже несколько сотен... и везде возить надо... а потом ты жалуешься, что вечером уже ни на что сил не остается. Нет, давай лучше пока хоть от чего-то откажемся. Мне твое здоровье дороже.
- Что это ты вдруг моим здоровьем озаботился? - спросила Лена, и в ее голосе прозвучала одновременно целая гамма чувств, от досады, что вопрос из ее епархии пытаются решить без нее, до удивления и легкого ответного кокетства в ответ на нежданную заботу.
- А потому что нездоровый человек не может получать полноценное удовольствие от секса, - вдруг выдал Антон. Затем он изобразил сначала плутоватую улыбку, а потом мужественно-проникновенный взгляд. На Лену это подействовало.
- Да? Ну ладно, я подумаю... - сказала она и улыбнулась, сначала тоже наигранной, а потом просто радостной, счастливой улыбкой. - Если такое обещают, может, и вправду стоит чем-то пожертвовать...
Впрочем, Антон не притворялся - несмотря на усталость, он не без удивления понял, что совсем не прочь немедленно перейти от намеков к делу. Вот это да...
Правда, перед этим пришлось еще обсудить и решить остальные накопившиеся семейные вопросы, потом общаться с соскучившимися и прыгавшими вокруг детьми, потом загонять их спать и так далее. Все это он теперь проделывал хоть и без какого-то особенного восторга, но спокойно и временами даже ощущая удовлетворение от результатов.
А с другой стороны, он все-таки чувствовал вину перед Леной и старался теперь загладить ее, беря на себя больше общей работы. Вина в его представлении состояла не в вольном поведении с другой женщиной как таковом. По этому вопросу он уже выработал сам для себя более-менее честную, как ему представлялось, позицию. А именно, он решил, что если Лене вдруг захочется с кем-то чего-то подобного, то он это перетерпит - по крайней мере до тех границ, до каких он сам дошел с Юлей. Так что ощущение вины было скорее от того, что он так прекрасно отдохнул, а она нет.
Правда, он не смог бы сам себе ответить на вопрос, что было бы, если бы он еще на сколько-то времени остался в Москве. До каких границ он бы дошел тогда, и что бы ответил Лене на прямой вопрос о том, что делал, и, наконец, понравился бы ему "симметричный ответ" со ее стороны? Но… произошло так, как произошло, сам себя он изменником не чувствовал, и ладно.
Когда дети, угомонившись, заснули, и в доме наступила тишина, они с Леной предались, наконец, тому занятию, которого давно хотели. Получилось гораздо лучше, чем выходило раньше, до поездки. Решительно, встряска пошла на пользу организму... Уже засыпая, тесно обнявшись с Леной (чего тоже давно уже не случалось), он на минуту вспомнил Юлю и опять что-то из своего "приключения". Мысль не вызвала никаких неприятных ощущений, скорее даже была приятной. Антон закрыл глаза и уснул.
* * *
Дальнейшая жизнь потекла довольно мирно и спокойно - заметно спокойнее, чем до той поездки. Правда, через какое-то время Антон немного обленился, отчасти сдал командные позиции в собственной семье, и кое-какие бестолково-неприятные сцены из прошлого стали повторяться. Но их теперь было значительно меньше. И на работе он теперь газет почти не читал и другой ерундой не занимался. Лена и дети, которым в результате доставалось заметно больше внимания, была куда счастливее, чем раньше. В общем, улучшения были налицо.
И только одно было не совсем правильно - не совсем так, как он рассчитывал вначале: Антон не забыл не только приключение с Юлей, но и ее саму.
Он вдруг обнаружил, что почему-то вспоминает о ней по нескольку раз за день. Когда едет на машине, когда сидит на работе, когда дома читает книжку... Эти воспоминания вначале крутились вокруг разных приятных деталей и весьма его развлекали. Такое как бы внутреннее видео по заказу, только куда более возбуждающее, потому что ты сам - автор и исполнитель. Но потом как-то исподволь сделалось по-другому - чистая эротика заменилась на романтику, в духе "а как она тогда на меня смотрела", "а что бы она на это сказала" и тому подобного. Постепенно он понял, что хочет и просто общаться с Юлей. Зачем и о чем, он не знал. Несколько раз он принимался ругать самого себя за это бестолковое влечение и почти уже давал самому себе слово, что "нет, ни в коем случае"... но почему-то не давал. Может, ему опять хотелось услышать, что он такой же, как раньше, и у него какой-то особенный голос, а может, еще что-то...
Он продержался две или три недели и в конце концов все-таки написал ей с работы коротенькое письмо. Что-то вроде "проверка связи" - для начала. На удивление, Юля ответила сразу же. Очень радостно написала, что может все читать, что в Москве идет легкий дождик, но это ничего и даже романтично... что-то в таком духе. И Антон, получив это маленькое и, в сущности, незначащее письмо, ощутил легкий, но отчетливый прилив приятных ощущений. Словно в душной комнате вдруг открыли форточку. Да, определенно в этом что-то было.
Так они стали переписываться, а потом иногда и перезваниваться. Темы были в основном довольно нейтральные, хотя несколько раз Антон вдруг вспоминал в разговорах что-то из их общего прошлого, или пытался, без особого, впрочем, успеха, выспросить Юлю о ее "других мужчинах". Почему-то это последнее его сильно занимало (хорошо еще, что не мучило). Видимо, подсознательно ему хотелось наконец узнать о ней больше. Узнать о том, чем обычно делятся, если вообще делятся, только с близкими людьми. Значит, ему хотелось стать с ней ближе? А черт его знает. Он по-прежнему не понимал, зачем ему это нужно, и по-прежнему чувствовал в глубине души, что делает что-то не совсем то. Но остановиться, прервать общение он был не в силах.
Но в общем, обыденная жизнь продолжала течь своим чередом. Осень закончилась, наступила зима, приближался Новый год... и тут вдруг пришел е-мэйл от Сереги, разом изменивший для Антона все планы и перспективы.
* * *
Сергей, с которым Антон после осенней поездки в Москву перекинулся лишь парой писем, для начала всего-навсего поинтересовался, сколько в Америке стоят особые лыжные крепления, так называемые "ски-туры". Антон удивился, быстро нашел искомую информацию, скопировал, а внизу приписал "а зачем это тебе, если не секрет". Ответ, пришедший на следующий день, сильно его озадачил.
Оказывается, Серега, не ходивший в походы почти столько же, сколько Антон, вдруг, как Мюнгхаузен, сумел сам себя вытащить за волосы из офисной жизни и засобирался в зимние горы. Ни много ни мало - на Западный Саян, в район Талаканского хребта, в лыжную "тройку". В поход под руководством парня по имени Андрей Снегирев, лет на пять младше их обоих. Этого Андрея, вместе с группой других новичков, они с Серегой, а еще Вадим и Ира, восемь лет назад водили в первый лыжный поход. Неплохой, помнится, был парень, с открытой такой улыбкой. Бегал быстро. А теперь, выходит, он сам уже командует...
И Антона вдруг что-то кольнуло. Он не был в горах больше пяти лет и, как ему до сих пор казалось, почти забыл о них. Лишь иногда накатывали воспоминания, от которых начинало смутно чего-то хотеться - но это быстро проходило. Тем более, что старые друзья тоже никуда не рвались. Жизнь его была очень неплохо устроена и не требовала особых усилий, разве что иногда казалась скучноватой. А там, куда вдруг захотел Серега, было совсем другое. Антон этого еще не забыл...
Холод - к нему привыкнуть нельзя. Глубокий снег, в котором одному человеку невозможно долго пробивать лыжню, поэтому приходится идти "каруселью", все время меняя первого. А без лыж там вообще шагу не ступишь, проваливаешься где по колено, а где и по пояс. Высокие горы, внизу покрытые густым лесом, а вверху голые и продуваемые беспощадным ветром. Тяжелая работа с утра до вечера - сбор лагеря, маршрут, а потом опять ставить палатку, заготавливать дрова, варить еду на костре - все сами, никакого обслуживающего персонала... Наконец, тесная палатка, отапливаемая только маленькой подвесной железной печкой, а ночью - и вовсе ничем. Большинству людей все это показалось бы одной беспросветной чередой усилий и неудобств, иногда усугубленных риском для здоровья и самой жизни. Но если на это же самое посмотреть немного по-иному... чем дальше он думал о безумной серегиной идее, тем ярче делались совсем другие картинки из прошлого.
Мороз - но и странно веселящее ощущение того, что, оказывается, можно на нем день за днем жить и работать. Могучие горы, покрытые снегом, который сверкает на солнце миллионами разноцветных искорок и делает все вокруг сказочно нарядным. Леса, где-то густые и строгие, а где-то прозрачные и веселые. Тяжелая ходьба - но и ощущение собственной силы, когда посмотришь, какие расстояния и высоты могут преодолевать каждый день такие маленькие люди. И самое, пожалуй, главное: все на виду - но потому все равны и открыты друг другу только своими лучшими сторонами.
Когда, наломавшись за день, в натопленной палатке, где уютно потрескивает печка, примешь за ужином на грудь тридцать грамм спирта, а потом съешь полную миску горячей каши, то мир почему-то делается невообразимо прекрасным. Такого повторяющегося каждый день ощущения расслабления после тяжелой работы, эйфории и гордости за собственные достижения не добиться больше нигде и никогда. И все разговоры осмысленны и веселы, а потом рука сама тянется к гитаре, и вдруг откуда-то берутся силы еще и на то, чтобы дружно петь песни, и преисполняться еще большего восторга...
А когда возвращаешься обратно из того, другого мира, то вдруг начинаешь этот, обычный и повседневный, ценить гораздо сильнее. Ибо ценность чего бы то ни было познается только в сравнении.
Собственно, это похоже на наркотик, когда-то давно сообразил Антон. Только наркотик - это искусственная стимуляция центров удовольствия в мозгу, за которую рано или поздно приходится расплачиваться. А здесь - все естественно, честно и доступно любому желающему. Надо лишь день за днем идти, мерзнуть, напрягаться, терпеть... Только и всего. И то, что ты получишь взамен, будет прямо пропорционально тому, что ты преодолел.
Да, это было именно так. И испытать это опять было бы неплохо. Ну хорошо - допустим, он сейчас решится и его возьмут. Но ведь не все так просто. Во-первых, слишком долго он никуда не ходил. И ладно бы в горы - он уже забыл, когда в последний раз бегал, плавал или еще как-то тренировался. Результаты были соответствующие - брюшко какое-то подозрительное начало появляться, одышка, если все-таки приходилось побегать... Или боль в пояснице при сгибании-разгибании. Подтянуться он мог теперь, наверное, раза три, и было невозможно представить, что еще не так давно это число равнялось не менее чем двенадцати.
Кроме того, опять идти с незнакомой группой... Ни Вадиму, ни Ире, как он выяснил, списавшись с обоими, было не до того. То ли сейчас, то ли уже вообще. Получалось, что из всей будущей компании он знал одного Сергея и Андрея. А вдруг остальные ребята опять окажутся "неправильными"? Про мрачные приключения в алтайском походе Антон не смог бы забыть никогда.
Трезво обдумав все это, он решил, что затею лучше бросить - но через два дня понял, что мысль о горах прицепилась к нему гораздо сильнее, чем он ожидал. Он боялся, сомневался, но желание вновь побывать в том, другом мире раз за разом перевешивало. Теперь упустить этот шанс - может быть, последний в жизни шанс - казалось страшнее, чем весь труд и риск, что свалится на него в случае согласия.
И было еще одно, что подталкивало его.
Мысль о Юле. О том, что если он соберется в это путешествие, то опять увидит ее. И... не только увидит.
Но признаваться в этом стремлении не очень хотелось даже самому себе...
Неделю или больше Антон ходил в бесплодных раздумьях. Хотя нет, не совсем бесплодных. Он стал с пристрастием допрашивать Серегу, который там уже успел со всеми познакомиться и остался вполне доволен результатами. Оказывается, Андрей Снегирев развернул бурную подготовительную деятельность. В частности, был проведен тренировочный однодневный выход в Подмосковье. Снега, правда, не было - вот такой у нас теперь январь - но это их там не смутило. Ребята пешком проскакали по лесам и полям сорок километров, Серега стер ноги, совсем замучился, но духом не пал. Услышав от него этот рассказ, Антон призадумался.
А на следующий день, изрядно удивив Лену, он захватил с собой на работу извлеченные из глубин шкафа спортивные трусы и майку. Ближе к вечеру, когда солнце клонилось к закату, он вышел из здания и, ежась от вечернего холода и чувствуя себя немного по-дурацки, направился в парк, который был через дорогу.
Пробежка километра в полтора далась Антону с огромным трудом. Почему до финиша все-таки добежал, а не доковылял, непонятно. Когда он наконец перешел на шаг, у него болело все, что можно. Было откровенно плохо. Грудь и живот разрывало изнутри, пульс был какой-то дикий, в глазах красные круги... О том, чтобы проделать это когда-нибудь еще, было страшно подумать.
Но загадочным образом, придя в себя, он почувствовал, что не хочет отступать. Уже, казалось бы, забытый импульс борьбы с самим собой, с собственной ленью и немощью, неожиданно ожил. На следующий день, несмотря на болевшие мышцы и страх перед повторением вчерашнего кошмара, Антон опять вышел в парк и опять пробежал по тому же маршруту. В этот раз ему уже не было так плохо. А после третьей попытки остался некоторый дискомфорт, и только. Было похоже, что если регулярно тренироваться, появлялись шансы на восстановление прежней физической формы.
И тогда Антон, продолжая внутренне удивляться самому себе, написал Сереге, чтобы узнать координаты Снегирева. Он решился. Хотя и подозревал, что одной его решимости может быть недостаточно.
Так вначале и оказалось. Андрей ответил после двухдневной паузы. Вежливо написал, что помнит Антона, но в группе уже и так одиннадцать человек, поэтому он, хотя в принципе бы с удовольствием, но... никак.
Антон почувствовал расстройство и облегчение одновременно. Не судьба - значит, не судьба, думал он, еще раз механически скользя глазами по строчкам. Он честно попробовал, но не вышло. Мучения благополучно отменяются. Но опять - чем дальше он думал таким образом, тем слабее становилось ощущение облегчения и сильнее - расстройства.
Горы, кажется, тоже вспомнили о нем. И не хотели так просто отпустить.
В конце концов Антон, подумав, позвонил Сергею и объяснил ситуацию. Серега, ни секунды не задумываясь, сказал:
- А ты ему позвони и поговори еще раз.
- А толку-то? - уныло ответил Антон. - Он же уже все написал, объяснил...
- Да подумаешь! Когда такое количество народа в группе, всегда кто-нибудь отваливается. Да и вообще... короче, ты позвони, пообщайся с ним вживую...
Антон так и не понял, на чем базировалась загадочная Серегина уверенность в силе телефонных переговоров. Видимо, пробыв слишком долго в рационалистическом западном мире, он уже подзабыл какие-то особенности загадочной русской души. Но совету он внял и на следующий день набрал-таки номер Андрея.
И - сработало! Весь разговор занял минуты три. После дежурных приветствий и объяснения причин звонка Андрей просто зачем-то спросил "а ты действительно хочешь?". И, получив утвердительный ответ, сказал
- Ну хорошо, тогда присоединяйся! Сегодня включу тебя в список рассылки. Читай все внимательно, у нас сейчас вся организация по е-мэйлу идет.
Так Антон неожиданно перешел из состояния "может быть" в состояние "обратного хода нет". Хотя вообще-то отказаться было можно - в дальнейшем за время подготовки, как и предсказывал Сергей, отвалилось двое или трое. Но Антон для себя уже все твердо решил.
Лене он объявил о своем намерении, заранее приготовившись к долгим уговорам и объяснениям. Действительно, она очень удивилась. Но потом, поняв, что он говорит серьезно, неожиданно быстро смирилась с этой затеей.
Конечно, она не представляла себе в деталях все то, что хорошо помнил и чего опасался Антон - от морозов до потенциальных проблем с группой. И, ей, кажется, втайне даже нравилось то, что благодаря походу ее муж уже сейчас воспрял духом, начал тренироваться, и его фигура быстро возвращалась к той, какой она была, когда они только познакомились. Но все равно, Лена - это хорошо чувствовалось - боялась за его жизнь и здоровье гораздо больше, чем он сам. Да и перспектива провести несколько недель одной с детьми ее не особенно радовала. Кажется, объяснить ее согласие можно было только тем, что она его любит. И поэтому готова поставить его интересы впереди своих даже наперекор собственным страхам.
Когда до начала похода оставалось меньше месяца, вдруг опять всплыла Иришка, про которую Антон совсем забыл. Оказывается, она все-таки не забыла про его вопрос насчет экспедиции и все это время продолжала думать о ней. Только у нее все было сложнее - нужно было, как минимум, с кем-то оставить собственных двоих детей. А также договориться с командиром, который не горел желанием еще увеличивать и без того разбухшую группу. Антон не знал, как ей помочь, а когда Андрей разослал всем детальный план похода и стало понятно, куда они собираются лезть, он и вовсе засомневался, справится ли даже он сам, а тем более Ира. Она и раньше, говоря начистоту, не всегда бывала в идеальной форме. Было несколько эпизодов, когда она шла больше на силе воли, чем на силе мышц... а тут еще этот многолетний перерыв в путешествиях...
Но именно силу воли этой маленькой женщины Антон недооценил. Как и то, что горы могут позвать не только его. Ира сумела договориться о детях. Потом уломала Андрея на то, чтобы сходить с его группой в очередной тренировочный выход. Удивительным образом прошла весь этот марш-бросок, обаяла там всех, и в итоге Андрей сдался. Группа подросла еще на одного человека, но потом, как предсказывал Серега, по разным причинам отвалилось двое, и их благополучно осталось десять - в самый раз.
Через три недели Антон сел на самолет в аэропорту Сан-Франциско. Путь в горы, о котором он не мог и подумать всего несколько месяцев назад, начался.
* * *
На следующий день после его прилета в Москву основная часть группы, семь человек, отправлялась на поезде в город Абакан, ворота Западного Саяна. Им предстояло ехать трое суток, а Антон, Серега и Ира должны были через три дня лететь туда же самолетом. Опять деньги на более быстрый и удобный транспорт наличествовали не у всех. Но с другой стороны, тем, кто летел, это было на руку - можно было отдать свои лыжи и прочее тяжелое снаряжение ребятам в поезд и не связываться с грабительскими ценами за каждый килограмм перевеса.
А у Антона это была первая встреча с будущими товарищами по походу. Он очень волновался - слишком врезался в память тот, последний опыт, когда он вот так же познакомился со всеми в последний момент. После того похода он твердо решил больше не связываться с незнакомыми группами, и если бы не Серега и не Андрей Снегирев... Но этим двоим он верил, и потому надеялся, что и остальная группа окажется правильной.
Антон прибыл в зал ожидания Ярославского вокзала с лыжами и вещами за сорок минут до отхода поезда. Свою группу, семь фигур в ветрозащитных костюмах рядом с грудой рюкзаков и лыж, он разглядел издалека. Рядом скромно стояло несколько одетых по-городскому провожающих, в том числе Серега. Подойдя поближе, Антон обнаружил, что его друг в костюме, галстуке и начищенных штиблетах. Небось прямо с какой-нибудь встречи с клиентами. Большего контраста с разноцветными куртками-анораками, широкими штанами и пластиковыми ботинками отъезжающих добиться было невозможно. Рыцари в латах и какой-то городской пижон в обтягивающих чулках и жабо...
Потом Антон узнал Андрея Снегирева. Он повзрослел и возмужал, но открытая улыбка осталась все та же. Они пожали друг другу руки, а затем Антон сделал глубокий вдох и принялся знакомиться с остальными.
Всех имен он с первого раза не запомнил. Но уже когда здоровался, начал с осторожной радостью чувствовать - кажется, хорошие ребята. Свои. Лица открытые, доброжелательные. Когда процесс рукопожатий завершился и разговоры возобновились, то выяснилось, что говорят, конечно, о походах, снаряжении и прочем - но говорят интересно, нормальной русской речью. Антон потихоньку разглядывал лыжи, рюкзаки и одежду - тут тоже все обстояло нормально. Без понтов, но и без раздолбайства, все грамотное и хорошо подогнанное. В общем, группа Антону начинала нравиться... оставалось только надеяться, что это чувство окажется взаимным.
Серега, вспомнив о чем-то, достал из сумки большую черную трубку и передал Андрею.
- Вот, как обещал, - сказал он. - Попробуйте его на всякий случай где-нибудь по дороге.
- Это что? - спросил Антон.
- Спутниковый телефон, - ответил Серега. - Раздобыл тут по знакомству.
"Здорово" - подумал Антон. - "Значит, на крайний случай сможем помощь вызвать. Не то, что тогда, на Алтае."
- Есть предложение через день звонить домой, всем по очереди, - сказал Андрей. - А родственники пусть дальше по цепочке передают.
Все согласились, и Антон, воспользовавшись моментом, записал несколько номеров. Потом вместе с остальными провожающими он помог ребятам дотащить груз до поезда. Разместились они не без труда, со всеми своими здоровенными рюкзаками, лыжами и авоськами с едой на дорогу. Наконец все утряслось, уезжающие и остающиеся обменялись последними прощальными словами, группа, понукаемая проводником, влезла в поезд, и он медленно тронулся. Антон помахал ребятам напоследок, и, с ощущением облегчения и спокойствия, побрел вместе с Серегой к вокзалу. Все, через три дня, даже меньше, им лететь вслед за всеми. А пока... пока, после суток беспрерывной возни с поиском и ремонтом лыж и прочего снаряжения, можно было наконец расслабиться и подумать, как провести оставшееся время наилучшим образом.
Антон уже знал, как именно он хочет провести время. Надо только набрать знакомый номер и договориться о встрече. Какой-то частью сознания он чувствовал, что делает что-то не то. Но не было в этот момент такой силы, которая смогла бы остановить его.
* * *
Они встретились, как договорились, на следующий день, часа в четыре. Ярко светило солнце, и казалось, что на дворе не конец февраля, а уже весна. Юля ехала на машине и подобрала его на Садовом кольце. Вид у нее был деловой и немного взвинченный, так что встреча вышла какой-то смазанной. Антон просто плюхнулся рядом на переднее сиденье, Юля сказала "привет" и немедленно тронулась, чтобы успеть вклиниться в короткий свободный интервал в сплошном потоке машин. Взгляда от дороги она почти не отрывала.
"Мило меня встречают... или волнуются и пытаются скрыть?" - подумал Антон. А вслух сказал:
- Ну что, куда едем?
- А куда бы тебе хотелось?
- Я тут перед выходом немножко афишу посмотрел... нашел какой-то французский фильм. Что-то такое... с европейским изыском. Или извратом. Но, в общем, хвалят его. А в Штатах редко увидишь что-нибудь не местного разлива. Так что, может, в кино?
В результате они действительно доехали до кинотеатра, правда, не до того, где шел разрекламированный фильм. Дорожное движение не позволяло, а пешком или на метро Юля передвигаться не хотела. Антон уже в который раз диву давался тому, как в Москве, несмотря на пробки и страшную толчею, люди упорно держатся за свои автомобили, проводя в них без движения иной раз по нескольку часов в день. Но агитировать за общественный транспорт ему сейчас совсем не хотелось. На него время от времени все еще накатывали легкие приступы сонливости из-за смены часовых поясов, и переносить их на мягком сиденье автомобиля было куда приятнее, чем на ходу в толпе. В результате добрались они туда, куда позволили обстоятельства - до кинотеатра у метро "Павелецкая", где тоже шел французский фильм. Правда, он был без изысков и извратов - обыкновенная комедия. Но это обоих устроило. Похоже, Юле даже хотелось настоять на том, чтобы они пошли именно сюда - то есть туда, куда она решила.
Комедия, впрочем, оказалась достаточно смешной, чтобы было не жалко потраченных денег.
А где-то на пятнадцатой минуте этот вопрос вообще сделался не очень актуальным.
Потому что Антон, до сей поры стеснявшийся и смущавшийся, и даже не притронувшийся к Юле, вдруг ощутил какой-то внутренний импульс. Как тогда, полгода назад. И без особых колебаний, словно делал так всегда, он положил свою руку на ее бедро, обтянутое джинсами, и принялся его нежно поглаживать. Юля не противилась. Она продолжала смотреть на экран, веселясь на смешных местах, но при этом иногда тоже ласково притрагивалась к его руке. Кажется, ее взвинченное состояние начало проходить. И только когда Антон, увлекшись, забрался совсем далеко, она отвела его руку и прошептала:
- Не надо... Я, знаешь, такая... отзывчивая. Лучше не надо... пока...
Антон послушался. Он и так был счастлив. Он словно опять сместился в какую-то другую реальность. В этой реальности была только эта женщина - десять лет назад и сейчас. Тогда - поражение, теперь - победа. А в промежутке между "тогда" и "сейчас" ничего не было.
Фильм кончился, они вышли на улицу. Солнечный день успел смениться стылыми вечерними сумерками, но в воздухе все равно чувствовалось что-то неуловимо весеннее. После вечного калифорнийского лета, которое сначала так нравится, а потом начинает доставать своим однообразием, как стандартная американская улыбка, эта грань настоящей зимы и весны действовала странно возбуждающе. Они подошли к Юлиной машине, забрались внутрь. Юля включила мотор. Переднее стекло было все в неизбежных по зимнему времени мелких брызгах грязи. Юля потянула ручку стеклоомывателя, но из форсунок вылилась только тоненькая, сразу же иссякшая струйка. Дворники, размазав ее по стеклу, окончательно все испортили.
- Жидкость кончилась... - сказала Юля.
- Эдак мы далеко не уедем, - ответил Антон. - Теперь вообще ничего не видно. Пойти, что ли, в каком-нибудь киоске бутылку воды купить?
- Да нет, не надо, у меня вон сзади новая канистра стоит. Купила, а залить все никак не могу. Очень не люблю со всеми этими железками возиться...
- Так чего же ты молчала? Давай ее сюда, сейчас все сделаем.
- Правда? Ой, какой ты молодец!
Дело было, конечно, пустяковое, но это "какой ты молодец" было произнесено так искренне, что Антон ощутил прямо-таки мужскую гордость. Поковырялся с замком капота, открыл, залил, захлопнул. Вытерев запачканные руки снегом, он вернулся обратно в машину. Внутри было уже тепло, вот только стекла были сплошь запотевшие изнутри. Надо было еще подождать, пока они оттают, прежде чем куда-то ехать. Юля одарила его еще одним благодарным взглядом...
...И Антон, конечно, не устоял. Или воспользовался моментом. Какая разница. Он перегнулся к Юле, обнял ее и стал целовать. Он зарывался носом в ее волосы, чувствовал их свежий запах... это было приятно. Да нет, не просто приятно - он сам удивился, какие сильные ощущения - или чувства? - это в нем пробудило. Да, похоже, что ощущения стали превращаться в чувства... Юля немного поотбивалась, скорее ритуально, чем по-настоящему ("в машине... прямо сразу... тут же вон люди в двух шагах ходят..."), а потом, кажется, и сама почувствовала нечто... нечто такое, что заставило ее крепко обнять его. Волшебные секунды текли, превращаясь в минуты, а они все никак не могли оторваться друг от друга.
...Механизм, запустившийся полгода назад, тикал все громче и отчетливее...
Наконец, Антон разжал объятия и перевел дух. Юля смотрела на него ласково-восторженно. Антон почувствовал, что счастлив. Когда на тебя так смотрят, нельзя не быть счастливым.
- Хорошо, что ты приехал, - тихо и нежно сказала Юля. - Правда, здорово. Когда от тебя только письма... или голос в телефоне... как-то не верится, что ты есть. А теперь... как хорошо, что ты здесь. Я по тебе соскучилась. Правда...
От этих слов, от этого голоса и интонаций у Антона что-то поплыло в голове. Ему показалось - или это было на самом деле? - что он всю жизнь мечтал о том, чтобы именно эта женщина сказала ему именно эти слова. И только сейчас это понял. Только сейчас понял, что ему на самом деле было нужно... Он уже не думал о происходящем как о приключении или победе - она, Юля, оказывается, успела сделалаться частью его души...
"Душу продал. Поддался" - вдруг как-то тихо и язвительно вякнул в голове внутренний голос, но Антон прихлопнул его как надоедливую муху.
Однако этот странный и неожиданный импульс его немного отрезвил, и он подумал, что надо бы, наверное, сделать паузу. Подкрепиться, что ли. А то с обеда во рту маковой росинки не было.
Юля предложила какой-то ресторан неподалеку. Антону было все равно, и они поехали туда. Заведение оказалось весьма дорогим и пафосным, но это его не особенно огорчило, потому что (из-за цен, видимо) в зале было совсем немного народа, а столики были довольно хорошо изолированы друг от друга. Поэтому, пока ждали заказа, а потом вдумчиво его потребляли, можно было сколько хочешь прикасаться к Юле, обнимать ее потихоньку, целовать куда-то в шею и так далее, не боясь привлечь к себе всеобщее внимание. Недоступность и в то же время все возрастающая доступность. Антон опять почувствовал, что в голове как будто что-то плывет, и хочется отдаться этому потоку, и ни о чем не думать...
Часа через два они расплатились и вышли из ресторана. Была уже совсем ночь. Они опять забрались в машину. Повисла вдруг какая-то странная тишина, и просто чтобы прервать ее, Антон сказал:
- Даже не верится, что мне уже послезавтра на самолет, а потом сразу в горы...
Ему и правда в это сейчас не очень верилось. Хотя, с другой стороны, в последнюю неделю-две к ощущению легкой нереальности предстоящего добавился вдруг вполне реальный страх. Это после того, как он нашел в интернете статистику по происшествиям в лыжных походах и выяснил, что по числу попаданий туристских групп под лавины Западный Саян находится не на последнем месте.
- Подожди... уже послезавтра? - удивилась Юля. - А мне почему-то казалось, что у тебя хотя бы неделя в Москве будет. Видно, я тебя по телефону недопоняла... Слушай, неужели уже послезавтра? Так быстро... - в ее голосе Антону послышалось неподдельное переживание.
- Так ведь сам поход больше двух недель. И потом еще после возвращения хоть несколько дней в Москве нужно заложить, для страховки. А отпуск не резиновый. Я его вообще непонятно как выбил.
- Ох, господи... - Юля протяжно вздохнула. - Ну вот скажи, зачем тебе все-таки это нужно? Я понимаю, конечно, там красиво, судя по фотографиям... но ведь ты же сам говорил: холод, нагрузка, теснота - одни мучения!
- Я об этом в последнее время иногда размышляю, - задумчиво ответил Антон. - И, знаешь, кое-что сумел сформулировать. Не в одних красотах дело. И даже не в победе над собой, как некоторые говорят. Самое главное, что поход - это такой... усилитель жизни. Самый мощный из всех, что мне известны. Или доступны, - и, постепенно воодушевляясь, он продолжал:
- Я ведь человек, в общем, довольно обычный. Ну, не какой-нибудь ограниченный и тупой, конечно... ладно, чего я тебе говорить буду. Но все равно, способов испытать, как бы это сказать, настоящую полноту жизни, у меня мало. Выпить... ну это совсем банально. То есть я не отказываюсь, но нельзя же в этом видеть все счастье в жизни. Наркотики - никогда, упаси боже. Шумный успех, как, не знаю, у рок-музыкантов, мне не светит. Хотя успех тоже либо уходит, либо приедается... Экстаз от творчества, ну хоть просто удовлетворение... да, раньше бывало довольно сильное. Хотя - за неделю труда, может, полчаса приятных ощущений, и все. А сейчас и того меньше. Ну и так далее... Спросишь, чем я вчера занимался - так ведь и не вспомню. На работе сидел, ковырял что-то. Потом домой пришел, поел, чуть-чуть почитал, и спать. На следующий день то же самое. И от этого при всем желании никуда не деться, так почти все живут, особенно в упорядоченном западном мире. И работяги, и миллионеры. Ну да, есть еще наслаждение искусством... музыкой, книгами, картинами... но они, эти произведения - все-таки не моя жизнь, как ни крути. Это иллюзия. А моя жизнь... Про ежедневную рутину, про работу, я уже сказал. Если говорить про отдых... от обычного, пляжного отдыха, к сожалению, впечатлений не так уж много. Ну ездили куда-то, ну посмотрели что-то, ну в море покупались... остается приятное общее воспоминание, и, в общем-то, все.
А вот туризм наш... он совсем другой. Я ведь до сих пор многие свои походы буквально по дням помню. Где шли, что делали в какой день... врезается навечно. Память и все чувства - все включается и работает на полную мощность. Каждый день проживаешь на сто процентов. Я вообще иногда думаю, что это, может, как раз и есть самый естественный режим существования для человека. Заложенный в генах. Мы, может, полмиллиона лет так жили - на полную катушку.
А потом додумались до цивилизации. Изобрели массу всего полезного... и стали жить в несколько раз дольше, но куда скучнее. Захирели мы. Хотя все равно некоторым эта внутренняя энергия, жажда борьбы покоя не давала. Додумались до войн. И благородная борьба за выживание всех заменилась грязными разборками между собой... Но основная масса захирела. Вот, такие примерно мысли.
- Красиво ты это рассказываешь, - после паузы серьезно сказала Юля. - Может, ты и прав. Но все-таки.. не знаю. Вот лично я цивилизацией, как ты это называешь, вполне довольна. А для отдыха - горные лыжи, например, доставляют мне массу удовольствия.
- Ну, горные лыжи... - усмехнулся Антон. - Тот же пляж, только зимой. Но вообще-то чего мы тут будем спорить. У каждого своя вера, и ладно.
- А кстати, - Юля лукаво улыбнулась. - Вот ты про разные там усилители говорил - выпивка, или успех, слава... А вот почему ты... - она сделала паузу - про женщин ничего не сказал? Прямо интересно становится...
- Про женщин, или... про тебя?
- Ну... про меня, конечно, интереснее всего.
- Про тебя... Ну вот, слушай. Если бы не ты, то еще неизвестно, решился бы я на этот поход - и на приезд в Москву. Вот такой парадокс...
И опять повисло загадочное молчание. Юля смотрела на Антона каким-то одновременно глубоким и восторженным взглядом.
- Хорошо, что ты приехал! - сказала она наконец и сама обняла его. Опять прошло несколько волшебных минут...
- Что-то мы все в машине сидим, скрючившись, - наконец, словно вынырнув из теплой ванны, сказал Антон. - Может, пойдем погуляем? - безотчетное ощущение того, что он делает что-то не совсем то, время от времени странно тревожило его и заставляло отрываться от Юли.
- Ой, нет, только не сейчас. Там же уже ночь, холодрыга. Это ты у нас морозоустойчивый, а я, знаешь, не такая. Давай лучше поедем куда-нибудь... - она ненадолго задумалась, а потом решительно сказала:
- Поедем ко мне! Большого ужина тебе не обещаю, но чаем напою. То есть, вернее, не ко мне, а на родительскую квартиру. Они как раз сейчас уехали на несколько дней. А то дома у меня ребенок, Сашка... но это ничего, я с няней уже договаривалась, что она с ним вечером посидит. Так что сейчас попрошу, чтобы еще посидела сколько надо, и все.
- Вот это да. Ну ты прямо профессиональный организатор! Поедем.
От внимания Антона не укрылась реплика о том, что в этот поздний час с ребенком сидит няня, а не Юлин муж (интересно, как его хотя бы зовут?). Но он решил дальше в этот вопрос не вникать. Может, супруг тоже в отъезде. Или, может, он принципиально ребенком не занимается. Какая разница. Главное, что она, она вот тут, здесь, и она будет с ним и дальше...
Мотор тихо гудел; путь был не очень близкий - из центра города в Измайлово, где жили Юлины родители. Антон в свое время не раз там побывал. Сначала провожал ее до подъезда, а потом и в гости заходил. Район этот представлял собой странную помесь города и деревни, в котором милое и отталкивающее было перемешано прямо как в российской жизни. Улицы с удивительными, трогательными названиями вроде Благуша, Пруд-Ключики, Соколиная Гора... а застроено все в основном довольно неприглядными четырех-пятиэтажными "хрущобами" и панельными домами. Но с другой стороны, там было много зелени, деревья густо росли во дворах и вдоль улиц. Из-за обилия растительности, и еще из-за невысоких домов и небольшого количества машин (публика тут проживала небогатая), этот район всегда казался Антону уютным, каким-то не городским, а деревенским, дачным. Да.. российская деревня... и обитатели, как выяснилось, ей под стать. Иногда казалось, что алкоголики там через одного. Юлина семья была чуть ли не единственной нормальной в их подъезде - возможно, потому, что они были не совсем "местные", а переехали из коммуналки где-то на Чистых прудах, когда Юле было лет десять. Поэтому-то, наверное, она так любила гулять по центру Москвы.
Удивительно, что за все ночные возвращения от нее он ни разу не нарвался на какую-нибудь пьяную, или, что было бы хуже, трезвую и агрессивную компанию. Это было бы очень логично, но как-то пронесло. Кроме одного случая - правда, не на улице, а в пустом, если не считать его и этих троих парней, вагоне метро. Но они, к счастью, были достаточно пьяны и поэтому заторможены. Да и узкий проход в вагоне не давал им нападать всем вместе. Так что Антон, со своими не бог весть какими навыками самообороны, сумел без потерь продержаться до следующей остановки. Отделался слегка запачканной одеждой и порцией адреналина в крови. Эх, молодость...
...Очнувшись от воспоминаний, Антон обнаружил, что они наконец выбрались из напряженного потока машин на Садовом кольце и едут теперь по набережной Яузы. Здесь было довольно свободно, и Юля наконец смогла расслабиться. Она что-то спросила Антона, он ответил, потом вспомнил о Юлином ребенке, взглянул на часы и, не выдержав, все-таки задал мучавший его вопрос:
- Слушай, а тебя там дома... ругать не будут за позднее возвращение?
Юля помедлила, а потом ответила странно изменившимся голосом:
- Да нет, не будут. Ты не волнуйся. Я теперь, когда хочу, могу приходить домой в любое время...
- Ух ты. А, если не секрет, отчего такая свобода?
Юля опять ответила не сразу.
- Даже не знаю... не хочется тебя грузить...
- Да ладно. Что там такое?
- Ну в общем... развожусь я. Вот, неделю назад разъехались мы... с моим мужем. Теперь уже бывшим...
- Е-мое! - непроизвольно вырвалось у Антона. - И тебя эта эпидемия шарахнула...
По логике вещей, то есть по логике того, что он сейчас делал, ему полагалось бы ощутить если не радость, то какое-никакое удовлетворение. Теперь можно было не думать о том, что они обманывают ее мужа. Все-таки честным (гм, все равно наполовину честным... но все же лучше, чем ни насколько?) быть спокойнее. Ну и мужская гордость удовлетворена - получалось, что зря она когда-то предпочла ему другого. Этот другой-то надежд не оправдал...
Но почему-то удовлетворения он никакого не ощутил, а вместо этого в его в душе возникло лишь сочувствие, если не жалость. По Юлиной интонации, по всему ее виду было ясно, что она тяжело переживает это событие, и вряд ли оно произошло по ее инициативе. Дальнейший разговор это только подтвердил.
- А.. - Антон не знал, как лучше выразить свои чувства и заодно задать невнятные вопросы, теснившиеся у него в голове. В конце концов он решил, что лучшая форма сочувствия - не ахать, а попытаться вникнуть в проблему вместе с другим человеком, раз он, кажется, сам хочет поделиться. - а, если не секрет... как бы это сказать... почему это произошло?
- Да какой теперь секрет... У него появилась другая женщина. И он сначала никак не мог выбрать, кто же ему больше нужен, но в конце концов ушел к ней. Ой, господи... - Юля протяжно вздохнула, почти всхлипнула, - сколько же это все тянулось. Больше года. Но в конце концов... ушел мой Женечка...
- Раздолбай, блин, - совершенно искренне сказал Антон. - Выбрать он не мог, когда у него с тобой ребенок уже. Таких надо, не знаю, - мысль о предстоящем походе промелькнула у него в голове, - например, сбрасывать над тундрой зимой с вертолета, и чтоб шел к людям на лыжах. Дней десять. И думал в это время над смыслом жизни, - говоря так, он вспомнил собственных детей, но при этом совершенно не подумал о том, что, по логике высказывания, эту меру воспитания вполне можно было бы применить сейчас и к нему самому.
- Предложение в твоем романтическом духе, - невесело улыбнулась Юля. - Красивое, но невыполнимое... А ребенку, да, от этого очень плохо было. Мы от него скрывали, сколько можно, но он сам, кажется, что-то подслушал или сообразил... Вопросы стал задавать... Заболел несколько раз тяжело, с высокой температурой... последний раз как раз когда мы окончательно договорились о том, что все, разъезжаемся. Ну ладно, куда теперь деваться... привыкнет рано или поздно. В принципе, мы договорились, что Женя будет его к себе брать один или два раза в неделю. Он вообще-то заботливый. Но все равно... - она не договорила. Ее глаза, которых она не отводила от дороги, подозрительно блестели - не обычным мягким блеском, а каким-то другим. И опять Антон подумал было о собственных детях, но тут вдруг на поверхность выскочил новый вопрос, который не давал ему покоя после первой или второй Юлиной фразы.
- Так подожди, - начал он. - Ты говоришь, что он эту... другую женщину... встретил больше года назад, да? И что, только вот неделю назад окончательно сделал выбор?
- Да нет, выбор он сделал довольно быстро. Месяца за два. Все, можно сказать, на моих глазах происходило... Слушай, а я тебя не слишком этим всем загружаю?
- Ничего страшного. Говори, пока хочется.
- Спасибо. Ты вообще-то чуть ли не первый, кому я это рассказываю... - Юля опять протяжно, прерывисто вздохнула. - Ну, в общем, где-то на работе он ее нашел. У него там девушек работает множество, но он с ними всегда чисто по-дружески себя вел. Я там бывала, видела это много раз, так что внимания даже не обращала. Вот, пришел как-то и говорит - с симпатичной девушкой познакомился, сегодня ей компьютер настраивал. Ну, девушка и девушка. Одной больше, одной меньше. Но потом вдруг началось, день за днем - Аня, Аня... То одно, то другое... Эсэмэсками стал с ней перебрасываться. Из-за нее он их и освоил. Несколько раз так было, что мы с ним сидим в одной комнате, и вдруг он, радостный такой, сообщает - вот, от Ани эсэмэска! Здорово! Сейчас ответ напишу... Потом стал в таких случаях в другую комнату уходить. Еще какие-то секреты появились...
- Ну... а ты что?
- Да в общем ничего. В самом начале вроде бы и повода для ревности не было. Ну и... не знаю, мне какое-то время было просто не до того. Вообще ни до чего. Я как раз на работу вышла после родов, Сашка еще маленький совсем, няня, тогда у меня первая, оказалась какая-то... ненадежная, так скажем. Все один к одному. Потом, когда он уже второй или третий раз пришел сильно за полночь... я не выдержала, задала ему вопрос напрямую. А он - ну это просто детский сад был какой-то!
- Что значит "детский сад"?
- Да то и значит! Сначала говорил, что он вот, видите ли, влюбился без памяти. Слушай, это в нашем-то возрасте! Ну, я понимаю, со всеми бывает, что очень захочется кого-нибудь... с кем-нибудь переспать. Я сама... - тут Юля вдруг запнулась, - а, неважно. Я, знаешь, со временем стала на многие вещи немного по-другому смотреть. В общем, наверное, я могла бы закрыть глаза, если бы он, не знаю, иногда где-то на стороне... получал удовлетворение. Но он, понимаешь, стал говорить, что у него, вот, любовь, что все серьезно... Потом, правда, сказал, что меня тоже любит. Потом вообще договорился до того, что нас обоих любит, и не знает, кого больше. Ну тут мне просто смешно стало... минут на пять. Наверное, я бы в тот момент могла просто сразу взять и уйти. И, наверное, так и надо было сделать. Но тут он сказал такую фразу... знаешь, говорит, я понял, что это наша общая проблема, и давай вместе над ней будем работать ("прямо как-то по-американски, - подумал Антон. - Но надо же, какие есть люди. Какие умеют гипнотические слова произносить в такой момент") Ну и я... я ему поверила. А потом оказалось, что он это, видимо, понимал так, что я должна как-то работать - не знаю как - а он все равно будет делать то, что хочет.
- И что же, - напрямую спросил Антон о том, о чем думал, - так он с вами двумя и спал до сих пор.. по очереди?
- Сначала, наверное, да, - спокойно ответила Юля. - А потом, через несколько месяцев, со мной уже перестал...
- И все это время вы с ним все равно вместе жили?
- Ну... не могла я его отпустить. Я же говорю, сразу надо было уйти, а я не смогла. А после этого... у меня просто в глазах темнело, когда я думала, что он уйдет. И так почти год длилось. Сколько слез я за это время пролила! Но как-то вот в конце концов... не знаю, что-то у меня внутри постепенно изменилась. И я поняла, что теперь могу его отпустить. Ну и... вот и все.
"Н-да" - подумал Антон. "Год мужик жил фактически с двумя сразу. И, получается, не по своей воле. На каком поводке она его столько времени держала? И ведь я знаю, ты у нас, Юлечка, сильная. Вряд ли ему самоубийством угрожала или чем-то в этом роде... Или ему ребенка было жалко? Да ведь ушел же все равно, и сама говорит - она отпустила, не другой кто... Вот они, сильные женщины... карьерные... А еще самосвал бывает карьерный - такой, на огромных колесах, высотой с трехэтажный дом... Сильная женщина и какой-то непонятный мне, нерешительный мужчина. А может, всегда при этих сильных женщинах оказываются в итоге такие ребята?"
Но так он подумал, и совсем недолго, лишь кусочком сознания. А все остальное пространство его души тем временем затопило смешанное чувство жалости и нежности. Он чувствовал, что она сказала правду, что тогда ей было действительно плохо, очень плохо, да и сейчас ох как невесело. Некоторым утешением было то, что, по крайней мере, с такой работой она не останется несчастной, выбивающейся из сил матерью-одиночкой. Но все же... явно Юля уже отдала много, и готова была отдать еще больше, за то, чтобы вернуть ту жизнь, или хотя бы подобие той жизни, которая вдруг взяла и обрушилась год назад...
Антон безотчетно протянул руку и погладил Юлю по голове. Потом еще раз. Она сначала поколебалась, а потом доверчиво подвинула голову с подголовника, чтобы ему было удобнее. И это простое повторяющееся движение, поглаживание - не сексуальное, а скорее дружески-успокаивающее - оказало на Антона, да и на Юлю тоже, едва ли не более сильное действие, чем все предыдущие поцелуи. Антон забыл обо всем. Теперь для него существовала только она.
Он был однолюбом, которому судьба с упорством, достойным лучшего применения, не позволила быть счастливым сразу и на всю жизнь с одной женщиной. Он сумел выйти из этой ситуации и найти свое настоящее счастье. Но сейчас, когда он оказался перед выбором, у него, словно от неправильно введенных данных, отказала, сломалась внутренняя программа, указывающая правильный курс. И он, почти не отдавая себе в этом отчета, просто поплыл по течению - к той из двух женщин, которая оказалась ближе - не думая о том, сможет ли вернуться назад...
Они доехали до квартиры Юлиных родителей. Там действительно попили чая... за ним как-то само собой последовало французское вино, обнаружившееся на кухне... потом Антон позвонил родителям и нарочито заторможенным голосом, как будто был уже сильно выпивши, сообщил, что он тут сидит с друзьями и домой, пожалуй, сейчас не поедет. "Конечно-конечно!" - ответила заботливая мама. "Куда тебе сейчас ехать на ночь глядя, переночуй там, приезжай завтра утром. Ну пока, целую." Потом, оба уже как-то не до конца осознавая происходящее, они оказались с Юлей сидящими и целующимися на диване. Антон вдруг опять понял, какая у нее замечательно полная и упругая грудь. Он решил, что это такая роскошь, которую надо не только осязать, но и созерцать. Юля посопротивлялась, но быстро капитулировала. После груди захотелось большего... и остального... и вдруг стало можно все, и стало очень хорошо... а потом Антон окончательно лишился сил и мгновенно заснул.
* * *
...Он проснулся рано утром, как от толчка. Не сразу сообразил, где находится, и вообще не сразу вошел в контакт с реальностью. Взгляд обежал слабо освещенную еле брезжущим февральским рассветом комнату - бежевые обои, коричневый ковер на стене (зачем у нас до сих пор на стены вешают ковры?), окно с белой полупрозрачной занавеской... брошенная на полу одежда... и Юля, спящая рядом. Светлые волосы, разметавшиеся по подушке. Длинные ресницы. Юля. Ему вчера с ней было хорошо - у нее такое прекрасное тело... Ему было очень хорошо. И, да, точно, он в этой комнате раньше бывал, и теперь вспомнил, что было вчера, но вот что-то еще было важное, что-то было не так...
Ах, да! Он же женат. На другой. На Лене.
На Лене?
Поразительным образом все семь лет, которые они прожили с Леной, любовь, счастье, дети - в этот момент словно куда-то провалились. Это было необъяснимо, и где-то в глубине души Антон понимал, что тут что-то не так, но это был факт. Сейчас Лена была для него где-то далеко и сделалась как будто чем-то нереальным и незначащим. Он подумал о ней мельком, и только.
Точнее, сначала так подумал. Видимо, голова была еще затуманена от сна. Но когда он потянулся и осторожно, чтобы не разбудить Юлю, сел на кровати, этот туман вдруг начал постепенно рассеиваться... а вместо него внутри стала сгущаться какая-то чернота. И одновременно возникло ощущение странной пустоты, незащищенности и какой-то непоправимости. Словно он повис один в невесомости среди космоса, без всякой опоры. Помнится, в каком-то из фантастических романов Станислава Лема было такое испытание для будущих астронавтов - пробыть час в скафандре, в полном одиночестве, среди межпланетной пустоты. Оно у них там считалось самым тяжелым.
Он вспомнил все, и словно раздвоился. Это было странно и плохо. Юля была здесь, рядом, и он мог бы поклясться, что вчера он любил ее... или испытывал к ней чрезвычайно сильную страсть. Да, про вчера это точно. Что он к ней чувствовал сейчас, он вообще не мог бы точно сказать. Одно ясно - он был с ней теперь как-то очень сильно связан.
А Лена... он с ней раньше был тоже сильно связан. То есть сильнее некуда. А теперь, получается, нет? Или да? Черт, что же вообще произошло-то?
Тут Антон вдруг обнаружил, что думает уже о чем-то другом, вернее просто смотрит в серое окно. Мысль как-то самопроизвольно ушла в сторону и возвращаться не захотела. Вот так, не хочу на эту тему думать, и все. Как просто.
Ну, думать ладно, а вот делать-то теперь что? Раздвоение не проходило, и эта черная пустота тоже. Скорее бы день, что ли, наступил. А то неприятная какая-то чернота. Юля. Вот она. Красивая. Нежная. И Лена. Да, Лена. Она там, за десять тысяч километров. Он перед ней виноват? Или нет? И вообще, можно ли тут говорить о вине?
Он сидел на кровати какой-то придавленный, бессмысленно переводя взгляд с окна на стену и обратно. Так прошло полчаса или больше. Стало чуть светлее. Юля спала все так же безмятежно - ей, наверное, по-прежнему было хорошо. Открылся ларчик... вот только опять не там и не так.
Наконец, сам не очень отдавая себе отчет в своих действиях, Антон осторожно выбрался из-под одеяла и начал одеваться. Пусть Юля спит. Ему сейчас определенно не до объяснений... вообще ни до чего. Скорее бы куда-нибудь на улицу - может, там мозги проветрятся, и он что-нибудь сообразит. По поводу дальнейшего направления жизни. А то как-то искривилась жизнь, совершенно неожиданно... Он тихо прошел в прихожую, нашел свои ботинки. Юлины сапожки стояли рядом... Поспешно обулся, не стал даже шнурки завязывать - так ему вдруг почему-то захотелось скорее убраться из этой квартиры. Там, за дверью закончим. Повозился с замками. Черт, пока тут со всеми этими прибамбасами разберешься... Наконец, дверь тихо щелкнула, открываясь, он поспешно вывалился на лестничную площадку и, не дыша, аккуратно закрыл дверь за собой. Ффу, все. Теперь вниз, застегнуться и на улицу.
Морозный утренний воздух наполнил легкие. Деревья во дворе стояли нарядные, покрытые свежим, выпавшим за ночь снегом. Покой и умиротворение... нет, не чувстовал он сейчас ни того, ни другого. Он брел по тихой улице, и несмотря на свежий, чистый утренний воздух, на милые низкие домишки и снежную красоту вокруг, на душе у него было все так же странно и муторно. Хотелось отсюда, из этой деревни чертовой, убраться побыстрее. Раздвоение. Это было серьезно.
Надо было добраться до метро. До него, припомнил Антон, тут было идти довольно порядочно. Общественный транспорт еще не ходил. Поймать машину, что ли... или уж тогда сразу до дома? Но, как назло, машин сначала не было, а когда наконец мимо проехала парочка каких-то раздолбанных тачек, ни одна не соизволила остановиться. Да что же это такое, блин - сплошное невезение!
До метро он в итоге дошел пешком. Оно, к счастью, уже открылось. Людей в вагоне почти не было. Сев на лавку, Антон увидел свое отражение в окне напротив. Рожа мрачнее некуда. С добрым утром. Нет, что-то развеселить себя никак не получалось... пустота и раздвоение.
Лена вдруг стала ему безразлична. Или почти безразлична. А Юля - нет. Юля была теперь для него очень важна. Он уже хотел к ней, обратно. Он не понимал, что будет делать потом - что они оба будут делать потом - но ему страшно хотелось к ней вернуться, вот прямо сейчас. На одной из станций он едва не вышел, чтобы сесть на поезд в обратную сторону. Всего полчаса, и он опять войдет в ту дверь... туда, где было так прекрасно и волшебно...
Но одновременно, где-то на самом дне сознания, тлело ощущение, что тут что-то не так. Или это был страх. Какой-то бессмысленный, но упорный. Этот страх выгнал его из квартиры, где они провели ночь, и он же теперь подталкивал его домой. Отсидеться немного. Подумать. У меня же вроде обычно есть, чем думать, а тут прямо паралич мысли какой-то...
Выйдя из метро, он обнаружил, что на мобильном телефоне отмечен один пропущенный звонок. Чей? - ну да, Юлин, конечно. Проснулась уже... Первым импульсом было немедленно перезвонить ей, и Антон уже занес палец над кнопкой... но опять в последний момент его что-то остановило. Страх и ощущение того, что что-то не так. Подумать сначала. Добраться до дома и подумать...
Но толком ни о чем подумать ни в этот день, ни в следующий у него так и не получилось. Опять этот странный паралич мысли - как доберешься до главного, так, бац - и словно в стенку уперся. Антон вообще сделался каким-то заторможенным. Он бы, наверное, и дома сидел бы сейчас так же, как там, в квартире Юлиных родителей, ни на что не реагируя - если бы не поход.
Из-за похода приходилось шевелиться. Для многодневного путешествия, особенно зимнего, на лыжах, требуется довольно много всякой одежды и снаряжения. А Антон к тому же много лет вообще никуда не ходил. Поэтому сейчас надо было перетрясти то, что осталось от старых запасов, определить, что годится, а что нет, докупить недостающее и еще раз проверить, как это все вместе работает. Дальше, купить и упаковать кое-какие продукты, которые были ему поручены, и прочее, и прочее. Оказалось, что двое суток - это не так уж и много, и Антон был даже рад, насколько это было возможно в его нынешнем состоянии, что ему некогда присесть и задуматься.
Встречи или даже разговора с Юлей он по-прежнему, сам не очень понимая почему, старательно избегал. Боялся. Чего, непонятно, но боялся. И она тоже, кажется, что-то почувствовала - еще раз позвонила, когда он опять ехал в метро, и больше не напоминала о себе.
С Леной было сложнее. Так просто взять и не ответить на ее телефонный звонок он не мог. Но как и о чем теперь разговаривать, он тоже не понимал. Паралич и мысли, и речи одновременно. В результате, когда она все-таки позвонила (уже в день отъезда, после перерыва почти в три дня, что раньше было бы немыслимым сроком - тоже что-то почувствовала?), разговор вышел недолгим и странным. Антон почти ничего сам не говорил, на вопросы Лены односложно отвечал "да"-"нет", и радовался лишь одному - что они друг друга не видят, и на надо думать, куда деть глаза. Лена тоже говорила непривычно отчужденным голосом. Раньше такой разговор мог означать только одно - что они в сильной ссоре - и это бы страшно давило на него. Но сейчас, положив трубку, он не почувствовал ничего, кроме облегчения.
Раздвоение. На этой стороне вновь вспыхнувшая любовь - или не любовь, но тогда что? А на другой - семья? долг? Да, и ведь есть еще дети... с ними-то теперь что делать? Нет, все, перестать об этом думать. Уже перестал. Вот и ладно...
... Два дня предпоходной суеты наконец закончились, и наступил вечер отъезда. Антон, Серега и Ира сидели в самолете - старом, но, хотелось надеяться, еще исправном "Ту-154" - который, завывая двигателями, выруливал на взлетную полосу. За окном была черная зимняя ночь, лишь вдали светились огни аэропорта. Самолет уже был у самой черты, от которой начинается разбег перед взлетом, когда у Антона в кармане вдруг бренькнул каким-то необычным звуком телефон, о котором он совсем забыл.
Антон вытащил "мобильник", заодно вспомнив, что по правилам его уже давно надо было отключить. И вдруг увидел на экранчике надпись "Новое сообщение". Эсэмэска - от кого? Он нажал на кнопку "Прочитать"... ну да, так и есть. От Юли.
"Удачи тебе! Возвращайся скорее. Целую, люблю."
Вот так. Да, таких слов он от нее давно не слышал. А вот этого последнего - никогда...
В этот миг он не мог удержаться, чтобы не ответить, уже почти нажал на кнопку, и неизвестно, к чему бы привел этот разговор... но тут в проходе откуда-то возникла стюардесса, заметила его манипуляции и железным голосом потребовала немедленно выключить телефон. Пришлось подчиниться - тетка была на редкость зловредная и не ушла, пока не убедилась, что Антон выполнил ее требование. Ну откуда у нас берутся такие? А двигатели тем временем заревели, завывание перешло в свист, растворившийся в мощном гудении, металлическая птица вдруг резво тронулась вперед, набрала скорость, последний толчок... они были в воздухе. Быстро уплывали назад огни аэродрома. Теперь Антон и сам боялся включить телефон - вдруг и вправду от него какие-то помехи? Кто их знает, эти наши старые самолеты, что с ними может случиться. Да и порыв сразу же ответить прошел. Опять же, любопытная Иришка уже косилась в его сторону, но делиться с ней секретами сейчас совсем не хотелось. "Спасибо, Юля" - подумал он. Ее слова в самом деле очень его согрели. Вот только... а, ладно. Он по-прежнему не мог понять, что же он к ней на самом деле испытывает. И что ему дальше делать. Ничего, подумал он, преодолевая подступившую от этой мысли неприятную тоску. Будет еще время это обдумать. Почти две недели. Прямо как в песне:
Нам еще долго не видеть людей -
Значит, есть время подумать о них.
Тундра нас заперла, в тундре одних -
Это на несколько долгих недель,
Это на несколько белых недель..
Глава 7. Духи гор
- Зима у нас в этом году исключительно снежная. Так что будьте очень осторожны насчет лавин, - сказал спасатель-эмчеэсовец, расписываясь и ставя печать в маршрутной книжке похода. Дядька выглядел как борец-тяжеловес, одетый в тельняшку и теплый комбинезон, но, в отличие от типичного борца, вид имел довольно добродушный. Андрей, Антон, Серега и еще двое ребят из их группы слушали его, стоя у стола в домике базы спасателей, в маленьком поселке у трассы. Остальные толпились снаружи вокруг арендованного автобуса, разглядывая виднеющиеся впереди горы.
- Склоны не подрезайте, на состояние снега смотрите очень внимательно. Если он глубокий и рыхлый, то не поднимайтесь по всяким желобам, а старайтесь, наоборот, вылезать на гребни и ребра, где все сдуто... - продолжал между тем мужик. Все эти общие рекомендации ребятам были известны, вдолблены еще перед первыми походами, но они на всякий случай продолжали внимательно слушать, опасаясь пропустить что-то более конкретное.
- Понятно, спасибо, - сказал Андрей, дослушав лекцию. - А вообще-то... нам для полноты представления... бывали тут раньше проблемы с лавинами?
- Бывали, - нейтрально ответил спасатель. - В позапрошлом году вывозили на "Буране" двоих пострадавших. Ничего, ушибы, у одного перелом - можно сказать, дешево отделались. В прошлом году было без происшествий. Но вот лет пять назад... - он немного помедлил. - Была история с неопытной группой. В снегопад поставили палатку под почти безлесным склоном, да еще врылись в него. Ночью сошла лавина, и всех засыпало. Только через месяц их нашли и откопали... Так что не повторяйте чужих ошибок. Успехов вам, ну и не забудьте тут отметиться, когда будете возвращаться.
Поблагодарив, они распрощались и вышли на улицу. Улицы, правда, никакой не было - одна прокопанная в метровых сугробах дорожка от трассы до поселка. Было облачно и нежарко, минус двенадцать-пятнадцать, и впридачу порывами дул сильный ветер. Эта погода и слова спасателя еще больше усугубили тоскливое настроение Антона. К автобусу он подошел мрачный, стараясь, впрочем, особенно не попадаться на глаза остальным. Но от внимательной Иры его состояние не укрылось.
- Ну что, Антошка? - ласково сказала она, заглядывая ему в глаза. Нет, все-таки греет душу, когда есть друзья, которым ты небезразличен. Или подруги. - Что-то ты со вчерашнего дня какой-то никакой....
- Да вот, мужик сказал, что снега очень много, так что надо с лавинами повнимательнее. Не лезть, куда не надо, - ответил Антон, стараясь скрыть истинную причину своего состояния.
- Ну и не полезем, - уверенно ответила Ира. - Что, в первый раз что ли? И ты от этого так расстроился?
- Ну... эх, ладно. Ты, Иришка, не волнуйся. Я, наверное, просто не выспался. Ничего, как на лыжи встанем, все пройдет. Не до того будет...
Группа забралась в автобус, и он покатил дальше. Километр за километром оставались позади. Покрытые тайгой холмы становились все выше и вскоре превратились в настоящие горы. А тучи постепенно отступали назад, в разрывах облаков показалось голубое небо, потом проглянуло солнце, и окружающий мир вдруг сделался куда более веселым, чем раньше. Он не был таким приветливо-радостным, каким бывает летом, он даже не был спокойно-умиротворяющим, как подмосковный зимний лес... но все равно он был великолепен. Синева неба, сверкание снега, черно-зеленая тайга и рыжие скальные выступы на крутых склонах будили старые воспоминания, пугали и бодрили одновременно - словно звали померяться силами.
Потом автобус преодолел очередной затяжной подъем, и слева вдруг распахнулась захватывающая панорама Талаканского хребта. Под солнцем гордо и невозмутимо засияли обнаженные, покрытые сверкающим снегом гребни и вершины, до которых лес уже не мог добраться. От некоторых, самых высоких пиков тянулись в сторону снежные флаги, показывая, какова сила ветра там, наверху. Ребята все как один прилипли к окнам, возбужденно обмениваясь впечатлениями. Ира снимала пейзаж на видеокамеру. Антон тоже ободрился. Общий энтузиазм захватил его, и уныние теперь казалось не только неприличным, но вообще противоестественным. Мощный инстинкт жизни и работы в группе людей, объединившихся ради общей цели, заставлял его соответствовать. Заставлял быть таким, каким только и должно быть, когда вокруг настоящая жизнь и настоящие люди...
Еще примерно через час они прибыли на место старта - слияние двух рек у дороги, рядом с которым стояли несколько домов. Таежная заимка, или там кордон, кто его знает. Минут сорок ушло на окончательное складывание рюкзаков, распаковку и опробование лыж и подгонку еще чего-то по мелочи. Помимо рюкзака, у каждого был средних размеров мешок из гладкого прорезиненного капрона, который, как саночки, ехал сзади по снегу на веревке. В мешок можно было нагрузить килограмм десять, и таким образом снять эту тяжесть с плеч. Наконец, все было собрано, рюкзаки надеты, саночки прицеплены... заскрипел под лыжами снег, равномерно защелкали крепления, и группа, один за другим, начала втягиваться в тайгу. Поход начался.
* * *
В первые дни Антону было тяжело. Несмотря на все тренировки перед походом, он заметно проигрывал в физической силе и выносливости более молодым и не пропускавшими сезонов ребятам. Впрочем, легко не было никому.
Два дня они шли вверх по долине реки. Снега, как обещано, было по уши, но кроме него, ходьбе мешал то подлесок, то перегораживающие дорогу упавшие деревья, то крутые склоны, прижимающиеся прямо к реке. В русле реки, несмотря на мороз, там и тут чернели глубокие "окна" с незамерзающей водой на дне. Приходилось постоянно обходить все эти препятствия, и их след то и дело причудливо петлял, перебираясь с одного берега на другой. Тот, кто шел первым и тропил лыжню, проваливался почти по колено. Это была самая тяжелая работа, и поэтому он мог с нормальной скоростью пройти лишь сто-двести шагов, не больше. Выдохшись, первый становился в конец группы, тропить начинал тот, кто до этого шел за ним, и так далее.
На привалах сбрасывали рюкзаки и садились на них, не снимая лыж. Долго не рассиживались - минут десять передохнешь, и опять вперед, а то начинаешь мерзнуть. На обеденный привал устраивались более основательно - утаптывали площадку, чтобы можно было ходить без лыж, потом надевали пуховки и вообще утеплялись. Затем кто-нибудь вешал между двух деревьев специальную сетку, чтобы на ней жечь костер, и натягивал над ней тросик для подвески котлов - канов, как их для краткости называют туристы. Другие в это время пилили и кололи дрова. Через небольшое время костер уже горел, а в канах плавился снег (или сразу грелась вода, если удавалось зачерпнуть ее из реки). Потом в одном кане варили суп из пакетиков, а в другом кипятили чай. Супчик, сухарь, кусок колбасы или копченого мяса, сладкое к чаю - вот и весь обед. Все съедалось до крошки, после чего наступал короткий миг блаженства, когда можно было полежать на рюкзаке, переваривая съеденное и наслаждаясь покоем. Но затем либо подступал неумолимый холод, либо его успевал опередить неутомимый командир, объявлявший сбор. Все складывалось обратно в рюкзаки, и пока одни еще заканчивали собираться, другие, бывало, уже уходили дальше по маршруту. Медленно, но упорно группа пробивалась вперед.
К концу второго дня они дошли до охотничьей избушки в верховьях реки, недалеко от большого озера. Избушка оказалась засыпанной снегом по самую крышу. Удивительно, как ее сумел отыскать бегавший быстрее всех Андрей, пока остальные, порядочно растянувшись к концу дня, собирались вместе и приходили в себя на привале. Внутри было темно и тесно, зато тепло. Когда вечером, заготовив кучу дров, натопили печку, жара сделалась такая, что большинство парней разделись до пояса. Вот тебе и зимний поход в Сибири. Любимыми выражениями временно сделались "Ташкент!" (в смысле "жара, как в Ташкенте") и "Проводник, чаю!" - их, разомлев, все по очереди повторяли с блаженно-протяжной интонацией, словно едучи по просторам жаркой Средней Азии. А снаружи стоял трескучий мороз, и спавшие где-то белки и прочая живность, должно быть, просыпались и с удивлением прислушивались к доносившемуся из-под снега шуму...
Настоящий же шум начался тогда, когда достали и настроили гитару, и Антон взял ее в руки. Вдруг оказалось, что усталость от ходьбы не в силах помешать ему как следует ударить по струнам, и аудитория вполне разделяет это настроение. Сначала, не зная толком вкусов остальных, он для разгона спел что-то слегка попсовое. Прокатило, но без особого воодушевления. Но вот когда он начал старую добрую "Любо, братцы, любо"... При первых же аккордах буквально кожей почувствовал - есть захват аудитории. На втором куплете начали подпевать, а последние строчки выводил уже мощный хор. Антон сидел словно в центре бушующего водоворота и еле слышал звук струн. Да, это было здорово... это было прекрасно! Оказывается, хорошие песни и хорошие традиции совсем не забыты. Просто надо общаться с правильными людьми...
Приняли еще по маленькой, гитара переходила из рук в руки, пели песни старые и новые... Концерт, в котором все одновременно и слушатели, и артисты. Было мощно и весело - так, как бывало когда-то раньше. И Антон, уже почти позабывший, как оно бывало, вдруг понял, что все его усилия, тренировки, выбивание отпуска, потраченные деньги - было не зря.
Потому что здесь, сейчас, он опять нашел настоящую жизнь. И пусть кто-то, или даже многие, ее не поймут и не оценят, что нам до них? Не будем сравнивать, чья вера лучше, просто порадуемся тому, что мы обрели свою, и восславим ее, не жалея связок...
И, кстати, временно забудем про никак не желающие отвязаться мысли. О том, что произошло той ночью и что делать дальше.
Наверное, они могли бы так еще долго сидеть, но опомнившийся Андрей в конце концов объявил отбой. Назавтра их ждал первый в этом походе перевал.
* * *
Дальше дни потекли легче. В избушке они временно оставили большую часть продуктов и отправились в короткий - на три дня - кольцевой маршрут. Предстояло пройти через один перевал в соседнюю долину, а потом через другой перевал вернуться обратно.
Ночью из-за тесноты все спали плохо - изба была маленькой, на четыре-пять человек, а они втиснулись в нее вдесятером. Из-за тесноты же долго собирались с утра - все время у кого-нибудь что-нибудь терялось, вещи словно разбредались сами по себе и прятались в самых немыслимых местах. Наконец, вышли. На просторе, без саночек и со слегка полегчавшими рюкзаками все почувствовали себя заметно веселее, чем накануне. Да и снег тут, на подъеме, был уже не таким глубоким, как внизу, у реки. Когда поднялись выше зоны леса, и вокруг засияли огромные наклонные снежные поля с редкими корявыми лиственницами, тропежка и вовсе исчезла. Весь день ветра практически не было, солнце светило вовсю и даже немного грело, так что пришлось надеть солнечные очки и раздеться до свитеров, чтобы не взмокнуть.
На перевалвзошли без проблем, хотя бесконечный пологий подъем зигзагами в конце концов притомил и заставил изрядно растянуться половину группы. Однако у другой половины энергии было еще в достатке. Так что пока последние добирались до седловины, размерами и формой похожей на футбольное поле, первые решили сбегать на небольшую вершинку метрах в трехстах от перевала. Побежали чуть не наперегонки, и получилось потешно - кто-то второпях зацепился лыжой за лыжу и свалился, кто-то шлепал вверх "елочкой", как мультяшный Микки-Маус... Антон тоже доплелся до вершинки, радуясь тому, что он еще в состоянии ходить куда-то в этих горах просто ради развлечения.
Но время шло, и к концу второго дня кольцевого маршрута он постепенно начал чувствовать, что силы его скорее растут, чем уменьшаются. На нескольких последних переходах, когда все уже порядком вымотались, он оказался среди "передовиков", пробивавших лыжню для остальных, у кого на это уже не было сил. Не бог весть какое достижение, а приятно.
Палатку поставили почти на границе леса. А на следующее утро, после тихой звездной ночи, погода, доселе ясная, вдруг решила испортиться. Небо неожиданно затянули плотные облака. Задул порывистый, треплющий нервы ветер. Видимость упала до нескольких сотен метров, дальше все тонуло в белом молоке тумана и метели. И то ли под влиянием этой погоды, то ли из-за неотвязных мыслей о Юле и собственной семье, на Антона вдруг накатила натуральная депрессия. Сделалось тоскливо-тревожно. Окружающий мир стал казаться хмурым и враждебным, дальнейший путь - одним сплошным мучением и нервотрепкой.
Некоторое время он с трудом боролся со своим состоянием. Было откровенно хреново, казалось, что вот-вот на них то ли сойдет лавина, то ли они заплутают в этом молоке и в конце концов откуда-нибудь свалятся... Страшно захотелось немедленно убраться отсюда восвояси, к цивилизации. Непонятно как, но вернуться. Хоть вот прямо тут встать, позвонить по спутниковому телефону, наплести чего-нибудь, и пусть за ними присылают вертолет. А разбираться потом.
Эти мрачные и панические мысли накатывали на него одна за другой, пока он собирался и шел вместе со всеми первый переход. Но потом то ли ходьба помогла, то ли другая мысль - о том, какой пример он показывает остальным - Антон, сделав усилие, сумел как-то сам себе скомандовать нечто вроде "Соберись! Веселее!" Заодно он вдруг вспомнил ледяной, дующий весь день и не отпускающий нигде, кроме палатки, ветер Полярного Урала. А ведь в свое время они там неплохо управлялись. Он же с тех пор не особенно изменился - что же теперь-то сопли распустил? Это неожиданно помогло - внутри словно что-то слегка разжалось, и на смену тревоге пришло некоторое успокоение пополам со здоровым пофигизмом. А что нам, влезем, куда надо, и слезем тоже. В первый раз, что ли? Расслабиться и вперед...
В конце подъема на перевал пришлось несколько раз снимать и надевать лыжи, преодолевая пешком короткие крутые участки, где снег был покрыт твердой ледяной коркой. Рваное движение раздражало, но это было лучше, чем лавиноопасный склон. Наконец, выбрались на седловину. Погода была все той же, и снег с бешеной скоростью летел из долины в долину, указывая им дальнейший путь. Быстро сжевали ритуальную перевальную шоколадку и поскорее поскакали вниз, к желанному лесу.
Но быстро уйти не получилось. В начале спуска из-под снега во многих местах торчали камни, заставляя очень осторожно выбирать дорогу. Да еще проклятый ветер доставал. Он был так силен, что пару раз ему почти удавалось кого-нибудь повалить. Наконец, когда спустились пониже, до первых редких деревьев, ветер начал стихать. Все повеселели, бодро покатили вниз по длинному, пологому отрогу хребта, покрытому пушистым свежевыпавшим снегом... и минут через пятнадцать этот отрог неожиданно закончился крутым сбросом.
С одной стороны на всю длину отрога был практически обрыв, с другой - крутой, засыпанный глубоким снегом склон, явно лавиноопасный. Похоже, что расслабившись там, наверху, когда стих ветер, они напутали с направлением спуска. А может, и не напутали. Может, в обычную, не особенно снежную зиму на этот склончик никто и внимания не обращает. Но сейчас он выглядел весьма подозрительно...
Передовая часть группы собралась над сбросом, размышляя, что делать. Обхода никакого видно не было. Возвращаться назад, чуть ли не под самый перевал, обратно в метель, и искать другой путь... на это сейчас вряд ли у кого-то хватило бы сил. И не факт, что нашли бы что-то лучшее. Значит, оставалось одно - кому-то рискнуть и первому спуститься здесь. Если он пройдет, значит, и остальные могут без особого страха идти следом. А дальше, почти сразу за этим склоном, лес, то есть безопасность, тепло и отдых.
Вот только кому идти? Андрей уже снимал рюкзак - похоже, был готов рискнуть. Но если гробанется командир, у которого вся информация по маршруту и на которого в случае аварии больше надежды, чем на всех остальных...
- Андрей, давай я пойду, - вдруг сказал Антон. В этот момент он не особенно размышлял. Просто почему-то понял, что пойти должен именно он.
Ребята посторонились. Антон подошел к наиболее удобному для начала спуска месту. Снял рюкзак, отстегнул лыжи, сразу же провалившись в снег по колено, и не торопясь засунул их за боковые ремни рюкзака. Остальные уже делали то же самое. Потом он привязал к себе и размотал специальную длинную, метров в пятнадцать, красную ленточку. Если действительно засыплет, то есть шанс, что какая-то часть этой ленты останется на поверхности и покажет, куда копать, чтобы до него добраться. Надел рюкзак, не застегивая поясного ремня. Если что, так будет быстрее его сбросить. Взял лыжные палки, не вдевая руки в темляки. Напоследок оглянулся вокруг. И, проваливаясь еще глубже, двинулся прямо вниз, "по линии падения воды". Так идут, чтобы минимально тревожить нестабильный снежный покров.
Шаг, еще шаг. Ноги еле выдирались из снега. В другое время это бы утомляло и раздражало, но сейчас было не до того. Склон превратился в хищного зверя, следящего из засады. Прыгнет или не прыгнет? Страшно... Еще шаг... из-под ног вниз катились снежные комочки, но, к счастью, ни во что более серьезное не превращались. А кстати, погода-то уже заметно лучше. Кажется, того и гляди солнце выглянет. И вообще, не надо так нервничать. Так, половину вроде прошел. Уже не так круто. Ну, еще немного...
На последних шагах, уже по почти ровному месту, Антон ощутил небывалое облегчение. Вдруг разом исчезла усталость и остатки депрессии. Прошел, слава те господи! Он бы подпрыгнул пару раз, как ребенок, если бы мог. Для порядка отошел от склона еще шагов на тридцать, с облегчением сбросил рюкзак, повернулся и помахал тем, кто наверху. Спасибо, горы, что не выдали. Как хорошо. И, враз повеселев и забыв про свои неприятности, он принялся следить за тем, как по пробитой им траншее вниз по очереди спускаются остальные...
* * *
На перевал Новосибирских Туристов они поднимались долго и муторно. Сначала несколько переходов шли по долине - это был самый легкий участок, если не считать утреннего морозца под минус тридцать. Потом два перехода карабкались по очень крутому склону, заросшему густым лесом. Снег там был такой же глубокий, как везде, поэтому мучения выходили тройными - подъем плюс тропежка плюс бесконечное лавирование среди деревьев и кустов. Наконец, выбрались на более пологий участок, где в лесу возникли какие-то просветы. К тому времени потеплело до минус пятнадцати. Время было уже за полдень, так что решили пообедать. К концу обеда погода, которая до этого была безветренной и солнечной, неожиданно начала портиться. Под перевальным взлетом, где лес закончился, их встретил неприятный ветер в лицо. Взлет, к счастью, был недлинным. Когда вылезли наверх, на широкое всхолмленное снежное поле перевала, сделалось еще хуже - холод, поземка и снежная муть кругом. Остановившегося человека ветер быстро и уверенно пробирал до костей. Хотелось только одного - убраться оттуда поскорее. И тут Андрей сделал неудачный шаг, старая деревянная лыжа оперлась концами на два твердых бугра, между которыми было сильное понижение, раздался глухой треск... через несколько секунд обескураженный командир поднял из снега два обломка. Лыжа переломилась аккурат посередине.
У Антона упало сердце - он понял, что жизнь мгновенно осложнилась для всех. Идти по этим снегам пешком невозможно. Запасной лыжи у них нет. Можно попытаться переставить крепление на середину переднего обломка - но тогда укороченная лыжа будет проваливаться, доставляя владельцу постоянные мучения. Хотя на первое время и это сгодится. Вот только как тут чинить, когда, остановившись, сразу коченеешь, вокруг угрожающе дымится поземка, а впереди еще долгий и крутой спуск до первого места, годного для ночлега... На Антона опять, как несколько дней назад, накатило угнетенное состояние. Ему снова показалось, что все бесполезно, что с этой разломанной деревяшкой вряд ли можно сделать хоть что-то... Но тут же трезвой частью сознания он понял, что если не делать ничего, то можно просто садиться вот здесь на ветру и дружно замерзать. Или оставлять замерзать Андрея в одиночестве - но такое даже представить было невозможно. Поэтому он мысленно дал себе хорошего пинка и вместе с остальными начал по мере сил способствовать процессу починки.
Все взоры с надеждой обратились на парня по имени Артем, который в обычной жизни был менеджером проекта в какой-то компьютерной фирме, а в этом походе работал ремонтником. Он был среднего роста, жилистый и худощавый, с ярко-голубыми глазами. Своей немногословностью и спокойствием он напоминал Антону Серегу, только был лет на пять моложе. Сейчас от его рук и инструментов вдруг стало зависеть очень многое.
Андрей вместе со всеми кое-как доковылял до небольшого понижения, где дуло послабее. Там они утоптали небольшую площадку и поставили на ее краю рюкзаки в ряд в виде стенки от ветра. Несколько человек, в том числе Антон, одевшись потеплее, уселись под ней для лучшей изоляции. Остальные в это время грелись, топчась вокруг. Артем достал инструменты ("ремнабор", как его называют на туристском жаргоне), и они с Андреем принялись колдовать над лыжей.
В экстремальных обстоятельствах тренированные люди обычно действуют даже быстрее и точнее, чем обычно. На ветру и морозе, стынущими руками в перчатках, Артем быстро вывинтил шурупы, державшие крепление. Не потерять их сразу же в снегу уже было подвигом. Потом он примерился и почти так же быстро привинтил крепление посередине переднего обломка. Андрей помогал ему. Через небольшое время неполноценная, но все-таки работоспособная лыжа была готова. Андрей вставил ногу в крепление, все поспешно собрались и устремились вниз.
По мере того, как они спускались, ветер стихал. Появились первые деревья и быстро превратились в такой же густой лес, как на той стороне. Опять началось петляние между елок в глубоком снегу. Андрей, хотя и шел последним по утоптанной лыжне, все равно начал проваливаться. Из-за этого он постепенно стал все больше отставать. Было видно, как ему тяжело на каждом шагу вытягивать из снега одну ногу. Артем шел за ним, на случай, если опять что-то сломается. До дна долины, где можно поставить палатку, было еще далеко, и становилось ясно, что такими темпами им туда еще идти и идти...
- Народ, стойте! - позвал Андрей. - Давайте так - вы идите вперед до первого подходящего места и ставьте там палатку. Тут уже, судя по карте, никаких сложностей быть не должно. Серега, ты в случае чего командуй. А мы с Артемом по лыжне до вас рано или поздно доберемся...
По группе пробежал легкий вздох облегчения. По крайней мере, для остальных этот день закончится скорее... Но тут раздался Серегин голос:
- Хорошо, ты иди как идешь. Только давайте, для ускорения процесса... Когда мы дойдем, я возьму у кого-нибудь лыжи и поднимусь к тебе обратно. На нормальных лыжах ты гораздо быстрее съедешь.
- Спасибо! Ну, действуйте.
"Молодец, Серега", подумал Антон. "А я вот не сообразил. Но как же он опять вверх полезет? После такого ломового дня - это же какие силы нужны..."
Оставив Андрея и Артема позади, они покатились вниз гораздо быстрее. Часа через полтора спуска крутой склон наконец-то стал выполаживаться. Еще минут через пятнадцать они нашли небольшую поляну, на которой можно было поставить палатку. Серега снял рюкзак, вытряхнул оттуда весь груз, забрал у Антона лыжи, вставил их в рюкзак и как ни в чем не бывало потопал вверх. Минут через сорок, когда палатка была поставлена и уже начинало темнеть, появились все трое. Группа воссоединилась. Бесконечный день наконец закончился.
Когда сготовили ужин и поели, было уже совсем поздно. Усталость давила и клонила в сон, но Артем и Андрей, едва закончив с едой, сразу приступили к ремонту.
Лыжу заранее затащили в палатку - работать на улице, в темноте и на морозе, было бы невозможно. Теперь два обломка слегка подтесали, частично наложили друг на друга, скрепили клеем и несколькими шурупами, а потом замотали прочным скотчем в несколько слоев. Крепление снова переставили. Работа, которую приходилось делать при слабом свете, в тесноте, небольшим количеством инструментов и буквально "на коленке", заняла больше часа.
Закончив работу, Артем скептически оглядел свое творение. Лыжа выглядела странно - она теперь была неровной и на гладком снегу должна была сильно тормозить средней частью. Но это ничего, вот выдержала бы...
- Ну, в крайнем случае опять тебя на передний обломок переставим, - сказал он.
- Да ладно... Будем решать проблемы по мере поступления, - ответил Андрей. - Давайте, что ли, обмоем ее.
Достали бутыль со спиртом, разлили по тридцать грамм, выпили, и, повеселев, улеглись спать, оставив клей застывать в тепле палатки.
И то ли работа была сделана на совесть, то ли обмывание помогло, то ли горные духи оценили человеческую надежность и взаимовыручку - восстановленная самыми простыми средствами, в полутемной палатке, уставшими за длинный и тяжелый день людьми лыжа продержалась до конца похода.
* * *
Прошло еще несколько дней. Антон окончательно втянулся в походную жизнь, установил со всеми дружеский контакт (особенно теплые отношения у него сложились с Артемом), перестал волноваться из-за своей физической формы, утвердился в неформальной роли главного гитариста и каждый день спокойно делал свое дело. Он шел, иногда корячился и потел от перегрузок на крутых подъемах, иногда мерз на ветру, на привалах разговаривал о разных предметах, вечером вместе со всеми ставил палатку, пилил дрова, ужинал, веселился... Жизнь была простой и понятной. Сомнения в ней были в лишь о правильности того или иного тактического решения (здесь пойдем или там, в лоб или в обход), страдания - по большей части физические и кратковременные, с которыми молодые и сильные ребята легко справлялись.
Но те недолгие минуты, когда отпускала необходимость делать то, что нужно было для похода, он опять чувствовал, что словно повисает в невесомости в межпланетной пустоте. И ничего не мог с этим поделать...
В один из вечеров наступила его очередь звонить по спутниковому телефону. Все уже поужинали, и теперь, в небольшом перерыве перед сном, при свете подвешенной под потолком свечки и налобных фонариков каждый занимался своим делом. Андрей что-то записывал в блокноте для будущего описания маршрута, кто-то зашивал дырку, прожженную искрой от костра, кто-то задумчиво наигрывал на гитаре... В палатке было уютно, но телефон в ней не брал. Спутниковая связь со дна долин вообще работала ненадежно из-за заслоняющих небо гор и деревьев. Антон решил отойти в сторону, на большую поляну у реки - вдруг там связь появится? Он влез в пуховку, словно в маленький теплый домик, надел чуни и перчатки, выбрался наружу и завязал за собой входной рукав.
На улице было градусов пятнадцать - по местным меркам вполне ничего. Желтая палатка, накрытая красным тентом, светилась изнутри, словно волшебный фонарь. Из печной трубы вился легкий дым. Проваливаясь в снег, Антон отошел метров на сто. То ли действительно спутник отсюда был виден лучше, то ли просто повезло - красный огонек на телефоне перестал мигать, и на зеленоватом дисплее высветилось две палочки. Поспешно, боясь упустить удачу, он набрал номер родителей. Подошла мама. Она несказанно обрадовалась его звонку и начала было расспрашивать, что и как. Но Антон, памятуя о том, что спутник может в любой момент уйти из зоны видимости, быстро сообщил, что у них все нормально, поход идет по плану, все здоровы, погода хорошая, и чтобы она обязательно передала все это по тому телефону, который он ей дал перед отъездом. Потом он спросил, как дела дома, узнал, что тоже все нормально, еще раз уверил, что у них здесь все отлично и беспокоиться не надо, и распрощался. Фу, слава богу, контрольный сеанс связи прошел успешно, и теперь несколько десятков родителей, жен и друзей будут, хочется надеяться, спать спокойнее.
Антон собрался было выключить телефон. Но красный огонек горел все так же ровно, показывая, что связь есть; первая из двух батареек пока была израсходована лишь до половины... и на него вдруг опять накатило необоримое желание позвонить Юле. Как тогда, в самолете. Он не знал, что ей скажет - что вообще тут можно успеть обсудить и решить, когда соединение может пропасть, и надолго, в любую секунду? - но он не мог больше бороться с этим порывом. Как-то безвольно он набрал номер и приложил к уху толстую черную трубку...
Пошли длинные гудки. Один, второй... трубку никто не брал. Что же она там делает - время в Москве еще совсем не позднее, мобильный телефон у нее всегда с собой, отвечает она, как он знал, практически из любого положения... Может, он какую-нибудь цифру перепутал? Антон нажал на сброс, потом еще раз набрал номер. Результат был тот же. На пятнадцатом гудке он понял, что ждать дальше бессмысленно, выключил телефон и побрел обратно к палатке.
На душе у него было муторно. Вдруг помимо воли представилось, что она там сейчас... с каким-нибудь другим мужиком. А что - если уж быть реалистом, то этого исключить нельзя. Как-то раз, несколько месяцев назад, когда они говорили по телефону и он в очередной раз стал полушутя-полусерьезно допытываться, сколько у нее в жизни было мужчин, Юля тоже полушутя-полусерьезно ответила "ну... сколько-то было. Двузначное число, если уж это тебе так интересно". Антон, хоть умом и понимал, что это вполне ожидаемый результат, все-таки не смог тогда сдержать какого-то болезненного удивления. Вот, получи, романтик фигов... Кроме того, из каких-то ее обмолвок и полунамеков можно было сделать вывод, что и мужу она была... не совсем всегда верна, так скажем. Еще до этой истории с разводом. Так, достаточно - только ревности ему сейчас не хватало.
За собственными переживаниями он и не подумал о том, что должна была чувстовать она после того, как, переспав с ней, он пропал и не ответил ни на один звонок. Что написать "люблю" после двух дней бесплодного ожидания для гордой Юли означало переступить через многое...
Угрюмый, пытаясь заглушить наступающие сразу с нескольких сторон мрачные и тоскливые мысли, Антон подходил к палатке. Внутри в это время звенела гитара, все дружно и самозабвенно пели песню про самолет, который заведен и дышит жаром и так далее. "Так пожелай мне нелетной погоды! Расскажи, как быстрее вернуться!" - довольно стройно, словно в колокол ударили, грянул припев. Вернуться... быстрее... эх, куда же мне теперь возвращаться?
Тут Антон увидел, что одновременно с ним к палатке подходит Ира. Маленькая и полная, да к тому же одетая в толстую пуховку, она была похожа на... что? Все сравнения выходили не особо лестными - то ли колобок, то ли хомячок... Но Антон все равно почувствовал к ней какую-то дружескую нежность. И плевать, кто как выглядит. Душа важнее... Ира тоже заметила его и спросила:
- Ну что, Антошка, дозвонился?
- Дозвонился... - угрюмо ответил Антон, не сумев совладать со своей интонацией.
- А что ты грустный такой? Дома что-то случилось?
- Да нет, слава богу, дома все живы...
- Ну, а что тогда? Я же вижу, ты с самого начала похода время от времени делаешься просто сам на себя не похож... С тобой такого раньше не бывало.
- А это... так заметно?
- Мне, во всяком случае, заметно.
И вдруг Антон почувствовал, что ему просто необходимо облегчить душу. Он еще никогда ни с кем не обсуждал проблемы своей личной жизни. То ли не хотелось походить на некоторых женщин или безвольных, на его взгляд, мужчин, которые готовы говорить об этом с кем угодно, то ли просто страшно было открываться, то ли не находилось в нужный момент того, кто бы выслушал... Черт с ним, попробую, подумал он. В конце концов, Иру он знает уже больше десяти лет, она к нему очень хорошо относится, и при этом, несмотря на всю свою разговорчивость, язык за зубами, когда надо, держать умеет...
- Ну ладно, тогда слушай... - с усилием произнес он, и потом, волнуясь и путаясь, кое-как изложил события последних месяцев. У Иры глаза вначале слегка округлились от удивления, но дальше она слушала внимательно и молча, не перебивая, что обычно было ей совсем несвойственно.
- Такая история, - закончил, наконец, Антон. - И не знаю я, что теперь делать... - это прозвучало даже чуть-чуть жалобно, ну да ладно.
- Ну... если честно, я бы на твоем месте не парилась. По-моему, тебе просто надо спокойно вернуться домой. Единственное, о чем тут можно вообще думать - это что тебе говорить Лене, если она что-то заподозрит. Я бы ничего не рассказывала. Как говорится, ложь во спасение. Вернее, молчание. Мало ли что, с кем не бывает. Мальчик ты большой... так что болезнь, надеюсь, никакую не подхватил... да не сердись, я любя... В общем, забудь и расслабься.
- Иришка, да ты не понимаешь, что ли? Как я теперь к Лене вернусь? Я же вообще не пойму, что я к ней теперь чувствую! Я раньше точно знал, что люблю ее... даже если мы ругались... а теперь, вот не знаю, ничего не чувствую. Все ушло. Даже странно от этого. Или страшно. Как я ей в глаза-то буду смотреть?
- Чувствую, чувствую! - передразнила его Ира. - Ты что, кисейная барышня? Знаю я вас, мужиков, где у вас там чувства. В каком месте сосредоточены...
- Да ладно - можно подумать, у женщин, все сильно по-другому.
- У женщин, понимаешь ли, еще есть такое чувство, как ответственность. Особенно за детей. Ты об этом подумал?
- Немного подумал... - мрачно ответил Антон. - Вот тут я вообще не знаю что делать. Но с другой стороны, ну предположим, что я даже вернусь. И что тогда - детям созерцать вечно мрачную рожу родителя, который не любит их мать? Ни с кем не разговаривает, хочет неизвестно чего...
- Опять-двадцать пять, любит-не любит! Да с чего ты вообще решил, что ты вот так Лену взял и разлюбил? Или, - Ира, видимо, решила переменить тактику - с чего ты взял, что ты без этой, как ее, Юли, теперь жить не можешь?
- Ну... меня к ней очень сильно тянет. Причем не чисто физически, а вот как-то... все вместе. То есть она мне и как женщина нравится, и, ну, не знаю, разговаривать с ней интересно, - Ира скептически усмехнулась, но Антон, распалившись, продолжал: - И вот - я сейчас вдруг, что называется, заново с ней ощутил себя мужчиной. Таким, не знаю, сильным, остроумным - в общем, настоящим. А не зачуханным программистом и родителем. Не могу я ее забыть, вспоминаю о ней все время! Причем я ведь помню, что вначале, полгода назад, этого не хотел, опасался, что затянет, ну и вот... затянуло. Ничего не могу с собой поделать. А вообще, - Антону надоело все время оправдываться, - разве кто-то может, что называется, своему сердцу приказывать? Кого любить, а кого нет?
- До некоторой степени можно. Особенно в нашем возрасте. И если понимать другого, - ответила Ира, и Антон вдруг вспомнил, что Юля говорила нечто очень похожее про собственного мужа. Почему-то раньше эта столь очевидная аналогия ему в голову не приходила...
В палатке тем временем допели очередную песню, потом возникла пауза, смех, и голос Андрея позвал изнутри:
- Антон, ну что, ты дозвонился?
- Дозвонился, все нормально!
- Ну отлично. Вы там на спирт вистуете? А то мы решили еще по тридцать грамм перед сном накатить.
- Да нет, спасибо, ребята, я пас.
- Я тоже, - сказала Ира.
- Ну ладно, как хотите...
- Так, вернемся к нашим баранам, - деловым тоном продолжала Ира. - Ну, допустим, ты в нее действительно влюбился без памяти. Но как насчет взаимности?
- Как это? - даже немного опешил Антон, забыв все то, что думал о Юле буквально несколько минут назад, после неудавшегося телефонного звонка. - По-моему, иначе ничего этого и быть не могло. Ну и... не знаю, эсэмэску она мне прислала в последний момент, даром что я после той ночи ни разу ей не позвонил даже. Написала, что любит. Да и вообще, все остальные ее слова...
- Слушай, Антон, а тебе не говорили раньше, что ты слишком серьезный?
- Говорили... да я сам знаю.
- Так вот, ты по-моему и слова других людей иногда слишком всерьез воспринимаешь. А они совершенно не обязательно вкладывают в них то же, что и ты. И вообще... кроме слов, есть дела. Я, знаешь, неверующая, но одну цитату из Библии помню. "Вера без дел мертва". Так что вот, смотри, есть такой совсем простой тест. Сейчас вспомню, что там было... - Ира на минуту наморщила лоб. - Вроде вспомнила. Только честно отвечай. Готов?
- Ну, готов...
- У тебя день рождения был несколько месяцев назад. Она тебя поздравила?
- Да... то есть нет.. в общем, поздравила, но с опозданием дней на десять. Что-то у нее прямо в тот день не сложилась, а потом она улетела кататься на горных лыжах, по е-мэйлу оттуда написать не могла, а телефона моего у нее не было... - Антон вдруг сам почувствовал, что все это звучит как-то неубедительно. - Но она потом долго извинялась, вообще очень нежно себя вела, - добавил он, словно оправдываясь.
- Понятно. Второй вопрос. Она тебе когда-нибудь что-нибудь дарила?
- Нет... - с некоторым недоумением ответил Антон. - Вообще-то никогда.
Тут он вспомнил, что Лена довольно часто дарила ему всякие мелочи. То рубашку, то ремень, то бумажник. Антон вообще-то ко всему этому барахлу относился равнодушно, но он видел, что Лена явно вкладывает в эти подарки больший смысл, чем просто покупка ему какой-то вещи. Поэтому он старался показать, как мог, что оценил ее дар. А вот Юля... н-да. Тут было даже наоборот. В прежние времена он ей что-то иногда дарил, она ему - никогда. Хотя тогда это его не очень заботило. А в нынешние... Помнится, когда-то осенью она ему рассказывала, какие замечательные аудиокнижки слушает у себя в машине. Антон заинтересовался и попросил прислать копию одной или двух - в Америке этой русской продукции было мало, и продавали ее втридорога. Юля ответила, что без вопросов. Антон нашел в интернете какой-то сайт, через который можно было перекачать хоть целую александрийскую библиотеку, прислал Юле его адрес, потом еще пару раз напоминал ей... и все так как-то и заглохло. Тогда он, помнится, немного обиделся, но потом забыл за другими делами. А сейчас как-то некстати всплыло...
- Так... Ну и такой еще вопрос. Прямо скажем, интимный, так что отвечать или нет, на твое усмотрение. У тебя как было... в смысле секса? С одной и с другой?
- Ну... даже не знаю, что и ответить. Ладно, рассказывать, так уж все... просто тут ситуация такая... запутанная. Ну, с Леной-то никогда никаких проблем в этом смысле не было. Скорее наоборот. В последнее время, такое впечатление, ей этого даже больше хотелось, чем мне. А мне, похоже, приелось немного. А вот с Юлей... не знаю, как объяснить... одним словом, раньше, давно, было... никак. Ей, я так понимаю, со мной не хотелось. Черт его знает почему. Но вот когда мы, так сказать, возобновили знакомство - тут я, знаешь, почувствовал разницу. Не знаю, как описать... но, в общем, давно я такого не испытывал.
- Понятно... Ну, в общем, так. Два из трех ответов точно не в твою пользу. Если женщина тебя действительно любит, она всегда - всегда - помнит всякие твои знаменательные даты. Это, знаешь, мужчины могут про них иногда забывать, а женщины - никогда. У них память по-другому устроена. Так что если уж забыла, или там "не сложилось" - значит, ты, мой дорогой, при всех своих достоинствах, в ее сознании занимаешь мало места... Теперь второе. Женщина, которой ты действительно нужен, обычно просто не может удержаться и не сделать тебе какой-нибудь подарок. Что-то маленькое, безделушку какую-нибудь, хоть собачку плюшевую... но обязательно подарить. Может, это инстинктивное стремление, что-то вроде желания место застолбить. Но это факт. Вот насчет последнего...
- Насчет последнего я вам могу дать квалифицированную консультацию, - неожиданно раздался голос сзади. Антон и Ира, вздрогнув, обернулись. Около выхода из палатки стоял Сергей. По-видимому, он вылез какое-то время назад и слушал, о чем они говорили.
- Серега! - укоризненно воскликнула Ира. - Как не стыдно подслушивать!
- Стыдно, - с обезоруживающей, слегка пьяной (или наигранно пьяной) улыбкой согласился Сергей. - Но у меня в нетрезвом виде все реакции замедляются. Я пока понял, что у вас интимная беседа, уже все и подслушал... Но, обратите внимание, на моем месте мог бы быть кто-то другой. И он мог бы это все неправильно истолковать. Слышимость тут хорошая, так что я вообще удивляюсь, как это вся палатка еще не в курсе ваших проблем... Давайте отойдем немного.
Антон, решив, что терять уже нечего, молча сделал несколько шагов в сторону. Остальные последовали за ним.
- Так вот. Я, господа, лишь хочу объяснить свое видение проблемы, - Серега вдруг начал выражаться чрезвычайно вычурно. Было похоже, что он сильно волнуется и пытается это скрыть, прикидываясь более пьяным, чем на самом деле. Антон еще никогда такого не видел. - Мне кажется, что Антон тут слегка запутался. Он долго жил с одной женщиной. Это, как мне известно по собственному опыту, может, э, немного утомить. И вот ему теперь попалась другая, и, видимо, довольно симпатичная. Организм отреагировал на нее так, как и должен реагировать организм нормального джентльмена. Ээ.. мужика. То есть возбудился. Возбуждение после долгого, в некотором смысле, воздержания, бывает весьма сильным. А Антон, ввиду уже отмеченной предыдущим оратором серьезности... ой, как это я такое выговорил... одним словом, он принимает простое возбуждение за нечто большее. И готов уже дров наломать. Я, господа, несогласен с такой постановкой вопроса! - Серега даже потряс в воздухе пальцем в теплой перчатке. - И считаю, что если человеку захотелось разнообразия в сексе, совершенно не стоит ради этого все бросать. Это твоя семья, и ты за нее отвечаешь, - последнюю фразу он вдруг произнес другим, трезвым и очень серьезным голосом. Антон слушал его странный монолог, разинув рот.
- Но с другой стороны, господа, - продолжал он, переходя опять на прежний нарочито-развязный тон, - я вполне могу понять это самое, как бы сказать... утомление от моногамности, вот. И я хочу вам сказать, что это как бы излечивается довольно простым методом... хотя он и требует некоторых расходов. Но не то чтоб очень больших. Так вот, не знаю, как там у вас в Америке, а у нас теперь полно самых разных заведений, в которых молодые и красивые девушки успешно исцеляют всякие такие закидоны. Пробыв некоторое время в их обществе, вы возвращаетесь домой отдохнувшим, просветленным, с зарядом новых сил и интереса к собственной супруге... и при этом не наносите никому никакого вреда. Главное, рецепт-то такой же древний, как человечество, вот только вечно на него смотрят как-то не так... Короче, Антон - сходишь туда, поймешь, какие есть на свете девочки, и враз про свою эту… роковую женщину забудешь, - последнюю фразу Серега опять произнес безо всякого кривляния, как врач, прописывающий лечебную процедуру.
Антон окончательно обалдел. От своего молчаливо-надежного друга он менее всего ожидал услышать такие откровения, притом с подведенным под них философским базисом. Серега вообще был довольно закрытым и никогда ничего не рассказывал о своей личной жизни. Женился он сравнительно поздно, когда Антон уже был в Америке; его жену, кстати довольно красивую, Антон мельком видел всего раз или два… и тут вдруг такое. Ира тоже не разделила энтузиазма новоявленного адепта платной любви:
- Фу! - воскликнула она. - Ну, Серега, ты даешь! Чтобы ты по проституткам шлялся...
- А что, было бы лучше, если бы я в один прекрасный день вот так, как Антон, с катушек слетел? - спокойно ответил Сергей. - Кроме того, я не так уж часто и шляюсь, и даже, в общем, не совсем по проституткам. Я после некоторого анализа рынка остановился на так называемых стриптиз-клубах...
Тут в разговор вмешался Антон, решивший пока не спорить о принципах:
- Ну, если уж на эту тему говорить... Я в такие заведения из интереса заходил пару раз. Один раз в Америке, а другой раз в Чехии, в Праге, когда в командировке был. Во втором случае это, правда, оказался не столько стриптиз, сколько бордель... Но, короче, и там и там - это же был какой-то ужас! Там у каждой, такое впечатление, одно на уме - как бы с клиента денег побольше слупить. Пристают постоянно, но все их улыбки, все насквозь фальшивое. Какое тут расслабление и просветление - я оттуда еле ноги унес!
Серега отвечал с прежней непробиваемой уверенностью:
- А ты, наверное, не в то место сунулся. Надо было выбирать тщательнее, отчеты почитать... Как у нас в туризме. Ну и навык какой-никакой требуется... Потом, это ты про заграницу говоришь. А ты не знаешь что ли, что русские женщины - самые душевные в мире? В том числе и те, которые работают в этих самых клубах. Нет, я серьезно. Конечно, у нас тоже и места разные попадаются, и девицы... Таких "цифр", как их называют, у которых одни бабки на уме, в принципе, вагон. Но есть и очень, очень неплохие девушки. При некотором опыте их легко отличить. И потом, они вообще-то не обязаны с тобой, извиняюсь, трахаться. Они могут согласиться, а могут нет. Или могут согласиться не на секс, а только на нечто промежуточное. Как, впрочем, и ты. Мне вот в последнее время обычно хватает просто, как это называется, слово такое есть забавное... да, петтинга. Насколько оба понравитесь друг другу, как договоритесь... в общем, простор для творчества.
- Все равно это как-то не по мне. Любовь за деньги... вот так, как не знаю, в парную по субботам ходить... Да и вообще - при чем тут моя ситуация?
- Повторяю: притом, что, по-моему - извини меня, пожалуйста - ты сейчас путаешь чувства и секс. И если твою тягу к разнообразию в сексе удовлетворить другим способом, то быстро станет ясно, что твои настоящие чувства там же, где и раньше.
А насчет денег - ну да, товаро-денежные отношения, и слава богу. И только с правильными особами, которые тоже это дело любят. В конце концов, тебя же не смущает, что за билет на концерт, чтобы там оторваться, ты выкладываешь свои кровные? Артистам тоже жить надо, и мне за искусство заплатить не жалко! А мои чувства и забота полностью остаются жене и детям.
- Сравнение некорректное, - не выдержала Ира. - Сцена - это одно, а тут ведь отношения между двумя людьми. И потом - ты подумал, что спрос со стороны таких, как ты, он и предложение стимулирует? Ты бы хотел, чтобы твоя дочь занялась таким ремеслом?
- Нет, не хотел бы, - посерьезнел Сергей. - И постараюсь сделать все, от меня зависящее, чтобы не занялась. Но мне вообще-то кажется, что дело не только в спросе, но еще в элементарной экономической ситуации. Сейчас просто избыток предложения. Работают-то в основном приезжие. Из Украины, Молдавии, Средней Азии... оттуда, где денег мало. Москвичкам это уже неинтересно, невыгодно. Если в других местах ситуация тоже исправится, то, боюсь я, останутся в этой профессии в основном уродливые тетки, которые больше ничего делать все равно не научились, да приезжие из далекой Африки. В Европе, говорят, уже так. Не знаю, что тогда и делать буду...
Наступила пауза. Антон и Ира переваривали услышанные откровения и чувствовали какое-то внутреннее несогласие с Серегой, но не знали, что возразить. В конце концов Антон собрался было сказать нечто вроде "ну, ты всегда умел лучше всех владеть собой. Или у тебя в голове секс и чувства полностью отделены друг от друга. Но я - не такой". Он уже открыл рот, но его опередила Ира:
- Ребята, - с женской непосредственностью сказала она. - А у вас какое-то сюрное ощущение не возникает от этого всего? Стоим мы тут по колено в снегу, посреди тайги, на морозе, в пуховках, в чунях - и обсуждаем темы, как, я не знаю, в фильме "Секс в большом городе"! В жизни не думала, что такое может случиться!
Сергей усмехнулся. Антон, хоть ему по-прежнему было не особенно весело, тоже улыбнулся.
- Да уж... - сказал Серега. - Стоило воссоединиться после такого перерыва, и сразу масса новых тем для разговоров...
Но тут из палатки послышался недовольный голос Андрея:
- Эй, граждане, вы там долго еще трепаться будете? Отбой уже пять минут как наступил. И завтра у нас, кстати, не самый легкий перевал.
- Идем, идем! - крикнула в ответ Ира. - В общем, Антошка, - повернулась она к нему, - ты подумай как следует. Хочешь, еще потом поговорим. Но, как видишь, у нас с Серегой мнение довольно схожее. Решать, конечно, тебе, но ты... постарайся объективно взглянуть на ситуацию.
- Спасибо, ребята, - искренне сказал Антон. У него и вправду как будто прояснилось в голове после этого разговора. Или ему сейчас так казалось. - Я подумаю. Я правда постараюсь все взвесить...
Но когда он заснул, ему приснилась Юля. Во сне он засмеялся от счастья, протянул к ней руки, обнял ее, почувствовал тепло ее тела, все его изгибы - и не было в мире для него ничего лучше и желаннее...
* * *
До конца похода оставалось всего несколько дней, когда они подошли под последний и самый серьезный перевал. Он носил странное название РКТ-2. Никто не знал, что это означает. Загадочные буквы поселяли в душе легкое почтение, вызывая ассоциации у одних с каким-то оружием (РПГ, БМП и прочее), у других со второй в мире по высоте и первой по числу жертв вершиной К-2 в горах Каракорума. А когда они наконец увидели этот перевал, почтения сразу прибавилось.
Мощная стена Талаканского хребта, возносящаяся над подперевальным цирком больше чем на пятьсот метров и сверху утыканная заостренными скальными зубьями, в этом месте не имела сильных понижений. Перевал представлял собой лишь небольшую дыру в гребне, словно один или два зуба выпали из челюсти. Судя по нескольким найденным перед походом описаниям, другие поднимались туда по длинному и неширокому кулуару. Он был полностью завален снегом. И снег, как назло, шел весь день накануне. Когда утром они подошли под перевал, то все, не сговариваясь, вспомнили слова спасателя, напутствовавшего их. "Не поднимайтесь по всяким желобам..." Этот кулуар и был тот самый желоб. И он был куда страшнее того лавиноопасного склончика, который Антон не без страха преодолел на пятый день похода. Если бы лавина сошла здесь, она бы похоронила всю группу.
Оставалось одно - не лезть в опасный кулуар, а подниматься по ребру, правее. На ребре, как было отсюда видно, там и здесь торчали камни. Значит, снега на нем было мало, и лавины не грозили. Вело оно вдоль кулуара почти к самому перевалу, что тоже было хорошо. Вот только местами крутовато оно отсюда казалось, скалы там были в паре мест... но очень трудно все правильно оценить, когда смотришь на гору "в лоб". Крутизна тогда кажется гораздо больше, чем на самом деле.
Какое-то время они сидели, глядели вверх и совещались. Погода была солнечная и безветренная - для восхождения идеально. Перевал явно стоил того, чтобы на него залезть, а запасной вариант, попроще, был отсюда далеко. Подъем по ребру им, уже освоившимся в этих горах, казался вполне проходимым. На крайний случай в запасе была веревка, которую можно было повесить для страховки, если бы попался особо крутой участок. И они решились.
Подойдя поближе к подъему, где снег, благодаря стараниям солнца и ветра, из мягкого и глубокого сделался тонким и спрессованным, они сняли лыжи, заткнули их в рюкзаки и пешком цепочкой пошли вверх. Уже минут через двадцать стало ясно, что просто в ботинках тут идти опасно. Слишком скользко. Опять остановились, достали из рюкзаков кошки, надели и вновь двинулись на подъем.
В кошках идти можно было уверенно. Даже когда подъем сделался круче, а склоны по сторонам широкой и плоской спины подъемного ребра превратились почти в обрывы, Антон не особенно забеспокоился. Правда, он жалел, что в руках были только лыжные палки. Если упадешь и заскользишь вниз, они тут едва ли помогут. Вот ледоруб спасет везде - но, по соображениям экономии веса, ледоруб у них в группе был лишь один, на маловероятный случай, если бы понадобилось провешивать и закреплять на нем веревку. Так что если бы кто-нибудь оступился и полетел, то был некоторый риск пострадать. Но в опытной группе вероятность подобных нелепых происшествий очень мала. Куда страшнее было бы попасть под лавину в кулуаре...
Время шло. Подперевальный цирк был уже глубоко внизу. Полуденное солнце заливало ярким светом окрестные бело-синие горы, испещренные черными точками камней, соседние хребты и далекий лес. На голубом небе не было ни облачка, ветра тоже не было, мороз слабый, кошки при каждом шаге уверенно вгрызались в лед и снег, и лишь иногда под ними скрипели камешки. Все им благоприятствовало, и Антон, иногда задирая голову, с удовольствием видел, что гребень хребта хоть и медленно, но приближается.
Путь неожиданно преградил скальный выход, похожий на бастион, слишком крутой, чтобы на него лезть в лоб. Кажется, это его они увидели снизу, и он тогда заставил их немного усомниться в простоте подъема. К счастью, скалы можно было обойти слева - поперек склона, или траверсом, как говорят в альпинизме. Дальше за скалами был опять не очень крутой подъем по снегу.
Андрей, который шел первым, помедлил, а затем осторожно двинулся вперед, траверсируя склон. Метрах в пятидесяти ниже этот склон заканчивался обрывом. Антон глянул туда один раз, не обрадовался и решил больше не смотреть. Вслед за Андреем прошло еще двое, а затем и Антон, для страховки взяв обе лыжные палки наперевес, остриями к склону, пошел по их следу.
Один шаг, другой, третий... Все шло нормально. Еще несколько шагов... Правая ступня вдруг ощутила какое-то странное покачивание, и послышался вроде бы негромкий хруст. Антон, не успев сообразить, что что-то не так, сделал шаг левой, перенеся весь вес на правую ногу, и...
Все дальнейшее произошло очень быстро. Треснуло погромче, и Антон вдруг почувствовал, что нога потеряла опору. Не успев ничего сделать, он совершил в воздухе нелепый пируэт и упал, больно ударившись. В следующий момент он уже скользил на животе вниз по склону, все быстрее и быстрее.
Это было страшно, этого никогда с ним раньше не случалось, но в долю секунды ему стало ясно, что надо бороться, во чтобы то ни стало задержаться, остановиться - иначе он побъется о камни или долетит до того обрыва внизу, а что там за ним... Палки он, к счастью, из рук не выпустил, и теперь попытался, повернув их вертикально, зацепиться остриями за снег, как якорем. Но снег был больше похож на лед, концы палок никогда не были особенно острыми, и, самое главное, не удавалось надавить на них так, чтобы они действительно начали тормозить. Тяжелый рюкзак беспощадно прижимал Антона сверху, не давая приподняться и навалиться на палки всем весом. Наконец ему все-таки удалось подтянуть их к себе, почти к самой голове, и сверхъестественным усилием, приподнявшись на локтях и коленях, нажать сверху. Из-под концов палок прямо ему в лицо брызнули фонтанчики снежной крошки, скорость вроде бы начала падать... но тут его правая нога с разгона ударилась о камень, и от дикой боли в голени Антон на секунду потерял контроль над собой. Когда он очнулся, оказалось, что он уже не тормозит и летит все быстрее. С каким-то странным звуком, смесью стона и рычания, он опять подтянул руки к себе, опять острия палок заскрипели, по льду и мелким камешкам... но в следующую секунду другой камень, покрупнее, зацепил Антона, ударив куда-то под ребро и в солнечное сплетение и перевернув набок. От этого удара дыхание сбилось, в глазах потемнело, и он, как боксер в нокауте, на несколько секунд лишился сознания...
* * *
Семь лет назад, весной, Юрий Барашев, старший товарищ Антона, спускался с двумя друзьями с вершины Эльбруса. Он шел по снегу без кошек и из-за того, что внимание притупилось от кислородного голодания, не заметил, как снег перешел в лед. По льду Юра успел сделать всего один шаг, а затем поскользнулся, упал и полетел вниз. Метров через сорок он угодил в камень и остановился, сломав ногу. Отделался в итоге внушительной суммой за операцию и несколькими титановыми болтами в костях.
Через два года после этого, зимой, на Приполярном Урале, на подъеме на вершину Манарага, другой общий знакомый, Михаил Разуваев, который шел в кошках и с лыжными палками, оступился и заскользил вниз. Врезался в камни, ничего не сломал, но получил многочисленные ушибы, и, главное, сильно ударился головой. Через два дня его эвакуировали вертолетом в город Печора. Похоже, у них в группе были не самые лучшие отношения, и в больнице с ним никто не остался. Ехать выручать его пришлось Вадиму и Ире. Условия в больнице оказались такими, что к моменту их приезда Миша, пребывавший из-за травмы головы в полубреду-полубеспамятстве, едва не загнулся от элементарного отсутствия ухода. Отмывать, откармливать и выхаживать его им пришлось почти неделю, и еще месяц после этого он лежал в больнице в Москве.
И в том же году, в начале сентября, на Кавказе, в самом конце сложного, почти в месяц длиной похода, связка-двойка, в которой был парень по имени Коля Погодин, спустилась в конце дня со скал на ледник. Он был некрутой, но метров через пятьдесят был резкий перегиб, фактически обрыв в пропасть. Коля, не сказав напарнику, выстегнул связывавшую их веревку, видимо, решив, что все сложности уже позади. Ледоруб он достать не успел. Дальше никто ничего толком не понял - просто увидели, что Коля упал и заскользил вниз. Напарник автоматически бросился на свой ледоруб, чтобы затормозить связку - но что толку, веревка болталась свободно... Упавший исчез за перегибом. Через несколько часов группа сумела спуститься к нему. Вернее, к его телу. Сделать уже ничего было нельзя. И даже поднять его наверх из-за неожиданно начавшейся затяжной осенней метели им не удалось. Это смогли сделать только следующей весной...
* * *
В красно-коричневом тумане шевелились темные тени. Потом послышались звуки. Как будто вдали кто-то кричал. Несколько голосов. Антон почувствовал, что нога и весь левый бок страшно болят. Он лежал как раз на этом боку. Щеку тоже саднило, она была липкая и теплая, а под ней был холодный снег. В общем, было жутко плохо и неудобно. Антон пошевелился, пытаясь распрямить согнутую ногу...
- Антон, не двигайся! НЕ ДВИГАЙСЯ, ТВОЮ МАТЬ!!! - раздался сверху панический крик сразу в несколько глоток. - А то сорвешься!!! Мы сейчас к тебе спустимся с веревкой, только не шевелись!
Антон окончательно пришел в себя. Он понял, что все-таки за что-то зацепился. Непонятно как, может какими-то деталями лыжи, которая была засунута сбоку в рюкзак. Под телом никакой надежной опоры не чувствовалось, лишь неудобно согнутая нога во что-то упиралась. Судя по крикам сверху, положение его было очень опасным. А сделать он ничего не мог. Сердце заколотилось, как бешеное, бок жутко болел, безумно хотелось перевернуться на живот, но делать этого ни в коем случае было нельзя...
Потекли секунды ожидания, боли, страха и надежды. Сознание теперь работало четко. Он сообразил, что что-то сломалось в правой кошке, она соскочила с ноги, и из-за этого он упал. Он слышал о чем-то подобном с такими же старыми кошками. Вспомнить бы заранее - купил бы новые, самые лучшие, денег бы не пожалел...
Затем он стал лихорадочно думать о том, можно ли что-то сделать. Но любые действия означали движение, а он теперь даже головой двинуть боялся. Наверху ребята о чем-то быстро переговаривались, и мимо Антона по искрящемуся под солнцем льду время от времени скатывались маленькие камешки и комки снега. Видно, они там ждали тех, у кого ледоруб и веревка, а потом возились, закрепляя ее. Время текло нестерпимо медленно. Ох, как же тут фигово...
Мысль рывком переключились на Лену и детей. И тут случилось неожиданное. То ли из-за короткой потери сознания, то ли под влиянием всего, что он сейчас переживал, но оказалось, что он думает о них совсем не так, как две недели назад.
Он понял, что страшно боится не только за себя, но и за них. С поразительной, фотографической резкостью он увидел и осознал, что если с ним сейчас случится непоправимое, то им будет от этого хуже всех в мире. И в первую очередь - ей. Детская психика пластична, а вот она... она взрослая, она уже не изменится, и она единственная женщина, которая по-настоящему любит его. Всегда любила. Несмотря на семейные ссоры, несмотря на заедающую повседневную жизнь - в ее чувствах он всегда был уверен. Ее душа, он знал, всегда принадлежала ему одному.
А с его собственной душой, получается, недавно что-то случилось. Поломка, как с этой чертовой кошкой. Трещина в металле. Он, Антон, оказался ненадежным. И вот этот мир, мир суровых, холодных гор, оценивающий людей по своим вечным законам, где выше надежности нет ничего, потому что от надежности каждого зависит жизнь всех - этот мир был оскорблен. И отплатил за оскорбление.
Эти странные, неожиданные мысли короткими вспышками проносились в его потрясенном сознании. В другое время и в другом месте они показались бы бредом. Но здесь и сейчас... За обычной реальностью, за мертвыми камнями и снегом словно забрезжил какой-то иной свет. И словно бы кто-то с прицельным вниманием сейчас наблюдал оттуда, из-за призрачной завесы, и думал, что делать с единственным камнем, удерживающим распластанного на склоне горы человека...
* * *
Антон никогда не мог определенно ответить на вопрос, верит ли он в Бога. Он иногда смутно чувствовал или хотел чувствовать, что в жизни как будто бы есть что-то, какая-то сила, которая выше людей с их обычной суетой. Без отблеска которой они лишь стадо технически продвинутых обезьян. Его очень трогала история Иисуса Христа, и ему, пожалуй, хотелось верить, что и на самом деле все было так, как описано в Евангелиях. Но, зная по опыту, как могут перевирать и приукрашивать даже недавние, ничтожные и всем известные события, он подозревал, что между тем, что действительно произошло в древней Иудее две тысячи лет назад, и многократно переписанными текстами из Библии - скорее всего, мало общего. Его рациональный ум противился тому, чтобы поверить в нечто, принципиально не подлежащее проверке.
Но в горах, где человек внезапно понимает, как он мал и слаб перед лицом могучих первобытных сил - высоты, холода, расстояний - и где в то же время его захватывает, покоряет красота и величие окружающего мира, заставляя возвращаться опять и опять - верить в присутствие чего-то высшего начинают многие. Это, впрочем, больше похоже на языческие обряды или простое суеверие, желание подстраховаться и задобрить могущественных горных духов - все эти тосты за Мать-Моржиху и прочее.
И сейчас, когда Антон, лежа на холодном льду и рискуя в любой момент соскользнуть вниз, в смертельном страхе молился всему, чему мог, вряд ли можно было сказать, что он истинно уверовал. Но то, что он молился не столько о себе, о спасении собственной шкуры, сколько о тех, кто его любил и кто ему доверял - о спасении души - возможно, решило его судьбу. Тот, кто наблюдал из-за призрачной завесы, не сделал последнего, смертельного движения...
* * *
Заскрипели, приближаясь, поспешные шаги. Скосив глаза, Антон увидел, что это Андрей. Он держался за веревку, закрепленную где-то выше. Андрей остановился рядом, быстро завязал на на веревке узел, встегнул туда карабин и осторожно застегнул этот же карабин на лямке Антонова рюкзака. Затем он протянул ему свободный конец веревки. Антон кое-как намотал его на руку.
- Ты сам встать можешь? - спросил Андрей ненатурально спокойным голосом.
- Попробую... - прохрипел Антон.
Он осторожно перевалился на живот... и сразу же соскользнул вниз. Веревка натянулась под его весом. Антон запоздало облился холодным потом при мысли, что было бы, если... Но веревка держала крепко. Бок продолжал сильно болеть... ребро он сломал, что ли? Черт с ним, вот что у него там с ногами… ушиб на правой жутко болит, да и другую как будто сапогами топтали… но вроде хотя бы двигаются.
Все-таки самому встать с рюкзаком ему не удалось. Сверху спустилось еще двое. Совместными усилиями они освободили Антона от рюкзака, и он, наконец, кое-как сумел подняться. Действительно, ноги-руки были целы. Хвала Матери-Моржихе, господу Богу и всем, кому только можно… Держась за веревку, поддерживаемый с двух сторон, хромая и иногда непроизвольно постанывая, он начал взбираться наверх.
Когда, после нескольких перевешиваний веревки, они наконец добрались до сравнительно безопасного места и напряжение спало, всех словно прорвало. Ребята заговорили одновременно, перебивая друг друга. Ира, едва сдерживая слезы, прижалась к нему. Потом, увидев, что лицо у Антона местами ободрано, она принялась хлопотать над ним, заклеивая наиболее крупные ссадины. Остальные наперебой обсуждали, как Антон кувыркнулся и летел. Его хвалили за то, что он все-таки сумел хоть как-то затормозиться. Не сделай он этого - почти наверняка не застрял бы в камнях. Артем нашел сломанную антонову кошку и уже успел в первом приближении ее починить. "Никогда такого не видел..." - несколько раз с удивлением повторил он, глядя на треснувшую стальную скобу толщиной в несколько миллиметров. Антон вдруг вспомнил про прицельные камнепады на Алтае. Такого тоже раньше никто не видел...
Он испытывал странную смесь ощущений. Избитое тело сильно болело - в другое время он с такими ушибами мог бы только лежать без движения, но тут надо было держаться, и это было мучительно трудно. Еще ему было неудобно, что он подвел остальных. Был бы внимательнее - успел бы сообразить, не сделать последнего шага, и не было бы падения и всего, что за ним последовало. Но с другой стороны, было невероятное облегчение человека, вернувшегося почти с того света. И было еще одно, не забытое... похоже, и в другом смысле он тоже вернулся оттуда, откуда редко возвращаются. Он почему-то боялся об этом подумать более четко, да и не до того сейчас было... но время от времени он словно слышал какой-то спокойный голос внутри, который повторял: вернулся. Молодец, вернулся. И от этого неизвестно почему тоже было гигантское облегчение.
Надо было спуститься обратно - ни о каком перевале сегодня уже нельзя было думать. Антонов рюкзак почти полностью разгрузили, но он все равно был не уверен, что сумеет пройти всю дорогу вниз. Когда он поднялся с камня, на котором сидел, то еле-еле смог сделать первые несколько шагов - так болели и дрожали побитые ноги. Серега и Артем поспешно взяли его под руки. К счастью, идти вниз с легким рюкзаком было куда легче, чем вверх. Постепенно он кое-как разошелся, так что помощь ребят уже почти не требовалась. В несколько переходов они дошли до подножия перевала. Часть группы в это время уже ушла вперед, до первых деревьев, ставить палатку. Идти по пробитой лыжне было сначала тоже легко. Но потом спуск пошел крутыми серпантинами, и приходилось то и дело переступать боком и разворачиваться. Эти приседания и повороты, без которых невозможно было обойтись и которые за него никто не смог бы проделать, окончательно доконали Антона. Пару раз он падал в глубокий снег и с трудом поднимался. Еле-еле, качаясь, как пьяный, и мало что соображая, он дошел до палатки, вполз внутрь и повалился, обессиленный болью и усталостью...
Эпилог
Над горами Полярного Урала бушевала пурга.
Антон смотрел на свирепую поземку, вылизывающую отполированный до блеска снег, треплющую торчащие из него редкие чахлые кустики, и размышлял, переменится сегодня погода или нет. Смотреть на буйство стихии из-за окна было приятно. Вчера днем, когда пурга только началась, они очень удачно успели дойти до единственного на сотни километров вокруг деревянного домика, стоявшего на берегу замерзшего озера. Летом в нем жили какие-то егеря, а зимой он пустовал, но, по неписаному закону Севера и вообще всех ненаселенных мест, не запирался. Он был всем известен, и ни одна группа из немногих проходящих здесь зимой не отказывала себе в удовольствии переночевать в нем.
Вечер и ночь, проведенные в тепле, у натопленной печки, заметно прибавили всем настроения, и теперь хотелось лишь того, чтобы погода скорее исправилась и позволила продолжить подвиги. Следующая цель для оных - гора с замысловатым названием Харнаурды-кеу, в переводе "Гора бегущего оленя" - высилась в полутора километрах, на той стороне озера. Действительно, чуть-чуть похожа на оленя - длинная покатая спина, а потом крутой подъем шеи, завершающийся острым пиком. Перепад высоты - больше километра. Кабы не погода, они бы уже сейчас на нее выходили...
Сзади неслышно появилась Иришка. Проснулась уже. А остальные спят.
- Ну что, командир? - спросила она. Похоже, что ей нравилось это обращение. Антону оно втайне нравилось тоже, хотя вначале он долго сопротивлялся выдвижению себя на самую хлопотную и ответственную должность. Но Серега и другие опытные ребята не пошли, и из всей их группы желающих участвовать в походе, достаточный опыт путешествий по Полярному Уралу оказался только у него. И надо было либо соглашаться, либо бросать эту затею.
- Да ничего. Пурга, как вчера. Хотя нет, смотри, - Антон почти прижался носом к стеклу, стараясь высмотреть то, что было сбоку. - Вон там, откуда дует, на западе, какие-то просветы на небе появляются. И ветер вроде уже послабее. Может, все-таки кончится она сегодня.
- Мало мы вчера за Мать-Моржиху выпили, - с видом эксперта заявила Ира.
- Надо же меру знать. А то упились бы, а потом с похмелья на гору лезть... годы наши уже не те.
- Да ладно тебе - годы, годы... - Ира помолчала, о чем-то задумавшись, а затем вдруг оживилась и с хитроватой улыбкой посмотрела на Антона.
- Слушай! - сказала она. - Ты же мне так и не рассказал, чем у вас с Леной год назад дело кончилась. Я так тебя поняла, что ты эту, как ее... в общем, девушку тогда из головы выкинул. Но потом ты уехал почти сразу, а когда я тебе по е-мэйлу намекала, так ничего про это и не написал...
- До чего же вы, женщины, любопытные, - с некоторым неудовольствием сказал Антон.
- Нет уж, давай, колись. А то когда плохо, все за сочувствием бегут. А когда хорошо, так никакой информации не допросишься.
- Ой, Иришка... Оно, может, сейчас и хорошо, да только вспоминать, что было в промежутке, ужасно неохота...
- Да ладно. Никто же не умер, насколько я вижу. И даже не развелся.
- Это верно... Хотя насчет развода... я в какой-то момент реально испугался, как бы до этого не дошло.
- Не поняла... ты же вроде как со всеми своими тараканами разобрался - тогда какие проблемы?
- Да я-то разобрался. Это Лена потом...
- Ты ей что, рассказал? - на лице Иры отразилось неподдельное изумление.
- Да понимаешь... надо было либо долго врать и выкручиваться, либо... А ты мою излишнюю серьезность и честность знаешь.
В общем, ладно, если тебе так интересно, давай я по порядку попробую вспомнить...
И Антон, как тогда, год назад, в сибирской тайге, сначала превозмогая себя, а потом ощущая неожиданное облегчение, стал рассказывать.
- Значит, приехали мы с вами тогда в Москву. Я Ленке сразу позвонил. И знаешь, когда я опять оказался... по эту сторону - я вдруг очень испугался, как мы с ней теперь будем... как она со мной будет себя вести. В свете того, как мы с ней поговорили до этого, перед самым походом. Просто как чужие...
И действительно, вначале как-то очень странно было. Она мне спокойно так сказала "алло", потом таким же равнодушно-никаким голосом что-то про поход спросила... Мне по мере продолжения разговора прямо страшно стало - это моя Лена или кто? Это она притворяется или по-настоящему? В общем, еще какое-то время мы так оба играли в незнакомых людей, и я чувствую - просто какая-то стена между нами вырастает. Ужас... И тут вспомнил я, как лежал тогда на льду, зацепившись неизвестно за что, о чем успел передумать... и прямо как будто головой с разгона в эту стену. - Ленка! - говорю. А у самого прямо слезы подступают. - Я тебя люблю! Я это недавно очень хорошо понял! Вот только, знаешь, это понимание в меня вступило заодно с кое-какими... повреждениями в организме. Но это ничего, все зарастет, ты не пугайся... В общем, какой-то бред несу, но чувствую, что, слава богу, контакт восстанавливается. Она начала спрашивать, как и что - ну, я постарался краски не сгущать. Объяснил, что кошка сломалась на подъеме, упал, немножко об камни стукнулся... хромаю теперь слегка из-за растяжения связки...
- Н-да, представляю, что было, когда она потом твои синяки на весь бок увидела...
- Да уж. Но это было потом. А в тот момент... когда до нее дошло, что дело все-таки посерьезнее всяких эпизодов вроде стертых пяток... Она вдруг говорит - слушай, а это не вот тогда-то было? И называет день. Вернее, ночь. Я говорю - подожди, дай сейчас с разницей во времени разберусь... Начинаю соображать - и вправду, похоже, совпадает. У нас был день, а у нее в Америке ночь, только вчерашнего числа. Мне почему-то боязно стало. И я спрашиваю - а откуда ты знаешь? Да, говорит, так... В общем, какое-то время отнекивалась, но я все никак не отстаю. Ладно, говорит - только скажи, что это все не так было на самом деле. Одним словом, говорит - легла я спать, и только заснула, как вдруг приснился мне неожиданно кошмар. Про тебя. Такое, что сразу забыть хочется. Проснулась, а ужас не проходит. И, в общем, стала я как-то мысленно и себя, и тебя уговаривать, что все на самом деле хорошо, что это только сон, что все нормально... Не знаю, говорит, сколько это длилось, пока наконец не отпустил этот страх, и я как-то заснула. Потом, на следующий день, несколько раз твоей маме звонила, пока не узнала, что вы вышли на связь и у вас все в порядке...
- Да, Андрей ведь тогда родственникам не стал ничего передавать, чтобы не пугать понапрасну. Мы-то видели, что ты идти можешь, да к тому же до финиша оставалось всего ничего. А они бы там все с ума посходили.
- Это точно. В общем, я Ленку уверил, что ничего такого особенно ужасного не произошло - ну упал, ну об камень ударился. Дескать, редко, но бывает. А сам в это время думал... ну, неважно. Тут много чего можно подумать.
И как-то все остальное на фоне этих эпохальных событий отошло на второй план. Потом еще, когда я приехал и она мои синяки увидела... Ну тут уж я честно сказал, что да, не один раз ударился. Но мы, мол, все меры предосторожности соблюдали, а такой поломки никто никогда не видел. Всех невероятных явлений не предусмотришь. Одним словом, за эмоциями вопрос о том, что там было до похода, как-то вроде бы забылся.
Но вот через месяц или два после этого, в один далеко не прекрасный вечер, она мне вдруг ни с того ни с сего, задает вопрос. Антон, - говорит, - только отвечай честно. Ты мне там, в Москве... не изменял?
- Вот прямо так и спросила? Ей ведь никто ничего сказать не мог, я так понимаю.
- Вот прямо так. И, да, никто ничего никому. Просто, видно, она тогда еще, когда я был в Москве, сама почувствовала. Так же, как потом с этой аварией в горах...
Ну и... наверное, надо было мне по твоему совету тогда ничего не рассказывать. Точнее, надо было убедительно изобразить полное изумление, непонимание и все такое прочее. Но я не смог. Или не захотел. Мне и сейчас кажется, что если бы я тогда убедительно, не изменившись в лице, соврал - это был бы уже не я.
Одним словом, я в итоге и не соврал, и не раскололся - просто сказал, что не хочу на этот вопрос отвечать, и все. Это, наверное, было немного лучше, чем если бы я признался, она стала бы дальше спрашивать, и я, не знаю, вынужден был бы еще и подробности излагать... Сказал еще, что люблю ее, а все остальное неважно... вот только, боюсь, это в тот момент как-то неубедительно прозвучало. Как кость бросил. С другой стороны, когда чувствуешь, что тебя, что называется, к стенке приперли и допрашивают, то даже искренние слова поневоле где-то застревают.
Хотя слова - словами, но делом, как мне кажется, я после возвращения свою любовь доказывал, сколько мог. И с детьми возился, и подарки ей дарил, и всякие комплименты произносить не забывал... Как-то на меня эти приключения в итоге очень сильно повлияли... в смысле переоценки ценностей.
Антон замолчал. Ира с сочувствием посмотрела на него и сказала:
- Насколько я знаю, многие женщины и в более, скажем так, однозначных ситуациях не задают лишних вопросов. Терпят и считают что семья важнее. Правда, не знаю, честно говоря, как бы я сама поступила, если бы узнала, что мой муж... мне изменил.
- Знаешь, я теперь иногда думаю, что не все так просто с этими изменами. Если бы меня об этом спросили, когда я только встретил Ленку, то сказал бы, что не понимаю, зачем человеку, у которого и так есть любимая женщина, нужны какие-то другие. А вот сейчас... я очень остро ощутил, что да, бывает, что-то такое нужно. Причем до зарезу. Внимание или там другое чего... Но только нельзя ни в коем случае... глубоко залезать. Особенно в смысле душевной привязанности. Может, если уж совсем удержаться невозможно, то лучше, как Серега... помнишь, он в припадке откровенности про свои походы по девочкам рассказывал? А я тогда с Юлей зачем-то, как идиот, влез в этот... омут... целиком. И телом, и душой. Какая-то у меня к ней слабость ненормальная... по крайней мере была.
- Да уж. Очень хочется надеяться, что ты от нее теперь излечился. Ну ладно, а что же у вас там с Леной было дальше?
- Дальше... дальше начинается самое неприятное. И, как бы это сказать, трудноописуемое. Она мне не стала устраивать скандала, или каких-то там еще открытых демонстраций. У меня вообще сложилось впечатление, что она после этого действовала под влиянием двух противоположных сил. Сознательно она, по-моему, хотела все это поскорее забыть, стереть из памяти. Кажется, даже жалела, что спросила меня....
Антон опять замолчал. Наконец, в ответ на немой вопрос Иры, с усилием продолжил:
- А вот бессознательно... что-то у нее в отношении меня сломалось. Такое впечатление, что я ей сделался как-то раз - и безразличен. Ну в точности как она мне тогда, после того, как я с Юлей...
То есть она со мной не ругалась, даже не то чтобы была как-то особенно холодна... Просто разговаривать почти перестала. Отвечала односложно. Еще что-то - например, с теми же детьми только сама занималась, меня ни о чем не просила, а когда я сам предлагал, старалась вежливо отвертеться. Короче, почти то же самое, что с какой-то чужой женщиной оказаться в одном доме.
И вот от этого мне стало действительно хреново. Я вдруг почувствовал на себе, что это такое - безразличие. Как будто какой-то... депрессант мне впрыснули. Все как-то по инерции еще катилось - работа, детей в школу отвезти, домашние дела... но я каждый день просыпался с ощущением, что творится нечто глубоко ненормальное, давящее. Мы, знаешь, даже... сексом еще несколько раз занимались. И тоже - было как с манекеном. Потом я уж больше не пытался. Никогда такого раньше не было, и для меня это просто был ужас.
- Чувствительный ты какой... да нет, я-то понимаю, о чем ты говоришь. Но вообще многие так живут чуть не всю жизнь, и ничего.
- Но у нас-то до этого все было по-другому! В общем, я только об одном думал - черт меня дернул тогда с Юлей... Есть выражение такое - "болезни сытости". Не иначе как про меня...
Ну вот, наверное, с месяц так продолжалось. И я, кажется, уже даже постепенно начал понемножку к этому привыкать... и постепенно превращаться в какого-то другого человека. Ну как живут люди с каким-нибудь хроническим ревматизмом. Плохо им, ходят еле-еле - но как-то живут.
Но потом наступил еще один далеко не прекрасный вечер... Был у кого-то день рождения. А мне туда идти не хотелось. Вообще мне тогда особо никуда не хотелось. Решили, что Лена пойдет, а я дома посижу. Ну, надела она какое-то довольно сексапильное платье и ушла.
Детей я уложил, ночь уже на дворе. Время к двенадцати, а ее все нет. В принципе, такое и раньше бывало, но в этот раз мне как-то немного не по себе стало. Пару раз звонил по мобильному - там сразу автоответчик. Вообще надо сказать, что в Америке мобильная связь до сих пор, бывает, плохо работает. Иногда и не поймешь, то ли выключен телефон, то ли это у них глюк в системе.
В итоге ждал я, ждал, а потом плюнул на все и пошел спать. В конце концов, думаю, чего там такого страшного может случиться. Ну, лег. Поворочался-поворочался и кое-как заснул.
И где-то среди ночи слышу сквозь сон шаги - пришла Ленка. Легла, не включая света. Спали-то мы все еще вместе, хотя мне уже иногда стало казаться, что впору в этом смысле... разъезжаться. А может, и не только в этом смысле... Вот, легла, и я слышу звуки какие-то странные - всхлипывает она, что ли? И такие как бы сотрясения мне передаются.
Я, понимаешь, некоторое время не знал, что делать... в свете наших тогдашних отношений. Меня ведь тоже, мягко говоря, травмировало то, что она меня не замечает. И тут думаю, сунусь я к ней с вопросами, а в результате она либо не ответит, либо вообще меня... пошлет в вежливой форме. Но в конце концов все-таки не выдержал. Как-то к ней подвинулся, обнял и спрашиваю - что случилось?
А она не отвечает, но вдруг сама ко мне прижимается и всхлипывает пуще прежнего. Ну, я вообще пришел в полное замешательство. Не знаю, что и делать. Стал ее просто гладить по волосам, чего-то там такое утешительное бормотать... Главное, не знаю, в чем причина, от чего утешать, но чувствую, что дело серьезное. С детьми все вроде нормально, а если бы было ненормально, то мы бы уже небось бегали, делали что-то... значит, тогда что? И я примерно начал понимать, что, и тут мне реально страшно стало.
Какое-то время еще прошло, Ленка, наконец, как-то немного пришла в себя... И вдруг говорит, даже как-то немножко жалобно, что-то вроде: Антоша, а ты ведь меня простил бы, если бы я тебе... один раз по дурости изменила?
И у меня, знаешь, как гора с плеч свалилась. Я-то в тот момент боялся, что она скажет что-нибудь вроде "все, решила, что ухожу". Или что-нибудь в этом роде...
- Если бы она так решила, - с авторитетным видом сказала Ира, - ты бы никаких выражений чувств не увидел. В таком случае хочется просто максимально быстро... отвертеться и забыть.
- Все-то ты знаешь...
- А у меня был в жизни такой эпизод. С одним моим бывшим молодым человеком.
- Слава богу, что не с мужем.
- Да, блин, муж... А, ладно, про моего мужа в другой раз. Чем там у вас-то дело кончилось?
- Любопытная ты наша... Ну, в общем, в тот момент я почувствовал какую-то как бы смесь горечи и облегчения. Во всяком случае, я понял, что самого страшного не происходит. Бросать никто никого не собирается. Дети - к которым я, кстати, после того тоже как-то по-другому стал относиться - тоже при обоих родителях останутся. Но вот насчет "изменила" - похоже, что именно это и произошло. Отчего и все эмоции...
Дальше я пережил короткий приступ ревности. Жутко острый и неприятный. Очень мне плохо стало. Очень! Но делать нечего, как-то справился, и сразу сказал, что, конечно, простил бы. С кем не бывает, и так далее и тому подобное. И вижу, она заметно успокаивается. Ну, дальше была такая... небольшая сцена примирения. Похоже, мы оба сильно испугались, и это, как бы сказать, пошло на пользу. Каждый, что называется, заглянул за край пропасти... и больше не захотел.
Что там у нее с кем было, я спросить так и не рискнул. Примерно представляю, с кем... есть там как минимум один воздыхатель, который, по-моему, всегда был готов при случае и на более активные действия. В нашей деревне все на виду. И, кажется, Ленка его после этого стала избегать. Но, в общем, ладно, он или другой кто... Понятно же, что без ее согласия ничего бы не было, так что теперь с кем бы то ни было отношения выяснять бессмысленно...
Так или иначе, но жизнь наша после этого как-то постепенно нормализовалась. Все сделалось почти так же, как раньше. И слава богу. Даже стали друг к другу, такое впечатление, заметно бережнее относиться.
Иногда только меня опять эта ревность... как-то непроизвольно прошивает. Накатывает вдруг зрительное впечатление... как она с ним. В какой, не знаю, позе... - Антон поморщился и зябко передернул плечами. - Оказывается, это очень болезненно. Дико болезненно. Но если перетерпеть, то как-то постепенно проходит. И, в общем, это, видимо, по справедливости. Я-то тогда... с той девушкой, как ты ее называешь... действовал все-таки не по одномоментному импульсу. Ну и вот, получил. Действие равно противодействию...
Наступило молчание. Антон с меланхолическим выражением уставился в пространство. Ира некоторое время сочувственно смотрела на него, потом перевела взгляд на сине-белый пейзаж за окном.
- Пурга почти стихла... - наконец сказала она. - Да ладно, Антошка, расслабься! Все хорошо, что хорошо кончается.
- Я, в принципе, тоже так думаю... большую часть времени. Но все-таки, если бы мне тогда... не сделать последнего шага. Одного-единственного...
- "И опыт, сын ошибок трудных" - процитировала Ира. - Зато теперь ты точно знаешь, чего делать не следует. А так бы, может, всю жизнь мучился... что упустил шанс.
- Опыт, блин... Он ведь разный бывает. Ты такого Варлама Шаламова читала, "Колымские рассказы"? Он был зэком в северных лагерях при Сталине, и такого там насмотрелся... И вот он где-то пишет, что бывает опыт, который в принципе и безусловно отрицателен, так что его никому ни при каких условиях пожелать нельзя. Это, конечно, экстремальный пример... но мне тоже лучше было бы обойтись без этого своего опыта. - Антон задумался и вдруг добавил: - Хотя, может, ты и права. Когда вообще ничего не испытал на себе, все кажется совсем не таким. Но если бы я мог теперь задним числом выбрать наименьшее зло... наименее травматичный опыт... я бы точно выбрал что-нибудь другое. Хоть, не знаю, как Серега - "товаро-денежные отношения".
- Вряд ли они тебе бы понравились. Ты же сам только что говорил, что тебе нужно искреннее внимание. Да, между прочим, - усмехнулась Ира. - Я тут сейчас вспомнила про твою любимую справедливость. По этой логике надо бы тогда и жене... дать возможность посещать всякие заведения. Это тебе бы как, понравилось?
- Вообще-то сомневаюсь. Но, может, если договориться... об ограничении применения тяжелого оружия. С обоих сторон. Нечто, не доходящее до постели, я бы, пожалуй, стерпел. Особенно если выбор между этим и многолетним терпением а потом, блин, полноценной изменой... - Антон поморщился, как от зубной боли.
- А сам-то ты, думаешь, удержался бы? При виде какой-нибудь особо симпатичной девочки, готовой тебя весело и непринужденно обслужить по полной программе?
- Теперь - точно бы удержался. Я теперь пуганый... во мне, как бы это сказать, страх божий живет. А еще я думаю иногда... почему мы чуть что, так сразу "по полной программе"? В конце концов, люди раньше не дураки были. Придумали, например, бальные танцы как завуалированный способ удовлетворения инстинктов без далеко идущих последствий. Как, не знаю - бокал хорошего вина вместо бутылки водяры. Опьянение не настолько сильное, зато есть и свои прелести. Вкус, аромат, букет... А мы теперь во что превратились! Вместо балов кругом одни уродские дискотеки с музыкой, как паровой молот. А после них - либо ничего, либо сразу трахаться. Деградация!
Последние слова Антон произнес с такой патетикой, что Ира рассмеялась. Антон и сам, не выдержав, улыбнулся. И в этот момент на пороге комнаты появился протирающий глаза Артем:
- Доброе утро, - сказал он. - Давно вы тут треплетесь? На улице отличная погода, а мы тут дрыхнем и не знаем...
Антон поглядел в окно. Пурга и впрямь закончилась. Половина неба была уже чистой, и верхняя часть горы на той стороне замерзшего озера горела призывным сияюще-белым огнем.
- Команда, подъем! - провозгласил Антон и постучал в стену.
- Да встали уже, встали, - откликнулся заспанный голос с той стороны.
Через час они вышли из домика, надели лыжи и быстро заскользили по глади замерзшего озера к подножию горы. Пурга напоследок прикрыла твердые ледяные заструги тонким слоем свежего снега, поэтому идти было легко. И мысли Антона вернулись к недавнему разговору.
"Зря я так разоткровенничался" - подумал он. "Хотя... бывает, сам что-то начинаешь понимать, только когда кому-нибудь попытаешься объяснить..."
Он на ходу оглядел величественные белые горы, со всех сторон обступившие озеро и отметил, что погода без изменений. Затем мысли перескочили на другое. "Вот ведь как человек устроен. Тогда, год назад, я было искренне подумал, что все, это мой последний поход. Один раз пронесло - и хватит, не надо больше судьбу испытывать. А потом... полгода прошло, дело к зиме - и все забылось. Опять - дайте мне мои горы, не могу без них. И, то же самое, на женщин опять стал смотреть не без интересу...
Правда, я сейчас не боюсь из-за того, что у меня так и осталось это странное, иррациональное ощущение, что то, что со мной тогда случилось - было не просто так. А по заслугам. Не знаю, как у других, а мне явно нельзя соваться в горы, не будучи, как это ни глупо звучит, чистым перед ними. Где-то в глубине души я ведь почти всегда чувствую, что правильно, а что нет. Просто в обычной жизни на это можно как-то закрыть глаза, а тут - не получится. Но сейчас я чист...
Хотя, может, не в горах дело, не в какой-то мистике, а во мне самом? Может, если человек где-то в подкорке чувствует, что делает что-то не так, неправильно - он сам себе помимо воли создает неприятности?
Ну, это-то ладно, сам накликал или Мать-Моржиха помогла, результат один. Скорее загадка, отчего у меня тогда с Юлей такое... наваждение случилось. Ведь буквально все забыл, всех готов был забыть, словно околдовали... И ради чего. Сейчас просто не верится, что это был я..." И он вновь почувствовал какое-то тягостное удивление, словно тогда, при виде сломанной стальной скобы, которой ломаться в принципе не полагалось.
"Ну что, командир", вдруг вспомнил он слова Иры. Командир... У нас здесь невозможно представить, чтобы руководитель бросил свою группу. Скажем, на середине маршрута объявил: "устал я, ребята, надоели вы мне. Хотите, идите дальше, а я поехал домой". С остальными такое иногда бывает, с командиром - никогда. Если уж ты сам набрал группу и ведешь поход - ты ведешь его до конца. На том стоим и стоять будем."
Поскрипывал снег под лыжами, равномерно щелкали крепления. Антон оглянулся назад - проверить, не растянулись ли. Артем шел прямо за ним, остальные были заметно дальше. Антон чуть-чуть сбавил шаг.
"По-настоящему ответственным может быть только свободный человек, - отчего-то подумал он. - Говорят ведь, работать не за страх, а за совесть. Когда чувствуешь, что тебя принуждают, рано или поздно захочется убежать, освободиться. Я ведь во многом из-за этого с Юлей опять связался - потому что мне стало казаться, что дома мне все время навязывают какие-то обязанности. А ведь я в любом случае это должен делать - это мой дом, моя жена, мои дети, не чьи-то... Когда ничего не делаешь, когда тебе лень - за тебя начинают делать и решать другие. И ты уже не свободный, ты раб... и в этом только твоя вина."
Между тем мощный белый бок горы придвинулся совсем близко, и в нем открылся узкий распадок с крутыми склонами. Начался подъем, пока пологий. Антон заметил на правом борту распадка необычное, ярко-голубое пятно натечного льда в несколько метров размером. Потом слева вдруг взлетела и унеслась вперед, за перегиб склона, большая стая полярных куропаток, совершенно неожиданная в этих безжизненных горах. Еще метров через триста распадок совсем сузился, а затем за поворотом возник огромная - метра четыре в высоту и ширину - монолитная скала, полностью перегородившая путь. Отсюда надо было начинать настоящее восхождение.
"Лекарство от лени" - глядя вверх, на уходящий в небо подъем, неожиданно подумал Антон. "Ну, горы не для всех, конечно... но цель-то может быть у любого. Главное, чтобы она была. Когда есть своя, настоящая цель - энергия сама откуда-то берется."
Около камня они сняли и воткнули в снег лыжи, чуть-чуть передохнули и начали надевать кошки. Антон с удовольствием поглядел на свои, новенькие. Нет, эти уж точно не сломаются...
Наконец, все были готовы. Путь наверх был известен - Антон побывал здесь восемь лет назад. Тогда командовали другие. Теперь настало время самостоятельно повторить пройденное. Будет крутой склон, заваленный снегом, потом долгий и спокойный подъем, потом короткий участок гребня, который как узкий мостик между двумя обрывами... Идти придется долго, будет тяжело. А значит, будет что вспомнить!
Антон оглядел свою группу.
- Ну, идем, - коротко сказал он.
И один за другим, след в след, они медленно, но неостановимо пошли вверх.
Подписывайтесь на новые публикации!
Будьте в курсе всех новостей и мероприятий, получая еженедельную рассылку о новых материалах на портале.
Добавить публикацию