Туристское творчество

Автор: Евгений Немец (Санкт-Петербург)

Мы прошли с Серегой почти полтора километра. Двигаемся, связанные двадцатиметровым проводом. Втыкаем в землю шпильки-элетроды, делаем замер, переходим еще на двадцать метров. Следующий замер. Небо уже давно затянулось. Время от времени слышится громыхание. Цифры на дисплее прибора начинают вытворять странные танцы. А потом вообще замирают. По рации нас вызывает начальник. Он не смог связаться с Толей, парнем сидящим у генератора, но полагает, что тот уже отключил ток. Приближается гроза, а в грозу бесполезно заниматься электроразведкой. Мы возвращаемся. Где-то на середине пути начинается дождь, а уже на подходе к сараю с генератором он льет стеной. Сарай – это сгоревший ржавый вагончик-балок с разошедшимися и оторванными листами. Укрытием от дождя его можно назвать с большой долей условности. Когда чуть-чуть стихает и вода хлещет уже не изо всех щелей, появляется возможность разложить мини-стол и перекусить консервами. Сайра и паштет.

Ждем. В это время железный вагончик начинает притягивать электроразряды. Где-то на крыше искрит и щелкает. Я наступаю на железный лист и даже сквозь резиновый сапог чувствую эту голубую искру. Ждем еще и решаем возвращаться в лагерь, поскольку признаков улучшения погоды никаких. Когда через 30 минут машина подъезжает к лагерю, дождь уже прекратился. Начинает разъяснивать.

Нам предстоит исходить за лето вдоль и поперек (в основном поперек) небольшой участок 6х7 километров. И все потому что под этим участком лежит медь. Много меди. А еще золото и серебро. Наша работа нужна для того, чтобы точно знать, где и сколько на этом участке нужно техники и людей, чтобы вырубить под корень березово-лиственничный лес, уничтожить как элемент рельефа несколько сопок, загнать в мутные отстойники ручей, снабжающий ниже по течению водой целый поселок.

* * *

Зато сегодня хорошая погода. Впрочем, для кого как. Жара такая, что даже мошка попряталась. Когда штормовка и штаны высохнут, их можно будет "поставить", столько в них соли. Впрочем, сегодня для нас работа закончилась. Мы обедаем. Как всегда паштет и сайра. Я размышляю, что же будет, если отдать Шикотан японцам, умрем ли мы все от голода, или гордо избавимся от сайрового рабства. Толя рассказывает какие-то истории из тех времен, когда он работал пожарником-десантником и тушил в этих местах лес:

- … А с утра, с похмелья, в вертушку, а потом с двадцатикилограммовыми ранцами в сопку. Одно хорошо – сушняк не давит, всегда попить можно.

Лес на нашем участке и вправду обгорелый, но выживший – вся одежда в саже. Пытаюсь представить, каково это с двадцатью килограммами на жаре несколько раз в день в сопку, даже не с похмелья.

- А мне здесь нравится, - говорит Гоша. – Браво так, природа, чисто".

И швыряет банку из-под сайры в кусты. Гоша на четверть эвенк. Его дед до сих пор гоняет по тайге оленей. Хотел и Гошу приспособить, но ему это совершенно не нравится. Он мотается по кочегаркам зимой и на каком-нибудь дорожном строительстве летом. И личная жизнь никак не складывается. А к геофизикам попал впервые. Он вообще совершенно не таежный, этот Гоша. Иногда, правда, рассказывает, как ходит на охоту, но верится с трудом. За первую неделю он так изорвал сапоги, что те просто клочьями висели. А когда купили ему новые болотники, поехал в них зачем-то в поселок и забыл их там. Он способен заблудиться, даже когда идет в пяти шагах позади начальника и удивляется, когда я развожу костер без бересты и бумаги. Летящая банка сверкает на солнце, и я вздрагиваю. Думаю: "Чисто, а ты пачкаешь". Но вслух не говорю. Все равно скоро тут будет грязный карьер. Эту банку раскатают по сопке гусеницы бульдозеров. И я молчу. Молчу всякий раз, когда в кусты летят банки. Потому что банка такая маленькая, а бульдозер такой большой.

* * *

На самом деле, эта долина уже хорошо знакома и с гусеницами, и с ковшами, и с буровыми коронками, и с аммонитом. Здесь уже больше ста лет добывают золото. Нам с Серегой надо перейти речку в том месте, где когда-то был отстойник. На другой стороне высится вал щебенки, так и не заросший за много лет. Зато отстойник прекрасно зарос. Теперь это жуткое трясинистое болото с вонючей водой и плавающей ряской.

Серега мой ангел-надзиратель. Его работа – идти на двадцать метров впереди меня и втыкать электрод там, где это нужно. Но он успевает следить и за мной, предупреждать мои ляпы: "Ты прошел уже свой пикет!", "Поставь здесь электрод!", "Номер профиля поменял?!", "Номер пикета правильно записал?!", "Контакты проверил!? Вставь палочку, чтобы провод не выдергивался!". Сейчас он ищет брод через болото. И находит его. Но я тяжелее Сергея, к тому же на мне висит рюкзак и прибор - меня засасывает глубже, чем его. Случается неизбежное. Вода переливается через край болотников, ноги тяжелеют, меня засасывает еще глубже. С трудом удается удерживать равновесие. Кричу Сереге, чтобы он остановился, не тащил провод. В голову лезут странные мысли: если я упаду на спину и подниму занятые прибором руки вверх, то долго ли мне удастся удерживать его над водой, и смогу ли я подняться, не замочив его раньше, чем захлебнусь? Самое обидное, что до твердой почвы всего метра полтора, почти рукой можно дотянуться. Серега спешит ко мне, хотя, думаю, сейчас даже не представляет, как мне можно помочь – палок нигде поблизости не видно, а самому лезть в трясину глупо. Я все-таки удерживаю равновесие и вопреки всем советам и инструкциям пытаюсь выбраться собственными силами, пока не ушел в трясину по грудь. С большим трудом делаю шаг, потом второй, третий - и уже на берегу. Злобно и отчаянно ругаясь, я стягиваю болотники, из которых выливается, наверное, по ведру воды. Так же, не переставая ругаться, скидываю портянки, носки, штаны, выжимаю их, надеваю. Теперь снова нужно работать. Мы и так потеряли полчаса с этим моим купанием.

А таких заболоченных и совсем свежих отстойников еще много. И золото на речке моют до сих пор. Поселок артельщиков находится недалеко от нашего лагеря. Слышно, как работает их промприбор. В лесу всюду видны канавы, заросшие площадки для буровых, даже шахты. Человек уже давно подбирается к внутренностям здешних гор, скоро он станет их полновластным хозяином и потрошителем. А я… А я работаю, выходит, чтобы этот момент наступил быстрее.

* * *

"Но это мой рубеж, и я к нему готов…" Людмила Валентиновна гоняет на ноутбуке скудные запасы МР3-дисков.

- Хочешь посмеяться? - говорит она. – Вот приказ, по всему месторождению распространили.

В приказе расписано, кто и как должен поддерживать экологию месторождения. Куда нельзя бросать спички и чинарики., как разводить и тушить костры, как строить площадки для буровых, куда девать срубленные деревья и как обходиться с бытовыми и пищевыми отходами.

- Может я слишком серьезно к этому отношусь, даже взносы в WWF плачу… В общем, я не вижу в этом приказе чего-то глупого или неадекватного.

- Ну, насчет костров и я согласна, но остальное… все эти расчищенные полосы, утилизация отходов, мусор в лагере… Тут же через год ничего не останется, котлован будет.

Я возвращаюсь в палатку и заваливаюсь на раскладушку. Вокруг лампочки (геофизики могут позволить себе такую роскошь в тайге) вьются мрачные мысли. Плачу взносы в WWF … Тоже мне взносы-подачки десятидолларовые раз в год… К чему эта наша борьба? И в чем она заключается эта борьба? Выключать ненужные лампочки и крепко закрывать краны, чтобы зря не расходовать ресурсы? Вспомнилось, как наша учительница географии подсчитала расходы электричества в своей квартире за 20 лет, и оказалось, что там набежало столько, сколько надо заводу для переплавки всего лишь тонны алюминия. А еще вспомнил экологов одного небольшого портового города, где я жил когда-то. Они громко протестовали против даже не планов, идей добычи на местном шельфе нефти, а сами даже не придумали, куда можно деть ящик не нужной мне макулатуры (его потом сожгли прямо у мусорного контейнера во дворе). Тогда мне было смешно, думалось, что надо начинать с малого. А сейчас это малое кажется очень уж малым.

Снаружи уже стемнело. Дует ветер. На западе полыхают зарницы. Красиво.

Сопки вершину
Ясно увидел в ночи –
Зарница.

* * *

Работы заканчиваются. Мы потихоньку собираемся домой. Я брожу вокруг лагеря, собираю всякий мусор. Пластиковые бутылки и куски полиэтилена могут столетиями не разлагаться – их надо сжечь. Окурки, впринципе, тоже. Бумага быстро сгниет, но и ее в костер. Консервные банки обжечь, сплющить и в яму. Обоженные они в земле начнут быстро ржаветь и распадаться. Впрочем, железо и так не посторонний природе объект.

Хотя, о чем это я? Какие тысячелетия? Какие банки? Уже на следующее лето рощи, где мы стоим, наверное, не будет. Все мои банки и ненайденные пластиковые бутылки пройдут с тоннами руды через жернова урчащей техники. Флотации, обогащения. Все перемелется. Здесь будет такое, что эти сплющенные жестянки, и то, что они представляли собой вместе с собранным мной мусором еще до начала "утилизации" уровняются в своей ничтожности перед мощью горнодобывающей промышленности. Все равно я знаю, что и в следующий раз буду делать то же самое – собирать, сжигать, обжигать, плющить, закапывать.

Холодный ветер гоняет над лагерем желтые березовые листья. Над бывшим лагерем. Мы уезжаем. Я сижу в кузове УАЗика, натянув сувенирную буденновку с красной звездой. В буденновке хорошо – никакой ветер не страшен. Толя пытался заготовить березовые веники, да не получилось – веники пожелтели. А наш шофер Василич взял несколько этих пожухлых веников. Теперь они по одному плавно поднимаются над кузовом и падают позади машины. Дорога до поселка будет усеяна этими вениками, а я не могу дотянуться из-за горы шмуток, чтобы придержать их.

Василич здесь родился и вырос. Был даже главой администрации поселка. Он знает почти каждую дорогу и тропу там, где мы работали. Рассказывает, что тут происходило раньше, рассказывает о всяком местном зверье, сам иногда охотится, сетует, что все меньше дичи в лесах и рыбы в речках, ругает китайцев, которые истребляют все подряд ради какой-нибудь струи и бросают тут мертвые туши. Говорит, что раньше старики по приметам точно угадывали погоду, а в последние годы все меняется – приметы перестают работать. Василич и дальше тут останется – ему здесь хорошо. Он дома.

* * *

А мы добираемся домой еще несколько дней. Гостиницы, автобусы, самолеты, поезда. Я люблю дорогу, но не очень люблю возвращения. Ключ громыхает в замочной скважине. Толкаю дверь. Снимаю рюкзак, кроссовки, куртку. Вода из крана в ванной идет мутная и холодная. Чтобы помыться, придется сливать – тратить впустую самый драгоценный природный ресурс. Иду на кухню. Включаю чайник. И телевизор. Я дома.