Полезное в библиотеке

16 августа 2019
Гарри Ладлэм
Автор книги: Гарри Ладлэм
Год издания: 1989
0 0 0

Автор - Гарри Ладлэм

Издание второе, исправленное

Ленинград, "Гидрометеоиздат", 1989

Captain Scott by Harry Ludlem
New York. Toronto. Cape Town. Sydney 1965

Перевод с английского В. Я. Голанта
Научный редактор канд. геогр. наук Л. И. Дубровин

В начале века трагическая участь антарктической экспедиции британского полярного исследователя Роберта Скотта всколыхнула весь мир: 18 января 1912 года ее участники достигли Южного полюса, но слава первооткрывателей досталась не им, а норвежскому полярнику Р. Амундсену и его спутникам, которые побывали там месяцем ранее. На обратном пути Р. Скотт и его товарищи погибли, не выдержав тягот пути. Г. Ладлем сумел живо и интересно рассказать о трудной судьбе своего героя, широко использовав для этого многие ранее не публиковавшиеся материалы.

Для широкого круга читателей.

Содержание

Бороться и искать

От автора

Гардемарин с "Британии"

Встреча в море

Минный офицер

Продвижение по службе

Проволочки и отчаяние

Но что за суша!

Первые суровые уроки

Рекорд продвижения на юг

Помощь на шиллинги

Страшное плато

Царапина на льду

Билет третьего класса

Зов Юга

На сей раз - полюс

Призыв к Северу

С протянутой рукой

И три ящика джема

Еще одно судно

Приз

Решительный штурм

Последний лагерь

Громадный гурий

"На сколько вам его жалко!"

Почему он потерпел неудачу?

Бороться и искать

Эта книга - о жизни выдающегося английского исследователя Антарктики Роберта Фолкона Скотта. Имя капитана Скотта находится в первом ряду полярных исследователей-первопроходцев. Он возглавлял две английские экспедиции в Антарктику. Вторая экспедиция закончилась трагически. 18 января 1912 года он с четырьмя товарищами по ледникам и снегам Антарктиды дошел до Южного географического полюса, но обнаружил, что там месяцем раньше, 16 декабря 1911 года, уже побывали норвежцы. Слава покорения Южного полюса досталась Руалу Амундсену, возглавлявшему норвежскую экспедицию. Роберт Скотт и его спутники погибли от холода и голода на обратном пути.

Капитан Скотт до последних часов своей жизни в очень суровых условиях вел дневники. Они были обнаружены в палатке рядом с его телом через год после смерти спасательной партией англичан.

В дневниках была описана борьба путешественников за жизнь.

В наши дни путешествия в Арктику и Антарктику, в том числе на полюса, стали обычным делом. Однако длительная работа на дрейфующих льдах Центральной Арктики, на ледниковом куполе Антарктиды и сегодня требует от людей мужества, упорства и настойчивости. И пример пионеров-исследователей, их самоотверженность в деле познания труднодоступных тогда районов нашей планеты является точкой отсчета в преодолении трудностей. Многих позвали в трудную дорогу книги о полярных путешествиях. Но даже люди, не склонные к "перемене мест" и занятые делами в обжитых местах, с удовольствием читают такие книги. Это не выдуманные детективные истории, а подлинные переживания реальных людей.

Вот почему имена первопроходцев Арктики и Антарктики обладают такой притягательной силой и книги об их жизни пользуются неизменным успехом.

Найденные дневники Р. Скотта были изданы в Англии в 1913 году. Впоследствии они неоднократно переиздавались, как на английском, так и на других языках. У нас в стране эти дневники также издавались неоднократно. Последнее издание дневников было осуществлено в 1955 году Издательством географической литературы под названием "Последняя экспедиция Р. Скотта". Но эта книга содержала лишь описание Второй экспедиции - наиболее драматической, заключительной части жизни знаменитого исследователя.

В книгах по истории исследований Антарктики описывалась и Первая экспедиция Скотта, но полного жизнеописания исследователя долгое время не было. Оно появилось лишь в 1965 году в Англии, под кратким названием "Капитан Скотт". На русском языке эта книга была издана Гидрометеорологическим издательством в 1972 году. Автором книги является талантливый литератор Гарри Ладлем.

Книга Гарри Ладлема стала библиографической редкостью, и Гидрометеоиздат выпускает ее этим вторым изданием.

Нет необходимости излагать ее содержание. Подробно, с привлечением документов в ней рассказано о том, как Роберт Скотт стал полярным исследователем, какую титаническую, изнурительную работу он вел, чтобы собрать средства для осуществления своих замыслов, ярко передан накал драматической борьбы за покорение Южного полюса. Счастливым соперником в достижении Южного полюса оказался норвежец Руал Амундсен, который появился на сцене внезапно. Дело в том, что Амундсен собирался покорить Северный полюс, но, узнав, что его опередил американец Роберт Пири, он уже в море изменил свои планы и направился в Антарктику завоевывать Южный полюс.

Борьба за Северный полюс также стоит того, чтобы хотя бы вкратце сказать здесь о ней.

Роберт Пири предпринимал попытки достичь заветной точки на собачьих упряжках по дрейфующим льдам в течение почти двадцати лет. Наконец в 1909 году он заявил, что покорил его 6 апреля того же года.

Почти одновременно с заявлением Пири американец же Фредерик Кук объявил, что он покорил Северный полюс на год раньше, 21 апреля 1908 года.

Яростные споры о том, кто был первым на Северном полюсе, ведутся до сих пор. Веских доказательств не представил ни тот, ни другой. Но благодаря могучей поддержке влиятельных и богатых людей США восторжествовала точка зрения, что покорителем Северного полюса является Р. Пири. Ф. Кук был объявлен лжецом и обманщиком. Сторонникам Р. Пири удалось убедить многих людей, что Ф. Кук вообще не был в Центральной Арктике, а лишь вышел с двумя эскимосами на морской лед вблизи Канадских арктических островов, поставил палатки и объявил неграмотным эскимосам, что они на Северном полюсе.

Но книги Ф. Кука "Мое достижение полюса" и "Возвращение с полюса" написаны талантливо, с интересными подробностями. Невозможно представить, чтобы все это было выдумкой. Тем более что многие описания Кука, казавшиеся при его жизни выдумкой, подтверждены новейшими исследованиями.

Вот некоторые из них.

Кук заявил, что в районе Северного полюса простираются сплошные дрейфующие льды, а многие исследователи предполагали, что там расположена суша или открытая вода.

Партия Кука возвратилась с полюса западнее исходного места почти на 100 миль. Следовательно, льды относило течением на запад, в то время как тогда считалось, что льды дрейфуют здесь в восточном направлении и Кук при прокладке пути принял во внимание именно восточный дрейф. Но в 1954 году вдоль западной части Канадского арктического архипелага было открыто западное течение как часть антициклонического круговорота над Канадской арктической котловиной. Ошибка Кука, приведшая его партию к вынужденной зимовке на острове Девон, лишь подтверждает достоверность его описаний.

Далее, Кук в районе 85° с. ш. издали видел край ледяного острова, принятого им за сушу, покрытую снегом, а на 88-й параллели пересек такой остров и описал его как ледяной массив с волнообразным рельефом поверхности, более высокий и мощный, чем обычный морской лед. Это были дрейфующие ледяные острова, обнаруженные и описанные в наши дни. Еще одно доказательство того, что Кук в 1908 году был по крайней мере у 88° с. ш.

Но были ли Кук и Пири на Северном полюсе? Определенного ответа нет. В отличие от покорителей Южного полюса - Амундсена и Скотта, Кук и Пири не имели специальной подготовки в навигационных определениях. Амундсен и Скотт были моряками, поэтому вели весьма тщательную прокладку пути. Кук и Пири определяли направление по магнитным компасам, а стрелка магнитного компаса в этом районе вследствие близости к магнитному полюсу ведет себя неустойчиво. По полуденной и полуночной высотам солнца путешественники определяли лишь широту места, а за долготу принимали постоянный меридиан, вдоль которого они двигались.

Сейчас, когда на полюсах побывали сотни людей, вероятно, приоритет покорения полюсов имеет лишь условное значение. Мы ценим давно ушедших из жизни исследователей-первопроходцев не за их рекорды, а за самоотверженность и настойчивость при изучении труднодоступных районов.

В книге Г. Ладлема среди участников Второй экспедиции Р. Скотта упоминаются два русских имени - Дмитрий и Антон. Да, это русские люди. Читателям, наверное, будет интересно узнать, как они попали в национальную английскую экспедицию, какова их дальнейшая судьба.

Дмитрий Семенович Гирев (в дневнике Скотта он фигурирует как Geroff; в некоторых отечественных публикациях упоминается как Горев) жил на Дальнем Востоке, и здесь его в 1910 году нанял на должность каюра Сесил Мирз, один из помощников Скотта. Вместе они купили три десятка ездовых собак и пароходом доставили их в Новую Зеландию.

Антон Лукич Омельченко (в дневнике Р. Скотта он фигурирует просто как Антон, без фамилии) - уроженец села Батьки на Полтавщине, работал наездником на конном заводе украинского помещика, участвовал в скачках и получал призы. Судьба жокея забросила его во Владивосток. Здесь его и рекомендовали доверенному Скотта как возможного конюха экспедиции. В Харбине было закуплено более двух десятков маньчжурских лошадок, и Омельченко доставил их также в Новую Зеландию. На Южном острове Новой Зеландии, в порту Литтелтон, вместе со своим живым грузом Гирев и Омельченко были взяты на борт экспедиционного судна "Терра Нова". В Антарктиде они участвовали во вспомогательных партиях, сопровождавших Скотта на пути к Южному полюсу. Омельченко сопровождал полюсную партию до середины шельфового ледника Росса, а Гирев еще южнее - он расстался со Скоттом на 84° ю. ш., на леднике Бирдмора.

В дневнике Скотт с похвалой отзывается о трудолюбии своих русских спутников, об их постоянной готовности помочь в трудных делах. Поздней антарктической осенью 1912 года Дмитрий Гирев вместе с Эпсли Черри-Гаррардом участвовал в труднейшем походе на юг для встречи Скотта и его спутников. В ноябре 1912 года Гирев был в поисковой партии, обнаружившей палатку с телами Скотта и его двух спутников всего лишь в 11 милях от места, где их ждали Черри-Гаррард и Гирев в марте. В декабре 1912 года Гирев в составе партии геолога Реймонда Пристли поднялся на вершину вулкана Эребус. В знак заслуг Дмитрия Гирева Пристли назвал один из пиков вулкана пиком Дмитрия.

Какова же дальнейшая судьба Гирева и Омельченко? Об этом стало известно в недавние годы в результате изысканий писателей Никиты Болотникова, Леонида Улина и дальневосточного краеведа Владислава Юзефова.

Дмитрий Гирев после экспедиции некоторое время жил в Новой Зеландии, но вскоре снова вернулся на Дальний Восток. В 1915 году, судя по заметке в газете "Амурский лиман", он выступал в Николаевске-на-Амуре в Народном доме с воспоминаниями об экспедиции. При Советской власти он работал на золотых приисках и умер, по некоторым данным, в 1932 году.

Антон Омельченко из Антарктиды возвратился на родину. Участвовал солдатом в первой мировой войне, красногвардейцем - в гражданской, потом был сельским активистом. Погиб он случайно - на пороге хаты его сразила молния. Было это в том же 1932 году.

Проходили годы, в Антарктиду отправлялись отдельные экспедиции. Они обследовали еще не нанесенные на карты берега Антарктиды и объявляли их территориями своей страны.

Первый полет над Южным географическим полюсом был совершен в американской экспедиции Ричарда Бэрда 29 ноября 1929 года.

Новый, современный этап изучения Антарктики начался в 1955 году в связи с Международным геофизическим годом (МГГ). В этой международной программе приняли участие ученые Советского Союза. В 1955 году в Индийском секторе на берегу Антарктиды была создана главная база советских исследований - Мирный. В 1956-1957 годах были созданы советские станции в глубине континента. На Южном геомагнитном полюсе в результате внутриконтинентального похода на вездеходах была открыта станция Восток;

сюда же летом стали регулярно летать самолеты. Станция Восток, расположенная на высоте 3500 метров, оказалась полюсом холода Антарктиды и Земли в целом. Она функционирует вот уже более 30 лет.

Ученые США создали станции со стороны моря Росса. В конце 1955 года они основали свою главную базу Мак-Мёрдо на острове Росса, там, где была база экспедиции Р. Скотта. В феврале 1956 года американцы открыли станцию на Южном географическом полюсе. В честь Руала Амундсена и Роберта Скотта она была названа станцией Амундсен-Скотт. Строения, снаряжение, продовольствие, люди доставляются сюда тяжелыми самолетами на лыжах. Они базируются на ледовом аэродроме, расчищенном на шельфовом леднике Росса вблизи базы Мак-Мёрдо.

Английские станции были созданы на шельфовом леднике Фильхнера на берегу моря Уэдделла и в районе Антарктического полуострова. От станции Шеклтон, расположенной на шельфовом леднике Фильхнера, в 1957-1958 году на вездеходах и собаках через станцию на Южном полюсе до станции Мак-Мёрдо совершили трансантарктический переход англичане под руководством Вивиана Фукса.

24 октября 1958 года над Южным полюсом пролетел самолет Ил-12 под командованием летчика В. М. Перова по маршруту Мирный - Амундсен-Скотт - Мак-Мёрдо.

26 декабря 1959 года на Южный полюс пришли со станции Восток на гусеничных вездеходах советские исследователи 4-й Советской антарктической экспедиции. Они вернулись в Мирный. В походе были выполнены геофизические и гляциологические исследования. Измерены толщины льда, которые сопоставлены и увязаны на станции Амундсен-Скотт с определениями американских и английских ученых. Это позволило по единой методике составить карту толщин льда, измеренных экспедициями стран на разных маршрутах.

Всего в антарктических исследованиях в рамках МГГ участвовало 12 стран. Они создали постоянные научные станции. Между участниками антарктических исследований установился широкий обмен научными результатами, дружеские взаимоотношения и взаимопомощь, обмен учеными. Это было несовместимо с необоснованными претензиями на районы Антарктиды ряда стран.

Международный совет научных союзов создал Специальный комитет антарктических исследований (СКАИ), на который были возложены функции координации научных программ.

2 июня 1958 года Советское правительство на предложение США о созыве конференции по Антарктике ответило согласием и подчеркнуло, что сотрудничество в области антарктических исследований должно основываться на следующих принципах:

"1) Антарктика должна использоваться всеми странами исключительно для мирных целей; это, в частности, означает, что в Антарктике не должны создаваться какие-либо военные базы и производиться военные, военно-морские и военно-воздушные маневры, а также испытания любых видов оружия.

2) Правительства, организации и граждане всех стран должны пользоваться свободой научных исследований во всей Антарктике на равных основаниях".

Конференция по Антарктике открылась в Вашингтоне 15 октября 1959 года. В ней участвовали представители 12 стран, выполнявших в то время научные исследования в Антарктике: Австралии, Англии, Аргентины, Бельгии, Новой Зеландии, Норвегии, СССР, США, Франции, Чили, Южно-Африканского Союза (ныне ЮАР) и Японии.

1 декабря 1959 года первый в истории международный Договор об Антарктике был подписан представителями этих 12 государств. Он вступил в силу 23 июня 1961 года после ратификации всеми странами-участниками конференции. Договор является бессрочным. Положения Договора применяются к югу от 60° ю. ш.

Договор был открыт для присоединения к нему любого государства, являющегося Членом Организации Объединенных Наций. С тех пор к этому договору присоединилось еще 21 государство.

Договор об Антарктике впервые показал, что при наличии доброй воли возможно решать сложные международные вопросы путем переговоров.

После гибели Скотта и его спутников прошло много, много лет. Ушел из жизни Амундсен - он погиб в 1928 году при аварии самолета где-то в Норвежском море, пытаясь спасти участников итальянской экспедиции Нобиле, потерпевшей аварию на дирижабле при попытке покорить Северный полюс.

В память о Роберте Скотте в Англии в Кембридже в 1921 году был основан Полярный институт, институт его имени.

Перед отправлением в Советскую антарктическую экспедицию в 1956 году я посетил этот институт и выступал с лекцией-рассказом о советских исследованиях в Арктике.

Институт имеет прекрасную библиотеку и музей полярного снаряжения. Здесь хорошо поставлена информационная работа, освещающая полярные дела разных стран. Современные полярные исследователи могут здесь работать, обмениваться опытом и обсуждать научные результаты. Институт Скотта издает свой научный журнал "Polar Record" ("Полярные записки").

Другое памятное место, связанное с именем капитана Скотта, мне довелось посетить в южном полушарии, когда я возглавил перелет из Советского Союза в Антарктиду в 1963 году. Перейдя один из живописных пешеходных мостиков через реку Эйвон в городе Крайстчерче, что на Южном острове Новой Зеландии, мы подошли к памятнику Роберту Скотту. На невысоком пьедестале стоит его фигура из белого мрамора в меховой полярной одежде. Он гордо поднял голову, устремив свой взор на юг.

Памятник создан женой Скотта - скульптором Кетлин Скотт.

Жители Крайстчерча гордятся этим памятником и помнят, что именно отсюда Скотт отправился в свою последнюю экспедицию на покорение Южного полюса и сюда же пришло первое сообщение о его гибели. Точнее, местом отправления экспедиции был не сам Крайстчерч, а порт Литтелтон, расположенный за горным хребтом в нескольких милях южнее Крайстчерча. Туда мы ездили на экскурсию по крутой горной дороге, любовались голубыми фиордами и заливами, глубоко вдающимися в сушу. В одной из таких живописных бухт и разместился порт Литтелтон. Сейчас он служит морской базой для американских антарктических кораблей. Туда же приходят океанские суда разных стран. Сам Крайстчерч океанского порта не имеет. Грузы возили на автомашинах по горной дороге. Теперь через хребет между Крайстчерчем и Литтелтоном прорублен тоннель.

Ежегодно в один из летних воскресных дней вокруг памятника Скотту устанавливаются флаги стран, участвующих в международной программе антарктических исследований. За неделю до этого открываются выставки, организуемые разными странами. Кто-нибудь из известных современных полярных исследователей вручает школьникам Крайстчерча призы за лучшие сочинения об Антарктике. В тот год, когда я был здесь, "антарктическая неделя" уже прошла. "Героем недели" был американский адмирал Риди.

В последующие годы наш Арктический и антарктический институт неоднократно присылал фотовыставки, посвященные советским антарктическим исследованиям. Обычно на "антарктическую неделю" в Крайстчерч приезжал из Веллингтона кто-либо из ответственных работников советской дипломатической миссии в Новой Зеландии.

Новозеландцы имеют постоянную антарктическую станцию - базу Скотт, или, как они ее называют, Скотт-бейз. Она расположена в четырех километрах от американской базы Мак-Мёрдо.

Тогда же, в 1963 году, мне удалось посетить базу Скотт, когда мы на американской базе ждали улучшения погоды, чтобы лететь дальше через континент - в Мирный.

Американская база Мак-Мёрдо расположена вблизи мыса Хат-Пойнт. Это место, где зимовала еще первая экспедиция Скотта в 1901-1903 годах. Аварийная хижина, или, по-английски "хат", до сих пор стоит здесь, заполненная льдом и снегом.

К югу от Хат-Пойнт расположена высокая гора, откуда спутники Скотта высматривали, не возвращаются ли их товарищи из южных походов. Она так и была названа - Обсервер-Хилл, что значит "Наблюдательный холм".

Участники последней экспедиции Скотта нашли трупы своего начальника и его верных спутников далеко на юге, в белой ледяной пустыне. Вернувшись сюда в январе 1913 года, в последний раз они поднялись на вершину Обсервер-Хилл, водрузили здесь крест из австралийского красного дерева и вырезали на нем ножом знаменательные слова: "Бороться и искать, найти и не сдаваться". Эта строка из поэмы "Улисс" английского поэта XIX века Теннисона стала с тех пор девизом путешественников.

Миновав американский поселок, мы поднялись на этот памятный холм и увидели коричневый деревянный крест, обложенный у основания крупными камнями. На почерневшей от времени доске, прибитой к нижней части креста, вырезаны имена погибших: Скотта, Уилсона, Отса, Бауэрса, Эванса.

Что нас тянуло на эту гору? Любопытство?

Да! Но не только любопытство, а еще и огромное уважение к памяти людей, пожертвовавших своей жизнью ради достижения поставленной цели и осуществления своей мечты.

Нас, людей иной национальности, волновала судьба отважных англичан. С детства мы знали их имена. Они нашли, что искали, погибли, но не сдались. Их гибель не остановила людей последующих поколений. Такая смерть не пугает, а вдохновляет.

Отсюда, с вершины Обсервер-Хилл, мы увидели оранжевые домики новозеландской станции Скотт. Она расположена у южного подножия горы Эребус, вулканический конус которой скрывался высоко в облаках.

Мы спустились по другому склону холма и прошли к базе новозеландцев. Ярко окрашенные домики с плоскими крышами, обращенные окнами в сторону Южного полюса, напоминали нам дома Мирного в первые годы. Домики соединены крытыми полукруглыми переходами из гофрированного железа. Хозяева провели нас в уютную кают-компанию станции. У них большой ангар для малых самолетов и гараж для вездеходов. Самолетов нет. Они летают на американских машинах. Зимой ангар занят под собачник. Новозеландцы и англичане, пожалуй, сейчас единственные, кто совершает в Антарктиде полевые походы на собачьих упряжках. Может быть, это потому, что их знаменитый соотечественник Скотт предпочел идти к полюсу на пони и проиграл полюс и жизнь? И современные исследователи исправляют его ошибку?

Академик А. Ф. Трешников

От автора

Выражаю признательность м-ру Питеру Скотту, который проявил интерес к этой книге еще на ранней стадии ее подготовки к печати и прочел всю рукопись. Благодарю также капитана 2 ранга Трюгве Грана за любезно предоставленную мне информацию и Институт полярных исследований им. Скотта в Кембридже за оказанное мне содействие и разрешение цитировать по оригиналам письма капитана Скотта, сэра Клементса Маркема, сэра Эрнста Шеклтона, Сирила Лонгхерста и других лиц, а также за предоставление фотографий.

Приведенные в книге высказывания самого капитана Скотта, относящиеся к двум его экспедициям в Антарктику, заимствованы в основном из его дневников.

"Когда я думаю о Скотте, мне вспоминается странная история юноши, который свалился с ледника в Альпах и пропал без вести. Один из его спутников - ученый, который, как и все они, был тогда молод, вычислил, что много лет спустя тело погибшего вновь появится в определенный день и в определенном месте. Когда этот день наступил, несколько свидетелей несчастья, успевших состариться, вернулись на ледник, чтобы проверить, исполнится ли предсказание. Тело погибшего действительно появилось. Мертвый остался столь же юн, как в тот день, когда покинул их. Так и Скотт со своими товарищами остается вечно молодым а огромной белой пустыне".

Сэр Джеймс Барри

"Я пожертвовал бы славой, решительно всем, чтоб вернуть его к жизни. Мой триумф омрачен мыслью о его трагедии, она преследует меня".

Руал Амундсен

"Я прочел Вашу прекрасную книгу о моем отце и пришел от нее в восторг. Это замечательный рассказ о нем, содержащий много новых подробностей, которые Вы могли узнать только в результате длительных поисков. Надеюсь, что книга будет пользоваться успехом и возбудит в новом поколении интерес к подвигу, который, как я полагаю, занимает выдающееся место в истории человеческих свершений".

Из письма Питера Скотта автору

Гардемарин с "Британии"

В один июльский день на борту учебного корабля королевского военно-морского флота "Британия", стоявшего на якоре на реке у Дартмута (Южный Девон), царило необычное оживление. В этот день прибыло новое пополнение тринадцатилеток, которым после двухлетнего курса обучения предстояло стать мичманами или "корабельными гардемаринами".

Подобные сцены сделались обычными за тридцать лет, прошедших с тех пор, как деревянный парусник "Британия" прибыл в дартмутскую гавань под гром орудий и звон колоколов и на борту его приступили к занятиям британские гардемарины. По крайней мере для одного из нескольких десятков веселых ребят, явившихся на корабль со своими пожитками, в этот день, сбылись мечты его детства. Ибо будущая профессия Роберта Фолкона Скотта - сына плимутского пивовара - определилась с самого его рождения.

Далеко не крепыш, роста - ниже среднего, с впалой грудью, он с самого детства отличался слабым здоровьем. Порою доходило до того, что у родных возникало сомнение в его годности к будущей военно-морской службе. Но теперь все детские болезни остались позади, и он был готов начать ту полную приключений жизнь, в которой судьба отказала его отцу.

Роберт Фолкон Скотт родился в июле 1868 года в приходе Сток-Дэмэрел, Девонпорт. Отец его - Джон Эдуард Скотт - был владельцем одного из дюжины пивоваренных заводов Плимута (Скотт и К°) на Хогейт-стрит. Семья его вела комфортабельный образ жизни среднего сословия в принадлежавшем ей довольно большом доме (Аутлендс), стоявшем за чертой города в Сток-Дэмэреле. Со временем семья эта сделалась довольно многочисленной, и в просторном старом доме стало людно. У Роберта Фолкона (или Кона, как скоро стали звать его в семье) было две старшие сестры. Через два года после него родился брат Арчибальд. Затем появились на свет еще две сестры. В доме жили также больные родители их матери и внучатая тетка Шарлотта Скотт, которой ко времени рождения Кона пошел седьмой десяток.

Отец Кона - Джон Эдуард Скотт - был младшим из пяти сыновей бывшего корабельного казначея Роберта Скотта, который, выйдя в отставку, купил в 1826 году Аутлендс и поселился там, одновременно приобретя (с компаньоном) пивоваренный завод на Хогейт-стрит. Четверо сыновей Роберта Скотта поступили в вооруженные силы: трое в Индийскую армию, а четвертый - врачом в королевский военно-морской флот. Джон, который был слаб здоровьем, остался в семье. Он получил домашнее образование и стал работать в деле своего отца, чтобы наследовать в будущем пивоваренный завод и жилой дом. В 1862 году он женился, и жена его Ханна взяла в свои руки бразды правления Аутлендсом: хозяйство разрослось настолько, что вести его теперь было не так-то просто.

Джону Скотту исполнилось тридцать семь лет, когда родился Кон - третий по счету ребенок и первый сын его. Хотя плохое здоровье, которое мальчик унаследовал от него, огорчало Джона, Кон всегда оставался его' любимцем, на которого он возлагал все свои надежды; домосед-отец тяжело переживал невозможность вести более увлекательную жизнь. Этому способствовали и яркие рассказы наезжающих в Аутлендс братьев об их путешествиях.

В своем неутешном горе отец Кона сделался раздражительным. Получив место девонпортского судьи, он возглавил также местную Ассоциацию консерваторов, но и этот почетный пост принес ему разочарование. Из-за недостатка средств ему пришлось отказаться от предложения выставить свою кандидатуру на выборах в парламент. Поэтому, играя роль румяного сельского джентльмена, он продолжал влачить жалкое существование, занимаясь делом, которого не любил, и не имея возможности проявить свои истинные способности. Со временем он избавился от пивоваренного завода, никогда не приносившего большой прибыли, вложил вырученные от продажи деньги в ценные бумаги и посвятил себя обширному саду Аутлендса.

Кон, белокурый и голубоглазый, как и Джон, часто бывал мрачен, и сам отец прозвал его Старым ворчуном. Он отличался унаследованной от отца неаккуратностью, склонностью к безделью и, к несчастью для него,- раздражительностью. Однако в своих забавах застенчивый и сдержанный юный мечтатель, любивший одиночество, оставался мальчишкой. Так бывало и тогда, когда он мнил себя адмиралом, командовавшим линкором, пуская кораблики в ручейке, протекавшем через луг позади дома, и тогда, когда он бродил по воде босиком, ловя угрей, чтобы подразнить товарища по играм, прежде чем бросить их обратно в воду.

В Аутлендсе было много такого, что привлекало внимание детей Скотта; большой сад и аллея, обсаженная кустарником, лужайки, службы, кузница сразу же за воротами и стоявшая поблизости маленькая лавка, где продавались всевозможные товары, включая конфеты. В четверти мили от дома находилась приходская церковь св. Марка, где Джон Скотт был старостой, а Кон пел в хоре; пел он с чувством, но как вспоминал один из его друзей, "о таком голосе писать домой не станешь". По воскресеньям экипаж, запряженный парой лошадей, доставлял семью Скоттов к церкви св. Марка. Вместе с нею приезжал и Кон, которому явно было не по себе в итонской куртке (Куртка, открытая спереди, с большими лацканами. (Прим. перев.)) и сорочке с широким белым воротничком. Тот самый Скотт, который в дальнейшем придавал такое большое значение элегантности, в этом возрасте питал здоровое отвращение к тому, что он называл "наряжаться".

До восьми лет Кона учила гувернантка. Затем он поступил в школу в Сток-Дэмэреле, куда ездил на своем пони Беппо. Он очень привязался к пони и собакам, жившим в доме, дружил также с павлином, разгуливавшим по лужайке в Аутлендсе.

Ханна Скотт была занята уходом за престарелыми родителями, а муж ее интересовался главным образом садом. Поэтому дети Скоттов уже в раннем возрасте, по существу, оказались предоставлены самим себе. У них была нянюшка, которую они очень любили, а внучатая тетка Шарлотта, живая и деятельная даже на восьмом десятке, рассказывала немало интересного о минувших днях - например о том, как она ребенком сидела на коленях у сэра Вальтера Скотта. Во время прогулок, когда дети взбирались на деревья или прыгали через ручей, естественным вожаком оказывался Кон. Одним из товарищей по играм, с которым он очень сблизился, был Уильям Хэндс - брат Элизабет, служившей в Аутлендсе горничной.

"Ничто не доставляло Скотту такого удовольствия, - вспоминал Хэндс, - как приходить ко мне пить чай в обществе Элизабет, когда она получала свои пол-выходного дня, я же навещал его в субботу утром. На землях Аутлендса было озерко, по которому мы катались на лодке. А то бежали к ручью, протекавшему через луг, сбрасывали обувь и чулки, а затем принимались ловить угрей.

Помню, как однажды, возвращаясь с прогулки, мы проходили через двор подле конюшни, где конюх чистил экипаж. Шланг лежал на земле, из него лилась вода, и, схватив его, Скотт окатил меня с головы до ног, так что я весь вымок и был вынужден надеть на себя его одежду и отправиться домой в экипаже. Мать Кона заставила его извиниться, и я полагаю, что ему и в самом деле было очень жаль меня.

Он никогда подолгу не сердился - ему не терпелось поскорее вернуться к играм и веселью. Он был отличным товарищем, и, находясь с ним, никто не мог удержаться от смеха. Часы, которые я проводил, с ним по субботам, принадлежат к счастливейшим в моей жизни".

Другие товарищи детей Скотта также вспоминали веселые проделки юного Кона, которые с лихвой вознаграждали их за его угрюмость и припадки гнева.

Хотя дети Скотта жили в удобном доме, окруженные комфортом, им приходилось в основном самим заботиться о своих развлечениях, ибо на развлечения платные в семье просто не хватало денег. Раз в году им выпадал праздник: посещение театра пантомимы в Плимуте, где давали то "Робинзона Крузо", то галапредставление "Джек, Бобовый стручок и Марджери Доу, или Арлекин на Луне. Жестокий великан и маленькие попугаи в сказочной стране".

Если не считать этих спектаклей, дети обычно развлекались сами. Это была веселая компания, и те, кто входил в нее, обычно хорошо ладили. Две старшие сестры - Роз и Этти, двое мальчиков и две младшие сестры - Грэйс и Кейт - были дружны. Редко случались у Кона осложнения и с братом Арчибальдом, который всегда был в отличном расположении духа и никогда не выходил из себя, что превращало братьев в идеальных товарищей: верховодил, естественно, Кон.

Но если Арчи хорошо учился в школе, то Кон отставал, и это тревожило его отца. Джону Скотту было под пятьдесят, когда его старший сын ушел из школы и поступил в Подготовительное военно-морское училище им. Форстера в Стаббингтон-хаусе (Фарем). Он был полон решимости заставить сына закончить учебу, иначе мальчик рисковал обречь себя на такую же неудавшуюся жизнь, как и его собственная. И более всего необходимо было излечить Кона от его мечтательной лености. Поэтому, возвращаясь на каникулы домой из школы-интерната, он и здесь не смел отвлекаться от учебных занятий и подготовки: отец бдительно следил за его успехами.

Кон оставил неизгладимый след в Подготовительном училище им. Форстера - инициалы "Р. Ф.", которые он вырезал перочинным ножом на одной из скамей. В остальном его запомнили как спокойного круглолицего мальчика в бриджах, обладавшего, видимо, способностями выше средних, но особенно не блиставшего ни на уроках, ни в играх. Он пользовался, впрочем, популярностью среди других мальчиков, а по поведению считался едва ли не лучшим из всех, кто когда-либо' занимался в этом училище.

В те времена зачисление гардемарином в королевский военно-морской флот зависело от результатов конкурсных экзаменов: трижды в год открывалось приблизительно по пятидесяти вакансий. Кон держал экзамены за несколько дней до того, как ему исполнилось тринадцать лет. Дополнительные занятия помогли ему пройти по конкурсу, и он получил назначение на "Британию". Итак, 15 июля 1881 года он собрал свои вещи и покинул Аутлендс, чтобы присоединиться к более чем 150 мальчикам с учебного корабля, который стоял на якоре на реке Дарт. Только один изгиб реки отделял корабль от моря.

Встреча в море

"Британия" стояла близ северной окраины Дартсмута - исторического порта, откуда отплывали крестоносцы Ричарда Львиное Сердце, а также некоторые отважные моряки, преследовавшие испанскую Армаду. Однако к 1881 году военное значение маленькой естественной гавани уменьшилось - к тому времени военные корабли сильно выросли в размерах, появились огромные броненосцы. Впрочем, на борту "Британии" - старинного трехпалубного линейного корабля - моряков по-прежнему обучали так, словно им предстояло весь век ходить под парусами.

Крытый трап соединял "Британию" с "Индостаном" - двухпалубным деревянным кораблем. В совокупности они составляли базу военно-морского училища. Командиром его был капитан 1 ранга королевского военно-морского флота. Прибыв на корабль, Кон и его юные коллеги сложили свою одежду и личные вещи в рундучки в жилой палубе, где на протяжении двух лет им предстояло ежевечерне подвешивать свои койки.

Жизнь на борту "Британии" была заполнена до краев и порою казалась изнурительной; каждый день одно и то же - утомительная тренировка под руководством матросов, выросших под парусами, сменялась ежедневными занятиями в учебных классах обоих кораблей. Но и питание было подстать занятиям - хорошим и обильным: два раза в неделю к чаю подавали джем или девонширский крем.

Джону Скотту пришлось напрячь свои ресурсы, чтобы платить за обучение сына, ибо гардемарины с "Британии"' дорого обходились родителям. Еще до поступления в училище каждый из них должен был приобрести форму стоимостью до 40 фунтов стерлингов, а плата за учение в размере почти 100 фунтов вносилась за год вперед. Но на этом дело отнюдь не кончалось. Скотт-старший знал, что после того, как его сын выдержит экзамен на мичмана и поступит на корабль, плавающий в море, придется еще три года платить Адмиралтейству по 50 фунтов в год, а также приобретать обмундирование. Кону же предстояло получать от Адмиралтейства часть этой суммы в качестве жалованья. Только после производства в чин младшего лейтенанта он мог снять бремя с плеч отца и начать зарабатывать подлинно собственные деньги. Но в то время, о котором идет речь, эти соображения не стояли на первом плане: находясь на борту "Британии", Кон был поглощен своими занятиями и соблюдением дисциплины, что подчас оказывалось нелегко. Не так-то просто было отбросить свою мечтательную леность и укротить нрав, да и проигрывать он не любил. Но Кон упорно работал над собой и добился того, что стал кандидатом на пост старшины гардемаринов.

Однако, несмотря на суровые условия обучения, он сохранил на всю жизнь две особенности. Одной был естественный ужас при виде крови: ему становилось дурно от пореза; вторая заключалась в неприятной подверженности морской болезни.

За те два года, что Кон пробыл на "Британии", жизнь в Аутлендсе изменилась мало, и его долгие каникулы проходили в привычной обстановке. Впервые он по-настоящему оторвался от дома, когда сдал мичманский экзамен и поступил на "Боадицею" - флагманский корабль Калекой эскадры. Это произошло в августе 1883 года. Он все еще выглядел худощавым, слабосильным юнцом, чья сдержанность граничила с застенчивостью, но его горячее стремление выучиться морскому делу не оставляло никаких сомнений. Он поставил сундучок в кают-компании унтер-офицеров "Боадицеи", ставшей его домом на целых два года, и снова упорно взялся за учебу.

Корабль Его величества "Боадицея" был бронированным корветом с командой, достигавшей 450 человек. Участие Кона в корабельных делах было незначительно, ибо почти все его время - как утром, так и во второй половине дня - занимала учеба. Но ему приходилось также нести вахту на юте под наблюдением вахтенного офицера, помогать своим начальникам руководить матросами при учениях и стрельбах, командовать шлюпкой или группой матросов, посланных на берег с каким-либо поручением. Именно в это время он стал учиться жить по средствам. Из денег, вносимых Адмиралтейству его отцом, Кон получал около 30 фунтов в год. На эти деньги бережливый гардемарин мог жить неплохо.

С "Боадицеи" он перешел на "Монарх" - старый линкор третьего класса эскадры Ла-Манша, на котором провел три месяца. Наконец, 10 ноября 1886 года, когда из трех с половиной лет, которые обычно полагалось прослужить в чине мичмана, оставалось немногим больше года, он был направлен на "Ровер" - один из четырех кораблей учебной эскадры военно-морского флота. На этой начальной стадии его карьеры Кону довелось встретиться с ученым огненного темперамента, и эта встреча, по существу, решила его судьбу.

К концу февраля 1887 года, когда Кон пробыл на "Ровере" три месяца, эскадра проводила учения в теплых водах, омывающих прекрасные острова Вест-Индии. Хотя все четыре учебных корабля были паровыми, они редко пользовались своими машинами. Устройство винтов позволяло поднимать их из воды, а труб - опускать их так, чтобы они исчезали из виду. Таким образом, со стороны корабли представлялись парусными; ими и управляли как парусниками, хотя первый броненосец флота был спущен на воду более четверти века назад. Кону и его товарищам-мичманам приходилось много и споро работать на палубе, а затем спускаться в учебные классы. Но эти труды не пропали даром, и Скотт понял это, когда ему пришлось вести на Юг собственное парусное судно.

Когда поднимали сигнал "Преследование", четыре изящных корабля ставили все паруса, какие было возможно, и устремлялись вперед в полной оснастке, вступая в славное соревнование друг с другом. Случалось, они бороздили море по десять часов кряду; гонки прекращались столь же внезапно, как начинались, и корабль-победитель получал поздравление, а команды остальных - передышку.

В подобных случаях и всякий раз, как предстояло совершить какой-нибудь особенно сложный маневр, на ' палубе флагманского корабля "Эктив" оказывался веселый человек лет шестидесяти; когда дул сильный ветер и матросы отпускали марсели, его морщинистое лицо с пышными бакенбардами обращалось в ту сторону, откуда летели брызги пены. Клементс Маркем вспоминал при этом собственную юность: отправившись в море тринадцатилетним мальчиком, он прошел службу на парусном корабле со всеми ее лишениями и радостями. Это было в те годы, когда военно-морской флот еще не мог рассчитывать на винты, а матросов за непослушание и пьянство обычно наказывали поркой.

Маркем прибыл из Англии на пароходе и присоединился к учебной эскадре в Гренаде в качестве гостя ее командира, приходившегося ему двоюродным братом. С радостью приобщившись вновь к прежней своей профессии, Маркем быстро подружился со всеми, кто плавал на "Эктиве", и побывал на остальных кораблях. Вскоре он перезнакомился со всеми офицерами и матросами эскадры, с живым интересом следил за тем, что происходило в унтер-офицерских кают-компаниях, где занимались мичманы.

Маркем был секретарем Королевского географического общества - этот пост он занимал уже двадцать четыре года. И в то же время - плодовитым автором, написавшим более двух десятков книг исторического и приключенческого жанра. Кабинетным путешественником ом не был. Находясь на военно-морской службе, двадцатилетний Маркем был единственным мичманом в составе экспедиции, отправившейся на поиски сэра Джона Франклина, два корабля которого исчезли в Арктике, разыскивая Северо-Западный проход в Индию. Глубоко возмущенный суровыми наказаниями, применявшимися на флоте, Маркем вышел затем в отставку и в одиночку предпринял экспедицию в Перу. Он всегда был очень занят, ибо помимо службы в министерстве по делам Индии, куда он поступил, вернувшись из Перу, занимался научными исследованиями в области географии.

Свою самую большую победу он одержал в 1875 году, когда после многолетних усилий ему удалось заставить правительство оказать поддержку новой экспедиции в Арктику. Теперь, двадцать лет спустя, окруженный флотской молодежью, он был поглощен размышлениями о противоположном конце Земли - неведомой Антарктике.

Маркем не умел сидеть без дела. Пристроившись в углу кают-компании, где занималась дюжина мичманов, он прилежно работал над своей новой книгой - биографией Христофора Колумба. Рассказывал своим молодым друзьям об истории островов, к которым приставала эскадра, вместе с ними ходил на шлюпках и высаживался на берег. Острый ум Маркема словно впитывал биографии всех, кто окружал его. А 1 марта 1887 года он заметил существование мичмана Скотта.

В тот день эскадра стояла близ острова св. Христофора. Командование решило провести в море гонки, чтобы проверить способности мичманов. Шлюпкам предстояло построиться в линию и после сигнального пушечного выстрела поднять якоря, вставить мачту в степс, поставить паруса и пройти милю по ветру. Достигнув поворотного буя, они должны были убрать паруса, снять мачту, вернуться на веслах к месту старта и снова отдать якорь.

На большей части дистанции ожесточенная борьба шла между Скоттом, командовавшим шлюпкой "Ровера", и другим мичманом, но Скотт постепенно вырвался вперед и красиво одержал победу. День или два спустя он был приглашен к обеду на борту "Эктива" в качестве гостя Клементса Маркема и командира эскадры.

"Ему было тогда восемнадцать лет, и на меня произвели большое впечатление его ум, познания и обаяние", - вспоминал Маркем. Скотт хорошо выдержал такое испытание, как не носившая формального характера дискуссия по военно-морским вопросам, и показал блестящее знание предмета. Маркем, который когда-то был таким же исполненным энтузиазма и порою упрямым юнцом, пришел в восторг, обнаружив, что в современном военно-морском флоте жив еще прежний дух.

Географ оставался на эскадре до окончания ее пятимесячного плавания, постоянно находясь в кругу мичманов. Для Скотта эти месяцы явились приятным завершением службы в качестве корабельного гардемарина. На "Ровере" был строгий командир, но Скотт напряженно трудился и приобрел репутацию не только знающего и усердного молодого офицера, но и хорошего товарища. В конце концов ему разрешили нести дневную офицерскую вахту, а это была большая честь для мичмана.

Когда в начале мая 1887 года эскадра прибыла в Портсмут, Клементс Маркем отправился домой в Лондон; он был поглощен помыслами об Антарктике и дюжине других предметов, которые возбуждали его любопытство.

Между тем Скотт, прежде чем подняться на следующую ступень своей флотской карьеры, взял отпуск, который провел в Аутлендсе. Ни он, ни Маркем не забыли своей непродолжительной встречи, хотя ни тот, ни другой не могли предвидеть ее последствия.

В июле Кону исполнилось девятнадцать лет. Он приступил к сдаче экзаменов на чин лейтенанта. То была длительная процедура, затянувшаяся на целый год. Первые пять испытаний относились к искусству мореплавания. Выдержав их, мичман стал в августе кандидатом в младшие лейтенанты. За этим последовала трехмесячная учеба в Гринвичском военно-морском училище, где Скотт прошел курс навигации и математики, а затем в Портсмуте, где он обучался лоцманскому и минному делу, а также управлению артиллерийским огнем. После этого - снова Гринвич. Скотт учился хорошо и получил отличные отметки по четырем предметам из пяти. В конце 1888 года, вскоре после производства в чин младшего лейтенанта, он был направлен на корабль его величества "Амфион", стоявший в Эскуаймолте, близ Ванкувера (Британская Колумбия). Со временем он должен был получить и чин лейтенанта.

Скотту пришлось добираться до "Амфиона" своими силами; последний участок пути (из Сан-Франциско на север, вдоль западного побережья Канады) он проделал на борту трампа (Трампы - суда "дикого плавания", или "бродячие суда". Они перевозят грузы в любом направлении, в зависимости от фрахта. (Прим. перев.)), направлявшегося на Аляску. На этом судне, переполненном пассажирами, в большинстве своем спешившими в новый лагерь старателей, юный офицер, который обрел теперь уверенность в себе и привычку к элегантности, производил разительное впечатление.

Пароход попал в шторм, не утихавший до конца плавания. Из-за тесноты и скученности многим женщинам и детям было разрешено спать на полу единственного салона с условием вставать вовремя, чтобы остальные пассажиры могли там позавтракать. Но при такой ужасной погоде едва ли хоть одна из этих женщин была способна подняться с пола. О питании пассажиров никто почти не заботился, немногочисленные стюарды вышли из строя из-за пьянства или морской болезни, а здоровые пассажиры все время пили и ссорились между собой,

Сэр Куртольд Томсон, один из тех, кто имел несчастье проделать это кошмарное путешествие, написал позднее о том, как Кон "практически взял под свою команду пассажиров, тотчас же подчинившихся ему на все время плавания. С небольшой группой добровольцев он принял на себя заботы обо всем салоне - помогал одеваться женщинам, умывал и кормил малышей, драил полы, ухаживал за больными и вообще помогал всем, чем было можно.

День и ночь он трудился для общего блага, никогда не жалея сил, и его заразительная улыбка постепенно убедила нас в том, что на судне даже очень весело",

Все это проделал молодой человек, который в бурю и сам был подвержен морской болезни.

"Амфион" - корабль, на который он поступил, - был крейсером второго класса. На борту его Скотт провел следующие два года, плавая в Тихом океане, у западного побережья Америки и в Средиземном море. Прослужив половину этого срока, в августе 1899 года он был произведен в лейтенанты.

Настало время оглянуться на пройденный путь. Теперь он получил доступ в офицерскую кают-компанию, поменял рундук и койку в унтер-офицерской на более удобную каюту. Его ждали годы лейтенантской службы с выслугой лет и постепенным повышением жалованья. Служба в этом чине должна была продолжаться до тех пор, пока у него не появится обоснованная надежда на производство в чин капитана 2 ранга. Для предприимчивого молодого офицера перспектива скучного существования на новых бронированных кораблях, лишенных мачт, была не очень увлекательной. Жизнь, заполненная вахтами, нескончаемыми палубными и иными учениями, - до тех пор, пока тебе повезет и ты получишь самостоятельное командование канонеркой. На всё это был один ответ, и заключался он в том, чтобы стать специалистом.

Кон избрал торпеды и в начале 1891 года подал рапорт о предоставлении отпуска для учебы. Командир охарактеризовал его как молодого и многообещающего офицера, который проявляет такт и терпение в обращении с матросами. "Он спокоен и умен, полагаю, что со временем из него выйдет дельный минный офицер".

В том же году Кон поступил в минно-торпедное училище на "Верноне" в Портсмуте.

Минный офицер

Учебный корабль "Вернон" представлял собой старое деревянное судно, переоборудованное для преподавания теории и практики минно-торпедного дела. В распоряжении этого училища находилась также флотилия миноносцев и миноносок, на которых будущие офицеры проходили практику.

Кон прибыл на "Вернон" в сентябре 1891 года и провел в училище два года.

Торпеда не была новым видом оружия, и не имела тогда никакого отношения к подводным лодкам, которые появились только десять лет спустя. На корабле "Амфион", где он прежде служил, имелись палубные торпедные аппараты. Минное оружие впервые применили уже в начале века, но оно приобрело серьезное значение всего тридцатью годами ранее, когда на вооружение были приняты самоходные мины - торпеды. За предшествующее десятилетие в строй вступило более 200 миноносцев, задачей которых являлось нападение на более крупные корабли противника. Дальнейшее развитие этого вида средств привело к возникновению нового класса быстроходных и легких военных кораблей, известных как "перехватчики" (в дальнейшем - "истребители" (Эсминцы. (Прим. перев.)), назначением которых явилось преследование и уничтожение кораблей противника.

С начала до конца Скотт был офицером военно-морского флота. Период его службы совпал с огромными переменами в имперском флоте. Со времени его детства один за другим входили в строй бронированные корабли с орудийными башнями. Теперь же, когда он поступил в минно-торпедное училище, британский флот подвергался резкой критике за свою слабость по сравнению с флотами других держав. Это привело к тому, что правительство решило построить семьдесят первоклассных линкоров. На четырех из них предстояло послужить Кону.

Стоянка "Вернона" находилась неподалеку от его родных мест, и Скотт получил возможность проводить гораздо больше времени в Аутлендсе, где отец его занимался теперь исключительно садоводством, и чаще видеться с Арчи, который окончил училище в Вулидже и стал офицером королевской артиллерии. В этот период братья старались быть вместе, как только к тому представлялась возможность, до изнеможения играли в гольф и теннис или ездили верхом; оба сделались хорошими наездниками. Они с удовольствием ходили также под парусом, и к ним часто присоединялись все четыре сестры; они поднимались на парусной лодке вверх по какой-нибудь реке или бороздили плимутскую гавань. Для Кона это были безмятежные годы, но они оказались последними, которые семья провела в своем старом доме.

На "Верноне" он не только всесторонне изучил минно-торпедное дело - от защиты гаваней до применения оружия в море, но стал также специалистом по электротехнике, отлично разбирающимся в судовом электрическом оборудовании. Будучи выпущен из училища в чине лейтенанта (Т) (Специалиста по торпедам. (Прим. перев.)), он получил следующую инструкцию: "Проводить различные торпедные учения в соответствии с приказами Адмиралтейства; способствовать тому, чтобы необученному персоналу была предоставлена возможность изучить применение торпед и электричества. Действовать в качестве советника командира в торпедном деле".

От него требовалось также "хорошо знать систему обороны гаваней, принятую в других государствах, и соответственно - наилучшие способы преодоления этой обороны". Наконец, от него ожидалось умение "освещать электричеством бальные залы, ратуши и т. п., что не только полезно при организации развлечений во время пребывания наших кораблей в колониальных водах, но и приобретает государственное значение, когда такие празднества устраиваются для иностранных флотов и кораблей".

За исполнение всех этих обязанностей его лейтенантское жалованье было повышено на 3 шиллинга 6 пенсов в день.

В конце лета 1893 года Скотт получил свое первое назначение в качестве минного офицера, будучи направлен на "Вулкан" - новую базу миноносцев, находившуюся в Средиземном море. "Вулкан", который только что заменил собой старый бронированный пароход, не имел себе подобных ни в одном флоте мира, но большинство британских морских офицеров относилось к нему с подозрением. Корабль этот, еще не закончивший ходовых испытаний, представлял собой комбинацию крейсера, ремонтного судна, плавучего дока и склада торпед, а по количеству орудий и торпедных аппаратов он мог тягаться с крупнейшим из существующих крейсеров. Кроме того, на верхней палубе его находилась флотилия из шести миноносок.

"Вулкан" не был привлекателен для человека, с нетерпением ожидавшего назначения на линкор, и на "Верноне" должность, предоставленная Скотту, котировалась не очень высоко, однако для Кона этот корабль имел свои положительные стороны; он рассматривал "Вулкан" как "прекрасный, но незавершенный и неправильно поставленный эксперимент". Он решил сделать все возможное, чтобы способствовать завершению опыта, к тому же здесь он набрался бы полезных знаний, а в смысле выслуги лет получил такие преимущества, на какие не мог бы рассчитывать на другом корабле.

"Я несу вахту в море вместе с флотом и, поскольку нас обычно помещают в боевую линию, располагаю такими же возможностями для приобретения опыта, как если б находился на линкоре", - писал он отцу, будучи в Средиземном море. "Возвращаясь к торпедному делу, а я много потрудился в этой области, должен сказать, что рассматриваю службу на своем корабле как наилучший шанс получить необходимые практические навыки, какой только может представиться офицеру. Я даже считаю себя авторитетом в современных способах постановки минных заграждений и иных учениях подобного рода..." Еще важнее, что так думал и его командир.

Но когда, на рождество 1894 года, Кон приехал домой, он узнал о событиях, которые заставили его отложить в сторону надежды на быструю карьеру. Аутлендс постигла беда. Деньги, которые выручил отец от продажи пивоваренного завода на Хогейт-стрит, пошли прахом, и после выплаты основных долгов семья очутилась в весьма затруднительном положении. В шестьдесят три года перед Джоном Скоттом встала горькая необходимость искать службу.

Братьям пришлось взять на себя заботу о родителях и сестрах. Двадцатичетырехлетний Арчи Скотт, в ту пору артиллерийский офицер, получал от отца определенную сумму на расходы. Теперь он отказался от своей карьеры в метрополии и отправился в Нигерию, где поступил в хаусанский полк (Хауса - одна из народностей Нигера, в то время английской колонии. (Прим. перев.)). Он получал там xopoшee жалованье при малых расходах, а потому имел возможность помогать семье. Двадцатишестилетний Кон мог оказывать лишь самую скромную помощь. Он жил исключительно на жалованье, что требовало от него суровой экономии: в то время жалованье лейтенанта военно-морского флота колебалось, в зависимости от выслуги лет и местонахождения корабля, между 200 и 600 фунтами стерлингов в год, а он далеко еще не приобрел права на высшую ставку.

С этого времени Скотт впал в относительную бедность, от которой не избавился до конца дней. В военно-морском флоте офицеру, особенно младшему, нелегко было жить на жалованье. Одно только обмундирование требовало больших расходов. Кон и прежде не искал дорогостоящих развлечений и редко пил, но теперь спартанский образ жизни стал необходимостью, и он приспособил к нему свои привычки. Уклонялся от участия в платных развлечениях, ограничиваясь лишь такими удовольствиями, которые ничего ему не стоили. Чтобы не напрягать свой скромный бюджет и не залезать в долги, он научился обходиться без многого. Это требовало определенной выдержки, но Скотт неизменно - особенно когда бывал дома - оставался жизнерадостен и заразительно весел.

Отбросив свои прежние планы, он подал рапорт о переводе на "Дефайанс" - второй учебный корабль, где готовились специалисты по минно-торпедному делу. Корабль базировался в Девонпорте, что давало Скотту возможность принять личное участие в определении дальнейших судеб семьи. На лето 1895 года Аутлендс со всей меблировкой был сдан дачникам, а Скотты поселились на одной девонширской ферме. После возвращения их в Девонпорт дом подготовили к сдаче в аренду, и еще до рождества они переселились в Хол-комб, близ Шептон Маллет в Сомерсете, где Джону Скотту удалось получить место управляющего местным пивоваренным заводом.

Между тем Кон, который добился назначения на "Дефайанс", продолжал изучать минное дело и написал соответствующий раздел для Руководства по минно-торпедному делу. К этому времени он освоил также геодезические инструменты, научился съемке местности, хорошо разбирался в основах электричества и магнетизма.

После того как семья его благополучно переселилась в Сомерсет, а Аутлендс сдали в долгосрочную аренду, он подал рапорт о переводе на корабль, несущий службу в море, и в августе 1896 года был назначен минным офицером на "Эмпресс оф Индиа" - первоклассный современный броненосец. На этом линкоре эскадры Ла-Манша ему предстояло прослужить менее года, но именно в это время состоялась его вторая неожиданная встреча с Клементсом Маркемом.

Ветерану географических исследований сэру Клементсу Маркему исполнилось шестьдесят шесть лет, когда он был возведен в дворянское достоинство. Кроме того, он стал президентом Королевского географического общества (КГО) и на этом важном посту решительно и упорно побуждал правительство направить экспедицию в Антарктику.

Маркем получил приглашение совершить на борту корабля "Ройял соверен" короткий рейс в Гибралтар и Виго (северо-западная Испания), куда направлялась эскадра Ла-Манша. В Виго он возобновил знакомство с молодым минным офицером корабля "Эмпресс оф Индиа", которого хорошо помнил, несмотря на то что со времени их первой встречи прошло девять лет.

К этому времени Кон был поглощен заинтересовавшей его темой; он изучал тактику сэра Джорджа Рука, который в 1702 году застиг врасплох франко-испанский флот в бухте Виго и захватил добычу стоимостью в миллион фунтов, поэтому в беседах с сэром Клементсом почти не проявлял интереса к Антарктике. -Но вскоре он стал буквально охотиться за любой .информацией, относящейся к таинственному, скованному льдом материку, лежащему далеко на юге.

Целых три года Маркем добивался организации британской экспедиции в Антарктику, необходимость которой была единодушно признана всеми участниками заседания Королевского географического общества. Герцог Арджилл заявил: "Мы знаем больше о планете Марс, нежели об обширном районе нашей собственной планеты!" Маркем предложил, чтобы экспедицию организовало Адмиралтейство, но его идея была отвергнута. Теперь он снова пытался осуществить ее, выступал с лекциями по всей Англии и письменно обращался во многие учреждения, ища помощи и поддержки.

Сколь это ни невероятно, к концу девятнадцатого века огромный Антарктический материк оставался совершенно неисследованным. Не было даже уверенности в том, что это действительно материк. И на лучших картах очертания его оставались неясными и расплывчатыми. Всего пятьдесят пять лет назад - в 1841 году - капитан Джеймс Кларк Росс, глава Британской экспедиции, открыл покрытый льдом гористый берег, тянувшийся фантастически далеко. С тех пор для исследования этого района не было сделано решительно ничего.

Нежелание властей продолжить дело экспедиции Росса возмущало Маркема особенно потому, что Британия первой начала изучение Крайнего Юга. В 1772 году правительство направило капитана Кука на поиски Terra Australis, мифической Южной Земли, которая фигурировала на картах с древнейших времен. Борясь со штормами, туманами и льдом, Кук совершил плавание вокруг всей Антарктики, трижды пересек южный полярный круг, но толстый лед и айсберги всякий раз преграждали ему путь. Он не заметил признаков предполагаемой суши, но был уверен в существовании Южного континента, хотя и значительно меньших размеров, чем в воображении картографов.

После этого только охотники за тюленями проникали в опасные южные воды, неутомимо разыскивая новые участки для своего промысла. Попутно они совершали новые открытия в пустынной области, окружающей материк. Как писал сам Скотт: "На своих крохотных потрепанных судах они смело пускались в бурные ледовитые моря; снова и снова им удавалось избегнуть гибели; суда их приходили в негодность и давали течь; непрестанный труд изматывал команду, ее косила цинга. Но, несмотря на невообразимые лишения, они продолжали бороться со стихией и ни один из них, кажется, не повернул обратно, если его не принудила к этому необходимость".

Именно охотник за тюленями впервые увидел в 1820 году берег Антарктического материка - то была оконечность покрытого льдом гористого полуострова, вытянувшегося на целых шестьсот миль в направлении мыса Горн. (Впервые берега Антарктиды увидели участники русской антарктической экспедиции ф. ф. Беллинсгаузена и АА. П. Лазарева 28 января 1820 года в районе побережья, который сейчас носит название Берег Принцессы Марты. Автор, по-видимому, имеет в виду экспедицию Э. Брансфилда на бриге "Вильяме", участники которой видели землю у северной оконечности Антарктического полуострова 30 января 1820 года. Убедительных доказательств того, что они видели берег материка, нет. Есть предположения, что Э. Брансфилд видел остров, расположенный в нескольких милях от берега Антарктического полуострова. (Прим. ред.)) Затем было открыто несколько вулканических островов, а также еще один участок обледенелого материка - Земля Эндерби. Позднее, в 1840 году, были сделаны два важных открытия.

В январе 1840 года французский исследователь адмирал Дюмон-Д'Юрвиль увидел покрытые льдом утесы на той части побережья материка, которую он назвал в честь своей жены Землей Адели. Лед не дал ему возможности подойти к берегу, но ему удалось высадиться на скалистый остров, расположенный всего в миле от континента. Он пробыл там недолго и, к удивлению пингвинов, водрузил на острове французский флаг. В том же месяце американский лейтенант Чарлз Уилкс увидел землю в том же районе и, взяв курс на запад, прошел вдоль побережья 1500 миль. Время от времени он замечал участки гористой суши, но ему ни разу не удалось высадиться. (Составленная Уилксом карта этого участка побережья Антарктиды оказалась ошибочной; на самом деле берег находится здесь значительно южнее. (Прим. ред.))

В это время британское правительство направило в Антарктику новую экспедицию под командованием капитана 1 ранга Росса, отважного сорокалетнего полярника, девять раз зимовавшего в Арктике. Росс водрузил британский флаг на Северном магнитом полюсе и теперь отправился в Антарктику - с той же целью. Однако, прибыв в Тасманию, он узнал, что его опередили Дюмон-Д'Юрвиль и Уилкс, а потому отказался от намеченного маршрута и взял курс на юго-восток, войдя в мир льдов у 175-го меридиана. Встретив пояс льда, который нанес поражение не одному путешественнику, он принялся пробиваться через него на своих прочных деревянных парусниках "Эребурс" и "Террор". Пять дней спустя, оставив за собой 200 миль льда, он снова оказался на чистой воде.

Воодушевившись этим достижением, Росс взял курс на Южный магнитный полюс, но вскоре на горизонте показалась цепь высоких гор, и Росс и его спутники первыми смогли по-настоящему разглядеть пустынный, покрытый льдом материк. Судно экспедиции приблизилось к пункту, который окрестили мысом Адэр, и прошло мимо прибрежных гор, получивших имена лордов Адмиралтейства. Затем Росс с несколькими офицерами высадился на кишевший пингвинами остров близ материка и назвал его островом Позешен, официально вступив во владение соседней с ним частью континента. Эта часть Антарктиды была названа в честь царствующей королевы Землей Виктории. Сильное волнение и ветры заставили Росса отойти от острова, но он пошел дальше на юг вдоль гористого побережья Земли Виктории, которое тянулось по правому борту. Пройдя 500 миль, он достиг острова с двумя вулканами-близнецами, спаянного льдами с материком. Росс назвал эти пики (один из них был величественным действующим вулканом высотою более 12000 футов) Эребусом и Террором. После этого он взял курс на восток, ища проход, который позволил бы ему продолжать движение на юг. Но путь ему преградил отвесный ледяной склон, достигавший высоты 200 футов над уровнем моря. Он назвал эту преграду Великим ледяным барьером.

Росс сообщил потом, что эта стена изо льда представляла собой необыкновенное зрелище, "нечто величественное и удивительное, поразительное и невообразимое. Мы не могли даже представить себе, что находится за этим барьером".

Он продолжал идти на восток вдоль этой сплошной стены, надеясь обойти ее. Стена была слишком высока, чтобы даже с вороньего гнезда удалось разглядеть, что за нею. День за днем суда экспедиции боролись со льдами у шельфового ледника, но в конце концов лед заставил мореплавателей отступить.

На следующий год Росс возвратился в эти места и направился на юг из пункта, лежащего восточное, все еще надеясь обойти Великий ледяной барьер, этого" "дедушку всех айсбергов". Но дрейфующий лед снова отбил натиск.

Так обстояло дело, когда Клементс Марком беседовал со Скоттом в бухте Виго. Прошло пятьдесят лет, но за это время не было предпринято никакой попытки продолжить эпопею Росса. Вернувшись в Лондон, географ энергично принялся за сбор средств. Считалось, что минимум, необходимый для организации подлинно научной экспедиции,-100000 фунтов стерлингов. Достать эту сумму было невероятно трудно.

В начале 1897 года Кон покинул корабль "Эмпресс оф Индиа", провел несколько недель на борту "Юпитера", а в июле перешел на "Маджестик", линкор, построенный по образцу того же "Юпитера", - флагманский корабль флота Ла-Манша. Это было его последним назначением в военно-морском флоте перед тем, как он принял участие в великом предприятии Маркема.

Продвижение по службе

Прослужив несколько месяцев на "Маджестике", Скотт освоился со своими обязанностями, и они -- перестали удовлетворять его. Он был готов к свершениям, в корне отличным от безмятежной деятельности офицера линейного корабля в мирное время. Он чувствовал, что у него еще все впереди. Это чувство и здоровое честолюбие, присущее каждому офицеру флота, все время подталкивали его, как и семейные дела, сделавшие его финансовое положение еще более затруднительным. Всего через четыре месяца после поступления Скотта на "Маджестик" умер его отец.

Отправляясь на своем корабле в Ирландию, Кон взял с собою брата, причем адмирал предоставил Арчи свободную каюту. Казалось, что жизнь снова улыбнулась Скотту. Но его счастье было недолгим. Месяц спустя - в ноябре 1898 года - Арчи отправился играть в гольф в Хайт. Там он заболел тифом и умер, ровно через год после смерти отца.

В тридцать лет Кон сделался единственной опорой матери и сестер. К тому же ему приходилось тратить свое лейтенантское жалованье и на другие нужды. Если в предыдущие годы он старался жить поэкономнее, то теперь пришлось ограничивать себя во всем. Исполнение служебных обязанностей никак не омрачало его существования, но ему не терпелось получить возможность выполнять их более эффективно.

Такова была ситуация в начале июня 1899 года, когда, находясь в кратковременном отпуске в Лондоне, он шел однажды по Букингем-Палас-роуд и заметил на противоположной стороне улицы сэра Клементса Маркема. Скотт поспешно перешел через улицу, поравнялся с Маркемом и проводил географа до его дома на Экклстон-сквер. В тот день он впервые услышал, что готовится экспедиция в Антарктику, и два дня спустя, при поддержке Маркема, подал рапорт о своем желании возглавить ее.

На протяжении трех лет, прошедших со времени его последней встречи со Скоттом в Виго, Маркем боролся за организацию британской экспедиции. Но столкнулся с большими препятствиями. В 1898 году он опубликовал брошюру "Исследование Антарктики. Призыв к организации национальной экспедиции". В этой брошюре он обрушивался на правительство за его отказ взять на себя организацию этого дела или хотя бы' оказать содействие. "Таким образом, наш военно-морской флот лишен права, которым пользовался с незапамятных времен, - права идти впереди других в географических исследованиях", - гремел он.

Маркем указывал, что исследованием Антарктики всегда успешно занимался военно-морской флот под руководством британского правительства. Именно оно поручило капитану Куку впервые побывать в этом районе; капитан Уэдделл, проникший в море Уэдделла, был офицером флота; экспедицию Росса снарядило Адмиралтейство; то же самое относится и к судну "Челленджер" - корвету, посланному на исследование Мирового океана, - которое пересекло в 1873 году южный полярный круг и произвело замеры глубин, подтвердившие предположение о существовании Южного материка. Наряду с получением важных научных результатов, продолжал Маркем, подобные экспедиции являются прекрасным средством подготовки персонала военно-морского флота в мирное время, недостатка же в добровольцах, конечно, не будет.

"Нужны только деньги, и мы обращаемся к патриотизму сограждан, обладающих той способностью поддержать репутацию нашей страны, которую дает богатство. Совет Королевского географического общества выражает готовность открыть подписку, внеся 5000 фунтов. Достаточно десяти таких взносов, чтобы экспедиция могла отправиться в путь".

Однако призыв Маркема не был услышан и к началу следующего года - за несколько недель до того, как Скотт встретил его в Лондоне, - он собрал ничтожную сумму в 14 000 фунтов. Но тут он получил щедрое предложение. Член КГО Льюэллин Вуд Лонгстафф - богатый промышленник, которому было тогда за пятьдесят, интересовался, достаточно ли пожертвование в 25 000 фунтов, чтобы поставить подготовку экспедиции на практическую основу. Маркем ответил, что несомненно так, и Лонгстафф направил свой чек обратной почтой.

Столь крупное пожертвование пристыдило казначейство, и оно обещало субсидию. Таким образом, к моменту, когда Кон вышел прогуляться по Букингем-Палас-роуд, подготовка экспедиции уже получила практическую основу.

Но в то время как в Британии шла длительная борьба за сбор средств, в Антарктике развернулась лихорадочная деятельность. Начало ей положило невероятное путешествие пятидесятилетнего бизнесмена из Мельбурна Генриха Иоганна Булля. Этот австралиец норвежского происхождения добивался поддержки своего плана экспедиции в Антарктику, где, по его мнению, существовали прекрасные возможности для китобойного промысла и добычи тюленя. Цель его состояла в поисках стад синих китов, замеченных и описанных капитаном Россом. Не сумев собрать средства в Австралии, Булль отправился в Норвегию и представил свой план Свену Фойну, ветерану китобойного промысла, который предоставил ему старое судно для промысла тюленей.

После одного неудачного рейса на этом судне, которое он переименовал в "Антарктик", Булль отправился на юг вторично и отважно углубился во льды, как это сделал Росс пятьюдесятью годами ранее.

Прорвавшись в январе 1895 года через полосу льда в море Росса, Булль пошел мимо далеко выступающего в море мыса Адэр и, следуя по маршруту Росса, высадился на острове Позешен. Однако после безуспешных поисков китов дальше к югу Антарктики повернул обратно к мысу Адэр, где Буллю с двумя матросами удалось высадиться на покрытый галькой берег. (На берег высадились 6 человек: капитан судна Кристенсен коммерческий уполномоченный фирмы Булль и четыре матроса, в том числе К. Борхгревинк, по просьбе которого и была произведена высадка. (Прим. ред.)) Они были первыми людьми, ступившими на землю Антарктиды.

"Величественные островерхие горы цепь за цепью уходят к горизонту, покрытые девственно белым снегом. Лучи солнца, отражаемые или преломляемые кристаллами снега и льда, сверкают и блестят, словно золото и серебро. Небо темно-голубое и отливает темным золотом, когда солнце стоит особенно низко. Но, пожалуй, еще большее впечатление производит полное отсутствие жизни, устрашающее неземное молчание. Все это создает замечательную картину; стоит пойти на большие жертвы, чтобы увидеть ее хоть раз. Но тот, кто попробует жить там один, быстро сойдет с ума".

Одним из тех, кто вместе с капитаном Буллем совершил кратковременную высадку на мыс Адэр, был Карстен Борхгревинк - молодой школьный учитель из Австралии, также норвежского происхождения, который уговорил Булля взять его с собой. Воодушевленный всем виденным, Борхгревинк поспешил в Лондон, где попытался достать денег на организацию собственной антарктической экспедиции, не считаясь с планами, уже обнародованными сэром Клементсом Маркемом.

Маркем, которому нелегко давался сбор средств на осуществление собственного плана проведения экспедиции при помощи правительства и силами флота, был возмущен вторжением Борхгревинка. Он предупредил всех, что с этим безответственным молодым человеком не следует иметь дела. Однако, к неудовольствию Маркема, Борхгревинк заручился поддержкой сэра Джорджа Ньюнса, издателя, нажившего целое состоя^-ние на своем журнале "Титбите". Ньюнс истратил на снаряжение экспедиции Борхгревинка 38 000 фунтов - сумму более чем достаточную для претворения в жизнь плана Маркема.

Итак, в августе 1898 года экспедиция Борхгревинка отплыла из Лондона на норвежском тюленебое, переименованном в "Саузерн Кросс" ("Южный Крест"). К счастью, в марте следующего года Льюэллин Лонгстафф предоставил Маркему 25 000 фунтов, обеспечив тем самым осуществление его проекта. В июне, когда Скотт подал рапорт о назначении его руководителем , экспедиции, финансовое положение оставалось непрочным, но вскоре казначейство сообщило о предоставлении субсидии. Оно обещало внести 45 000 фунтов, при условии если столько же будет собрано частным образом.

Фонд Маркема не достигал назначенной суммы, но КГО внесло недостающие средства. Теперь можно было развернуть подготовку к национальной антарктической экспедиции.

Финансовые затруднения, склоки между учеными и закулисное политиканство потребовали от молодого Скотта не меньшего расхода энергии, чем практическая деятельность. Но на протяжении нескольких предшествующих месяцев даже самое его назначение висело в воздухе, хотя кандидатура Скотта вызвала благоприятную реакцию.

В тот июньский день 1899 года, когда он подал свой рапорт, Скотт находился в отличном настроении. Перед ним открывалась возможность избавиться от бремени рутины и бросить вызов природе, возможность, которой он давно искал. Подав рапорт, он заявил Маркему, что намерен позондировать почву в Адмиралтействе, но Маркем тут же отсоветовал это. Скотт не знал, что его уже отрекомендовал самым лестным образом командир его корабля сэр Джордж Эджертон - ветеран исследования Арктики. Ранее Маркем направил сэру Джорджу просьбу прислать ему список офицеров, способных лучше всего справиться с руководством экспедицией. Первым в списке Эджертон поставил имя лейтенанта Скотта.

"Имейте терпение,- написал Маркем Скотту еще до конца июня.- Если вы получите назначение год cnycтя, то это будет прекрасно... Вы совершите большую ошибку, предприняв что-либо в Адмиралтействе до получения соответствующего сигнала".

Кандидатура Скотта встретила сильную оппозицию, что в немалой степени объяснялось громоздкостью органов, занимавшихся подготовкой экспедиции. Во главе этого дела стоял объединенный комитет из представителей Королевского географического общества и Королевского общества (национальной академии наук). В комитет входило по шестнадцать человек от каждого общества - всего тридцать два. Он делился на несколько подкомитетов. Среди членов комитета находилось всего семь офицеров флота, остальные же, употребляя меткое выражение Маркема, "были разными береговыми профессорами".

В последующие месяцы разгорелась дискуссия по вопросу об отраслях науки, которые должны быть представлены в экспедиции; лоббисты различных фракций ревниво следили Друг за другом. Соответственно и назначение Скотта состоялось только через год. Его горячо рекомендовали командир корабля, адмирал, первый лорд и первый морской лорд Адмиралтейства (Военно-морской министр и начальник морского штаба. (Прим перев.)), но в комитете его кандидатура натолкнулась на длительное противодействие. Противники Скотта предложили одного за другим четырех офицеров, и сторонники его одержали победу только после продолжительных дебатов в специальном комитете, сформированном из представителей военно-морского флота.


Сэр Роберт Клементс Маркем, инициатор экспедиции на "Дисковери".

Скотт, ушедший в плавание на "Маджестике", знал об этой волоките из писем Маркема и теперь так мало рассчитывал на свое назначение, что даже не сообщил о такой возможности семье. Осенью 1899 года, когда "Маджестик" находился в Средиземном море, он единолично руководил учениями, которые показали высокий уровень торпедной подготовки. Он спланировал и осуществил ночное нападение миноносцев на флот, создав сеть береговых баз. Утвердив свою репутацию специалиста, он стремился доказать также свою способность к выполнению более широких обязанностей, ибо мысли о продвижении по службе никогда не оставляли его: он полагал, что за свои достижения в торпедном деле может быть назначен командиром "Вернона" - учебного корабля, стоявшего в Портсмуте, но рассчитывал также на должность старшего помощника на "Маджестике". Вскоре он получил назначение на "Маджестик", однако уже в конце 1900 года пришло обнадеживающее известие от Маркема и он написал домой: "Надеюсь и верю, что в июне я займу более высокое положение и смогу действовать энергичнее, чем до сих пор...".

И он занял это более высокое положение. 9 июня Клементс Маркем с удовольствием подписал документ о назначении Скотта начальником Национальной антарктической экспедиции. 30 июня он был произведен в капитаны 2 ранга, месяцем позже - освобожден от своих обязанностей на "Маджестике" и приступил к деятельности исследователя.

Чисто выбритый, очень молодо выглядевший тридцатидвухлетний офицер выгодно выделялся в толпе господ с цилиндрами и бакенбардами. Он был всегда подтянут, обладал стройной мускулистой фигурой.

Все это делало его весьма привлекательным. Держался скромно, но негромкий смех его был заразителен.

Таким он и предстал перед публикой. Еще вчера никому неизвестный, сегодня он оказался на виду у всех.

Проволочки и отчаяние

Когда в августе 1900 года Скотт вступил в командование Национальной антарктической экспедицией, -- в Англию все еще поступали новые данные об успешном плавании Борхгревинка на судне "Саузерн Кросс". Группа Борхгревинка, проведя темную, невероятно холодную зиму в деревянной хижине, построенной на мысе Адэр, предприняла плавание по маршруту Росса дальше на юг. Норвежцы высадились у подножия горы Террор - меньшего из двух вулканов, открытых Россом шестьюдесятью годами ранее. Затем, идя вдоль шельфового ледника Росса, они неожиданно обнаружили бухту в ледяной стене, высадились на лед в сравнительно низком месте, перевалили на санях через барьер и, пройдя несколько миль, остановились Hd 78°45/ ю. ш. Это была самая южная точка, достигнутая к тому времени человеком.

Однако первооткрыватели с судна "Саузерн Кросс" не смогли проникнуть с мыса Адэр в глубь скованного льдом материка, так как вдоль побережья тянулись высокие горы.

"Великая ледяная стена, высота которой местами достигает ста футов, несомненно существует, - сообщал Борхгревинк, - но основная трудность, препятствующая исследованию внутренних районов Антарктического материка, состоит в огромной высоте и крутизне склонов внутриматериковых возвышенностей. Не думаю, чтоб какой-либо экспедиции удалось достигнуть Южного магнитного полюса. Полагаю, что он расположен на обширном материке, представляющем собой скопление скал, льдов и вулканов, где нет ни деревьев, ни цветов, ни животных, ни птиц - вообще никаких признаков жизни, кроме некоторых лишайников и мхов". И еще, добавлял Борхгревинк, на этой земле, где "не ходи г, не ползает и не летает ничто живое", вечно дуют сильнейшие ветры.

Изучая все материалы об Антарктике, которые ему удалось раздобыть, а их было очень немного, Скотт внимательно прочел отчет Борхгревинка. Прочел он и еще об одной, недавно предпринятой попытке продвинуться дальше на юг. Предприятие это закончилось плачевно. Молодой бельгиец, лейтенант Адриен де Жерлаш, собрав ценой долгих усилий жалкую сумму в 12000 фунтов, зафрахтовал норвежское китобойное судно. Судно это, под новым названием "Бельжика", направилось на юг от берегов Южной Америки и, едва достигнув полярной области, вмерзло в лед. "Бельжика" дрейфовала во льдах с февраля 1898 года по март 1899 года и за это время прошла 2000 миль. Де Жерлаш надеялся, что ему удастся достигнуть Южного материка и высадить на берег небольшую группу зимовщиков. Судно же должно было вернуться в цивилизованный мир и находиться там до весны. Вместо этого всем, кто находился на борту, пришлось пережить антарктическую зиму, без достаточного питания и экипировки и даже без ламп для освещения судна. Решительно все участники экспедиции переболели цингой; их спасло только свежее мясо тюленей и пингвинов, на которых они охотились во льдах. Двое матросов сошли с ума.

Помощником капитана злосчастной "Бельжики" был крепкий молодой норвежец Руал Амундсен.

К тому времени, когда Скотт ознакомился с этой невеселой историей, он уже несколько недель руководил подготовкой Национальной антарктической экспедиции. Кроме того, он углублял свои познания в области магнетизма. Его нанимателями являлись теперь Королевское общество и Королевское географическое общество, совместные организаторы экспедиции, для участия в которой он был откомандирован Адмиралтейством с сохранением флотского жалованья. Ему предоставили небольшое конторское помещение в Барлингтон-хаусе, поселился же он вместе с семьей, жившей в Челси.

Скотт начал на пустом месте, имея самое смутное представление об антарктических делах, и вложил в подготовку экспедиции всю свою энергию и умение, проявляя характерное для него внимание к деталям, хотя бы и самым мелким. У него оставалось не более двенадцати месяцев, чтобы рассчитать необходимое количество провианта, одежды и снаряжения и заготовить все это, изучить историю санного транспорта - ибо перед ним стояла задача проникнуть как можно дальше в глубь материка,- подобрать офицеров и матросов и подготовить к плаванию деревянное судно, которое строилось специально для экспедиции. Поэтому он был занят шесть дней в неделю.

"Моя комната вскоре сделалась настоящей кунсткамерой: сани, лыжи, меховая одежда и обувь заполняли углы, а столы и стеллажи были завалены корреспонденцией и бесчисленными образцами консервов. Я упорно работал в этом хаосе... иногда был уверен, что все идет хорошо, иногда же меня охватывало мрачное предчувствие, что мы никак не сможем закончить подготовку к установленной дате".

В начале октября 1900 года он вместе с Клементсом Маркемом отправился в Норвегию, чтобы нанести визит Фритьофу Нансену - знаменитому исследователю, поставившему рекорд продвижения на север. Они хотели посоветоваться с норвежцем относительно санного транспорта.

"Это великий человек, - писал Кон матери, - абсолютно откровенный и предельно практичный, так что дела наши продвигаются быстро. Как бы я хотел, чтоб! и в Англии они шли так же".

Нансен, который в то время был твердо уверен, что Антарктида может оказаться всего лишь архипелагом покрытых льдом вулканических островов, впоследствии рассказал о впечатлении, которое произвел на него Скотт при этой встрече.

"Он стоит передо мной, крепкий и мускулистый. Я вижу его интеллигентное, красивое лицо, этот серьезный, пристальный взгляд, эти плотно сжатые губы, придававшие ему решительное выражение, что не мешало Скотту часто улыбаться. В наружности его отражался мягкий и благородный характер и в то же время серьезность и склонность к юмору..."

Была некая ирония в том, что англичанину пришлось обратиться к норвежцу за помощью в организации санного транспорта. Ибо англичане первыми применили этот транспорт в Арктике. Во время полярных эпопей матросы сами тащили груженые сани по снегу и льду, но с тех пор прошло четверть века и производстве саней в Британии прекратилось. Нансен, усовершенствовавший старинные английские сани, был инициаторов создания нового центра строительства саней в Христианин (нынешнем Осло). Скотт посетил этот центр и беседовал с несколькими специалистами, но визит его бы кратковременным, так как на родине его ждало множество дел.

Из Норвегии он отправился в Берлин для встречи с руководителем готовившейся Германской антарктической экспедиции - профессором Эрихом фон Дригальским. Ученые договорились о том, что германская экспедиция отправится одновременно с британской для исследования района к западу от Земли Уилкса. Третья, шведская, экспедиция должна была заняться областью, лежащей к югу от Южной Америки. Однако масштабы деятельности последней экспедиции обещали быть куда более скромными, чем у первых двух. Скотт был поражен, увидев, как организованно готовится экспедиция здесь, в Берлине.

Немцы не торговались из-за финансирования - у публики не просили ни гроша. За несколько недель до того, как Скотту предложили возглавить британское предприятие, германское правительство ассигновало национальной экспедиции сумму, достаточную для покрытия всех издержек. Скотт обнаружил, что немцы далеко продвинулись в своих приготовлениях.

"Провиант и припасы уже заказаны, одежда опробована, специальные приборы находятся в стадии изготовления, штат экспедиции укомплектован и приступил к работе, и постройка "Гаусса" (судна экспедиции) уже близка к завершению. Я не мог не признать, что все виденное представляет собой разительный контраст с положением дел в Англии, и поспешил домой в сильной тревоге".

В Лондоне он вступил в неравную борьбу с громоздким механизмом управления Британской экспедицией. Попытки добиться решений от комитета, состоявшего из тридцати двух лиц, и многочисленных его подкомитетов выматывали душу. Членов комитета не удавалось даже собирать сколько-нибудь регулярно, и Скотт знал лично лишь четверых или пятерых из них, что еще осложняло дело. Чтобы покончить с неразберихи, Скотт потребовал себе полной свободы в принятии необходимых решений и права руководить всеми работами, не превышая лимитов, установленных по каждой статье расхода, с сохранением контроля финансового комитета. В конце концов он добился своего, но лишь после длительной дискуссии. Это произошло в ноябре 1900 года. До намеченной даты отплытия экспедиции оставалось восемь месяцев.

Некоторое время работа шла гладко. Между тем было объявлено еще об одной экспедиции на Юг. Д-р Уильям Брюс, который хотя и был всего на год старше Скотта, успел уже накопить солидный опыт полярных исследований и дважды безуспешно просил включить его в штат научных сотрудников экспедиции Скотта. Теперь он решил организовать шотландскую национальную экспедицию в Антарктику и исследовать море Уэдделла. Клементс Марком, усмотрев в этом опасность для престижа британского предприятия, обвинил Брюса в "бесчестной конкуренции", тем не менее шотландец сумел собрать 36 000 фунтов. Брюс проконсультировался со Скоттом, Дригальским и руководителем шведской экспедиции д-ром Отто Норденшельдом, чтобы предотвратить дублирование исследовательских работ. В дальнейшем эти четыре экспедиции хотя и действовали одновременно, ни разу не встретились.

Скотт несколько раз посетил свой корабль, строившийся на верфи "Данди шипбилдинг компани". Искусство строительства деревянных судов, подобно производству саней, пришло в упадок в Британии. Фирма, где строилось парусно-паровое судно экспедиции, была единственной сохранившей известный опыт (незадолго до этого она сдала посыльное судно), и ей предстояло выплатить 51 000 фунтов из фонда экспедиции.

Экспедиционное судно было первым исследовательским судном, которое строилось в Англии. В качестве строительного материала выбрали дерево, чтобы судно могло выдержать натиск льдов. Иллюминаторы отсутствовали вообще, толщина бортов достигала 26 дюймов, толщина форштевня, предназначенного таранить льды, - нескольких футов; кроме того, нос был защищен многослойной стальной обшивкой. В дальнейшем судно получило название "Дисковери" ("Открытие").

Было решено создать ядро из военных моряков, вокруг которого сплотился бы весь состав экспедиции. Это были прежде всего сам Скотт и еще один офицер - лейтенант Чарлз Ройдс, племянник Маркема, который стал первым помощником руководителя экспедиции и метеорологом. К ним присоединился офицер торгового флота лейтенант Альберт Армитедж. Он стал штурманом и вторым помощником Скотта.

Тридцатисемилетний Армитедж принимал участие, в качестве второго помощника капитана, в экспедиции Джексона - Хармсуорса на Землю Франца-Иосифа (1894-1897 годы). Клементс Маркем, следивший за успехами Армитеджа, прочил его в руководители самостоятельной экспедиции в Антарктику, если Адмиралтейство откажет в содействии. Как только началась подготовка к национальной экспедиции, он немедленно предложил Армитеджу пост заместителя Скотта. Армитедж не согласился, но Маркем настаивал: "Прежде чем отказываться - повидайтесь со Скоттом", - говорил он.

Впоследствии Армитедж вспоминал: "Я посетил Скотта и пообедал с ним, его матерью и сестрами. Он сразу же очаровал меня. Скотт сказал мне: "Вы ведь пойдете со мной, не так ли? Я не смогу обойтись без вас..." Я почувствовал, что мы станем друзьями. Мне хотелось повидать Антарктику, и я согласился, хотя это решение было нелогичным. Скотт не был знаком с работой, за которую взялся, я же имел трехлетний опыт. Мне предстояло стать его советником, своего рода нянькой, а я слишком хорошо знал человеческую натуру, чтобы не страшиться результатов этого. Но я отбросил в сторону все эти сомнения. И могу сказать, что никогда не встречал человека, с которым было бы приятнее работать, чем со Скоттом, при подготовке экспедиции".

В дальнейшем Армитедж утверждал, что прежде чем принять новое назначение, он поставил Скотту и Маркему ряд условий. Они их приняли, но так и не выполнили.

"Эти условия не были включены в официальное соглашение, подписанное всеми участниками экспедиции, и сводились к следующему: я буду действовать независимо от Скотта, хотя и под его командованием. Если представится возможность, меня высадят на берег, выделив мне хижину, припасы на два года и упряжку собак. Со мной будут находиться восемь матросов и один из врачей. Далее, мне предоставлялось право совершать санные походы без всяких ограничений. Вознаграждение, получаемое Скоттом, могло превышать мое жалованье не более чем на 50 фунтов стерлингов в год".

По утверждению Армитеджа, все условия, кроме последнего, оказались нарушенными. Но это произошло потом, а тогда, в начале 1901 года, когда нескончаемые споры между членами комитетов двух ученых обществ достигли точки кипения, Армитеджу представился случай доказать свою верность Скотту в чрезвычайной ситуации. Всего лишь через месяц после вступления в штат экспедиции он получил "конфиденциальное" письмо с просьбой сообщить, согласится ли он в случае, если Скотт подаст в отставку, занять пост начальника экспедиции. Ответ его был краток и решителен: "Нет".

Последовало бурное заседание большого комитета, на котором "серьезные и уважаемые профессора употребляли, обращаясь к председательствовавшему сэру Клементсу, эпитеты, немало удивившие его". Но Маркем выдержал натиск, предал гласности историю с письмом - и покинул заседание.

Последовала борьба, в ходе которой и Скотт, и Маркем едва не подали в отставку. Все это шло от ряда членов комитета, чьи воззрения на руководство экспедицией и ее масштабы расходились с первоначальными предложениями Маркема. У его противников имелись сильные аргументы. Они возражали проткв того, что Скотт, офицер военно-морского флота, получал право командовать всеми, включая ученых, и предлагали сделать его просто командиром корабля. Это едва не переполнило чашу терпения Скотта, который просил об одном: чтобы ему дали возможность продолжать работу.

9 февраля 1901 года он послал из конторы своему заместителю Армитеджу записку. Текст ее был краток:

"Дела зашли в тупик, из которого я не вижу иного выхода, кроме прошения об отставке; поэтому мне хотелось бы разъяснить Вам ситуацию..."

"Я отправился к нему, - писал Армитедж,- и нашел его в чрезвычайно подавленном состоянии. Он сказал, что намерен подать в отставку и считает, что мне нужно взять на себя его обязанности и т. п. и т. д. Я уговорил его подождать и обсудить вопрос на следующий день. Потом мы с сэром Клементсом пригласили Скотта на дружескую вечеринку - и вдвоем уговорили его не складывать оружия".

Некоторое время дело висело на волоске. Зато действительно последовали прошения об отставке, но членов комитета, участвовавших в обструкции. Марк вышел из схватки победителем.

"Несмотря на свой мягкий и приветливый характер отметил Армитедж,- он был решителен и упорен в борьбе, как настоящий бульдог. Пожалуй, ни один президент КГО не помогал молодежи и энтузиастам географических исследований больше, чем сэр Клементс Маркем, и, конечно, ни один не добивался своего и не подчинял своей воле других в такой мере, в какой это удавалось ему".

До дня отплытия оставалось пять месяцев, и теперь наконец можно было ускорить работу. К радости Скотта, Армитедж согласился взять на себя руководство подготовкой к санным походам. Скотт остро ощущал собственную неопытность в этом деле и жалел о том, что недостаток времени лишает его возможности приобрести нужные познания. Он с готовностью направил Армитеджа в Норвегию для отбора саней, изготовленных в Христианин по проекту самого Нансена. Норвежский путешественник, которого Армитедж впервые встретил в Арктике, помог также британцу подобрать меховую одежду.

Армитеджу было выделено 2000 фунтов стерлингов для закупки одежды на пятьдесят человек. В основном она была сшита из оленьих шкур, но кое-что было сделано из волчьих. В Норвегии были приобретены и все спальные мешки. Верхняя одежда исследователей, непроницаемая для ветра, была изготовлена в Британии под надзором Армитеджа, и Скотт с благодарностью принял сорокапроцентную скидку, предоставленную фирмой "Эгер". Его признательность заслужили и фирмы, поставившие провиант по льготной цене, а также в дар экспедиции (девять тонн муки и большое количество горчицы от фирмы "Колмен"; 3500 фунтов какао и шоколада от фирмы "Кедбери", восемь центнеров пекарного порошка и драчены от фирмы "Бэрд").

Был заготовлен и запас продовольствия для санных походов. Он состоял из пеммикана - прессованной смеси сушеной говядины с лярдом, которую можно было разогревать в пути. Прежде пеммикан, как и все, что необходимо для санных походов, изготовлялся в Британии специально для исследователей Арктики, но теперь Скотту пришлось приобрести большую часть этого продукта на одной копенгагенской фабрике; некоторое количество пеммикана более низкого качества было закуплено в Чикаго.

Большую часть приборов для экспедиции - астрономические, метеорологические и магнитометрические, - а также маятник, сейсмограф, новейшие лоты и драг предоставило Адмиралтейство.

"Дисковери" был спущен на воду 21 марта 1901 года, через двенадцать месяцев после закладки. Окрестила его леди Маркем. После монтажа котлов и двигателей "Дисковери" прошел ходовые испытания. Выйдя из Данди 3 июня он прибыл в Ост-Индские доки (В Лондонском порту. (Прим. перев.)) тремя днями позже. На борту находился "директор-распорядитель" Маркем. Ему шел уже семьдесят первый год, но он был так же бодр, энергичен, как двадцать лет назад. Бакенбарды Маркема всегда появлялись в центре событий.

Между тем штат экспедиции увеличился. Адмиралтейство согласилось прикомандировать к ней механика в офицерском чине, плотника и боцмана. Все они оказали ценную помощь Скотту на завершающей стадии строительства "Дисковери". Механика, Реджиналда Скелтона, он выбрал лично. Скелтон был на четыре года моложе Скотта. Они вместе плавали на "Маджестике". На Скелтона же были возложены обязанности фотографа экспедиции.

Присоединиться к Скотту было разрешено и еще одному офицеру военно-морского флота - лейтенанту Майклу Барну, который тоже плавал на "Маджестике" и которого тоже выбрал Скотт. Барн только что получил чин лейтенанта. Он стал помощником Скотта, ответственным за исследование морских глубин.

Получить от Адмиралтейства еще одного лейтенанта оказалось невозможно, Скотту пришлось искать себе подчиненных в другом месте. Льюэллин Лонгстафф, который пожертвовал для экспедиции 25 000 фунтов стерлингов, выдвинул кандидатуру Эрнста Генри Шеклтона, двадцатисемилетнего офицера торгового флота, служившего в компании "Юнион Касл". Шеклтон уже подавал заявление с просьбой зачислить его в состав экспедиции, но оно было отклонено. Теперь Лонгстафф. сын которого подружился с ним на борту одного из судов "Юнион Касл", спрашивал, не найдется ли в экспедиции места для Шеклтона. Скотт поручил Армитеджу побывать в порту и навести справки об этом человеке. Все, с кем он говорил, хорошо отозвались о молодом офицере, уроженце Ирландии, и Скотт зачислил его в свой штат. Шеклтон получил должность третьего помошника. Чтобы узаконить его положение, Маркем помог ему зачислиться в резерв королевского военно-морского флота. Армитедж, служивший в торговом флоте, также состоял в этом резерве.

Подобрать для "Дисковери" команду оказалось не так просто. Скотт поставил себе целью укомплектовать ее военными моряками. "Я был уверен, что свойственная им дисциплинированность окажется большим преимуществом, и сильно сомневался в своей способности командовать людьми, не имеющими отношения к военно-морскому флоту". Однако, предоставив четырех офицеров - Ройдса, Скелтона, Барна и самого Скотта, Адмиралтейство явно уклонялось от зачисления в состав экспедиции других лиц (кроме боцмана и плотника, о которых уже упоминалось). Длительное время оно игнорировало просьбы Скотта, и "прежде чем положение изменилось, я успел отчаяться в возможности добиться столь необходимой уступки".

Когда до дня отплытия оставалось немногим более трех месяцев, его упорство было вознаграждено: Адмиралтейство согласилось предоставить нужных людей, но на добровольных началах, с последующим отбором наиболее подходящих из них. Поэтому многие матросы впервые очутились на судне очень незадолго до его отплытия. Скотт не успел обнародовать свой призыв к добровольцам. Чтобы ускорить набор, он дослал друзьям, находившимся на всех кораблях эскадры Ла-Манша, письма с просьбой прислать ему одного или двух человек из числа тех, кто заинтересуется экспедицией. В результате он заполучил еще двух старших унтер-офицеров (в дополнение к боцману и плотнику), пятерых младших, тринадцать палубных матросов и кочегаров и двух солдат морской пехоты. Таким образом, вся команда судна, за исключением нескольких офицеров, погонщика и кока, составилась из военных моряков.

В маленькой офицерской кают-компании "Дисковери" вместе со Скоттом и пятью его помощниками собирались два врача и трое ученых.

Старший врач, сорокалетний Реджиналд Кеттлиц, был также ботаником. Англичанин несмотря на свою фамилию, он несколько лет занимался спокойной врачебной практикой, а затем добровольно занял пост врача экспедиции Джексона - Хармсуорса в Арктику. После этого он участвовал в ряде других исследований. Его кандидатуру выдвинул сэр Альфред Хармсуорс, владелец газеты "Дэйли мэйл". В свое время Хармсуорс оказал финансовую поддержку арктической экспедиции, а теперь пожертвовал 5000 фунтов стерлингов на экспедицию Скотта.

Вторым врачом был Эдвард А. Уилсон, двадцати девяти лет, который являлся также специалистом по позвоночным животным и художником экспедиции. Окончив колледж Киз в Кембридже, Уилсон работал в лондонской больнице святого Георгия, но слабое здоровье заставило его отправиться на несколько лет за границу. Он еще не совсем окреп, но обладал острым умом, большой трудоспособностью и художественным талантом, который произвел впечатление на Скотта.

Биологом экспедиции стал Томас В. Ходжсон, которому было тогда около сорока. Несколько лет он отдал нелюбимой им коммерческой деятельности, посвящая свободное время научным изысканиям. Со временем Ходжсон добился принятия его в Плимутскую биологическую лабораторию, а ко времени организации экспедиции на "Дисковери" был куратором Плимутского музея.

Молодой геолог Хартли Т. Феррар взошел на борт "Дисковери" всего за несколько дней до отплытия судна, едва успев закончить Кембриджский университет.

Кандидат на третий научный пост (физика) был забракован при медицинском осмотре, так что перед самым отправлением в путь возникла новая проблема. За пять дней до выхода "Дисковери" в море эта должность была предложена Луису Бернакки, двадцатипятилетнему физику, который сопровождал Борхгревинка в плавании на судне "Саузерн Кросс".

Впоследствии Бернакки вспоминал о своей первой встрече со Скоттом: "Передо мной был красивый, хорошо сложенный мужчина среднего роста с небесно-голубыми глазами. Действительный его рост составлял 5 футов 6 дюймов (165,5 см. (Прим. перев.)), а вес - около 11 стоунов 6 фунтов (Около 72,5 кг. (Прим. перев.)). У него был приятный голос и приятная улыбка, держался он бодро и обладал очаровательными манерами. При встрече с ним сразу приходило в голову, как хорошо плавать под командой человека способного, доброго и отзывчивого".

Бернакки родился на Тасмании, окончил Мельбурнский университет. Недавно вернувшись с Юга, он обрабатывал наблюдения, сделанные на мысе Адэр. Бернакки тотчас прервал свою работу, наспех упаковал чувствительные приборы, в которых нуждался Скотт, и отправился на пароходе в Новую Зеландию, чтобы там присоединиться к экспедиции.

Вот и все, что можно сказать о персонале экспедиции. Тем, кто вошел в ее состав на ранней стадии подготовки, пришлось немало поработать. Уилсон же занимался еще и коллекциями с судна "Саузерн Кросс", которые незадолго до этого прибыли в Музей естественной истории; кроме того, он научился набивке чучел у специалистов из лондонского зоопарка.

В том же зоопарке временно содержались двадцать ездовых собак, купленных для экспедиции. По указанию Скотта собаки были отобраны агентом экспедиции в России. Сам Скотт почти не имел возможности осмотреть животных до того, как их отправили на пароходе в Новую Зеландию, где их должно было принять судно "Дисковери" перед отправлением на юг. Число собак было невелико, но организаторы экспедиции не придавали большого значения собачьим упряжкам как средству транспорта. За много лет до того английские исследователи Арктики сами тащили груженые сани, и путешественники считали, что этот метод можно с успехом применить и на Юге. Ветераны исследования Арктики, входившие в состав комитета, были против того, чтобы использовать собак в качестве вьючных животных, часть которых убивают для пропитания остальных; Клементс Маркем категорически возражал против этого и считал, что только люди могут тащить сани.

Армитедж, который бывал в Арктике после Маркема, предпочел бы взять меньше людей и больше собак, но оказался в меньшинстве, Скотт же последовал совету вышестоящих инстанций. Однако он следовал их советам не слепо, и суматошные месяцы, предшествовавшие отплытию "Дисковери", потребовали от него всего его терпения. "Ничто так не восхищало меня в Скотте, как его умение обращаться со стариками-советниками и организаторские способности в целом", - писал Армитедж.

Скотт провел много часов в беседах с путешественниками-ветеранами, адмиралами и другими важными особами. Кроме того, в сопровождении Уилсона он посетил сэра Джозефа Хукера, единственного еще оставшегося в живых офицера экспедиции Росса, чтобы познакомиться с его зарисовками Антарктики. Хукер, которому исполнилось восемьдесят четыре года, участвовал в этой экспедиции в качестве ботаника и помощника врача. Хорошо помня, как парусники Росса искали вслепую проход через Великий ледяной барьер, ибо мачты их были слишком низкими, чтобы с вороньих гнезд можно было обозреть местность, лежащую за ледяной стеной, Хукер долго говорил о том, что любая экспедиция должна располагать привязным аэростатом, который позволит взглянуть на ледник сверху и выяснить, переходит ли морской лед в сушу, то есть предполагаемый Антарктический материк.

Скотт решил взять с собой армейский аэростат и направил двух офицеров и трех матросов в Олдершот, чтобы научиться управлять им. Чрезвычайно довольный этим, Хукер послал Скотту чек на десять гиней для пополнения фонда экспедиции, присовокупив к нему записку: "Я первым предложил использовать привязной аэростат для исследования Антарктики, а потому должен быть одним из первых, кто откликнется на ваш призыв".

В это время Скотт получал много приглашений на различные приемы, присылаемых как энтузиастами экспедиции, так и просто любопытными. Ему приходилось отклонять и те, и другие. Но в апреле 1901 года он присутствовал на церемонии посвящения его в масоны, которая состоялась в ложе Друри-Лейна, а месяц спустя продвинулся на ступеньку выше по иерархаческой лестнице масонства. Еще дальше продвинулся он, когда прибыл в масонскую ложу Крайстчерча в Новой Зеландии.

Самым тяжелым испытанием для Скотта явились последние недели перед отплытием, с того момента как "Дисковери" стал под погрузку в Ост-Индских доках. Каждый день он бывал на борту судна, руководил погрузочными операциями, и каждый день ему приходилось принимать толпу любопытных посетителей. В начале июля, месяца, когда экспедиция должна была выйти в море, клуб "Сэвидж" устроил прощальный обед в честь Скотта и его офицеров; теперь можно было надеяться, что скоро они и впрямь отправятся в путь.

Вечно дискутирующий организационный комитет не смог даже договориться относительно окончательного текста инструкции для экспедиции, однако выделил из своего состава подкомитет, который ускорил ее разработку. Многое было оставлено на усмотрение самого Скотта. Коротко говоря, экспедиция должна была следовать по маршруту Росса и зазимовать на берегу Земли Виктории. Основная ее задача состояла в исследовании внутренних районов этой Земли, а если окажется возможным, то и морского пространства к востоку от шельфового ледника Росса. Упоминания о Южном полюсе как возможной цели экспедиции организаторы тщательно избегали.

Итак, в последний день июля 1901 года, под приветственные возгласы толпы провожающих, Скотт повел "Дисковери" вниз по Темзе и назавтра прибыл в Спитхед. Здесь была произведена корректировка компаса, и утром 5 августа судно встало на якорь в гавани Коус, среди множества яхт, собравшихся на регату. Незадолго до полудня на борт прибыли король Эдуард VII и королева Александра. Во время этого неофициального королевского визита на судне находилась Ханна Скотт. Ей вручили ленту ордена Виктории, чтобы она прикрепила ее к груди сына.

Король Эдуард произнес краткую речь. "Я не раз бывал на кораблях, чтобы пожелать их командам счастливого пути перед выходом в плавание с заданиями военного характера, - сказал он, - но ваша миссия - мирная, цель ее - прогресс знания. Результаты ее окажутся полезными не только для нашей родины, но и для всего цивилизованного мира".

Во второй половине дня Скотт принимал посетителей, шедших нескончаемым потоком. На следующий день, после визита первого лорда Адмиралтейства, участники экспедиции попрощались с родными, которые после Ярмута на острове Уайт пересели на портовые катера, а "Дисковери" между тем направился к каналу Нидлз. Оставалось ровно пять дней до отплытия из Киля судна германской экспедиции "Гаусс".

К моменту отправления "Дисковери" в путь Клементс Маркем смог с удовлетворением констатировать, что пожертвования в фонд Национальной антарктической экспедиции составили в общей сложности 93 000 фунтов. Одно лишь судно обошлось в 51 000 фунтов, но при разумной экономии остатка должно было хватить на нормальные издержки экспедиции.

Однако не успел Скотт взять курс на юг, как Маркем стал разрабатывать планы посылки на следующий год вспомогательного судна, если "Дисковери" окажется в трудном положении. И снова начались просьбы и мольбы о пожертвованиях.

"Но что за суша!"


Р. Скотт на борту "Дисковери" перед отправлением в свою первую антарктическую экспедицию. Справа налево: Р. Скотт, его первый помощник Альберт Армитедж, д-р Эванс Уилсон и Эрнст Шеклтон.

Прежде чем "Дисковери" миновал Бискайский залива Скотту стало ясно, что судно обладает весьма ограниченной скоростью хода (до восьми узлов при благоприятном ветре). Это значило, что путешествие должно протекать без лишних задержек - иначе ему не успеть воспользоваться преимуществами антарктического лета для первых исследований суши. Таким образом, не оставалось времени для испытания оборудования, предназначенного для измерения глубин и траления, что в дальнейшем серьезно осложнило работу экспедиции.

Достигнув острова Мадейра, "Дисковери" погрузил уголь, подаренный пароходной компанией "Юнион Касл". 3 октября, после короткой стоянки в гавани острова Тринидад, он прибыл в Кейптаун, Южная Африка, взял в Столовой бухте еще немного угля и направился далее к военно-морской базе Саймнстоун. Здесь Армитедж и Барн целые две недели занимались таким скучным делом, как проверка магнитных приборов. В то время шла англо-бурская война, в Кейптауне было объявлено военное положение, но путешественникам оказали, радушный прием и они пользовались щедрым гостеприимством местных жителей.

Взяв курс на Новую Зеландию, "Дисковери" пересек 15 ноября 60-ю параллель, и на следующий день взволнованная команда впервые увидела морской лед: судно прокладывало себе путь среди мелких льдин на окраине Южного океана.

Скотт писал: "Когда спустилась ночь, нас со всех сторон окружили льды, состоявшие преимущественно из сравнительно мелких льдин толщиной два-три фута. Края у них были сильно обтертые из-за постоянного волнения в море. Новизна этого зрелища произвела на нас сильное впечатление. Ветер стих, белая поверхность льда призрачно мерцала, отражая свет, время от времени в сумраке пролетал снежный буревестник, треск льдин, сталкивавшихся с судном, смешивался с более приглушенным шумом, который они производили, опускаясь и поднимаясь на длинной зыби, и мы впервые ощутили торжественное величие этих бесконечных южных пустынь".

"Дисковери" находился теперь в 20 милях от Земли Адели - той части материка Антарктиды, которую заметил Д'Юрвиль в 1840 году, - и с помощью паровых Двигателей он мог легко подойти к ней. Соблазн был зелик, но экспедиция и без того потеряла много времени, а потому Скотт нехотя повернул судно на север, к Новой Зеландии.

22 ноября участники экспедиции увидели затерянный в океане остров Маккуори, лежащий в 600 милях к юго-западу от Новой Зеландии, и Скотт решил высадиться здесь. Были исследованы два места, где пингвины выращивали детенышей, натуралисты собрали коллекции. Вернувшись на борт судна, участники экспедиции попробовали мясо пингвинов.

"Многие сочли его очень вкусным, - отметил Скотт, - и решительно все нашли, что к нему необходимо привыкнуть. Мне было труднее, чем кому-либо другому, преодолеть свое предубеждение против него, и я с трудом поборол этот предрассудок".

29 ноября "Дисковери" прибыл в Литтелтон, Новая Зеландия, где простоял целый месяц, пока заканчивались приготовления к плаванию на юг. Его поставили в док, чтобы обнаружить место течи, из-за которой матросы провели немало часов за таким малоприятным делом, как откачивание воды. Все припасы были выгружены на берег, и то, что подмокло, пришлось заменить.

На судно толпами валили любопытные посетители, что вызывало немалую сумятицу. Однако многие прибывали издалека, и у Скотта не хватало духу отказать им. Особенное впечатление на новозеландцев производила необычайная молодость участников экспедиции на "Дисковери", средний возраст которых составлял лишь двадцать пять лет (всего на борту находилось сорок четыре человека), и потому некоторые посетители добродушно прозвали их "младенцами в лесу" (под лесом подразумевалось деревянное судно)!

В Литтелтон прибыл из Англии физик Луис Бернакки со своими приборами. Теперь состав экспедиции бы полностью укомплектован.

К 21 декабря погрузка была закончена и судно стояло у причала, осев много выше ватерлинии. Большая часть груза была плотно уложена в трюме, но немало мешков и ящиков пришлось оставить на палубе. Там же разместилось стадо из сорока пяти овец - подарок новозеландских фермеров, охотно принятый участниками экспедиции, и двадцать три вечно воющие собаки.

"Нетрудно представить себе, - писал Скотт, - что состояние судна не обещало ничего приятного при переходе через самый бурный из океанов. Оставалось утешаться тем, что судно не смогло бы вместить еще больше груза и что мы, видимо, не взяли ничего лишнего. Хотелось верить, что провидение ниспошлет нам хорошую погоду и спокойное плавание на юг".

Епископ Крайстчерчский отслужил в кают-компании прощальный молебен, и "Дисковери" медленно вышел из гавани Литтелтон, взяв курс на Порт-Чалмерс, расположенный на 200 миль южнее. Здесь предстояло закончить погрузку угля. Специальные поезда доставили из Крайстчерча тысячи людей, хотевших пожелать экспедиции счастливого пути. Впереди "Дисковери" шли два военных корабля, а позади следовали некоторое время пять пароходов с множеством провожающих. На пароходах гремела музыка, раздавался громкий свист.

Не успели эти суда, украшенные флагами расцвечивания, исчезнуть вдали, как на борту "Дисковери" произошла трагедия. Чарлз Боннер, молодой матрос, любимец команды, залез в воронье гнездо на топе грот-мачты, чтобы помахать рукой провожающим. Выпрямившись во весь рост, он потерял точку опоры. Со страшным криком Боннер полетел вниз и ударился головой о стальную палубную надстройку.

Смерть его омрачила плавание для всех членов команды. Два дня спустя судно прибыло в Порт-Чалмерс, где Боннера похоронили с воинскими почестями.

В Порт-Чалмерсе Скотт с благодарностью принял на борт еще один подарок - сорок пять тонн угля. Их пришлось оставить прямо на палубе "Дисковери", и без того перегруженной. Утром 24 декабря 1901 года Национальная антарктическая экспедиция наконец покинула Новую-Зеландию. Судно пошло на юг, под паром и парусами. К счастью, погода оставалась хорошей. Если бы перегруженное судно встретило на своем пути сильные ветры и волнение, большая часть палубного груза погибла бы. 2 января 1902 года был замечен первый айсберг, а на следующий день "Дисковери" пересек южный полярный круг.

В те дни, когда судно приближалось к поясу льда, окружающего неведомый континент, Эдвард Уилсон написал своему отцу письмо, в котором дал точную характеристику руководителю экспедиции.

"Это чрезвычайно способный и разносторонний человек, к тому же вполне уравновешенный. Меня восхищает в нем все, кроме нрава... Он внимателен ко всем и заботится о каждом, не упуская мелочей. Всегда готов выслушать другого и охотно принимает участие нашей болтовне. Я преклоняюсь перед ним. Он далек от всякой формалистики и всегда стремится рассмотреть тот или иной вопрос со всех сторон. Никогда он не поступает несправедливо. Одно из самых больших его достоинств состоит в том, что он любит во всем определенность. Никаких нечетких и двусмысленных решений! Во всяком споре он сразу находи главное и всегда знает, чего хочет. Можно не спасаться того, что мы станем бесплодно блуждать по южным областям".

Через несколько часов после того, как "Дисковери" пересек южный полярный круг, он достиг широкого пояса льда, который Россу удалось форсировать в 1841 году. Несколько дней судно осторожно пробиралось впереди между льдинами, избегая самых крупных и останавливая по мере надобности машины, чтобы выбрать наиболее благоприятный маршрут. Оно не упускало ни одного разводья.

Огромные ледяные поля не были совершенно безжизненными. Кроме многочисленных морских птиц встречалось много пингвинов, которые удивленно прыгали по льду, глядя, как судно прокладывает себе пути Нередко попадались и тюлени, которые спали, вытянувшись на льдинах. Ни одно из этих существ не выказали страха перед людьми.

Путешественники застрелили много тюленей. Скотт писал: "Мы еще немного углубились во льды, когда на верхней палубе закипела кровавая работа. В одной части этой палубы матросы свежевали наши охотничьи трофеи в виде тюленей и пингвинов, в другой живых овец обращали в баранину. Вскоре там появились целый ряды туш. Великолепное зрелище, но это было, увы, совсем немного, если учесть, сколько ртов насчитывав лось на судне".

Жареное тюленье мясо прочно вошло в пищевод рацион, но этот орешек оказался по зубам не всем и не сразу.

8 января - после четырехдневной схватки с полосой льда шириной 200 миль - "Дисковери" вышел на чистую воду. Торжествующие путешественники срастили грот-брас и в ту же ночь впервые увидели материк: они заметили вершины высоких гор Земли Виктории. После этого судно взяло курс на бухту Робертсон, образуемую длинной оконечностью мыса Адэр. Но прежде чем достигнуть ее, "Дисковери" пришлось снова преодолеть полосу льда, впрочем, не сплошную.

На следующий вечер Скотт, Армитедж и другие высадились на каменистый пляж у подножия высоких и суровых утесов, где зимовала группа участников экспедиции на судне "Саузерн Кросс". Хижина зимовщиков стояла посередине пляжа и находилась почти в таком же состоянии, в каком они ее оставили. Бернакки, входивший в состав этой группы, рассказал о том, что они пережили, и о смерти одного из исследователей - натуралиста Николаев Хансена, которого, выполняя его предсмертную просьбу, похоронили на высоте 1000 футов. Для этого его товарищам пришлось тащить труп вверх по крутому склону. Деревянный крест отмечал могилу единственного человека, умершего до этого времени на пустынном материке.

Перед отплытием "Дисковери" в хижине оставили оловянный цилиндр с информацией о путешествии - на случай прихода вспомогательного судна.

После еще одного сражения со льдами, в которых судно едва не застряло. Скотт пошел дальше на юг, мимо архипелага Позешен - группы скалистых островов, на одном из которых высаживался Росс, однако непрекращавшиеся сильные ветры заставили "Дисковери" искать убежища на ночь под защитой высоких утесов вулканического острова Коулмен, в десяти милях от берега, который Росс галантно назвал в честь отца своей невесты. Следующие сутки судно оставалось поблизости от острова, борясь с ветром, скорость которого доходила до девяноста миль в час, и маневрируя, чтобы избежать столкновения с айсбергами, внезапно появлявшимися из-за завесы слепящих брызг и снежной пыли. Когда ветер стих, путешественники высадились на крутых скалах и установили гурий, куда вложили второй оловянный цилиндр со сведениями об экспедиции.

После этого "Дисковери" прошел проливом между островом Коулмен и материком и проник сквозь проход во льдах. Здесь грелось на солнце свыше сотни тюленей, и, чтобы обеспечить экспедиции дополнительный запас продовольствия на зиму, была организована охота на них.

Скотт писал: "Тюлень отличается феноменальной живучестью, и хотя нет ничего легче, как настичь и ранить эти бедные создания, сразу убить их нелегко, и прежде чем наши люди набрались опыта и точно узнали, куда чадо бить тюленя, они наносили им много лишних ножевых ран. Мне представлялось ужасным кощунством, что мы пришли в это тихое место с единственной целью: убивать его ни в чем неповинных обитателей и залить белые снега кровью. Что ж делать - потребности нередко бывают отвратительными, но человеку надо жить".

Лед снова преградил путь "Дисковери", и судну пришлось вернуться и обойти вокруг острова Коулмен. Таким образом, оно сильно удалилось от материка, прежде чем смогло продолжить плавание по намеченному маршруту. Затем "Дисковери" прошел мимо забитой льдами бухты Леди Ньюнс, названной так Борхгревинком, а также бухты Вуд, оказавшейся столь же недоступной. У бухты Вуд высилась гора Мельбурн, высота которой достигает 9000 футов над уровнем моря. Росс назвал эту бухту в честь тогдашнего премьер-министра. С восточной стороны от подножия горы в море выдавался остроконечный мыс Вашингтон. "Дисковери" прошел мимо него, держа курс прямо на юг. Это был< торжественное событие, ибо Росс, ходивший на парус ном судне, видел это продолжение материка только с большого расстояния.

"Дисковери" долго шел вдоль побережья, не теряя из виду непрерывную цепь гор, пока в 120 милях дальше не была замечена гора Эребус, действующий вулкан. Скотт достиг теперь той точки побережья, где ему следовало подыскать место для безопасной зимовки. Форсировав лед, чтобы осмотреть берег с близкого расстояния, он обнаружил бухту, защищенную от ветров крутыми и высокими холмами, и назвал ее Гранитной гаванью, ибо на берегу бухты виднелось много валунов. Это было превосходное место для зимовки, и, преисполненный спокойной уверенности, Скотт повел судно к заливу Мак-Мёрдо. (Так называется водное пространство между вулканическим островом Росса и материком). Росс назвал этот залив в честь одного из своих офицеров - Арчибальда Мак-Мёрдо. Скотт надеялся, что залив Мак-Мёрдо окажется не заливом, а проливом, по которому "Дисковери" сможет идти дальше на юг. Скоро, впрочем, выяснилось, что это не так, хотя на берегу залива не было замечено гор и представлялось весьма вероятным, что дальше к югу лежит покрытая льдом равнина.

Теперь, когда оба возможных места зимовки судна были нанесены на карту, Скотт взял курс на восток, готовясь к исследованию таинственного Ледяного барьера Росса. Но прежде участники экспедиции высадились, хотя и не без труда, у подножия горы Террор на острове Росса; здесь, на небольшом прибрежном утесе, в центре гнездовья пингвинов, был установлен еще один путевой знак и оставлен еще один цилиндр с письменным сообщением. Бернакки и Барн занялись магнитной съемкой, остальные четырнадцать исследователей, разбившись на группы по два-три человека, начали подъем на холм с разных сторон. Скотт, Ройдс и Уилсон карабкались до тех пор, пока не достигли вершины самого высокого из расположенных по соседству вулканических конусов. Отсюда, с высоты 1350 футов, они впервые смогли окинуть взором поверхность шельфового ледника Росса.

"Из всех проблем, которые ждали нас на юге, нам, вероятно, более всего хотелось проникнуть в тайну этой огромной массы льда, - писал Скотт. - Шестьюдесятью годами ранее Россу пришлось прекратить свое триумфальное шествие на юг из-за грозной ледяной стены, вдоль которой он прошел почти 400 миль в восточном направлении. Подобное явление было единственным в своем роде, и все эти шестьдесят лет вокруг него кипели страсти. Немало теорий было построено на зыбком фундаменте фактов, которые можно было выжать из имеющейся скудной информации.

Теперь люди впервые увидели сверху это необычайное ледяное образование. К северу расстилалось чистое ото льда синее море, усеянное белоснежными айсбергами; кромка ледника, лежавшая в тени, напоминала узкую длинную черную ленту, которая, слегка изгибаясь, убегала к востоку. К югу от этой линии, сколько хватал глаз, тянулась необозримая равнина, призрачные тени на ее синевато-серой поверхности, очевидно, указывали на отдельные неровности. Что лежало дальше к югу, мы не могли разглядеть, так как солнце метило нам в глаза и равнину затмевало сияние его лучей. Зрелище было впечатляющее, и необъятность того, что лежало у нас под ногами, еще усиливала его таинственность".

"Дисковери" пошел дальше, держась возможно ближе к ледяной стене, и вскоре стало очевидно, что, вопреки предположениям Росса, ледник не был одинаково высоким на всем своем протяжении; не был он сплошным. Ошибки, естественные для путешественников, не имевших возможности подойти к леднику достаточно близко. В первый день плавания "Дисковери" вдоль ледника высота ледяной стены колебалась между 70 и 240 футами, а на следующий упала до 50 футов. Местами кромка ее была сильно изрезана глубоко вдававшимися бухтами, и судно встречало на своем пути много айсбергов, явно оторвавшихся от ледника.

После нескольких дней плавания вдоль мрачной ледяной стены, высота которой местами снижалась до нескольких футов, "Дисковери" достиг крайней точки, до которой проник Росс, - места, где он сделал запись о "наличии явных признаков суши". Теперь все взоры были устремлены на юго-восток, но хотя день выдался солнечный и ясный, никто ничего не увидел. Однако, "ощущалось приближение неуловимых пока перемен""

"Все мы чувствовали, что обстановка обостряется и не могли оставаться равнодушными к тому факту, что нам до сих пор не встречались тяжелые льды, с которыми столкнулся в этом районе Росс, и, значит теперь мы плывем по открытому морю в неведомы мир".

Перемена произошла в ту же ночь. "Дисковери" держал курс на северо-восток, когда ледяная стен внезапно отступила к востоку и тянулась в этом на правлении еще миль пять, становясь все более и более изрезанной, а затем снова круто повернула на север Скотт ввел "Дисковери" в бухту, глубоко вдававшуюся в стену льда, и когда судно подошло к леднику, стало видно, что высота его над уровнем моря не превосходит 10-20 футов, а за ним открывается, постепенно повышаясь, покрытая снегом равнина, пересеченная грядами холмов с округлыми вершинами, о высоте которых можно было только гадать.

"Но что за суша! В цепи заснеженных высот, которая тянулась перед нами, не было ни единого разрыва, никаких сколько-нибудь четких примет, придающих определенность очертаниям местности".

Вскоре судно окутал густой туман, и странное зрелище скрылось из глаз. Только на следующий вечер, когда "Дисковери" продолжал едва не ощупью продвигаться вдоль покрытого льдом берега, туман рассеялся и путешественники увидели среди отдаленных снежных вершин высотою 2000 футов несколько огромных обнаженных скал. Скотт назвал эту местность Землей Короля Эдуарда VII.

Сплошной лед помешал судну приблизиться к суше, а затем и вовсе прекратил его продвижение. Велико было искушение идти дальше на восток, но молодой лед, быстро окружавший судно, заставил Скотта повернуть назад, и 1 февраля "Дисковери" двинулся обратно вдоль ледника, оставив за кормой остроконечные пики вновь открытой земли. Температура, которая на обратном пути начала быстро меняться, упала до 5° (Температуры в книге даны по шкале Фаренгейта. Для пересчета их в градусы Цельсия следует пользоваться формулой С°=5/9(F°-32°). (Прим. ред.)), и вскоре снасти оказались увешаны сосульками, а палубы покрылись тонким слоем льда.

"Дело было 2 августа, время отпусков в Англии, и мы старались представить себе наших облаченных во фланелевые костюмы соотечественников наслаждающимися здешним летом и думали о том, какова же антарктическая зима, если таково антарктическое лето".

Скотт решил исследовать ту самую глубоко вдававшуюся в ледник бухту, которая была замечена на пути к Земле Короля Эдуарда VII. В эту бухту ненадолго заходило судно "Саузерн Кросс", чтобы высадить на ледник группу, которая предприняла отсюда короткую санную вылазку, поставив рекорд продвижения на юг. Бернакки входил в состав этой группы, и теперь он с энтузиазмом поддержал Армитеджа, задумавшего попытаться побить этот рекорд. Местами ледник опускался почти до уровня моря, и Армитедж испросил у Скотта разрешения на санный поход. Вскоре он покинул судно в обществе Бернакки и четырех матросов. Они погрузили на свои сани небольшую палатку, теодолит и однодневный запас продовольствия и в 17.25 отправились в путь, пообещав вернуться к полудню следующих суток. Сделав остановку на ночь, которую Бернакки провел, свернувшись калачиком в сугробе, а остальные пятеро - в палатке, предназначенной для троих, они продвинулись к югу примерно на 18 миль дальше, чем это удалось санному отряду с судна "Саузерн Кросс".

Тем временем Скотт совершил подъем в привязном аэростате. Поднявшись на высоту 800 футов, он обнаружил, что поверхность ледника представляет собой не плоскую равнину, как он полагал, а неровную местность, изборожденную ледяными волнами, шедшими с Истока на запад параллельно кромке ледника. Далеко на юге виднелась гряда облаков, напоминавшая плоскогорье, но он не стал делать поспешных выводов, ибо знал, что Антарктика способна на оптический обман. Он заметил также в снежной пустыне маленькую черную точку: то был санный отряд Армитеджа.

В бухте было много тюленей, и, все время памятуя о необходимости пополнить запас продовольствия на зиму. Скотт снова отправил большую группу матросов "на это кровавое дело".

В ночь на 4 февраля "Дисковери" покинул бухту Балун (Балун - по-английски воздушный шар. (Прим. перев.)), взяв курс на Землю Виктории, и утром 8 февраля вернулся в залив Мак-Мёрдо. Скотт был уверен, что ему удастся найти защищенное от ветров место для зимовки. Потратив день на обследование залива, причем вокруг судна все время сновала стая косаток, путешественники наконец нашли подходящую бухту, но она оказалась забита льдом и судну пришлось встать у кромки на ледяные якоря, ибо глубина здесь была слишком велика, чтобы отдать обычные якоря. Погода выдалась шквалистая, но хотя удерживать судно на месте было нелегко - оно обрывало ледяные якоря и пускалось в дрейф,- выгрузка на берег хижины (в разобранном виде) шла полным ходом.

Вся команда должна была и дальше жить на судне, но чтобы исследовательские группы могли спокойно отправляться в путь, необходимо было создать на берегу убежище. Прежде чем судно вмерзнет в лед на зиму, сильные ветры будут отгонять его от места стоянки, а могут и вовсе унести его прочь. Поэтому поблизости от судна, на небольшой площадке, усеянной галькой вулканического происхождения, соорудили крепкую хижину типа бунгало, продолбив в промерзшей почве пазы для опор с помощью кирок, лопат и ломов. Собрали также две маленькие хижины для магнитных приборов и перевезли на берег всех собак, устроив для них конуры на склоне холма пониже хижин.

Это было время напряженного труда для всех, но в минуты перерывов в работе одни играли в футбол на льду, другие тренировались в ходьбе на лыжах.

Скотт отметил в своем дневнике: "Мы не раз взбирались на вершины холмов, расположенных поблизости, и взоры наши обращались в сторону юга - земли обетованной. Часто спорим о том, что ждет нас в туманной дали, с какими препятствиями столкнемся мы во время весенних походов".

Первые суровые уроки

Начав готовиться к зимовке уже в феврале, Скотт исходил из убеждения, что антарктическое лето быстротечно.

"Не имея опыта, мы могли руководствоваться в своих суждениях лишь теми не по сезону суровыми условиями, с которыми столкнулись во время плавания на восток. Но теперь, к нашему удивлению, не наблюдалось никаких признаков быстрого замерзания залива; лето, казалось, начиналось заново, и на протяжении нескольких недель сплошной морской лед продолжал бесшумно ломаться и отколовшиеся от него крупные поля тихо уплывали прочь, на север".

Путешественники дали названия различным приметным точкам местности. Оконечность мыса, крайняя южная точка треугольного острова вулканов (остров Росс), получила наименование мыса Армитедж - в честь старшего помощника. Островерхую гору над ним Скотт назвал горой Обсервер, а мыс, защищавший их от ветров,- мысом Хат. Другие названия говорили сами за себя; бухта Аррайвал, высота Аррайвал, бухта Уинтер-куортерс. Наиболее характерную примету мыса - высокий крутой утес с плоской верхушкой - окрестили Каслом (Аррайвал - прибытие, Уинтер-куортерс - зимние квартиры, Касл - замок. (Прим. перев.)).

Первая группа, совершившая небольшой санный переход, вернулась через три дня с неутешительными вестями. Вначале все складывалось благополучно. Достигнув острова Уайт - вулканической массы, выступавшей из льдов в южном направлении, путешественники совершили восхождение на вершину одной горы, чтобы обозреть великую снежную равнину шельфового ледника, простиравшуюся к югу до самого горизонта. Однако затем они попали в беду: в пути их застигла снежная буря, но путники продолжали свой поход. Когда же они наконец сделали привал, люди были совершенно измождены и сильно обморожены. К тому же им было трудно разбить палатки и не менее трудно приготовить пищу на походной печке.

4 марта, когда с судна была выслана более многочисленная санная партия, неопытность всех ее участников проявилась с еще большей очевидностью.

"Должен признаться, - писал Скотт, - сани с навьюченной на них поклажей имели такой вид, что в дальнейшем нам было бы стыдно на них смотреть, и примерно то же самое можно сказать об одежде тех, кто отправился в санный поход. Но в то время мы были ужасающе невежественны: не знали, сколько брать с собой продовольствия и какое именно, как готовить на наших печах, как разбивать палатки и даже как одеваться. Снаряжение наше совершенно не было испытано, и в условиях всеобщего невежества особенно чувствовалось отсутствие системы во всем".

Эта вторая группа, состоявшая из четырех офицеров - Ройдса, Кеттлица, Скелтона и Барна, - а также восьми матросов, разделилась на две партии; каждая из них тащила с помощью четырех собак одни сани. Путешественники намеревались форсировать ледник в северо-восточном направлении и выйти к восточной оконечности острова Росса, к месту, где он соединялся с великой ледяной стеной. Здесь, в пункте, который" Росс назвал мысом Крозир, был оставлен последний цилиндр. Намечалось вернуться сюда и вложить в него записку с дополнительной информацией о месте зимовки экспедиции для команды вспомогательного судна.

Скотт намеревался лично возглавить эту партию, но, спускаясь на лыжах со склона, покрытого твердым снегом, повредил себе правое колено; это послужило ему горьким уроком.

Через неделю после отправления группы к мысу Крозир сквозь завесу снежной пыли были замечены четверо людей, которые медленно брели к судну. Вскоре усталые путники с помощью товарищей взошли на борт "Дисковери" и Скотт, услышал от одного из них рассказ о трагических событиях, происшедших в пути.

Местность оказалась труднопроходимой, а так как лыж они взяли всего три пары, то Ройдс взял с собой к мысу Крозир лишь Кеттлица и Скелтона" а восьмерых матросов и Барна отослал назад. К концу перехода члены этой группы решили, что находятся уже поблизости от судна, и, бросив свои палатки, не смотря на пургу, направились к тому месту, где по их предположениям, находилось судно. Вдруг один из матросов, спускавшийся по крутому склону, куда-то исчез, за ним последовал другой. Барн с одним из матросов отправился искать их. Остальные пятеро, прождав их некоторое время среди непрекращающейся пурги, решили идти дальше - и внезапно очутились на краю пропасти. Один из них поскользнулся и, не сумев удержаться, исчез за завесой слепящего снега. Остальные, чудом избежав той же участи, в конце концов добрались до судна.

Армитедж немедленно организовал поисковую группу и встретил Барна с двумя матросами, также возвращавшихся к "Дисковери". На спасение остальных двух не оставалось никакой надежды. Но два дня спустя один из них, ко всеобщему удивлению, шатаясь прибрел к судну. Придя в себя после падения, он нашел себе снежное укрытие и проспал в нем тридцать шесть часов, проснувшись же, определил свое положение на местности и достиг судна, причем большую часть пути ему пришлось ползти на четвереньках. Другой матрос, Вине, свалившийся в пропасть, наверняка упал в море; китобойной лодке, высланной на поиски его, пришлось вернуться из-за сильного волнения.

Первый суровый урок ясно дал понять путешественникам, насколько опасно покидать палатки в пургу. Вскоре вернулись Ройдс, Скелтон и Кеттлиц: из-за плохой погоды и недостатка снаряжения им пришлось отказаться от попытки достигнуть мыса Крозир. Это послужило предостережением другим. Их легкая одежда из волчьих шкур оказалась совершенно неудовлетворительной; в одну из ночей температура упала до -42° и безудержная дрожь не дала сомкнуть глаз. Впервые стало известно, что в различных пунктах погода может быть неодинаковой, даже если пунктов этих легко достичь с судна.

Март приближался к концу, и Скотт стал задумываться над тем, замерзнет ли когда-нибудь море и будет ли судно сковано льдами. Они находились теперь почти на 500 миль дальше к югу от того места, где зимовали Участники экспедиции на "Саузерн Кросс", и не имели представления о том, какой погоды следует ожидать. Скотта очень удивляло, что море не замерзает. Но в страстную пятницу (28 марта) он смог записать в свой дневник: "День выдался поразительно тихий и ясный, хотя температура не превышала -4°. После службы наши люди весь день бродили по холмам; приятно было видеть там и сям небольшие группы людей Я компании одной или двух собак. Море наконец полностью замерзло, и если погода не изменится, лед станет достаточно крепким, чтобы выдержать предстоящие штормы".

Три дня спустя Скотт в последний раз перед наступлением зимы отправился в санную вылазку. Официальной ее целью считалось оборудование продовольственного склада дальше к югу, в порядке подготовка к весенним исследованиям, однако вылазка имела и более серьезное назначение: дать возможность Скотту и другим, не принимавшим ранее участия в подобных походах, приобрести практический опыт. Отряд из двенадцати человек разделился на две группы, каждой из которых были приданы санный поезд и девять собак. Груза взяли из расчета 200 фунтов (Английский фунт - 463,6 г. (Прим. перев.)) на человека и 100 на собаку, но очень скоро выяснилось, что это слишком большая нагрузка для собак: даже лучшие из них могут тащить всего около 50 фунтов, а некоторых приходилось тащить самих. К тому же, наученные горьким опытом, люди знали, что не могут впрягаться в сани вместе с собаками, ибо неспособны идти в ног)" с ними, да и тянут их по-разному. Собаки явно увиливали от выполнения своей части работы, что требовали от исследователей большого напряжения сил, и все это, в том числе трудности с использованием снаряжения и общая неорганизованность, привело к провалу вылазки. За три тяжелых дня путешественники удалились от "Дисковери" всего на 9 миль, и Скотт решил вернуться на судно, оставив в этом месте грузы.

"Наш осенний санный поход пришел к концу, дав мне немало пищи для размышлений. Так или иначе все наши вылазки оказались неудачны; труды наши практически остались безрезультатны. Ошибки были очевидны; провиант, одежда и все прочее оказались никуда не годны, так же как и вся система. Стало очевидным, что до наступления весны ее необходимо полностью реорганизовать, и обнадеживала мысль о том, что впереди долгая зима и у нас хватит на это времени".

Солнце исчезло 20 апреля, на целых четыре месяца погрузив путешественников в томительный мрак, и, получив дополнительную порцию грога, они выпили за to, чтобы долгая ночь миновала быстро. "Каждый день станет приближать нас к желанной весне, к тому часу, когда, исполнившись надежды, мы ступим на те новые тропы, которые, начавшись у нашего порога, поведут нас в неведомое".

На судне был установлен твердый распорядок дня. После побудки матросы заготовляли лед, чтобы, растопив его, получить воду для варки пищи, питья и умывания, а в десять часов вечера подвешивались койки и все укладывались спать. Каждый день приносил новое меню и новые заботы. В субботу производился аврал, в котором участвовали и офицеры, в воскресенье все сменяли свою будничную одежду, а командование имитировало традиционный воскресный смотр военного корабля. Скотт верил в достоинства такого распорядка не только потому, что он обеспечивал чистоту судна и благотворно влиял на дисциплину, но также и по другой причине: распорядок этот давал ему возможность обсудить со всеми любую меру, направленную на благо экспедиции в целом.

После смотра кают-компанию готовили к воскресной службе. На строго определенных местах устанавливались фисгармония, пюпитры и стулья, звонил колокол. Скотт отправлял службу, Кеттлиц читал Библию, Ройдс играл на фисгармонии.

Соблюдались и другие военно-морские обычаи. После обеда всем наливали вина и провозглашался тост за здоровье короля.

Ученые продолжали свои исследования, которые начали с того момента, как "Дисковери" вошел в антарктические воды. Предметом забот Бернакки были приборы для изучения магнетизма, установленные в маленькой хижине на мысе Хат. Он посещал ее по нескольку раз в день. Ройдс занимался метеорологическими наблюдениями, записывая показания приборов каждые два часа; по мере надобности ему помогали товарищи. Оба доктора - Кеттлиц и Уилсон - сочетали научные исследования с выполнением обычных врачебных обязанностей. Они проверяли каждую банку с консервами перед употреблением ее в пищу и ежемесячно измеряли вес и проверяли кровь у всех участников экспедиции. Уилсон, этот высокий худощавый человек с тонкой улыбкой, был вечно занят. Он много рисовал и, кроме того, обучал нескольких человек из команды искусству набивки чучел.


"Дисковери", вмерзший в лед.

Барн, ведавший приборами для исследования морских глубин, ежедневно покидал судно, таща за собой свои сани особой конструкции. "С несколькими плитками шоколада в кармане он отправляется к какой-нибудь удаленной трещине или отдушине и проводит там многие часы при мерцающем свете фонаря. Даже при самом сильном морозе он опускает в море цепочку термометров, затем осторожно поднимает их на поверхность, записывая температуру воды на различных глубинах".

Геолога Феррара редко можно было увидеть на судне, только за стол он садился со всеми. "Зато признаки его пребывания можно было наблюдать на склонах холмов и на льдинах. Такими приметами могли быть ряд колышков или несколько камней, расставленных в столь странном порядке, что их можно было принять за некий колдовской фетиш, а не за средство изучения окружающей среды".

Биолог Ходжсон обрабатывал свой летний улов или, невзирая на холод и мрак, опускал сеть в какую-нибудь отдушину во льду. Скелтон все время помогал другим, приводя в порядок различные приборы, и в то же время исполнял свои обязанности механика и фотографа. Штурман Армитедж наносил на карту результаты своих наблюдений, вносил поправки в данные о земном магнетизме, а также наблюдал за звездным небом, чтобы обеспечить точность хронометра. Шеклтон заботился о сохранности провианта и присматривал за собаками, а кроме того, редактировал и печатал "Саус полар тайме" - популярный журнал, в котором сотрудничали участники экспедиции.

Скотт все свое время посвящал планированию весенних санных походов, но при этом старался не упускать из виду ничего из того, что происходило на борту судна. Бернакки так отзывался о нем;

"Он умел работать много, быстро и четко, но иногда становился ленив и молчалив, погружался в созерцание... Он определенно бывал раздражителен и нет терпелив.

Очень любил курить трубку и читать. По натуре честный и правдивый, он был склонен думать о людях, так, как думали они о себе сами, а потому иногда ошибался в своих оценках. Но, столкнувшись с жульничеством, он впадал в неистовый гнев. Одной из его слабостей была склонность к горячим симпатиям и антипатиям. Он терпеть не мог изворотливых, хвастливых и пустых людей, сам же был совершенно свободен от лицемерия и снобизма. Пустомели, а также люди претенциозные и напыщенные утомляли его".

Занятые делом, участники экспедиции избегали скуки, поселившейся на судне "Саузерн Кросс", скуки, о которой Борхгревинк писал: "Мы надоедаем Друг другу. Каждый хорошо изучил черты лица всех остальных, а когда один из нас открывает рот, другие наперед знают все, что он скажет".

На борту "Дисковери" был, впрочем, один недовольный. Я имею в виду Армитеджа. По его словам, после прибытия в Антарктику Скотт попросил его отказаться от устного соглашения, по которому ему предоставлялось право вести самостоятельные исследования с группой участников экспедиции. "Дело не только в том, сказал Скотт, что выполнение соглашения пагубно отразится на его собственных планах, - он не может обойтись без меня. Разумеется я согласился остаться с ядром экспедиции".

Приняв это решение, Армитедж и Скотт остались друзьями, хотя старший помощник не всегда смотрел на вещи так же, как капитан.

Ртуть в термометре опускалась ниже -40°, но это было не самым худшим из того, что пришлось пере жить в ту зиму. Куда более угнетающе действовали отвратительная погода и ужасные пронизывающие ветры. В конце мая Скотт писал: "Ветер с восток все время усиливается и превратился в воющий ураган силою от пяти до девяти баллов. Любопытно, что ночью я отчетливо слышу его в своей койке. Каждый порыв отдается в снастях, и не очень весело лежат, не смыкая глаз, и размышлять под этот странный достаточно мрачный аккомпанемент. Начинаешь сомневаться в том, что когда-нибудь наступит затишье".

23 июня исследователи отмечали праздник середины зимы. Они разукрасили кают-компанию, к столу были поданы пудинг с изюмом, сладкие пирожки и кексы. Скотт в сопровождении своих офицеров совершил праздничный обход, обмениваясь приветствиями с командой, Все получили рождественские подарки и веселились напропалую. Два дня спустя участники экспедиции отправились в хижину на берегу, где смотрели представление, устроенное Ройдсом. В программу его входила пьеса, поставленная Барном. "Саус полар таймс" охарактеризовала спектакль в Королевском театре "Террор" как "одно из наиболее удачных представлений, когда-либо состоявшихся за полярным кругом". Кроме этого дня, хижина была использована еще только дважды" несколько ранее состоялся концерт, а в августе в нем выступала "труппа негритянских менестрелей", организованная Ройдсом. Публика хорошо принимала артистов, хотя ртуть в термометре стояла много ниже нуля. Судно по-прежнему оставалось удобным жилищем для всех.

В зимние месяцы Скотт разрабатывал планы санных походов, а большая группа экспедиции занималась проверкой, улучшением и ремонтом снаряжения. Осмотрев в конце июля обе корабельные шлюпки, он был неприятно поражен. Шлюпки спустили за борт, чтобы освободить место для тента, и теперь, когда разгребли покрывавший их снег, оказалось, что они накрепко вмерзли в лед. С этого времени матросы стали ежедневно расчищать снег вокруг них, ибо если бы ему дали накопляться и дальше, шлюпки оказались бы погребены под таким слоем снега, что их можно было бы считать потерянными. Но даже при ежедневной расчистке снега их удалось полностью высвободить только в декабре, да и то в поврежденном состоянии.

22 августа Скотт взобрался на вершину холма, чтобы наблюдать возвращение солнца.

"Долго наш ослепленный взор оставался прикован к этом золотому шару и огненному следу его отражения; мы словно купались в сверкающем потоке света, впивая вместе с этими сияющими лучами новую жизнь, новые силы, новые надежды. Великолепное светило не только рассеяло мрак ночи, но и принесло немного тепла в окружающую нас мрачную пустыню. Один бог знает, как далеко занеслись мы на крыльях мечты, прежде чем живительные лучи снова исчезли и нас опять окутала тьма".

Три дня спустя вся экспедиция отмечала Праздник солнца. А 1 сентября были нагружены и подготовлены к походу первые сани.

Участники экспедиции так плохо знали окрестности, а та местность, которая открывалась с вершин близлежащих холмов, представлялась столь недоступной, что Скотт решил провести несколько рекогносцировок. Армитеджу предстояло возглавить группу, направляющуюся на запад с целью найти проход через неприступную горную цепь, протянувшуюся вдоль побережья Земли Виктории, Ройдс же должен был исследовать расположенные на юго-западе горы, откуда к замерзшему заливу, видимо, спускался огромный ледник. Исходя из собранных данных, Армитедж мог потом разработать наиболее удобный маршрут предстоящего похода на запад.

Скотт еще на ранней стадии подготовки решил лично руководить походом на юг, а так как, по всей видимocти, путь на юг пролегал по ровной местности, и этот маршрут был удобнее всего для собак, и он решил взять их всех. То есть всех оставшихся собак: одна исчезла вместе с Винсом, свалившись с утеса, трех других сожрали их сородичи, и еще одна околела от болезни. Теперь к своре добавили трех сук и одного кобеля, принадлежавших лично Бернакки, после чего общая численность ее достигла девятнадцати.

Скотт предполагал взять с собой на юг всего одного спутника, чтобы не брать слишком большой груз, но, учитывая рискованность похода в неведомое и возможность заболеваний, увеличил состав группы до трех человек, остановив свой выбор на Барне и Шеклтоне.

В порядке подготовки к весенним походам Скотт предпринял короткую вылазку на север в сопровождении шести офицеров и матросов, с тем чтобы опробовать собак и обследовать окрестности. Этот четырехдневный поход оказался очень поучительным.

Армитедж с двенадцатью спутниками отправился к складу, устроенному в девяти милях к югу во время неудачной осенней вылазки, с целью доставить обратно оставленное там продовольствие, ибо склад, расположенный в такой близости от основной базы, не имел смысла. После этого он вышел на запад вместе с геологом Ферраром и четырьмя матросами. Ройдс же взял с собой Кеттлица и четырех матросов.

Скотт двинулся в путь 17 сентября вместе с Барном и Шеклтоном, намереваясь устроить продовольственный склад на маршруте, которым предстояло следовать на юг главным силам экспедиции, но через два дня они вернулись на судно. Проснувшись после первой ночи, проведенной на биваке, он увидел, что лежит хотя и в спальном мешке, но в снегу, а кругом бушует пурга,- он выкатился во сне из палатки, стенки которой плохо были прикреплены к полу, к тому же путешественники не дали себе труда как следует привалить их снегом. Скотту едва удалось вернуться в палатку, и после этого все трое час за часом с упорством отчаяния удерживали парусину, рвавшуюся у них из рук. Так продолжалось весь день, несмотря на обморожения (температура опускалась до -50°). Когда к середине следующей ночи ветер стих, люди были совершенно без сил, палатка забита снегом, спальные мешки и одежда покрыты коркой льда, поэтому Скотт решил вернуться на судно, чтобы обсохнуть.

"Я долго буду помнить, в каком состоянии были мои брюки, - писал он. - Можно было подумать, что они сделаны из листового железа. Далеко не сразу обрел я некоторую свободу движений, и даже когда мы достигли судна, мне казалось, что я в доспехах.

Несомненно, пройдет много времени, прежде чем опять усну в палатке, которая плохо закреплена".


"Дисковери" на зимовке в заливе Мак-Мёрдо. Залив свободен" ото льда.

24 сентября он снова предпринял пробную вылазку, но на этот раз вместо сильно обмороженного Барна пошел боцман Федер. Этим троим - Скотту, Шелктону и Федеру - удалось устроить в 85 милях к югу склад с шестинедельным запасом продовольствия на троих людей и 150 фунтами пищи для собак. Чтобы склад был виден издалека, они водрузили большой черный флаг. Склад находился близ утеса Минна - выступа суши, далеко вдававшегося в ледник, - который Скотт назвал в честь леди Маркем. Позади утеса вздымался пик высотою 9000 футов, который он окрестил горой Дисковери. Вид, открывавшийся с места, где был устроен склад, радовал взор: впереди простиралась снежная равнина, продолжение шельфового ледника Росса, которая словно приглашала их следовать дальше на юг.

Однако в пути не обошлось без треволнений. Так, Федер попал в трещину, из которой Скотт вытащил его за ремни. Когда же его примеру последовали тяжелые сани, боцман спустился на веревке и частично разгрузил их, после чего сани удалось поднять наверх.

31 октября все трое вернулись на судно, где Скотта ожидали серьезные неприятности. В группе Армитеджа, возвратившейся из рекогносцировки в западном направлении, открылась цинга. Осмотр показал, что Феррар и двое матросов уже заболели этой страшной болезнью, а состояние их спутников тоже внушало опасения. Скотт сразу же принял все меры, какие было возможно. На судне навели чистоту, консервированное мясо исключили из пищевого рациона, и группа матросов, вооруженных ножами и другими орудиями убийства, отправилась на охоту за тюленями. Хотя болезнь вскоре пошла на убыль, Скотт не забывал о ней и был наготове. Этот суровый урок был преподан участникам экспедиции как раз тогда, когда они стали радоваться отсутствию заболеваний, против которых были приняты жесткие меры. Скотт больше всего удивлялся тому, что никак не мог установить причину вспышки.

Армитедж утверждал впоследствии, что такой вспышки можно было ожидать. Этот вопрос был одной из причин разногласий между ним и Скоттом: как утверждал Армитедж, он "слишком доверял нашим мясным консервам, которые во всяком случае были изготовлены слишком поспешно. К тому же он чувствовал сентиментальное отвращение к забою тюленей в количестве, необходимом нам на зиму. Напрасно я и Кеттлиц уговаривали его отдать соответствующий приказ, указывая, что убить сто тюленей ради сохранения нашего здоровья и нормального хода экспедиции ничуть не хуже, чем убить одного".

Тем не менее после этого случая свежее тюленье мясо было включено в ежедневный рацион.

Ройдс и Скелтон в сопровождении четырех матросов успешно достигли "почтового ящика" на мысе Крозир, где оставили письмо для команды вспомогательного судна, и к концу октября все приготовления к экспедиции Скотта на юг были завершены. Он решил, что впереди его группы из трех человек с собачьей упряжкой пойдет вспомогательная партия, члены которой будут сами тащить сани с дополнительным запасом продовольствия. 30 октября эта партия в составе Барна и одиннадцати матросов вышла в путь. На первых санях развевался личный флаг Барна, на следующих - "Юнион Джек" (Государственный флаг Великобритании (Прим. перев.)), а на третьих - флаг с гордой надписью:

"В услугах собак не нуждаемся". Все остальные матросы были отпущены с судна и несколько миль помогали тащить сани.

Три дня спустя выступил в поход и Скотт с двумя спутниками - Шеклтоном и Уилсоном. К их удивлению, несмотря на тяжелую поклажу, собаки понеслись вперед с такой быстротой, что двоим людям пришлось сесть на сани, чтобы править животными; команда кричала вслед последние прощальные слова, и несколько человек бежали рядом с санями, пока не отстали.

Рекорд продвижения на юг

Теперь ближайшими помощниками Скотта, тридцатичетырехлетнего военного моряка, стали Эдвард Уилсон, тридцати лет, врач, ученый-натуралист и художник, неизменно пребывавший в хорошем настроении, и двадцативосьмилетний Эрнст Шеклтон - энергичный и напористый младший офицер торгового флота. Крепкая дружба соединила их уже в тесных каютах "Дисковери". Задолго до конца санного похода им предстояло узнать друг о друге почти все: обстановка полярного путешествия не допускает скрытности. На долю всех троих выпало немало лишений, и приходится удивляться, что тяжелее всего их перенес, казалось бы, наиболее выносливый участник похода.

Скотт и его спутники выступили в поход 2 ноября, 1902 года. Первые несколько дней они то обгоняли вспомогательную группу Барна с его одиннадцатью матросами, то отставали от нее; держаться вместе обе группы не могли, ибо люди и собаки двигались с неодинаковой скоростью. Но потом разразился буран и заставил их сделать двухдневную остановку, однако 10 ноября Скотт уже дошел до продовольственного склада близ утеса Минна, а на следующий день к нему присоединился Барн. 13 ноября было установлено, что они почти достигли 79-й параллели и, таким образом, побили рекорд продвижения на юг. Все пятнадцать участников похода собрались, торжествуя, вокруг своих саней, на которых развевались флаги, и так их запечатлел фотограф. После этого половина вспомогательной партии направилась обратно, чтобы сообщить оставшимся на судне радостную весть, остальные же пошли дальше вместе со Скоттом. Два дня спустя повернули назад и они, оставив Скотта, Уилсона и Шеклтона наедине с бесконечной снежной равниной, по которой пролегал путь на юг. Далеко на западе равнину окаймляли покрытые снегом горные хребты. Там проходила граница суши (Под сушей подразумевается свободная ото льда земля (прим. ред.)) с шельфовым ледником Росса, по которому двигалась теперь санная партия.


Маршрут первой Британской антарктическом экспедиции под руководством Скотта.

Скотт записал в свой дневник: "Мы уже зашли на юг Дальше, чем кто-либо до нас. Каждый шаг вперед - новая победа над неведомым. С верой в себя, в наше снаряжение и в нашу собачью упряжку мы радостно смотрим вперед".

Однако собаки не оправдали эту веру. Уже на следующий день они перестали тащить дальше тяжелые сани. Пришлось разделить груз на две равные части. Когда собаки доставляли первую часть в намеченное место, приходилось возвращаться за второй, а это значило, что каждую милю пути проходили трижды. Вскоре собаки перестали справляться и с половиной груза, видимо, окончательно выбились из сил, и теперь они, а не люди определяли место ночного отдыха.

Причиной быстрого упадка сил у собак, явилась мороженая рыба, которой они питались. Первоначально Скотт собирался взять для собак запас специальных сухарей, но один знаток ездовых собак убедил его заменить сухари рыбой, которая, возможно, испортилась, когда "Дисковери" шел через тропики. Теперь оставалось только надеяться, что это явление временное; изменить что-либо Скотт не мог, разве что предоставить собакам возможность пожирать друг друга.

25 ноября, более чем через три недели после отправления в путь, результаты обсервации показали, к восхищению Скотта, что они достигли 80° ю. ш.

"На всех наших картах Антарктики за восьмидесятой параллелью нарисован простой белый круг. Даже картографы, наделенные наиболее пылким воображением, не решались пересечь этот рубеж, и даже линии меридианов кончаются, упершись в этот круг. Мы всегда стремились проникнуть в глубь этого пространства, и теперь, когда мы добились своего, оно перестанет быть белым пятном; это вознаграждает нас за многие лишения".

Целые сутки вынужденного отдыха во время бурана не улучшили состояния собачьей упряжки. На следующий день исследователи продвинулись вперед всего на четыре мили. И тогда, осознав, что его надежды углубиться еще дальше к югу потерпели крах. Скотт решил по возможности приблизиться к суше и взял курс на горы, лежавшие к западу. Ему было ясно, что вскоре надо будет устроить еще один склад провианта. Несколько дней путешественники продолжали гнать вперед изнуренных животных, при этом один из них тащил головные сани спереди, другой подталкивал их сбоку, а третий подгонял собак, выкрикивая угрозы и щелкая хлыстом по снегу или над спиной какого-нибудь отстающего животного. Путешественники выполняли эти обязанности по очереди.

"Это отвратительная работа, но ничего другого не остается; мы не можем повернуть назад и должны идти вперед, и у нас нет иного выбора, кроме как двигаться дальше скрепя сердце. К счастью, обязанности погонщика приходится выполнять только раз в три дня, но видеть, как это делает другой, почти столь же неприятно, как быть на его месте".

Позднее Скотт стал ежедневно переносить на час вперед время выступления в путь после отдыха, и в конце концов они стали двигаться только ночью, так что марш приходился на наиболее холодные часы, а спать укладывались, когда солнце уже стояло в зените, ибо при температуре, достигавшей 25°, тащившим сани становилось невыносимо жарко.

3 декабря путешественники подошли к суше настолько близко, что до величественной горной цепи осталось всего каких-нибудь 50 миль. У подножия ближайшей к ним куполообразной, покрытой снегом вершины Скотт рассчитывал устроить продовольственный склад, но теперь они одолевали за день всего четыре мили, да и то с трудом. Несколько собак еле тащились, да и остальные едва справлялись со своей работой. Затем обнаружилось, что запас керосина истощается слишком быстро. Путешественникам пришлось отказаться от горячей еды в полдень, заменив ее холодной мороженой тюлениной, сахаром и сухарями. Из-за недостатка керосина приходилось соблюдать строжайшую экономию и при варке пищи. Экспедиции был нанесен новый удар, когда одна из собак перегрызла свою упряжь и, добравшись до драгоценного тюленьего мяса, сожрала недельный запас его.

До суши все еще оставалось около десяти миль, а за день удавалось пройти только две, когда сдохла первая собака; остальные сожрали ее. Прошло еще четыре дня, и они достигли места, где можно было оставить провиант для собак на обратный путь. Скотт рассчитывал заложить продовольственный склад для людей где-нибудь ближе к суше и в более приметном месте, но огромная трещина во льду преградила им путь. Поэтому провиант и для людей, и для собак пришлось оставить в одном складе - складе "В".

После тридцати одного кошмарного дня изнурительного труда путешественники ощутили настоящее блаженство, избавившись от части груза. К 16 декабря они прошли в общей сложности 380 миль и достигли 80° 30' ю. ш., а перед ними все еще расстилалась открытая снежная равнина шельфового ледника Росса. У них оставался запас продовольствия на четыре недели, немного пищи для собак, лагерное оборудование и та одежда, что была на каждом. Одну собаку избавили от дальнейших страданий и скормили другим, на протяжении следующих пяти дней забили еще одну, а третья сдохла сама. Таким образом оставшиеся в живых получали свежее мясо.

Теперь три человека шли вперед на самом скудном пайке, испытывая жестокие муки голода. Они могли думать и говорить только о еде. Единственный среди них курильщик. Скотт находил некоторое утешение в трубке, но запас табака был ограничен. Он пытался курить чайный лист, но это приносило мало удовлетворения.

Уилсон был неутомим. Хотя он страдал ревматизмом и время от времени его поражала снежная слепота, после каждого утомительного дневного перехода он выделял два-три часа для зарисовки различных деталей гористой местности на западе. Он спокойно доложил Скотту, что состояние десен Шёклтона внушает серьезные опасения. Они решили не сообщать ничего не подозревавшему Шеклтону об этих симптомах цинги и в то же время исключили из рациона бекон, который, как полагали, вызвал болезнь, и заменили его порцией тюленьего мяса.

Паек их сократился до полутора фунтов в день. Самым сытным был ужин: три четверти кружки густого супа из пеммикана и сухарей, потом какао. Нужно было беречь керосин, а потому не успевало согреться какао в одной кастрюле, как в другой разогревали суп и маленькую печь гасили. Каких-нибудь полчаса спустя все чувствовали себя такими же голодными, как перед ужином. Завтрак состоял из чая и жареного пеммикана с сухарями: это блюдо можно было приготовить скорее, нежели суп. На второй завтрак путешественники получали небольшой кусок мороженой тюленины, полсухаря, восемь-десять кусочков сахара. Этот паек носили в нагрудном кармане, чтобы он оттаивал на марше. Но всем троим становилось все труднее не залезать в мешочек раньше времени, так их мучил голод. Перед совместной же трапезой во избежание споров или подозрений они поочередно делили жалкий рацион на три одинаковые порции. При этом один из путешественников отворачивался, а дежурный спрашивал, указывая на приготовленную порцию: "Это кому?" Тогда отвернувшийся называл чье-либо имя. В эту игру играли совершенно серьезно.

25 декабря путешественники позволили себе пиршество. День выдался теплый и солнечный, небо было восхитительно ясное. На завтрак каждому досталась полная кружка сухарей и тюленьей печени, поджаренной на беконе и пеммикановом жире, а также ложка джема. На второй завтрак снова был джем и кое-что сверх обычного меню, а на ужин - успешно пройдя за день одиннадцать миль - путешественники получили двойную порцию густого супа из пеммикана с сухарями и по куску пудинга с изюмом величиной с шар для игры в крокет; это лакомство Шеклтон извлек из запасного носка, вместе со сморщившимся куском искусственного меда.

За второй трубкой Скотт записал в свой дневник: "Солнце все еще медленно кружит в безоблачном небе над нашей маленькой палаткой, тепло и тихо, приятно находиться на воздухе, а в палатке мы испытываем такое чувство комфорта, какого не знали уже давно; ночью мы хорошо выспимся - без снов и без подтягивания поясов".

26 декабря погода оставалась тихой и безветренной, и в этот день путешественники прошли в восемнадцати милях от лежавшего к западу островерхого пика, который уже много дней служил им главным ориентиром. Они назвали его горой Кристмас (горой Рождества).

Теперь они находились примерно в десяти милях от берега и видели ряд высоких красно-черных утесов, уходивших к югу. Почти у горизонта высилась величественная гора, которую Скотт назвал в честь Лонгстаффа, щедрого жертвователя, чей дар сделал возможной организацию экспедиции.

Забили еще одну собаку; остальные опять получили свежее мясо.

В этот день снежная слепота поразила Уилсона особенно сильно, и путешественникам пришлось разбить бивак раньше обычного. Доктор мучился всю вторую половину дня, кокаин почти не облегчал его страдания. Наутро он пошел рядом с санями, помогая тащить их. Он завязал себе глаза, и Скотт описывал ему меняющийся ландшафт. В ночь на 27 декабря на юго-западе показалась грандиозная гора с двойной вершиной. "Даже в такой гористой местности она кажется гигантом среди пигмеев", - писал Скотт. Он назвал ее горой Маркем в честь отца экспедиции.

Уилсон, несмотря на свою болезнь, вскоре снова стал делать зарисовки.

Скотт решил сделать последний рывок к югу, без собак и саней, однако разыгравшийся буран заставил путешественников целый день просидеть в палатке, а на следующий день им не дал выйти оттуда густой туман. Поэтому пришлось двинуться в обратный путь.

Определения Скотта показали, что они находились между 82°16' и 82°17' ю. ш. и, таким образом, прошли более трети расстояния до Южного полюса. В сравнении с ожиданиями, которыми они были полны, покидая судно, такой результат представлялся довольно жалким, однако путешественники все же достигли большего, чем можно было рассчитывать после того, как собачьи упряжки так подвели их. Итак, 1 января 1903 года они повернули на север. В тот же день сдохла одна собака, остальные были настолько слабы, что в начале марша животных приходилось поддерживать минуту-две, потому что у них подкашивались ноги.


Пропасть, разверзшаяся перед группой Скотта на пути к югу.

На протяжении следующих двух суток погибло еще трое животных, и поскольку везти эту пищу для собак было бессмысленно, то семи оставшимся в живых предоставили возможность наесться вдоволь. В своих дневниковых записях Скотт снова и снова возвращался к страданиям собак, а 3 января, когда издохла еще одна, он записал; "Мы едва не расплакались над ее трупом. Она тащила сани с упорством троянца, оставаясь на ногах, пока билось ее мужественное маленькое сердце, и упав, более не поднялась".

На одних санях укрепили бамбуковый шест с импровизированным парусом из пола палатки, что ускорило Движение, но подлинный рывок вперед удалось сделать лишь тогда, когда с собак сняли упряжь и трое людей сами потащили сани. За этот день они прошли десять миль. Но и такой успех казался ничтожным по сравнению с облегчением, которое они почувствовали, избавившись от обременительной помощи собак, трусивших теперь рядом с ними.

"Не нужно больше подбадривать собак и впрягаться в сани вместе с ними, не нужно кричать и орать сзади, распутывать спутавшуюся упряжь. Не приходится больше прибегать к хлысту, чтобы стронуть собак с места. Весь день мы неуклонно продвигались вперед с единственной целью пройти побольше миль без посторонней помощи. Право же, десять таких дней лучше одного из тех, когда приходилось подгонять упряжку измученных собак. В первый раз мы получили возможность свободно беседовать на марше, а потому время шло гораздо быстрее",

Еще одна собака погибла в снегах, другую пришлось убить.

"...Должен признаться, что не принимал личного участия в убийстве. Очень стыжусь своей моральной трусости, прекрасно зная, что моим спутникам все это столь же отвратительно, как и мне. Эту ужасную обязанность исполнял Уилсон - и вначале, так как считалось, что он справится с нею лучше других, и в дальнейшем, ибо, когда я наконец смог принять участие в этом деле, он не мог не заметить, что оно мне крайне противно, и с обычным для него самопожертвованием избавил меня от этого. Так было до конца, и я очутился в незавидном положении человека, который позволяет другому выполнять за него грязную работу".

Каждая миля в направлении склада "В" давалась с трудом. Презрев буран, путешественники прошли еще несколько миль, но они дались им слишком дорого; Скотт и Уилсон совершенно измучились, а состояние Шеклтона еще ухудшилось. 13 января, когда в мешке осталось так мало продовольствия, что его можно было съесть за один присест, склада, этой маленькой точки, затерянной в снежном океане, все еще не было видно. Вот уже несколько дней они с трудом продвигались по снегу, который липнул к полозьям саней, а 13-го за три часа невероятных усилий одолели лишь три четверти мили. К счастью, Скотт вышел из палатки, чтобы взять высоту солнца, пользуясь тем, что оно показалось, и, случайно" опустив подзорную трубу, оглядел горизонт. Внезапно в поле видимости появилась какая-то точка, и Скотт медленно навел на нее трубку. Остальные двое радостными возгласами встретили весть о том, что он нашел склад.

В пять минут все оказалось на санях, а уже через два часа путешественники были у склада, предвкушая наслаждение от жирного густого супа.

Они обросли бородами, лица их почернели от солнца и покрылись морщинами, одежда висела клочьями, а до следующего склада надо было пройти еще 130 миль, таща с собой трехнедельный запас продовольствия. Между тем все трое были совершенно без сил, а у Шеклтона все более отчетливо проявлялись симптомы цинги. У него были поражены десны и глотка, он кашлял и харкал кровью. У Скотта и Уилсона десны тоже кровоточили, но не так сильно, как у Шеклтона.

Было ясно, что при его состоянии нужно возвращаться как можно скорее, и, чтобы не тащить пищу для собак, пришлось убить последних двух животных.

"Это было необычайно тягостно; мы все едва не зарыдали. Итак, конец нашей собачьей упряжки, таков ее трагический финал. Мне трудно писать об этом".

Скотт приказал Шеклтону не участвовать более в разбивке лагеря и не помогать тащить сани на марше. Он должен был идти не торопясь и ставить в известность товарищей, как только почувствует усталость. Больше всего Скотт настаивал на том, чтобы Шеклтон не прикидывался сильнее, чем он есть. Чтобы отразить натиск цинги, которой заболели все трое, порция тюленьего мяса была несколько увеличена.

Теперь путешествие свелось к многодневной борьбе за жизнь товарища. Скотт и Уилсон тащили сани, Шеклтон кое-как плелся за ними, иногда на лыжах. Как-то раз его положили на сани, но большей частью он, хотя и с трудом, двигался самостоятельно. Шеклтон был очень подавлен своей болезнью.

Всякий раз как поднимался ветер, Скотт ставил парус, чтобы дать передышку себе и Уилсону. Три ветреных Дня позволили им сделать огромный рывок вперед, и 23 января он смог записать в дневник: "Кажется, фортуна решила нам улыбнуться..." Паек был увеличен, а жестянка с сухарями выглядела столь аппетитно, что он решил пустить ее по кругу. Голодные люди встретили это угощение радостными возгласами.

На следующий день был замечен утес Минна, а еще через сутки - столб дыма, поднимавшийся к небу из кратера вулкана Эребус, расположенного в ста милях от них. 26 января путешественники с удовлетворением увидели санный след, оставленный группой Барна, которая возвращалась на судно после съемки местности, лежавшей к западу, а еще через полтора дня они достигли склада "Утес" и оказались в стране изобилия.

"Не успели мы поставить палатку, как с детским ликованием принялись разрывать сугробы. Одно за другим наши сокровища появлялись на свет; керосин, столько, что теперь можно было расходовать его самым расточительным образом, сухари, их нам хватит на целый месяц и, в довершение всего, большой коричневый мешок, в котором, как мы знали, находилось нечто большее, чем просто еда. Поспешно развязав мешок, мы не могли отвести глаз от его содержимого. Там лежали две коробки сардин, большая банка мармелада, кубики горохового супа и много других лакомств, при виде которых у нас потекли слюнки. Благодаря предусмотрительности наших добрых товарищей каждого из нас ждал сюрприз - мне досталась лишняя пачка табаку. Последними по порядку, но не по значению надо упомянуть целую кучу писем и записок - настоящих billets-doux (Любовные записки (франц.). (Прим. перев.)). He думаю, чтобы кому-либо было приятнее получить почту чем нам".

В кастрюлю они заложили двойную, а то и тройную порцию всех продуктов. Первые полчаса все были на вершине счастья, но потом Скотт, желудок которого едва не лопнул, выскочил из палатки. Шли минуты, часы, a oн все ходил вокруг нее, не зная, примет ли когда-нибудь его раздувшийся желудок нормальные размеры. Его огорчало, что Уилсон не принял участия в полуночной прогулке, но, возвращаясь в палатку, с удовлетворением заметил доктора, прошмыгнувшего мимо него с лицом, зеленым, как стручок гороха.

Шеклтон чувствовал себя слишком плохо, чтобы объесться. Проспав несколько часов неспокойным сном, они обнаружили, что ему стало еще хуже; больного сотрясали сильнейшие приступы кашля и терзало удушье. К тому же начался буран, целый день не выпускавший их из палатки, и за время этой вынужденной задержки Шеклтон совершенно пал духом и отчаялся.

30 января, когда буран прекратился, Скотту и Уилсону потребовалось почти двадцать минут, чтобы помочь Шеклтону выбраться из палатки и встать на лыжи. Наконец он все же потащился по снегу. Вскоре его усадили на сани, и он ехал на них все утро, благо ветер помогал путешественникам. Спасло его только крепкое здоровье: на протяжении следующих трех дней он сумел держаться на лыжах.

2 февраля, когда, благодаря судьбу, они обогнули остров Уайт и заметили утес Касл, в десяти милях от дома, все трое тащились из последних сил. У Скотта сильно опухли лодыжки, Уилсон уже несколько дней хромал. Оба чувствовали, что цинга неуклонно прогрессирует, но в заботах о больном товарище не обращали на нее внимания. В ту ночь Скотт записал: "Мы все жаждем мира и покоя. Если не случится ничего дурного, завтра, благодарение господу, мы обретем их".

Это последние слова в дневнике его санного похода. На следующий день, когда они с трудом преодолевали последние несколько миль, оставшихся до дома, Скотт заметил впереди два пятнышка, которые он принял за пингвинов. Вскоре, однако, стало ясно, что это люди: узнав от бдительных наблюдателей, находившихся на холмах, о появлении в белой пустыне группы Скотта, Скелтон и Бернакки поспешили им навстречу.

Проведя девяносто три дня в снегах и покрыв 960 миль, трое путешественников вернулись к своим.

Сделав еще один привал, чтобы немного отдохнуть, они приблизились к судну. Вид его был бальзамом для их уставших от созерцания снегов глаз. Хотя "Дисковери" все еще находился в своей ледяной тюрьме, все было готово к выходу в море; свежая краска блестела на солнце, развевались на ветру флаги расцвечивания, которыми команда приветствовала вернувшихся с юга, с борта и со снастей неслись радостные возгласы товарищей.

Каждый из остававшихся на судне старался теперь превзойти всех остальных в заботах о Скотте и его спутниках. Прежде всего их подвергли врачебному осмотру, оказали первую помощь. "Мы сразу почувствовали себя как дома, - писал Скотт, - но за время похода до того отупели, что все это казалось нам чем-то нереальным; нам было трудно поверить в то, что все наши беды кончились и мы сможем наконец отдохнуть телом и душой".

Тем, кто оставался на судне, было что рассказать вернувшимся. Прибыло вспомогательное судно экспедиции - "Морнинг", доставив новости цивилизованного мира за целый год. Оно стояло теперь в нескольких милях от "Дисковери", в заливе Мак-Мёрдо, не имея возможности подойти ближе из-за льдов, однако члены команды "Дисковери" ходили туда с санями и доставляли различные припасы.

Услышали они и приятное известие о том, что и те, кто оставался все время на борту "Дисковери", и те, кто участвовал в санных вылазках, поработали хорошо. Наиболее важных результатов добился Армитедж, который, двигаясь в западном направлении, обнаружил проход через прибрежные горы на обширное внутреннее плато покрытой льдом Земли Виктории.

В ноябре минувшего года целая экспедиция в составе двадцати человек пошла на штурм западной части материка. Основные силы этой экспедиции составили Армитедж, Скелтон и десять матросов. Дойдя до гор, вспомогательный отряд, в который входили Кеттлиц и Феррар, возвратился на судно, а Армитедж попытался подняться в горы вместе с санями. Однако все усилия оказались напрасны и Армитедж вернулся к нижним лагерям, чтобы выбрать место для подъема на большой ледник между вершинами (позднее его назвали ледником Феррара, в честь геолога экспедиции). Восхождение совершалось с большой осторожностью. Армитедж шел впереди и на каждом шагу проверял прочность льда с помощью своего ледоруба. Подъем затрудняла плохая погода, но 3 января восходители разбили наконец свои палатки на высоте 8900 футов над уровнем моря, откуда открывалась панорама ровного, покрытого снегом плато, которое простиралось насколько хватал глаз. Они прошли по этому плато несколько миль на лыжах, первыми побывав во внутренней части Земли Виктории.

На пути туда один моряк совершенно упал духом, не обошелся без инцидентов и тяжелый обратный переход: Армитедж свалился в трещину и спасся только благодаря своей упряжи. Но, как бы то ни было, экспедиция разведала путь в глубь материка.

Скотт писал: "Фотографии, образцы горных пород, восторженные описания суровых утесов, окаймлявших ледниковую долину, показали, что здешняя местность представляет собой обширное поле для геологических исследований и что мы должны предоставить нашему геологу возможность заняться ее исследованием, невзирая на риск".

Он полагал, что будут сделаны важные открытия, которые прольют свет на геологическую историю пустынного материка, и потому все его помыслы были устремлены на запад, к вящему неудовольствию Армитеджа, которому хотелось предпринять еще одну вылазку на юг. Поэтому, когда наступило второе лето и Скотт решил возглавить новую экспедицию на запад, это никак не улучшило отношений между офицерами.

Но все это было впереди. А в ночь на 3 февраля 1903 года, когда Скотт и Уилсон с наслаждением мылись горячей водой, а Шеклтон лежал в своей койке, благодаря судьбу, капитан вспомогательного судна "Морнинг" Уильям Колбек шел по льду с первым визитом на "Дисковери".

Помощь на шиллинги

Как только "Дисковери" вышел в море, Клементс Маркем стал разрабатывать планы снаряжения вспомогательного судна. Побуждали его к этому горькие воспоминания об одной из ужаснейших катастроф прошлого столетия; гибели в Арктике сэра Джона Франклина, отправившегося на поиски Северо-Западного прохода. Франклин отплыл на север вскоре после победоносного возвращения Росса из Антарктики, на тех же самых судах - "Эребусе" и "Терроре". И бесследно исчез. Своевременно посланное вспомогательное судно смогло бы спасти хотя бы некоторых, если не всех, участников экспедиции, но оно отправилось на поиски слишком поздно.

Маркем, тогда еще совсем молодой мичман, находился на борту одного из судов, занимавшихся поисками Франклина. В 1875 году, когда благодаря его усилиям в Арктику отплыла новая экспедиция, он не успокоился до тех пор, пока не добился снаряжения и отправки вспомогательного судна на следующий год.

Потребность во вспомогательном судне для экспедиции "Дисковери" он считал еще более насущной. В Арктике исследователи большей частью шли вдоль берега или вплотную к кромке льда, что сокращало длительность их пребывания в открытом море. Что же касается Антарктики, то тут было ясно одно: где бы ни находился Южный полюс - на материке или в архипелаге вулканических островов, - путь к нему лежал через бурные моря, по вторым нужно было пройти сотни миль. И если судно Скотта погибнет, у него и его людей останется очень мало шансов на спасение.

Поэтому Маркем обещал Скотту, что на следующий год к нему будет послано вспомогательное судно с провиантом и почтой, которое заберет больных, а если с "Дисковери" что-нибудь случится, то возьмет на борт всех участников экспедиции.

Но одно дело - обещать, а другое - выполнить это обещание. Марком обратился к правительству, делая упор на то, что на борту "Дисковери" находится свыше тридцати офицеров и матросов военно-морского флота которых "не следует оставлять на произвол судьбы". Лаконичный ответ гласил, что правительство не несет никакой ответственности за участь экспедиции и удивлено обращением за помощью.

Совет Королевского географического общества отказался предоставить какие-либо средства на снаряжение вспомогательного судна. Королевское же общество предоставило 500 фунтов стерлингов. Льюэллин Лонгстафф снова пришел на выручку, пожертвовав 5000 фунтов, Небольшие суммы поступили и из других источников, но затем пополнение фонда прекратилось, 14 февралд 1902 года, когда Марком уже готов был прийти в отчаяние, его вызвал к себе принц Уэльский и, указав ряд источников, из которых можно "почерпнуть" деньги, пообещал исследователю прислать чек на 50 фунтов от себя, а также 100 фунтов в дар от короля. Но богачи определенно не желали развязывать мошну и в дальнейшем поступило всего два крупных пожертвования: 5000 фунтов, щедро предоставленных Эдгаром Шпейером, финансистом немецкого происхождения из Сити, и 1000 фунтов от правительства Новой Зеландии. Эти деньги был приняты с горячей благодарностью.

В остальном, если не считать пожертвований от пят компаний лондонского Сити и средств, собранных по подписке среди биржевых маклеров, в фонд экспедиции поступило по нескольку фунтов или даже шиллингов - от людей с малыми средствами и большим сердцами. А таких была добрая тысяча: школьники; военнослужащие полка гурков в Читрале; офицеры служившие в Южной Африке, на Золотом Берегу, в Судане и Уганде; младшие лейтенанты из Гринвича; команды нескольких военных кораблей; двадцать четыре адмирала и капитана; сотни простых людей. Один школьник, копивший деньги на велосипед, прислал пять шиллингов.

В Норидже лица, сочувствовавшие экспедиции, собрали около 200 фунтов; герцог Вестминстерский предоставил зал "Гросвенор-хауса" для концерта, давшего 483 фунта. Подсчитав собранные деньги до последней пенни, Маркем убедился, что располагает всего 22 600 фунтов, суммой, на которую, при условии строжайшей экономии, можно было снарядить вспомогательное судно.

Он обратился в Норвегию: там ему давно приглянулся "Морген" ("Утро"), наиболее крепкое, хотя маленькое, судно норвежского китобойного флота, однако владелец просил за него 6000 фунтов. Маркем долго торговался и наконец приобрел судно за 3800 фунтов. Когда судно прибыло в Англию для осмотра и ремонта, сбор средств в фонд экспедиции еще понемногу продолжался.

Он давно уже подобрал для "Моргена" капитана. Выбор Маркема пал на Уильяма Колбека - офицера торгового флота, который участвовал в антарктической экспедиции на "Саузерн Кросс" как магнитолог-наблюдатель и картограф. Тридцатидевятилетний йоркширец капитан Колбек был отпущен руководством гулльского пароходства "Уилсон лайн" и вступил в командование "Морнингом" (так звучало теперь название судна) (Английское "morning" соответствует норвежскому "morgen". (Прим. перев.)) в качестве лейтенанта запаса королевского военно-морского флота. Часть офицеров и матросов он подобрал из числа лично известных ему лиц. Адмиралтейство же, не проявлявшее никакого интереса к этому предприятию, ограничилось тем, что разрешило двум морским офицерам участвовать в экспедиции. Одним из них был младший лейтенант Джордж Мулок, который в свои двадцать пять лет успел уже приобрести репутацию хорошего специалиста по картографической съемке и обладал естественной склонностью к своей работе. Другой младший лейтенант военно-морского флота имел столько же лет от роду и носил великолепно звучащее имя: Эдвард Ратклифф Гарт Рассел Эванс.

Сразу же после отплытия Скотта на юг Эванс, которому предстояло сыграть столь важную роль в его второй экспедиции, начал серьезно интересоваться исследованием Антарктики. Во время службы на флоте ему случалось встречаться со Скоттом, и как только было выпущено воззвание о подготовке вспомогательной экспедиции, он тотчас же предложил свои услуги. Однако дело ограничилось формальным подтверждением получения его письма, и, выждав неделю, он смело отправился на дом к Маркему (географ жил тогда на Экклстон-сквер} и попросил взять его на юг. Маркем обдумал эту просьбу. Эванс был, конечно, слишком молод, но отсутствие жизненного опыта восполнялось его энтузиазмом, и после нескольких бесед с Колбеком он наконец дал свое согласие. В дальнейшем обстоятельства сложились таким образом, что Эванс, отправившись на юг младшим офицером, стал штурманом и летописцем экспедиции на "Морнинге" и был произведен в лейтенанты.

"Морнинг" покинул Лондонские доки 9 июля 1902 года и 16 ноября, после длительного плавания, во время которого обогнул Мыс Доброй Надежды, не приставая к берегу, прибыл в Литтелтон (Новая Зеландия). Здесь он встретил такой же радушный прием, как и "Дисковери", и 6 декабря, закончив погрузку и подготовку к дальнейшему плаванию, взял курс на юг.

На рождество, сразу же после того, как судно пересекло южный полярный круг, Колбек с удивлением заметил в открытом океане скалистый островок окружностью около мили. Подойдя поближе к этой покрытой снегом суше, возвышавшейся на 200 футов над уровнем моря, "Морнинг" наскочил на одну из подводных скал у берега и очутился в опасном положении. Лишь благодаря искусству капитана и тому, что оно было построено из дерева, маленькое судно спаслось от гибели в водах, глубина которых достигала 1000 сажен. Колбек, Мулок и судовой врач направились к берегу на китобойной лодке и водрузили на острове "Юнион Джек", присоединив его к владениям короля Эдуарда VII. Остров был назван в честь Скотта.

На следующем этапе пути "Морнинг" оказался менее удачлив в борьбе со льдами, нежели "Дисковери": ему пришлось форсировать льды на расстоянии, вдвое большем, нем Скотту. Судно с трудом пробилось к мысу Адэр, где, к общей радости, в старой хижине Борхгревинка было найдено сообщение о благополучном прибытии Скотта на юг. После этого "Морнинг" отправился к островам Позешен, но там Колбек ничего не обнаружил, поскольку Скотт не смог пристать к берегу. К югу от архипелага льды не пустили маленькое судно к берегу, и Колбек не смог высадиться ни на острове Коулмен, ни в бухте Вуд. Однако он продолжал борьбу со льдом, чтобы достигнуть мыса Крозир на острове вулканов. Партия, высадившаяся на берег, потратила несколько часов, чтобы найти какие-нибудь признаки пребывания здесь членов экспедиции "Дисковери". Колбек собрался уже прекратить поиски, когда у самого горизонта был замечен небольшой гурий; люди радостно устремились к нему и, извлекши из гурия почту, узнали, где зазимовал Скотт.

После очередной утомительной схватки со льдом "Морнинг" вошел в залив Мак-Мёрдо и 24 января 1903 года - за десять дней до возвращения Скотта с юга - достиг кромки припая в десяти милях от "Дисковери". Санные партии живо наладили сообщение между двумя судами, но сам Колбек оставался на борту "Морнинга", вставшего на ледяные якоря, пока не уверился, что можно не опасаться штормовой погоды. По чистому совпадению, он нанес первый визит команде "Дисковери" 3 февраля, в день возвращения участников вылазки на юг.

На борту "Дисковери" Колбека тепло приветствовал сам Скотт, который после такой роскоши, как ванна, первая более чем за три месяца, и чистое белье, принесшее ему подлинное наслаждение, чувствовал себя прекрасно.

Однако еще недели две все три исследователя резко ощущали последствия своего путешествия. Вскоре и Уилсону пришлось на несколько дней улечься в постель, ибо к концу похода его цинга приняла тяжелую форму. Скотт пострадал меньше других, но и у него распухли ноги и были поражены десны. Но что было хуже всего - это ощущение бесконечной усталости, из-за которой он едва мог двигаться. Походив совсем немного, чувствовал непреодолимое желание сесть. Писать и даже думать было ему противно, а иногда просто невозможно.

"Я, казалось, стал неспособен ни к чему, кроме еды, сна и отдыха развалясь в кресле... Прошло много дней, прежде чем я смог стряхнуть с себя это ленивое оцепенение, и много недель, прежде чем ко мне вернулась прежняя энергия".

"Морнинг" доставил почту, газеты, керосин и провиант для исследователей, а также одежду и материю для починки истрепавшейся; кроме того, он привез подарки от доброжелателей из Новой Зеландии. Среди деликатеса, которые лейтенант Эванс и другие члены команды "Морнинга" доставили однажды на "Дисковери", был и картофель.

Скотт писал: "Я чувствую, что если бы обладал поэтическим даром, из-под моего пера определенно вышла бы ода картофелю. Как забыть первую порцию его, горячего и мучнистого, а главное свежего, после столь длительного сидения на жалком сушеном картофеле".

Дни шли за днями, лед понемногу расходился, и "Морнинг" подошел поближе к "Дисковери". Но после трех недельного пребывания в заливе он все еще находился примерно в семи милях от вспомогательного судна, и Скотт решил, что если льды разойдутся нескоро, "Морнингу" незачем дожидаться, пока "Дисковери" высвободится из тисков; застряв в молодом льду, маломощное вспомогательное судно не сможет выбраться из него. Поэтому возобновилась перевозка грузов по льду с "Морнинга" на "Дисковери". Эта тяжелая работа продолжалась десять дней. К 25 февраля, когда она наконец закончилась, ледовая обстановка почти не изменилась. "Морнингу" определенно пора было возвращаться в Новую Зеландию, и казалось невероятным, что "Дисковери" высвободится до его ухода. Пороховые заряды, заложенные у кромки льда, лишь проделали в ледяное поле отверстия, но не раскололи его, так что от дальнейших опытов пришлось отказаться.

По этой причине Скотт решил переправить свои отчеты в Новую Зеландию на борту "Морнинга". Он еще раньше планировал в том случае, если льды заставят его зазимовать вторично, сократить команду и заодно избавиться от одного-двух ее членов, оказавшихся явно непригодными. Обратившись к матросам, он объявил, что никто из них не должен оставаться на вторую зимовку иначе как добровольно и что уменьшение команды порадует его в любом случае. Затем он пустил по рукам лист, на котором должны были расписаться желающие ехать домой, и, получив его обратно, увидел, к своему удовлетворению, восемь фамилий - как раз те, которые он вписал бы сам, если б лично производил отбор.

Остались лучшие члены команды "Дисковери". Но тут перед Скоттом встала другая проблема.

"Разумеется, все офицеры захотели остаться. Но хотя и с большой неохотой, мне пришлось назвать имя одного из них, которому, по моему мнению, следовало уехать. Это было сильным ударом для бедного Шеклтона, но я не мог поступить иначе. Я сказал ему, что при нынешнем состоянии своего здоровья он не вынесет новых лишений. Однако мы не можем терять офицеров, и Кол-бек согласился уже заменить Шеклтона младшим лейтенантом военно-морского флота Мулоком, который мечтает присоединиться к нам".

Скотт принял свое решение относительно Шеклтона вопреки советам старшего врача Кеттлица и Армитеджа, которые были уверены, что Шеклтон поправится. Армитедж огорчился еще больше, когда Скотт напомнил ему, что, прежде чем присоединиться к экспедиции, он подчеркнул, что отправится в плавание только с согласия жены, с которой был долго разлучен, находясь в Арктике, и посоветовал ему тоже перейти на борт "Морнинга". Армитедж категорически отказался.

Утром 2 марта 1903 года "Морнинг" медленно отвалил от кромки льда и взял курс на север, провожаемый громкими приветствиями команды "Дисковери". Находившийся на борту судна лейтенант Эванс писал: "Мы смотрели назад, пока люди Скотта не скрылись из виду, и тут бедный Шеклтон, более сильный духом, чем телом, совершенно лишился самообладания и зарыдал".

На случай, если "Дисковери" высвободится из ледяных тисков, Скотт разработал план нового похода к Земле Короля Эдуарда VII. Но к 13 марта он оставил всякую надежду выбраться из льдов. "Однако мы не сидели сложа руки. Было решено строго придерживаться рациона, включающего свежее мясо на всем протяжении зимы, и всякий раз, как позволяла погода, партии охотников отправлялись убивать тюленей".

Запас продовольствия еще увеличился благодаря тому, что матросы застрелили 500 поморников. Скелтон установил, что эти хищные птицы вполне годятся в пищу, и мясо их сделало рацион более разнообразным.

Скотт приказал подготовить судно к зиме. Казалось, что часы отвели назад. Потушили котлы, разобрали машины, скойлали канаты, вытащили из трюма зимний тент и засыпали палубы снегом. Хотя старый лед в конце концов разошелся всего в трех с половиной милях от "Дисковери", море вскоре покрылось молодым, и Скотт сделал вывод, что судно осталось скованным в силу исключительных условий и что на следующий год льды разойдутся и освободят его. Ему доставляла удовольствие обстановка, создавшаяся на судне после того, как его оставили не внушающие доверия члены команды.

Солнце покинуло полярников 24 апреля, и на судне был введен зимний распорядок дня. Матросы выполняли свои повседневные обязанности и готовились к весенним санным походам, ученые и офицеры занимались наблюдениями и совершали вылазки в морозный мрак. Мулок, оказавшийся весьма ценным для экспедиции приобретением, собрал и сравнил все прежние наблюдения, а затем составил временные карты. В середине мая Скотт отметил температуру -67°. 22 июня отпраздновали окончание первой половины зимы. Восемь щенков, что родились в прошлом году, стали взрослыми собаками.

1 августа Скотт записал: "Мы совершаем чудесные прогулки по холмам. Как бы холодно ни было при отправлении в путь, к тому времени, когда мы достигаем вершины, прилив крови согревает нас и мы испытываем одно удовольствие. Любуемся прекрасным пейзажем вокруг нас, потом совершаем длительный переход через плато, наблюдаем за Эребусом, над вершиной которого вьется дымок. Затем наполовину спускаемся, наполовину соскальзываем по какому-нибудь удобному, покрытому снегом склону в сопровождении двух-трех собак, которые шумно резвятся и устраивают свалки. Наконец быстрым шагом возвращаемся по равнине и приходим к чаю с великолепным аппетитом. Нельзя сказать, чтоб мы терпели большие лишения".

21 августа вернулось солнце, и было решено, что первая санная партия отправится в поход в начале следующего месяца. Все снаряжение, необходимое для похода, было тщательно проверено, и стало очевидно, что часть его сильно изношена; поэтому матросы привели в порядок местами прорвавшиеся и закопченные палатки, изготовили спальные мешки из шкур низкого качества (других не было). Разрезали на куски простыни и скатерти и сшили из них небольшие мешки для продовольствия. Однако прохудившиеся и растрескавшиеся походные печи не удалось отремонтировать как следует.

Никто не падал духом. И накануне отправления первой санной партии Скотт смог записать в свой дневник: "На судне - всеобщее оживление, люди носятся туда и сюда, нагружая сани, взвешивая грузы и тщательно осматривая снаряжение. Если судить по смеху, гомону, можно подумать, что мы ребята, сбежавшие с уроков. В этом году мы не слышали слова "цинга", и доктор говорит, что на судне нет никаких признаков ее. Право же, можно рассчитывать, что будущие санные походы увенчаются успехом".

Между тем "Морнинг" вернулся в цивилизованные страны, и телеграмма, посланная из Новой Зеландии, сообщила британцам первые вести о Национальной антарктической экспедиции и рекордном южном походе Скотта. За нею последовали его собственные сообщения, читать которые было необыкновенно интересно. Больной Эрнст Шеклтон, к тому времени вернувшийся в Англию на пароходе, тоже взялся за перо. Его очерк о первом годе работы экспедиции был опубликован в качестве приложения в двух номерах журнала "Иллюстрэйтед лондон ньюс", вместе со снимками, сделанными самим Шеклтоном, выдержками из выходившего под его редакцией журнала "Саус полар тайме" и рисунками художника, которому Шеклтон поведал о своих впечатлениях от ледяного материка.

Он рассказал об изнурительном походе на юг (именуя Скотта, имевшего чин капитана 2 ранга, просто капитаном судна). "15 января я заболел от чрезмерного напряжения. У меня началось кровохарканье - а это серьезное дело, когда находишься в ста семидесяти милях от судна. Однако я все же проходил вместе с товарищами от девяти до десяти миль в день. Тащить сани пришлось капитану Скотту и д-ру Уилсону, и это было для них тяжелым испытанием, ибо нагрузка на одного человека достигала временами 270 фунтов. К счастью, продвижению вперед способствовал сильный ветер с юга и иногда сани могли идти под парусом. Капитан Скотт и д-р Уилсон не могли бы сделать для меня больше того, что делали. Они взяли на себя все тяготы пути, но несмотря на все трудности и лишения сохраняли бодрый вид".

Антарктика была еще настолько мало известна, что один из рисунков, которыми сопровождался очерк Шеклтона, изображал огромного белого медведя.

Клементс Маркем прочел донесения и письма Скотта с удовлетворением и гордостью, но они внушали ему некоторые опасения. Где взять деньги, чтобы снова отправить "Морнинг" в Антарктику?

Страшное плато

Скотт отказался от решения предпринять новый санный поход на юг, ибо был уверен, что без собак нечего надеяться продвинуться дальше, чем в прошлый раз. Внимание его привлекала теперь таинственная земля, лежавшая к западу от них, - высокое, покрытое льдом плато за прибрежными горами, и он решил лично возглавить санную партию, отправлявшуюся на это плато, поручив Армитеджу командование судном. Второй группе, руководимой Барном и Мулоком, предстояло исследовать один из западных проливов, замеченных с большого расстояния во время похода на юг. Третья группа во главе с Ройдсом и Бернакки должна была двинуться на восток через шельфовый ледник Росса.

Кроме того, намечался ряд более коротких вылазок, включая новое посещение мыса Крозир, где Уилсон собирался изучать императорских пингвинов. Однако Скотт поставил условием, что все участники санных походов вернутся на судно к середине декабря. На этот раз он решил не полагаться на лед и в случае надобности высвободить "Дисковери" совместными усилиями всех членов команды. Он намеревался пробить лед и вывести судно в море.

Первой (7 сентября) тронулась в путь группа, отправлявшаяся на мыс Крозир. Два дня спустя Скотт и Скелтон в сопровождении плотника Дэйли и трех матросов двинулись к леднику Феррар, чтобы создать там склад продовольствия - в порядке подготовки к подъему на ледник и походу через покрытое льдом плато. Ледник постепенно спускался к бухте, получившей наименование Нью-Арбор (Новая Гавань), но Армитедж не советовал прокладывать через нее санный маршрут из-за множества препятствий у подножия ледника; при первом посещении этих мест он провел свою группу к леднику по высоким гранитным предгорьям и приступил к подъему на него.

Скотт считал, однако, что наверняка существует не столь сложный путь. Преодолев препятствия с южной стороны ледника, которые, по мнению Армитеджа не давали подойти к нему, Скотт, к своему восторгу, обнаружил с северной стороны гораздо более удобную дорогу, по которой его группа достигла ровной поверхности ледника и начала восхождение. Даже снежная буря и мороз (ночью температура падала до -50°) не смогли помешать успеху восходителей, и прежде чем пуститься в обратный путь, они оборудовали продовольственный склад на высоте 2000 футов над уровнем моря.

Как отметил Скотт, у них появилась "сильная склонность к самодовольству". До того места, где был устроен склад, Армитедж добирался три недели, они же через две недели уже были на судне. Но рекорд падения температуры, о котором они сообщили, был быстро побит. Майкл Барн и Джордж Мулок, направившиеся на юг, чтобы заложить склад продовольствия на пути к утесу Минна, зарегистрировали температуру ниже -70°. Как-то им пришлось по очереди отогревать у себя на груди обмороженную стопу одного из матросов. Прошел целый час, прежде чем нога начала понемногу отходить.

Вскоре, 6 октября, Барн и Мулок снова пустились в путь. Они обогнули утес Минна с юга и, повернув затем на запад, совершили переход через снежную равнину к большому, как они думали, проливу, замеченному во время похода на юг. Бухта, которой в дальнейшем оказался этот "пролив", получила название бухты Барн. За десять недель они проделали почти половину пути, пройденного Скоттом, Уилсоном и Шеклтоном во время похода на юг.

Группа, возглавляемая самим Скоттом, вышла 12 октября. Впоследствии он писал об этом; "Должен признаться, что немного горжусь этим путешествием. Мы встретились с огромными трудностями, и год назад мы, безусловно, не сумели бы преодолеть их, но теперь, став ветеранами, мы добились успеха. И если принять во внимание все обстоятельства дела, чрезвычайную суровость климата и другие трудности, то нельзя не сделать вывод: мы практически достигли максимума возможного".

Три группы - в общей сложности двенадцать человек - покинули судно, чтобы предпринять штурм западных твердынь. Впереди шла группа в составе Скотта, Скелтона, боцмана Федера и двух матросов, за нею - геолог Хартли Феррар с двумя матросами, и, наконец, замыкала шествие вспомогательная группа из трех матросов во главе с Дэйли. Путешественники, взяв с собой четверо саней (нагруженных из расчета 200 фунтов на человека), форсированным маршем направились к Нью-Арбор, до которой было 45 миль, и утром 14 октября достигли покрытого снегом мыса на ближнем берегу бухты. В дальнейшем этот мыс получил наименование Баттер (Масляный). На обратном пути они могли полакомиться здесь свежим тюленьим мясом, и в предвидении этого великого события на мысе было оставлено по жестянке с маслом на группу.

Два дня спустя они достигли склада на леднике и в прекрасную погоду стали лагерем неподалеку от него.

Скотт писал: "Сегодня нам трудно представить себе, что мы находимся в полярной области. Если забыть, что под ногами у нас лед, а это нетрудно сделать, ибо он очень темного цвета, а кругом много валунов, то можно представить себе, что находишься в совершенно иных климатических условиях. К тому же повсюду вокруг виднеются темные голые скалы. Мы в глубоком ущелье, но оно не узкое, так как в этом месте ширина ледника достигает, вероятно, четырех-пяти миль. Но скалы по обе стороны ущелья столь высоки и величественны, что обширная поверхность ледника не производит в сравнении с ними никакого впечатления. Мы находимся на южной стороне долины, и над головами у нас вздымаются на высоту трех-четырех тысяч футов освещенные солнцем остроконечные вершины гор Катидрал (Собор (англ.) (Прим. перев.)). Армитедж выбрал для них хорошее название, ибо эти остроконечные пики вполне могли бы быть шпилями некоего величественного здания".

К 18 октября восходители достигли высоты 6000 футов, но в этот день случилось несчастье. Металлические полосы на деревянных полозьях двух саней лопнули еще раньше, а теперь наступил черед третьих. Нечего было и думать продвигаться по твердому, жесткому льду глетчера на таких санях, и головной отряд не мог идти вперед, располагая только одними целыми санями. Скотт не видел другого выхода, как вернуться на судно, бросив и целые сани, и все остальное, за исключением продовольствия на обратный путь.

В следующие несколько дней они "развили скорость, настолько близкую к скорости полета, насколько это возможно для санной партии", и в ночь на 21 октября достигли "Дисковери", пройдя 87 миль за три дня. В третий день группа самого Скотта покрыла расстояние в тридцать шесть миль, но этот рекорд был вскоре побит вспомогательным отрядом, который сначала отстал от головного. Однако в дальнейшем он стал нагонять Скотта и прибыл к судну немного позднее его, пройдя за один день более тридцати семи миль. На марше он упорно следовал лозунгу одного из матросов, который с удивлением и даже сожалением повторял слова: "Если он может, так почему я не могу? Ноги у меня такие же длинные, как у него!"

Корабельный плотник и его помощники сумели смастерить из частей поломанных саней одни целые для группы Скотта и другие поменьше - для работы Феррара на леднике, и через пять дней после их молниеносного возвращения девять человек - группа , Скотта в составе шести офицеров и матросов и Фер-рар со своими спутниками - снова устремились через морской лед в глубь материка, делая в среднем 25 миль в день.

Однако вскоре опять начались неприятности с полозьями саней. "Эти трудности очень досаждают нам,- писал Скотт,- но на сей раз я решил достигнуть цели, даже если нам придется тащить груз на себе".

Сани Феррара вышли из строя, и всем пришлось долго ждать, пока их починят, а после этого путешественники задержались еще на двое суток из-за сильного ветра; но 1 ноября, через неделю после вторичного отправления в путь, они снова достигли склада на леднике. Тут они с большим огорчением увидели, что ураган сорвал крышку с ящика, в котором были спрятаны приборы и другие вещи, и унес лежавшие там книжки, в том числе и "Советы путешественникам", принадлежавшие Скотту. Это была ценная брошюра, выпущенная КГО. В ней содержались указания о том, как при отсутствии четких примет местности исследователь может определить широту и долготу места, наблюдая за солнцем и звездами. Поэтому Скотт, собиравшийся провести несколько недель как раз в такой местности, был очень огорчен утратой книги.

"Силу этого удара,- писал он,- невозможно преувеличить; но хотя я сознавал значение случившегося, ничто не могло бы заставить меня вернуться на судно во второй раз. Однако я счел себя обязанным поставить этот вопрос перед своими спутниками и, как и следовало ожидать, получил ответ, укрепивший меня в решении идти вперед, невзирая на риск".

Полозья саней требовали неусыпного внимания. Потрескавшийся металл пришлось содрать, кое-как залатав совсем прохудившиеся места, однако путешественники продолжали подъем. Скотт время от времени менял курс, следуя за поворотами ледника. Они достигли высоты 7000 футов и пошли дальше, несмотря на ветер, дувший им прямо в лицо, но на середине ледяного склона на них налетел шквал, заполнивший воздух снежной пылью. Тем не менее путешественники продолжали подниматься чуть ли не бегом, и когда дошли до верхней части ледника, оказалось, что почти у всех жестоко обморожены лица. Они принялись лихорадочно искать место, покрытое снегом, чтобы разбить лагерь, однако повсюду виднелся только голубой лед.

Наконец они увидели белое пятно и бросились к нему. Но снег оказался настолько слежавшимся, что едва ли уступал по твердости и прочности самому льду. Несмотря на это, путешественники живо взялись за лопаты и принялись копать с таким усердием, как если бы от этого зависела их жизнь. Ветер снова и снова валил палатки, но соединенными усилиями в конце концов удалось поставить все три и, улегшись в них, путешественники почувствовали, что обморозили не только лица, но также руки и ноги.

В ту ночь Скотт записал: "Только опыт спас нас сегодня от катастрофы, ибо я совершенно уверен, что на открытом воздухе мы протянули бы еще не больше часа".

Та методичность, с которой он вел свой дневник, уже сама по себе была немалым подвигом; некоторые записи дают представление о том, чего это стоило участнику санного похода.

"В темные ночи вести дневник невероятно трудно. Пишущему приходится укреплять фонарь с его мерцающим светом у самого журнала, а когда ветер сотрясает палатку, она наполняется дрожащими тенями. Когда он наклоняется над дневником, от его дыхания на бумаге образуется ледяная корка, на которой карандаш нередко скользит, и иногда, написав несколько строк и поднеся журнал к свету, он убеждается, что сделанную запись невозможно прочесть, так что каждое слово приходится тщательно воспроизводить вторично. Время от времени его ничем неприкрытые пальцы отказываются служить ему, и приходится растирать их, чтобы вернуть к жизни".

Буран на леднике свирепствовал несколько суток, окутав лагерь снежной пеленой. Двадцать два часа из каждых двадцати четырех они проводили в своих спальных мешках. В палатке Скотта была всего лишь одна книга - "Путешествие на "Бигле"" Дарвина, и все поочередно читали ее вслух, пока занемевшие пальцы не отказывались переворачивать страницы. Постепенно разговоры прекратились, и люди часами лежали молча, уставившись в зеленый парусиновый потолок, сотрясаемый ветром. На пятые сутки их заточения они почти лишились сна, и, сознавая, что вынужденное бездействие отражается на их здоровье, Скотт решил, что при любых условиях попытается снова двинуться в путь на следующее утро.

Но эта попытка закончилась полным провалом. Проведя на открытом воздухе десять минут, он почувствовал, что руки отказываются ему служить; они отошли лишь после энергичных растираний. Скелтон сильно обморозил три пальца и пятку, а боцман перестал чувствовать обе ноги.

К счастью, следующее утро принесло затишье, и они смогли покинуть лагерь Отчаяния, как Скотт назвал это место, где они провели семь кошмарных суток. После этого маленькая группа Феррара продолжила исследование ледника, а Скотт поспешил вперед, едва избежав падения в огромную трещину; через многочисленные же мелкие трещины он переправлялся, даже не проверяя прочности снежных мостов, "...мы находились в таком состоянии, когда человеку безразлично, что с ним произойдет; все наши помыслы были направлены к тому, чтобы выбраться из этой проклятой местности".

13 ноября путешественники наконец достигли вершины и разбили лагерь на высоте 8900 футов над Уровнем моря. Теперь они находились на обширной снежной равнине, открытой Армитеджем, и Скотт решил, что располагая пятинедельным запасом продовольствия, они смогут сделать длительный переход по этой равнине, а потом вернуться на ледник.

Однако, начав продвигаться по плато в западном направлении, путешественники сразу столкнулись с трудностями. За время длительного пребывания в Лагере Отчаяния их спальные мешки и куртки, надеваемые на ночь, покрылись льдом, и при очень низкой температуре, стоявшей в те дни, было весьма мало шансов на то, что лед этот растает, так что пребывание в палатках стало очень неприятным. Ночью ртуть в термометре понижалась до -44°, лишь немного поднимаясь днем. Но особенно осложнял продвижение холодный встречный ветер.

Скотт писал: "Не думаю, чтобы кого-либо могла ожидать более мрачная перспектива, чем та, перед которой оказались мы, когда, очутившись на этом высоком пустынном плато, оставили за собой последнюю из горных вершин, напоминающую нам о населенных местах. Но впереди нас ждало неведомое. Как много очарования в этом слове! Кого же удивит, что невзирая на столь неутешительные перспективы мы решили идти дальше?"

Они изо всех сил старались двигаться быстрее, но на пятый день темп продвижения замедлился. К этому времени они установили такой походный порядок: Скотт с двумя матросами тащили сани впереди, Скелтон и два других матроса шли сзади. Но Скотт вскоре обнаружил, что второй группе стоит огромного труда не отставать от него. На седьмой день один из матросов, тащивших вторые сани, совсем выбился из сил, но когда Скотт, чтобы хоть как-то ему помочь, предложил каждые три мили меняться санями, тот счел это выражением недовольства его поведением и просил не выставлять его, как он выразился, на посмешище.

"Что за дети эти люди! Но какие чудесные дети! - писал Скотт.- Они не сдаются, пока не свалятся с ног, а когда это происходит, сгорают от стыда. У боцмана очень болит спина; мы тащили сани вместе, идя друг за другом, а так как пребывание в одной упряжке рождает известную симпатию, то я узнал о нем все, однако он ни разу не пожаловался и, когда ощущав на себе мой взгляд, выпрямляется и делает вид, что ему все нипочем. Ну что сделаешь с таким народом?"

Но так не могло продолжаться долго. За второй день такой сменной работы они прошли всего четыре-пять миль, и Скотт решил отправить назад половину партии, самому же следовать дальше в сопровождении двух человек. В спутники себе он взял сильного как Геракл унтер-офицера Эдгара Эванса, прежде служившего на флоте спортивным тренером, и старшего "очегара Уильяма Лэшли, который не пил и не курил и, несмотря на свой средний рост, превосходил шириной плеч едва ли не всех на "Дисковери".

"Благодаря этим двум морякам, - писал Скотт, - сани пошли как живые, и в редкий день мы проходили немного. Мы не считались с тем, какая перед нами местность, ровная или пересеченная, и долгие часы терпеливо тащили сани, лишь изредка перебрасываясь словом и устраивая привалы только для того, чтобы поесть. Много было бед и лишений, и мы могли лишь догадываться о том, насколько продвинулись вперед, но знали, что, если проявим упорство, - будем вознаграждены, когда обработаем свои наблюдения на борту судна".

Антарктическое лето было в разгаре, но ночью температура по-прежнему понижалась до -40° и даже больше, а в часы дневных переходов редко превышала -25°. И всегда этот пронизывающий ветер, гулявший по снежной равнине.

"Ветер - наш бич. Он рвет нас на части. Ноздри и щеки сильно потрескались, губы тоже покрылись трещинами и стали шершавыми, а наши пальцы приходят в ужасное состояние. У Эванса на одном из пальцев по обе стороны от ногтя образовалась рана, настолько глубокая, как если бы ее нанесли ножом. Но с этим ничего нельзя сделать, пока не уляжется этот ужасный ветер".

Особенно мучительны были первые полчаса утреннего марша: прежде чем люди успевали разогреться от работы, у них вновь оказывались обморожены уже пострадавшие места. Из-за трещин на коже лица было больно даже смеяться.

В своих дневниках Скотт описал события и переживания каждого дня, но ни он, ни другие участники экспедиции, писавшие о ней, не упоминали об одной из особенностей санного путешествия. Этот пробел заполнил Луис Бернакки.

"Одним из кошмаров санных походов в Антарктике является ежедневный гигиенический обряд... Выходя из палатки рано утром тепло одетый, ибо обычно дует втер, более или менее сильный, а температура ниже нуля, ты чувствуешь известное недомогание и понижаешь, что тебе предстоит испытание. Совершить обряд очищения в палатке невозможно, как невозможно и отрыть ровики: на это уйдет слишком много времени, да и к тому же они бесполезны, ибо их тотчас же заметет снегом. Временные убежища не защищают от снежной пыли, и остаются лишь открытые заснеженные пространства.

Чувствуя себя как окорок в мешке, со множеством различных ухищрений расстегиваешь одежду (предпочтительно делать это в палатке), отходишь немного в сторону, борясь с пронизывающим ветром и ожидая, пока он хоть немного стихнет. Остальное зависит от твоей быстроты и ловкости, но в любом случае нижнее белье моментально заполняется снежной пылью, от которой невозможно освободиться, и мучаешься от этого несколько часов, пока не обсохнешь".

Целых девять дней Скотт, Эванс и Лэшли тащили свои сани по ледяному плато. 30 ноября они сделали последний рывок. Скотт собирался двигаться вперед до конца месяца, и теперь этот план был выполнен, но, назвав лагерь, который они разбили в этот день, последним, он испытал не столько облегчение, сколько сожаление. В этот день путешественники шли по участку плато, круто спускавшемуся вниз, и когда потом они стали подниматься по довольно ровному склону, всех охватило волнение. Что увидят они впереди? Ценою больших усилий они прошли на запад целых 200 миль, и воображение Скотта рисовало ему самые разнообразные награды за их труды. Быть может, они увидят, что местность постепенно понижается, а может быть даже заметят горы западного побережья Земли Виктории.

Но ничего подобного не произошло. "Я поднимался по этому склону, исполненный надежды, и ощутил определенное разочарование, когда, достигнув вершины, мы не увидели впереди ничего, кроме продолжения нашего страшного плато.

Итак, сегодня мы достигли предела, дальше которого не пойдем, но установили лишь одно - что эта обширная равнина необъятна. Кругом такой же ландшафт, какой мы видели много дней кряду и будем и дальше видеть на протяжении многих дней, - ландшафт настолько дикий и пустынный, что не может возбуждать ничего, кроме мрачных предчувствий... Мы видим лишь несколько миль рифленого снега, замыкающегося неясным, расплывчатым горизонтом, но мы знаем, что за ним на сотни или даже тысячи миль тянется все та же пустыня, где негде отдохнуть глазу. Представляешь себе, что там нет ни дерева, ни куста, ни единого живого существа или даже безжизненной скалы - ничего, кроме пугающе беспредельной снежной равнины. А мы, маленькие разумные насекомые, ползли вперед по этой ужасающей пустыне и теперь собираемся ползти назад. Можно ли представить себе что-нибудь более страшное, чем эта молчаливая, обдуваемая ветром беспредельность, и как не думать о ней?"

1 декабря трое путешественников повернули обратно, довольные уже тем, что неутихающий резкий ветер стал дуть им в спину. Только идя форсированным маршем, они могли благополучно добраться до судна, а декабрь начался такой пасмурной погодой, что им приходилось подолгу задерживаться в палатке. Но Скотт убедился, что его спутники непобедимы. "Как мы ни устаем от дневных переходов, сколь ни мрачны перспективы на будущее, у них всегда находится тема для шуток. Вечерами мы ведем долгие споры на военно-морские темы и обычно приходим к выводу, что могли бы управлять флотом гораздо лучше, чем любой лорд Адмиралтейства. Кстати, я очень много узнал о жизни на нижней палубе - куда больше, чем смог бы в обычной обстановке".

На шестой день обратного пути Скотт, несколько обеспокоенный истощением запаса керосина, решил увеличить продолжительность перехода на полчаса в день. Они испытывали все более сильный голод; Скотт мечтал о девонширской сметане, Эванс - о свинине, Лэшли - об овощах и яблоках. "Он рассказывает нам о своей юности, когда эти продукты (в отличие от других) имелись в изобилии".

На девятый день начались их настоящие беды. Поверхность снега до того испортилась, что, несмотря на все усилия, они не могли проходить с санями более мили в час. Скотту пришлось предложить увеличить продолжительность дневного перехода еще на час; для экономии керосина на второй завтрак стали есть холодное тюленье мясо, а на первый завтрак - жареное, приготовление которого занимало меньше времени, чем варка густого супа из пеммикана. Было решено сократить паек, если на протяжении двух дней на местности не появится знакомых примет.

На десятый день вдали было замечено что-то вроде горных вершин, но погода оставалась пасмурной, и Скотт несколько дней безуспешно пытался определить координаты места, где они находились; в одном он был уверен: если продолжать двигаться, в конце концов они достигнут края плато.

На четырнадцатый день, когда голод превратил их в "бесплотные тени", воздух наполнился снежной пылью. Скотт поставил своих спутников перед выбором: идти дальше, хотя и вслепую, или пережидать пургу в лагере, где они вскоре окажутся перед угрозой голодной смерти. Было решено продолжать поход.

После долгого перехода среди ледяных торосов и многочисленных трещин они оказались на ровной поверхности склона, и сани стали обгонять их. Тогда Скотт поставил Лэшли и Эванса сзади, чтобы они придерживали сани, а сам остался впереди, направляя их движение. Вдруг Лэшли поскользнулся, Эванса сбило с ног и сани вместе с ними обоими пронеслись мимо Скотта. Он попытался остановить их, но тоже не удержался на ногах, и все трое покатились вниз на спине, ударяясь о выступы. Примерно через 300 футов они наконец остановились, оставшись практически невредимыми, если не считать хорошей встряски и нескольких болезненных ссадин. Скотт, весивший меньше своих спутников, почти не пострадал от этой встряски и первым поднялся на ноги.

"Придя в себя, я огляделся вокруг и, к своему удивлению, убедился, что мы находимся поблизости от входа на наш ледник; впереди и по обе стороны от нас появились хорошо известные приметы, а в неровной ледяной стене, по которой мы катились, я узнал теперь самый высокий ледопад нашей долины... День выдался солнечный и ясный, и мы переводили свой взор с одного знакомого объекта на другой, пока не увидели далеко на востоке дымившуюся вершину Эребуса.

Не могу не удивляться столь резкому изменению нашего положения. Получасом ранее мы не имели понятия о том, где находимся; я не смог бы сказать, приближаемся ли мы к нашему леднику, или совсем другому, отделяют ли нас от склада десять или пятнадцать миль; ведь прошло больше месяца с тех пор, как мы видели хоть одну знакомую примету. А теперь занавес вдруг поднялся самым необычайным образом..."

Однако, прежде чем группа достигла Верхнего склада, ей пришлось пережить еще одно потрясение. Скотт и Эванс внезапно полетели в ледяную трещину, но при этом зацепились упряжью за край, и сани, которые крепко удерживал Лэшли, спасли их от падения в пропасть. Скотту пришлось карабкаться вверх по стене голубого льда самому, ибо Лэшли продолжал удерживать сани, после этого спасли Эванса. Все они были на волосок от гибели.

В ночь на 14 декабря они все же разбили лагерь у Верхнего склада. Впервые за шесть недель температура поднялась выше нуля, наступило полное безветрие. Еще через пять дней они достигли Нижнего склада, а в сочельник вечером увидели мачты "Дисковери". Вскоре они вступили на борт судна, после пятидесяти девяти дней отсутствия, оставив за собой 725 миль пути, пройденного с санями.

Такое путешествие делало им честь, но, писал Скотт, "что до меня, то я молю провидение, чтобы будущие мои странствия никогда не привели меня снова в самую высокую точку Земли Виктории".

Вернувшись на судно, он узнал, что другие исследователи, отправившиеся на запад, также поработали успешно. Феррар произвел съемку долины ледника, названного его именем, и, пренебрегая опасностью, лазал по скалам в поисках образцов горных пород, Скелтон же, вернувшись на материковый лед, сделал несколько отличных фотоснимков ледника.

Прочие санные походы также принесли хорошие результаты. Мулока и Барна, двинувшихся к бухте Барн в обход утеса Минна, встретила плохая погода, к тому же местность оказалась пересеченной, так что им не удалось продвинуться дальше входа в бухту, но Мулок определил положение и высоту более чем двухсот горных вершин. Бернакки, который вместе с Ройдсом прошел по шельфовому леднику Росса почти 200 миль на восток, выполнил ценные магнитные наблюдения. Между тем Уилсон не только изучал пингвинов на мысе Крозир и исследовал место соединения ледника с сушей, но и ходил вместе с Армитеджем на лежавший к юго-западу ледник, который назвали в честь Кеттлица. Армитедж также сделал несколько удачных фотоснимков.

Обо всем этом Скотт услышал от Кеттлица: кроме судового врача и двух матросов, на "Дисковери" никого не было. Армитедж с остатком команды находился уже в десяти милях к северу, где намечалось разрезать ледяное поле, в которое вмерзло судно.

При разработке указаний этой группе Скотт исходил из того, что ледовая обстановка будет примерно такой же, как годом ранее, когда кромка льда проходила в районе скалистых островков, милях в одиннадцати от судна. Но когда после нескольких дней отдыха он отправился в лагерь Армитеджа, то убедился, что ситуация коренным образом изменилась. Открытая вода начиналась лишь в десяти милях севернее островков, то есть в двадцати милях от судна. В этих условиях Армитедж счел опасным разбивать лагерь на кромке льда и расположился, как было условлено, между судном и островками. Это значило, что ледяное поле стали распиливать с середины, а не с краев, и к тому времени, когда прибыл Скотт, работа эта продолжалась уже десять дней. Три группы по десять человек каждая посменно работали длинными пилами. Они действовали при помощи треножника, причем с каждым ходом пила углублялась в семифутовый лед на долю дюйма.

Два дня спустя Скотт прекратил эту явно бесполезную операцию: за двенадцать дней напряженного труда удалось сделать два параллельных надреза длиной всего 150 ярдов.

Он писал: "На меня произвело сильное впечатление . то, как весело делали люди эту безнадежную работу, пока не поступил приказ о ее прекращении. Среди них не было ни одного офицера или матроса, который не понимал бы с самого начала совершенной бесполезности этой затеи, и однако никто не уклонялся от работы и не жаловался, и все это просто потому, что, как говорят матросы, "таков приказ"".

Теперь Скотту пришлось считаться с неприятной перспективой вторичной зимовки, и, учитывая эту возможность, он поручил четырем матросам бить пингвинов для пополнения запаса продовольствия. Большинство людей вернулись на судно, он же с Уилсоном направились на север, к кромке льда; Скотт - наблюдать за льдом в ожидании его подвижки, Уилсон - изучать животный мир этого района. Их поход вылился в "настоящий пикник": идти было легко, еды сколько угодно.

Однако эта приятная интермедия продолжалась только два коротких дня. Утром 5 января 1904 года, после того как путешественники поели и не торопясь принялись обсуждать планы на будущее, Скотт смотрел на чистое море через открытое отверстие палатки, лениво блуждая взглядом по синеве, как вдруг из-за горизонта появилось судно,

"Это было настолько неожиданно, что я едва не протер глаза, прежде чем решился сообщить об этом, но мгновение спустя в палатке началась суматоха и мы принялись искать свои сапоги и все необходимое для марша. В это время Уилсон случайно поднял голову и сказал: "Да там и второе". И действительно, на горизонте, обрамленном отверстием нашей палатки, виднелись теперь два судна. Мы, разумеется, сразу же решили, что первое из них - это "Морнинг", но что, во имя фортуны, означает появление второго? Мы стали выдвигать множество совершенно диких гипотез, но вряд ли нужно добавлять, что ни одна из них и близко не лежала к истине".

Царапина на льду

Получив в начале 1903 года сообщения Скотта, Клементс Марком был поставлен перед необходимостью в третий раз развернуть отчаянную кампанию по сбору средств. Теперь, когда "Дисковери" вмерз в лед, необходимость второй экспедиции на вспомогательном судне "Морнинг" стала особенно очевидной. Скотт и сам, видимо, ожидал прибытия этого судна, коль скоро обратился с просьбой о присылке некоторых припасов. К тому же поступили тревожные вести о вспышке цинги.

Оставалось слишком мало времени, чтобы призыв к общественности успел дать результаты, а потому Маркем поступил так же, как годом ранее, и обратился частным образом к правительству. И на этот раз он был вознагражден за свои усилия категорическим отказом. Тогда он стал готовиться к новому раунду схватки. Между тем сообщения Скотта вызвали крайнее волнение в определенных кругах. Не все были согласны с его решением остаться на вторую зимовку на вмерзшем в лед судне. Теперь специалисты пришли к выводу, что "Дисковери" никогда не высвободится из ледяных тисков и его придется бросить. Кроме того, одно лишь упоминание о цинге вызвало чуть ли не панику среди членов комитета экспедиции.


Вспомогательное судно "Морнинг".

Маркем подумывал об опубликовании отказа правительства и обращении к публике, но прежде чем он успел сделать этот шаг, его убедили подписать в качестве президента Королевского географического общества совместное с Королевским обществом ходатайство о предоставлении правительственной субсидии в размере 12000 фунтов стерлингов. Казначейство ответило, что правительство готово организовать спасательную операцию при условии передачи ему "Морнинга", но не сделает для экспедиции ничего, кроме "обеспечения безопасности офицеров и матросов военно-морского флота".

Другого выхода не было, и Маркем передал "Морнинг" в пользование Адмиралтейству. За этим последовал новый удар: "Адмиралтейство потребовало передачи ему и права собственности на "Морнинг", чтобы стоимость судна покрыла издержки правительства. В противном случае казначейство грозило отменить спасательную экспедицию. Охваченный паникой Совет КГО без ведома Маркема согласился на это требование, и акт о передаче "Морнинга" был подписан немедленно и без всяких оговорок.

Плачевное положение дел отнюдь не улучшилось после выступления премьер-министра А. Дж. Бальфура, который открыто заявил, что руководство Национальной антарктической экспедицией со стороны обоих ученых обществ сильно поколебало доверие к ним.

С этого времени, однако, деньги, в которых экспедиции раньше отказывалось, полились рекой и стали расходоваться крайне глупо. "Без всякой надобности потратив массу государственных средств", как выразился Маркем, Адмиралтейство купило второе вспомогательное судно для сопровождения маленького "Морнинга". Это была "Терра Нова" - одно из лучших китобойных судов, действовавших тогда в северных водах. Сумма, уплаченная за него, была фантастически велика и в восемь раз превышала ту, в которую обошелся Маркему "Морнинг". "Терра Нову" отправили в Данди для капитального ремонта. Эрнст Шеклтон был призван оказать содействие в снаряжении судна для плавания в Антарктику. Руководить экспедицией на "Терра Нове", укомплектованной китобоями, был назначен Гарри Маккей, один из самых опытных полярных капитанов.

Крейсер за крейсером поспешно буксировали "Терра Нову" на юг, мимо Гибралтара, через Средиземное море, Суэцкий канал и Индийский океан. Наконец судно привели на Тасманию со скоростью, которая, как писал потом Скотт, "вероятно, поразила морских уточек на его прочных деревянных бортах".

В конце ноября оно достигло Хобарта, где к нему присоединился "Морнинг", стоявший до этого в доке в Литтелтоне (Новая Зеландия).

За это время капитан "Морнинга" Колбек успел побывать в Англии, где выступил в поддержку Скотта и обоих обществ. Ему удалось сохранить за собой руководство всей спасательной экспедицией. В начале декабря оба судна взяли курс на юг и, пробившись через 300-мильную полосу морского льда, вошли в море Росса; 5 января они оказались в поле зрения Скотта, стоявшего у входа в свою палатку.

В полученной им почте находились письма Маркема и секретаря экспедиции Сирила Лонгхерста, разъяснившие ему ход событий.

"Все это было невыразимо гадко, - писал Лонгхерст. - Во-первых, потому, что Вам будет, вероятно, неприятно увидеть "Терра Нову"; Вы даже можете подумать, что на родине кто-то поднял панику,- иначе Адмиралтейство и правительство не стали бы вмешиваться. Во-вторых, с сэром Клементсом поступили неблагородно. Он трудился для экспедиции, словно каторжный, и теперь, когда дело подходит к концу, у него украли судно "Морнинг". А те... другие появились на сцене и намереваются завершить его работу.

Просто позор, что так обошлись с этим бедным стариком, изо всех сил старавшимся обеспечить безопасность экспедиции... Правительство дважды отказывало в какой-либо помощи, и этого не следует забывать".

Вскоре Скотт написал адмиралу Пелему Олдричу, одному из организаторов вспомогательной экспедиции: "Я не считаю, что какие-либо из моих сообщений оправдывали панику, и сами мы никогда в нее не впадали... мы провели очень приятную зиму, без болезней и тревог". А сэру Артуру Мурсу - старшему морскому чину в Кейптауне, где так хорошо приняли "Дисковери",- он сообщил: "Вести о таком переполохе из-за посылки вспомогательного судна произвели на нас впечатление разорвавшейся бомбы. Нетрудно, разумеется, представить себе, как это все произошло и как решительно все стремились к лучшему в меру своего разумения, но меня очень рассердили совершенно ненужные усилия и ужасающая трата средств".

Еще более тяжелым ударом явились для него инструкции Адмиралтейства, переданные ему Колбеком. Они гласили, что если "Дисковери" не удастся высвободить своевременно и судно не сможет отплыть вместе с двумя вспомогательными, его придется оставить во льдах.

Этот приказ поставил Скотта в крайне тяжелое положение. "Мы очутились перед следующей перспективой: если ледяная равнина протяжением в двадцать миль не разломится за шесть недель, нам придется распрощаться с любимым судном и вернуться домой как потерпевшим кораблекрушение, с чувством, что все наши труды пропали даром. А потому с прибытием вспомогательных судов на "Дисковери" в первый и последний раз воцарилось мрачное настроение.

Мы тоже люди (даже очень), и нужно признаться в том, что наше недовольство было вызвано и уязвленным самолюбием. К этому времени мы почувствовали себя вполне способными выстоять при любых условиях и полагали, что нам никто не нужен. А потому нелегко было принять помощь со стороны, да еще в таких масштабах, словно мы очутились в безвыходном положении".

Капитан Маккей развел на "Терра Нове" пары и пошел тараном на ледяное поле, но, как и полагал Скотт, ничего не достиг. Поэтому началась перевозка научных коллекций и приборов с "Дисковери" на вспомогательные суда.

Через двадцать дней после прибытия этих судов "Дисковери" все еще отделяла от открытой воды полоса льда шириною в четырнадцать миль. Затем началась медленная подвижка льдов, и за пять дней море, к общей радости, приблизилось еще на шесть миль. "Словно в насмешку над нашими усилиями, участок, где мы, начали пилить, оказался в центре большой отколовшейся льдины. И царапины, которые мы оставили, даже не способствовали образованию трещин, разломавших наконец ледяное поле".

Но затем подвижка льда прекратилась. Тогда Скотт прибег к помощи взрывчатки. Все вместе - и участники его экспедиции, и члены команды "Морнинга" и "Терра Новы" - стали через определенные интервалы пробивать отверстия во льду и закладывать в них заряды. Усилия их увенчались известным успехом, но 9 февраля, через пять недель после прибытия вспомогательных судов, между "Дисковери" и морем все еще оставалась полоса льда в шесть миль шириной. Солнце с каждым днем опускалось все ниже, воздух становился холоднее, до конца сезона навигации оставалось всего несколько дней. Скотт скрепя сердце приготовился оставить свое судно.

Пять дней спустя, когда офицеры "Дисковери" сидели за обедом, с палубы раздался громкий крик: "Корабли подходят, сэр!" Через минуту все покинули судно и бросились к мысу Хат. С этого наблюдательного пункта глазам их открылось великолепное зрелище: лед ломался на всем протяжении бухты, одна льдина отрывалась за другой и быстро уплывала вдаль. Вскоре стали заметны "Морнинг" и "Терра Нова". С треском раздвигая льды, они спешили к "Дисковери", тараня носами кромку и пользуясь для продвижения вперед любой трещиной. Пока они преодолевали первые полмили, пораженные исследователи взирали на них молча, затем раздались восторженные крики. "Терра Нова" первой подошла к "Дисковери", за нею тотчас же последовал ее крепкий маленький спутник. Вскоре оба судна встали на якорь подле остатков тюрьмы, в которой находился "Дисковери", то была кромка льда, удерживавшая его в небольшом заливе.

Скотт записал в эту ночь: "Кажется излишним рассказывать обо всем, что последовало, о том, как люди, словно безумные, носились с судна на судно, пожимая друг другу руки, как наша бухта превратилась в арену бурного веселья и как некоторые дошли до такого состояния, что уже не знали точно, с какого они судна. В такую ночь можно простить многое".

Взрывчатка окончательно вызволила "Дисковери", и 16 февраля вода заплескалась у бортов стоявшего на якоре судна.

Скотт намеревался на обратном пути исследовать местность к западу от мыса Адэр. Самой дальней из всех известных уже примет местности, расположенной за ним, был мыс Норт, всего в 100 милях к западу. В свое время он был замечен Россом. Но теперь, после двухлетнего плена, "Дисковери" не располагал запасом угля, необходимым для проведения столь широких исследований. Вспомогательные же суда, после длительной борьбы со льдами и ветрами в заливе Мак-Мёрдо, могли предоставить Скотту лишь небольшое количество угля, хотя отдали все, что могли. Колбек оставил себе абсолютный минимум и добровольно согласился повести "Морнинг" прямо на родину, не участвуя ни в каких новых изысканиях. Скотт сумел оценить этот жест и решил идти на запад так далеко, как позволит ему ограниченный запас топлива.

Последнее, что сделала команда "Дисковери" перед отплытием, было сооружение большого деревянного креста в память о погибшем матросе Винсе. Его водрузили в самой высокой точке мыса Хат. Вся команда в последний раз высадилась на берег. Собравшись у памятника, моряки, обнажив головы, слушали молитвы, которые читал Скотт.

Однако последний акт драмы был еще впереди Едва "Дисковери" успел сняться с якоря, а Скелтон - развести пары, как ветер и волнение в море достигло огромной силы. Судно стало бить о лед, и даже когда пары были наконец подняты, оно с трудом боролось с бурей. Скотт быстро понял, что, обогнув мыс Хат, судно выйдет в открытое море и окажется в безопасности. Оконечность мыса находилась всего в четверти мили от них, но прежде чем достигнуть глубокого места, нужно было преодолеть участок мелководья. Скотт направил судно к мысу. Сначала все шло хорошо, но затем он с тревогой заметил сильное течение почти на траверсе мыса. Он принял решение сделать рывок к этому течению, повернул штурвал и пошел к открытой воде. Но едва нос "Дисковери" очутился в быстром течении, как судно завертелось, словно волчок, и ударилось килем о мель.

Следующие часы, писал Скотт, "определенно были самыми ужасными из всех, какие мне довелось пережить. Всякий раз оно опускалось с глухим стуком, сотрясаясь от носа до кормы. И каждый стук напоминал, что, как ни прочен корпус, он недолго выдержит такие страшные удары".

В надежде сойти с каменистого дна Скотт приказал поднять паруса, но от этого маневра пришлось быстро отказаться, ибо он только ухудшил положение. Судно беспомощно качалось на волнах. И час за часом продолжало ударяться о камни. "Когда удары были особенно сильны, корпус заметно перекашивало. Под ногами раздавался страшный треск и скрежет - это киль бился о подводные камни.

Огромные волны окатывали корму "Дисковери", и брызги достигали верхушек мачт; когда же волны разбивались о прибрежные утесы, они, откатываясь, накрывали бак. Палубы заливало водой.

На расстоянии броска от нас высилась скалистая оконечность мыса Хат. Четко обрисовываясь на фоне неба, там виднелся крест, воздвигнутый нами в честь погибшего товарища. Помню, я подумал: тяжко будет видеть, как судно, спасенное с таким трудом, разобьется в щепы под сенью этого креста".

Скотт решил было облегчить судно, выбросив за борт часть груза. Но через девять часов после того, как оно село на мель, море само освободило его. Ветер и волнение внезапно стихли, вода поднялась, и "Дисковери" сошел с отмели. Скотт воспринял это внезапное и полное освобождение почти как чудо и повел "Дисковери" на соединение с другими судами, боровшимися с бурей в открытом море.

19 февраля "Дисковери" и его спутники вышли из залива Мак-Мёрдо: было решено, что все три судна вместе проследуют вдоль берега до мыса Адэр, но затем "Морнинг" возьмет курс на север, а два других повернут к западу для непродолжительного обследования неизвестного побережья. Команды обоих вспомогательных судов желали прийти в Новую Зеландию вместе с "Дисковери", а потому Скотт назначил рандеву в порту Росс на Оклендских островах, в 300 милях от Новой Зеландии.

20 февраля все три судна быстро продвигались вдоль участка побережья Земли Виктории, который "Дисковери" открыл два года назад, направляясь на юг. В то время тяжелые льды помешали судну приблизиться к берегу, но теперь удалось нанести его на карту полностью. Этим занимался Мулок, а Уилсон зарисовывал горные вершины и мысы. На следующий день, когда суда приблизились к бухте Вуд, капитан "Морнинга" испросил разрешения, воспользовавшись попутным ветром, взять курс на север. Получив согласие Скотта, он удалился.

После этого на борту "Дисковери" случилась новая беда: отказали насосы. Прошло тревожных 24 часа, прежде чем их удалось наладить, но тут судовой плотник обратил внимание Скотта на руль, и он обнаружил, что часть его, сделанная из прочного дуба, разбита в щепы и удерживается на месте чуть ли не одной только собственной тяжестью. Когда румпель двигали вправо или влево, руль следовал за ним, но с отставанием во много градусов. Стало ясно, что в случае новой бури судно вовсе перестанет слушаться руля. Оставалось только идти к мысу Адэр и искать убежища в бухте Робертсон, где поврежденный руль можно будет заменить запасным.

Итак, 24 февраля "Дисковери" встал на якорь, близ пляжа, на который уже высаживались участники экспедиции. Офицеры и матросы занялись заменой руля. "Терра Нова" стояла поблизости. На следующий день суда повернули на запад. Скотт сильно надеялся на то, что с помощью пара сумеет обогнуть мыс Норт - самый западный пункт на побережье, замеченный с парусных судов Росса (шестьюдесятью годами ранее). Вскоре, однако, оба судна встретили морской лед и, не имея возможности тратить на борьбу с ним драгоценный уголь, вернулись в открытое море, чтобы разыскать проход во льдах.

Еще два дня спустя с борта обоих кораблей стал виден гористый берег, тянувшийся до мыса Норт, в ста милях от мыса Адэр. Он манил мореплавателей, но на западе повсюду до горизонта простиралась широкая полоса льда, из которого торчали айсберги.

Велико было искушение войти во льды, и Скотт проверил запас угля. Он установил, что осталось всего восемь тонн - столько, сколько потребуется на шестнадцатидневное плавание. Поход на север должен был продлиться десять дней, и он знал, что, войдя во льды, они почти ничего не достигнут за остальные шесть.

"Поэтому, хотя и с неохотой, я решил повернуть на северо-восток, чтобы как-то преодолеть это грозное препятствие. Мы старались заприметить хоть какой-нибудь проход в нем, а небольшой запас угля берегли для более благоприятных условий. Встретить лед далеко к востоку - большая неудача. Росс шел по открытой воде почти до мыса Норт".

Два дня спустя они потеряли в тумане "Терра Нову", а еще через три дня плавания вдоль кромки сплошного льда, 2 марта, "Дисковери" достиг островов Баллени. Эти вулканические острова, расположенные в 150 милях от побережья Земли Виктории, были открыты британским китобоем Джоном Баллени в 1839 году, Росс также видел острова, но под другим углом зрения, чем Баллени, и, приняв их за совершенно неизвестные земли, назвал островами Рассел. Скотт, рассчитывавший увидеть две группы островов, но обнаруживший только одну, понял, что Росс ошибся, и, таким образом, ликвидировал одну из географических загадок.

Установив, что на запад тянется открытая вода, Скотт еще два дня искал признаков побережья Антарктиды, которое будто бы видел здесь американец лейтенант Уилкс. Он и Армитедж проверили данные Уилкса, но не обнаружили никаких признаков суши, а потому пришли к выводу, что Земли Уилкса попросту не существует, хотя промеры глубин показали, что они все еще находятся у края материковой отмели.

После этого "Дисковери" повернул на север и 5 марта 1904 года снова пересек южный полярный круг (в первый раз это было сделано двумя годами и шестьюдесятью двумя днями ранее). Непрерывные штормы сделали дальнейшее плавание весьма неприятным, но 14 марта показались Оклендские острова, а на следующий день судно вошло в спокойные воды порта Росс. Взоры путешественников с наслаждением обратились к склонам холмов, покрытым роскошной растительностью. В трюме к этому времени оставалось менее десяти тонн угля.

Ни одно из вспомогательных судов еще не прибыло к пустынным островам, но команда "Дисковери" недолго сидела сложа руки.

"Делом чести каждого из нас было не допустить, чтобы добрый корабль, который так хорошо служил нам, предстал перед публикой неопрятным, а потому все находившиеся на борту с удовольствием взялись за работу. Они драили палубу, удаляли старую краску, затем замазывали свежей краской все трещины и царапины, полученные судном, и три дня спустя "Дисковери" выглядел так, словно провел эти три года, заполненных приключениями, в какой-нибудь спокойной гавани".

"Терра Нова" прибыла через пять дней после "Дисковери", а еще через день появился "Морнинг". Обоим судам пришлось бороться с сильными штормами, а меньшее из них было спасено только благодаря хладнокровию и умелому руководству Колбека. Командам обоих вспомогательных кораблей был предоставлен отдых, с "Терра Новы" на "Дисковери" перегрузили достаточно угля для завершения плавания. 29 марта маленькая эскадра вышла в море и стала быстро продвигаться к северу. На рассвете страстной пятницы (1 апреля 1904 года) она подошла к гавани Литтелтон, и еще до полудня "Дисковери" очутился в полной безопасности, встав у причала, от которого отчалил более двух лет назад.

Встречали путешественников еще более тепло, чем провожали. Скотт и все другие участники экспедиции, записывавшие свои впечатления, не могли найти слов, чтобы выразить новозеландцам признательность за гостеприимство. Местные жители распахнули перед исследователями двери своих домов, а в Крайстчерче с них не брали денег за посещение клуба, пребывание в гостинице и поездки по железной дороге. Невозможно перечислить все знаки внимания, которые были им оказаны.

В длинной телеграмме, посланной Скоттом в Британию, он сообщал о своем благополучном возвращении. Клементс Маркем получил добрую весть лежа в постели. Он уже несколько месяцев был нездоров и не выходил из дома. Но, как писал Скотту Сирил Лонгхерст, "он не упустил возможности напомнить народу, что вы везете с собой обильные плоды научных исследований!"


Торжественная встреча "Дисковери" в Новой Зеландии.

Король Эдуард послал одно поздравление, затем другое. С его одобрения Королевское географическое общество наградило Скотта медалью своего патрона, которая была передана Ханне Скотт в ожидании возвращения ее сына в Англию.

Перед отправлением в новое дальнее плавание Скотт предоставил своим людям двухмесячный отдых в Новой Зеландии. Накануне отплытия из Литтелтона он устроил большой бал для местных жителей, чья щедрая поддержка имела столь большое значение для экспедиции. 8 июня "Дисковери" снова вышел в море, провожаемый приветственными возгласами толпы.

Меньший по размерам и более тихоходный "Морнинг" отправился в путь вместе с "Дисковери", но вскоре отстал от него; "Терра Нова" отплыла на родину двумя неделями ранее. На "Дисковери" не прекращалась научная работа: в Тихом океане производились промеры глубин, а когда судно подошло к Фолклендским островам, чтобы пополнить запас угля, в последний раз были выполнены и магнитометрические наблюдения. 20 июля судно взяло курс на родные берега. Впереди было долгое и однообразное плавание.

Утром 10 сентября 1904 года, когда "Дисковери" ожидался в Спитхэде, "Таймс" напомнила нации: "Как моряк он вел "Дисковери" с величайшим умением и мужеством в самых трудных условиях; как исследователь он временами покидал судно и совершал походы, проявляя блистательную предприимчивость, терпение и выдержку, идя на риск, но без малейшей бесшабашности.

В период организации экспедиции возникли расхождения в вопросе о взаимоотношениях капитана судна и главы научного персонала. Решение поручить капитану 2 ранга Скотту руководство экспедицией в целом следует теперь признать удачным".

Но он перестал быть "капитаном 2 ранга", ибо в тот самый день получил чин капитана 1 ранга.

Клементсу Маркему к этому времени исполнилось семьдесят четыре года, но он полностью оправился от болезни и вместе с другими стоял на спитхэдской пристани; "Дисковери" подошел к ней, сверкая чистотой от носа до кормы, без единого пятнышка на палубах и оснастке. Как отметил один из присутствующих, "по его виду было так же трудно заключить, что он совершил что-либо необыкновенное, как по виду судна каботажного плавания, которое больше всего боится "отойти на пятьдесят миль от английского берега"".

Маркем с женой и представители портовых властей вышли навстречу Скотту. За ними последовали друзья офицеров, среди которых находилось несколько женщин с букетами. Однако, когда во второй половине дня "Дисковери" пришвартовался у пристани Южной железной дороги в портсмутской гавани, его встретили без особых церемоний. Рядом со Скоттом на капитанском мостике гордо стоял Маркем. С находившихся на рейде военных кораблей послышались крики "ура", на мелких судах, сопровождавших "Дисковери", завыли сирены, но единственным официальным приветствием явилась телеграмма от короля. Участники экспедиции встретились со своими семьями, а репортеры газет смешались с небольшой радостной толпой.

"Дэйли экспресс" сообщала о героях: "Кожа их стала почти черной, как старинная мебель из красного дерева. У них походка людей, привыкших к тяжелой одежде, стесняющей движения. Говорят они необыкновенно тихими голосами.

В кают-компании, где висел портрет короля, за здоровье которого ежевечерне пили участники экспедиции, собрались жены, невесты и сестры офицеров. Жены, невесты и матери матросов также явились на судно и прогуливались по палубе или пили чай в кают-компании, устроившись поудобней. Им очень понравились четыре сибирские лайки, которые родились во время путешествия. Родители их погибли во время обратного перехода".

О самом Скотте репортер "Дэйли мэйл" с почти обидной лаконичностью сообщил следующее:

"Капитан 2 ранга Скотт сказал только, что все находящиеся на борту чувствуют себя прекрасно и что плавание прошло хорошо, хотя и было скучным. "Мы сделали много открытий, - добавил он, - но по сравнению с тем, что осталось сделать, это не более как царапина на льду".

Билет третьего класса

Через три дня после возвращения экспедиции на родину городские власти Портсмута устроили для ее участников великолепный банкет. Затем "Дисковери" направился в Лондон.

15 сентября он пришвартовался в Ост-Индских доках, немного раньше, чем ожидалось. Его продвижение сопровождалось приветственными возгласами особенно зорких наблюдателей, собравшихся на берегу. Несколько судов, команды которых высматривали его, намереваясь выйти навстречу, упустили эту возможность, на других же никто не обратил внимания на проходивший мимо трехмачтовик, не узнав "Дисковери". Был, однако, человек, твердо решивший, что возвращение судна домой не должно пройти незаметно. Мэр Грэйвсенда дожидался прибытия "Дисковери" вместе с несколькими городскими чиновниками, и как только судно стало приближаться к Грейвсенду, он вышел в шлюпке на середину реки, поднялся на борт "Дисковери" и долго тряс руку Скотту.

Вот и все. Когда незадолго до наступления темноты "Дисковери" подошел к причалу, его ожидала всего лишь горстка друзей.

В эту ночь ни Скотт, ни кто-либо другой не сошел на берег. Они терпеливо ждали завтрака, организованного в их честь Королевским обществом и Королевским географическим обществом. Он состоялся в полдень в складском помещении с низким потолком, где обычно хранились различные товары; на полу поставили столы для гостей, а мрачные стены задрапировали флагами. Собралось 150 человек, председательствовал Клементс Марком.

Столь скромный прием огорчил многих друзей экспедиции и был с удивлением отмечен печатью.

Комментарий "Дэйли экспресс" гласил: "Городские власти Лондона не оказали гостеприимства людям, достойно поддержавшим репутацию английских моряков как смелых исследователей. Вместо банкета в ратуше - завтрак на складе.

Команда "Дисковери" состоит из военных моряков, и флот гордится ими, однако и первый лорд, и все остальные лорды Адмиралтейства блистали отсутствием. Официальное объяснение гласило, что они очень сожалеют, но должны присутствовать на более важных мероприятиях - каких именно, не указывалось.

Лорд-мэр прислал шерифа, который сказал несколько слов".

Один из присутствовавших на завтраке с мрачной прозорливостью писал в "Дэйли мэйл": "Я не могу отказаться от мысли о том, что необходимо устроить церемонию общенационального характера, показав тем самым, что наша нация ценит и уважает жертвы, которые принесли эти люди во имя науки и во славу родины. Если бы команда погибла в Антарктике, мы несомненно поставили бы ей памятник. Жаль, что мы дадим их подвигам кануть в Лету только потому, что они вернулись живыми и невредимыми".

Эрнст Шеклтон, ставший теперь секретарем Королевского шотландского географического общества, сидел за завтраком в обществе своих старых товарищей. Скотт - и это было характерно для него - относил все похвалы в свой адрес на счет экспедиции в целом. "Антарктическая экспедиция, - сказал он, - это не спектакль одного, двух или даже десяти актеров. Она требует активного участия всех, и когда я оглядываю наше маленькое содружество, мне представляется, что нет причины особо выделять мою персону. У нас было общее желание трудиться на общее благо. "Дисциплина" в обычном смысле этого слова отсутствовала, ибо мы в точности следовали букве устава".

Марком с большим удовлетворением объявил, что король на несколько дней пригласил Скотта к себе в Балморал и попросил при этом, чтобы он захватил с собой зарисовки и снимки, сделанные во время экспедиции.

В тот же день, когда состоялся завтрак, на "Дисковери" был открыт доступ публике, а тем же вечером Скотт, его офицеры и научные сотрудники присутствовали на обеде, данном в их честь КГО. На сей раз он проходил в ресторане. Всего собралось около 300 человек, среди них - Ханна Скотт. Она слушала, как ее сын благодарил всех за множество писем и телеграмм, которые он получил.

Одно из писем было прислано профессором Эрихом фон Дригальским, руководителем германской экспедиции, которая возвратилась из Антарктиды, проведя зиму 1902 года во льдах у ее восточного побережья. Судно экспедиции, "Гаусс", подошло довольно близко к берегу, но быстро вмерзло в лед. Немцы достигли суши на санях и назвали этот участок побережья Землей Вильгельма II. Они открыли также потухший вулкан, который назвали горой Гаусберг.

Другое приветствие пришло от Уильяма Брюса, руководителя шотландской экспедиции, который на китобойном судне "Скоша" достиг пределов моря Уэдделла с противоположной стороны Антарктиды и обнаружил там шельфовый ледник, окаймлявший возвышенную, покрытую льдом землю, которую он назвал Землей Котса. Брюс присутствовал на обеде, и Скотт со своей стороны поздравил шотландца "с выполнением как раз той работы, которую, быть может, и мы захотели бы выполнить".

Третья экспедиция - шведская, во главе с д-ром Отто Норденшельдом, закончилась далеко не столь успешно. Судно ее, "Антарктика, занявшееся исследованием района в 600 милях к югу от Южной Америки, было раздавлено льдами и затонуло. К счастью, никто не погиб, ибо из Аргентины своевременно прибыло вспомогательное судно.

Таким образом, поставленный Скоттом рекорд продвижения на юг, в глубь материка, по шельфовому леднику Росса, и на запад, через покрытое льдом плато, сам по себе явился большим достижением его экспедиции, не говоря уже о множестве сделанных ею научных открытий. Но на этом его работа далеко не кончалась, Впереди были целые месяцы, заполненные публичными лекциями и таким утомительным делом, как составление полного отчета об экспедиции.

Одним из маленьких личных удовольствий, которые доставил себе Скотт, было посещение портного, которому он заказал первоклассный костюм. В конце концов, на свое капитанское жалованье он мог позволить себе такую роскошь.

Еще из Новой Зеландии он послал в Адмиралтейство предварительный отчет, в котором дал высокую оценку деятельности капитанов и команд вспомогательных судов, а также подчиненных ему офицеров и матросов. Теперь Скотт снова обратился в Адмиралтейство, сообщив, что оба научных общества просят его написать историю своего путешествия для опубликования весной, что в Алберт-Холле состоится его лекция и что ряд обществ и городов также просят его выступить с лекцией. Подчеркнув, что никак не стремится к саморекламе ("Стараюсь вести себя как можно тише"), он просил разрешить ему написать книгу и прочесть ограниченное число лекций. "Мне было бы крайне неприятно совершить какой-либо поступок, который с точки зрения Адмиралтейства и вообще службы не подобает офицеру военно-морского флота..."

Ему дали шестимесячный отпуск. По его просьбе матросы, откомандированные на "Дисковери" из военно-морского флота, получили по два месяца, а лейтенантам Ройдсу, Скелтону и Мулоку предоставили шесть месяцев для завершения своих научных отчетов (Барну - три месяца). В дальнейшем Скотт порекомендовал поощрить офицеров и матросов "Дисковери" "какой-нибудь значительной наградой" и в специальном письме дал высокую оценку действиям каждого из офицеров.

Первый помощник - лейтенант Альберт Армитедж - вернулся на службу в свое пароходство. Он дружелюбно расстался со Скоттом, ни словом не упомянув об их расхождениях. Позднее он написал книгу об экспедиции - "Два года в Антарктике",- которая была опубликована накануне выхода в свет произведения Скотта "Путешествие на "Дисковери"" и имела успех.

Завершающим актом антарктической эпопеи явилось прибытие в Плимут 6 октября маленького "Морнинга", который затратил на переход из Новой Зеландии 120 дней. Почти все это время судно шло под парусами, так как с машинами его случалась одна авария за другой. Приход судна приветствовало несколько участников экспедиции на "Дисковери", собравшихся на пристани.

В ноябре для Скотта начались тяжелые дни - целая серия публичных выступлений, которым предшествовала в виде увертюры Антарктическая выставка в галерее Братом на Нью-Бонд-стрит. Выставку эту открыл 4 ноября Клементс Маркем, в сопровождении Скотта, Ройдса, Барна, Скелтона и Уилсона. Присутствовал там и Льюэллин Лонгстафф, чей денежный вклад сделал все это возможным. На выставке, тщательно подготовленной Скоттом и другими, экспонировалось 200 фотоснимков Антарктики, сделанных Скелтоном, и почти столько же акварелей Уилсона, а также модель "Дисковери" и различные предметы снаряжения - от палаток и спальных мешков до очков-консервов и походных пайков. Плата за вход составляла один шиллинг.

"Помещение было настолько переполнено, - сообщала "Дэйли экспресс", - что пришлось закрыть двери за четверть часа до официального открытия. По обеим сторонам Братон-стрит и Нью-Бонд-стрит выстроились вереницы машин и экипажей. Странное зрелище представляли собой мужчины и женщины - а среди них находились люди, весьма известные в свете, - которых полиция выстраивала в длинные очереди, словно завсегдатаев театров и галерей.

Толпа не уменьшалась до вечера. Не успевала какая-нибудь модно одетая дама сойти со своего экипажа, как путь ей преграждал хладнокровный констебль. Напрасно ссылалась она на то, что у нее есть билет. "У них у всех билеты", - отвечал полисмен, жестом указывая на очередь.

Сотни людей уехали ни с чем. По подсчетам владельца галереи, в этот день у ее дверей побывало "О 000 человек. По мере того как одни посетители выходили через заднюю дверь, других впускали в помещение, запирая за ними входную, и так продолжалось вплоть до вечера".

Выставка оставалась открытой несколько недель. На следующий день после ее открытия клуб "Сэвидж", пожизненным почетным членом которого он был избран, дал обед в честь Скотта и его офицеров. 7 ноября он прочел первую публичную лекцию в Алберт-Холле, где собралось 7000 членов и гостей Королевского, а также Королевского географического общества.

На украшенной флагами трибуне разместилась вся команда "Дисковери", и ее присутствие подбадривало лектора, когда с помощью карты и диапозитивов он излагал историю исследования Антарктики, а затем рассказывал о рекордных достижениях собственной экспедиции.

"Любопытно отметить,- заметил один из присутствующих, - что огромная аудитория без всякого энтузиазма встретила человека, имя которого будет жить в истории географических исследований. Вежливые хлопки никак не спасали положения".

После лекции Маркем преподнес Скотту специально выбитую золотую медаль Королевского географического общества, офицеры и матросы получили серебряные медали, а капитану отважного "Морнинга" Колбеку был вручен символический слиток серебра. Затем американский посол передал Скотту золотую медаль Филадельфийского географического общества за 1904 год, так что тот, вконец растроганный, выразился насчет "града медалей". Сам он с удовольствием передал Маркему подарок офицеров и матросов "Дисковери" - серебряную миниатюру, изображающую исследователя Антарктики, который тащит груженые сани. Миниатюра была прикреплена к деревянной дощечке, вырезанной из рангоута "Дисковери".

На следующий вечер Скотт выступил с лекцией на тему "Дальше всех в южном направлении" в зале Сент-Джеймс, где собралась менее искушенная аудитория, уплатившая за вход от шиллинга до десяти шиллингов шести пенсов, а назавтра он повторил ее в Педдингтоне. После этого Эрнст Шеклтон, в качестве секретаря Королевского шотландского географического общества, поспешил увезти его в Эдинбург, где, после выступления перед членами Общества, Скотт был награжден золотой Ливингстоновской медалью. На следующий день, будучи приглашен вместе с Маркемом и Скелтоном на ежегодный обед общества, он отозвался с большой похвалой о шотландской экспедиции Уильяма Брюса, отвергнув утверждения о том, что результаты плавания "Дисковери" затмили ее достижения. Эти две экспедиции, сказал он, нельзя сравнивать, ибо они ставили перед собой совершенно различные цели. Брюс стремился не к открытию новых земель, а к исследованию моря Уэдделла, и он успешно справился с этим, обнаружив новый шельфовый ледник.

Ранее Скотт помог восстановить истину еще в одном вопросе. В письме, посланном в редакцию газеты "Дэйли мэйл", он опроверг содержавшееся в одной из опубликованных ею статей утверждение, будто, когда Шеклтон почувствовал себя плохо во время похода на юг, его пришлось тащить на санях целых 150 миль. "На самом же деле, - писал Скотт, - несмотря на то что м-р Шеклтон заболел чрезвычайно серьезно, что внушало нам большую тревогу, он проявил необыкновенную твердость и выносливость, и хотя и с трудом, но шел рядом с санями, не желая обременять нас".

Из Эдинбурга Скотт поехал в Глазго, на следующий вечер - в Данди, потом направился обратно, чтобы выступить в Гулле, после чего снова поехал на юг, в Истборн, где его лекция, сопровождавшаяся демонстрацией фотоснимков, сделанных участниками экспедиции, вызвала столь большой интерес, что многие из желающих присутствовать на ней не смогли попасть в зал.

Истборнский журналист набросал портрет нового героя страны одним из первых. "Капитану Скотту тридцать шесть лет от роду, он брюнет, чисто выбрит. Во фраке он казался высоким и худощавым; судя по тому, что смог проговорить два с четвертью часа подряд, не выказав никаких признаков утомления, совершенно очевидно, что легкие его ничуть не пострадали от сильных холодов".

30 ноября Скотта приветствовали жители Манчестера, где сначала он присутствовал на ленче, данном лорд-мэром в ратуше, затем побывал на приеме, устроенном в его честь супругою лорд-мэра, после чего его поспешно увезли в "Атеней", местный клуб ученых, откуда он едва поспел к началу лекции в зал Свободной торговли. Перед началом ее вице-президент манчестерского университета вручил ему адрес от клуба ученых.

Большинство присутствующих, отметил корреспондент "Манчестер гардиан", были удивлены, обнаружив, что Скотт еще совсем молодой человек: во фраке у него был почти мальчишеский вид. "И если как исследователь он не уступает лектору, то, значит, занимает в этой области одно из первых мест. Не скажешь сразу, сколько слов в минуту - сотни или тысячи-произносил он вчера вечером. Архиепископ Уилберфорс пользуется репутацией самого быстрого оратора в трех королевствах и на прилегающих островах, но капитан Скотт почти не уступает ему. Его ассистент с проектором явно не поспевал за ним, а если какой-нибудь диапозитив запаздывал на тридцать секунд и поток его речи на мгновение прерывался, капитан Скотт вздымал руки к небесам или в отчаянии ворошил ими волосы. Живость изложения, сила и энергия, исходившие от докладчика, с легкостью перенесли три тысячи слушателей через тысячи миль открытого моря на бесконечные ледяные равнины и покрытые льдом скалы... Он говорил без конспекта, и хотя его слова напоминали лихих наездников, они никогда не наскакивали одно на другое, но четко сохраняли свою индивидуальность".

На следующий день - 1 декабря - студенты Манчестерского университета устроили ему восторженную встречу. Под громовые приветствия был прочитан адрес, в котором выражалось "глубокое восхищением его подвигами.

Когда Скотт отправился завтракать с вице-президентом университета и профессором, у которого остановился, восторженные студенты выпрягли лошадь из его экипажа и с ликованием повезли его по улицам.

На следующий день он обедал в Ливерпуле у лорд-мэра, а затем выступил с лекцией в переполнен ном зале.

Несмотря на это нелегкое турне и работу над книгой, которой он посвящал каждую свободную минуту, oн нашел время побывать в Подготовительном училище им. Форстера в Фареме, где рассказал ученикам об эке педиции. Кроме того, он навестил сэра Джозефа Хукера и поделился с внимательно слушавшим его старцем своими впечатлениями.

В конце года Антарктическую выставку перевезли из Лондона в Глазго, где ее снова штурмовали толпы людей.

В начале января 1905 года Скотт выступил перед самой требовательной аудиторией из всех, с какими ему довелось иметь дело: сотни мальчиков и девочек заполнили лекционный зал Королевского географического общества, чтобы послушать его выступление-Скотт уделил особое внимание животным Антарктики, о которых он вообще любил поговорить, что принесло ему огромный успех; больше всего потряс мальчишек впечатляющий рассказ о том, как девять человек несколько часов подряд пилили лед, а потом умудрились съесть за один присест семерых пингвинов размером с гуся.

"Он почти не употреблял длинных слов, - сообщал один корреспондент. - О научных открытиях он рассказывал как о некоей новой игре, а о лишениях и опасностях - как о самых веселых приключениях",

Однако слава его проникла тогда далеко не повсюду, и в сообщении о лекции Скотта, помещенном в одной из центральных газет, говорилось, что лекцию читал "капитан Перси Скотт".

В феврале он совершил новое лекционное турне. Как и прежде, его часто встречали на вокзале представители городских властей и, видя путешественника выходящим из вагона третьего класса, поражались этому. Однако капитанское жалованье не позволяло Скотту тратиться на поездки в первом классе, особенно потому, что, вернувшись в Англию, он первым делом переселил свою мать из наемной квартиры в собственный дом в Челси. Там он и жил теперь, вместе с матерью и сестрами, и работал над книгой.

Так, все с тем же билетом третьего класса, он побывал во многих южных городах. Текст его лекции был перепечатан, и по мере накопления опыта он наносил пометки на поля, так что теперь она значительно улучшилась. Скотт аккуратно записывал суммы сборов, которые передавались в фонд Национальной антарктической экспедиции: "Кембридж - 50 ф. 4 п., Кройдон - 44 ф. 3 ш. 11 п., Истборн (вторичное посещение) - 33 ф. 17 ш. 4 п., Рединг - 36 ф. 10 п". Прочитав за один день лекции в Гастингсе и Сент-Леонарде, он установил своего рода рекорд: 54 фунта 2 пенса. Подход его к аудитории стал более тонким, хотя, поднимаясь на трибуну, он по-прежнему волновался.

"Капитан Скотт едва ли соответствует идеалу неутомимого исследователя,- писала кембриджская ежедневная газета. - Скромное и бесстрастное поведение капитана создает представление, будто величайшие его подвиги были совсем простым делом, а многочисленные замечания юмористического характера только усиливают это впечатление".

И действительно, от лектора требовалось развитое чувство юмора, чтобы, выступая в фолкстонском театре "Плежер Гарденс", втиснуть свой рассказ в отведенное ему время перед спектаклем "Человек и Солдат. Великое произведение отечественной драматургии на военную тему... Специально изготовленные декорации! Мундиры!! Орудия!!!" Но и здесь, как и повсюду, аудитория слушала Скотта словно зачарованная - и наградила его еще сорока фунтами, которые исчезли в бездонной бочке расходов на экспедицию.

К концу февраля, когда его шестимесячный отпуск уже истекал, стало очевидно, что он не успеет сдать свою книгу к сроку, а потому Адмиралтейство продлило отпуск еще на три месяца.

Продолжали поступать личные награды. Скотт получил по золотой медали от Королевского датского географического общества и от Шведского географического общества. Российское географическое общество избрало его почетным членом. Он получал также бесчисленное множество приглашений на обеды и различные мероприятия, и если бы он принимал хоть малую долю их, ему, наверное, не удалось бы написать и строчки.

Все исследователи получили Антарктическую медаль, специально выбитую по приказу короля, а Королевское и Королевское географическое общества, кроме того, приняли благодарственные резолюции, текст которых был отпечатан и вручен всем участникам экспедиции.

Но на этом дело еще не кончилось. В своем последнем публичном выступлении Клементс Марком по ведал о том, во что обошлось вмешательство правительства.

На ежегодном собрании членов КГО он заявил, что организаторы экспедиции надеялись передать свой "Дисковери" - единственное судно, построенное cпециально для научных целей, - в распоряжение Адмиралтейства, это дало бы возможность сохранить eго для следующего путешествия. Вместо этого Адмиралтейство, как он сообщил, потребовало продажи судна для покрытия части издержек на вспомогательную экспедицию и оно было продано Компании Гудзонова залива за 10000 фунтов, то есть меньше чем за одну пятую суммы, в которую обошлась его постройка. Компания использовала "Дисковери" для снабжения своих факторий.

На этой мрачной ноте Маркем закончил свое выступление.

Приведя в порядок денежные дела экспедиции, он объявил, что уходит в отставку с поста президента Общества, На этом посту, сказал Маркем, он пробыл двенадцать лет, предыдущие сорок лет активно работал в Обществе, ему исполнилось семьдесят четыре года, и теперь самое время подыскать на этот пост человека помоложе. Скотт, Уилсон и Скелтон присутствовали на прощальном обеде в его честь. Все выступавшие старались воздать должное его замечательным достижениям. Сам же Маркем в своей речи приветствовал норвежца Руала Амундсена - бывшего помощника капитана злосчастной "Бельжики" - который в сопровождении шести человек только что вышел в море на маленькой рыболовной шхуне "Йоа", поставив себе целью заново установить координаты Северного магнитного полюса, открытого Россом в 1831 году, и найти Северо-Западный проход, который искали столько лет.

Зимой 1905 года Скотт удостоился еще одной награды: он был избран почетным доктором наук Кембриджского университета. Удовольствие, которое он получил от этого избрания, ничуть не уменьшилось из-за того, что он был занесен в список как капитан 2 ранга Р. Ф. Скотт. Примерно в то же время он согласился позировать портретисту Даниэлю Вершмидту, прекрасному художнику, американцу по происхождению.

Это лето было летом дружбы. Он поддерживал тесную связь с офицерами и учеными с "Дисковери". Научные отчеты экспедиции составили в дальнейшем восемь томов инфолио. Ни одна из предпринятых до того времени полярных экспедиций не внесла в науку столь важный и значительный вклад. Он часто виделся со Скелтоном, Барном и Мулоком, а также Доктором Эдвардом Уилсоном, с которым его связывали прочные узы дружбы. Его издатель Реджиналд Смит, глава фирмы "Смит, Элдер и Компания", также не ограничился чисто деловыми отношениями с ним.. Высокого роста, худощавый, неизменно любезный, Смит скрупулезно заботился об интересах своих клиенте, и условия, на которых фирма бралась издать книгу об экспедиции "Дисковери", были настолько выгодны для Скотта, что, принимая их, он воскликнул: "Все это очень хорошо для меня, но вам-то что остается?"

Смит терпеливо ждал, пока Скотт закончит работу над книгой, и старался помогать ему. Когда рукопись была наконец представлена, ее передали издательскому редактору фирмы - писателю Леонарду Хаксли. Как говорил потом сам Скотт, с благодарностью отозвавшийся о проделанной им работе, Хаксли "отполировал не одну шершавую фразу".

На одном из заседаний КГО Скотт имел удовольствие встретиться с д-ром Жаном Шарко, французским исследователем, который сделал доклад о своей недавней экспедиции в Антарктику. Всего лишь две недели назад Шарко вернулся из путешествия, которое вовсе не намеревался совершить. Летом 1903 года он собирался в Арктику, но тут стало известно об исчезновении шведской антарктической экспедиции. Шарко изменил курс своего судна и поспешил на юг, чтобы спасти шведов, однако, прибыв в Буэнос-Айрес, он узнал, что аргентинская канонерка сняла их со льда. Тогда он отправился по маршруту "Бельжики" к западной части Земли Грейама и открыл при этом остров, назвав его в честь президента Лубэ. Его стотонный парусник возвратился после восемнадцатимесячного отсутствия с сильной течью, почти поголовно больной командой, но зато с ценной научной добычей.

Шарко был всего лишь на год старше Скотта. К чести исследователя, он с ненавистью относился к бессмысленному уничтожению диких животных, нередко практиковавшемуся среди полярников; во время его собственных экспедиций животных никогда не убивали из чисто спортивных побуждений и лишь изредка прибегали к оружию ради пополнения запасов продовольствия. О Шарко ходили слухи, что его нежность к животным простиралась и на судовых крыс, которых он иногда кормил, когда они появлялись его каюте, а также будто он, хотя и в деликатной, но категорической форме, осудил поступок одного из своих гостей, убившего крысу в тот самый момент, когда она выгрызала дыру в его брюках.

Вскоре после возвращения "Дисковери" в Англию Скотт получил письмо из Франции от сестры Шарко, которая, встревоженная отсутствием каких-либо вестей от брата, занялась организацией спасательной экспедиции. В письме она спрашивала Скотта, нельзя ли перевезти его Антарктическую выставку в Париж, чтобы возбудить интерес тамошней публики, и он тотчас же дал свое согласие. Бернакки занялся подготовкой лекции, посвященной как Скотту, так и Шарко, которую собирался прочесть в Париже. Но тут пришла радостная весть о том, что судно Шарко - "Франсе" - вернулось в цивилизованный мир.

После выступления Шарко Скотт заявил собравшимся; "Лед сближает людей. Мы говорили об этом с д-ром Шарко за обедом, и оба пришли к выводу, что если французская экспедиция пойдет в одном направлении, а британская - в другом и потом встретятся, то эта встреча окажется более сердечной, чем само Сердечное согласие".

Скотт вместе с Шарко набросал план, согласно которому британская экспедиция должна была заняться исследованием неведомого участка побережья, лежащего на Земле Короля Эдуарда VII, а одновременно с нею, с противоположной стороны, а именно с острова, недавно открытого Шарко, должна была выйти французская экспедиция. Подобно множеству других проектов изучения Антарктики, выдвинутых в последующие годы, этот план никогда не был осуществлен, хотя оба путешественника оказались вовлечены в другое смелое предприятие, целью которого было облегчение физического и морального бремени, лежащего на исследователе полярных стран. Речь идет о моторных санях.

Как ни загружен был Скотт летом 1905 года, именно в это время он приобрел нового друга, который стал ему дороже всех других, хотя и был далек от льдов и снегов. То была одна из необъяснимых взаимных привязанностей, которые возникают между полными противоположностями. А началось все с малоинтересного светского приема, на котором присутствовали Скотт и драматург Джеймс Барри. А. Е. У. Мэсон, автор популярного приключенческого романа "Четверо отцов" и большой поклонник Скотта, представил его хилому и застенчивому сорокапятилетнему человеку, последняя пьеса которого "Питер Пэн" с большим успехом шла на сцене. Скотт сразу же почувствовал к нему симпатию. Что касается Барри, то он понял, что Скотт вполне способен занять в его сердце место Джозефа Томпсона, молодого исследователя Африки, безвременно скончавшегося, не достигнув еще и сорока лет. Как сказал потом сам Барри: "Я очень люблю бывать в обществе исследователей".

Он и Скотт проговорили друг с другом до глубокой ночи. "Напрасно, - писал Барри, - провожал он меня по лондонским улицам до моего дома, ибо, попрощавшись, я в свою очередь проводил Скотта до его дома, и так продолжалось не знаю уж сколько времени, пока не наступил рассвет. Темой нашей беседы было главным образом сопоставление жизни людей действия (к которой он относился с пренебрежением) с гнусным существованием домоседов (которое я презираю). Помню также, что он сообщил мне о своем шотландском происхождении".

Вскоре после этого Скотт посетил короля Эдуарда в Балморале, где провел пять дней. В день его приезда король перед обедом произвел его в кавалеры ордена Виктории, а на следующий день Скотт выступил с лекцией перед гостями его величества. Позднее он показал королю фотоснимки и зарисовки, сделанные во время антарктического путешествия, и гулял с ним по парку; имел беседу с принцем Уэльским, который учил его охотиться на куропаток; участвовал вместе с членами королевской семьи в облаве на оленя и уложил самца. Король подарил исследователю голову оленя, а также часть туши, которую тот отправил домой матери.

Среди гостей, присутствовавших на лекции в Балморале, находился премьер-министр Бальфур, и, сообщав об этом в письме к матери, Скотт заметил: "После этого было сказано все, что только можно сказать приятного, но всех превзошел премьер-министр, заявивший, что считает себя Отцом Экспедиции!!! Только не рассказывай об этом".

Вернувшись в конце августа в Лондон, он написал короткое предисловие к "Путешествию на "Дисковери"". Срок его отпуска истек, и он вернулся к исполнению обычных служебных обязанностей, получая до назначения на должность половину жалованья.

В октябре книга "Путешествие на "Дисковери"" вышла в свет. Она была посвящена Клементсу Маркему, "отцу экспедиции и ее самому верному другу".

Зов юга

Книга "Путешествие на "Дисковери"", полная увлекательных подробностей, сразу же завоевала - успех у широкой публики, хотя первое издание (в двух томах) стоило две гинеи. Около ста дарственных экземпляров было роздано участникам и приверженцам экспедиции, список которых возглавляли король и принц Уэльский.

Одним из первых, кто поздравил Скотта, был сэр Джозеф Хукер, которому он написал в ответ: "Ни один критический отзыв о моей книге, публичный или частный, не доставил мне такого удовольствия, как Ваше письмо. Появившиеся рецензии были благожелательны, а в некоторых случаях и пристрастны, но ничто в них не вознаградило меня за литературные труды столь полной мерой, как мысль о том, что благодаря мне перед Вашими глазами снова встали льды и снега, которые Вы так хорошо знали..."

Он имел право указать в книге "Путешествие на "Дисковери", что подлинные ворота в Антарктиду наконец найдены. Главный пояс льда, преграждающего путь в Антарктиду, писал он, ежегодно расходится к началу февраля, так что в этом месяце паровое судно, взявшее курс прямо на юг вдоль 178-го меридиана, имеет возможность достигнуть шельфового ледника Росса, вообще не встретив льдов.

"Кажется странным, что здесь бывает такое время, когда предприимчивый капитан туристского парохода может показать пассажирам дымящуюся вершину горы Эребус с такой же легкостью, с какой демонстрирует ныне виды Шпицбергена".

Изложение его взглядов на использование собачьих упряжек особенно поучительно. Он писал, что с большой неохотой прибег к убийству собак в походе Для того, чтобы прокормить других собак.

"Невозможно спокойно смотреть на истребление животных, которые наделены такой сообразительностью и яркой индивидуальностью, а зачастую и крайне привлекательными чертами характера и которых ты, очень возможно, привык считать своими друзьями и товарищами. С другой стороны, можно с достаточным основанием указать, что отказаться от достижения великих целей ради сохранения жизни собак - значит проявить чрезмерную сентиментальность".

Подлинная жестокость в отношении собак, подчеркивал он, состоит в принуждении их к слишком тяжкому труду или в недостаточном питании, а не в том, чтобы внезапно и безболезненно прервать жизнь животного. К сожалению, не всегда удавалось умертвить собаку без боли, и именно это, а не самый факт умерщвления угнетающе действовало на них во время похода на юг. Они смирились с мыслью, что более слабых животных необходимо убивать в интересах продолжения похода, но надеялись до конца, что "часть более крупных и сильных собак уцелеют и вернутся к легкой и привольной жизни". Однако случилось так, что в живых не осталось ни одной.

"Вероятно, наш опыт в этой области был необычайно горьким, но он возбудил в каждом участнике похода неистребимое отвращение к столь безжалостному использованию собак. Мы хорошо знали, что они сослужили свою службу и благодаря им мы зашли гораздо дальше, чем смогли бы, полагаясь только на собственные силы. Но все мы твердо знали, что никогда больше не допустим по своей воле повторения подобных случаев, и когда на следующий год я отправился в путь, надев на себя упряжь, в качестве члена группы, полагавшейся только на человеческий труд, я почувствовал большое облегчение, ибо знал, что повторение прошлогодних ужасов исключено".

Подводя итог, он указал: "С моей точки зрения, ни одно путешествие на собаках не может принести таких результатов, как поход, участники которого преодолевают трудности опасности и лишения, полагаясь лишь на собственные силы, проводят в тяжелом физическом труде дни и недели, чтобы проникнуть в некоторые тайны великого неведомого. Несомненно, что в последнем случае победа достигается более благородным способом, становится более блистательной".

15 января 1906 года, через три месяца после опубликования его книги, Скотт получил временное назначение в штат Адмиралтейства в качестве помощника начальника военно-морской разведки. Его обязанности заключались в планировании мероприятий по защите британских торговых путей в военное время, а также по вооружению торговых судов. Служба на берегу оставляла ему достаточно свободного времени. Весной он отправился в Антверпен, где прочел первую на материке лекцию о Национальной антарктической экспедиции.

В Лондоне он мог иногда появляться в свете. Вот что писала о Скотте восхищавшаяся им молодая женщина, в доме которой он был частым гостем:

"Он имел вид типичного моряка. Роста был немного ниже среднего, но такого крепкого сложения и так широкоплеч, что в нем сразу же чувствовались сила и энергия. Как и у многих других моряков, глаза у него были голубые и лучистые; взгляд его был, казалось, вечно устремлен вдаль. Даже при самом непродолжительном знакомстве с ним бросались в глаза две характерные черты его: неистощимая энергия и необыкновенно милая скромность. Никто еще не совершал таких подвигов и никто так не стремился остаться при этом в тени.

Запомнилось небольшое происшествие, связанное с его первым посещением нашего дома, куда он был приглашен на обед. Кто-то из нас попросил его оставить свой автограф в альбоме, сопроводив его каким-нибудь афоризмом. Вот что он написал:

Если есть у тебя друзья,
Чьи слова - не летучий дым, -
Неразрывной цепью прикуй
Свое сердце горячее к ним.

Кто-то сказал с легкомыслием, свойственным светской болтовне: "Я всегда думал, что это довольно хлопотно". Скотт пристально взглянул на него своими голубыми глазами и сказал, словно извиняясь: "Боюсь, что я неисправимый романтик". Но пристыженным почувствовал себя шутник. Взор Скотта был подобен лучу солнца, пронизывающему пылинки. "Я уверен, - сказал он почтительным тоном, - что у вас есть где-нибудь друг. - Лицо его осветилось. - У меня есть такой друг! Лучший из всех друзей!"".

Скотт имел в виду Эдварда Уилсона.

В апреле он получил еще одну награду - золотую медаль Американского географического общества. Принимая ее от американского посла на заседании КГО, он произнес чрезвычайно важную речь.

В начале ее Скотт с добродушным юмором заметил, что эта церемония является "прекрасным ответом целому разряду людей, которые вечно надоедают. Подходит такой человек - а подобных личностей, к сожалению, очень много - и задает вопрос: "Ну, а все-таки, к чему все это, какая от этого польза?" Подобным людям, заинтересованным только в материальной стороне дела, следует отвечать в их же духе, и теперь, мне кажется, я знаю, что отвечать. Теперь я могу говорить: "Получил две золотые медали из Америки!"".

Затем, рассказав собравшимся о достижениях "Дисковери", Скотт с большой искренностью заявил: "С сожалением должен сказать, что, по всей вероятности, мне не суждено вернуться в эти места, в страну, очарование которой трудно передать тем, кто никогда там не был. Но и теперь, захваченный вихрем современной жизни, подчинив свою деятельность новым интересам, я иногда возвращаюсь мыслями в прошлое и снова вижу снежные поля, сверкающие в лучах солнца. Вижу морские льды и айсберги, разбросанные по синему морю, вижу горы, великолепные южные горы, вздымающие свои вершины в одиноком величии. И снова слышу движения льда, эти таинственные движения, сопровождаемые почти неуловимым звуком, пробегающие по воде; слышу и шуршание полозьев саней, идущих по снегу. Я вижу и слышу все это, но я не мог бы объяснить вам, почему мои мысли вечно возвращаются к тому доброму времени, когда все это было у меня перед глазами".

Но, добавил он, хотя ему вряд ли удастся вновь побывать но Юге, он хочет высказать одну просьбу от имени тех, кто собирается пойти по его стопам.

"С сожалением приходится отметить, что в настоящее время делу исследования Антарктики уделяется слишком мало внимания. А я имею сообщить вам, что один из моих офицеров, лейтенант Майкл Барн, желает туда отправиться. Данное общество отнеслось к нему с сочувствием, но на том дело и кончилось.

Надеюсь, что, проявив упорство, ом со временем завоюет не только симпатию, но и практическую поддержку со стороны этого общества и широкой публики".

Он уверен, сказал Скотт далее, что вопрос об Антарктике будет поднят вновь; из-за Атлантики до него дошли слухи о том, что скоро туда отправится американская экспедиция.

"Я не сомневаюсь, что эта экспедиция постарается пройти на юг дальше, чем посчастливилось пройти нам, и совершенно уверен в том, что это ей удастся. Вряд ли стоит добавлять, что я от всего сердца желаю ей успеха".

Однако американская экспедиция так и не состоялась, а Майклу Барну так и не удалось добиться финансовой поддержки, хотя он проявил максимум энергии. Что же до самого Скотта, то, как он ни старался заставить себя сосредоточиться на своей флотской карьере, зов Антарктики оказался сильнее его, и прошло очень немного времени после этого выступления, а мысли Скотта уже снова вернулись к исследованию Юга.

Видимо, здесь сыграли свою роль и чисто профессиональные интересы. Разумеется, в его будущей карьере офицера военно-морского флота полностью отсутствовал элемент неизвестности. При своем чине он мог рассчитывать на должность капитана флагманского корабля эскадры или самостоятельное командование большим крейсером, а с годами его ждали и более высокие и важные посты. Но должно было пройти лет пятнадцать, прежде чем он мог надеяться получить чин контр-адмирала, с шансами на последующее производство в вице-адмиралы и полные адмиралы. Новое путешествие в Антарктику вряд ли удлинило бы время 1ребывания его в капитанах, хотя, возможно, и не сократило бы его.

Итак, уже через несколько месяцев после открытого признания в своих чувствах к Антарктике Скотт стал серьезно думать о возвращении во льды. Он поделился своими планами с Барри, и тот написал ему в сентябре: "Я в восторге от того, что к Вам вернулись прежние желания. Чувствую, что Вам нужно снова отправиться в путешествие, и тоже подыскиваю человека с долларами..."

Еще до конца 1906 года Скотт объявил новому президенту КГО, а также его секретарю, что надеется со временем вернуться с новой экспедицией на свою базу в заливе Мак-Мёрдо. К этому времени он находился уже в море, будучи назначен в августе командиром линейного корабля "Викториэс", флагмана эскадры контр-адмирала сэра Джорджа Эджертона, под началом которого, тогда еще капитана 1 ранга, служил на "Маджестике". Скотт командовал линкором "Викториэс" всего четыре месяца, но за это время он имел удовольствие снова встретиться с Клементсом Маркемом, которого адмирал пригласил принять участие в плавании по западной части Средиземного моря.

Они вместе побывали в Гибралтаре и на учебных стрельбах близ Тетуана (Марокко), вместе исследовали редко посещавшийся тогда остров Мальорка, вместе совершили поездку в глубь Испании, посетили Гренаду и Кордову; при этом они осмотрели Альгамбру и большую мечеть халифов.

Марком так отозвался о Скотте-командире: "Я был поражен тем, насколько хорошо знал он сложный механизм, за который отвечал, и тем глубоким доверием, которое он завоевал на корабле. Вся команда "Дисковери" желала последовать за своим капитаном, и он назначил рулевым Томаса Крина, который провел 147 суток в Антарктике".

1 января 1907 года Скотт принял командование другим линейным кораблем - "Альбемерлем", куда перенес свой флаг контр-адмирал Эджертон, а уже в начале следующего месяца имя его вновь замелькало в газетах, на этот раз в связи с катастрофой, которая едва не постигла его корабль в море.

Это произошло в ночь на 11 февраля вблизи берегов Португалии. "Альбемерль" был пятым из восьми кораблей, шедших кильватерной колонной в Лагос для участия в совместных маневрах. Корабль, находившийся впереди, вдруг резко изменил курс, и "Альбемерль" последовал его примеру, чтобы не протаранить его. Однако при этом он столкнулся с линкором "Коммонуэлс", шедшим за ним.

Незадолго до того как машины "Альбемерля" вдруг застопорились, Скотт сошел с мостика, собираясь отправиться на корму. Он поспешно надел фуражку и бросился на палубу. Первое, что он увидел, была огромная масса "Коммонуэлса" у самого носа его корабля. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: столкновение неизбежно, и в тот миг, когда Скотт оказался на уровне орудийной башни, оно произошло. "Альбемерль", к счастью, пострадал очень мало, но состояние "Коммонуэлса" некоторое время внушало опасения.

Скотт описал этот эпизод в письме к матери: "Ночь выдалась на редкость темная, но огни корабля хорошо освещали огромный корпус, и когда он вздымался и опускался на волнах, были видны мигающие огоньки и фигуры людей, метавшихся по палубам. Корабль выглядел совершенно беспомощным, и меня охватило ощущение надвигающейся катастрофы, которое нескоро забуду. Прошло, вероятно, не менее получаса, прежде чем командир "Коммонуэлса" доложил, что кораблю не угрожает гибель".

При столкновении никто не пострадал, и оба корабля отправились для осмотра в Гибралтар. У "Альбемерля" был поврежден нос, но специалисты сочли, что он может и дальше участвовать в маневрах, а ремонт можно будет выполнить позднее; "Коммонуэлс" же на несколько месяцев вышел из строя.

Это был крайне неприятный инцидент. Прочитав в газетах первые сообщения о столкновении, Клементс Маркем поспешил подбодрить друга и написал ему с Мальорки: "Наша уверенность в Вас и правильности Ваших действий никогда не будет поколеблена ни в малейшей степени..." Никто и не высказал каких-либо сомнений. Следствие пришло к выводу, что подобные столкновения вполне возможны при таких маневрах.

А в это время в Лондоне неожиданно произошли события, которые, дойдя до Скотта, вытеснили в его сознании все остальное, что его тревожило. Эрнст Шеклтон объявил через печать, что возглавит новую антарктическую экспедицию, в которой будут использоваться пони маньчжурской породы и такое новшество, как автомобиль. Шеклтон заявил, что из Новой' Зеландии его судно направится к старой базе "Дисковери", здесь участники экспедиции проведут зиму, а затем двинутся на юг, чтобы достичь Южного полюса.

Если сам Скотт был недоволен подобным "посягательством" на его прежнюю базу, то Маркема это привело в ярость. Все еще находясь на Мальорке, он писал: "Я был чрезвычайно озадачен, но все же не мог предположить, что он действует не с Вашего ведома... Крайне возмущен тем, что он ведет себя столь двулично по отношению к Вам. Поведение его постыдно, и мне несказанно тяжело, что в состав экспедиции, в которой царила полная гармония, затесалась все-таки паршивая овца..."

Последовал обмен письмами между Скоттом и Шеклтоном. Скотт подчеркнул, что уже уведомил руководство КГО о своем намерении возглавить новую экспедицию на свою старую базу, как только соберет необходимые средства. Марком тоже написал Шеклтону Довольно резкое письмо. Правда, выяснилось, что, хотя Шеклтон пытался заручиться покровительством КГО и короля, его, очевидно, не поставили в известность о намерениях Скотта. Однако бывшие офицеры "Дисковери", которых он пригласил принять участие в намечавшейся экспедиции, живо разъяснили ему эти намерения. Он узнал, что Джордж Мулок уже вызвался провождать Скотта, а Майкл Барн с нетерпением ожидал дальнейших шагов своего бывшего начальника.

Все это кончилось тем, что Шеклтон пообещал не занимать базу экспедиции Скотта в заливе Мак-Мёрдо. Когда Скотту удалось выбраться в Лондон, состоялась встреча обоих исследователей и Шеклтон дал письменное обязательство не заходить в залив Мак-Мёрдо и вместо этого попытаться высадиться либо на Земле Короля Эдуарда VII, либо в крайней восточной точке, которой ему удастся достичь, следуя вдоль шельфового ледника Росса.

Это джентльменское соглашение никогда не было обнародовано. Шеклтон просто объявил, что изменил свои планы, "чтобы исследовать совершенно неизведанные места".

Антарктика самым драматическим образом вернулась на газетные полосы. Первое сообщение о намерениях Шеклтона появилось одновременно с отчетом о лекции, прочитанной накануне в Лондоне Руалом Амундсеном, успешно прошедшим Северо-Западным проходом.

Шеклтон уже в 1905 году приступил к сбору средства на экспедицию, имевшую целью достичь как Южного, так и Южного магнитного полюса, расположенного где-то в глубине огромного западного плато. Он открыл контору на площади Ватерлоо, близ Трафальгар-сквер, где выставил свое снаряжение. Сюда же должны были поступать взносы в фонд экспедиции. Наибольшую помощь оказал ему Уильям Бирдмор - богатый владелец судостроительной верфи на Клайде, у которого он работал. Бирдмор подарил ему автомобиль, развивавший скорость 16 миль в час, а КГО выделило 500 фунтов, а также карты и приборы. Но Шеклтону так пока и не удалось привлечь кого-нибудь из офицеров, плававших на "Дисковери". Особенно ему хотелось заполучить себе в спутники Эдварда Уилсона. Но Уилсон, хотя и не был связан какими-либо обязательствами по отношению к Скотту, не мог оставить свою работу. Шеклтону удалось, однако, нанять двух матросов из числа служивших на "Дисковери".

Между тем Скотт спокойно разрабатывал совместно с Майклом Барном новое транспортное средство для использования в полярных снегах и льдах: речь шла не об автомобиле, а о моторных санях. Это был тот самый проект, которым так интересовался Жан Шарко, а француз уже приступил к экспериментам. Перед Скоттом стояла задача: найти человека, готового финансировать его собственные исследования в этой области, и это ему удалось, но прежде в его жизни произошли весьма важные перемены.

В начале года, проводя в Лондоне непродолжительный отпуск, он был приглашен вместе с Джеймсом Барри на завтрак в один дом. Среди гостей находилась Кетлин Брюс, двадцатидевятилетняя женщина-скульптор, в прошлом учившаяся в Париже у Родена. За столом она сидела далеко от Скотта, но он заметил ее, а она - его.

"Он был не очень молод, вероятно, лет сорока, и не очень красив. Но выглядел он полным сил и энергии, и я зарделась, как дурочка, когда заметила, что он спросил обо мне своего соседа. Я была никем и полагала, что его соседка - хозяйка дома - так ему и скажет...

После завтрака меня представили ему, и он спросил, где я так замечательно загорела. У меня был темно-коричневый загар, который оттенял голубизну моих глаз. Я сказала ему, что бродила по Греции, и он заметил, что такое бродяжничество просто замечательная вещь. Но мне уже пора было уходить, чтобы не опоздать на поезд. Он ушел через две минуты после меня, рассчитывая догнать, но увидев, что я несу довольно большой чемодан, не смог нарушить правило этикета, согласно которому "английскому джентльмену не полагается носить по улице громоздкие предметы", и не стал догонять меня.

Совершенно не подозревая о том, что он идет за мной, я направилась к вокзалу, размахивая тяжелым чемоданом, словно сумочкой. В то время, он, конечно, упал бы в обморок от смущения, если бы узнал, что скоро станет катать по улице коляску с младенцем этой утомительно самостоятельной молодой женщины, не испытывая при этом ни малейшей неловкости".

После этой встречи Кетлин Брюс несколько месяцев не видела Скотта, не получала от него известий и вообще не думала о случайном знакомстве с человеком, с которым разговаривала каких-нибудь три минуты. Затем, к концу года, она получила записку от хозяйки того же дома, которая приглашала ее снова встретиться со Скоттом за чаем.

"Когда я вошла в комнату, там уже собралось больше дюжины гостей, большей частью мужчин - художников, драматургов, актеров и других. Я не знала из них почти никого. На диване в задней гостиной, рядом с какой-то пожилой леди, сидел Скотт. По своей инстинктивной привычке избегать того, что меня притягивает, я прошла в самый дальний угол и оттуда стала прислушиваться к веселым рассказам Эрнеста Тезигера и презрительным репликам Генри Джемса (Э. Тезигер - английский актер, Г. Джеме - писатель (Прим. перев.)). Какая неожиданная компания для простого сурового офицера флота!

Затем я вдруг очутилась, не помню уж как, на неудобном твердом стуле с чашкой чая в руках, которую едва не разлила, чувствуя на себе довольно бесцеремонный взгляд этого безукоризненно одетого, довольно безобразного и знаменитого человека. Он стоял рядом. Был он среднего роста, с очень широкими плечами и очень узкой талией и начинал уже лысеть, однако обладал редкостной улыбкой и совершенно необыкновенными темно-голубыми, почти фиолетовыми глазами. Я обратила внимание на эти глаза десятым месяцами ранее. Теперь я снова вгляделась в них, что при электрическом освещении. Никогда не видела ни чего подобного.

Он предложил проводить меня домой. Я не собиралась идти домой: я была приглашена на обед в Сохо застенчивым художником академической школы Чарльзом Шэнноном, который писал мой портрет. Однако, ни секунды не колеблясь, я выбросила его за борт вместе с обедом и сказала Скотту, что он может проводить меня домой. Незадолго до этого я вернулась из больницы, где подверглась отвратительной операции (по случаю аппендицита). Я ни минуты не сомневалась, что, выйдя на улицу, он наймет для нас экипаж. Вместо этого он быстрым шагом направился на запад. Встревоженная и взволнованная, я старалась не отстать от него. Мы пошли рядом, смеясь, болтая и подшучивая друг над другом, и подошли к берегу реки в самом хорошем расположении духа. Когда же мы остановились у моего весьма скромного жилища, я замялась. "Нельзя ли мне зайти, посмотреть, как вы живете?" Так он и поступил".

Скотт покинул борт "Альбемерля" в августе (в том же месяце Шеклтон отплыл в Антарктику) и теперь, в ожидании нового назначения, жил в Челси с матерью и сестрами на половину жалованья. Целых десять дней после второй встречи с Кетлин Брюс, пока работа не заставила его уехать из Лондона, они почти не расставались. У него не осталось сомнения в том, что это та самая девушка, на которой он хотел бы жениться.

Скотту исполнилось тридцать девять лет, по тем временам не слишком много для мужчины, желающего вступить в брак, и уж, конечно, не для моряка, к тому же вечно занятого, как он. Романтик в душе, он был склонен идеализировать женщин, и даже четыре сестры не сделали его менее сентиментальным. В юности он флиртовал, впоследствии у него были хорошие приятельницы, но родные считали, что любил он только одну из них, ту, с которой дружил с детства, пока она не вышла замуж. Хотя за три года, прошедшие со времени его возвращения из Антарктики, им увлекались многие женщины, ни одна не произвела на него такого впечатления, как Кетлин Брюс.

Она была младшей из одиннадцати детей, родивших-, ся в доме священника Ллойда Стюарта Брюса, каноника из Йорка. Мать Кетлин умерла через два года после ее рождения, а когда ей исполнилось восемь лет, скончался и отец. Детство ее прошло преимущественно в Эдинбурге, в мрачном доме внучатого дяди - юриста-пресвитерианца. Когда же умер и он, Кетлин определили в монастырскую школу. Затем она посещала художественное училище в Лондоне, а в двадцать три года отправилась в Париж учиться скульптуре. В Париже она провела пять лет, там ее заметил и поощрил Роден. Живя в спартанских условиях, она не теряла голову, хотя, вращаясь среди богемы, не чуждалась ее веселья и свободы. В Лондон она вернулась всего за несколько месяцев до встречи со Скоттом и сняла небольшую студию в конце Чейн-Уок.

Со времени их второй встречи до самой свадьбы Скотт редкий день не писал Кетлин. Письма его были искренними и нежными и отражали его постоянную тревогу за их будущее. Он полностью отдавал себе отчет в том, что обязанности его перед родными заставят их жить на скромный доход, который, возможно, никогда не станет больше. Справедливо ли это по отношению к Кетлин? И по отношению к его матери?

Однако ни у той, ни у другой не было таких сомнений. В начале нового, 1908 года Ханна Скотт писала мужу: "Ты несешь на себе бремя семьи с 1894 года. Пора тебе подумать теперь о себе самом и своем будущем". А Кетлин Брюс, решившись на брак с ним, не страшилась перспективы стать женой офицера военно-морского флота, живущего на одно жалованье, и не придавала никакого значения той мрачной картине, которую он рисовал перед ней. Она была человеком независимых суждений и вела себя соответственно.

Когда кузен Кетлин пригласил ее принять участие в пешем путешествии по Италии, она написала об этом Скотту. "Но я так мало, так мало его знала, - писала потом Кетлин, - что не представляла себе, какой будет его реакция. Ответ его в основном сводился к следующему: "Пиши мне почаще и возвращайся поскорее!" Но, - подумала я, - это, верно, хороший человек: никакой жалости к себе, никаких подозрений, обвинений. Идеальный человек!" С тем я к уехала".

В другой раз она писала, уже после помолвки: "Я дважды пыталась порвать с ним, но Кон был так терпелив - ни упреков, ни обвинений. "Не торопись, девочка", - вот и все, что он сказал".

Она действительно не стала торопиться. Но через восемь месяцев они все же обвенчались.

Скотт избавился от одной из своих главных тревог, и когда было решено, что Ханна Скотт и ее дочери поселятся в доме, который нашли для них в Хенли.

Между тем подготовка к экспедиции в Антарктику продолжалась. К 25 января 1908 года, когда он был назначен командиром "Эссекса" - одного из крейсеров эскадры Ла-Манша, - разработка проекта моторных саней уже значительно продвинулась вперед. Скотту удалось найти покровителя, и он построил сани; испытать их он решил во Французских Альпах, одновременно с Шарко, который сконструировал свои сани на средства богатого французского дворянина.

В августе Шарко собирался отправиться со своими моторными санями в Антарктику. Он планировал пройти к югу от Южной Америки, затем достигнуть побережья материка и продвинуться насколько возможно дальше в направлении Южного полюса.

Он сделал формальное заявление: "Нет оснований сомневаться в том, что лучший маршрут к полюсу пролегает через шельфовый ледник Росса, но мы считаем его собственностью английских исследователей и не намерены вторгаться в чужие владения".

В марте 1908 года он и Скотт испытали свои изобретения в альпийских снегах.

На сей раз - полюс

Человеком, предоставившим Скотту средства на постройку его моторных саней, был один из самых богатых пэров Англии - двадцатисемилетний лорд Говард де Уолден. Доходы его, главным образом от земельной ренты, получаемой с лондонских домовладельцев, превышали четверть миллиона фунтов в год. Или же, как подсчитал кто-то, составляли около 11 шиллингов 6 пенсов в минуту. Говард де Уолден участвовал в войне с бурами в качестве лейтенанта 10-го гусарского полка. Это был человек действия, и, услышав о моторных санях, он не мешкая облек свое восхищение Скоттом как исследователем в форму практической помощи.

Заказ на постройку первых моторных саней был передан предприимчивому инженеру Белтону Гамильтону, человеку тридцати с лишним лет, который имел большой опыт в области строительства автомобилей на паровой и бензиновой тяге и экспериментировал с цепными передачами. Гамильтон возглавлял небольшую машиностроительную компанию в Финчли (Северный Лондон), где и были изготовлены моторные сани. В этом предприятии приняли также участие Реджиналд Скелтон, приглашенный Скоттом в качестве технического консультанта, и Майкл Барн, работавший над созданием собственной конструкции моторных саней.

В конце февраля 1908 года, когда "Эссекс" вернулся с учений в Портсмут, Скотт поспешил в Лондон за Говардом де Уолденом. Вскоре они были уже в Париже, а оттуда направились в местечко Лотаре, близ Гренобля, где намечалось провести испытания. В Париже к ним присоединился Шарко с женой, английские и французские сани были отправлены малой скоростью в горы, а путешественники последовали за ними.

Этот период жизни Скотта был омрачен вестями из Новой Зеландии. Деревянное китобойное судно Эрнста Шеклтона - "Нимрод" - вернулось туда с сообщением, что Шеклтон не смог пробиться сквозь тяжелые льды к Земле Короля Эдуарда VII, а потому повернул обратно решив все же зазимовать в заливе Мак-Мёрдо. Оттуда он собирался идти к Южному полюсу, в то время как другая партия должна была отправиться на поиски Южного магнитного полюса в районе Земли Виктории.

Сообщая об этом в письме к Кетлин, Скотт заметил: "Он высадился поблизости от моей зимней базы... Для меня это имеет весьма важное значение, ибо я лишен всякой возможности предпринять что-либо до получения новых известий о нем. Таковы последствий его поступка. Я не стану подробно останавливаться на этом сейчас, но ты, конечно, догадаешься, что именно я думаю. Разумеется, я постараюсь довести до конца это дело с санями, но не представляю, что мне делать потом".

Из Гренобля объединенная санная группа отправилась высоко в Альпы, в район монастыря Сен-Бернар. Здесь Скотт дал Шарко несколько советов, касающихся работы в полярных областях, указав, например, что для ходьбы по льду полезно иметь сапоги с шипами. После, этого занялись моторными санями.

Сани Шарко приводились в движение установленным между полозьев большим колесом, соединявшимся с двигателем; небольшие стальные пластинки, насаженные на обод этого колеса, обеспечивали сцепление со снегом. Сани, сконструированные Барном, имели два гребных колеса, по одному с каждой стороны Скотт же применил, грубо говоря, принцип "гусеничной" тяги: маленькие боковые колеса вертелись внутри цепной передачи, благодаря которой осуществлялось сцепление со снегом. Сани Скотта действовали неважно, обе же другие конструкции на испытаниях оправдали себя. Очевидно, над гусеничными санями нужно было еще как следует поработать.

К сожалению, все эти занятия стоили Скотту немалых денег. С борта "Эссекса" он писал Кетлин Брюс в начале апреля: "Я ходил в Уэймут с другим капитаном - симпатичным маленьким человеком. На обратном пути он сказал: "Не понимаю, зачем вы взяли этот корабль?" Я ответил, что так лучше для осуществления моих проектов. "Прекрасно, - сказал он, - но вы теряете 100 фунтов стерлингов в год".

Дорогая моя, жил ли когда-нибудь на свете такой идиот, как я? До этого разговора я понятия не имел о том, что получаю в год 720 фунтов, а не 830 или иную сумму, которую назвал тебе. Я начинаю думать, что если бы после возвращения из экспедиции нанял себе личного секретаря, то смог бы платить ему хорошее жалованье и все-таки был бы богаче, чем теперь. Мне ненавистны эти денежные затруднения..."

В то время как Скотт проводил учения на "Эссексе", в Лондон поступила еще одна награда путешественнику. Берлинское географическое общество присудило ему Нахтигалевскую золотую медаль за 1908 год. Такую же медаль получил по возвращении на родину Дригальский, руководитель экспедиции на "Гауссе". На сей раз общество решило отметить работу другой антарктической экспедиции и остановило свой выбор на Скотте как "руководителе экспедиции, принесшей наилучшие результаты". Медаль была вручена британскому послу в Берлине.

Скотт получил ее в конце мая, а два дня спустя ему был предложен новый пост; он тотчас же согласился. Речь шла о должности командира линейного корабля "Балуок". В то время этот корабль был флагманским, но вскоре адмирал покинул его и он вошел в состав эскадры Ла-Манша в качестве самостоятельной единицы. Это было весьма почетное назначение: Скотт стал самым молодым из командиров подобных линейных кораблей. К тому же ему прибавили 100 фунтов в год, то есть как раз ту сумму, которую он потерял, находясь на "Эссексе".

Скотт немедленно перебрался на "Балуок", и вскоре после этого было объявлено о его помолвке с Кет-лин Брюс. Тотчас же на него обрушился град поздравительных писем. Незадолго до этого он сказал Жану Шарко: "Я намерен жениться на мисс Кетлин Брюс. Но это не отразится на моих планах новой экспедиции на юг, ибо размеренная жизнь меня утомляет..."

В середине августа 1908 года, когда адмирал покинул "Балуок", он получил наконец полную самостоятельность.

Теперь Скотт стал полным хозяином первоклассного линейного корабля стоимостью в миллион фунтов, вооруженного двумя двенадцатидюймовыми башенными орудиями, двенадцатью шестидюймовками и торпедными аппаратами. Команда корабля насчитывала 750 человек. Случилось так, что этот типичный для того времени линейный корабль значительно усиленного имперского флота (последний, которым он командовал) оказался единственным из кораблей своего класса, который был построен в Девонпорте. Едва приняв командование кораблем, Скотт поручил Кетлин придумать эмблему для шлюпок.

Они с Кетлин сняли небольшой трехэтажный дом hj Букингем-Палас-роуд, обставив его мебелью, которую, как весело заметила Кетлин, "скупили на аукционах в трущобах Пимлико".

"Как хорошо иметь свой дом", - написал он с борта корабля, когда сделка с домовладельцем была заключена.

Венчание состоялось 2 сентября 1908 года в часовне на Хэмптон-корт, где жила тетка Кетлин - вдова покойного архиепископа Кентерберийского. Когда свадебный кортеж входил в часовню, светило солнце, светило он и при выходе его, но во время службы раздались три яростных удара грома. Адмирал сэр Льюис Бомонт шепнул невесте: "Это небеса салютуют вам, дорогая!"

После небольшого приема с шампанским на квартира у тетки Скотт и его жена отправились в коротко свадебное путешествие во Францию, оставив свой дом на попечение почтенной немолодой четы, которую нанял в услужение. Во всяком случае они сочли ее почтенной, когда же после тяжелого перехода через Ла-Манш супруги вернулись в свой уютный домик, предвкушая обед, заказанный по почте, им пришлось пережить сильное потрясение - совершенно пьяная служанка заявила им без обиняков: "В доме ничего нет".

В пять минут жалкая чета была уволена и изгнана из дому. Крайне огорченная Кетлин винила себя за то что не сумела разобраться в слугах, но Скотт отнесся к делу философски.

"Не огорчайся, - утешал он ее, - подождем до завтра, хуже не будет. А пока сходим-ка в ресторан и закажем славный маленький обед. Даже лучше, что мы будем совсем одни в нашем доме. А утром найдем кого-нибудь другого".

"После этого, - вспоминала Кетлин, - он взял меня под руку и мы, смеясь, отправились в ресторан".

Скотт вернулся на "Балуок", а она занялась домашним хозяйством, не забывая, однако, и скульптуру, которую так любила. Кетлин обладала ясным логическим умом, открытым и искренним характером, была совершенно свободна от претенциозности и чрезмерных потребностей; не выносила косметики, драгоценностей и дорогих туалетов. Словом, оказалась идеальной спутницей жизни для Скотта, разрабатывавшего в это время план новой антарктической экспедиции. Военные моряки могли думать, что теперь "Скотти" распрощается со своими мечтами, на самом же деле у него появился новый стимул к осуществлению их.

Однажды в октябре 1908 года, "Балуок" бросил якорь в Девонпорте, и Скотт воспользовался этим, чтобы посетить Аутлендс. Он писал об этом жене:

"Дом выглядит совершенно очаровательно и старомодно. Наш арендатор - торговец льняными товарами из Белфаста - встретил меня множеством улыбок, испытывая явное удовлетворение от того, что благодаря его попечениям наше имущество находится в хорошем состоянии. Года два назад я, хотя и с некоторыми сомнениями, пошел ему навстречу по части условий аренды, но все обошлось благополучно: он сделал больше, чем я ожидал".

В том же месяце Скотт написал сестре Шарко письмо, в котором призывал ее не волноваться за судьбу брата, отплывшего на юг. "Ваш брат настолько хорошо знает свое дело и сохраняет такое хладнокровие в трудной обстановке, что может возвратиться лишь с победой и отличными результатами. Это мое твердое убеждение, а не попытка польстить Вам, чтобы успокоить".

Скотт был доволен положением дел на своем корабле. "Мало-помалу, - писал он жене, - мы начинаем лучше понимать и доверять Друг другу, а это залог порядка и дисциплины. Скоро у нас все будет как на настоящем военном корабле".

На борту "Балуока" побывал Майкл Барн, которому не терпелось узнать об антарктических планах Скотта. "Он был исполнен энтузиазма, но, увы, мне почти нечего было сказать бедному парню. Недели через две он обратится к тебе с просьбой назначить день, когда ты сможешь показать ему моторные сани в Финчли".

В конце ноября произошло первое из цепи событий, вторые в конце концов снова привели Скотта на юг. По рекомендации одного из друзей ему предложили постоянную должность в аппарате Адмиралтейства.

Предложение исходило от вице-адмирала сэра Френсиса Бриджмена - главнокомандующего флотом метрополии, который в то время ожидал назначения вторым лордом Адмиралтейства; Скотта он хотел сделать своим советником по военно-морским вопросам. Этот пост открывал перед Скоттом блестящие перспективы. Он давал ему возможность жить в Лондоне, лично руководить осуществлением проекта моторных саней и разрабатывать свои планы исследования Антарктики. Скотт тотчас же принял предложение Бриджмена, хотя не очень верил в то, что адмиралу удастся создать для него новую штатную должность. Затем последовало двухмесячное ожидание. В это время он, к своему восторгу, узнал, что станет отцом.

Из-за проволочек в строительстве моторных саней и неопределенности в отношении службы в Адмиралтействе в середине января 1909 года Скотт находился в очень подавленном настроении. Этому, вероятно, способствовали и размышления по поводу действий Шеклтона. Он признавался в одном из писем к жене:

"... Я пристально слежу за ходом времени, жалею о каждой потерянной минуте и стремлюсь диктовать свои условия судьбе. У меня, видимо, есть в запасе то, что обеспечивает успех, но некуда приложить свои силы, а потому я чувствую, что напрасно теряю дни, и это сильно меня тревожит. Все эти мысли и ощущения усложняют простейшие проблемы, нарушают течение повседневной жизни. Отсюда - приступы черной меланхолии, когда я перестаю обращать внимание на тех, кто мне дорог. Прошу тебя быть как можно более терпеливой".

Но в конце января пришла добрая весть о том, что, преодолев сильное сопротивление, Бриджмен добился-таки создания новой должности. Кон мог приступить к исполнению своих обязанностей в Лондоне с апреля, а пока что получил возможность вплотную заняться планом испытания в горах Норвегии своих новых, реконструированных моторных саней. Капитан Колбек - старый друг времен экспедиции на "Дисковери" - бесплатно доставил сани из Гулля в Христианию.

Эти испытания, проведенные в марте без всякого шума, определенно дали лучшие результаты, чем прошлогодние, и Скотт пришел к выводу, что сани вполне пригодны для практического применения на юге. Не успел он вернуться на корабль для сдачи командования перед переездом в Лондон, как пришли первые известия об успехе Шеклтона.

Санная партия Шеклтона, отправившаяся на юг, доставила "Юнион Джек" в пункт, расположенный под 88°23' ю. ш., - менее чем в 100 милях от Южного полюса. Западная же партия водрузила флаг на Южном магнитном полюсе, в глубине покрытого льдом плато Земли Виктории.

Таким образом, экспедиция одержала двойную победу. Южная партия в составе самого Шеклтона и трех матросов с четырьмя пони (при отплытии из Новой Зеландии их оставалось пятнадцать), невзирая на голод, проникла далеко на юг. В пути одна из лошадок (которых они постепенно убивали и пускали в пищу) провалилась в трещину и погибла, что крайне осложнило положение с продовольствием. Сначала Шеклтон продвигался к полюсу по тому же маршруту, которым шел вместе со Скоттом. Однако, форсируя шельфовый ледник Росса, он взял круче к югу и, дойдя до конца ледника, обнаружил два больших горных хребта. Поднявшись по огромному леднику, он очутился на обширном плато, высота которого над уровнем моря достигала 10000 футов. С этой необъятной снежной равнины, которую он назвал плато Короля Эдуарда VII, Шеклтон стартовал к полюсу, но двухдневная пурга сорвала этот план: когда стих ветер, у него оставалось продовольствия только на обратный путь.

На этом пути ему повезло больше, чем Скотту, ибо он открыл за мысом Норт участок побережья протяжением в сорок пять миль.

"Искренне поздравляю с замечательным успехом", - гласила телеграмма, посланная Скоттом в Новую Зеландию.

Если он и оставался недоволен тем, что Шеклтон использовал для зимовки его базу в заливе Мак-Мёрдо, то ничем этого не выказал. Как ни странно, Эдвард Уилсон, самый мягкий, самый терпимый человек на свете, повел себя совершенно иначе: если прежде он был дружен с Шеклтоном, то теперь он не желал иметь с ним ничего общего. Клементс Маркем также тяжело переживал вероломный поступок Шеклтона, нарушившего соглашение.

Между тем Скотт приступил к исполнению своих новых обязанностей в Адмиралтействе, где сразу же завоевал популярность. Работа его в значительной мере включалась в беседах с офицерами по поводу их назначения на должность. Один из его коллег вспоминал:

"Я полагаю, что это делалось, исходя из предположения, что с офицером военно-морского флота они будут чувствовать себя свободнее, чем со штатским. Если так и было задумано, то опыт удался блестяще. Нельзя было сомневаться в серьезности его намерения отправиться в Антарктику. Он часто получал письма от своих товарищей-офицеров, в которых они спрашивали его, стоит ли игра свеч. Я полагаю, что они имели в виду не риск, которому он подвергался, а тот урон, который нанес бы военно-морскому флоту уход такого отличного офицера. Ответ его был неизменен: "Да стоит, да еще как!".

Распорядок службы в Адмиралтействе вполне устраивал Скотта. У него был нормальный рабочий день, и вечерами он мог спокойно работать над планам исследования Антарктики, а вести об успехах Шеклтона лишь подстегнули его.

Когда в начале июня Шеклтон возвратился в Лондон среди встречавших героя на платформе вокзала Чаринг Кросс был и Скотт. Один из его друзей, также пришедших на вокзал, вспоминал потом:

"Друзья Шеклтона встретили его приветственным возгласами, и исследователю пришлось выдержать множество энергичных рукопожатий. Скотт одиноко стоя в стороне, и казалось, что он не в силах присоединиться к хору поздравлений. Однако он все же пробило вперед и в тот самый момент, когда Шеклтон садился в экипаж, дотронулся до его плеча, вскричал: "Браво Шеклтон!", с дружеской теплотой пожал ему руку и исчез, не узнанный толпой".

Через несколько дней Скотт председательствовал на обеде, данном клубом "Сэвидж" в честь Шеклтона, и с горячим одобрением отозвался об экспедиции, которая, как он сказал, вписала еще одну славную страницу в историю страны. Затем Скотт впервые публично рассказал о собственных планах.

Заявив, что честь родины требует, чтобы Южный полюс был открыт англичанином, он сказал: "Лично я готов к этому и вот уже два года мечтаю отправиться на поиски этого пункта. В самом ближайшем будущем и до того, как другие государства успеют воспользоваться результатами великих подвигов м-ра Шеклтона, наша страна должна организовать новую экспедицию".

На следующей неделе Скотт присутствовал в Алберт-Холле на лекции Шеклтона, прочитанной членам Королевского географического общества; по окончании лекции он выступил с хвалебным словом, закрепив тем самым за Шеклтоном репутацию выдающегося исследователя. Однако в глубине души Скотт был сильно встревожен. Хотя сам Шеклтон не говорил ничего подобного, некоторые полагали, что он определенно намерен вернуться на юг и завоевать последние сто миль, отделявшие его от полюса. Как Скотт, так и друзья обоих исследователей стремились избежать столкновения с Шеклтоном, поэтому сразу же после лекции он написал Шеклтону дружеское письмо, в котором ясно изложил свою позицию.

"Если, как я понимаю, это не нарушит Ваших планов на будущее, я намерен организовать экспедицию в море Росса, подготовкой которой занимался, как Вы знаете, очень долго. Отправиться туда думаю в будущем году. Мой план состоит в том, чтобы основать базу на Земле Короля Эдуарда VII, а затем совершить рывок на юг и на восток. Я не уверен, но все же надеюсь, что, располагая более крупным судном, нежели "Ним-, род", к концу сезона сумею организовать такую базу. Осуществление этого плана позволит провести важные географические исследования, а также достигнуть высоких широт. Я уверен, что Вы пожелаете мне успеха. Но, разумеется, я был бы рад получить от Вас заверение в том, что я не помешаю выполнению Ваших собственных планов".

Шеклтон ответил, что проект Скотта ни в коей мере не приходит в столкновение с тем, что он задумал. Позднее он, может быть, предпримет попытку обойти вокруг Антарктиды, но это дело будущего.

Обрадованный тем, что обо всем договорился с Шеклтоном, Скотт счел, что настало время обратиться с призывом к публике от собственного имени. Но тут у него появился совершенно неожиданный конкурент.

Лейтенанта Эдварда Эванса, предприимчивого молодого штурмана судна "Морнинг", тоже укусила антарктическая муха. После возвращения "Дисковери" он стал специалистом в области навигации, но, как и Скотту, ему претила рутина, присущая службе на флоте в дни мира. Поэтому он также задумал отправиться к полюсу с базы на Земле Короля Эдуарда VII. Не ограничиваясь этим, Эванс разработал еще более внушительный план плавания вокруг Антарктиды. Он нашел много людей, готовых оказать поддержку этому проекту в Уэльсе и по крайней мере одного покровителя - повой Зеландии и даже приступил к сбору средств. Но тут он узнал от Клементса Маркема, к которому обратился за содействием, что Скотт тоже разработал план новой экспедиции в Антарктику. Без всяких колебаний он сделал решительный шаг.

"Я считал невозможной одновременную посылку двух британских экспедиций. К тому же никто из англичан, даже Шеклтон, не может сравниться со Скоттом - научным организатором и руководителем. Я добровольно отступил в сторону и убедил многих из тех, кто собирался помочь мне, передать свои пожертвования капитану Скотту".

Однако инициатива Эванса поставила Скотта в очень неудобное положение, ибо он собирался пригласить Реджиналда Скелтона, который служил теперь в звании капитан-инженера 2 ранга в подводном флоте, на должность первого помощника. Но Скелтон, сознавая, сколь ценно содействие покровителей Эванса, да и само участие молодого энтузиаста в пропаганде задач экспедиции, не колеблясь уступил ему свое место, и Скотт назначил своим заместителем этого двадцатишестилетнего лейтенанта.

В последние недели Скотт был очень занят, но в конце августа побывал все же в Реймсе на большом авиационном празднике, где должны были состязаться и демонстрировать различные фигуры пилотажа около сорока летчиков. Кетлин очень интересовалась авиацией и в какой-то мере сумела заразить мужа этой лихорадкой. Находясь в Реймсе, Скотт прочел сообщение корреспондента "Тайме", который описал "аэропланы различных форм, из которых одни напоминают птиц с распростертыми крыльями, другие представляют собой несколько несущих плоскостей, расположенных одна над другой, при полном отсутствии вертикальных поверхностей, третьи, наоборот, имеют много таких поверхностей и напоминают квадратные картонки, связанные вместе". Скотт писал в Адмиралтейство тщательно обдуманный отчет о соревнованиях, в котором разобрал достоинства самолетов и коснулся вероятных перспектив их применения. В архиве флота это, вероятно, наиболее ранний документ, излагающий точку зрения морского офицера на практические возможности авиации.

Вскоре после возвращения Скотта в Лондон были опубликованы планы антарктической экспедиции, намеченной на 1910 год, и обращение к публике. 13 сентября 1909 года он заявил: "Главной целью экспедиции является достижение Южного полюса, с тем чтобы честь этого свершения досталась Британской империи". Сумма издержек была определена в 40 000 фунтов. "В счет этой суммы уже обещаны значительные взносы, и есть все основания надеяться, что экспедиция не будет страдать от недостатка средств. Цели, которые ставит перед собой экспедиция, должны стать близки всем, кто с законной гордостью взирает на прежние подвиги британских исследователей и желает, чтобы на Южном полюсе был водружен британский флаг".

Скотт сообщил также, что штурм полюса будет предпринят с помощью моторных саней, маньчжурских пони и собак.

Таково было содержание его обращения к публике в целом и к богатым людям, от которых он рассчитывал получить средства. Главным его стремлением было сделать экспедицию самым крупным из всех научных редприятий, когда-либо осуществленных в антарктических морях. Он надеялся, что сумеет доставить на родину исчерпывающую информацию о прошлом безмолвного материка и его великих гор.

Эванс отметил, однако: "Мы никогда не собрали бы средства, необходимые для экспедиции, если бы подчеркивали только научную сторону дела; многие из тех, кто сделал в наш фонд самые крупные взносы, совершенно не интересовались наукой; их увлекала сама идея похода к полюсу".

В письме, посланном в это время сэру Артуру Муру, Скотт пояснил: "Я решился опубликовать воззвание по поводу экспедиции на Юг потому, что из авторитетного источника мне стало известно о намерении американцев отправиться туда же... Не стану утверждать, что только англичане могут достигнуть Южного полюса. Я намерен, хотя еще не сообщал об этом, по возможности сохранить базу в заливе Мак-Мёрдо, пока экспедиция не выполнит свою задачу. Если же интересы службы потребуют моего возвращения, найдется достаточно людей, которые смогут продолжить мою работу. Эдвард Уилсон, которому он поручил подобрать для экспедиции научных сотрудников, писал своему отцу: "Мы должны отправиться на полюс". Но тут же добавил: "Мы хотим достигнуть таких научных результатов, чтобы завоевание полюса стало лишь одной из наших побед".

В комментариях "Таймс" отмечалось: "Было бы достойно глубокого сожаления, если бы из-за недостатка людей и средств под блистательной новейшей историей британских антарктических исследований пришлось поставить точку, тем самым обеспечив полнейшую вероятность достижения полюса представителем другой нации".

"Пелл-Мелл газет" писала: "Требуется совершенно пустяковая сумма, если сравнить ее с тем, что обычно дает сбор средств по подписке на другие важные предприятия: всего 40 000 фунтов. Представить себе, что она не будет собрана, просто невозможно, и мы не сомневаемся, что цель будет достигнута".

Если бы авторы обеих статей могли представить себе, какая борьба за достижение этой цели развернется в ближайшие месяцы, им стало бы весьма стыдно.

Призыв к северу

Четырнадцатого сентября 1909 года - на следующий день после официального сообщения о предстоящей экспедиции - у Скотта родился сын. Младенца нарекли Питером Маркемом в честь Питера Пэна (Питер Пэн - мальчик, герой одноименного произведен друга Скотта, Дж. М. Барри. (Прим. перев.)) и Клементса Маркема.

Барри, которого незадолго до этого оставила жена, на время уехал из Лондона вместе с А. Э. У. Мэсоном, работавшим в то время над новым романом о полярном герое. Прототипом этого героя послужил Скотт. Барри писал о том, что он с радостью принимает приглашение стать крестным, и обещал "с подлинными удовлетворением" внести известную сумму в фонд экспедиции.

Однако в других кругах к призыву отнеслись с меньшим энтузиазмом.

Момент для обращения к правительству был выбран не совсем удачно, ибо казначейство только что выплатило 20 000 фунтов Эрнсту Шеклтону под давлением общественности, узнавшей о тяжелом финансовом положении, в котором он находился. Экспедиция обошлась в 45000 фунтов, а большинство из его покровителей предпочли прямым пожертвованиям предоставление займов, которые он обязался погасить за счет доходов от своей книги, лекций и реализации авторских прав. Так что эта правительственная субсидия не спасала положения.

Скотту пришлось развернуть кампанию по сбору средств. Он опубликовал блестящую брошюру и разослал письма всем обществам, фирмам и частным лицам, которые могли оказать ему поддержку. Многих посетил лично. На сей раз парадом командовал он один, ибо Клементс Маркем смог оказывать ему лишь ограниченную поддержку.

Деньги поступали небольшими суммами; пять фунтов, десять, иногда двадцать, в лучшем случае - тридцать. В середине октября Скотт выступил в резиденции лондонского лорд-мэра.

"Таймс" сообщила следующее: "Вопрос был поставлен так: желают ли наши соотечественники, чтобы британский подданный первым достиг Южного полюса? Хотя мы не завидуем ничьему прошлому, сказал он, но, как ему кажется, в настоящем британский народ стремится к этому.

Сэр Конан Доил, говоривший от имени человека с улицы, заявил, что, подобно этой скромной личности, он весьма заинтересован в деле Скотта. Он полагает, что остался всего один полюс, который должен стать нашим полюсом (смех). И если Южного полюса вообще можно достичь, то, по его мнению, капитан Скотт как раз тот, кто способен на это (приветственные возгласы)".

Сэр Эдгар Шпейер, предложивший вынести благодарственную резолюцию лорд-мэру, обещал внести в фонд 1000 фунтов.

Шпейер, глава банкирского дома "Братья Шпейер", который в 1902 году пожертвовал 5000 фунтов на снаряжение первого вспомогательного судна, поданного на помощь "Дисковери", и недавно получил титул баронета, согласился стать казначеем экспедиции. В его лице Скотт приобрел очень влиятельного соратника.

В конце октября Скотт выступил на Балтийской товарной и фрахтовой бирже с рассказом о намеченных им геологических исследованиях. "Кто может утверждать, - горячо говорил он,- что горные породы Антарктиды не послужат будущим поколениям, если там обнаружат, например, уранит - самую ценную руду, из которой можно извлекать радий? Нелепо утверждать, будто невозможно наладить там добычу полезных ископаемых. То же самое в свое время говорили и об Аляске, золото которой ныне обогатило мир".

Но все же в первую очередь он взывал к заботе о чести флага. "Таймс" сообщала: "Он сказал, что главная цель экспедиции - достижение Южного полюса, а это вопрос, тесно связанный с эмоциями. Если англичане откажутся от исследования Антарктики, их место займут американцы - честь им и слава за это. Он хотел бы видеть на Южном полюсе "Юнион Джек". Мы уже продвинулись так далеко, сказал Скотт, что считаем себя вправе завершить работу".

Информация Скотта об американцах была совершенно точна. 9 ноября капитан 2 ранга Роберт Пири - национальный герой, покоритель Северного полюса - заявил в Нью-Йорке, что через пять лет американская экспедиция будет готова совершить бросок к Южному.

На протяжении ноября - месяца, когда Шеклтон был произведен в дворянское достоинство и когда увидела свет его книга "В сердце Антарктиды", - фонд экспедиции Скотта рос очень медленно. От компании "Мерсер" поступило 262 фунта 10 шиллингов, от Королевского географического общества - 500, от Королевского общества - 250. Но зато ему удалось заполучить обратно свое судно, "Терра Нова", и лейтенант Эванс, отправившийся в Южный Уэльс и на запад Англии для сбора пожертвований от друзей, живших в этих районах, срочно вернулся, чтобы вступить в командование им. Скотт же продолжал борьбу за деньги и занимался научной частью.

"Терра Нова" прибыла в Ост-Индские доки вся пропахшая ворванью и тюленьим жиром. "Я часто краснел, когда на судно являлись для осмотра адмиралы, до того оно было грязное", - вспоминал Эванс. Прежде всего пришлось удалить цистерны для жира, а затем надраить палубы и продезинфицировать судно. После этого его оснастили на манер барка, перепланировали жилые помещения для офицеров и матросов, оборудовали лаборатории, кладовые и специальные каюты для научных приборов и хронометров, а на верхней палубе устроили вместительный ледник.

Эванс писал: "Капитан Скотт отпустил мне сумму, необходимую для переоборудования "Терра Новы". Мне она показалась незначительной, но карманы наши основательно опустели. Нужно было приобрести стальной трос, парусину, сигнальные ракеты, лодки и снаряжение для охоты на китов, флаги, лаги, краску, смолу, плотницкий инструмент, оборудование для кузни, смазочные масла, все необходимое механикам и множество других вещей, о которых надо было подумать, затем отобрать их и по возможности не оплатить.

У экспедиции было много друзей, и нередко на борт судна являлись резервисты королевского военно-морского флота - офицеры и матросы. Они брались за работу и помогали нам в субботние вечера, а иной раз даже по воскресеньям. Свои услуги они предоставляли бесплатно, и единственное вознаграждение состояло в том, что мы отобрали из их числа двух старших унтер-офицеров и, разжаловав в рядовые матросы, взяли с собой в Антарктику".

Судно было подготовлено к плаванию в основном силами докеров, ибо лишь весной 1910 года Скотт позволил себе нанять несколько офицеров и матросов.

Задолго до этого, зимой 1909 года, как только наступили первые холода, в Финчли, на дороге, куда автомобильный транспорт заглядывал редко, появились двое людей в котелках и длинных пальто. С тревогой взирали они на странный механизм, который, дребезжа, преодолевал подъем, а потом спускался вниз. Моторные сани с гусеницами, которые теперь были снабжены металлическими пластинками для сцепления со снегом и льдом, проходили предварительные испытания. А люди, пристально следившие за ними, были Скотт и лорд Говард де Уолден.

2 декабря Скотт ушел со своего поста в Адмиралтействе, был переведен на половинное жалованье и обосновался в конторском помещении на Виктория-стрит в Вестминстере. Там он продолжал вести свою кампанию, оттуда изливался поток личных призывов. "Это было то единственное, чего он не любил делать, - вспоминал потом человек, часто у него бывавший. - Я много раз слышал, что писание подобных писем выворачивает у него нутро. Но он шел на это - так велик был его энтузиазм".

Скотт не был, однако, занят настолько, чтобы не замечать, что делается в мире. В то время вокруг первенства в покорении Северного полюса развернулась ожесточенная дискуссия (Имеется в виду тот факт, что одновременно с Р. Пири о достижении Северного полюса заявил Ф. Кук. После длительного разбирательства, закончившегося только а наши дни, было установлено что ни тот, ни другой в точке полюса не был. (Прим ред.)). В конце декабря, когда вопрос был решен настолько, что Пири получил золотую медаль, Скотт послал следующую телеграмму Национальному географическому обществу Америки: "Пири следует поздравить с утверждением своего первенства в достижении Северного полюса".

В конце года Ханна Скотт написала одной своей подруге, жившей в Америке, что понимает стремление сына открыть полюс, но боится за него.

В начале 1910 года фонд экспедиции все еще не перевалил за первые 10000 фунтов. Скотт и сам находился в трудном положении: значительную часть того, половинного жалованья, которое получал, он отдавал матери. Ему с Кетлин оставалось менее 300 фунтов в год, а ведь он оказался в центре внимания публики. Однако Кетлин относилась к этому спокойно и не ставила под сомнение правильность его решения.

В начале января в его конторе побывал репортер "Дэйли мэйл", после чего в газете появилась такая заметка: "Капитан Скотт - сильный человек, это заметна каждому. Коренастый, грудь колесом, с задумчивые выражением бритого лица, типичного для "офицера флота", он чем-то напоминает бульдога. На этом лице, загрубевшем от стольких испытаний, блестят голубые глаза.

- А что если вы не сразу достигнете цели? - спросили его.

- В промежуточных лагерях будет оставлен запас провианта, и если мы не достигнем цели при первой попытке, то вернемся на базу и повторим ее на следующий год.

- А если вас постигнет неудача и в следующем году?

- В случае новой неудачи мы все-таки останемся там на третий год и предпримем новую попытку.

Капитан Скотт вынул изо рта сигарету и, как бы подчеркивая свою уверенность, постучал пальцем по столу.

- Словом, не уйдем оттуда, пока не добьемся своего".

Вскоре после этого финансовые дела значительно улучшились. Правительство решило предоставить Скотту 20000 фунтов - столько же, сколько получил Шеклтон. К этому времени в фонд экспедиции уже поступило (или было обещано) 12000 фунтов, так что до отплытия экспедиции в июле оставалось собрать 8000 фунтов, чтобы покрыть сметные издержки (40 000 фунтов). Однако это было не так-то легко, и Скотт решил объехать всю северную часть страны.

Из Берлина, где Шеклтон читал лекции, сообщили, что он намерен совершить новый рывок к полюсу. Несколько дней спустя Шеклтон опроверг это сообщение, заявив, что не собирается мешать Скотту. Однако сомнения остались. Дуглас Моусон, молодой австралийский физик, участвовавший в последней экспедиции Шеклтона, ознакомил Скотта с проектом исследования участка западного побережья между мысом Адэр и Землей Вильгельма II. Он предлагал включить исследование этого района в программу работ экспедиции Скотта, но тот ответил, что у него и без того слишком много дела, и предложил Моусону отправиться вместе с ним к полюсу. Они пришли было к предварительному соглашению, однако позднее Моусон от него отказался и обратился со своим планом к Эрнсту Шеклтону.

Продолжением этой истории явилось письмо от Шеклтона, которое Скотт получил в конце февраля, совершая изнурительное турне по северной части страны с целью сбора денег. Шеклтон сообщал, что в 1911 году он предпримет экспедицию для составления точной карты этого участка западного побережья, причем научной частью будет ведать Моусон.

Шеклтон писал: "Ни в коем случае я не хотел бы столкнуться с Вашей экспедицией или затруднить кампанию по сбору средств на нее. Поэтому я решил не обращаться к правительству и различным обществам, ибо пользуюсь достаточной поддержкой частных лиц. Я не намерен предпринимать какие-либо усилия для достижения Южного географического полюса и не собираюсь в Антарктику раньше, как через год после Вашего отплытия туда. Экспедиция носит чисто научный характер, и если Ваша окажется в Антарктиде одновременно с моей, буду рад установить сотрудничество с Вами и американцами, подобное тому, которое Вы уже предложили им".

Но Скотт не желал связывать себя новыми соглашениями и ответил: "Как вам известно, моя экспедиция рассчитана не менее как на два сезона, о чем я неоднократно заявлял публично и в частных беседах. Надеюсь завершить свою работу в море Росса за один сезон и летом 1911-12 года перенести свою базу на запад от мыса Порт...

Отдавая себе отчет в протяженности этого малоизвестного района и сложности научных проблем, которые предстоит решить, я охотно пойду на сотрудничество, но во избежание всяких недоразумений следует иметь в виду, что обнародование Ваших планов никак не отразится на осуществлении моей собственной программы работ во втором году".

Скотт направил копии своего письма президентам Королевского общества и Королевского географического общества, приложив копии тех писем, которыми обменялся с Шеклтоном в июле предыдущего года.

На том все и кончилось - но лишь на время.

В Америке было только что официально объявлено о предприятии, упомянутом Скоттом. Это придало гонкам к полюсу особенно драматический характер. В январе распространились слухи о том, что американские ученые "намерены водрузить звездно-полосатый флаг на обоих полюсах", а 3 февраля Национальное географическое общество объявило о намерении организовать американскую экспедицию к полюсу, которая отправится в путь в декабре, с расчетом достигнуть цели год спустя. Экспедиция должна была начать свои исследования с участка побережья моря Уэдделла, расположенного на расстоянии 2000 миль от базы Скотта, на противоположной стороне материка. Организовать экспедицию взялся капитан 2 ранга Пири, но поскольку ему было уже за пятьдесят, руководство на месте должен был взять на себя более молодой человек.

Скотт прекрасно знал все это, ибо Пири написал ему, когда подготовка к осуществлению американского проекта находилась в самой начальной стадии. Он просил Скотта сообщить, имеются ли у него какие-нибудь возражения. Англичанин ответил, что от души приветствует американский план и надеется, что они смогут сотрудничать в научных исследованиях. Но, когда он отправился в свое февральское турне, впервые обнародованное известие о вызове, который бросили американцы, придало его предприятию особый интерес в глазах публики и печати.

Перед отъездом из Лондона он выступил в клубе стрелков из мелкокалиберных винтовок. Это был один из тех редких случаев, когда он коснулся обострения обстановки в Европе.

Газеты сообщали: "Он сказал, что не является паникером, но лишь недавно ушел из Адмиралтейства и полагает, что недалеко то время, когда нам понадобятся люди, умеющие стрелять. Угроза, которая постоянно нарастает за рубежом, по его мнению, очень велика, и никто из нас не может позволить себе пренебречь ею. Он полагает, что скоро нам потребуется самый сильный военно-морской флот, какой мы когда-либо имели".

Итак, Скотт отправился в Йоркшир. В первые несколько дней он достиг очень немногого: одни были в отъезде, другие не проявляли к его предприятию никакого интереса.

"...Вчера вечером обедал в Редкаре с богатым человеком по имени Альфред Кокрейн, который согласен дать денег, но не очень много. Приглашая на обед Других гостей, он намекнул на цель встречи, но этим приглашением воспользовались лишь немногие".

Первую большую речь Скотт произнес на королевской бирже в Миддлсборо. Он развесил на стене свою карту Антарктики и попытался разжечь дух предприимчивости в аудитории, состоявшей из солидных дельцов. Объяснил, что сделано им и Шеклтоном, рассказал об огромных пространствах, ждущих своего исследователя; то, что начал англичанин, должно быть завершено англичанином же, сказал он. "Если мы этого Мб сделаем, туда проникнут американцы".

Оптимисты полагали, что когда будут собраны пожертвования, обещанные участниками этой встречи, фонд экспедиции возрастет на 1000 фунтов.

На следующий день Скотт прибыл в Дарлингтон, где мэр города председательствовал на приеме, устроенном одним из покровителей экспедиции.

"Капитан Скотт, - сообщала газета "Норзерн ико", - сказал, что собрал достаточно средств на нужды экспедиции, за исключением денег, необходимых для выплаты жалованья персоналу. Ему требуется еще около 8000 фунтов. Он мог бы получить эту сумму от редакции одной газеты, но предпочитает собрать ее у разных лиц, чтобы возбудить общенациональный интерес к своему предприятию".

Далее он отправился в Йорк, где получил новые обещания и посетил школу, ученики которой вручили ему чек на сумму, "достаточную для приобретения саней, одной собаки и сухарей для нее на 17 месяцев".

12 февраля, желая показать, что американцы консультировались с ним с самого начала, Скотт разрешил газетам опубликовать свою переписку с Пири, добавив от себя: "Соперничество будет носить чисто дружественный характер, но, разумеется, каждый будет стремиться к тому, чтобы его нация оказалась на первом месте".

Он сделал также заявление о фонде экспедиции, в котором сообщил, что собранных средств достаточно, чтобы отправиться в путь, но если не будет новых поступлений, исследователи смогут получать жалованье только за первую половину срока своего пребывания в составе экспедиции и ему будет неловко, если они отправятся в путь на таких условиях. В настоящее время он располагает 32 000 фунтов (наличными деньгами и обещанными взносами) и рассчитывает получить на покрытие издержек еще 8000 фунтов в Англии и 10000 в Австралии и Новой Зеландии. К этому времени смета расходов экспедиции достигла 50 000 фунтов.

Из Йорка ему перевели деньги, собранные учениками квакерской школы; еще на одни сани. Все это время в школах всей страны шел сбор средств на покупку саней или пони, иногда и того, и другого. В целом на деньги, собранные школьниками, были приобретены около пятидесяти животных, спальные мешки, сани и палатки - всего около семидесяти предметов. В сборе средств приняли участие ученики более ста школ, в том числе Подготовительного училища военно-морского флота им. Фостера. На карманные деньги будущих моряков был приобретен пони.

Скотт написал им: "Вряд ли есть иное место, откуда мне было бы так же приятно получить добрые пожелания и поддержку".

16 февраля он прибыл в Манчестер. На собрании горожан он заявил, что было бы опрометчиво возлагать слишком большие надежды на обнаружение в Антарктиде залежей полезных ископаемых, но если они все же существуют, раздобыть их без поисков на месте немыслимо. К тому же англичанин должен достигнуть полюса раньше американца. На собрании в фонд экспедиции поступило 1000 фунтов.

Однако в то время, как Скотт разъезжал по стране с выступлениями, в некоторых кругах начался ропот, получивший отражение на столбцах одной из ежедневных газет. "К чему открывать полюс? Право же, к чему? Вчера мы слышали хор одобрения, к которому присоединились люди, занимающиеся насущными проблемами безработицы и нищеты..." Газета подвергла резкой критике тот факт, что при существующей повсюду нужде за один час были собраны 1000 фунтов на исследование Антарктиды.

Однако к этому времени Скотт находился уже в Ньюкасле, где заявил на бирже, что Пири действует всерьез, но, получив необходимую поддержку, он опередит американца и первым достигнет полюса. Когда, в тот же вечер, он выступил в Ньюкасле перед другой аудиторией, председатель воскликнул с энтузиазмом: "Незачем закрывать глаза на факты - капитан Скотт собирается исследовать эти районы Антарктики, чтобы найти золото!" В целом жители Ньюкасла обязались внести около 1000 фунтов.

В конце февраля Скотт вернулся в Лондон, где пресса жадно накинулась на заявление Пири, который сказал, что с отправлением обеих экспедиций "начнутся самые волнующие и головокружительные гонки, какие видывал свет". Англичане рассчитывали достигнуть полюса 22 декабря 1911 года, американцы - в том же месяце. "Англия против Америки в гонках к Южному полюсу?" - кричали заголовки.

Поток заявлений от лиц, желавших участвовать в экспедиции Скотта, не иссякал, хотя к рождеству общее количество превысило семь тысяч. Большинство добровольцев были офицерами армии и флота, но в их числе имелись и врачи, инженеры, гражданские чиновники, а также лица, жившие на доход со своего состояния. Заявления присылали не только британские подданные, но и немцы, французы, норвежцы и русские. Почти все были согласны идти палубными матросами и вообще кем угодно. Некоторые согласны были сделать взнос в несколько сот или даже тысяч фунтов, лишь бы только их взяли в состав экспедиции.

Однако к этому времени почти все вакансии были заполнены. Оставалось отобрать всего несколько кандидатов.

С протянутой рукой

Первого марта 1910 года Скотт прибыл в Христианию в сопровождении Кетлин и еще пяти человек. На палубе пассажирского лайнера, доставившего их сюда из Гулля, находился "багаж" - большая деревянная клеть с моторными санями. Пунктом назначения был Фефор в долине Гудбрандсдален у подножия гор Йотунхейм.

Реджиналд Скелтон отправился с ними, чтобы присутствовать на этой генеральной репетиции спектакля, который готовился три года. С ним было двое механиков. Еще два члена группы ранее принимали участие в экспедиции Шеклтона: художник Джордж Мерстон и Бернард Дэй, специалист по моторам. Дэй не без успеха использовал автомобиль Шеклтона для перевозок по ровному льду тяжелых грузов. Скотт передал в его ведение трое моторных саней: те, которые собирались испытать, старую модель и новую, строившуюся фирмой "Уолсли мотор кар компани", которая поставила и двигатели.

Скотт произвел сильное впечатление на репортеров, встретивших его в Христианин.

"Это типичный, неподдельный англичанин. Его лицо дышит энергией, чувствуется, что он не остановится ни перед какими жертвами, чтобы достигнуть цели. Судя по выражению глаз, это человек отважный, но не склонный к авантюрам; человек мудрый и хладнокровный, способный преодолеть любые препятствия, какие встретятся на избранном им пути".

Он весело и легко ответил на многочисленные вопросы. Сказал, что теперь решено отправиться в залив Мак-Мёрдо. Оттуда до Южного полюса в два раза дальше, чем от мыса Колумбия, с которого отправился на санях Пири, до Северного полюса, да такое же расстояние придется пройти на обратном пути. Общая протяженность маршрута - почти 2000 миль, то есть столько, сколько от Ирландии до Америки.

"Самым крепким орешком, несомненно, окажется 120-мильный подъем на страшный ледник Бирдмор, открытый Шеклтоном. У подножия этого ледника мы заложим продовольственные склады, а небольшие санные партии будут обеспечивать доставку припасов из этих складов на верхнее плато. С этого плато и будет совершен последний решительный рывок к полюсу, до которого останется еще 300-350 миль. В нем примут участие небольшая, но тщательно отобранная группа людей и собаки".

Он сказал также, что несколько человек из состава экспедиции создадут базу на Земле Короля Эдуарда VII, основное назначение которой - метеорологические и магнитные наблюдения. Оттуда будет предпринята попытка установить связь с основной базой посредством беспроволочного телеграфа. Скотт полагал, что экспедиция положит начало созданию в Антарктиде постоянных научных станций, связанных телеграфом с Новой Зеландией.

В Христианин Скотта приветствовал Нансен. Пока моторные сани ехали по железной дороге на север, они посетили фирму, которая изготовляла для Скотта другие сани и различное снаряжение. "Чтобы получить самое прочное полярное снаряжение, надо отправиться в Норвегию. Кстати, там оно и самое дешевое".

Нансен, у которого моторные сани вызывали большие сомнения, рад был слышать от Скотта, что тот считает их просто экспериментом и, кроме маньчжурских пони, берет с собой еще и собак. Нансен посоветовал ему захватить с собой также и норвежского специалиста по лыжам.

Сюрпризом для Скотта явилось знакомство с младшим лейтенантом запаса норвежского военно-морского флота, которого представил ему Нансен. У Трюгве Грана в его двадцать один год уже были свои планы исследования Антарктики. Сын богатой вдовы, он занимался в это время постройкой парусно-моторного судна. План его, составленный после консультаций с Борхгревинком, Шеклтоном и Нансеном, заключался в достижении Южного полюса на лыжах и с помощью собак. Он собирался отплыть из Норвегии на следующее лето и считал, что Скотт должен знать его планы.

Скотт любезно пригласил Грана сопровождать его в Фефор, где на замерзшем заснеженном озере состоялись ходовые испытания моторных саней. Они погрузились в снег на целый фут, но шли прекрасно, таща на буксире двое груженых саней. При этом, однако, выяснилось, что заправлены они скверным бензином, и было решено, прежде чем испытывать сани на высотах, приобрести более качественное горючее. В ожидании его вся группа совершила длительную прогулку на лыжах, во время которой Гран демонстрировал англичанину свое искусство.

Эта прогулка убедила Скотта в том, что он должен последовать совету Нансена и взять с собой специалиста по лыжному спорту, и он предложил Трюгве Грану отложить в сторону собственные планы и присоединиться к британской экспедиции. Гран, который успел привязаться к Скотту, обсудил его предложение с Нансеном и дал свое согласие.

На холмистой местности моторные сани проявили себя так же хорошо, как и на равнине, и Кетлин Скотт восприняла это с таким же энтузиазмом, как и все остальные. Она либо шла за санном поездом на лыжах, либо сидела на груженых санях, буксируемых моторными. Эти сани успешно тащили по глубокому снегу груз в 19 центнеров, а по льду - гораздо больший. Скотт, хотя у него и была еще некоторая неуверенность, радовался возможности сэкономить с помощью трех тракторов тяжелый труд, которого требует перетаскивание грузов по пути на юг.

Изобретение носило столь революционный характер, что его было нелегко описать. Наиболее удачно сделал это один корреспондент: "Следует заметить, что приводные колеса не касаются земли, покоясь на бесконечной цепи, а потому, так сказать, катятся "по дороге", составляющей часть машины". Авторы брошюры об экспедиции признавали, что "этот странный экипаж, снабженный множеством безобразных шипов и зубчатых колес самого зловещего вида, напоминает орудие пытки", хотя вместе с тем в брошюре давалось краткое, но живое описание моторных саней.

"Никаких механических приспособлений для управления ими не существует, для этого будут применяться тросы. Не предусмотрено и механизма переключения хода, ибо сани могут идти только в одном направлении - к полюсу, нет и тормозов, так как отсутствует надобность в них, и наконец, начисто исключено "лихачество", ибо первая скорость составляет две, а вторая - три с половиной мили в час. Число оборотов двигателя такое же, как в обычном автомобиле, сани же движутся, как мы видели, очень медленно, и это создает огромное тяговое усилие. Цепь с шипами обеспечивает сцепление как с твердыми, так и с мягкими поверхностями, а потому каждый оборот колес означает продвижение вперед".

Проведя две недели в Норвегии, Скотт вернулся с женой в Лондон, оставив сани для дальнейших испытаний. Их нужно было как следует отремонтировать, заменить негодные детали, но в целом они показали себя отлично.

Среди сторонников экспедиции Скотта в Лондоне началось сильное волнение, вызванное полученным из Берлина известием о том, что в гонках к Южному полюсу будет участвовать и германская экспедиция. Ее должен был возглавить лейтенант Вильгельм Фильхнер - молодой ,офицер, прославившийся тем, что перевалил на коне через Памир, а в дальнейшем исследовал Тибет. Немцы, как и американцы, намеревались оборудовать базу на побережье моря Уэдделла, а оттуда направиться к полюсу. Этим дело не ограничивалось: по достижении полюса они должны были пересечь плато и, выйдя на маршрут Шеклтона, достигнуть залива Мак-Мёрдо, осуществив таким образом первая переход через Антарктиду.

Члены КГО были крайне возмущены этим, из Лондона в Берлин полетели послания, составленные в резком тоне. В результате как раз тогда, когда Скотт возвратился из Норвегии, Фильхнер поспешил заявить, что не собирается вторгаться во "владения" английской и американской экспедиций и оставляет полюс за ними. Главной его целью, подчеркнул он, является переход через Антарктиду и проверка широко распространенной гипотезы о том, что она состоит из двух больших островов, разделенных проливом.

Скотт продолжал свою кампанию по сбору средств. На одном собрании в Лондоне он выступил с заверением, что рассчитывает достигнуть полюса за несколько часов, если не суток, до американцев, и одновременно с благодарностью сообщил, что новозеландское правительство обещало внести в фонд экспедиции 1000 фунтов.

Тем временем Эрнст Шеклтон обнародовал свой план исследования западного побережья Антарктиды совместно с Дугласом Моусоном. Он заявил, что его экспедиция покинет Англию в конце 1911 года и оборудует базы на мысе Адэр и горе Гаусберг, на Земле Вильгельма II. Она не станет конкурировать со Скоттом.

Однако сам Скотт пожелал раз навсегда выяснить отношения с Шеклтоном. 29 марта он писал президенту Королевского географического общества: "Я полагаю что Шеклтон хочет закрепить за собой на 1911 год участок побережья от мыса Норт до горы Гаусберг. Я не возражаю против того, чтобы он отправился туда, но и не желаю, чтобы он выдвигал какие-либо возражения против моего пребывания в том же районе. Возможно я заглядываю слишком далеко вперед, но если хватит денег, постараюсь осуществить свой давнишний замысел - на протяжении второго сезона обойти мыс Норт и, возможно, создать на этом участке побережья несколько метеорологических станций. Шеклтон не ответил на мое последнее письмо, но я хотел бы твердо знать, прежде чем отправлюсь в путь, что волен находиться где угодно, не подвергаясь упрекам за вторжение в его владения. Я просил бы Вас обдумать этот вопрос с данной точки зрения".

Шеклтон продолжал хранить молчание. Как показало дальнейшее, он так и не осуществил свой проект, предоставив это одному Моусону.

В начале апреля Скотт выступил с докладом перед деловыми людьми Ливерпуля, сообщив, что ему остается собрать 6000 фунтов. Лорд Дерби предложил на этом собрании создать городской фонд помощи экспедиции, заявив со всем пылом, что стремление его соотечественников первыми достигнуть полюса, обогнав немецкую и американскую экспедиции, должен разделять каждый англичанин. Его кругозор не ограничен родным островом, но, подобно многим добрым англичанам, он считает, что любая ненаселенная область земного шара по праву принадлежит Британии. С этими словами он стремительно выписал чек на 100 фунтов.

Благодаря другим взносам (или обязательствам сделать их) ливерпульский фонд вырос до 1000 фунтов.

"Бритиш энд колониал эроплейн компани" предложила экспедиции самолет. Скотт поблагодарил за это предложение, но не принял его, объяснив, что изучение летательных машин в Реймсе поселило в нем сомнения относительно возможности их применения в антарктических пустынях и он не собирается предпринимать попытку достигнуть полюса воздушным путём. Примерно в это же время ему пришлось отказаться от проекта установления радиотелеграфной связи между будущими базами в заливе Мак-Мёрдо и на Земле Короля Эдуарда VII. Изучение этого проекта с представителями ряда фирм показало, что вес необходимого оборудования, включая радиомачты, слишком велик. Но он получил в подарок от "Нэшнл телефон компани" несколько телефонных аппаратов для установки на главной базе.

Деньги между тем продолжали поступать. Несколько сот фунтов собрали члены КГО. Но тут - 24 апреля - взорвалась бомба, которая на некоторое время лишила замысел экспедиции его привлекательности. Американцы отложили свою экспедицию из-за недостатка средств. Национальное географическое общество сумело собрать всего 5000 фунтов. Несколько дней спустя в Лондон прибыл Пири - человек с обветренным лицом, серыми как сталь глазами и длинными рыжими усами, начинавшими уже седеть. Он был тепло встречен Скоттом, который публично назвал его "самым опытным полярным путешественником всех времен". Кетлин Скотт сделала эскиз золотой медали, которой КГО решило наградить завоевателя Северного полюса. Ее муж произнес благодарственное слово после лекции, прочитанной Пири в Обществе, а также председательствовал на последовавшем сразу же за ней другом публичном выступлении американца в Лондоне.

Затем поступили известия о появлении еще одного участника антарктических гонок. Уильям Брюс, открывший Землю Котса, обнародовал план новой шотландской экспедиции, собиравшейся предпринять поход в глубь материка. Однако Брюс заявил, что не будет пытаться достигнуть Южного полюса прежде Скотта.

Приток денег то усиливался, то ослабевал. Клементс Маркем, который охотно пожертвовал 100 фунтов из своих скромных средств, неожиданно передал Скотту Целое маленькое состояние. Комитет по организации экспедиции на "Дисковери" завершил свою деятельность, продолжавшуюся девять с половиной лет, и Маркем провел решение о передаче в распоряжение Скотта оставшихся после всех расчетов 675 фунтов. Однако в первую неделю мая общественный интерес к экспедиции был отодвинут в тень кончиной короля Эдуарда. Объявили национальный траур, и когда в конце месяца "Терра Нова" вышла в море, он еще не кончился.

Скотт намеревался отплыть с большинством участников экспедиции 1 августа, однако затем перенес эту дату на 1 июня, рассудив, что, чем раньше они выйдут из Новой Зеландии, тем больше времени останется у них до наступления антарктической зимы и тем дальше к югу сумеют они заложить продовольственный склад. Поэтому он решил отправить "Терра Нову" в путь под командой Эванса, самому же - остаться в Англии добывать последние шиллинги, а потом догнать экспедицию на пароходе.

Почти все члены экспедиции были в сборе и приступили к работе. Скотт и Уилсон сами укомплектовали научный штат, препоручив набор офицеров и матросов Эвансу, и теперь, как и рассчитывал Скотт, экспедиция обладала самым многочисленным и квалифицированным научным персоналом, какой когда-либо видел Юг.

Всего в Антарктику должно было отправиться двенадцать ученых и специалистов, включая лыжного инструктора Трюгве Грана и Бернарда Дэя, ведавшего моторными санями. Однако в день отплытия "Терра Новы" на борту находилась лишь половина из них, остальные же присоединились к экспедиции в Литтелтоне. В конечном счете обязанности были распределены следующим образом: Уилсону - врачу, зоологу и художнику, был придан в помощь зоолог Эпсли Черри-Гаррард, состоятельный молодой человек, внесший в фонд экспедиции 1000 фунтов; если на "Дисковери" был всего один геолог, то теперь их стало трое: Т. Гриффит Тейлор, Фрэнк Дебенем (оба австралийцы) и Реймонд Э. Пристли, который участвовал в экспедиции Шеклтона. В составе экспедиции находились также метеоролог Джордж К. Симпсон, биолог Эдвард У. Нелсон и канадский физик Чарлз С. Райт. Собаками ведал Сесил Г. Мирз - бывалый путешественник, который совершил поездку в Сибирь для приобретения собак и маньчжурских лошадок. Фотографом экспедиции согласился стать Герберт К. Понтинг.

Осенью 1909 года, когда Понтинг впервые встретился со Скоттом, он писал книгу о своем путешествии в Японию и собирался совершить поездку по владениям британской короны. Однако, поговорив с этим пылким энтузиастом, он тотчас же отказался от своих планов.

"Его подобранная атлетическая фигура, четкие черты лица, искренний взгляд светло-голубых глаз, простая и прямая манера выражаться, спокойствие и редкая сила, исходившая от этого человека, - все это неудержимо влекло меня к нему. Во время нашей первой встречи он с таким увлечением рассказывал о своем предстоящем путешествии, об очаровании морей Крайнего Юга, о тайне шельфового ледника Росса, о величии вулкана Эребус и других гор, о чудесах животного мира в районе полюса, что я заразился его энтузиазмом... В конце разговора он сказал, что придает фотографированию очень большое значение, что считает фотодело особой ветвью искусства, а потому хотел бы, чтобы я взял на себя эту часть экспедиционных работ, если, конечно, я не против. Хотя я попросил у него день на размышление, но про себя уже решил, что приму это предложение, разумеется, на справедливых условиях".

Адмиралтейство на этот раз не чинило препятствий офицерам и матросам, желавшим сопровождать Скотта. На "Терра Нову" пришли два лейтенанта: штурман Гарри Пеннел, который взял на себя ведение магнитных наблюдений во время плавания, и Генри Ренник, на которого были возложены гидрографические исследования и промер глубин. Кроме того, в состав экспедиции вошли два военных врача - Г. Муррей Левик и Эдвард Л. Аткинсон, которые плюс к своим обязанностям медиков должны были заняться бактериологией и паразитологией.

Лейтенант Виктор Кемпбелл, недавно вышедший в отставку, стал старшим помощником капитана "Терра Новы"; в дальнейшем он возглавил вторую санную партию, которая отправилась на Землю Короля Эдуарда VII, в то время как Скотт и Эванс взяли курс на полюс.

Двумя другими офицерами, которым предстояло работать на материке, были Генри Р. Бауэрс, молодой лейтенант королевского флота Индии, и Лоуренс Отс, капитан 6-го Иннискиллингского драгунского полка. Бауэрс получил отпуск для участия в экспедиции на очень невыгодных для него условиях, но он не отказался бы от своего намерения, даже если бы эти условия были еще хуже. Ему были поручены обязанности каптенармуса. Он вызвал немало скептических замечаний на свой счет, свалившись через люк на чугунный балласт, однако критика сменилась восхищением, когда оказалось, что, упав с высоты почти двадцати футов, он не получил ни малейших повреждений; в дальнейшем "птичка" Бауэрс завоевал репутацию самого сильного человека на судне.

Он был скромным кавалерийским офицером, успевшим, однако, отличиться в бою. Ему поручили пони. Будучи, как и Черри-Гаррард, человеком состоятельным, он также внес 1000 фунтов в фонд экспедиции.

Что касается команды судна, то из двадцати шести унтер-офицеров и матросов военно-морского флота лишь несколько человек не находились на действительной службе. Пять из двенадцати человек, включенных в состав санных партий, были ветеранами экспедиции на "Дисковери"; среди них находились Лэшли и Эдгар Эванс, сопровождавшие Скотта в походе по западному плато, и Томас Крин, его рулевой.

В состав экспедиции был принят и брат Кетлин Скотт, Уилфред Брюс, лейтенант запаса королевского военно-морского флота. Вместе с Сесилом Мирзом он ездил на Дальний Восток за собаками и пони; оттуда вместе с двумя русскими - конюхом Антоном Омельченко и каюром Дмитрием Горевым - они доставили животных на пароходе в Новую Зеландию, где присоединились к экспедиции.

Последними, кто был включен в состав экспедиции на "Терра Нове", были Френсис Дрэйк, отставной помощник казначея военно-морского флота, который стал секретарем экспедиции и судовым метеорологом, а также Дени Лилли, биолог.

Весь май "Терра Нову" лихорадочно готовили к плаванию. Судно, стоявшее в доке Поплара, было в хорошей форме, но многое еще оставалось сделать. Плотники и маляры еще не кончили свою работу, к тому же каждый день на пристань прибывали новые грузы со штампом "ВАЕ" (Британская антарктическая экспедиция, как она теперь официально называлась). Испытавшая на себе не одну бурю, "Терра Нова", наполовину китобойное судно, наполовину паровая яхта, с ее высокими мачтами и изящным корпусом, носила на себе отпечаток того старинного морского мира, который уже в то время становился достоянием истории. Единственным судном в порту, несколько походившим на "Терра Нову", хотя и уступавшим ей в размерах, был "Дисковери", который по игре случая стоял у противоположного причала, где принимал грузы для факторий Компании Гудзонова залива.

Большинство полярных экспедиций отплывало под флагом какого-нибудь яхт-клуба. Скотт желал идти под английским военно-морским флагом, а потому над судном взяла шефство королевская яхтенная эскадра. Эванс вспоминал: "Скотт был избран членом этого клуба, что обошлось в 100 фунтов, расход, обременительный для экспедиции. Однако регистрация "Терра Новы" в качестве яхты позволила нам избежать придирок чиновников министерства торговли, которые утверждали, что с точки зрения закона она не является торговым судном. Уклонившись таким образом от их бдительного осмотра, мы намалевали грузовую марку, подперев щеку языком и прищурив глаз, погрузили все наши припасы и тщательно закрепили их".

Среди припасов, которые офицеры и ученые вместе с матросами грузили на борт, было много продовольственных и иных подарков, включая 35 000 сигар, полтонны табаку, кондитерские изделия, пудинги с изюмом, пианолу с набором музыкальных валиков и граммофон с сотнями пластинок.

В разгар погрузки Скотт продолжал выступать с речами, призывая вносить деньги в фонд экспедиции. Излагая свои планы на собрании членов КГО, он отметил резкие расхождения во взглядах на результаты полярных экспедиций между теми, кто считает градусы широты единственным мерилом успеха, и людьми, которые с презрением отвергают все, кроме новых научных открытий.

"Я полагаю, что стремление достигнуть точки земной поверхности, на которую не ступала нога человека, пункта, которого не видел человеческий глаз, само по себе заслуживает похвалы, - заявил он собравшимся. - А когда речь идет о точке, столько лет волновавшей воображение цивилизованного мира и занимающей единственное в своем роде положение географического полюса Земли, достижение ее перестает относиться к области чувств и перерастает в нечто большее, чем спортивный интерес. Оно взывает к нашей национальной гордости и великим традициям. Поиски этой точки становятся убедительным доказательством того, что наш народ по-прежнему способен преодолевать трудности, не бежит их и, как и прежде, стоит в авангарде прогресса".

Однако, добавил он, исследователь обязан привезти но родину не один только голый отчет о своих передвижениях, и потому он подобрал более многочисленный штат научных работников, чем тот, которым располагала любая из прежних экспедиций; то же можно сказать и о приборах. "Несомненно найдутся люди, которые станут критиковать нас, ссылаясь на то, что официально провозглашенная цель экспедиции - достижение Южного полюса. Но я полагаю, что наиболее разумные элементы общества от души поддержат стремление получить возможно более богатый научный урожай, достижимый в условиях экспедиции".

Он сказал далее, что у прежних экспедиций вошло в обычай прибывать на Юг в декабре, ибо считалось невозможным пробиться через морской лед в более раннее время. Но, располагая таким большим судном, как "Терра Нова", стоит попытаться осуществить подобный прорыв раньше, поэтому он намеревается покинуть Новую Зеландию в конце ноября. Если все пойдет хорошо, к концу декабря они окажутся уже в заливе Мак-Мёрдо.

Что же до самого похода к полюсу, сказал он, то в районе шельфового ледника Росса суровая, холодная зима стоит до сентября, да и тогда погода еще малоблагоприятна для подобного путешествия. По этой причине - быть может, даже скорее из-за животных, чем из-за людей, - он не выступит в южный поход до октября. За этот и следующий месяц он рассчитывает форсировать шельфовый ледник и совершить восхождение на ледник Бирдмор. В самом начале декабря он надеется быть на 'верхнем плато. Идеальной датой достижения Южного полюса он считает 22 декабря, день наивысшего стояния солнца.

Вскоре после этого собрания Скотт рассказал о своих планах на заседании Королевского общества. Один из присутствующих заметил: "Он кажется необычайно стройным и изящным в сравнении с несуразно высоким капитаном Пири и сэром Эрнстом Шеклтоном с его квадратными плечами".

После заседания Скотт нанес личный визит сэру Джозефу Хукеру. Девяностотрехлетний старец, живший близ Саннингдэла, был уже слишком слаб, чтобы присутствовать при отплытии "Терра Новы".

31 мая, за день до отправления судна в путь, КГО устроило прощальный завтрак. Президент общества майор Леонард Дарвин выступил с теплым приветственным словом. "Достаточно нескольких минут разговора с капитаном Скоттом или кем-либо из его сотрудников, - сказал он, - чтобы убедиться, что они полны решимости добиться своего или погибнуть. Таков дух этой антарктической экспедиции".

Дарвин сказал, что, организуя эту экспедицию, Скотт должен был действовать как моряк, купец, ученый, администратор и нищий, просящий подаяния. Грустно сознавать, что ему пришлось потратить так много времени на сбор фунтов и шиллингов.

Скотт поведал собравшимся, что он с нетерпением ждет того дня, когда "Терра Нова" возьмет курс на юг и он сможет "расправить плечи, сознавая, что больше не будет получать счетов, а разница между фунтом и шиллингом потеряет всякое значение, по крайней мере для участников экспедиции". Через две-три недели, когда все счета будут представлены, он сможет более точно определить, чем располагает, но заранее знает, что денег не хватит. "Мои люди предпочитают, чтобы этот дефицит отразился на них самих, а не на научном оборудовании, и я полагаю, что это делает честь нашей стране. Но моя ответственность как главы экспедиции тем не ограничивается. Ответственность эта состоит в том, чтобы дефицит не отразился ни на одном из ее членов, и раньше или позже я добьюсь своего. По возможности я позабочусь об этом прежде, чем покину Англию. Если же не сумею сделать это теперь, закончу, когда вернусь".

Лейтенант Эванс энергично поддержал своего начальника. Он заявил; "Пока мы совершаем на своей яхте круиз, посещая различные страны Британской империи, капитан Скотт занят весьма неприятным делом - ходит с шапкой в руке, вымаливая деньги на оплату его персонала. Но ему нечего опасаться; если Денег не хватит - участники экспедиции легко обойдутся без них. И я убедился в этом вчера. Когда первый помощник подписал платежную ведомость, я спросил его: "А жалованье какое?" Он ответил: "Шиллинг в месяц!" Любой из членов команды расписался бы в ведомости, даже ничего не получив".

На следующий день "Терра Нова" медленно пошла вниз по Темзе, провожаемая приветственными возгласами людей, толпившихся по обоим берегам реки, также свистками и гудками судов, украшенных по этому случаю флагами расцвечивания. Скотт с женой были на борту. В Гринхайте они покинули судно и вернусь в Лондон, но 4 июня Скотт уже снова был на "Терра Нове", когда она следовала вдоль берега к Спитхеду, чтобы нанести визит Королевской яхтенной эскадре, стоявшей в Коусе. Затем "Терра Нова" отправилась в Кардифф, где взяла несколько сот тонн угля, подаренного экспедиции друзьями. Наконец 15 июня она вошла в Бристольский канал с кардиффским флагом на носу и уэльским - на бизани, сопровождаемая роем мелких судов.

Командир "Терра Новы" Эванс заметил: "Скотт и самые близкие наши друзья покинули судно на лоцманской шлюпке, и мы не без грусти отправились дальше".

Одновременно с отплытием "Терра Новы" из Иокогамы пришло известие о том, что лейтенант Ширазе - отставной офицер военно-морского флота - организует японскую экспедицию к Южному полюсу. Он собирался отплыть в августе на шхуне с командой из пятнадцати человек, взяв с собой маньчжурских пони. Санная партия должна была взять старт к полюсу с Земли Короля Эдуарда VII. Примерно тогда же из Эдинбурга было получено сообщение Уильяма Брюса о том, что его экспедиция на Землю Котса отправится в Антарктику в мае следующего года; Брюс с осуждением отозвался о самой идее "полярных скачек".

Скотт не придал особого значения планам лейтенанта Ширазе, считая его неизвестной величиной. В последние недели пребывания в Англии он был очень занят: приходилось погашать счета и добиваться взноса обещанных пожертвований. Он подписал контракт с "Сентрал ньюс эдженси" (Центральное агентство новостей), закрепив за ним исключительное право на сообщения о ходе экспедиции для последующей передачи по телеграфу редакциям газет различных стран. Обеспечил также свои права в отношении журнальный публикаций и кинодокументов, продав газете "Дэйли миррор" исключительное право на публикацию фотоснимков. Редакции всех газет уверены в том, что Южный полюс будет достигнут, сказал Скотт на обеде в Лондоне, где снова пришлось пустить "шапку по кругу". Сам он не имеет такой твердой уверенности, но экспедиция полностью укомплектована личным составом, располагает всем необходимым снаряжением и чувствует недостаток только в деньгах, так что участники ее сделают все, что в их силах. Тревожит же его финансовое положение их жен и семей, остающихся на родине.


Р. Скотт перед отправлением в свою последнюю экспедицию.

Вскоре после этого он был приглашен в Букингемский дворец, где королева Александра преподнесла ему два британских флага. Один - большой - надлежало водрузить в самой южной точке, какая будет достигнута экспедицией, а затем доставить назад в Англию и вручить королеве. Другой, поменьше, но из более прочной ткани, должен был и впредь реять над этим пунктом. Несколько позднее новый король - Георг V - презентовал Скотту свой портрет, с тем чтобы он висел на "Терра Нове".

В Лондон прибыл лейтенант Фильхнер, который привез Скотту пожелания успешного пути от Берлинского географического общества. Они долго беседовали между собой, и после этой беседы Скотт заявил, что встреча британской экспедиции с немецкой вероятна только в том случае, если он останется в заливе Мак-Мёрдо на вторую зимовку, то есть если участники каждой из этих экспедиций, совершив переход через полюс, достигнут лагеря другой страны, находящегося на противоположной стороне материка. Он договорился с Фильхнером о совместной разработке планов научной работы, чтобы можно было сопоставить данные, полученные в восточной и западной частях Антарктиды.

Незадолго до отправления в экспедицию Скотт специально съездил в Девонпорт, чтобы побывать в Аутлендсе. "Захотелось навестить старый дом, прежде чем отправлюсь в путь", - сказал он арендатору, который приветливо встретил его. Гуляя по саду, он вырезал свое имя на дереве, посаженном им в детстве.

Кетлин Скотт приняла нелегкое решение оставить девятимесячного сына и сопровождать мужа до Новой Зеландии. "...Не знаю ощущения более болезненного, чем то, которое я испытала, разжав пальчики, сжимавшие мои, чтобы покинуть смеющегося маленького Геракла, с его рыжевато-коричневыми волосиками, на четыре месяца, четыре месяца восхитительных превращений и роста, которые я никогда не смогу вернуть..."

Репортер, который при содействии знакомого офицера флота пробрался вечером 15 июля, накануне отъезда супругов, в их домик на Букингем-Палас-роуд" нашел Скотта как всегда веселым и любезным, хотя и невероятно занятым. Он заставил газетчика помогать ему упаковывать вещи и, попыхивая трубкой, кратко изложил задачи экспедиции. Цель ее, подчеркнул он, ив первенство в гонках к полюсу, но научные открытия. 0н хотел бы также, чтобы публика узнала, как благодарив он ей за то, что она откликнулась на его призыв.

На следующее утро Скотты и Френсис Дрэйк сели поезд на вокзале Ватерлоо. В небольшой толпе провожающих находились Шпейер, издатель Реджиналд Сддит, Шеклтон, Фильхнер, офицеры военно-морского флота и представители КГО. Кетлин Скотт преподнесли, букет красных гвоздик, а когда поезд тронулся, раздалось троекратное "ура" в честь ее мужа, провозглашенное Шеклтоном.

В Саутгемптоне они пересели на пароход "Саксон". Скотт был в прекрасном настроении. Ему только что исполнилось сорок два года, и весь его облик дышал здоровьем. Ему очень шли темно-синий костюм и соломенная шляпа, надетая с нарочитой небрежностью. "Таймс" сообщала: "Когда судно отчалило, люди на пристани громко приветствовали путешественника, а тот приподнимал в ответ шляпу".

В то время когда "Саксон" плыл к берегам Южной Африки, журнал КГО уведомлял членов Общества: "Для осуществления намеченной программы экспедиции недостает еще 8000 фунтов стерлингов. Лица, желающие сделать вклад в фонд экспедиции, приглашаются пересылать деньги секретарю".

И три ящика джема

Когда 2 августа 1910 года пароход "Саксон" подошел к Кейптауну, на берегу его уже дожидались репортеры. Ясно дав понять, что главная его цель состоит в завоевании Южного полюса, Скотт тут же перешел к больному вопросу о деньгах.

К этому времени в фонд экспедиции поступило около 40 000 фунтов, сообщил он. За исключением 1000 фунтов, предоставленных Новой Зеландией, вся эта сумма была собрана в Англии. И он горячо надеется на то, что недостающие 8000 фунтов будут внесены жителями заморских владений, особенно тех из них, которые находятся в южных широтах: от жителей этих стран следует ожидать особого интереса к работе экспедиции - он лежит не только в области науки, но и в области чувств.

Четко разъяснив цели своего визита в Южную Африку, Скотт стал дожидаться "Терра Новы", которая должна была прибыть со дня на день. Но, когда прошла неделя, а судно так и не появилось, он и Кетлин решили отправиться в Преторию вместе с друзьями, у которых остановились. Правительство предоставило им бесплатный проезд по железной дороге, а в Претории они жили преимущественно в правительственном здании, как гости генерал-губернатора лорда Гладстона. Страна находилась накануне выборов, так что Скотт приехал в не совсем удачное для него время, однако ему удалось встретиться с премьером, генералом Бота и генералом Смэтсом, а также с несколькими другими министрами.

Между тем одна кейптаунская газета отвлеклась от антарктической экспедиции Скотта, чтобы прокомментировать другую экспедицию.

"В то время, как капитан Скотт и его товарищи направляются на Юг для завоевания полюса, - писала газета, - один норвежец - капитан Руал Амундсен, столь же опытный и отважный исследователь полярных районов, как и Скотт, - намерен проникнуть в тайны Крайнего Севера..."

Амундсен только что отплыл из Норвегии с намерением совершить дрейф через Северный полюс, воспользовавшись арктическими течениями. Он готовился к этому путешествию со времени своего успешного плавания Северо-Западным проходом. И хотя достижение полюса американцем Пири в апреле 1909 года, казалось, превосходило его предприятие, Амундсен подчеркивал, что не собирается ни в чем отступать от своих планов. Хотя полюс и завоеван, заявил он, его экспедиция может принести важные научные результаты.

В Претории местная ежедневная газета уделила большое внимание лекции, прочитанной Скоттом в Оперном театре.

"Этот коренастый, гладко выбритый мужчина - из тех, что всегда кажутся молодыми. Говорит он ясно и четко, с видом человека, который просто хочет сообщить вам некоторые очевидные факты. Оставшись один на ярко освещенной сцене, на совершенно неподходящем для него фоне белого экрана и горшков с цветами, он явно нервничал и чувствовал себя не в своей тарелке. Он не лектор, сказал Скотт извиняющимся тоном, просто он даст пояснения к своим снимкам. Затем свет выключили, и он проговорил час и три четверти при неослабевающем внимании публики".

Из Претории Скотт и Кетлин отправились в Йоханесбург, по приглашению одного из магнатов горной промышленности, и здесь он снова выступил с лекцией. 22 августа они возвратились в бухту Саймоне - военно-морскую базу близ Кейптауна, куда за несколько дней до того прибыла "Терра Нова", опоздав на две недели из-за плохой погоды, которая задержала выполнение программы магнитных наблюдений.

Затем Королевское общество Южной Африки дало в Кейптауне обед в честь Скотта и его офицеров. На этом обеде он снова повторил: "Сейчас у Британской империи одна цель - завоевать полюс. И это главная цель нашей экспедиции". Скотт сообщил также, что только что получил из Претории телеграмму с сообщением, что правительство Союза (Южноафриканского (прим. перев.)) ассигновало на нужды экспедиции 500 фунтов. Спокойно и без всяких признаков разочарования он произнес слова благодарности.

Нашлись, однако, люди, которые восприняли эту сногсшибательную новость иначе. Генерал-губернатор немедленно направил мэру Претории просьбу организовать среди публики сбор средств в фонд экспедиции, приложив к ней чек на 50 фунтов. Аналогичные просьбы были посланы мэрам Йоханнесбурга, Кейптауна, Кимберли, Грейамстауна, Порт-Элизабета, Ист-Лондона, Марицбурга, Дурбана и Блумфонтейна.

В Кейптауне мэру города удалось собрать 252 фунта 2 шиллинга. 29 августа Скотт прочел здесь свою третью и последнюю лекцию в Южной Африке. Все участники экспедиции находились вместе со Скоттом на сцене, когда он говорил об огромных задачах, стоящих перед экспедицией в области геологии, и возможности ценных открытий. "Если там есть залежи полезных ископаемых, которые стоит разрабатывать, - сказал он, - надо изучить их, чтобы они достались нашей, а не какой-либо другой стране". Мэр сказал по поводу нищенского взноса, сделанного правительством: "Некоторые из нас полагают, что те, кто несет ответственность за этот взнос, не совсем правильно истолкли желания народа Южной Африки... Не думайте, вам не следует внести собственный вклад, поскольку вам известно, что другие пожертвовали крупные суммы. Если какой-нибудь рабочий захочет внести свой шиллинг в фонд экспедиции, пусть перешлет его мне".

Никто, однако, не прислал своего шиллинга. До отплытия "Терра Новы" взносы в кейптаунский фонд сделали всего лишь около шестидесяти фирм и отдельных лиц. К этому моменту общая сумма пожертвований достигла 358 фунтов 5 шиллингов плюс три ящика джема и 80 дюжин бутылок пива. Йоханнесбургский фонд, начало которому было положено двумя взносами в размере 50 фунтов каждый, достиг всего лишь 110 фунтов 5 шиллингов.

Националистически настроенные газеты защищали правительство, сделавшее столь малый взнос. Такая позиция вполне оправдана, писали они, поскольку страна только начала выходить из периода депрессии. Финансирование предприятия Скотта должно быть делом скорее частной благотворительности, нежели государства, а "магнаты, сосредоточившие в своих руках добычу золота и алмазов, экспорт которых за последние месяцы принес им 25 000 000 фунтов, легко могли внести недостающие 8000 фунтов. Такой расход для них что блошиный укус".

Итак, Скотт покинул Южную Африку, "разбогатев" всего лишь на 1000 фунтов, причем 180 фунтов из этой суммы дали три прочитанные им лекции. Одни лишь военно-морские власти, предоставив матросов для работ на "Терра Нове" и устранив все дефекты, составившие длинный список, проявили известную щедрость. Скотт перешел теперь на судно, поменявшись местами с Уилсоном, который отправился почтовым пароходом в Австралию, чтобы захватить там нескольких участников экспедиции. С ним отплыла и Кетлин Скотт. Эванс писал: "Наш начальник с несомненным удовольствием пустился в плавание на "Терра Нове", которое, хотя и обещало быть более длительным, избавляло его от коммерческих дел и от болтовни множества господ, радовавшихся встрече с ним до тех пор, пока он не пускал шапку по кругу и не начинался этот отвратительный сбор денег".

"Терра Нова" вышла из Саймонстауна после полдня 2 сентября 1910 года. За время ее долгого перехода в Мельбурн - он продолжался сорок дней - произошла резкая стычка между редакцией одной из тамошних газет и заместителем премьер-министра, поводом к которой послужило выплывшее наружу намерение правительства вообще не давать Скотту денег. Газета призывала правительство "благожелательно отнестись к призыву экспедиции. Требуется всего несколько тысяч фунтов, чтобы покрыть все издержки ее на протяжении трех лет. Какой будет стыд, если героизм исследователей останется втуне из-за отсутствия столь ничтожной суммы!" Правительство резко возразило, что не получало никакой просьбы о содействии, а если такая просьба поступит, "она будет рассмотрена без предвзятости". После этого все решили подождать прибытия Скотта.

Между тем пришли невероятные вести об Амундсене. С борта своего судна "Фрам", сделавшего остановку на Мадейре, норвежец направил на родину письмо, в котором объявил, что не пойдет на север, а направится в Буэнос-Айрес. Оттуда он пойдет в Антарктику, и от него не будет поступать никаких известий до марта 1912 года, когда он вернется на север, чтобы осуществить задуманную им арктическую экспедицию.

Эти известия вызвали сенсацию в Христиании и Лондоне: оказывается, кроме Брюса и немцев, в районе моря Уэдделла появится еще один претендент на почести. О том же подумал Скотт, прочитав краткую телеграмму от Амундсена, которая ждала его в Мельбурне, куда "Терра Нова" прибыла 12 октября. В ней говорилось только: "Имею честь уведомить Вас отправляюсь Антарктику - Амундсен". Планы норвежца были окутаны покровом тайны, но оставалась надежда, что он займется исследованием неведомого участка побережья вдали от британцев.

В Мельбурне Скотт снова встретился с репортерами, как и прежде уверенный в себе. Всем им любопытно было увидеть главу экспедиции, которого одна южноафриканская газета назвала "приятным молодым человеком в носках светло-вишневого цвета и с сигаретой в зубах". Скотт с добродушным юмором дал им пояснения относительно своих носков, а остальное они дополнили сами.

"В отличие от некоторых исследователей, словно сгибающихся под бременем того, что их ждет, он держится весело и бодро. В Антарктику он отправляется с таким настроением, словно человек, которому предстоит приятное свидание. Это вовсе не означает, что он хвастун. Отнюдь нет. Он слишком хорошо знает Антарктику, чтобы похваляться будущими победами над нею. Но он возвращается туда сам и ведет своих людей с любезным видом мужчины, который протягивает руку юной леди, приглашая ее на танец"

Но Скотт протягивал руку не даме, а правительству. Он испросил субсидию в 5000 фунтов - столько сколько получил Шеклтон. Ему обещали около 2500 фунтов. Реакция газет была очень резкой.

"Экспедиция, снаряженная японцами, готовится предпринять попытку достигнуть полюса с той же стороны, откуда направится к нему капитан Скотт. Какие бы узы дружбы ни связывали Великобританию и Японию, лишь немногие австралийцы равнодушно воспримут триумф японцев, особенно если австралийский народ окажется виновным в скупости по отношению к британско-австралийской экспедиции".

Немцы, писали газеты, также отправляют в Антарктику группу исследователей, "исполненных благородного стремления водрузить на Южном полюсе флаг своего отечества", а теперь на сцене появились еще и норвежцы. Австралия должна помочь экспедиции Скотта остаться в Антарктиде, пока она не завершит свою работу.

Правительство, однако, не пошло ему навстречу. Скотт выразил свою благодарность, все еще рассчитывая на перемену настроения. В качестве последнего выстрела он повторил на министерском завтраке, что в Антарктиде найдены крупные залежи радиоактивных пород и вполне возможно, что экспедиция обнаружит запасы столь ценного элемента, как радий.

"Терра Нова" отплыла из Мельбурна в Новую Зеландию во второй половине дня 16 октября, в воскресенье. "Уход судна не сопровождался никакими демонстрациями: в этот час большинство прибрежных жителей было занято воскресным обедом,- объясняла одна газета.- В результате лишь немногие пришли проводить путешественников".

Скотта на судне не было. После товарищеского обеда на борту одного линкора он с Кетлин уехал в Сидней. Там газеты все еще сокрушались по поводу незначительности правительственной субсидии. "Весьма желательно", указывали они, чтобы правительство предоставило ему по крайней мере такую же сумму, как Шеклтону.

Сам он далеко еще не потерял надежду на это. Обращаясь к ожидавшим его репортерам, он сказал: "Правительство ассигновало нам 2500 фунтов, и мы надеемся, что оно удвоит эту сумму. Это столько австралийская, канадская, новозеландская и индийская экспедиция, сколько и английская".

Скотт с полной искренностью говорил о перспективах экспедиции. "Никто не может предсказать нашу судьбу. Может, мы пробьемся к полюсу, а быть может, нет. Возможно, случится авария с транспортом, с санями, случится несчастье с животными. Мы можем погибнуть. Мы можем исчезнуть. Все зависит от провидения и удачи".

Между двумя визитами он сфотографировался с женой - безупречно одетый, в соломенной шляпе, немного сдвинутой на бок, со сложенным зонтиком, в небрежной позе. Среди множества его литературных портретов того времени выделяется высказывание одного журналиста; "У него спокойные, непринужденные манеры много путешествовавшего англичанина и крепкая коренастая фигура бывалого моряка. Плечи его, на первый взгляд, не очень широки, но это впечатление обманчиво. Он обладает развитой грудной клеткой, и хотя ему уже сорок два года и перенес он больше лишений, чем средний человек, на голове у него нет ни одного седого волоса".

Участники собрания, организованного лорд-мэром Сиднея, постановили решительно настаивать на дополнительном ассигновании Скотту 2500 фунтов.

Затем, после того как местный оркестр исполнил несколько бравурных мелодий, на трибуну вышел Скотт. Он выступил с лекцией перед более чем тремя тысячами горожан, заплативших за билет до трех шиллингов. Разъясняя свой план достижения полюса, он продемонстрировал снимки моторных саней, чем привлек всеобщее внимание. "Они похожи на больших металлических сороконожек", - сообщал один из присутствующих. Выступление Скотта было встречено с "горячим энтузиазмом".

22 октября Скотт отплыл с Кетлин в Новую Зеландию. Большая толпа, собравшаяся на пристани, проводила их громкими пожеланиями счастливого пути.

Прежде чем повернуть к Литтелтону на Южном острове, чтобы встретиться там с "Терра Новой", они делали остановку в столице Новой Зеландии - Веллингтоне. Прибыв в Веллингтон, Скотт, к большому своему разочарованию, узнал, что австралийское правительство категорически отказало в дополнительной субсидии. Однако житель Сиднея Сэмюэл Хордерн, до тех пор дожидавшийся окончательного решения правительства, теперь перешел к действию. Ранее этот известный бизнесмен доверительно сообщил Скотту, что если правительство не даст денег, он сам внесет недостающие 2500 фунтов в память о своем отце. Теперь он выполнил свое обещание.

Одна сиднейская газета писала: "Следует поздравить наш штат с тем, что один из молодых его граждан продемонстрировал высокую общественную сознательность, отведя тем самым от Австралии возможные упреки в нежелании оказать практическое содействие новейшей экспедиции в Антарктику".

В Веллингтоне, куда он прибыл 27 октября, Скотта встретили с безудержным энтузиазмом и забросали вопросами. Почему он стремится достигнуть Южного полюса? Ради чести и славы империи. А как насчет Амундсена? Об этом норвежце он знает очень мало, если не считать его первоначального намерения пройти в дрейфе как можно ближе к Северному полюсу; из краткой телеграммы, полученной в Мельбурне, он впервые узнал об изменении планов Амундсена, а о дальнейших его намерениях ему ничего не известно. "Как только узнаю, где он находится, тотчас же пошлю ему телеграмму с пожеланием успеха".

Считает ли он, что Амундсен незаконно охотился на его угодьях? "Ни в коей мере. Представляется совершенно очевидным, что он намерен взяться за решение проблемы с противоположного конца света, то есть с побережья моря Уэдделла, а поступить так волен каждый. Нарушением этики может считаться только намерение какой-либо экспедиции отправиться в пункт, который уже был публично объявлен базой другой экспедиции".

Благополучная высадка на берег Уэдделла возможна, сказал он далее репортерам, но уверенным в этом быть нельзя. К тому же вполне вероятно, что зимняя база норвежца окажется дальше от полюса, чем его собственная база, а потому и переход будет более длительным. И наконец, данный район совершенно не исследован.

Что касается финансовой стороны дела, то ему все еще не хватает средств для полного осуществления планов экспедиции, особенно если, как он надеется, работа будет продолжаться и на третий год. Но он благодарен за субсидию в 1000 фунтов, уже предоставленную Новой Зеландией, - весьма значительную для страны с населением менее миллиона, - и никогда не забудет, что эти деньги поступили как раз тогда, когда экспедиция с трудом становилась на ноги.

На следующий день Скотт выступил в Веллингтоне лекцией перед аудиторией, в которой находился и поемьер-министр; весь сбор он пожертвовал местной благотворительной организации. Эрнст Шеклтон, заявил он, совершил один из самых блестящих подвигов в истории полярных исследований, проложив дорогу к полюсу. Он понял, каким лакомым кусочком может оказаться его открытие для других наций, если открытием этим не воспользуется Британия, и поэтому занялся организацией экспедиции в интересах науки и во славу империи.

На следующий день после нескольких коротких визитов вежливости, они с Кетлин отправились в Литтелтон, куда за день до них прибыла "Терра Нова"; судно добиралось сюда из Лондона пять месяцев.

Скотт добродушно встретил град вопросов, который еще раз обрушили на него репортеры, и снова поведал о своих планах, надеждах, перспективах и финансовых проблемах. "Все мы готовы работать без всякого вознаграждения, - сказал он, - но я надеюсь, что до этого не дойдет. Я считаю себя ответственным за выплату жалованья, и необходимые средства должны быть найдены".

Последовал официальный прием, устроенный городскими властями Крайстчерча. В первое же воскресенье после прибытия судна в Литтелтон "Терра Нову" заполнили толпы посетителей. Их было так много, но порою они едва умещались на палубах. Затем началась подготовка к отплытию. Сесил Мирз и Уилфред Брюс уже прибыли, с девятнадцатью белыми маньчжурскими пони и тридцатью тремя ездовыми собаками, которых поместили на острове Куэйл, в гавани Литтелтона. На пустыре поблизости от портовых сооружений были собраны каркасы хижин полярной базы, чтобы в Антарктике эта операция прошла без всяких затруднений. На верхней палубе "Терра Новы" и на баке построили конюшни, матросы добровольно потеснились ради пони. Предстояло также взять на борт трое моторных саней, бензин, керосин и уголь.

Пока шла эта работа, не иссякал поток подарков от новозеландцев. Совместными усилиями нескольких торговых фирм экспедиции было бесплатно предоставлено несколько сот тонн угля. Фермеры прислали 150 замороженных овечьих туш и девять воловьих. Поступали также мясные консервы, ящики с маслом, консервированные овощи, бекон, пиво, пудинги, сухари, шоколад, сыр и сгущенное молоко. Фабрика шерстяных тканей изготовила специальные шапки для каждого участника экспедиции. Все они получили также по фуфайке и экземпляру Библии. Поступали и денежные пожертвования - от сотни гиней до нескольких шиллингов. Управление литтелтонского порта освободило экспедицию от всех таможенных сборов. Участники ее получили право бесплатного проезда по железной дороге; кроме того. Скотту было предоставлено (также бесплатно) конторское помещение близ собора Крайстчерча.

Исследователей приглашали на различные светские приемы, на скачки и танцы, в клубы и на спектакли; несколько актеров побывали на судне.

Во время своего пребывания в Новой Зеландии Скотт и его жена почти все время жили у Джозефа Кинси - преуспевающего судового и страхового агента, который взял на себя обязанности фактора экспедиции, избавив тем самым Скотта от множества хлопот. Его прекрасная вилла в Клифтоне была последним домом, где жили вместе Кон и Кетлин Скотт. Путешественник оставил нам его описание.

"Дом стоит на краю утеса, на высоте 400 футов над уровнем моря. С него открывается вид на равнину, где стоит Крайстчерч, и на длинный северный пляж, что окаймляет ее. Внизу, перед входом в гавань, виднеется песчаный бар и извилистое устье двух маленьких рек - Эйвон и Уаймакарири. Далеко за равниной высятся горы с их вечно меняющимся обликом, а еще дальше к северу в ясную погоду можно заметить выступающие из моря необычайно красивые заснеженные вершины гор Кайкокура. Пейзаж совершенно восхитительный. Любуясь этим зрелищем из какого-нибудь укромного уголка сада, пламенеющего красными и золотистыми цветами, невольно проникаешься чувством несказанного удовлетворения всем сущим. Ночью мы спали в саду, под мирным и чистым небом; днем я отправлялся в свою контору в Крайстчерче, откуда иногда ездил на судно или на остров, после чего возвращался домой по горной дороге через холмы Порт".

Жены Эдварда Уилсона и лейтенанта Эванса также прибыли в Крайстчерч, чтобы проводить мужей. Теперь к экспедиции присоединились последние ее участники, все грузы были на борту, рассортированные управляющим делами экспедиции Джорджем Вияттом, который с самого начала занимался ими вместе с секретарем Френсисом Дрэйком. Теперь фирма "Томас Кук и Сыновья" смело объявила о своем намерении направить год спустя судно с туристами в залив Мак-Мёрдо. Несколько членов новозеландского парламента, сообщала фирма, а также ряд других заинтересованных лиц, включая многих женщин, уже выразили желание отправиться туда, и ожидается поступление заявок из других стран, а также от друзей и родных исследователей.

Увлекательная идея, но ей так и не суждено было осуществиться.

26 ноября толпы людей пришли в порт, чтобы присутствовать при отплытии "Терра Новы" в Порт-Чалмерс (Вблизи города Данидин. (Прим. ред.)), расположенный на 200 миль южнее, где предстояло завершить погрузку угля. В Литтелтон прибыли тысячи людей, они заполнили пристани и причалы, усеяли склоны холмов; пароходы и яхты с провожающими образовали целую процессию, двинувшуюся к выходу из гавани. На корме расположился оркестр дюжих трубачей, которые дули во всю мочь, в то время как на судно непрерывным потоком шли люди, чтобы в последний раз взглянуть на "Терра Нову", ее палубы, забитые грузами, трое моторных саней, собак, привязанных цепями к пиллерсам и болтам ледника и крышки главного люка.

За полчаса до отплытия, после того, как епископ Крайстчерчский отслужил на палубе непродолжительный молебен, поток посетителей был твердо направлен к трапу; они поспешно попрощались с путешественниками, и "Терра Нова" отчалила, окруженная роем катеров, моторных лодок и яхт, под оглушительные приветствия толпы, грохот ракет, выпущенных с судов, стоявших у причалов, пронзительный вой сирен и паровых свистков. На "Терра Нове" взвились три сигнальных флажка, что означало просто "Благодарю вас".

Скотт и Кетлин находились на борту судна, но еще до выхода его из гавани пересели на портовый буксир. Два дня спустя они выехали поездом из Литтелтона в Порт-Чалмерс, где и без того перегруженное судно приняло еще столько .угля, сколько могло взять. На следующий день, 29 ноября, в чудесный летний полдень "Терра Нова" распрощалась с цивилизацией. Жители Порт-Чалмерса убрали флагами город, суда, стоявшие в гавани, и в этот день они работали только до полудня. Скотт поблагодарил жителей Новой Зеландии за множество даров и предоставленную экспедиции возможность подготовить судно к отплытию с минимумом помех. Когда репортеры спросили его об Амундсене, он отказался высказать какие-либо предположения относительно передвижений норвежца,

Сопровождаемая кликами огромной толпы и еще большим количеством мелких судов, чем в Литтелтоне, "Терра Нова" снялась с якоря. Кетлин Скотт и жены Эванса и Уилсона оставались на борту до выхода судна из гавани, где пересели на портовый буксир. Расставание было мучительным. "Я смотрела в это светившееся нежностью лицо,- писала впоследствии Кетлин, - и продолжала смотреть до тех пор, пока расстояние между нами не выросло настолько, что я могла видеть это лицо лишь мысленным взором, но всю мою дальнейшую жизнь я помнила его именно таким".

Лондонские газеты, занятые процессами д-ра Криппена и Этель де Неве (Нашумевшие уголовные дела. (Прим, перев.)), а также предстоявшими всеобщими выборами, посвятили отплытию Скотта лишь самые краткие сообщения. Единственным, что еще напоминало публике о Британской антарктической экспедиции, был броский заголовок рекламы нового сорта нижнего белья, "которое носят на полюсе": "УЕХАЛО СО СКОТТОМ". Через два дня после того, как Скотт отплыл из Лондона, из Иокогаммы поступило известие: японская экспедиция во главе с лейтенантом Ширазе отплыла на шхуне к Земле Короля Эдуарда VII, намереваясь отправиться оттуда на санях к полюсу. Специалисты считали, что эта плохо экипированная экспедиция обречена на провал.

В конце декабря Эрнст Шеклтон, предоставивший осуществлять задуманную им вместе с Моусоном экспедицию одному австралийцу, обнародовал новый план, состоявший в том, чтобы совершить на двух судах "плавание вокруг Антарктиды". На рождество стала популярной игра с двумя магнитами в форме карандашей, передвигавшими миниатюрные сани по усеянным препятствиями путям к центру рельефной карты снежной гористой пустыни и обратно. Она называлась "К полюсу с Шеклтоном".

Еще одно судно

Не прошло и трех суток со времени выхода "Терра Новы" из Порт-Чалмерса, как оно попало в беду. Налетел шквал, через перегруженное судно, глубоко сидевшее в воде, перекатывались огромные волны, мешки с углем, сложенные на палубе, срывало с места и бросало на ящики с бензином и фуражом; они рвали найтовы и сдвигали с места ящики, действуя как тараны, так что те оказывались на плаву. Над судном нависла опасность. Несколько часов все находившиеся на борту, несмотря на сильную качку, старались закрепить найтовы и восстановить порядок, причем временами волны накрывали их с головой.

В конце концов не осталось ничего другого, кроме как сбросить за борт злополучные мешки с углем. Так были принесены в жертву десять драгоценных тонн топлива. Всю ночь ветер и волнение продолжали усиливаться, судно зарывалось все больше и больше, к ужасу собак и пони. Эванс убавил паруса, застопорил машины, и судно легло в дрейф. Однако худшее было еще впереди; из машинного отделения сообщили, что насосы засорились и вода поднялась выше колосниковой решетки. Вахтенные матросы были поставлены к ручному насосу, но вскоре засорился и он. Команда принялась вычерпывать воду ведрами. Разделившись на смены, офицеры и матросы работали весь день и всю ночь, передавая ведра с водой из машинного отделения по цепочке и распевая рабочие песни моряков.

"Это было незабываемое зрелище, - писал Эванс - Все промокли до нитки и притом выпачкались в угольной пыли и бензине, некоторые трудились в машинном отделении по пояс в воде; несколько человек, ухватившись за поручни трапа, продолжали передавать ведра долго после того, как их мышцы перестали действовать нормально, поддерживаемые лишь твердостью духа".

Хотя ручной насос засорился, его не остановили и он продолжал понемногу откачивать воду, а тем временем стали прорезать отверстие в переборке машинного отделения, чтобы добраться до шахты насоса. Как только это было сделано, Эванс перебрался через уголь, протиснулся к шахте насоса и, спустившись в нее, целых два часа проработал там по шею в грязной воде, ликвидируя пробку, образованную смесью угольной пыли и бензина, которая забила патрубок, Когда насос наконец заработал снова, уровень воды в машинном отделении начал понижаться, в топках развели огонь и на "Терра Нове" снова были подняты пары. Ветер, к счастью, ослаб, и судно взяло курс точно на юг.

Затем начали считать потери. Шквалом сорвало и унесло прочь большой кусок фальшборта, два пони сдохли, одну собаку смыло за борт; кроме угля, выброшенного за борт, экспедиция потеряла шестьдесят пять галлонов бензина и ящик спирта для нужд биологов. Однако Скотт считал, что учитывая все происшедшее, потери сравнительно невелики - гораздо меньше, чем он ожидал.

Когда "Терра Нова" глубоко зарывалась на юго-западной зыби, Скотт сильно тревожился за пони. "Так много зависит от погоды. В декабре в море Росса она всегда бывает отличной, и, судя по метеорологической обстановке, она будет хорошей и сейчас. Впрочем, мы должны быть готовы ко всему, и потому я очень беспокоюсь за этих наших животных". Днем позже он записал: "Еще день хода - и мы окажемся вне пределов досягаемости западных ветров". Но два дня спустя судно снова стало зарываться под действием свежего встречного ветра, и приходилось беспокоиться не только за пони: это означало также повышенный расход угля.

9 декабря - значительно раньше, чем он предполагал, и за сутки до того, как судно пересекло южный полярный круг, - "Терра Нова" встретила первый морской лед. Скотта несколько утешило то, что льды погасили волнение и пони стали чувствовать себя получше, однако на протяжении следующих двадцати суток, вплоть до 30 декабря, судну пришлось вести изматывающую борьбу с полосой льдов шириной 400 миль. Щеклтон пробился через льды в открытое море Росса менее чем за двадцать четыре часа. Во время плавания на "Дисковери" Скотт достиг того же за четыре дня. "Терра Нова" же с малым успехом билась со льдом целых три недели, съедая драгоценный уголь, к тому же за это время сильно уменьшился и запас провианта. Скотт часто делал остановки в ожидании появления разводий, которые давали возможность "Терра Нова" снова продвинуться вперед, гасил топки, экономя топливо, и убирал паруса.

Эта задержка явилась большим разочарованием. Скотт спускался на юг вдоль 178° з. д., так как все говорило за то, что это наилучший маршрут, а в результате судно оказалось в самых тяжелых условиях, в какие приходилось попадать в этих водах какому-либо судну. На рождество Скотт записал в свой дневник: "Мы в плену. Мы практически не продвигаемся под парусами и мало чего достигли бы под парами, и с каждым шагом вперед возможность дальнейшего продвижения кажется все меньшей".

Ничто, однако, не должно было испортить рождественские праздники. На обед были поданы пингвинья грудка, ростбиф, пудинг с изюмом, сладкие пирожки, спаржа и шампанское. Пообедав, офицеры еще пять часов сидели за праздничным столом в кают-компании, распевая веселые песни. Однако на следующий день Скотт писал: "Приходится, кажется, оставить всякую надежду на то, что этот восточный ветер взломает льды. Нас окружают огромные пространства сплоченного льда. Иногда среди ледяных полей появляются разводья и мы ползем, как черепаха, от одного к другому, делая при этом длительные остановки".

Таких остановок было пять, причем дважды судно оставалось на месте в течение пяти дней. Все стараюсь заниматься делом. Трюгве Гран учил путешественников ходить на лыжах по покрытому снегом льду, Мирз натаскивал ездовых собак, Уилсон работал кистью, а Понтинг - фотоаппаратом; те же, кто не имел отношения к научным исследованиям, находили себе другие занятия. Таким образом, скука оставалась за бортом судна, хотя терпение людей истощалось.

28 декабря "Терра Нова" оказалась среди более мелких и тонких льдин, и Скотт, решив, что, должно быть, они приближаются к кромке льда, отдал приказ подать пары. Два дня спустя он с большим удовлетворением мог записать в дневнике: "Мы наконец вышли из сплошных льдов. Можно свободно вздохнуть, и есть надежда, что удастся выполнить основную часть нашей программы, но уголь придется расходовать с величайшей осторожностью". Они вошли во льды, имея 342 тонны угля, а когда вышли из них, осталось всего 281, то есть сожгли 61 тонну. И даже радость, кoтopyю они ощутили, когда льды остались позади, была омрачена в тот же день: погода снова испортилась, с юг пришел шторм. "Мы ползем со скоростью не боле двух узлов. Начинаю сомневаться в том, что фортуна когда-либо улыбнется нам. При каждом удобном случае она обращается против нас. Пони, конечно страдают от короткой резкой качки - для них это проклятие, да и для нас она несносна".

Но он был доволен судном. Скотт считал, что ни одно другое - даже "Дисковери" - не могло бы вести себя лучше. "В результате я сильно привязался к "Терра Нове". Когда она с силой наскакивала на льдины, круша или раздвигая одни, увертываясь от других, она казалась неким живым существом, ведущим великую борьбу. Если бы только машины его были более экономичны, судно было бы подходящим во всех отношениях".

В канун Нового года тучи разошлись, и перед путешественниками предстала гора Сабин (в 110 милях к западу от побережья Земли Виктории). Первый день 1911 года принес улучшение погоды; менее чем за три дня "Терра Нова" прошла остров Коулмен и достигла мыса Крозир, где начинался шельфовый ледник Росса.

Во время перехода из Новой Зеландии на судне шла оживленная дискуссия по вопросу о том, следует ли избрать местом зимовки мыс Крозир на восточной оконечности острова вулканов. Это дало бы ряд преимуществ: более раннее отправление в санный поход, сравнительную легкость исследования близлежащей горы Террор, изучение на месте императорских пингвинов, возможность достигнуть полюса, взяв курс прямо на юг, через шельфовый лед. Но здесь Скотта ждало новое разочарование. Ибо когда он направился к берег) на китобойной шлюпке в сопровождении Уилсона, Эванса и других, сильный прибой не дал им высадиться, "Так жаль, что пришлось отказаться от такого места зимовки!" - записал он, удаляясь от шеста с "почтовый ящиком" экспедиции на "Дисковери", который стоял столь же прямо, как восемь лет назад, когда его установили в колонии пингвинов.

Судно повернуло назад к мысу Бэрд, западной оконечности острова Росса, и, обогнув его, вошло в залив Мак-Мёрдо. Ветераны экспедиции на "Дисковери" увидели столь знакомые приметы местности - гору Дисковери, западные горы. "Было приятно свидеться с ними вновь, и, пожалуй, они выглядели еще лучше с этой стороны острова. Глядя на этот, такой знакомый пейзаж, мы чувствовали себя так, словно вернулись домой".

Скотт хотел найти для зимовки такое место, которое не откололось бы слишком быстро от шельфового ледника, и в конечном счете, посоветовавшись с Уилсоном и Эвансом, он остановил свой выбор на мысе, который в дни экспедиции на "Дисковери" именовали мысом Скуэр (Поморник (англ.). (Прим. перев.)), поскольку это было излюбленное место гнездования поморников. Он был расположен на западном побережье острова Росса, в месте его, удобном для высадки, примерно в 15 милях к северу от прежней базы "Дисковери" на мысе Хат, куда "Терра Нову" не пустили льды. Между мысами Скуэр и Хат находились две глубокие бухты, разделенные полосой льда (получившей название "Ледниковый язык"), которая далеко вдавалась в залив Мак-Мёрдо. Через эти замерзшие бухты можно было добраться до старой хижины.

Судно поставили на ледяной якорь у кромки полосы льда шириной в полторы мили, тянувшейся до мыса Скуэр, и Скотт с Уилсоном и Эвансом отправились по льду осмотреть этот мысок. Скотт переименовал его в мыс Эванс (в честь своего первого помощника), Тотчас же началась переброска грузов на берег. Происходило это 4 января 1911 года.

Быстро распаковав двое моторных саней, путешественники принялись перевозить на них самые тяжелые грузы; часть груза доставлялась на собаках. Семнадцать уцелевших пони с удовольствием почувствовали вконец под ногами твердую почву.

"Бедные животные, какое наслаждение, должно быть, доставила им первая прогулка по снегу, как рады они были, что могут почесаться вдоволь! Все они, очевидно, страдали от раздражения кожи. Нетрудно представить себе, как они мучились все эти недели, когда им было не дотянуться до места, которое чесалось. Я заметил, что теперь, когда они находятся вместе, пони оказывают друг другу эту услугу и самым дружеским и любезным образом грызут бока один у другого".

Следующие несколько дней моторные сани, собаки, пони и люди тяжело трудились, доставляя грузы на берег, в то время как часть команды собирала главную хижину. Скотт также правил пони и погонял собачьи упряжки. Что касается моторных саней, то, если не считать кое-каких затруднений, они работали исправно "И все же я опасаюсь, что они не выдержат нагрузки) на которую мы рассчитывали. Однако они еще пригодятся нам. Сани весьма оживляют пейзаж, когда с гуденьем движутся по льдине. Они работают без глушителей и своим тарахтеньем удивительно напоминают молотилки".

После четырех дней разгрузочных работ произошло несчастье. Когда третьи сани, те, что были новейшей конструкции, сняли с борта и они двинулись по морскому льду, то возле самого судна они попали на участок слабого льда и тотчас же ушли на глубину ста сажен. Скотт отнесся к этой потере философски, довольный уже тем, что никто не пострадал, но записал в свой дневник; "Очень тяжело думать о том, что один из двух лучших моторов, стоивших нам таких трудов и забот, теперь лежит на дне морском".

Судно передвинулось туда, где лед был потолще и перевозка грузов на берег возобновилась. К 12 января все грузы были сняты с судна, и Скотт смог записать: "Итак, мы полностью высадились через восемь дней после прибытия сюда - очень хороший результат" За это время, кроме утраты саней, экспедиция понесла только одну потерю - сдохла собака.

В воскресенье 15 января все собрались на пляже мыса Эванс и Скотт отслужил молебен. Затем он и Мирз отправились на мыс Хат на санях, запряженных собаками. Достигнув старой хижины экспедиции на "Дисковери", они, к своему огорчению, нашли ее полной снега. Шеклтон, также побывавший в этом месте не смог открыть дверь, намертво захлопнутую ветром и влез в дом через окно. Некоторое время хижина служила убежищем ему и его спутникам. Однако, покидая ее, они не позаботились о том, чтобы как следует закрепить окно, и в результате хижина оказалась забита твердым как лед снегом, так что Скотт и Мирз не смогли ею воспользоваться.

"Для нас было большим ударом увидеть старую хижину в таком запущенном состоянии. Мне так хотелось найти все старые постройки и ориентиры такими, какими я их оставил. Ужасно тяжело было провести ночь под открытым небом, думая о том, что весь прежний комфорт, все удобства уничтожены. Я лег спать в самом удрученном состоянии. Казалось бы, чувства, приличествующие цивилизованному человеку, должны подсказывать людям, оказывающимся в подобных местах, что им надлежит по мере возможности заботиться об удобствах тех, кто последует за ними. Сознание, что наши прямые предшественники пренебрегли столь несложной обязанностью, страшно угнетало меня".

На следующий день они осмотрели окрестности мыса Хат. "Мы увидели трубки старого термометра Феррара, выступающие над поверхностью снежного склона, как будто они были поставлены туда только вчера. То же можно сказать и о кресте Винса - краски совсем свежие, надпись сохранилась на удивление хорошо. Только флагшток повалился (подпорки снесло ветром), но его можно поставить на место в пять минут".

17 января, на следующий день после возвращения путешественников на мыс Эванс, новая хижина была готова к заселению. В этом строении площадью 50х25 футов разместились все участники экспедиции, которым предстояло жить на берегу: шестнадцать офицеров и ученых и девять матросов; стенка из ящиков с провиантом делила помещение на две части - для офицеров и для матросов. Хижина стояла на длинной косе, сложенной черным вулканическим песком, ибо мыс Эванс был одним из многих отрогов горы Эребус и находился поблизости от нее, так что покрытая снегом дымящаяся вершина вулкана высилась над ним. Строение превзошло все ожидания Скотта. Не прошло и двух суток после переезда, а он уже записал в свой дневник: "Хинина становится самым комфортабельным жилищем, которое только можно представить. Мы сделали свой дом по-настоящему привлекательным, в стенах его царят мир, спокойствие и уют".

Однако, прежде чем все встало на свои места, участникам экспедиции пришлось пережить несколько тревожных минут, когда "Терра Нова", стоявшая в заливе на чистой воде, наскочила на скалу, разворачиваясь, чтобы завести на припай ледяные якоря.

"Сердце упало у меня, когда я взглянул на нее... Первое, о чем я подумал, - это то, что судно не сможет вернуться в Новую Зеландию и шестьдесят человек останутся здесь в ожидании помощи; воображение мое с утомительным упорством рисовало эту картину, и единственным утешением была мысль о том, что исследование южных областей должно быть продолжено несмотря ни на что..."

Скотт с тревогой следил с берега за тем, как матросы, оставшиеся на судне, поспешно переносили с одного места на другое целые тонны груза, а затем перебегали от борта к борту, чтобы раскачать судно и сдвинуть его с грунта. Наконец, благодаря машинам, все время дававшим полный ход назад, судно сошло с места. "Все по-. чувствовали несказанное облегчение".

25 января участники экспедиции, оставшиеся на судне, простились с теми, кому предстояло работать на берегу. "Терра Нова", пройдя шесть миль на юг, достигла Ледникового языка, где кончалась открытая вода, и выгрузила на лед сани для партии, которая должна была направиться в глубь материка и оборудовать склад. Пони перевели туда по сплошному льду, покрывавшему бухту. Партия, которой предстояло заложить склад, разбила свой первый лагерь в шести милях к югу от Ледникового языка, близ мыса Хат, а затем вернулась на судно, чтобы попрощаться с товарищами, прежде чем "Терра Нова" пойдет на восток, вдоль кромки шельфового ледника Росса, к Земле Короля Эдуарда VII, чтобы высадить там небольшую группу во главе с лейтенантом Виктором Кемпбеллом. Те, кто оставался, написали прощальные письма, причем некоторые из исследователей, и в том числе, конечно, Скотт, проявили предусмотрительность и написали также женам и родственникам других.

Скотт поблагодарил всех, кто находился на борту судна, которое ему больше не довелось увидеть.

"Мне было немного грустно прощаться со всеми этими хорошими парнями, с Кемпбеллом и его людьми. От души желаю им всем успеха во всех предприятиях, ибо их бескорыстие и редкое душевное благородство заслуживают достойной награды. Да благословит их бог!"

Группа Кемпбелла состояла из врача Левика, бывшего также зоологом, геолога Реймонда Пристли и трех матросов. При выходе из залива "Терра Нова" высадила на берег еще четырех человек - геологов Гриффита Тейлора и Дебенема, физика Райта и унтер-офицера Эдгара Эванса, - которым предстояло исследовать западные горы.

Партия из двенадцати человек во главе со Скоттом намеревалась заложить большой продовольственный склад на шельфовом леднике Росса - в самой южной точке, которой ей удастся достигнуть до наступления зимы. Вместе со Скоттом отправились лейтенант Эванс, Уилсон, Бауэре, врач Аткинсон, Отс, Черри-Гаррард, Гран, Мирз и трое матросов. Они взяли с собой двадцать шесть собак, впряженных в двое саней, а также восемь саней с конными упряжками, выбрав животных послабее, а более перспективных оставив на базе вплоть до выступления в поход к полюсу.

За десять дней Скотт прошел в юго-восточном направлении по шельфовому леднику Росса до пункта, названного лагерем Корнер (Угловым лагерем). От этого пункта, лежавшего почти точно к югу от мыса Крозир, можно было взять курс прямо на ледник Бирдмор, до которого оставалось пройти по шельфовому леднику несколько сот миль. Во время этой первой вылазки к лагерю Корнер случилась неприятность; у врача Аткин-сона образовался нарыв на пятке, и он вынужден был вернуться на мыс Хат в сопровождении одного из матросов. Его пони взял Скотт.

Группа провела трое суток, пережидая сильнейшую пургу, а затем двинулась дальше на юг и близ утеса Минна, около 79-й параллели, через восемнадцать дней после выхода в путь, заложила склад, названный "Утес". К этому времени несколько пони пришли в плачевное состояние - результат пург, - и Скот решил отправить трех наиболее пострадавших животных обратно на мыс Хат в сопровождении лейтенанта Эванса и трех матросов: всеми силами нужно было сохранить как можно больше пони для работ, запланированных на будущий сезон. Сам же Скотт двинулся дальше на юг с оставшиеся пятью пони и собаками, бежавшими теперь довольно резво. "Посмотрим, насколько мы сумеем приблизься к 80-й параллели".

Группе Эванса не повезло. Один из пони ослаб уже самом начале пути назад, и люди были вынуждены положить конец его страданиям, другой же, протащившись тридцать миль, сдох сам.

Между тем Скотт упорно шел вперед, пока самочувствие животных не заставило его остановиться: два пони дошли до такого состояния, что он не решился более рисковать ими.

Итак, 16 февраля, через двадцать два дня пути под 79°29' ю. ш., примерно в 150 милях от мыса Эванс был устроен самый южный продовольственный склад. "Мы доставили туда свыше тонны груза, если считать вместе с упаковкой. Жаль, что не удалось дойти до 80-го градуса, но и без того склад окажется для нас большим подспорьем в будущем году, по крайней мере пони можно будет накормить здесь досыта". Над складом водрузили черный флаг и поставили гурий из металлических ящиков с сухарями, которые должны были действовать как отражатели. Склад "Одна тонна" можно было увидеть за много миль.

Когда обратный путь приближался к концу, температура упала до -21° и Скотт отметил: "Похоже на то, что некоторым из нас придется нелегко во время весенних походов. Нос у Отса вечно под угрозой обморожения; Мирзу доставляет сильные мучения палец на ноге, а в горах не может быть ничего хуже этого. Не знаю, выдержу ли я сам подъем на ледник: этот мороз наводит на всякие мысли. Надеюсь, что все обойдется хорошо, но нужно быть готовым ко всяким неприятностям".

Скотт, Уилсон, Мирз и Черри-Гаррард двинулись в обратный путь на двух быстрых собачьих упряжках. Бауэрсу же, Отсу и Грану были поручены пятеро усталых пони, впряженных в сани, с которых сняли часть груза. За три дня собачьи упряжки значительно продвинулись вперед, и на четвертый Скотт и Мирз, правившие одной из них, едва не погибли. Снежный мост через трещину, по которому, ничего не подозревая, бежали собаки, вдруг обрушился, и собаки, пара за парой, исчезли из виду, кроме передней, оставшейся на поверхности. Животные повисли в своей упряжи над пропастью, между санями и головной собакой. "Мы никогда не узнаем, почему сани, да и сами мы не последовали за собаками. Думаю, что несколько лишних унций груза потянули бы нас туда же". Закрепив сани над трещиной, Скотт и Мирз с помощью Уилсона и Черри-Гаррард вытащили на веревке одиннадцать из тринадцати перепуганных животных. Остальные два, выпав из упряжки очутились на другом снежном мосту, расположенном на шестьдесят пять футов ниже первого. Вопреки протестам своих спутников. Скотт настоял на том, чтоб они спустили его на веревке в пропасть; собак благополучно вытащили наверх.

Дальнейший путь обошелся без осложнений, и 22 февраля они достигли мыса Хат, в то самое время, когда врач Аткинсон привез мешок с почтой с мыса Эванс, куда зашла "Терра Нова" на пути от Земли Короля Эдуарда VII к Новой Зеландии. Едва ли какое-либо другое известие потрясло бы Скотта сильнее, чем то, что он получил.

"Все происшедшее сегодня бледнеет перед ошеломляющим содержанием мешка, который вручил мне Аткинсон: в нем письмо Кемпбелла, где он сообщает о действиях своей группы и о том, что Амундсен обосновался в бухте Уэйл (Китовой бухте).

Теперь мне ясно одно: правильнее и мудрее всего поступать и впредь так, как будто ничего не произошло. Идти вперед и постараться сделать все, что в наших силах, ради чести родины - без страха или паники.

План Амундсена, без сомнения, представляет серьезную угрозу нашему. Его база ближе к полюсу на 60 миль - я никогда бы не подумал, что можно благополучно доставить на лед столько собак. Его план использования их представляется мне отличным. Но важнее всего то, что он может выступить в поход в начале сезона, а с нашими пони это невозможно".

Руал Амундсен никогда не собирался идти в район моря Уэдделла, как понял Скотт из короткого послания, полученного им в Мельбурне. Норвежец взял курс на юг из Буэнос-Айреса, с легкостью нашел проход через пояс льда ("приятная четырехдневная прогулка"), и 14 января 1911 года, через десять дней после прибытия Скотта в залив Мак-Мёрдо, его судно "Фрам" бросило якорь в Китовой бухте, глубоко вдающейся в шельфовый ледник Росса, близ Земли Короля Эдуарда VII.

Амундсен тайно готовился к этому шагу задолго до отплытия из Норвегии, что было вызвано внезапным успехом Пири, достигшего Северного полюса в апреле 1909 года. Эта победа американца явилась тяжелым ударом для Амундсена: его ранее обнародованный план дрейфа через Северный полюс с полярными течениями теперь потерял свою притягательность. Некоторые из наиболее состоятельных покровителей отказали Амундсену в поддержке, заявив, что не видят более проку в намеченном предприятии. Он понял, что продолжать сбор средств - дело безнадежное: сохранить бы то, что уже есть.

"Если я хотел поддержать свой престиж исследователя, - писал впоследствии Амундсен, - мне необходимо было быстро добиться какого-то сенсационного успеха. Я решился на трюк, объявив, что по-прежнему считаю научное значение подобного путешествия заслуживающим тех усилий, которые нужно на него затратить".

Таким образом, делая вид, что продолжает подготовку к путешествию на Север, он втайне разрабатывал планы экспедиции на юг. "Чтобы вновь возбудить интерес к моему предприятию, мне не оставалось ничего другого, как сделать попытку решить последнюю из великих проблем - достижение Южного полюса".

Он полагал, что "не связан какими-либо нерушимыми обязательствами перед другими антарктическими экспедициями, которые планировались в то время. Я знал, что успею уведомить капитана Скотта об изменении моих намерений еще до того, как он покинет цивилизованный мир, а произойдет ли это несколькими месяцами раньше или позже - не могло иметь особого значения. План и снаряжение Скотта настолько отличались от моих, что я рассматривал посланную позднее телеграмму о нашем выходе в Антарктику скорее как акт вежливости, нежели как сообщение, могущее заставить его хоть как-то изменить свою программу. Британская экспедиция предназначалась исключительно для научных исследований. Для нее достижение полюса было побочным делом, в моем же расширенном плане ему отводилась главная роль".

Когда в августе 1910 года, через два месяца пост "Терра Новы", Амундсен "тихо и незаметно" отплыл к Норвегии, то все еще утверждал, что отправляется ж Север; он посвятил в свои планы лишь троих из восемнадцати участников экспедиции, поставив в известность остальных, только когда судно достигло Мадейры. С Мадейры он послал письма тем норвежцам, которых считал нужным уведомить о перемене в своих планах и направил телеграмму Скотту, которая по его указанию была передана только после того, как норвежское судно вышло в море. В письме, адресованном Нансену, Амундсен объяснил, что триумф Пири сорвал финансирование его собственной экспедиции и ему пришлось изменить ее назначение, чтобы поразить воображение публики. "Я часто желал, - писал он, - чтобы Скотт знал о моем намерении и не получилось так, словно я хотел тайком пробиться на Юг, стремясь опередить его; однако я считал слишком рискованным обнародовать свой план в какой бы то ни было форме, опасаясь, что мне помешают осуществить его".

Итак, норвежец, пройдя 16000 миль, прибыл в Китовую бухту (это название дал ей Шеклтон, Скотту же она была известна уже за несколько лет до того под наименованием бухты Балун), отстоявшую от места зимовки Скотта на 400 миль. Амундсен выбрал эту бухту по той причине, что она неизменно фигурировала в отчетах обо всех экспедициях в Антарктику - от Росса до Шеклтона, - а потому, как он полагал, соприкасается с сушей и, следовательно, в этой бухте лед не должен откалываться от шельфового ледника, как в других его частях. Кроме того, приведя сюда свое судно, он оказался на целый градус дальше к югу, чем Скотт в заливе Мак-Мёрдо.

Норвежцы выгрузили на лед свое снаряжение и 116 собак, собрали хижину милях в трех от кромки ледника, и в полночь 3 февраля, когда в бухте вдруг появилась "Терра Нова", они уже прочно обосновались там.

Группе Виктора Кемпбелла не удалось высадиться на Землю Короля Эдуарда VII: сплошной лед помешал "Терра Нове" подойти к берегу. Пришлось повернуть назад, к великому разочарованию путешественников, и Кемпбелл решил подыскать место для зимовки на самом леднике Росса. Но вот однажды, обогнув один мыс, они с удивлением увидели другое судно, стоявшее на якоре у края ледяной стены. Это был "Фрам".

Англичане узнали от норвежцев, что Амундсен намерен в скором времени совершать рывок к полюсу с собаками и опытными лыжниками. Ясно было, что серьезной научной работы в пути вестись не будет. Нетрудно представить себе, с какими чувствами восприняли британцы эти вести, тем не менее встреча с Амундсеном прошла в обстановке безупречной учтивости. Командовавший "Терра Новой" лейтенант Пеннел был приглашен в хижину Амундсена вместе с Кемпбеллом и врачом Левиком; позднее Амундсен и двое его спутников позавтракали на борту британского судна. Амундсен предложил Кемпбеллу остаться в Китовой бухте и воспользоваться половиной его собак. Британец вежливо отказался, не видя никакого смысла в устройстве своей базы рядом с норвежской. Он принял другое решение: остаться на борту "Терра Новы", возвращавшейся на родину, с тем чтобы попытаться высадиться за мысом Адэр.

Амундсен отметил: "Гости были исключительно любезны и предложили доставить нашу почту в Новую Зеландию".

"Терра Нова" двинулась в обратный путь и сделала остановку у мыса Эванс, чтобы сообщить печальную новость и выгрузить двух пони, предоставленных Кемпбеллу: он считал бесполезным брать их с собою в гористый район мыса Адэр. К тому же в соревновании с Амундсеном и его собаками Скотту должны были понадобиться все животные, какие оставались.

Сам Скотт получил известия, доставленные "Терра Новой", лишь 22 февраля - через много дней после того, как судно взяло курс на север.

Эванс вспоминал потом; "Несмотря на все попытки сохранить бодрость, мы провели очень тревожную ночь. Нам, очевидно, не оставалось ничего другого, как пренебречь наукой и отправиться к полюсу, как только закончится зима и начнется санный сезон. Вопрос теперь стоял так: кто победит - собаки или пони? Ибо мы знали, что большую часть наших грузов придется по необходимости везти на пони, и никто не рассчитывал, что их удастся заменить моторными санями. Но никакие споры по этому поводу не могли вытеснить Амундсена и его собак из Антарктиды, а потому нам оставалось только сделать хорошую мину при плохой игре.

Капитан Скотт встретил дурные вести очень мужественно, спокойнее, чем любой из нас, ибо успел уже проделать здесь большую работу. Именно он был инициатором использования в Антарктике саней и первый применил их, именно он проложил путь для других, и все мы очень сочувствовали ему: такие вести, такая угроза не могли не омрачить предстоящую зиму".

Приз

До наступления антарктической зимы оставалось уже недолго, и Скотт продолжал перевозить на санях продовольствие с мыса Хат в лагерь Корнер, однако, как писал Эванс, "если когда-нибудь беда шла по пятам человека, то этим человеком был наш руководитель". Ибо на обратном пути от склада "Одна тонна" погибло еще несколько пони.

Один из пяти пони, возвращавшихся с замыкающей группой, сдох в последнем лагере на леднике. Вконец истощенное животное умерло ночью, все попытки вдохнуть в него жизнь оказались тщетны. Это был тот самый пони, которого подарило экспедиции Подготовительное училище им. Форстера.

Из оставшихся четырех животных трое погибли во время перехода через морской лед от кромки ледника к мысу Хат. Несчастье произошло ночью; лед внезапно разошелся, и в море появилось множество косаток. Один пони бесследно исчез еще до того, как исследователи, проснувшись, обнаружили, что место, где они расположились лагерем, откололось и превратилось в ледяное поле; двое других упали в море, когда их пытались спасти, и их пришлось застрелить, чтобы они не были разорваны в клочья косатками. К счастью удалось сохранить все сани.

Из восьми пони, участвовавших в походе с целью закладки южного склада, уцелело только два. "События последних 48 часов могут погубить экспедицию, - писал Скотт. - Остается утешаться лишь тем, что каким-то чудом нам удалось избежать человеческих жертв".

Неожиданная подвижка морского льда, охватившая все побережье от мыса Хат до мыса Эванс, означала длительный вынужденный перерыв в устройстве южного склада. По суше путь на мыс Эванс вел через самую неудобную для передвижения часть горы Эребус: склон горы, поднимавшейся из моря, был испещрен трещинами. Оставалось только ждать, пока море не покроется снова сплошным льдом.

Таким образом, весь март и чисть апреля группа, занимавшаяся устройством склада, с ее собачьими упряжками и двумя уцелевшими пони, была отрезана от базы. Старую хижину экспедиции на "Дисковери" снова сделали пригодной для жилья: внутри нее построили другую, из ящиков, а из пустой канистры для керосина и огнеупорных кирпичей соорудили печь-времянку, подключив ее к старой печной трубе. С каждым днем хижина становилась все уютнее. Никто не сидел сложа руки. 14 марта к находившимся в хижине присоединились четыре человека, составлявших геологическую группу. Начав обследование побережья с западной стороны залива Мак-Мёрдо, они достигли ледника Кеттлица, расположенного к югу, затем снова повернули на север и, следуя вдоль края шельфового ледника Мак-Мёрдо, достигли мыса Хат. В ходе своего путешествия они искали золото но нашли только магнитный железняк.

Теперь в хижине собралось шестнадцать человек, но благодаря охоте на тюленей еды хватало на всех. Половина из них, разделившись на две группы, занялась перевозкой на санях дополнительного запаса продовольствия в лагерь Корнер, остальные же были поглощены повседневными делами. Короче, никто не сидел без дела, и все же Скотт писал: "Я само нетерпение, ожидание тяготит меня. Но нетерпение охватило бы меня и в главной хижине. Бесплодное занятие - сидеть здесь и размышлять над катастрофой, постигшей наш транспорт. Поход придется организовать совершенно иначе, чем я предполагал. До полюса, увы, путь неблизкий!"

Сильные ветры и падение температуры возвестили приближение долгой полярной ночи. Скверная погода плохо действовала на собак, и Скотт приказал прекратить санные перевозки. "Я начинаю терять всякую веру в собак, - писал он. - Боюсь, что они никогда не смогут продвигаться с нужной нам скоростью". Одна из собак, которую он вытащил из пропасти, теперь сдохла.

Морской лед наконец установился, и 11 апреля ом предпринял 15-мильный переход к мысу Эванс, в сопровождении Эванса и еще семи человек, назначив старшим группы, оставшейся с животными на мысе Хат, Уилсона. Группа Скотта перетащила свои сани через ледниковый язык, попав при этом в сильнейшую пургу, и тринадцатого достигла мыса Эванс. Все девять полярников, находившихся в хижине, высыпали навстречу и помогли им дотащить сани. Те, кто занимался оборудованием склада, отсутствовали восемнадцать дней. Вернулись они почерневшими и в лохмотьях.

Главной новостью на мысе Эванс была гибель еще одного пони, а также собаки. Теперь на базе оставалось только восемь пони, и Скотт, внимательно оглядев их при выводке, признался: "Трудно выразить чувства, охватившие меня при виде уцелевших животных".

Через четыре дня он двинулся обратно на мыс Хат во главе двух санных партий, которые везли провиант для тех, кто находился в хижине экспедиции на "Дисковери", 22 апреля вновь вернулся на мыс Эванс. На этот раз Скотт оставил за главного на мысе Хат Мирза.

Поего началом находились Дмитрий, ходивший за собаками, два матроса, присматривавшие за пони, и еще три участника экспедиции. Они должны были возвратиться на мыс Эванс, только уверившись в абсолютной безопасности перехода по льду вместе с пони.

Следующий день после возвращения Скотта на мыс Эванс был последним, когда показалось солнце. Санный сезон закончился, и Скотт принялся приводить в порядок свои бумаги, готовясь к зимним занятиям.

Зимой он организовал ряд лекций, с которыми участники экспедиции выступили перед товарищами, и одной из первых была его собственная лекция, излагавшая план достижения полюса. Он твердо заявил, что поход пройдет успешно, если перевозка грузов будет возложена на пони и людей. "Это мое мнение разделяет, как мне кажется, весь состав экспедиции, - отметил Скотт. - Решительно все не доверяют собакам, когда дело идет о восхождении на ледники и горные вершины. Я просил всех обдумать эту проблему, свободно обсуждать ее и вносить свои предложения. Путь нам предстоит нелегкий, и чем больше я размышляю над этим, тем очевиднее это становится".

Скотт заявил товарищам, что выступить в поход на юг можно будет не раньше начала ноября, иначе пони погибнут. Группа, отправляющаяся к полюсу, вернется самое раннее в конце марта, а потому не застанет "Терра Нову" и будет вынуждена остаться еще на год.

Скотт не переставал беспокоиться о Мирзе и других, и когда, 13 мая, они вернулись с мыса Хат, он записал в свой Дневник; "Удивительно приятно сознавать, что люди и пони вернулись, а еще приятнее видеть, что все десять лошадок хорошо устроены на зиму. Все, видимо, зависит от этих животных". Это мнение получило печальное подтверждение, когда четыре дня спустя сдохла еще одна собака - третья, погибшая здесь, на зимней базе, без видимой причины. "Мы больше не полагаемся на собачьи упряжки; горько думать о том необоснованном доверии, которое я питал к нашему транспорту, - писал он. - Что ж, за ошибки следует платить".

Жизнь на зимовке у мыса Эванс теперь вошла в свою колею. Каждый занимался делом. В программу развлечений входили регулярные футбольные матчи на льду - единственная игра на вольном воздухе, возможная в условиях полярной ночи, - три раза в неделю читались лекции, завоевавшие большую популярность.

Уилсон, выступивший первым, рассказал о птицах Антарктики. Скотт после своей первой лекции прочел другую - о шельфовом леднике Росса, который продолжал занимать его сильнее, чем все другие физические особенности Антарктики. Остальные лекции продемонстрировали разнообразие талантов, представленных в экспедиции. Так, опытный исследователь Арктики Джордж Симпсон посвятил свое выступление метеорологии, Гриффит Тейлор и Дебенем, австралийские геологи, рассказали о вулканах и леднике Бирдмор, открытом Шеклтоном, молодой канадский физик Чарлз Райт - о гляциологических исследованиях, врач Аткинсон - о паразитологии и цинге, а гидробиолог Эдвард Нелсон - о собственных открытиях. Бернард Дэй с энтузиазмом говорил о моторных санях, "птичка" Бауэрс - о рационе участников санных походов, а "солдат" Отс - о том, как править лошадьми. Двое бывалых путешественников - Мирз и Понтинг - поделились своим богатым опытом: Мирз поведал о приключениях в дебрях Центральной Азии, а Понтинг, сопроводив свое выступление фотографиями, перенес аудиторию в Бирму, Японию и Индию.

После лекции Уилсона об искусстве рисования Скотт написал о человеке, плечом к плечу с которым ему предстояло снова отправиться на юг: "Лектор выступал обычной для него скромностью, но, помимо его желания доклад явился актом самовыражения и отразил его замечательную основательность. Он стоит очень высоко и лестнице человеческого рода - так высоко, что я и сам не подозревал об этом до событий последних месяцев

Никто из участников экспедиции не пользуется таким всеобщим уважением; лишь сегодня вечером я понял, с каким терпением и постоянством помогает о другим рисовальщикам, сколько времени и внимания уделяет он им. И таков Уилсон во всем. Без его участи не проходит подготовка ни к одной лекции, мы прибегаем к его консультациям всякий раз, когда пытаемо решить ту или иную теоретическую или практическую проблему нашего полярного мира".

В конце мая Скотт и Уилсон направились во главе группы из шести человек на мыс Ройдс, в десяти милях к северу, решив посетить главную хижину Шеклтона. Они обнаружили там муку, сливочное масло, керосин и другие продукты, которые в случае необходимости могли послужить небольшим резервом. Порадовала Скотта и другая находка - пять сборников церковных гимнов, которые они захватили с собой. Он порядком расстраивался из-за того, что на мысе Эванс осталось только семь таких сборников - остальные по ошибке увезли на "Терра Нове", теперь же экспедиция располагала дюжиной экземпляров и это должно было улучшить воскресную службу.

В воскресенье утром участники экспедиции устраивали баню в главной хижине, после чего брились и надевали чистое белье. "Этот ритуал, а также воскресный молебен знаменуют окончание каждой недели".

Офицерская половина хижины была разгорожена на маленькие каморки, здесь же находилась фотолаборатория и помещение для проявления снимков. В центре хижины стояли обеденный стол и печь. Скотт работал над документацией и писал свой дневник за столиком, стоявшим возле его походной койки. Там же, в его уголке, были полки с книгами, полярная одежда и снаряжение, все это аккуратно сложено. На стене он развесил фотографии жены и сына. Скотт непрерывно курил, и под рукой у него всегда было несколько трубок, табак и сигары.

Дневниковые записи были очень подробными, ибо он готовил книгу о своем путешествии; он надеялся, что она принесет экспедиции солидный доход и поможет расплатиться с долгами. По этой причине на многих страницах его дневников встречаются заметки, которые он намеревался обработать в дальнейшем, многочисленные зарисовки, сделанные по непосредственным впечатлениям. "Маленькая зеленая палатка и великий белый путь. Топот лошадиных копыт и скрип полозьев саней... Ледяная корка, которая с треском ломается и опускается под ногами, пугая людей и животных".

Скотт часто обращался к книге Эрнста Шеклтона и дневнику одного из участников его экспедиции. Но для отдыха он читал Броунинга, Голсуорси и Барри; произведение последнего "Маленький священник" было его любимой книгой. Самым большим удовольствием для него было выкурить трубку и почитать, сыграть партию в шахматы. И, как и некоторые другие участники экспедиции, он любил зимние прогулки, когда мог хоть немного побыть один, вне перенаселенной хижины.

Одеялом ему служила старая форменная шинель, аккуратно свернутая днем. Она была сшита двадцать три года назад, и Скотт предпочитал ее всему своему гардеробу. "Она знала дождь и соленые брызги волн жар тропиков и холод Арктики; она пережила не один комплект пуговиц, в молодости позолоченных, к старое зеленевших, и она несет на себе погоны с четырьмя полосами столь же бодро, как в прежние дни - один единственный галун, положенный скромному младшему лейтенанту".

6 июня, в день его рождения, товарищи устроили ему сюрприз. На ленч подали огромный пирог, а вечером состоялся праздничный обед. "Пир горой, хижина украшена флагами с саней..." Две недели спустя 22 июня, снова были вывешены эти флаги, а также "Юнион Джек", чтобы отметить день зимнего солнцестояния. Вслед за тюленьим супом были поданы ростбиф и йоркширский пудинг, вместо обычных кружек с лимонным соком на столе появилось шампанское.

"Я произнес небольшую речь, в которой отметил, что этот праздник означает не только середину зимы, но и, фигурально выражаясь, середину пути, который предстоит пройти экспедиции для полного осуществления обнародованных планов. (Боюсь, что не все отдай себе отчет в том, как быстро идет время; некоторые только еще приступили к работе, которая к этому времени должна уже идти полным ходом.)"

Он сказал, что успех их предприятия в известие мере зависит от случайностей, но никакой случай не помог бы ему подобрать более надежных людей. Затем по очереди выступили все присутствующие, а в конце празднества стол убрали и все принялись отплясывать лансье.

На следующий день люди отдыхали и набирались сил.

27 июня, в разгар зимы, Уилсон, Бауэре и Черри Гаррард предприняли отважную вылазку на мыс Крозир, до которого от мыса Эванс было почти 70 миль. Целью их был сбор яиц в колонии императорских пингвинов для изучения развития этих странных птиц, которые в отличие от всех других выводят птенцов в самое холодно время года. Скотт был далеко не в восторге от намерения Уилсона совершить это путешествие, когда на двор мрак и сильнейший мороз, но в конце концов дал свое согласие, ибо поход обещал принести ценные результаты. Предполагалось, в частности, собрать информацию о состоянии шельфового ледника в зимнее время, а также выяснить, какой провиант и снаряжение наиболее пригодны для похода к полюсу, для чего каждому участнику похода был выдан свой, особый паек; предстояло также испытать новый тип обуви с шипами на подошвах и двойную палатку.

Три человека, тащившие двое саней, провели пять недель в самых тяжелых условиях, с какими доводилось встречаться полярным исследователям, и 1 августа возвратились на мыс Эванс. Скотт писал: "Я еще никогда не видел таких обветренных лиц. Кожа на лицах покрылась трещинами и морщинами, глаза потухшие, руки от постоянного холода и сырости побелели и тоже потрескались..."

За время отсутствия участников похода на мыс Крозир температура на мысе Эванс падала до -49°, все время свирепствовали снежные бури, налетал шквалистый ветер, скорость которого порою достигала 82 миль в час. Однако троица с мыса Крозир сообщила, что больше недели температура держалась ниже -60°, а как-то ночью она упала даже до -77°. Буран следовал за бураном. И все это во мраке полярной ночи.

Эванс вспоминал: "Все трое казались закованными в ледяные доспехи, и я хорошо помню, как раздевал беднягу Уилсона в нашей с ним каморке. Одежду едва не пришлось резать".

На Скотта производила все большее впечатление полная невосприимчивость Бауэрса к холоду, а также практическая сметка, которую тот проявил на посту каптенармуса. Он писал в своем дневнике об этом офицере, который вместе с Уилсоном должен был сопровождать его в походе к полюсу: "Бауэрс подходит мне по всем показателям; я полагаю, что он не только наиболее закаленный путешественник из всех, побывавших в полярных областях, но и один из наиболее отважных. О том, какую ценность представляет для полярной группы этот человек, я обычно говорю скорее намеками, чем прямо. Но нельзя не отметить его неутомимую энергию и поразительную выносливость, позволяющие ему продолжать работу в таких условиях, которые полностью парализуют других. Не было еще столь крепкого, деятельного и непобедимого человека, как этот маленький Бауэрс".

В это время Скотт чаще задумывался над своим возрастом, чем в дни "Дисковери". В свои сорок три года он полностью отдавал себе отчет в том, что от самого юного из участников экспедиции его отделяют целых двадцать лет. Впрочем, он старался сохранять в этом вопросе полную объективность. 6 августа Скотт писал. "Я имел несколько кратких бесед с Уилсоном на тему о его путешествии. По его словам, тяжелее всего пришлось Черри-Гаррарду, который, впрочем, не только не жаловался, но все время старался помочь другим.

Кстати, мы оба пришли к выводу, что труднее всего приходится молодежи. Лучшим примером тому может служить самый юный участник экспедиции Гран (ему 23 года), теперь можно сказать то же самое о Черри-Гаррарде (ему 26). Тридцатидевятилетний Уилсон говорит, что никогда не был так невосприимчив к холоду, как теперь. Я полагаю, что лучший во всех отношениях возраст - от 30 до 40 лет. Бауэрс - это, разумеется, чудо. Ему 29 лет. Когда тебе уже пятый десяток, приятно сознавать, что Пири было 52 года!!"

Все эти выкладки явились в известной мере ревизией тех выводов, которые он сделал после возвращения экспедиции на "Дисковери": в то время Скотт был твердо уверен в превосходстве молодых полярных исследователей.

Сильные морозы, наблюдавшиеся на мысе Крозир, вызвали толки о том, что должны сейчас испытывать норвежцы, обосновавшиеся на зиму на шельфовом леднике, Скотт писал: "Если температура там все время ниже -60°, группе Амундсена придется пережить очень тяжелую зиму, и трудно надеяться, что ему удастся сохранить собак. Очутись в таких условиях Кемпбелл, я бы сильно тревожился за него".

Между тем - Скотту это было неизвестно - погода на базе Амундсена была бесконечно лучше, чем думали на мысе Эванс. Хотя температура там опускалась до -58°, люди Амундсена не испытывали от этого никаких неудобств. Они полагали, что один буран будет следовать за другим, но дело ограничилось двумя бурями умеренной силы.

Скотт сильно встревожился, когда один из драгоценных пони внезапно занемог и несколько часов испытывал сильные боли. "В этот вечер я снова и снова заходил в конюшню, но каждый раз получал один и тот же ответ: никакого улучшения. К полуночи меня охватило подавленное состояние духа. Совершенно очевидно, что мы не можем позволить себе потерять еще хотя бы одного пони. Число их и так ниже допустимого минимума и нам остается либо приложить все усилия и уберечь животных, либо очутиться перед угрозой полного провала". К счастью, пони оправился так же внезапно, как и захворал, и поздно ночью Скотт улегся спать, "почувствовав большое облегчение".

До 23 августа, дня солнцеворота, не произошло новых бед. Праздник был отмечен шампанским, пили и за лейтенанта Виктора Кемпбелла, где бы он ни находился: это был день его рождения. Но подлинного энтузиазма не чувствовалось. На мыс Эванс налетел шквал, солнца не было видно, и "самое шампанское казалось безвкусным; словом, веселье было умеренным". Однако три дня спустя, когда ветер стих, они, хоть и с опозданием, были вознаграждены.

"Как чудесно было снова подставлять лицо сияющим лучам солнца. Мы чувствовали себя совсем юными, пели и кричали от радости. Было как ясным морозным утром в Англии; все сверкало, а воздух был столь же бодрящим". Непогода со всеми своими ужасами осталась позади: "Если сегодня ветрено, то завтра или послезавтра станет тихо, и с каждым новым днем небо будет становиться все более ясным".

Дневники Скотта ярко запечатлели все его чувства. Одни его записи исполнены мальчишеского волнения, Другие - полны размышлений зрелого мужа, несущего на своих плечах бремя ответственности. Понтинг заметил: "Человек настроения, Скотт принимал во внимание настроения других. Иногда он бывал так весел, что настроение его передавалось всем обитателям хижины. Порою, однако, становился мрачным и молчаливым. Очевидно, в таких случаях он думал про себя о трудностях предстоящего похода, которые бесконечно возросли в результате стольких потерь транспортных средств. Когда Скотт находился в подобном настроении, я инстинктивно понимал, что его гнетет чувство ответственности перед родиной, понуждающее его добиваться успеха, чего бы это ни стоило.

К тому же - он не раз сам говорил мне об этом - его тревожил тот факт, что издержки экспедиции сильно превзошли первоначальные наметки и что ему придется иметь дело со значительным дефицитом. Мне казалось, что он придает этому слишком большое значение".

Скотт решил ограничить программу весенних санных подов лишь двумя вылазками, причем в обоих случаях сани должны были тащить люди, ибо он не желал рисковать животными, пока не поднимется температура. Его заместителю предстояло отправиться с Граном и унтер-офицером Фордом на юг, найти лагерь Корнер и установить там новые вехи, сам же Скотт в сопровождении Симпсона, Бауэрса и унтер-офицера Эванса предполагал отправиться к западным горам. Остальным участникам экспедиции предстояло оставаться на базе и тренировать десять драгоценных пони. Теперь, с увеличением отпускаемого им пайка, к животным вернулась былая резвость и поддерживать среди них порядок стало довольно трудно.

Скотт потратил еще неделю на детальную разработку планов похода к полюсу, причем Бауэре проверял все его выкладки. Благодаря усилиям прежде всего Бауэрса и унтер-офицера Эванса санное снаряжение находилось в отличном состоянии; моряки трудились над ним всю зиму. Скотт все еще не очень рассчитывал на моторные сани, хотя при условии хорошей работы эти сани значительно облегчили бы первый этап похода - достижение ледника Бирдмор. "Я хотел бы, чтобы применение этих машин хоть в какой-то мере оказалось успешным. Это оправдало бы затраты времени, денег и умственной энергии на их создание. Я все еще верю в возможности моторного транспорта..."

Правда, запись оканчивается на бодрой ноте: "Положение дел вполне удовлетворительно. Если поход на юг закончится удачно, ничто, даже потеря приоритета в достижении полюса, не помешает экспедиции войти в историю полярных исследований как одной из самых значительных".

13 сентября он выступил перед командой с изложением своих планов. Они были приняты с энтузиазмом и без единой поправки. "Моя программа,- отметил он,- очевидно, пользуется всеобщим доверием. Остается сыграть игру до конца".

Согласно этому окончательному плану, на юг должна была отправиться группа из двенадцати человек, однако непосредственное достижение полюса возлагалось лишь на четверых из них, остальные же должны были оказывать им поддержку вплоть до последних этапов пути. Два члена полярной группы должны были располагать солидной подготовкой в области навигации, третьим должен был идти врач, а четвертым - опытный моряк, поэтому армеец Отс ни на мгновение не думал, что войдет в эту четверку, и вместе со всеми остальными обсуждал различные аспекты штурма полюса. Как-то вечером Отс зашел в фотолабораторию к Понтингу вместе с биологом Нелсоном. Разговор коснулся обычной темы.

"Был поставлен вопрос о том, - писал Понтинг, - как должен поступить участник похода к полюсу, если силы оставят его и тем самым он превратится в бремя для остальных. Отс не колеблясь и в категорической форме выразил мнение, что такому человеку останется лишь один выход - пожертвовать собой. На этот случай, сказал он, каждый должен взять с собой пистолет, "и тот, кто не сможет идти дальше, должен иметь право воспользоваться им"".

15 сентября Скотт предпринял непродолжительный санный поход к западным горам. Его небольшая группа пробыла в отсутствии тринадцать дней и доставила припасы на мыс Баттер в порядке подготовки к летней вылазке на запад, которую должна была предпринять геологическая партия во главе с Гриффитом Тейлором; в задачи этой партии входил подъем на ледник Феррара для производства геодезической съемки. Температура во время похода Скотта держалась в пределах от -15 до -40°, и, если не считать пурги, продолжавшейся последние два дня, поход "прошел в настолько благоприятных условиях, что это было просто невероятно для весеннего сезона". Лейтенант Эванс и его спутники, отправившиеся в это же время в лагерь Корнер на шельфовом леднике, очутились в куда более суровых условиях: однажды ночью температура упала до -73°.

Вскоре после возвращения Скотт впервые вызвал по телефону мыс Хат: провод туда был проложен Мирзом. "В этом факте, быть может, нет ничего чудесного, а все-таки чудесно разговаривать в этой первозданной стране с товарищем, находящимся на расстоянии 15 миль..." В оставшуюся часть месяца Скотт завершил последние штрихи своих планов, составил указания для каждого участника экспедиции и написал письма домой, ибо считал маловероятным, что вернется с полюса до того, как "Терра Нова" уйдет на север, чтобы не застрять во льдах: по его подсчетам, самой ранней датой его возвращения могло быть 15 марта 1912 года.

Тяжелое финансовое положение экспедиции вынудило его обратиться к тем ее членам, которые имели возможность остаться на мысе Эванс еще на год, с просьбой освободить его от уплаты им жалованья за второй сезон. Большинство ответило согласием, но не все смогли позволить себе это. Что до самого Скотта, то он отказал в фонд экспедиции собственное жалованье и любые другие денежные вознаграждения, которые будут ему причитаться. Он составил также полный отчет для казначея экспедиции сэра Эдгара Шпейера, перечислив активы экспедиции, включая сумму, которая будет выручена от продажи судна, гонорар за сообщения для прессы, фильм, фотоснимки и книгу, равно как и за лекции. "После возвращения я буду, разумеется, готов уплатить долги экспедиции, выступая с лекциями".

Он обратился также к Шпейеру с просьбой получить ко времени его возвращения гарантии под выплату банковского кредита. Один из участников экспедиции предложил внести в ее фонд 3000 фунтов вместо ранее вложенной им тысячи, но Скотт не хотел бы принимать это предложение, если его не принудят к тому обстоятельства.

Скотт написал далее специальное письмо с просьбой о повышении в чине его заместителя Эванса, а также лейтенанта Пеннела - командира "Терра Новы". И наконец, трогательное письмо к жене, где признался: "Хочу вернуться, что-то сделав, но здесь ни в чем нельзя быть уверенным, а теперь появилась еще и возможность того, что меня опередит другой. Не знаю, как оценить шансы Амундсена. Если он достигнет полюса, то сделает это раньше нас, ибо с помощью собак будет двигаться быстро и наверняка выступит в поход как можно раньше. Исходя из этого, я уже давно решил действовать так, как если б его и вовсе не существовало. Устраивать гонки с ним значило бы обречь мои планы на провал, да и не в этом, кажется, состоит наша цель.

Возможно, ты что-нибудь услышишь обо мне до получения этого письма. Случается ведь всякое. Но, что бы ты ни услышала,- твердо знай, что я не стану ни говорить, ни поступать, как глупец; боюсь, однако, что значение нашего предприятия будет всячески преуменьшаться, и тебе надо быть готовой к этому. В конечном счете важна проделанная работа, а не последующие аплодисменты, а потому ты не должна думать, что меня это волнует. Говоря совершенно честно, я редко обо всем это думаю".

В приказе Виктору Кемпбеллу Скотт поблагодарил лейтенанта за его учтивое обращение с Амундсеном во время их встречи в Китовой бухте, а в инструкции Пеннелу ясно указал: если о судне Амундсена не поступит никаких новых известий и он сочтет нужным приступить к поискам, он, Пеннел, может распоряжаться "Терра Новой" по своему усмотрению.

Еще в то время, когда он писал все эти распоряжения и инструкции, Амундсен уже начал свой рывок к полюсу. В первые дни после появления солнца норвежцы, с нетерпением ожидая, когда температура воздуха станет достаточно высока, строили разные предположения относительно передвижений Скотта. Выступил ли он уже в поход? Нет, для пони еще слишком холодно. Но кто может поручиться, что там, где находится Скотт, стоят такие же сильные морозы? Там, в горах, потепление вполне могло наступить раньше, а британцы не такие люди, чтобы сидеть сложа руки.

"Подобные разговоры можно было слышать каждый день, - писал Амундсен.- Неопределенность тревожила многих из нас, - правда, не всех, - но лично я был сильно обеспокоен. Я принял решение выступить в поход при первой же возможности..."

Поэтому он двинулся к полюсу уже 8 сентября, он был вынужден вернуться, ибо собаки плохо переносили почти семидесятиградусный мороз. И хотя Амундсен был крайне недоволен этой новой задержкой, тем не менее прошел целый месяц, прежде чем он снова выступил в поход с четырьмя спутниками. Все пятеро отлично ходили на лыжах. С ними было четверо саней, в каждые из которых было впряжено по тринадцати собак. Собаки представляли собой одновременно часть запаса продовольствия; заранее прикинув, сколько собак пойдет людям в пищу, Амундсен смог соответственно уменьшить вес груза. Кроме того, предыдущей весной ему удалось заложить продовольственные склады (общим запасом в три тонны), цепочка которых протянулась через шельфовый ледник до 82° ю. ш.; правда, при этом восемь собак погибли, не выдержав перегрузки.

Таким образом, последний из складов Амундсена находился на целых 200 миль дальше к югу, чем склад Скотта "Одна тонна", а к полюсу он отправился 19 октября 1911 года, на добрых двенадцать дней раньше, чем Скотт вышел со своими пони с мыса Эванс.

Поразительная новость о том, что Амундсен находится в Китовой бухте, полученная в Англии из Новой Зеландии по прибытии туда "Терра Новы", нанесла тяжелый удар сторонникам Скотта, которые все еще пытались собрать недостающую сумму, а когда в мае Эрнст Шеклтон опубликовал воззвание с просьбой поддержать намеченную Дугласом Моусоном экспедицию в область, лежавшую за мысом Норт, надежды их окончательно развеялись.

Шеклтон призывал собрать 12 000 фунтов, чтобы австралийская экспедиция Моусона могла отправиться в июне. Шпейер и Клементс Марком поспешили опубликовать письмо, в котором подчеркивали, что экспедиция Скотта крайне нуждается в недостающих ей 10 000 фунтов. "Великий путешественник, пионер антарктических исследований, занятый в настоящее время необыкновенно тяжким, но ценным трудом, должен получить необходимую поддержку; британцам следует обратить внимание на его нужды, прежде чем строить новые планы и расходовать на их осуществление средства, которые помогли бы испытанному путешественнику достигнуть стоящих перед ним патриотических целей".

В ответ Шеклтон возразил, что это две совершенно самостоятельные экспедиции, и "право же, нет надобности принимать закон, запрещающий оказывать поддержку намечающимся британским экспедициям до возвращения тех, что уже проводят исследования".

Возмущенный Маркем послал новое письмо в газету "Дэйли мэйл", в котором нападал на Шеклтона и превозносил Скотта. Перед тем как отправить письмо в редакцию, он ознакомил с ним Кетлин Скотт. В ответном письме со всем возможным тактом она попыталась отговорить его от опубликования этого послания. Когда через некоторое время Кетлин посетила его, он держался весьма смиренно, а говоря об Амундсене, сказал: "Если Кон встретит его, я думаю, он отдаст ему одни моторные сани".

Маркем продолжал кампанию по сбору 10000 фунтов, в которых нуждался Скотт, и поносил газеты за употребление "базарного выражения "гонки на пути к Южному полюсу"". Предприятие Скотта, подчеркивал он, носит научный характер, это самая большая экспедиция, какая когда-либо бывала в полярных районах, участники ее рискуют жизнью ради науки и родины.

Временами Маркем, чей голос оставался гласом вопиющего в пустыне, терял самообладание, что, впрочем, понятно. 15 июня Кетлин Скотт записала в дневнике, который она вела теперь для мужа: "Ходила к сэру Клементсу Маркему. Он снова послал в "Джиографикл джорнэл" длинное письмо, полное открытых славословий по твоему адресу и скрытых нападок на всех остальных, но президент (лорд Керзон) просил забрать это письмо из редакции, что тот и сделал. Дорогой старый чудак! Вероятно, симпатия к тебе толкает его на ложный путь. Должна, однако, сказать, что отдыхаю с ним душой после всех этих флегматичных и доброжелательных господ, которые боятся произнести (хотя бы мысленно) даже одно слово, если полагают, что оно прозвучит бестактно".

В это время раздался еще один голос в защиту Скотта. Выступая в Манчестере в ходе лекционного турне, которое он предпринял после возвращения из своего второго путешествия в Антарктику, Жан Шарко заявил: "Надеюсь, что капитан Скотт добьется успеха. Это и право его, и долг. Он уже много лет занимается Антарктидой. Именно он нашел туда путь, и я полагаю, что через несколько месяцев мы услышим о том, что на Южном полюсе помнят британский флаг".

Однако год близился к концу, а воззвание Скотта не находило должного отклика, и финансовое положение экспедиции становилось критическим. Начать с того, что ремонт пострадавший от штормов "Терра Новы" и необходимость пополнения припасов значительно увеличили издержки. Кредиторы становились все настойчивее, а между тем Шпейер знал, что к концу октября уже не сможет оплачивать счета, и это при том, что Кинси прислал из Новой Зеландии письмо с просьбой перевести ему 1000 фунтов, а лондонскому агенту нужны были 500 фунтов. Придя к заключению, что работы экспедиции, видимо, затянутся на третий год, Шпейер решил выпустить воззвание о сборе в ее фонд 15000 фунтов.

Был составлен текст нового воззвания, но когда его прочла Кетлин Скотт, она нашла его хотя и совершенно правильным, но скучным и предложила переписать "в более сенсационном тоне, поручив это, например, Конан Дойлу". Писатель охотно предоставил свое перо, и 20 ноября 1911 года было напечатано заявление за подписями членов комитета Британской антарктической экспедиции 1910 года, в том числе Маркема, Шпейера, Реджиналда Смита и Говарда де Уолдена.

В нем говорилось, что из-за непредвиденных издержек, включая ремонт сильно пострадавшей "Терра Новы" и восполнение утраченных припасов, общая сумма расходов экспедиции значительно возросла. "Однако, по мнению комитета, с тех пор, как "Терра Нова" отплыла из Англии, многое переменилось, и главное изменение принесла неожиданная встреча с норвежской экспедицией во главе с капитаном Амундсеном, который определенно ставит себе целью опередить Скотта в достижении полюса. Нам неизвестно, какие решения принял в связи с этим капитан Скотт, но комитет полагает что появление фактора соревнования должно послужить очень сильным стимулом для британской экспедиции. Комитет не сомневается в том, что силы и ресурсы экспедиции будут теперь напряжены до предела, чтобы завоевать для родины тот приз, к овладению которым участники ее стремились так давно".

Скотт, говорилось далее, останется в Антарктике еще на год, чтобы предпринять, если понадобится, вторую попытку достигнуть полюса или закончить свою научную работу. Но если недостающие 15 000 фунтов не будут собраны, экспедиция окажется в тупике: судно не удастся привести в порядок, исследователи останутся без припасов и одежды, как офицеры, так и матросы не получат жалованья, а их жены и родные будут ввергнуты в нужду, не имея необходимой поддержки. Комитет выражал надежду, что 15000 фунтов поступят не позднее 1 декабря, чтобы успеть отправить телеграмму, заверяющую Скотта в том, что все нужные ему средства собраны, прежде чем "Терра Нова" отправится из Новой Зеландии в обратный рейс.

Однако послать такую телеграмму не удалось. Даже к середине декабря поступило только 5000 фунтов.

Тогда Кетлин Скотт взяла дело в свои руки. 11 декабря она записала в своем дневнике: "Ходила в Даунинг-стрит, пыталась повидать Ллойд-Джорджа (министра финансов) или его заместителя и просить их о субсидии. Но ничего не вышло. Вернувшись домой, написала Карнеги (Американский миллионер и филантроп. (Прим. перев.))".

Когда ей удалось наконец встретиться с Ллойд-Джорджем, он категорически отказал в субсидии.

Кетлин поехала в Манчестер, где лорд-мэр великодушно разрешил ей выступить на церемонии открытия нового кинотеатра - самого большого в Англии - с призывом к публике о помощи Скотту. Кетлин произнесла краткую, но страстную речь; весь сбор пошел на нужды полярников.

В тот день - 15 декабря 1911 года - Скотт с величайшим напряжением сил совершил подъем на ледник Бирдмор, наверстывая упущенное из-за сильных ветров.

Решительный штурм

Чтобы достигнуть подножия ледника Бирдмор - ледяного дефиле, - который открывал проход через горы Королевы Александры к плато, расположенному на высоте 10000 футов над уровнем моря, Скотту нужно было преодолеть 400 миль по шельфово-му леднику Росса. Цель его состояла в том, чтобы доставить туда двенадцать человек с провиантом. Разбившись на три группы по четыре человека с санями, они должны были затем направиться к полюсу, с тем, однако, чтобы непосредственный штурм его предприняла лишь одна "упряжка".

Для длительного перехода по шельфовому леднику от базы к леднику Бирдмор он разделил своих спутников также на три группы: одна, из четырех человек, взяла с собой моторные сани, другая, из десяти,- пони и третья - две собачьи упряжки.

Группа с моторными санями отправилась в путь первой, покинув мыс Эванс 24 октября 1911 года. В ее составе шли Бернард Дэй, старший группы, лейтенант Эванс, старший кочегар Лэшли и Ф. Дж. Хупер, бывший стюард королевского военно-морского флота. Двое моторных саней буксировали состав обычных саней, на которые были погружены три тонны топлива и пищи для пони. Сначала они двигались со скоростью полумили в час, что не могло не раздражать участников экспедиции, а затем пошли сплошные остановки и поломки, причем ремонтировать моторные сани приходилось на жестоком морозе. Одни сани в конце концов пришлось бросить перед самым лагерем Корнер, другие - вскоре после того.

Неудача с моторными санями явилась горьким разочарованием для Бернарда Дэя, но Эванс почувствовал облегчение, избавившись наконец от капризных машин, отнимавших столько времени. Группа пошла дальше, впрягшись в сани, как и советовал поступить Скотт в случае аварии. Значительная часть тяжелого груза, который везли моторные сани, была уже оставлена на складах, но все же на каждого человека приходилось около двух центнеров.


Снежный вал для защиты пони от непогоды.

Скотт, выступив с мыса Эванс 1 ноябра во главе группы, взявшей с собой пони, через некоторое время нагнулся на брошенные в снегу моторные сани. Основной причиной аварии явился систематический перегрев двигателей с воздушным охлаждением, которые, очевидно, мало отвечали условиям длительной работы в холодном климате. Но он убедился в том, что, хотя двигатели себя не оправдали, самый принцип механической тяги прекрасно выдержал испытание. Моторные сани перебросили тяжелый груз на расстояние более чем 50 миль, и это облегчило пони продвижение к лагерю Корнер по неровной поверхности, что и требовалось.

5 ноября Скотт с санями на конной тяге достиг лагеря Корнер. Отсюда путь лежал прямо на юг, к склад "Утес", а затем к складу "Одна тонна" и далее. Одна№ на пути к складу "Одна тонна" ему пришлось усомниться в возможностях пони. На каждом привале приходи лось возводить снежные стены, чтобы предохранить животных от непогоды. Кроме того, не желая перегружать их, Скотт сократил дневные переходы до 15 миль. Тем не менее достаточно скоро трое пони пришли в очень плохое состояние, стали тем, что называется "клячи". Вызывало тревогу и самочувствие остальных животных. 13 ноября он записал: "Меня тревожат пони, очень тревожат, это не те животные, какие нам нужны, и если они выдержат до конца, то только благодаря Отсу. Надеюсь, что погода и поверхность ледника улучшатся; пока же они определенно плохи".

15 ноября путешественники достигли склада "Одна тонна", где пони были предоставлены сутки отдыха. 5 это самое время санная группа Эванса была занята оборудованием следующего склада под 80°30' ю. ш. Намечалось создавать склады с недельным запасом продовольствия для всех возвращающихся через каждые 65 миль. Группа Эванса, проходившая до 17 миль в день, прибыла к назначенному месту встречи под 80°30' ю. ш. на шесть дневных переходов раньше, чем пони. Чтобы сделать этот склад заметнее, люди Эванса соорудили огромный гурий, складу присвоили наименование "Гора Хупер" в честь самого младшего члена группы - и стали лагерем в ожидании прибытия Скотта.

Пони достигли "Горы Хупер" 21 ноября. В пути им приходилось двигаться по труднопроходимой местности, однако состояние их ухудшалось не так быстро, как прежде. Отсюда обе группы взяли курс на юг. Первыми выступили лейтенант Эванс и его люди, тащившие сани. Им был дан приказ проходить по 15 миль в день, сооружать через соответствующие интервалы гурии и выбирать места для привалов. Группа с пони двигалась ночью, чтобы животные могли отдыхать днем, когда солнце стояло высоко и даже припекло. В арьергарде следовали собачьи упряжки с погонщиками Мирзом и Дмитрием. Они отправлялись в путь через несколько часов после лошадок, ибо двигались гораздо быстрее. Собаки все еще находились в отличной форме. Таким образом, экспедиция успешно продвигалась по шельфовому леднику. Весь смысл конного транспорта, а также собачьих упряжек состоял в том, чтобы облегчить перевозку тяжелых грузов на первых этапах пути и тем сберечь энергию людей, которым предстояло самим тащить сани во время подъема на ледник и на пути через Полярное плато. Кроме того, пони, которых после выполнения стоявшей перед ними задачи намечалось забить, составляли часть запаса продовольствия. Первого пони застрелили 24 ноября. Люди и собаки получили свежее мясо. Как Отс, так и Аткинсон, врач и гонщик в одном лице, были очень довольны тем, что ослабевшее животное продержалось так долго и достигло пункта, расположенного южнее того, где Шеклтону пришлось убить первое животное. После этого Дэй и Хупер повернули назад к мысу Эванс, взяв с собой сани и двух вышедших из строя собак. Аткинсон же, лишившийся пони, впрягся в сани сам, как и лейтенант Эванс с Лэшли.

26 ноября под 81°35' был создан склад "Середина ледника", и группа пошла дальше по чрезвычайно рыхлому снегу, в котором, ко всеобщему огорчению, люди и лошадки увязали на глубину нескольких дюймов.

28 ноября застрелили вторую "клячу", и погонщик Райт впрягся в сани. Восемь уцелевших пони повели сам Скотт, Уилсон, Отс, Бауэре, Черри-Гаррард и унтер-офицеры Эванс, Крин и Кэохэйн.

На следующий день, когда группа миновала самый южный пункт, достигнутый Скоттом в 1901 году (82°17'), положение значительно улучшилось. На западе появились горы; тройная вершина горы Маркем казалась необычайно близкой. Путешественники находились теперь менее чем в 70 милях от ледника Бирдмор, продвигаясь в среднем по две мили в час. Вскоре поверхность снова ухудшилась - пони нередко проваливались в снег по колено, но 1 декабря был создан Южный барьерный склад; в тот же день застрелили еще одно животное. Теперь до гор оставалось всего 20 миль - это расстояние можно было покрыть за три перехода.

Запас корма быстро таял, поэтому застрелили четвертого пони, а затем и пятого. 3 декабря пошел снег, поднялся сильный ветер. "Нам до нелепости не везет с погодой",- записал Скотт. Однако следующий день оказался еще хуже; разыгралась настоящая пурга. "Что ж, все, что нам остается,- это терпеть и надеяться на лучшее, но горько сознавать, какой контраст являет собой эта погода с той, что встретили наши предшественники".

(Уайлд из группы Шеклтона отметил 15 декабря как первый день за целый месяц, когда погоду нельзя было назвать прекрасной.)

4 декабря пурга задержала Скотта на несколько часов, но в целом за два дня дурной погоды он продвинулся всего на пять или шесть миль меньше, чем обычно. Его больше тревожил предстоящий подъем на ледник, для которого более чем где-либо им нужна была хорошая погода. "У меня возникло ужасное предчувствие, что таким будет весь летний сезон".

Теперь до горных "ворот" ледника осталось 12 миль - расстояние, которое можно было легко преодолеть за один дневной переход. Убили еще одного пони.

Мысли Скотта снова обращались к норвежцу. "Мы практически завершили первый этап своего путешествия. Глядя из последнего лагеря на ЮЮВ (в этом направлении цепь гор была видна всего дальше), я пришел к выводу, то, следуя по шельфовому леднику, можно достигнуть весьма высоких широт, и если Амундсену повезет, ему, вероятно, придется пройти по плато всего около 100 миль. Как бы то ни было, это открывает блестящие перспективы для исследований будущего года, если только прибудут свежие транспортные средства".

Скотт рассчитывал после очередного перехода разбить лагерь непосредственно на леднике Бирдмор. Однако утро 5 декабря принесло с собой самое худшее: яростную, злобную пургу. "Не видно соседней палатки, не говоря уже о горах. Откуда взяться такой погоде в такое время года?"

И снова он подумал об Амундсене. "Что это - широко распространившееся атмосферное возмущение, дающее себя чувствовать во всей этой области материка, или мы стали жертвой исключительно плохих местных условий? В последнем случае есть над чем призадуматься: наша маленькая группа борется с невзгодами в одном месте, тогда как другие весело идут вперед в сиянии солнца".

В действительности же, в то время, как Скотт записывал карандашом эти слова в свой дневник, Амундсен ни в коей мере не наслаждался сиянием солнца, хотя этот день, 5 декабря, был последним, когда норвежец встретил на своем пути плохую погоду,- все туманы, ветры и пурги остались позади. Он находился уже на Полярном плато и приближался к 88° ю. ш. Как и предполагал Скотт, норвежец смог пройти по шельфовому леднику еще 80 миль в южном направлении, после чего достиг цепи гор, которые он назвал в честь королевы Мод. Амундсену потребовалось всего четыре дня, чтобы подняться по леднику. Очутившись на обширном внутреннем плато, он забил двадцать четыре собаки, чтобы уцелевшие животные и люди поели вдоволь, а оставшиеся туши заложили в склад, чтобы воспользоваться ими на обратном пути. После этого Амундсен поспешил к полюсу, и 7 декабря, когда группу Скотта уже третий день Держала в палатках неослабевающая снежная буря, норвежцы побили рекорд Шеклтона, достигшего 88°23' ю. ш. Теперь до полюса оставалась всего сотня миль.

В этот день, третий день пурги, Скотт записал: "Остается только примириться с нашим невезением, но это не так-то легко. Оно кажется незаслуженным - ведь планы были хорошо разработаны и сначала осуществлялись так успешно... Очень тяжко лежать здесь в мокром спальном мешке и думать обо всем этом, в то время как в сплошной облачности - ни единого просвета, а дела идут от плохого к худшему".

Это был самый тяжелый удар из всех, которые постигли экспедицию до того времени. Все эти четыре мрачных дня, прошедших без всякой пользы, людям и животным приходилось выдавать полный паек, хотя они и не работали, поэтому Скотту пришлось расходовать запас продовольствия, предназначенный для восхождения на ледник. Пони, палатки и сани все больше заносило снегом, несколько раз пони, находившихся в отчаянном положении, пришлось откапывать из-под него. Температура вдруг подскочила до +33 градусов, все вокруг стало таять, снежная поверхность превратилась в кашу.

Погода стала улучшаться только на четвертые сутки, перед самой полуночью. На следующий день - 9 декабря - экспедиция смогла наконец тронуться в путь. После тяжелого перехода по снегу - пони, тащась из последних сил, едва одолевали несколько сот ярдов кряду, - был разбит лагерь близ "ворот" ледника. Там застрелили пять уцелевших лошадок, которых пустили в пищу людям и собакам. "Бедные животные! Они прекрасно вели себя в тех ужасных условиях, в которых очутились. Тяжело убивать их так рано". Это место удачно окрестили лагерем "Бойня". Скотт рассчитывал добраться до ледника значительно раньше, сохранив при этом лошадок, и если бы не опустошительная пурга, он достиг бы своего.

Для предстоящего 120-мильного подъема на ледник Бирдмор, который вел к высокогорному Полярному плато, расположенному на высоте 10 000 футов над уровнем моря, экспедиция (за исключением погонщиков) была разделена на три "упряжки", из четырех человек каждая. Люди распределились так: Скотт, Уилсон, Отс и унтер-офицер Эванс; лейтенант Эванс, Аткинсон, Райт и Лэшли; Бауэрс, Черри-Гаррард, Крин и Кэохэйн.

Когда был устроен Нижний ледниковый склад, задача, стоявшая перед собачьими упряжками, была выполнена, и Мирз с Дмитрием, проводив немного двенадцать других участников экспедиции, пустились в обратный путь к мысу Эванс, от которого их отделяло более 400 миль.

В начале подъема на ледник всем трем группам пришлось очень тяжело: после длительного бурана снег стал глубоким, влажным, и без лыж они просто застряли бы. В первое время путешественники продвигались вперед не более чем на четыре мили в день, но когда они поднялись выше и полоса глубокого снега осталась позади, идти стало легче, и вскоре дневной переход увеличился до 11 миль.

Несмотря на это, к 17 декабря, когда на высоте 3500 футов над шельфовым ледником был устроен склад "Середина ледника", они все еще отставали на пять дней от графика Шеклтона - из-за сильнейшего бурана. Достигнув этого пункта, Скотт внимательно изучил дневники Шеклтона. Приметы местности вокруг них напоминали об его замечательном путешествии: гора Клаудмейкер высотою почти 10000 футов, возвышающаяся над другими вершинами хребта, который Шеклтон назвал в честь королевы Александры; горы Адаме, Маршалл и Уайлд, названные в честь трех его спутников. Группа Скотта занялась топографической съемкой холмов и возвышенностей, давая названия тем из них, которые оставались безымянными, Уилсон же все время занимался зарисовками.

Дневные переходы достигли 17 миль, а 20 декабря было пройдено рекордное расстояние - 23 мили. На следующий день, на высоте в 8000 футов, под 85°7', был достигнут пункт, где намечалось устроить Верхний ледниковый склад. Первой группе пришло время двинуться в обратный путь.

"Я только что велел Аткинсону, Райту, Черри-Гаррарду и Кэохэйну повернуть обратно завтра ночью. Все они разочарованы, и больше всех, по-моему Райт. Я заранее страшился необходимости сделать выбор, зная, что все это будет слишком тяжело".

Итак, эти четверо, устроив склад из продовольствия, которое они втащили на ледник, повернули обратно, на базу, отстоявшую на 550 миль отсюда.


Маршрут похода к Южному полюсу Р. Скотта (сплошная линия) и Р. Амундсена (пунктирная линия).

Теперь две санные партии, продолжавшие поход к полосу, проходили около 17 миль в день; Скотт по-прежнему возглавлял группу в составе Уилсона, Отса и унтер-офицера Эванса, а лейтенант Эванс - другую группу: Бауэрс. Крин и Лэшли. Они шли по Полярному плато, продолжая подниматься вверх, и трещины, попадавшиеся им по пути, не могли ослабить вспыхнувший в них интерес к тому, что ждало впереди. 23 декабря, пройдя обычные 17 миль и поднявшись еще на 800 футов, Скотт смог записать: "Впервые мне стало казаться, что цель уже маячит впереди. Мы можем тащить грузы сами и тащим их быстрее и дольше, чем я надеялся даже в самом оптимистическом настроении. Молюсь лишь об одном - чтобы подольше продержалась благоприятная погода. Сейчас, как я и предполагал, дует холодный ветер, но имея хорошую одежду и питание (а у нас есть и то, и другое), можно выдержать куда худшее. Начинаю верить, что фортуна поворачивается к нам лицом - момент, которого мы ожидали с таким терпением".

На рождество за семнадцатимильным переходом последовал обед из четырех блюд: обильная порция пеммикана, подслащенная похлебка из сухарей, пудинг с изюмом, карамель и имбирь. "После этого пира было трудно двинуться с места. Мы с Уилсоном не смогли доесть свою порцию пудинга. Все мы прекрасно выспались, не чувствуя холода,- результат обильной еды".

Пять дней спустя они достигли точки Полярного плато, возвышавшейся над уровнем моря на 9000 футов. Тащить сани было по-прежнему тяжело, но в последний день 1911 года они наконец преодолели отставание от графика Шеклтона и почти достигли 87-й параллели. В этом пункте устроили склад "Три градуса", и Скотт приготовил для всех праздничный чай. Приведя в порядок сани, отправились спать.

Два перехода спустя, на высоте 10 000 футов, настало время возвращаться и последней вспомогательной группе. 3 января Скотт вошел в палатку своего заместителя и объявил ему, что поведет к полюсу собственную группу, взяв с собой еще и Бауэрса, если Эванс сможет обойтись без него и вернуться на базу с двумя людьми. Эванс дал согласие, и 4 января пятеро пошли дальше к полюсу, а трое - лейтенант Эванс, Лэшли и Крин - повернули обратно.

Эванс был, естественно, сильно разочарован тем, что не идет со Скоттом, но тот объяснил ему, что он единственный человек, способный привести вспомогательную группу на базу, к тому же он, как и Лэшли, тащил сани почти с самого начала похода.

Теперь Эванс передал Бауэрсу шелковый флажок, который жена попросила его водрузить на полюсе.


Вид на "ворота", ведущие на ледник Бирдмор.

Участники экспедиции пожали друг другу руки. Никаких следов норвежца не было обнаружено, а потому, как вспомнил потом Эванс, "мы были полны оптимизма и воображали, что наш флаг первым взовьется над Южным полюсом. Мы приветствовали южную группу, устремившуюся в путь, троектратным "ура", а затем повернули сани и направились домой, на базу, до которой было 750-800 миль. Часто оглядывались, пока капитан Скотт и его четверо спутников не превратились в черную точку на горизонте. Тогда мы и думать не могли, что окажемся последними, кто видел их живыми, что наше троекратное "ура" на этом мрачном пустынном плато будет последним приветствием, которое они услышат".

Днем позже Скотт достиг 88-й параллели. До полюса оставалось только 120 миль. "О чем только не думаешь во время этих однообразных переходов! Каких только не строишь воздушных замков теперь, когда все мы надеемся, что полюс станет нашим". Еще день - и они миновали пункт, где был разбит последний лагерь Шеклтона. В тот же день они впервые на плато столкнулись со снежной бурей.

Скотт продолжал вести подробный дневник и в одной из записей, сделанной 8 января, дал высокую оценку своим четверым спутникам: врачу-художнику, кавалерийскому капитану, лейтенанту военно-морского флота Индии и унтер-офицеру британского флота. На вкладном листе он обозначил их возраст: "Самому - 43, Уилсону - 39, Эвансу - 37, Отсу - 32, Бауэрсу - 29. Средний - 36".

Он написал о Уилсоне: "Прежде всего врач, он всегда настороже, всегда готов облегчить небольшие боли и недомогания, связанные с нашей работой; теперь он и кок, искусный, расторопный, заботливый, вечно придумывает что-нибудь, могущее скрасить лагерную жизнь. В походе тверд как сталь, тащит сани в конце перехода точно так же, как и в начале".

Об унтер-офицере Эвансе: "Замечательный работник с поистине замечательной головой. Только теперь я осознал, сколь многим ему обязан. Он несет ответственность за каждые сани и санное снаряжение, за палатки, спальные мешки, упряжь, и я не помню, чтоб кто-либо хоть раз выразил неудовольствие по поводу всего этого снаряжения. Это показывает, какой он неоценимый помощник мне".


Тяжелое восхождение на ледник Бирдмора.

О Бауэрсе: "Маленький Бауэре остается чудом - все это ему очень нравится. Я переложил на него все заботы о продовольствии, и он всегда точно знает, чем мы располагаем... Он не тяготится ничем, не существует работы, которую он счел бы слишком тяжелой".

Об Отсе: "Отс был незаменим, кода живы были пони. Теперь он показал себя отличным ходоком, все время идет с полной выкладкой, наравне со всеми участвует в разбивке лагеря и переносит все лишения не хуже любого из нас. Я бы не хотел остаться без него. Пожалуй, наша пятерка так счастливо подобралась, что лучшего невозможно и вообразить".

10 января под 88°29' был устроен склад "Полтора градуса". Переход в этот день оказался "ужасающе трудным", сани приходилось тащить по жесткому, словно смешанному с песком, снегу, при полном отсутствии скольжения. На следующий день: "До полюса около 74 миль - сможем ли мы двигаться с тою же скоростью еще семь дней? Такая поверхность невероятно изматывает. Ни одному из нас прежде не выпадала такая тяжелая работа". Холод также отражался на путешественниках: температура опускалась до -22°.

15 января был устроен Последний склад; в этот вечер лагерь был разбит всего в 27 милях от цели. "Как приятно знать, что еще два долгих перехода - и мы достигнем полюса. Сегодня мы покинули склад, взяв с собой запас продовольствия на девять дней, так что теперь можно быть уверенным в успехе. Пугает только возможность того, что мы увидим на полюсе норвежский флаг".

Следующий день принес первые признаки того, что их обогнали на плато. За утро они прошли более семи миль. Полуденная обсервация показала, что они находятся под 89°42' ю. ш. и во второй половине дня путешественники снова тронулись в путь, находясь в прекрасном настроении, как вдруг Бауэре заметил впереди черную точку.

Скотт записал: "Пройдя дальше, мы установили, что это черный флаг, привязанный к полозу от саней, поблизости - остатки лагеря, следы саней и лыж, идущие в обоих направлениях, четкие отпечатки собачьих лап - множество лап. Тут мы поняли все. Норвежцы опередили нас и первыми достигли полюса. Это страшное разочарование, и мне очень жаль моих верных товарищей. Мы многое передумали, немало поспорили между собой. Завтра мы должны идти дальше - к полюсу, а затем спешить домой с максимальной скоростью, на какую способны. Конец всем нашим мечтам; возвращение будет печальным".

На следующее утро, 17 января ("никто из нас почти не спал, переживая сделанное нами открытие"), англичане пошли по следам норвежских саней и миновали два небольших гурия. В дальнейшем следы оказались занесены снегом, к тому же, по их мнению, уходили слишком далеко на запад, и путешественники решили направиться прямо к полюсу в соответствии с собственными вычислениями. Всего они прошли в этот день, 14 миль. Противный ветер и низкая температура (-22°) еще усилили их депрессию.


К полюсу.

На южном полюсе. Слева направо: Отс, Бауэрс, Скотт, Уилсон, Эванс.

В тот вечер Скотт записал в свой дневник: "Полюс. Да, но как отличается он от того, что мы представляли" И, записав события дня, закончил: "Великий боже! Это страшное место, а нам и без того ужасно сознавать, что труды наши не увенчались завоеванием первенства. Конечно, прийти сюда тоже что-нибудь да значит, а ветер завтра может стать нашим другом. Несмотря на огорчение, мы поели густой похлебки из пеммикана и в желудках у нас приятное ощущение. К тому же помимо похлебки каждый получил по палочке шоколада и выкурил сигарету со странным вкусом, предложенную Уилсоном. Теперь - рывок домой и отчаянная борьба. Не знаю, выдержим ли мы ее".

На следующее утро, подведя итог всем наблюдениям, они пришли к выводу, что прошли одну милю за полюс, а милях в трех правее Бауэрс заметил палатку. Пройдя еще две мили, они достигли этой палатки и нашли прикрепленную к шесту табличку с именами Амундсене и четырех его спутников, а также датой прибытии сюда - 16 декабря 1911 года, за целый месяц до англичан.

"В записке, которую я сохранил, Амундсен просит Меня передать письмо королю Хокону!"

В записке Амундсена говорилось, что "поскольку вы, вероятно, будете первыми, кто побывает в этом районе после нас", он обращается с этой просьбой к Скотту, на случай, если сам он и его спутники погибнут на обратном пути. Норвежцы оставили также в палатке кое-какую одежду и приборы.

Скотт, в свою очередь, написал записку о том, что посетил палатку со своими спутниками. Бауэрс сделал несколько снимков, а Уилсон - зарисовок. Когда Бayэpс произвел необходимые наблюдения, чтобы определить местонахождение полюса, оказалось, что его данные расходятся с норвежскими всего на полмили.

"Мы воздвигли гурий, водрузили наш бедный оскорбленный "Юнион Джек" и сфотографировались - все это на морозе", - писал Скотт. Когда все пятеро позировали фотографу, было 21° мороза, Бауэрс и Уилсон по очереди действовали затвором, дергая за веревочку. "Менее чем в полумиле к югу мы заметили старый полоз от саней, воткнутый в снег... Думаю, что норвежцы сделали это, чтобы обозначить местонахождение полюса с той точностью, какую обеспечили сделанные ими расчеты (Высота - 9500), Записка, прикрепленная к полозу, утверждала, что палатка находится в двух милях от полюса. Уилсон хранит эту записку. Несомненно, что наши предшественники основательно поработали и полностью выполнили намеченную программу".

Амундсен действительно оставался на полюсе четыре дня и произвел на плато, которому присвоил имя короля Хокона VII, самые тщательные наблюдения. Он и сам приближался к 90-му градусу не без тревоги.

"Никто из нас не признался бы в том, что нервничает, но я полагаю, что все мы были немного заражены этой болезнью, - вспоминал Амундсен. - Что мы увидим, когда попадем туда? Обширную, бесконечную равнину, которую никто не видел, где не ступала ничья нога? Или же... Но нет, это невозможно, при той скорости, с какой мы двигались, мы должны были первыми достигнуть цели, в этом не могло быть сомнений. И все же, и все же, когда в твоей уверенности есть малейшая трещина, в нее обязательно залезет сомнение и будет грызть тебя, не давая ни минуты покоя".

Но при ярком свете солнца и температуре всего -10° он нашел свою равнину девственной, хотя и продолжал высматривать чужие следы, пока производились наблюдения. Амундсен не стал рисковать при определении местоположения полюса: разослал людей в трех разных направлениях, приказав им пройти 12 с половиной мили, водрузить флажки и вернуться.

"Скотт будет здесь, рано или поздно, - сказал он своим спутникам. - Насколько я знаю британцев, отправившись в путь, они никогда не повернут вспять, разве только по совершенно не зависящим от них причинам. Для этого они слишком тверды и упорны".

Амундсен оставался на полюсе с 14 по 17 декабря и пустился в обратный путь при температуре всего 2 градуса ниже нуля - в мягкий летний день для Антарктиды. Когда Скотт достиг полюса (17-18 января), норвежец уже вернулся на шельфовый ледник Росса, откуда до его базы в Китовой бухте оставалось всего восемь дней пути.

Скотт закончил свою дневниковую запись 18 января 1912 года следующими словами: "Итак, мы повернулись спиной к желанной цели, встали лицом к 900 милям тяжелого пути - и прощайте, наши дневные грезы!"

Энергично продвигаясь, несмотря на плохую поверхность, и всякий раз, когда это было возможно, поднимая на санях парус, привязанный к норвежскому флагштоку, уже через два дня путешественники достигли Последнего склада. 20 января они забрали с собой четырехдневный запас продовольствия и пошли дальше, преодолев за второй день пути 18 с половиной миль. "Теперь все зависит от скорости движения. Я надеюсь, что мы не снизим темпы и вовремя доберемся до судна".

Однако, проснувшись на следующее утро, они увидели, что началась сильная пурга, а когда она стихла, им удалось пройти только 6 миль. Идти опять было тяжело, так же как и на следующий день, когда они все же сумели продвинуться с санями почти на 17 миль вперед ("этот переход, кажется, самый тяжелый из всех") и в результате вернулись к 89-й параллели. Температура понизилась до -28°, когда они снова отправились в путь 23 января, и в этот день им пришлось сделать привал раньше, чем обычно, так как Уилсон обнаружил, что Эдгар Эванс обморозил себе нос.

Скотт писал: "Эванс несомненно в плохом состоянии. Пальцы у него в пузырях, нос серьезно пострадал от частых обмораживаний. Он очень тревожится за себя, а это дурной знак. Полагаю, что Уилсон, Бауэрс и я находимся в наилучшей форме, какая возможна при данных условиях. У Отса зябнут ноги".

На следующие сутки, около полудня, вновь налетел буран и им пришлось разбить лагерь всего в семи милях от склада "Полтора градуса". "Второй раз со времени отправления в путь с полюса такой сильный ветер. Мне это не нравится. Неужели в погоде наступает перелом? Если это так, то да поможет нам бог одолеть тяжелый переход по вершинам при нашем скудном питании. Уилсон и Бауэрс - моя опора. Не нравится мне, что Отс и Эванс так легко обмораживаются".

Они достигли склада во второй половине следующего дня, 25 января, того самого дня, когда Амундсен благополучно вернулся в Китовую бухту, в нескольких сотнях миль к северу отсюда, на несколько дней раньше, чем предполагалось.

На протяжении следующих шести дней, до конца января, группа Скотта продолжала идти вперед при температуре, которая снизилась до -25°. Преодолевая по 17 миль в день (за два дня было пройдено тридцать три мили), путешественники испытывали все более острый голод, но еще большей бедой явился несчастный случай с Уилсоном, который растянул себе связки на ноге. Кроме того, состояние рук Эванса еще ухудшилось, "и, к моему удивлению, он теряет из-за этого присутствие духа".

31 января они забрали запас продовольствия со склада "Три градуса" и смогли немного увеличить свой ежедневный рацион. После этого пришлось снова идти по тяжелой местности. 1 февраля тащить сани стало еще тяжелее, а на следующий день Скотт сам поскользнулся и повредил плечо, "Сегодня вечером оно болит ужасно; теперь в нашей палатке к двум пострадавшим прибавился третий, а самый тяжелый участок пути еще впереди.

Пора нам уже спуститься с плато. С божьей помощью мы сможем сделать это дня через четыре".

Два дня спустя, 4 февраля, произошел несчастный случай, который для Эванса, самого большого и сильного человека в группе, явился началом конца. И он, и Скотт угодили в трещины, но если Скотт отделался царапинами, то унтер-офицер ударился головой и получил сильное сотрясение. В тот же вечер Скотт отметил, что Эванс "как-то тупеет и становится ни к чему не способен". Много позже Уилсон осознал, что при падении у Эванса был поврежден мозг, но в то время никто не знал, насколько серьезно состояние моряка, и он старался не отставать от других, хотя его здоровье быстро ухудшалось.

Еще через два дня Скотт записал: "Больше всего тревожит нас сейчас Эванс. Раны и царапины у него загноились, нос стал просто страшным, и он явно выбивается из сил. Быть может, ему полегчает на леднике и раны затянутся при более теплой погоде. Я очень рад, что скоро мы разделаемся с плато. Нам понадобилось 27 дней, чтобы достигнуть полюса, обратный путь занял 21 - всего же 48 дней, или почти 7 недель, которые мы прожили при низкой температуре и почти непрекращающемся ветре".

На следующий день, 7 февраля, они достигли Верхнего ледникового склада и приготовились к 120-мильному спуску по леднику Бирдмор. На протяжении следующих двух дней, когда, к их удовольствию, температура поднялась до -12°, они дважды прерывали свой поход, чтобы собрать образцы пород у подножий ближайших гор. Хотя Эвансу все еще было плохо, перспективы возвращения на базу значительно улучшились. "Можно написать многое о том удовольствии, которое испытываешь ступая по камню, после 14 недель льда и снега и почти 7 недель, на протяжении которых мы не видели ничего другого. Это все равно как сойти на берег после морского путешествия. После всех испытаний мы заслуживаем немного хорошей погоды..."

Однако спуск по леднику оказался самым тяжелым из всего, что им пришлось перенести. Поднимаясь по леднику, они видели ледопады и другие препятствия впереди и имели возможность обойти их, при спуске же они вовсе или почти не знали, что находится ниже, и, стараясь не попасть в западню, очутились среди хаотического нагромождения застругов, скрытых трещин, крутых террасированных склонов и ледопадов. Отчаянно стремясь найти проход, они избрали зигзагообразный путь и потратили на спуск с ледника с облегченными санями почти столько же времени, сколько на подъем по нему с полными, так что продовольственный паек пришлось снова уменьшить. Утомительная многочасовая борьба с ужасной поверхностью, капризы погоды - все это лишило их сил, в которых они так нуждались, к тому же 13 февраля, когда они достигли склада "Середина ледника", в продовольственном мешке оставалось всего на один прием пищи.

На складе "Середина ледника" продовольствия было на три с половиной дня, достаточно, чтобы достигнуть следующего склада, и после полудня они снова отправились в путь, причем Уилсон продолжал собирать образцы горных пород; вечером же разбили лагерь у горы Клаудмэйкер. Эванс уже настолько обессилел, что не мог принять никакого участия в разбивке лагеря, а на следующий день пришлось выступить в путь с опозданием, так как на ноге у Эванса образовался огромный пузырь и на нее едва удалось натянуть обувь на шипах.

"Он голоден, голоден и Уилсон, Мы не можем позволить себе полностью израсходовать запас продовольствия, и, будучи сейчас коком, я выдаю неполный рацион. Мы стали медленно и вяло выполнять работы, связанные с разбивкой лагеря, и поэтому случается все больше мелких задержек. Между тем невозможно проходить нужное расстояние, не затратив на это достаточно времени. Ближайший склад находится примерно в 30 милях, продовольствия хватит дня на три".

Дневные переходы были сокращены до 13-15 миль, все же состояние всех участников экспедиции, и особенно Эванса, по-прежнему тревожило Скотта. 15 февраля он записал: "Мы уменьшили паек, меньше спим; чувствуем себя измотанными. Надеюсь через полтора, самое большее два дня достигнуть склада". Вечером следующего дня они остановились в 12 милях от Нижнего ледникового склада, продовольствия было достаточно, чтобы продержаться еще день, но гибель Эванса уже нельзя было предотвратить.

"Эванс, как нам кажется, повредился в уме. Обычная самоуверенность начисто покинула его. Утром и после полудня он задерживал нас в пути под каким-то пустым предлогом... Быть может, однако, все обойдется, если мы завтра достигнем склада достаточно рано, но с больным человеком это будет нелегко".

Эванс так и не дошел до склада. Ночью он хорошо выспался и на следующее утро, 17 февраля, выглядел лучше обычного. Как всегда, он объявил, что чувствует себя отлично. Но уже через полчаса после начала перехода у него развязались ботинки и он оставил свое место в упряжке. Остальные продолжали тащить сани с невероятным трудом, ибо мягкий снег на каждом шагу прилипал к лыжам и полозьям. Через час был сделан привал, чтобы дать возможность Эвансу нагнать остальных. Однако шел он очень медленно и еще через полчаса опять отстал под тем же предлогом, предварительно взяв у Бауэрса кусок бечевки. Скотт мягко попросил моряка идти по возможности быстрее, и они снова двинулись вперед, но вскоре, увидев, что Эванс остался далеко позади, Скотт приказал сделать остановку на второй завтрак. Однако Эванс не появился и тогда, когда все поели, и встревожившись, путешественники пошли на лыжах назад.

Скотт записал: "Я первым поравнялся с несчастным. Вид его потряс меня. Он стоял на коленях, одежда его была в беспорядке, руки обнажены и обморожены, глаза дикие. На вопрос, что с ним, он с трудом смог ответить, что не знает, но, видимо, был в обмороке. Мы поставили его на ноги, но, сделав два-три шага, он снова упал".

Отс сделал, что мог, чтобы поддержать Эванса, а Скотт, Уилсон и Бауэре поспешили за санями. Но "когда мы вернулись, он был уже без сознания, а когда мы дотащили его до палатки, началась агония". Путешественники ухаживали за больным весь остаток дня, но вскоре после полуночи он скончался, не приходя в сознание.

Итак, сильнейший из них пал первым.

Ранним утром четыре человека в подавленном состоянии отправились в путь через ледяные гряды к Нижнему ледниковому складу, который нашли с легкостью, а еще через один переход очутились в лагере "Бойня", где были забиты пони. Подкрепившись здесь хорошим ужином из конины, путешественники приободрились: впереди их ждал еще не один такой ужин, если только они сумеют идти быстро.

"От обильной пищи тотчас же ощущаешь прилив жизненных сил, но меня тревожит состояние снежного покрова шельфового ледника".

Им оставалось еще 420 миль пути.

Последний лагерь

В лагере "Бойня" четверо усталых людей сменили изрядно потрепанные сани на запасные, которые они оставили здесь в свое время вместе с кониной, снаряжением и личными вещами. Затем начался длительный переход через шельфовый ледник Росса к мысу Эванс.

Они покинули лагерь "Бойня" 19 февраля при температуре -16°. Сани пришлось тащить по на редкость скверной поверхности. "Это то же самое, как если бы мы тащили их по пескам пустыни". На следующий день в лагере "Отчаяние", где они четыре дня пережидали пургу, путешественники разыскивали конину, но не нашли ее. Дальше поверхность стала еще хуже. "Дай нам бог встретить более благоприятные условия, ибо мы далеко не в такой форме, как прежде, а лето уже близится к закату".

Дневные переходы сократились теперь до 10 миль в день, до Южного ледникового склада они добрались лишь к утру 24 февраля. Здесь припасы оказались в полном порядке, но, к своей сильной тревоге, они обнаружили непонятную недостачу керосина в банке, которую последняя из групп, возвращавшихся на базу, тщательно закупорила, после того как взяла полагавшуюся ей долю. Эта недостача объяснялась испарением и утечкой керосина из банок под воздействием крайне низких температур, о чем Скотт не мог знать в то время. Он записал: "Топливо придется расходовать очень экономно".

Они пустились в семидесятимильный путь до склада "Середина ледника", и хотя тащить сани было столь же тяжело, как и прежде, тем не менее путешественники делали теперь по 13 миль в день. Становилось, однако, все холоднее, ночью температура падала до -40°. Люди промерзали насквозь, причем особенно доставалось ногам, и надевать по утрам обледеневшую обувь было делом длительным и тяжелым. Но они не только отчаянно мерзли - теперь они чувствовали зверский голод и могли говорить почти исключительно о еде. Скотт пошел на риск и несколько увеличил паек, что возымело свое действие.

Продолжая проходить до 13 миль в день, к 1 марта они достигли склада "Середина ледника". Но здесь их ждали сразу три удара. Прежде всего они вновь обнаружили катастрофическую недостачу керосина; даже при самой суровой экономии его вряд ли могло хватить до следующего склада "Гора Хупер", находившегося в 70 милях от этого места. Далее, Отс признался, что его обмороженные ноги находятся в очень плохом состоянии. И, наконец, ветер, которому они вначале радовались, принес пасмурную погоду.

Ночью температура снова упала до -40°, и на следующее утро им понадобилось полчаса, чтобы надеть промерзшую обувь. Идти снова стало трудно, а из-за густой облачности они не могли разглядеть гурии-вехи, а также следы тех, кто возвращался прежде них. Мы находимся в самом пиковом положении, ибо просто не в состоянии идти быстрее и ужасно страдаем от холода".

Теперь один только Скотт отмечал события, происходившие во время переходов. Бауэрс, в обязанности которого входило фиксировать научные наблюдения, давно перестал вести общий дневник похода. Последняя запись, которую он внес туда, гласила: "З фев. (кажется, так)". Перенапряжение последних дней и необходимость заботиться о других вынудили бросить дневник и Уилсона - человека, который всю свою жизнь тщательно записывал результаты каждого рабочего дня. Последняя его краткая запись 27 февраля. В ней говорится о пути, пройденном за этот день, и погоде. Итак, Скотт оказался единственным, кто поведал о борьбе, которую они вели на протяжении следующих трех недель.

После склада "Середина ледника" путешественники продолжили свой мученический путь. Им пришлось идти по снегу, покрытому тонким слоем острых кристаллов, которые слишком крепко вмерзли, чтобы ветер мог сдуть их, и вызывали трение, совершенно непреодолимое для полозьев саней. 3 марта Скотт записал: "Господи, помоги нам, мы не выдержим такую муку, это ясно. Обращаясь друг к другу, мы бесконечно бодры, и я могу только догадываться о том, что на сердце у каждого. Натягивание обуви по утрам отнимает все больше и больше времени, а потому с каждым днем опасность увеличивается".

В этот день они прошли немногим больше пяти миль, Следующие два дня принесли более утешительные результаты - 10 и 11 миль, но на этом двузначные числа кончились. Когда 4 марта они сделали привал на второй завтрак, до "Горы Хупер" оставалось еще 42 мили, продовольствия должно было хватить на неделю, но керосина - всего на три-четыре дня. Температура повысилась до -20°, но Скотт ожидал похолодания и опасался, что тогда Отсу придется совсем плохо. Мысли его были заняты следующим складом. "Будет поистине скверно, если, добравшись дотуда, мы обнаружим ту же недостачу керосина. Но доберемся ли? Если да, то мы окажемся совсем близко от цели! Не знаю, что бы я делал, если б Уилсон и Бауэре не оставались неизменно бодры".

Чтобы растянуть остаток керосина, ложились спать после ужина, состоявшего из чашки какао и едва подогретого пеммикана, а наутро отправлялись в путь, попив чаю и поев того же пеммикана. "Делаем вид, что предпочитаем пеммикан, приготовленный таким способом". Попутный ветер помог им пройти 11 миль и достигнуть пункта, расположенного в 17 милях от склада. Но к этому времени Отс совершенно выбыл из строя.

"Как трагично, что мы ничего не можем для него сделать. Ему нужно бы побольше горячей пищи, но, боюсь, это ненамного улучшило бы его состояние. Никто из нас не ожидал таких катастрофически низких температур. На Уилсоне они сказываются особенно тяжело, вероятно, из-за той самоотверженности, с которой он врачует ноги Отса. Мы не можем помогать друг другу, у каждого довольно своих забот. Мерзнем на ходу, идти тяжело, и ветер пронизывает насквозь нашу теплую одежду. В палатке же все бесконечно бодрятся. Хотим довести игру до конца, не падая духом, но очень уж тяжко много часов подряд тащить сани, ставшие такими тяжелыми, какими никогда не были прежде, и чувствовать, что все же продвигаемся вперед слишком медленно. Можно только твердить: "Помоги нам бог!" и плестись дальше, страдая от холода и чувствуя себя несчастными, хотя внешне и сохраняя бодрость. В палатке мы болтаем о всякой всячине, но о пище упоминаем реже, так как решились рискнуть и получаем полный паек. Теперь мы просто не смогли бы идти вперед голодными".

На следующий день - 6 марта - путешественники, таща сани изо всех сил, едва одолевали милю в час, а всего сделали за этот день немногим более 7 миль. Утром из-за густой облачности им пришлось трижды снимать с себя упряжь, чтобы отыскать следы, а Отс тем временем отдыхал, сидя в санях. Тащить их он больше не мог.

"Он удивительно терпелив, ибо ноги должны причинять ему страшную боль. Не жалуется, но оживляется только временами, а в палатке делается все более молчаливым... Будь мы все здоровы, я мог бы надеяться достигнуть цели, но бедный Солдат страшно обременяет нас, хотя делает максимум возможного и, боюсь, сильно страдает".

7 марта они с трудом прошли еще 8 миль, но Скотту пришлось записать: "Боюсь, что положение еще немного ухудшилось. Сегодня утром обнаружилось, что одна нога Отса в совсем скверном состоянии. Он удивительно мужественный человек. Все еще говорим о том, что станем делать, когда вернемся домой... Надеемся без надежды на то, что собачьи упряжки побывали у "Горы Хупер"; тогда, мы, может быть, и уцелеем. Но если и там обнаружится недостача керосина, у нас почти не останется надежд".

К полудню 8 марта они находились в восьми с половиной милях от склада "Гора Хупер". "С утра все хуже и хуже. Левая нога Отса все равно безнадежна. Ужас, сколько времени уходит на переобувание. Пока я сменю ночную обувь на дневную, проходит около часу, и все-таки я обычно бываю готов первым. У Уилсона теперь тоже нехорошо с ногами, но это, конечно, потому, что он столько заботится о других... Теперь все зависит от того, что мы найдем на складе. Если там побывали собачьи упряжки, мы сможем продвинуться достаточно далеко, но если топлива опять не хватит, то да поможет нам бог! Боюсь, что в любом случае дела наши очень плохи".

На следующий день, когда они достигли склада, подтвердились самые худшие его опасения. "Ничего утешительного. Нехватка во всем. Не знаю, следует ли винить кого-либо. Собачьи упряжки, которые могли спасти нас видимо, не были здесь".

В этот момент собачьи упряжки, погоняемые Черри-Гаррардом и Дмитрием, находились у склада "Одна тонна" всего в 72 милях к северу. Основываясь на скорости других партий, вернувшихся на базу, там полагали что Скотт достигнет склада "Одна тонна" между 3 и 10 марта. Поэтому собачьи упряжки были посланы к этому складу, чтобы забрать там группу, побывавшую на полюсе. Кроме того, собаки доставили запас продовольствия.

Собаки достигли склада "Одна тонна" 4 марта, но тут разразилась четырехдневная пурга, которая сделала дальнейшее продвижение вперед невозможным, так как животные плохо переносили сорокаградусный мороз, К тому времени, когда пурга прекратилась, корма для собак осталось так мало, что его могло хватить только на обратный путь до базы. Черри-Гаррарду пришлось решать: оставаться ли на складе еще два дня в ожидании прибытия Скотта или идти один день на юг в надежде повстречать его, рискуя при этом разойтись с полярниками. Черри-Гаррард решил остаться.

10 марта, когда запас корма для собак достиг допустимого минимума, он с сожалением повернул домой; тогда он еще не опасался за Скотта, полагая, что тот обязательно дойдет до склада.

В оставленных Скоттом указаниях относительно собачьих упряжек выражалась надежда на то, что собаки, миновав склад "Одна тонна", пройдут дальше на юг до склада "Середина ледника", чтобы оказать содействие группе, возвращающейся с полюса. Он, однако, подчеркнул, что такую операцию отнюдь не следует считать имеющей жизненно важное значение и что она должна быть поставлена в зависимость от конкретных условии, включая информацию, полученную от вернувшихся вспомогательных групп. Он не оставил также сомнения в том, что животных не следует подвергать какому-либо риску, чтобы не ставить под угрозу осуществление санных походов в следующем сезоне.

Произошло же следующее: по пути к полюсу собаки зашли дальше, чем предполагалось, и потому вернув на базу позднее, чем это было предусмотрено, а это привело к тому, что запас корма для них, который намечалось оставить на складе "Одна тонна", не удалось туда забросить. Дальнейший ход событий был продиктован событиями на мысе Эванс: возвращением лейтенанта Эванса, полумертвого от цинги, и продолжающимся отсутствием Виктора Кемпбелла и его северной группы.

Помимо Герберта Понтинга, завершившего свои съемки, на "Терра Нове" должны были вернуться домой семь других участников экспедиции, которые не имели возможности остаться в Антарктике на второй год. Специалист по собаководству Мирз был с теми, кто отправился в поход. Врач Аткинсон, старший по чину из числа оставшихся на базе, взял на себя руководство ею. В середине февраля он и Дмитрий с двумя собачьими упряжками отправились с мыса Эванс на мыс Хат, как раз в то время, когда лед в заливе Мак-Мёрдо стал вскрываться. Аткинсон намеревался продвинуться с собаками как можно дальше на юг, но тут возвратилась вторая вспомогательная группа с тяжело больным лейтенантом Эвансом. Врачу пришлось вести напряженную борьбу за жизнь заместителя начальника экспедиции. В результате Черри-Гаррарду, как единственному офицеру, оказавшемуся на месте, было поручено идти с собаками навстречу Скотту и доставить на склад "Одна тонна" дополнительный запас продовольствия, хотя он совершенно не умел править собачьей упряжкой и не умел ориентироваться на местности.

Однако успешное возвращение на базу вспомогательных групп, одна из которых состояла всего из трех человек, в том числе одного больного, совершенно беспомощного, создало представление о том, что проникать на юг дальше склада "Одна тонна" нет необходимости. Казалось даже более чем вероятным, что Скотт прибудет на склад "Одна тонна" раньше собачьих Упряжек.

Между тем 10 марта, когда Черри-Гаррард покинул этот склад, Скотту, который вышел со склада "Гора Хупер", отстоящего на 70 миль от "Одной тонны", пришлось разбить лагерь из-за пурги.

"У Отса совсем плохо с ногами. Он обладает редкостной выдержкой, хотя, казалось бы, должен знать, что никогда не доберется до базы. Сегодня утром он спросил Уилсона, есть ли у него надежда, и Билл, разумеется, ответил, что не знает. На самом деле, надежды нет. Независимо от того, погибнет он или нет, мы все равно не выберемся отсюда. Даже при самых больших усилиях с нашей стороны мы вряд ли можем рассчитывать на спасение".

На следующий день - 11 марта - им удалось пройти 8 миль. Небо было настолько пасмурное, что они ничего не могли разглядеть и потеряли след (При сплошной облачности в Антарктиде наблюдается явление, получившее название "белая тьма". Из-за отсутствия теней на однообразной снежной равнине глаз человека не различает ничего: небо нельзя отличить от снежной поверхности и даже на близком расстоянии совершенно невозможно увидеть следы людей и саней (Прим. ред.)). Близился конец Отса. "Что делать ему или нам - знает один только бог. После завтрака мы обсудили этот вопрос. Отс - прекрасный, мужественный парень и понимает ситуацию. И все же он, по существу, просил совета. Мы не смогли сказать ему ничего, кроме того, что он должен идти вперед так долго, как сможет. Впрочем, дискуссия имела один положительный результат: я фактически приказал Уилсону вручить нам средство покончить с нашими страданиями и объяснить, как это сделать. У Уилсона не было другого выбора, ибо в противном случае мы взломали бы аптечку. Теперь у каждого из нас по 30 таблеток опиума, а он оставил себе лишь одну ампулу морфия".

12 марта они протащили сани еще почти 8 миль. "Дорога остается ужасной, мороз крепчает, и наше физическое состояние все ухудшается. Да поможет нам бог!" На следующее утро они проснулись при сильном северном ветре и температуре -37°. У них просто не было сил противостоять всему этому, и они остались в лагере до полудня, после чего прошли еще 6 миль. В полдень 14 марта, когда они протащились еще около 7 миль, термометр показал - .43е; все жестоко страдали от холода.

"Видимо, приближается конец, но он не будет мучительным. Бедному Отсу опять хуже. Я содрогаюсь при мысли о том, что ждет нас завтра. Лишь ценой величайших усилий нам удается избежать обморожений. Никогда не представлял себе, что в это время года возможны такие морозы и ветры. За пределами палатки творится что-то ужасное. Нужно бороться до последнего сухаря, но уменьшить паек я не могу".

Дневниковые записи, которые не прерывались ни на один день, несмотря на невероятные лишения, стали теперь короче. Кроме того, если раньше Скотт делал их в полдень и вечером, то теперь он стал ограничиваться карандашными заметками, вносимыми только в середине дня. Но 13 марта, в день, когда дул сильный холодный ветер, он не записал вообще ничего. После только что процитированного текста от 14 марта в дневнике можно прочесть следующие слова: "Пятница 16 марта иди суббота 17-го - потерял счет дням, но последнее, кажется, вернее". Далее говорится о судьбе Отса,

"Третьего дня за завтраком бедный Тит Отс объявил, что не может идти дальше; он предложил, чтобы мы оставили его в спальном мешке. На это мы не могли согласиться и убедили его идти дальше. Для него это было ужасно тяжело, но он все же протащился несколько миль. Ночью ему стало хуже, и мы поняли, что конец совсем близок.

На случай, если дневник будет найден, я бы хотел отметить несколько фактов. Последние мысли Отса были о его матери, но прежде чем заговорить о ней, он с гордостью выразил надежду, что его полк будет доволен мужеством, с каким он встретил смерть. Мы можем удостоверить это мужество. В течение нескольких недель он безропотно переносил тяжкие страдания и до самого конца находил в себе силы участвовать в наших беседах. Он не переставал надеяться до самого конца - вернее, не желал отказываться от надежды. Он проспал всю предыдущую ночь, рассчитывая, что не проснется. Однако утром все же проснулся - это было вчера. Кругом пуржило. Он сказал: "Я только выйду на воздух и вернусь не сразу". Затем исчез в метели, и больше мы его не видели.

Пользуюсь этим случаем, чтобы заявить, что мы не оставляли своих больных товарищей до конца. Когда Эдгар Эванс лежал без чувств, а у нас совершенно не было пищи, казалось бы, мы должны были покинуть его ради спасения остальных, но провидение милостиво устранило его в этот критический момент. Он умер естественной смертью, и мы оставались возле него еще два часа после кончины. Мы знали, что бедный Отс идет на смерть, и хотя пытались отговорить его, сознавали, что он поступает как мужественный человек и английский джентльмен. Мы все надеемся встретить смерть с таким же присутствием духа, и конец уже не далек".

Он писал при сильном морозе - в полдень термометр показал -40°. "Мои товарищи бесконечно бодры, но все мы на грани сильного обморожения и хотя все время говорим о благополучном исходе, я думаю, в глубине души никто в это не верит".

Все складывалось настолько неблагоприятно для них что Скотт начал писать прощальные письма, делая это после второго завтрака, когда они хоть немного согревались. Первое из писем было адресовано его жене: он писал его на остановках во время переходов. Вторая часть его писалась после того, как ушел Отс; в ней он говорил о сыне.

"Если найду для этого время, напишу письмо мальчику, чтоб он прочел его, когда подрастет. В моем роду наследственным пороком всегда была леность - и он должен остерегаться этого порока, а тебе следует предостеречь его. Как ты знаешь, мне пришлось заставить себя стать деятельным - у меня всегда была склонность к праздности. Отец мой был ленив, и это причинило нам немало бед".

Он продолжал: "Ты знаешь, что я свободен от сентиментальных предрассудков по поводу второго брака. И если ты встретишь настоящего человека, готового помочь тебе в жизни, то будь с ним счастлива, как прежде. Сам я был не очень хорошим мужем, но надеюсь, что оставлю по себе добрую память. Тебе определенно не придется стыдиться того, как я встретил смерть, и полагаю, что мальчик сможет гордиться своим родством со мной".

17 марта, через сутки после того, как Отс исчез в пурге - это было накануне дня его рождения,- только 26 миль отделяло их от склада "Одна тонна". К полудню 18-го это расстояние сократилось до 21 мили, но ветер, швырявший снег в лицо при температуре -35°, заставил путешественников остановиться. Скотт записал: "Ни один человек не смог бы выстоять в таких условиях, а мы измотаны почти до предела. Моя правая нога омертвела - обморожены почти все пальцы..."

В тот вечер ужин состоял из холодного пеммикана, сухарей и половины кружки какао. На следующий день - 19 марта - они потащили "ужасно тяжелые сани" дальше, несмотря на сильный ветер и температуру -40°, и ко второму завтраку были уже в 15 с половиной милях от склада.

"Какой прогресс! Продовольствия у нас осталось на два дня, топлива же - всего на один. С ногами у все плохо; лучше всего обстоит дело у Уилсона, хуже всего - у меня с правой ногой, правда, левая в порядке. Лечить ногу не будет возможности, пока у нас не появится горячая пища. Ампутация - это лучшее, на что я могу рассчитывать, но не распространится ли гангрена?"

К вечеру они находились уже всего в 11 милях от склада "Одна тонна", но на следующий день - 20 марта - сильная пурга продержала их в лагере целый день, и судя по всему, она не собиралась кончаться.

21 марта Скотт записал "Сегодня появилась слабая надежда: Уилсон и Бауэрс пойдут на склад за топливом". Они намеревались предпринять отчаянную попытку достигнуть склада, а затем вернуться с керосином и продовольствием к палатке, где вынужден был лежать Скотт из-за сильно обмороженной ноги. Однако вылазка эта так и не состоялась. Следующая краткая запись, сделанная Скоттом 23-го, гласила: "Пурга все не унимается. Уилсон и Бауэрс не смогли идти - завтра последний шанс - топлива нет, пищи осталось на день-два - конец, видимо, близок. Решили умереть естественной смертью - отправимся к складу с вещами или без них и погибнем в пути"..

Однако непрекращавшийся буран продолжал держать их в плену. Бауэрс и Уилсон написали трогательные прощальные письма: Бауэрс - матери, Уилсон - жене. В одном из писем Уилсона говорилось: "Мы боролись до конца и ни о чем не жалеем... Ледник побил нас - хотя мы и достигли полюса".

Следующая запись в дневнике Скотта сделана 29 марта, после шестидневного перерыва. Это последняя запись. Перед этим - в то время как они лежали в своей палатке, окоченевшие, голодные и совершенно беспомощные перед лицом стихии, всего лишь в 11 милях (менее дневного перехода!) от склада изобилия, - Скотт написал свое "Послание общественности". В этом документе четко и просто были изложены причины катастрофы; многочисленные беды, постигшие их на шельфовом леднике и, прежде всего, неожиданно тяжелые метеорологические условия. Он закончил также прощальные письма жене и матери; жене Уилсона и матери Бауэрса; своему зятю - сэру Уильяму Макартни; Барри, Шпейеру и Кинси; своим начальникам по службе; мистеру и миссис Реджиналд Смит. Приписка к одному из этих коротких посланий говорит о том, в каких ужасающих условиях они писались: "Извините за почерк: 40° мороза, и так уже более месяца".

В письме к миссис Уилсон говорилось: "Когда это письмо дойдет до Вас (если вообще дойдет), Билла и меня уже не будет. Конец уже совсем близок, и мне хотелось бы, чтоб Вы узнали о том, как замечательно он вел себя перед смертью, - был неизменно бодр и готов принести себя в жертву другим. И ни единого слова упрека за то, что я заварил всю эту кашу..."

Матери Бауэрса: "Чем труднее нам становилось, тем ярче светил нам его неукротимый дух, и таким он оставался до конца - бодрым, полным надежд и непоколебимым".

В письме к Барри Скотт просил его помочь жене и сыну, а также женам остальных, "Я оставляю мою бедную девочку и Вашего крестника, Уилсон оставляет вдову и Эванс тоже; обе в стесненных обстоятельствах. Сделайте, что возможно, чтоб их нужды были удовлетворены".

Шпейеру он сказал: "Боюсь, что мы погибли и дела экспедиции останутся крайне запутанными. Но мы побывали на полюсе и умрем как джентльмены. Жалею только о женщинах, которых мы оставляем... Винить некого, и я надеюсь, что никто не станет утверждать, будто товарищи не помогли нам".

В кратком письме к вице-адмиралу сэру Френсису Бриджмену, его бывшему начальнику в Адмиралтействе, можно прочесть; "Хочу сообщить Вам, что я не был слишком стар для этого предприятия. Первым погиб самый молодой..."

Видя, что пурга продолжает свирепствовать и последний шанс на спасение утрачен, он закончил письмо жене:

"Если сможешь, постарайся заинтересовать мальчика естественными науками. Это лучше, чем игры. В некоторых школах этому способствуют. Знаю, что ты будешь приучать его находиться на воздухе. Постарайся внушить ему веру в бога, это утешает...

В моем вещевом мешке находится кусок британского флага, который я водрузил на Южном полюсе, а также черный флаг Амундсена и другие мелочи. Отошли кусочек нашего флага королю, другой - королеве Александре, а остальное сохрани у себя, хоть это и небольшое приобретение. Чего только не рассказал бы я тебе о нашем путешествии. Насколько лучше мне было здесь, чем в расслабляющем комфорте дома. Как много ты сможешь поведать нашему мальчику, но какой ценой...

У меня нет времени написать сэру Клементсу, скажи ему, что я часто вспоминал о нем и никогда не пожалел о том, что он поручил мне командовать "Дисковери".

После шестидневного перерыва он сделал свою последнюю карандашную запись в дневнике:

"Четверг, 29 марта. С 21-го непрерывный шторм с ЗЮЗ и ЮЗ. 20-го у нас было топлива на две чашки чаю и на два дня - сухой пищи. Каждый день мы собирались отправиться к складу, до которого осталось 11 миль, но за палаткой не унимается метель. Не думаю, чтоб мы могли теперь надеяться на лучшее. Будем терпеть до конца, но мы слабеем и смерть, конечно, близка. Жаль, но не думаю, что смогу писать еще.

Р. СКОТТ."

"Последняя запись. Ради бога, не оставьте наших близких".

Громадный гурий

В конце марта 1912 года, когда Скотт, Уилсон и Бауэре беспомощно лежали в своем последнем лагере, лондонская "Дэйли кроникл" начала печатать повествование об успешном достижении Южного полюса Руалом Амундсеном с его собачьими упряжками (газета закупила исключительное право на эту публикацию).

Амундсен вернулся на свою базу в Китовой бухте 25 января, покрыв 1860 миль к полюсу и обратно за 99 дней. 30 января он отплыл на Тасманию, откуда послал телеграмму, уведомившую весь мир о его триумфе:

"Хобарт, 7 марта, 3.40. Достиг полюса четырнадцатого семнадцатого декабря девятьсот одиннадцатого. Руал Амундсен".

Эта весть вызвала недоумение. 6 марта в Лондоне, на основании неподтвержденных сведений, стали циркулировать слухи о том, что Скотт достиг полюса, и репортеры бросились к Кетлин. На следующий день переполох еще усилился.

Кетлин записала в свой дневник: "Сегодня повсюду шум и гам. Отовсюду сыплются телеграммы: "Амундсен прибыл Хобарт, сообщает достижении полюса Скоттом". Благодарение богу, я им не поверила. И в то время как плакаты кричали: "Скотт на Южном полюсе - блестящая победа", - я была уверена, что тут какая-то ошибка. Редакции различных газет передали мне полученные телеграммы, но я тут же заявила со всей категоричностью, на которую способна, что депеши не подписаны и не представляют никакой ценности и что, опубликовав их, газеты только выставят себя и всех остальных на посмешище. Но они не посчитались со мною и поспешили широко обнародовать телеграммы. Я пережила ужасный день. В доме весь день творилось нечто невообразимое: телефонные звонки и звонки в дверь, телеграммы и репортеры, которые ломились ко мне под тем предлогом, что располагают поразительной и совершенно точной информацией. Я избегала каких бы то ни было интервью, но одна газета утверждала, что получила его от меня. Поэтому я опубликовала в "Тайме" и "Морнинг пост" краткие заявления о том, что не имею основания доверять полученным сообщениям и слишком занята, чтобы принимать репортеров. Тем не менее в тот день я словно побывала в аду".

Однако с сомнениями было покончено лишь после того, как "Терра Нова", покинувшая мыс Эванс в начале марта, прибыла 1 апреля в Литтелтон и в Англию было передано по телеграфу содержание первых дневников Скотта. Кетлин записала в свой дневник: "Чем больше читаешь и вдумываешься в них, тем отчетливее проступает великолепное достижение, которому не смогли помешать никакие препятствия, и тем меньшее значение приобретает попытка Амундсена обогнать тебя. Я так рада - очень рада,- что ты останешься там еще год. Было бы невероятно обидно, если б ты вернулся теперь, когда перед тобой открываются такие возможности".

Почта, доставленная "Терра Новой", прибыла в Лондон в следующем месяце. Прочитав письма мужа, Кетлин записала: "...Должна сказать, что я в восторге от того, что ты передал все свое достояние в фонд экспедиции. Помню, ты как-то сказал, что человек обычно поступает лучше всего, когда он не связан никакими финансовыми соображениями. Думаю, что ты совершенно прав, и я несказанно признательна тебе и счастлива оттого, что мы не извлечем прибыли из экспедиции. Обо мне не тревожься. Мне ничего не нужно".

Ей снова пришлось использовать все свое красноречие, чтобы уговорить Клементса Маркема не выступать в печати с критикой Амундсена. Однако старик был не одинок в своем недовольстве тем, что норвежец тайно изменил свои планы и направился к полюсу в обгон англичан, через сектор Антарктиды, обычно считавшийся британским. Недовольство это было вызвано не столько "вторжением" Амундсена в "чужие владения", ибо вопрос это оставался спорным, сколько скрытностью, с которой он провел всю операцию.

Летом лейтенант Эванс прибыл в Англию. Расставшись со Скоттом на Полярном плато, заместитель начальника экспедиции едва не погиб на обратном пути. К тому времени, когда он и два его спутника - Лэшли и Крин - достигли подножия ледника Бирдмор, у него уже появились симптомы цинги, но он продолжал тащить сани через шельфовый ледник. Достигнув склада "Одна тонна", Эванс не мог уже держаться на ногах, не опираясь на лыжные палки. Он потребовал оставить его в спальном мешке с тем продовольствием, какое смогут ему выделить, но оба моряка отказались наотрез, положили его на сани, крепко привязав к ним, и пошли дальше. Таща так больного, через четыре дня они достигли лагеря Корнер. Но здесь недавно пронеслась пурга, и поверхность ледника не позволяла им двигаться дальше с тяжелыми санями, на которых лежал Эванс. Поэтому Лэшли остался ухаживать за больным, а Крин, проявив замечательное мужество, прошел один 35 миль до мыса Хат, где можно было получить помощь.

Собачья упряжка доставила Эванса на базу, где благодаря неустанным заботам врача Аткинсона он был поставлен на ноги; затем он вернулся в Новую Зеландию на "Терра Нове". Оправившись, хотя и далеко не полностью, от последствий цинги, он отбыл на почтовом пароходе в Англию вместе с секретарем экспедиции Френсисом Дрэйком, чтобы попытаться сделать все возможное для улучшения финансового положения экспедиции.

По рекомендации Скотта, содержавшейся в его отчетах, Эванс за заслуги в исследовании Антарктики был произведен в капитаны 2 ранга и, кроме того, удостоен королевской аудиенции. Вскоре он выздоровел окончательно, чем поразил врачей, и, решив снова отправиться на юг, 30 августа 1911 года отплыл в Новую Зеландию, чтобы привести "Терра Нову" обратно в залив Мак-Мердо и встретиться там с группой покорителей полюса, а также со всеми участниками экспедиции, оставшимися на вторую зимовку.

Между тем на "Терра Нове", которую в промежутке между плаваниями в Антарктику новозеландское правительство использовало для гидрографических работ, случилось несчастье: утонул унтер-офицер Роберт Бриссенден, кочегар. Когда в конце августа телеграмма об этом пришла в Лондон, Кетлин Скотт сама отправилась с этой вестью к вдове.

И поведала мужу в дневнике; "Это милая спокойная маленькая женщина, с чудесным мальчиком лет семи. Не думаю, чтобы кто-либо мог сочувствовать ей сильнее, чем я, но я сомневаюсь, что это хоть как-то облегчило ее горе. Это было так ужасно: я явилась в ее светлый чистенький домик, бросила бомбу и ушла. Вернувшись домой, я написала ей, но все это кажется столь мизерным в сравнении с ее горем".

В начале сентября Кетлин поехала в Данди послушать Клементса Маркема, который намеревался доложить о ходе исследования Антарктики Британской ассоциации.

Маркем заявил присутствующим: "Капитан Скотт должен был достигнуть Южного полюса около 14 января. Благополучное возвращение его полностью обеспечено промежуточными складами, и в настоящее время он и его отважные спутники стойко переносят тяготы второй зимовки в Антарктике и готовятся оказать географической науке новую великую услугу. Подождем следующей весны, когда вся страна будет отмечать возвращение капитана Скотта, одного из крупнейших полярных исследователей, и с глубоким интересом и законным чувством национальной гордости узнает о том, что сделали для географии он сам и его отважные спутники".

В том же месяце вышел в свет роман А. Э. У. Мэсона "Штурвал", герой которого - капитан 1 ранга Гарри Рэймс - был списан со Скотта. Рэймс появляется в романе тридцатипятилетним офицером, уже проведшим три года в Антарктике. Он среднего роста, коренаст, с большим лбом, с зоркими глазами и пристальным взглядом.

Рэймс как бы совмещал в себе Скотта и самого Мэсома, опытного политика. В романе капитан, начавший свою деятельность в качестве исследователя, обращается потом к политике, но в конце концов отказывается от парламентского кресла, повинуясь зову Антарктики, и направляется на Южный полюс. О своем первом путешествии он говорит; "Быть может, в то июньское утро я и дошел бы до Сити, если б, завернув за угол Букингемского дворца, чтобы пройти к холму Конституции, не заметил на другой стороне улицы президента Географического общества. Я был с ним немного знаком. Читал об экспедиции и знал, что он занимается организацией ее. Меня словно озарило: "Клянусь святым Георгием! Наконец-то я сделал выбор!" И я перебежал через дорогу и предложил, чтоб мне поручили командование экспедицией".

Стремясь приблизить свое повествование к действительности, Мэсон основывался не только на таких деталях. В то время как Рэймс с головой ушел в политику (подобно тому, как Скотт был занят службой во флоте), один из офицеров, участвовавших в первом его путешествии на юг, организовал собственную экспедицию в Антарктику. В этих обстоятельствах капитан показал себя не с лучшей стороны. "Предположим, - спросила молодая жена Рэймса, - что этот человек достигнет полюса, что тогда?"

Капитан презрительно рассмеялся.

"Разве не нужно делать открытия, составлять карты материка, измерять морские глубины?" - спросила Цинтия, вспомнив книгу, которую написал сам Гарри Рэймс о своем путешествии. Он покачал головой. "Все это только бутафория, Цинтия. Вы окружаете экспедицию ореолом научности. Это приносит вам деньги, поддержку властей и научных обществ. Но человек, который отправляется на юг, во льды, делает это с одной только целью - достигнуть полюса. Зачем? На это невозможно дать вразумительный ответ, Цинтия, И никто его не даст. Просто у таких людей неспокойно на душе - это и толкает их вперед".

В дальнейшем, когда Рэймс узнал, что бывший его спутник не сумел достичь полюса, "у нее не осталось сомнения в том, что муж ее обрадован этим. Крик, вырвавшийся из его груди, нельзя было истолковать двусмысленно. То был крик восторга".

Затем Рэймс сам отправился на юг.

Перед опубликованием своей книги Мэсон включил в нее предисловие, датированное маем 1912 года. В нем говорилось: "Учитывая последние события, я считаю нужным заявить, что работа над книгой началась весной 1909 года".

Он оказался в том чрезвычайно деликатном положении, в которое рискует попасть всякий писатель, чересчур придерживающийся действительных фактов, хотя в то время едва ли мог предусмотреть трагический конец своего героя - о нем стало известно несколько месяцев спустя.

В ноябре Генри Понтинг, вернувшийся в Англию с множеством кинокадров и фотоснимков, отснятых и сделанных в ходе экспедиции, публично опроверг версию о гонках к Южному полюсу. Открытие полюса, сказал он, был только частью разработанной Скоттом обширной программы научных работ. Он намеревался отправиться с мыса Эванс на полюс 1 октября, но, учитывая гибель многих пони, не решился рисковать остальными в бурную октябрьскую погоду, а потому отложил поход на месяц. Из-за этой задержки он, видимо, и лишился чести стать первооткрывателем Южного полюса.

Но, сказал Понтинг, "среди поздравлений, поступающих в адрес капитана Амундсена, самым сердечным будет то, которое он получит от капитана Скотта. Ибо именно Скотт больше, чем кто-либо иной, способен понять, что значит добиться успеха в подобном предприятии".

В том же ноябре Амундсен выступил на заседании Королевского географического общества в Лондоне. Кетлин Скотт так описала этот вечер в своем дневнике.

"Я вернула билет на лекцию Амундсена, присланный мне Советом общества, и забралась с сэром Мэтью Натаном на галерку. Мне хотелось избежать разговоров с газетчиками, тем более, что я не склонна распространяться по поводу Амундсена. За столом президиума не было почти никого, за исключением лорда Керзона (президента КГО), майора Дарвина и Шеклтона. Лорд Керзон выступил весьма корректно и воздал должное твоим заслугам. Речь Амундсена была энергичной, но скромной и в то же время скучной. И до чего скучной! Говорил он с таким акцентом, что его было трудно понять. Зал Королевы был заполнен, но публика встретила его с умеренным энтузиазмом. О тебе он почти не упоминал, сказал только, что ты находишься в заливе Мак-Мёрдо, а японцы - на Земле Короля Эдуарда VII и что он прошел между вами, чтобы не мешать ни тем, ни другим".

Представляя собравшимся Амундсена в тот вечер 15 ноября 1912 год, Керзон сказал: "Мы не чувствуем зависти, хотя соревнование в области исследований было ожесточенным. И в этот вечер, когда мы чествуем Амундсена, я убежден, что мысленно он сам, так же как и все мы, - с нашими отважными соотечественниками. С капитаном Скоттом, все еще находящимся в полумраке Антарктиды, чья нога ступила на полюс, я уверен, не позднее, чем через несколько недель после Амундсена. Этот человек без всяких претензий, но с завидным упорством уже третий год собирает в духе подлинной преданности знанию великолепный урожай научных данных, который после возвращения сделает его предприятие самой знаменитой экспедицией современности".

Всего за четыре дня до собрания, на котором Керзон произнес свою речь, три трупа, пролежавшие в палатке на шельфовом леднике Росса целых восемь месяцев, были найдены поисковой партией, вышедшей с мыса Эванс.

Черри-Гаррард и Дмитрий (последний особенно) находились в очень тяжелом состоянии после возвращения с собаками от склада "Одна тонна". 16 марта они добрались до мыса Хат, где застали Аткинсона и унтер-офицера Кэохэйна: хижина оказалась отрезанной от мыса Эванс полосой открытой воды.

Прождав несколько дней, Аткинсон решил предпринять еще одну попытку помочь группе, возвращающейся с полюса. Рассчитывать на собак не приходилось, ибо они были совершенно измотаны, как и оба погонщика, поэтому 26 марта он и Кэохэйн отправились в путь, взяв с собой сани с дополнительным запасом продовольствия. Проходя по 9 миль в день, почти без сна из-за жестокой стужи, 30 марта они наконец достигли пункта, расположенного в 8 милях за лагерем Корнер. Это произошло на следующий день после того, как в ста милях к югу Скотт, загнанный пургой в западню, занес последнюю запись в свой дневник. Здесь Аткинсон оставил почти недельный запас продовольствия, чтобы полярники могли добраться до мыса Хат, хотя внутренне уже был убежден, что они погибли.

4 марта девять человек, и в том числе больной заместитель начальника экспедиции, отплыли на "Терра Нове" в Новую Зеландию. Хотя на их место прибыло двое новых, но теперь на вторую зимовку у мыса Эванс осталось всего тринадцать человек: шесть офицеров и семь матросов. Эту зиму они провели в тягостном сознании того, что полярников определенно постигла катастрофа и что, возможно, произошла еще одна трагедия, ибо северная группа Кемпбелла в составе шести человек находилась в ледяном плену на побережье Земли Виктории.

Кемпбелл был высажен на мысе Адэр, когда "Терра Нова" совершала первый обратный рейс в 1911 году. Так было решено после его встречи с Амундсеном в Китовой бухте. Перезимовав, он был подобран тем же судном, возвращавшимся на юг в январе 1912 года. После этого, по пути к заливу Мак-Мёрдо, он был высажен примерно в середине побережья Земли Виктории, в пункте, получившем название "Убежище Эванс". Предполагалось, что он проведет здесь непродолжительные исследования, а в середине февраля из залива Мак-Мёрдо за ним придет "Терра Нова" и доставит его обратно на мыс Эванс. В феврале "Терра Нова" действительно отправилась к Убежищу Эванс, но была задержана льдами, и, несмотря на все усилия, не смогла подойти к берегу ближе чем на 30 миль. Поэтому Кемпбеллу и его спутникам пришлось остаться на зимовку в легкой одежде предназначенной для летних санных походов, и с запасом продовольствия, рассчитанным менее чем на четыре недели. Правда, они могли охотиться на тюленей, если только найдут их.

Следующей весной Аткинсону пришлось принять трудное решение, ибо на базе теперь оставалось совсем мало людей. Вопрос стоял так: идти с санями на юг, в направлении ледника Бирдмор, чтобы попытаться найти наверняка погибших полярников, или направиться вдоль побережья, чтобы разыскать Кемпбелла и его людей, которые, возможно, остались в живых. Имелось достаточно оснований предполагать, что "Терра Нова" при возвращении в Антарктику захватит членов северной группы, если они живы, санный же поход вдоль побережья представлялся немыслимым из-за разводий во льдах. С другой стороны, было очень важно узнать, что случилось со Скоттом, и выяснить, достиг ли он полюса.

Все единодушно решили избрать южный маршрут. Группа из одиннадцати человек взяла с собой собак и шесть мулов, доставленных "Терра Новой" с первым обратным рейсом. На пути следования были устроены склады. Мулы вышли с мыса Эванс 29 октября 1912 года, Аткинсон, Черри-Гаррард и Дмитрий последовали за ними с собачьими упряжками. Обе группы достигли склада "Одна тонна" 10 ноября и двинулась дальше на юг, хорошо понимая, что, возможно, придется идти до самого Бирдмора: несчастный случай на этом леднике представлялся им наиболее вероятной причиной неудачи Скотта. Однако уже 11 ноября они с ужасом обнаружили его палатку всего в 11 милях от склада. Она была занесена снегом и походила на гурий.

В палатке они увидели три трупа. Уилсон и Бауэрс казались умершими во сне: их спальные мешки были закрыты над головами, как будто они сами сделали это. Скотт, очевидно, умер позднее. "Он отбросил отвороты своего спального мешка и раскрыл куртку, - писал Аткинсон. - Маленькая сумка с тремя записными книжками лежала у него под плечами, одна рука покоилась на теле Уилсона. Они хорошо укрепили палатку, и она устояла под напором всех снежных бурь этой исключительно суровой зимы".

Убитые горем путешественники, сбившись в кучку, слушали Аткинсона, который читал им те страницы дневника, где начальник экспедиции изложил причины катастрофы и обстоятельства смерти Эванса и Отса. Кроме записных книжек, они нашли фотоаппарат и три кассеты с пленкой, на трех кадрах которой было запечатлено пребывание путешественников на Южном полюсе. Когда на мысе Эванс негативы, восемь месяцев пролежавшие в снегу, были проявлены, все увидели трагически четкие изображения; на одном снимке Уилсон держал длинный штатив фотоаппарата, на другом это делал Бауэре.

Из-под снега откопали сани с вещами погибших. Среди них оказались образцы горных пород, собранных на леднике Бирдмор, - всего 35 фунтов; по просьбе Уилсона они не расставались с этой коллекцией до самого конца, хотя настолько ослабели, что каждый лишний фунт груза становился для них невыносимым бременем.

Тела не тронули. Когда были убраны бамбуковые подпорки, палатка рухнула и накрыла собой погибших. Прочли заупокойную молитву. При этом все стояли, обнажив головы, при температуре -20°. Затем, как писал Аткинсон, они "принялись сооружать над ними огромный гурий и занимались этим до самого утра".


Гурий, воздвигнутый над останками погибших.

Гурий увенчали грубым крестом, сделанным из пары лыж, по обе стороны от гурия поставили стоймя двое саней, надежно укрепив их в снегу. Между одними санями и гурием воткнули в снег бамбуковый шест, к которому прикрепили металлический цилиндр. В нем оставили записку, подписанную всеми участниками поисковой группы: "12 ноября 1912 года, 79 градусов 40 минут южной широты. Этот крест и гурий воздвигнуты над телами капитана 1 ранга Скотта, кав. орд. Виктории, офицера королевского военно-морского флота; доктора Э. А. Уилсона, бакалавра медицины Кембриджского Университета, и лейтенанта Г. Р. Бауэрса, офицера королевского военно-морского флота Индии, как первая попытка увековечить их отважный и успешный поход к полюсу. Они достигли его 17 января 1912 года, после того, как это уже сделала норвежская экспедиция. Причиной их смерти явились жестокая непогода и недостаток топлива. Крест и гурий воздвигнуты также в память их двух доблестных товарищей - капитана Иннискиллингского драгунского полка Л. Э. Отса, который пошел на смерть в пургу приблизительно в восемнадцати милях к югу от этого пункта, чтобы спасти остальных, и матроса Эдгара Эванса, умершего у подножия ледника Бирдмор. Бог дал, бог и взял. Да будет благословенно имя господне".

Актинсон решил пройти еще 20 миль к югу, чтобы попытаться найти тело Отса. На одном из старых снежных валов, сооруженных для защиты пони, они обнаружили спальный мешок Солдата, который взяли с собой остальные путешественники после того, как Отс ушел от них. Однако, достигнув места, где Отс вышел из палатки, Аткинсон увидел, что дальнейшие поиски бесполезны, тело его наверняка занесло снегом. Поэтому соорудили гурий, увенчанный небольшим крестом, и оставили записку следующего содержания: "Вблизи этого места умер чрезвычайно отважный джентльмен - капитан Иннискиллингского драгунского полка Л. Э. Дж. Отс. В марте 1912 года, возвращаясь с полюса, он добровольно пошел на смерть в пургу ради спасения своих товарищей, застигнутых бедой. Эта записка оставлена вспомогательной экспедицией 1912 года".

На обратном пути Аткинсон записал: "Мы снова побывали в месте последнего успокоения троих наших товарищей и простились с ними навеки. Они будут лежать там в своем величии нетленными, такими, какими были при жизни, под самым подходящим надгробьем в мире".

Вернувшись на базу, Аткинсон, к величайшему своему облегчению, узнал, что Кемпбелл и пятеро его спутников сумели добраться с санями по побережью до мыса Эванс. Они провели зиму в потрясающе примитивных условиях, питаясь мясом пингвинов и тюленей. Жили в пещере, которую сами вырыли во льду.

Отрадно было уже то, что двойной катастрофы, которой так боялись, не произошло. Но сколь горестные вести предстояло сообщить тем, кто прибудет на судне!..

Из Новой Зеландии капитан 2 ранга Эванс повел "Терра Нову" на юг; погода и ледовая обстановка благоприятствовали плаванию. Когда 18 января 1913 года, судно вошло в залив Мак-Мёрдо, полоса открытой воды тянулась до самого мыса Эванс.

Эванс приготовил великолепную встречу Скотту и его товарищам. Палубу судна специально надраили, обрасопили реи, обтянули такелаж и скойлали концы, на мачтах подняли флаги расцвечивания. Был подготовлен великолепный банкет. Стол в кают-компании украсили флажками и шелковыми лентами, у каждого прибора положили аккуратные пачки писем, гостей ждали шампанское, шоколад, сигары, сигареты и всякие прочие яства.

Эванс писал: "Мы навели на берег бинокли и вскоре увидели маленькие фигурки, носившиеся взад и вперед в страшном возбуждении. Я ощутил комок в горле при мысли о том, что я должен буду приветствовать полярников, зная, что их опередил Амундсен. Это все равно как поздравлять близкого друга с тем, что он пришел вторым в отчаянной, изнурительной гонке. Именно так оно и было".

Но все вышло совсем по-другому. Когда судно подошло к берегу и машины застопорили, с берега раздалось троекратное "ура", с корабля ответили тем же. После этого Эванс смог наконец обратиться к зимовщикам.

"Я крикнул "Кемпбелл, все здоровы?" После минутного колебания он ответил: "Южная группа достигла полюса 17 января прошлого года, но погибла на обратном пути - их записи у нас". Наступила скорбная пауза, немногочисленная команда судна и все те, кто стоял на берегу, погрузилась в глубокое молчание..."

Молчание это было прервано приказанием отдать якорь, за которым последовали всплеск и грохот цепи. Кемпбелл и Аткинсон подошли на шлюпке, чтобы рассказать об участи Скотта и его спутников. "Медленно и с великой грустью флаги спустили с мачт... С мостика было слышно, как звенела и звякала посуда и столовые приборы: это стюард поспешно убирал их вместе с угощением, на которое мы теперь не могли бы и взглянуть. Невостребованные письма на имя нашего начальника и его товарищей по походу, которые были покрыты чистыми салфетками, тоже сняли со стола, и Дрэйк запечатал их в мешок для возвращения женам и матерям, пожертвовавшим столь многим, чтобы их мужчины смогли достигнуть цели".

По морскому льду на мыс Хат перевезли на санях большой деревянный крест с вырезанной на нем надписью в честь Скотта и его спутников. Крест установили на вершине холма Обсервер. Оттуда открывается прекрасный вид на мыс Эванс, место первой зимовки Скотта на "Дисковери", и на шельфовый ледник Росса, где покоится его прах.

22 января 1913 года "Терра Нова" вышла из залива Мак-Мёрдо. Рано утром 10 февраля она незаметно вошла в небольшую новозеландскую гавань, чтобы послать телеграммы в Лондон и Нью-Йорк. Эвансу пришлось позаботиться о том, чтобы родственники узнали обо всем первыми, а также о выполнении контрактов с редакциями. Чтобы предотвратить распространение информации сверх той, что была отправлена по официальным каналам, "Терра Нова" ушла на сутки в море. На следующий день, с приспущенным в знак скорби английским военно-морским флагом, она вошла в порт Литтелтон, где путешественники узнали, что привезенные ими трагические вести потрясли весь мир.

Никогда еще не появлялся документ, столь волнующий, как послание умирающего Скотта его соотечественникам, послание, написанное карандашом в палатке, вокруг которой свирепствовала пурга, и найденное у его тела. Документ этот гласил:

"Послание общественности"

Причины катастрофы - не в недостатках организационного характера, а в неудаче, которая постигла нас во всех наших предприятиях, и без того рискованных.

1. Потеря конного транспорта в марте 1911 года заставила меня отправиться в путь позже, чем я предполагал, и взять с собой значительно меньше грузов.

2. На всем пути к полюсу нам препятствовала погода; особенно задержала нас продолжительная буря под 83° ю. ш.

3. Рыхлый снег в нижней части ледника снова понизил скорость движения.

Мы настойчиво боролись со всеми этими препятствиями и преодолели их, но это повлекло за собой уменьшение продовольственного запаса.

Разработанная нами система подбора продуктов питания и одежды, а также устройства складов на внутреннем ледниковом щите и на всем протяжении 700-мильного пути к полюсу и обратно полностью себя оправдала - вплоть до мелочей. Передовая группа вернулась бы к леднику в отличной форме и с излишком продовольствия, если бы, к нашему изумлению, не вышел из строя человек, от которого мы меньше всего этого ожидали. Ибо Эдгар Эванс считался самым крепким из нас.

В хорошую погоду двигаться по леднику Бирдмор нетрудно, но на обратном пути не было ни одного по-настоящему погожего дня. Это и болезнь товарища невероятно осложнили наше положение.

Как я уже говорил, мы попали в область разбитого, испещренного трещинами льда и Эдгар Эванс получил сотрясение мозга. Он умер естественной смертью, но эта смерть сократила численность нашей группы перед лицом необычайно быстро приближавшейся зимы.

Однако все приведенные факты - ничто в сравнении с сюрпризом, который ожидал нас на шельфовом леднике. Я настаиваю на том, что для нашего возвращения на базу было подготовлено решительно все и никто в целом мире не мог ожидать, что в это время года здесь будет такая температура и такая поверхность. На Полярном плато, под 85-86° ю. ш., термометр показывал 20-30° ниже нуля. На шельфовом же леднике, под 82° и на 10000 футов ниже, термометр постоянно показывал -30° днем и -47° ночью, к тому же во время дневных переходов ветер постоянно дул в лицо. Ясно, что эти обстоятельства возникли совершенно неожиданно и причиной нашей гибели явилось не что иное, как внезапное наступление суровой зимы, которому я не могу найти удовлетворительного объяснения. Не думаю, чтобы кому-либо довелось пережить такой месяц, какой пережили мы; но наша группа все же вернулась бы на базу, несмотря на погоду, если бы не болезнь второго товарища, капитана Отса, и не утечка горючего на складах, которую я тоже не могу объяснить, и, наконец, не пурга, налетевшая на нас в 11 милях от склада, где мы рассчитывали запастись продовольствием на последний этап пути.

Право же, никакая из бед, постигших нас до того, не могла превзойти этот последний удар. Мы подошли на расстояние 11 миль к нашему старому лагерю "Одна тонна", имея горючего на один раз и продовольствия на два дня. И вот уже целых четыре дня мы не можем выйти из палатки, - вокруг нас воет буря. Мы ослабели, писать тяжело, но что до меня, то я не жалею, что пустился в этот поход, - он показал, что англичане могут переносить лишения, помогать друг другу и встречать смерть с такою же стойкостью, как и в прежние годы. Мы пошли на риск и знали об этом. Обстоятельства повернулись против нас, а потому у нас нет причин винить кого-либо. Остается лишь, склонившись перед волей провидения, исполниться решимости до самого конца делать все, что в наших силах. Но раз мы добровольно отдали наши жизни за успех этого предприятия, задуманного ради славы родины, то пусть наши соотечественники по-настоящему позаботятся о наших близких.

Если бы мы остались живы, я смог бы рассказать многое о стойкости, выносливости и мужестве моих товарищей и рассказ этот несомненно нашел бы отклик в сердце каждого англичанина. Но это сделают за меня мои необработанные записи и наши мертвые тела. Я уверен, да, уверен в том, что такая великая и богатая страна, как наша, позаботится о том, чтобы наши близкие были должным образом обеспечены.

Р. СКОТТ".

"Насколько Вам его жалко?"

За последние годы Антарктида стала привычным объектом исследований, заканчивавшихся благополучно. Поэтому весть о гибели Скотта потрясла всех.

Во второй половине дня 10 февраля 1913 года в Лондоне стало известно, что "Терра Нова" прибыла в Новую Зеландию месяцем ранее, чем предполагалось, "ввиду серьезной беды, приключившейся с экспедицией". Вскоре поступило новое сообщение: Скотт и вся группа, побывавшая на полюсе, погибли на обратном пути.

Телеграмма, посланная в Хенли-на-Темзе из Лондона, известила Ханну Скотт о смерти сына. Старушка получила ее за чаем. Трехлетнему Питеру Скотту, жившему у бабушки, сказали только, что отец его болен. Вскоре ему предстояло узнать и всю правду.

Сообщить о случившемся Кетлин Скотт было невозможно. В то время как вся мировая печать говорила о катастрофе, она находилась в море, на судне, следовавшем в Новую Зеландию, где рассчитывала встретить мужа после его триумфального возвращения из Антарктики. Радиус действия радиостанций был невелик, а потому, когда весь мир уже девять дней был погружен в траур, Кетлин еще ничего не знала.

Повсюду распространялось заявление Амундсена:

"Я пожертвовал бы славой, решительно всем, чтоб вернуть его к жизни. Мой триумф омрачен мыслью о его трагедии, она преследует меня".

Клементса Маркема, которому шел восемьдесят третий год, это известие застало на маленьком курорте Эсторил близ Лиссабона, куда он теперь ездил каждую зиму. Для старика это был очень тяжелый удар. Он любил Скотта как родного сына и много лет защищал его дело. К тому же он лично знал всех членов злосчастной группы. По его инициативе в Эсториле отслужили поминальный молебен, на котором присутствовали британский и германский посланники в Лиссабоне, а также много других англичан и немцев. Кроме того, Маркем опубликовал в "Таймс" большой некролог и направил премьер-министру Асквиту письмо, где настойчиво просил почтить вдову Скотта. Это предложение было тотчас же принято.

После опубликования "Послания к общественности" Асквит заверил членов Палаты общин: "Призыв будет услышан". А Уинстон Черчилль, тогда первый лорд Адмиралтейства, заявил, что вдова Скотта получит ту же пенсию, какую ей назначили бы, если бы муж ее погиб на действительной службе, то же самое относится и к вдове унтер-офицера Эванса. Пенсия Кетлин Скотт составила 200 фунтов в год.

Несколько центральных газет учредили фонды Скотта. Так поступили "Дэйли кроникл", владелец которой открыл подписку и сам внес 2000 фунтов, "Дэйли телеграф" и "Скотсмен". "Дэйли экспресс" предложила рабочим и детям вносить в свой фонд по одному пенни, причем каждый, кто следовал этому призыву, получал специальную брошюру.

Комитет экспедиции во главе с сэром Эдгаром Шпейером немедленно выпустил воззвание, и 14 февраля лондонский лорд-мэр учредил мемориальный фонд для сооружения памятника Скотту и его товарищам. Другие такие воззвания были обнародованы в провинциальных городах и доминионах.

Австралийские газеты учредили "шиллинговые фонды" для оказания помощи иждивенцам погибших. Именно из Австралии газета "Таймс" получила письмо от сиднейского журналиста, поведавшего горькую правду. Скотт, писал корреспондент, покинул Мельбурн "с таким бременем долгов, какое мог выдержать только решительный оптимист". Скотт, продолжал он, рассчитывал собрать в Австралии более значительную сумму. "Планы его основывались на получении щедрых субсидий от правительств, прямо заинтересованных в исследовании Антарктики, и материальной помощи от богатых господ, к которым он обращался особо. Я знаю, что он был несколько разочарован и ко времени отплытия на юг ожидания его не оправдались".

В дальнейшем австралийское правительство постановило внести в фонд Скотта 2000 фунтов.

В Лондоне в полдень 15 февраля - через шесть дней после получения печальной вести - в соборе св. Павла отслужили поминальный молебен. На зданиях многих фирм были приспущены флаги, все вокруг говорило о трауре, даже кэбмены прикрепили к кнутам ленты из крепа. Восемь тысяч человек заполнили собор, и десять тысяч не попавших внутрь толпились в молчании у дверей.

Король Георг V присутствовал на церемонии в качестве моряка и вошел в собор без обычных почестей, лишь у южного входа его встретила небольшая группа представителей духовенства. Присутствовали члены правительства, лорд-мэр города, представители доминионов, руководители ведомств, иностранные дипломаты и члены различных обществ и организаций. В это же самое время молебны служили во многих других городах Британии, а также в Сиднее и Кейптауне.

В тот же день президент КГО лорд Керзон объявил, что для того, чтобы погасить задолженность экспедиции, освободив тем самым наследников Скотта от притязаний кредиторов (Скотт вложил в экспедицию те небольшие средства, которыми располагал он сам и его жена), а также опубликовать собранную им огромную информацию научного характера, понадобится около 30 000 фунтов.

Одновременно лорд-мэр заявил, что необходимо ускорить приток средств в учрежденный им фонд, предназначенный для сооружения памятника. За два дня в этот фонд поступило всего 2000 фунтов: половину внесла одна щедрая женщина, остальное составилось преимущественно из небольших (меньше фунта) сумм, внесенных теми, кому это было всего труднее. Фонд "Дэйли телеграф" также не без труда достиг 1500 фунтов. Типичными жертвователями были "бедный житель Эссекса", "старый солдат" и "старый матрос 1 класса, поступивший на флот в 1861 году".

19 февраля, когда судно находилось между Таити и Раротонгой, Кетлин Скотт была приглашена в каюту капитана. Дрожащими руками вручил он ей только что принятую радиограмму о смерти ее мужа.

Кетлин записала в свой дневник, который она вела для мужа и который ему так и не довелось увидеть: "...Я произнесла слова, в которых не было и грани правды: "О, не беспокойтесь! Я этого ожидала. Большое спасибо. Пойду к себе, мне надо подумать об этом..."

Она попросила капитана не говорить о случившемся Другим пассажирам, провела весь день в одиночестве и нашла в себе силы записать: "Я никогда не страшилась одиночества. Я могла бы ощутить потерю, если бы он умер до того, как я узнала его во всей его славе, или до того, как он стал отцом моего ребенка. Теперь же эта потеря меня не ошеломила. Поймет ли меня кто-нибудь? Думаю, что никто".

В тот же день лондонские газеты потребовали, чтобы Асквит выполнил обещание, данное неделю назад в Палате общин, и чтобы господа, охотно выступающие с соболезнованиями, но неохотно развязывающие свои кошельки, также сделали что-нибудь. "Дэйли экспресс" сообщила: "Вчера вечером фонд лорд-мэра составлял 3500 фунтов. Он учрежден уже шесть дней назад и, судя по успеху аналогичных сборов в прошлом, должен был достигнуть уже по меньшей мере 50 000 фунтов. Даже вместе с фондами газет он не составляет и одной пятой этой суммы".

В открытом письме, получившем широкую огласку в тот же день, Барри заявил; "Нет такого британца, который бы не почувствовал в эти дни прилив гордости, узнав из послания, написанного в палатке, на что способно его племя. Но настало, кажется, время напомнить этому британцу о том, как один более практичный его соотечественник сказал о друге, попавшем в беду: "Я жалею его на сумму в 5 фунтов; а вам на сколько его жалко?"

Из каждой сотни людей, гордящихся теми, кто остался в палатке, девяносто девять еще не показали, "на сколько" они горды".

"Публика не знает точно, - писал далее Барри, - что именно требуется от нее и что надо делать; так будет продолжаться до тех пор, пока нам не станет известно, что именно предпримет правительство".

Власти не задержались с ответом: за несколько часов различные фонды были слиты в единый Фонд Скотта, перед которым стояли следующие задачи - помощь иждивенцам, сооружение памятника, опубликование научных данных, собранных экспедицией; король прислал чек на 700 фунтов; царствующая королева и королева Александра пожертвовали по 100 фунтов. Принцесса королевского дома внесла 50 фунтов, столько же поступило от короля и королевы Норвегии. Те, кто упорнее всего поддерживал Скотта, последовали королевскому примеру: лорд Говард де Уолден, Реджиналд Смит, лорд Страктон и Королевское географическое общество прислали по 1000 фунтов. В три дня единый фонд вырос почти до 30 000 фунтов.

Вечером 24 февраля на Даунинг-стрит, 10 (Резиденция премьер-министра. (Прим. перев.)), было объявлено, что король изволил предоставить миссис Кетлин Скотт такие же права и льготы, как если бы муж ее остался в живых и был произведен в командоры ордена Бани. До этого времени подобная честь оказывалась лишь немногим женщинам: вдовам некоторых офицеров, погибших в Крымскую войну, а позднее - в англобурскую.

Через месяц Асквит объявил, что правительство намерено предложить парламенту назначить леди Скотт пособие в размере 100 фунтов в год (в дополнение к пенсии в 200 фунтов, выплачиваемой Адмиралтейством). Матери Скотта и двум сестрам, находившимся на его иждивении, предполагалось назначить пособие в размере 300 фунтов в год. Вдова унтер-офицера Эванса должна была получить небольшую дополнительную пенсию. Правительство Индии обещало выплачивать 100 фунтов в год матери и сестрам Бауэрса.

Теперь, наконец, можно было считать, что последняя воля Скотта исполнена.

В середине мая было обнародовано завещание Скотта. Состояние его оценивалось, "насколько возможно установить в настоящее время", в 3231 фунт 12 шиллингов 3 пенса.

21 мая в Алберт-Холле капитан 2 ранга Эванс выступил с докладом о полярной трагедии; с ним пришло несколько недавно вернувшихся участников экспедиции. Зал заполнило девять тысяч человек, а спрос на билеты втрое превысил это количество. Три недели спустя в Кардифф пришла тихоходная "Терра Нова"; там она и осталась.

Все участники экспедиции получили полярные медали от короля и КГО, а Крин и Лэшли - медали Альберта, за мужество, проявленное при спасении капитана 2 ранга Эванса. Офицерам и матросам выдали денежную премию.

8 июля было объявлено о распределении средств, собранных в Фонд Скотта. Взносы поступили со всех концов империи, и к этому времени он достиг 75 000 фунтов. Почти половину этой суммы поделили между родными погибших исследователей. Леди Скотт получила 8500 фунтов, мать и двое дочерей Бауэрса - 4500 фунтов; вдова и трое детей унтер-офицера Эванса - 1250 фунтов. Его матери вручили 250 фунтов. Кроме того, по 750 фунтов было выплачено вдове утонувшего матроса Роберта Бриссендена и матери унтер-офицера Джорджа Эббота - члена северной группы Кемпбелла, который сошел с ума от перенесенных лишений.

Отс происходил из богатой семьи, которая не нуждалась в помощи, будь то государства или Фонда. Поэтому полку, где он служил, была предоставлена субсидия на сооружение памятника.

И наконец, 5000 фунтов пошло на покрытие последнего крупного долга экспедиции, а 17500 фунтов ассигновано на опубликование научных данных.

Оставшиеся 18000 фунтов было решено разделить на три почти равные части: на сооружение памятника шестерым погибшим, установку мемориальной доски в соборе св. Павла и учреждение фонда для финансирования полярных исследований.

Ханна Скотт, которой перевалило на восьмой десяток, написала одному родственнику письмо, в котором сообщала о том, что ей назначена правительственная пенсия в размере 300 фунтов в год, а также выделено денежное пособие из Фонда. "Собрано много денег, но не для нас, да нам они и не нужны, было бы ужасно обогатиться за счет трагедии, постигшей моего возлюбленного сына. Я благодарна и за то, что теперь обеспечена". Два года спустя ей была предоставлена "королевской милостью" квартира во дворце на Хемптон-роуд, где жили родственники людей, хорошо послуживших империи. Она чувствовала себя очень спокойно и безмятежно в своей маленькой квартирке. Здесь, во дворце, состоялась свадьба ее сына, и он напоминал ей об этом приятном событии.

Из-за войны окончательный отчет распорядителей Фонда Скотта был опубликован только тринадцать лет спустя, в июле 1926 года. Сначала предполагалось выпустить официальную историю экспедиции, но в связи с посмертным опубликованием в ноябре 1913 года дневников Скотта (употребляя выражение его матери, книга имела "совершенно необыкновенный успех"), а также других повествований, написанных различными участниками экспедиции, от этой идеи пришлось отказаться. Отпущенные же на эту цель деньги пошли на печатание научных отчетов, которые были завершены несколько лет спустя.

К моменту его ликвидации в 1926 году в Фонд было собрано 84006 фунтов. 12000 фунтов пошли на сооружение памятника в Девонпорте и установку мемориальной доски в соборе св. Павла. Каждый пенни был использован по назначению.

А что произошло с экспедициями-соперницами? Намеченное американцами предприятие, которое послужило толчком к полярным гонкам, вообще не состоялось. Германская экспедиция во главе с лейтенантом Фильхнером достигла побережья моря Уэдделла и открыла новый участок его, огражденный мощным шельфовым ледником, на котором Фильхнер разбил свой лагерь. Однако лед под ним раскололся, и путешественникам пришлось вернуться на судно. Оно прочно вмерзло в лед, с которым дрейфовало потом целых девять месяцев.

Судно японской экспедиции во главе с лейтенантом Ширазе в первое плавание даже не достигло моря Росса, но на следующий год оно вернулось в южные широты и на этот раз дошло до Китовой бухты. Это произошло 15 января 1912 года - за несколько дней до того, как Скотт достиг Южного полюса, а норвежцы, побывав там, вернулись на свою базу.

Ширазе пытался высадиться на Землю Короля Эдуарда VII, но безуспешно.

Так обстояло дело с другими попытками достигнуть полюса. Случилось так, что следующий его покоритель путешествовал не по суше, а по воздуху: почти двадцать лет спустя он пролетел над полюсом на самолете. Образ полярного исследователя, тянущего сани в одной упряжке с рычащими псами, отошел в прошлое и потускнел. Сам Скотт первым приветствовал бы прогресс науки.

Его заместитель Эванс вернулся к своей флотской карьере. Во время первой мировой войны за мужество, проявленное в схватке с эсминцами противника, он был прозван Эвансом с "Брока" (В ночь на 20 апреля 1917 года английские эсминцы "Свифт" и "Брок" потопили на Ла-Манше два немецких эсминца. (Прим. nepeв.)), а став адмиралом, получил фамилию Маунтэванс. Скончался он в 1957 году.

Эрнст Шеклтон в 1914 году пытался пересечь Антарктиду от моря Уэдделла до моря Росса, пройдя через полюс. Но его экспедиция потерпела неудачу в самом начале; судно ее было раздавлено льдами в море Уэдделла, Шеклтон и его спутники едва спаслись. В 1922 году Шеклтон, отправившись в третью антарктическую экспедицию, скончался в море от разрыва сердца и погребен на уединенном острове Южная Георгия.

Руал Амундсен, который так и не осуществил дрейфа через Северный полюс, пролетел над ним на дирижабле. Он погиб в 1928 году, исчезнув в Арктике при попытке отыскать на гидроплане путешественников, потерпевших аварию (Имеется в виду итальянская экспедиция У. Нобиле, пытавшаяся на дирижабле достичь Северного полюса. (Прим. ред.)). В дальнейшем удалось найти только отдельные части разбившегося самолета.

А как сложилась судьба Клементса Маркема - человека, который все это затеял? До конца жизни старик помнил Скотта и его спутников и не упускал случая почтить их память. Возглавлял церемонию торжественного открытия статуи Эдварда Уилсона в Челтнеме; изваяла ее Кетлин Скотт, изобразив Уилсона в полярной одежде. Вместе с миссис Бауэре он присутствовал в Гринхайте на открытии мемориальной доски, установленной на средства гардемаринов учебного корабля "Уорчестер";

Он отправился в Стратфорд-он-Эйвон, где состоялось открытие церковного витража, посвященного Скотту, а 4 ноября 1915 года присутствовал на торжественном открытии статуи Скотта на площади Ватерлоо в Лондоне (также работы Кетлин Скотт), установленной на средства офицеров военно-морского флота.

Едва ли не последние его мысли также были обращены к Скотту. 18 января 1916 года, в разгар войны, он сделал следующую запись в свой дневник; "Приходил маленький крепыш Питер Скотт и гулял с нами в Сквер-гардене. Часто думаю о его дорогом отце и тех, кого он научил сражаться за родину". Дальше записей не последовало.

Несколько дней спустя, прикованный к постели припадком подагры, Маркем, сидя в кровати, читал книгу на старопортугальском языке при свете свечи (хотя в комнате имелось электрическое освещение), держа подсвечник в руке, поближе к книге. Вдруг он выронил его, свеча упала на простыню, которая тотчас загорелась. Маркем сумел вылезти из постели. Прибежавший на его крик. дворецкий обмотал одеяло вокруг загоревшейся ночной рубашки старика и погасил пламя, однако в свои восемьдесят пять лет Маркем не перенес такого потрясения и умер, не приходя в сознание.

Скотту воздвигли много памятников. Тот, который соорудили на средства Фонда Скотта, был открыт в Девонпорте в августе 1925 года. Это гранитный обелиск, увенчанный аллегорической бронзовой группой. Кетлин Скотт изваяла в мраморе скульптурный портрет своего мужа, установленный в Крайстчерче (Новая Зеландия). Еще один памятник стоит теперь на горе у Порт-Чалмерса, откуда Скотт отплыл.

Поставили памятник и в Кейптауне. Он стоил много больше того, что внесла Южная Африка в фонд самой экспедиции.

Высоко в Альпах, где Скотт испытывал моторные сани, по инициативе Жана Шарко сооружен мемориальный гурий, похожий на последний лагерь Скотта на шельфовом леднике Росса. В Финсе, у ледника Хардангер (Норвегия), поставлен гранитный обелиск.

Еще одна статуя стоит в портсмутском порту; она также изваяна Кетлин Скотт.

Память Скотта увековечили и по-иному. Его имя присвоено госпитальным койкам и церковным витражам. На доме № 56 по Окли-стрит в Челси, где одно время жил Скотт, установили мемориальную доску. На стене дома в Аутлендсе тоже появилась такая доска, но во время второй мировой войны Аутлендс разбомбили, от дома осталась только одна стена. Домик же на Букингем-Палас-роуд, откуда он отправился в свое последнее путешествие, исчез еще в 1928 году, уступив место новому зданию.

Дневники Скотта были переданы его вдовой в Британский музей. В 1922 году леди Скотт вышла замуж за капитан-лейтенанта Э. Хилтона Янга, члена парламента, в дальнейшем ставшего лордом Кеннетом. Она дожила до того времени, когда была достигнута последняя цель, стоявшая перед Фондом Скотта: основание Института полярных исследований (в Кембридже), носящего его имя. Учрежден он был в 1921 году, а официальное открытие состоялось в 1926-м. Вначале Институт помещался в доме на Ленсфилд-роуд, арендованном у университета на средства Фонда, а в 1934 году он получил собственное здание.

Институт этот стал центром, где исследователи Арктики и Антарктики могут получать всю нужную им информацию, а молодые ученые, студенты и прочие - консультации и советы.

Однако многие лучшим памятником Скотту считают его судно "Дисковери". Отважная "Терра Нова" более не существует - она погибла в северных водах в годы Второй мировой войны. Но "Дисковери" после многих превратностей судьбы был доставлен в Лондон; и до сих пор его можно видеть у набережной Темзы, близ моста Ватерлоо.

Взойдите на борт этого самого крепкого из деревянных судов, которые когда-либо были построены, пройдитесь по его палубам, загляните в тесные каюты Скотта и его спутников - и вы составите себе известное представление о царившем здесь духе и о том, как это маленькое судно пробивалось сквозь льды к берегам неведомого материка.

Почему он потерпел неудачу?

Кто-то сказал, что последние дневники Скотта полны тревоги. Несомненно, что на нем лежала очень тяжелая ответственность. Ему пришлось вести долгую, изнурительную кампанию по сбору средств, затем, завершая ее за морем, он натолкнулся на неожиданную скупость публики и отплыл на Юг весь в долгах.

Прежде чем отправиться к полюсу, он передал в фонд экспедиции небольшую сумму, которой располагали он сам и его жена, а также обратился к своим офицерам с просьбой по возможности отказаться от жалованья, и, несмотря на все это, так и не нашел выхода из финансовых затруднений. Все его надежды на будущее оставались на бумаге, и как бы ни повернулось дело, он не мог рассчитывать, что станет богаче, чем был,- скорее следовало ожидать обратного. А ведь горстка состоятельных людей могла бы освободить его перед отправлением в путь от всяких финансовых забот - это подняло бы их престиж, на картах появились бы новые горы, названные в их честь!

В такой-то обстановке приходилось Скотту переживать неудачи, которые стали уделом экспедиции с момента отплытия судна из Новой Зеландии. Однако всей своей жизнью он доказал, что способен выстоять в любых условиях, и никем не редактировавшиеся дневники его последнего путешествия свидетельствуют о том, что хладнокровие ни на минуту не покидало его до самого конца.

Существует несколько разных объяснений неудачи Скотта. Однако, как бы то ни было, одна причина несомненна, и она точно сформулирована в предсмертном послании Скотта: неожиданные резкие холода на шельфовом леднике Росса. После четырехмесячного изматывающего похода полярникам пришлось проводить ночь за ночью при температуре около -47°, а во время дневных переходов иметь дело со все усиливавшимися противными ветрами. Наконец, непрекращающаяся пурга помешала им достичь следующего продовольственного склада.

Исключительность обстановки была подтверждена отчетом метеоролога экспедиции Симпсона (в дальнейшем - сэр Джордж Симпсон). Между тем самая низкая температура, отмеченная Амундсеном несколько ранее, то есть в январе, когда он возвращался с полюса, равнялась -24°.

Очень серьезной, хотя и второстепенной причиной трагедии была утечка керосина из канистр, оставленных в складах, которыми пользовались путешественники на обратном пути. Из-за чрезвычайно резкого перепада температуры - от теплого лета к необычайно холодной осени - были повреждены кожаные прокладки и керосин стал испаряться, причем пары его проникали через пробки. Это невозможно было предусмотреть, и когда остальные участники экспедиции, имевшие дело с такими же канистрами, столкнулись с подобным явлением, было уже слишком поздно.

Наряду с обоими этими факторами следует также принять во внимание явное ухудшение состояния самих полярников. За годы, прошедшие со времени трагедии, была выдвинута гипотеза, согласно которой очень важной и даже главной причиной гибели Скотта было отсутствие витамина С в пищевом рационе участников санного похода.

В начале двадцатых годов нашего века Черри-Гаррард одним из первых высказал мнение, что пищевой рацион был в чем-то недостаточен. Это, впрочем, не означало какой-либо критики Скотта, который руководствовался тем, что было известно в его время. Каждому участнику похода к полюсу полагалось 2 фунта продовольствия в день: 16 унций сухарей, 12 - пеммикана, 3 - сахара, 2 - сливочного масла, 0,86 - чая и 0,57 какао.

Вскоре после этого Армитедж, заместитель начальника экспедиции на "Дисковери", заявил, что ухудшение состояния участников похода на полюс объяснялось цингой. Таким образом, он полностью присоединился к точке зрения Черри-Гаррарда.

Данные о потребностях организма в питании, полученные в позднейшее время, подтвердили эти взгляды. Сравнительно недавно сэр Реймонд Пристли, который Участвовал в качестве геолога в северной группе Кемпбелла, а до того сопровождал Шеклтона на юг, публично внес ясность в этот вопрос.

Решающим фактором была именно цинга, говорит Пристли. При необходимости тащить сани, четыре месяца как раз и были для людей предельным сроком, учитывая полное отсутствие в их пищевом рационе витамина С, который преграждает путь цинге. По прошествии же этого периода наступило нервное и физическое истощение: язвы перестали заживать, люди почувствовали сильную усталость. Четверо оставшихся в живых после смерти унтер-офицера Эванса стали страдать от недостатка витаминов, находясь в 400 милях от базы.

Но, говорит Пристли, Скотт не мог знать, что все дело в витамине С, которого у них не было.

Однако все это стало известно потом, а в то время, когда произошло несчастье, выдвигались другие его объяснения. Говорили, что Скотта победили его годы и что если б к полюсу отправились более молодые люди, они успели бы вернуться задолго до того, как разыгралась роковая пурга. Бауэрс был единственным из пятерых, кому не исполнилось еще тридцати, и хотя средний возраст участников группы составлял 36 лет, Скотту было 43, Уилсону - 39, Эвансу - 37 и Отсу - 32. Как уже сказано, Скотт отошел от своих взглядов времен экспедиции на "Дисковери", когда он считал, что молодость - это все; вспомним и его прощальное письмо к адмиралу Бриджмену, где он касается этого вопроса. Не приходится отрицать, что он думал о своем возрасте: в письме к жене, которое он написал перед своим отправлением к полюсу, путешественник заверил ее, что, "как и прежде, способен не отставать от других". Но тот факт, что они прошли такой огромный путь, нельзя сбрасывать со счетов.

Больше всего критиковали Скотта за то, что он взял с собой к полюсу не трех, а четырех человек. Дело в том, что при подготовке все было тщательно рассчитано на группы, состоящие именно из четырех человек:

снаряжение, запас продовольствия, палатки, в которых умещалось ровно четверо. До последней минуты он оставался при первоначальном решении взять с собой к полюсу трех человек - на этом строился весь график экспедиции. Но затем он вдруг изменил свое мнение и увеличил состав группы до пяти. Почему?

Лейтенант Эванс писал: "Скотт уже совершил ранее великое географическое путешествие, несмотря на тяжелые метеорологические условия, которые мешают ему на всем пути, однако он недооценил стоявших перед ним трудностей и, хотя достижение полюса было вполне в его возможности, нельзя было не считаться с тем, что протяжение обратного пути до базы составит 900 миль. Этим в основном и объясняется тот факт, что капитан Скотт изменил свой походный порядок и взял с собой Бауэрса из состава последней вспомогательной группы".

Другие полагали, что Скотт просто хотел взять с собой к полюсу как можно больше людей, да к тому же настолько симпатизировал всем четырем - Уилсону, унтер-офицеру Эвансу, Отсу и Бауэрсу, - что не мог решиться оставить кого-нибудь из них. Полагают, что "солдат" Отс завоевал право идти к полюсу своим заботливым и тщательным уходом за пони.

Несомненно одно: решение Скотта имело двоякое последствие, отразившись на судьбах двух групп, - его собственной и той, которую возглавил его заместитель. В первую очередь, сократив состав группы лейтенанта Эванса до трех человек, он уменьшил ее шансы на благополучное возвращение на базу. К тому же этой группе было предложено (хотя у нее отсутствовали весы и какие-либо измерительные приспособления) забирать на каждом складе ровно три четверти содержимого мешков с недельным запасом продовольствия на четырех человек.

Лейтенант Эванс подтверждает: "Хоть мне и не хотелось признаваться в этом себе самому, я вскоре пришел к выводу, что, отпустив одного человека из своей группы, принес слишком большую жертву. Но и отрицать это было невозможно, и в дальнейшем мне пришлось разъяснить обстановку Лэшли и Крину, ничего не утаивая. Ни у одного начальника не было лучших подчиненных, чем эти двое. Они легко приняли неизбежное, и на всем протяжении обратного похода мы все трое буквально отрывали минуты и секунды от времени, предназначенного для отдыха, чтобы пройти еще немного. Но мы боролись за жизнь".

В довершение всего заместитель начальника экспедиции, который тащил сани почти с самого начала похода к полюсу, заболел цингой, и двум морякам пришлось вести жестокую борьбу за его жизнь: последние десятки миль они везли его на санях.

Непосредственным результатом решения Скотта явилось нарушение тщательно разработанного распорядка. Пятерым людям приходилось тесниться в палатке, рассчитанной на четверых. Одним из них был унтер-офицер Эванс - единственный, не имевший офицерского чина.

Как сказал Пристли, "с психологической точки зрения, пребывание среди четырех офицеров оказалось тяжелым бременем для бедного Эванса. Духовно он находился в одиночестве и, естественно, сломился первым".

На основании записей Скотта было также высказано мнение, что упадок сил у Эванса, должно быть, тяжело повлиял на остальных участников экспедиции, за которыми он с трудом тащился. Все кругом было против них, а тут еще самый сильный из них ослабел и умер у них на глазах. И это после разочарования, которое они испытали, обнаружив на полюсе флаг Амундсена.

Насколько велико было это разочарование? Мнения по этому поводу сильно расходятся. С одной стороны, всегда подчеркивалось, что достижение полюса было лишь одной из целей экспедиции Скотта, стремившейся добиться куда более важных для науки результатов. Не следует, однако, и преуменьшать это разочарование. Как мы уже видели, Скотт всячески старался приспособить свое предприятие ко вкусам публики и на всем протяжении нелегкой кампании по сбору средств неоднократно обещал, что предпримет попытку завоевать полюс для Англии и империи и что, если в первый год она не увенчается успехом, он повторит ее в следующем, а если понадобится, то и еще через год. С вступлением в игру американцев его предприятие обещало превратиться в решительный скоростной штурм, если не в обыкновенные гонки; такая перспектива стала еще более реальной после того, как Скотт узнал о немецкой экспедиции. Перспектива эта стала в высшей степени вероятной, когда на приз внезапно предъявил претензии соперник, подготовивший свой удар задолго до отплытия Скотта, но умышленно не раскрывавший свои карты.

Хотя, когда "Терра Нова" доставила огорчительные известия из Китовой бухты, Скотт знал, что на стороне норвежца большие преимущества, поскольку тот имел возможность выступить в поход с собаками раньше, чем это могли сделать англичане с лошадками, успех Амундсена отнюдь не был обеспечен на все сто процентов. Амундсен мог столкнуться с суровой зимой на шельфовом леднике, где находилась его база; было довольно рискованно с его стороны разбить зимний лагерь прямо на льду, и, наконец, ему предстояло двигаться по совершенно неисследованной территории. Никто не мог знать, что ждет его впереди.

Поэтому Скотт, приближаясь к полюсу, отнюдь не терял надежды. Но когда он достиг цели месяцем позднее норвежца и водрузил там "бедный оскорбленный "Юнион Джек", это значило, что официально объявленная программа его экспедиции провалилась. Однако самое большое разочарование состояло в другом: совершив большое научное путешествие и преодолев столько преград, он обнаружил в конце его, что местность уже обследована и усилия его практически пропали даром.

Кроме того, следует иметь в виду, что выполнению столь хорошо разработанных планов Скотта помешали самые различные несчастья. Утрата одних моторных саней и поломка остальных двух уже на раннем этапе похода, большие потери среди пони, сильные ветры на пути к полюсу. Добавьте к этому такие беды, впрочем, оставшиеся неизвестными Скотту, как выход из строя его заместителя и исчезновение северной партии Кемпбелла. Все эти события, вместе с поздним возвращением собачьих упряжек с юга, привели к тому, что вспомогательная группа не смогла пройти навстречу возвращавшимся с полюса дальше склада "Одна тонна".

Черри-Гаррард, имевший возможность провести двое суток у этого склада, принял правильное решение дожидаться там Скотта, который запретил рисковать животными при любых обстоятельствах. Если бы Черри-Гаррард углубился на юг на расстояние еще одного дневного перехода и создал еще один небольшой склад топлива и продовольствия, водрузив в этом месте флаг-веху, Скотт, Уилсон и Бауэре, возможно, обнаружили бы его и смогли добраться до "Одной тонны". Но история экспедиции изобилует такими вот "если", которые возникли после событий; рассуждая подобным образом, можно заметить, что если бы Амундсен не нашел полюса, то англичане смогли бы преодолеть все тяготы обратного пути, вдохновленные своим триумфом. Можно и продолжить этого рода аргументацию: если бы Пири не завоевал Северный полюс, Амундсену даже в голову не пришло бы отправляться на Юг.

Однако Черри-Гаррард никогда не смог забыть, что он был так близок к тому, чтобы спасти Скотта. До самой своей смерти в 1959 году он размышлял о своем решении; чувствовал, что должен был отправиться навстречу Скотту, до которого оставалось пройти по шельфовому леднику 70 миль. Правда, в этом случае ему пришлось бы нарушить строжайший приказ и убить несколько собак чтобы накормить других. К тому же Черри-Гаррард не обладал навыками навигации, а потому переход по снежной пустыне был чрезвычайно рискованным.

Упомянув обо всем этом, надо сказать, что важнейшей ошибкой Скотта был его отказ от собак как основного вида транспорта; таково мнение других исследователей ледяных пустынь как Севера, так и Юга. Это решение поставило в тупик Амундсена, являвшего собой законченный образец полярного путешественника. После покорения Южного полюса и еще до того, как стало известно о смерти Скотта, он писал; "Очевидно, взгляды англичанина на использование эскимосских собак в полярных областях основаны на каком-то недоразумении. Быть может, собака не поняла хозяина? Или хозяин не понял собаку?"

Амундсен охотно признавал, что своим триумфом во многом обязан собакам. Он с недоверием относился к моторным саням Скотта и считал решение англичанина использовать пони в качестве основного вида транспорта роковой ошибкой. Несколько лет спустя Амундсен разъяснил, что, с его точки зрения, каждая собака сокращала на 50 фунтов запас продовольствия, который необходимо было брать с собой. Он "заранее назначил определенный день, когда ту или иную из них придется убить, ибо с уменьшением запаса продовольствия на санях, она перестает приносить пользу как средство перевозки, но зато приобретает ценность как пища для людей. График был разработан с точностью до одного дня и до одной собаки. Больше, чем что-либо иное, он обеспечил успешное продвижение к полюсу и благополучное возвращение в базовый лагерь".

Он заявил также: "Скотт и его спутники погибли на обратном пути с полюса не потому, что мы опередили их и они были убиты горем, а просто от голода, так как не смогли обеспечить себя продовольствием на обратный путь. Разница между двумя экспедициями состоит лишь в разнице между собаками и другими видами транспорта".

Путешествие Амундсена заняло 99 дней. Когда же Скотт столкнулся с непрекращающимся бураном, шел уже 140-й день похода. Использование собак не только ускоряло движение и обеспечивало путешественников пищей, но и уменьшало или даже вовсе устраняло опасность цинги. Но смогли бы собаки успешно преодолеть подъем по леднику Бирдмора? Все спутники Скотта считали, что это им не удалось бы; предоставим решение вопроса специалистам.

Что касается достигнутого Скоттом без помощи собак, то один из участников экспедиции Амундсена, Хелмер Хансен, писал следующее: "Заявляя, что Скотт сделал больше, чем мы, я отнюдь не хочу преуменьшить заслуги самого Амундсена и всех нас. Его пони оказались негодны. Представьте себе, чего стоило Скотту и другим самим тащить к полюсу и обратно сани, нагруженные всем их снаряжением и продовольствием.

Мы выступили к полюсу с 52 собаками, а вернулись с одиннадцатью, многие из которых были совершенно истощены походом. Что сказать о Скотте и его спутниках, которые сами выполняли работу собак? Всякий, кто имеет хоть какой-либо опыт полярных исследований, снимет шапку перед свершением Скотта. Я не думаю, чтобы кто-либо когда-либо проявил подобную выдержку, и не верю, что в будущем найдется человек, равный ему".

Несмотря на приверженность Скотта его идее, он лучше большинства других путешественников сознавал преимущества механизированного транспорта. С ограниченными средствами и ресурсами, при вечной нехватке времени, он потратил более трех лет на попытки усовершенствовать тракторные сани, намного опередив свою эпоху. Сорок шесть лет спустя британские вездеходы, в основу конструкции которых была положена та же идея, первыми достигли Южного полюса по суше, следуя проложенным им путем.

Скотт жил в эпоху, когда ни один исследователь не мог видеть дальше вершины ближайшего холма. Родись он в другое время - каких только средств и возможностей для достижения поставленной цели не нашел бы его пытливый ум!

Сканирование и обработка текста: Mike (Клуб туристов "Московская застава"), 2005.

0 0
Комментарии
Список комментариев пуст