Туристское творчество

Автор: Андрей Снесарев

Это рассказ о давнем восхождении на юго-западном Памире. Оно было заявлено на первенство страны, но группа не подала материалов, и восхождение на долгие годы осталось неклассифицированным. Говорили о нем как о сложном и опасном, обвиняя при этом группу во всех смертных грехах, которые могут выпасть на долю живых альпинистов. Не будем сейчас спорить. Действительно, самое сложное еще не самое хорошее. Посмотрим на вещи с другой стороны. Наверное, в оценку категории трудности в альпинизме следовало бы ввести, ну хотя бы для себя, оценку эмоциональной насыщенности, радости, что ли. Да и самое сложное еще не всегда самое тяжелое. Вероятно, дело в том, что и сколько тебе выпало на той или другой вершине. И какая тень от победы над ней падает на твою жизнь и жизнь близких тебе людей.

В том году дорога наша лежала на Памиры, слово казалось каким-то древним и не понятным. При чем здесь множественное число? Мы всегда говорили "Памир", а здесь — "Памиры". И вспомнилась тоненькая книжечка, неровно обрезанная, с пожелтевшими страницами, что-то вроде "Верхами по неизведанным Памирам". Писалось в той книжечке, как русский офицер с парой казаков и толмачом из местных таджиков где пешком, где на лошадях пересекали хребты Памира, добирались до Кабулистана, Персии, долин Индии. Что влекло этих людей на громадные высоты за тысячи верст от дома? Обыденное задает этот вопрос, неизведанное отвечает.

Стремление к неизвестному, непознанному заставляет человека брести по горам, глотая разрывающимися легкими крохи кислорода, и плыть за океаны, полагаясь только на самого себя. Оно заставляет людей биться в муках познания на краю бездны, в которую они не решаются заглянуть. Разве все это не одно и то же человеческое стремление за синей птицей?

Мы тоже хотим найти свой кусочек счастья под Жарким небом Таджикистана, и потому идем на Памир.

Все было так, как нам рассказывали. Но богаче, бескрайней, ярче. На дорогах причудливо переплелись встречи с людьми и грандиозность природы.

Непрерывно ревущие тупорылые ГАЗы поднимаются на пятикилометровые перевалы, чтобы затем ощупью, словно слепые котята, визжа тормозами, сползти по серпантинам дорог в долины разноцветных рек. Блеск снегов перевала сменятся чернотой ночи и запахом незнакомых трав.

Машины идут в Хорог. Обалдевшие от многочасовой езды, еще не совсем поверившие, что это действительно Памир, что едем по самому краешку нашей земли, мы таращим глаза в темноту, пытаясь понять, что скрывает от нас эта теплая бархатная ночь.

Короткая остановка. Глубокий, беспробудный сон. И снова дорога. Теперь она озарена солнцем, напоена светом и весельем, поражает сменой скальных теснин и широкого разлива рек. Порой горы становятся ниже, округлей, начинает казаться: еще поворот - и увидишь простор степей с уходящим к горизонту маревом далей. Но за поворотом вырастают новые незнакомые вершины, закрывая лежащую далеко к югу равнину.

У нашей машины сломан задний мост, и она с перегретым мотором, выбрасывая из радиатора клубы белого пара, медленно ползет к Хорогу на переднем кардане.

В городе мы долго ездим по слабо освещенным улицам в попытках найти ровную площадку, на которой можно устроиться на ночлег. Наконец находим что-то подходящее и засыпаем, устроившись в спальных мешках на большом куске пропыленного за сотни километров дороги брезента.

Утром "заболевшую" машину заменяют местной - хорогской. У нее нет стартера, зато есть огромная заводная ручка. Вместо ключа два скрученных вместе проводка. Внешний вид машины так же мало похож на пыльных, но элегантных "горожанок", как экзотический наряд ее бородатого водителя в халате на наше спортивное одеяние. Но машина, к удивлению, бодро рванувшись вперед, первой же глубокой ночью финишировала в ауле Лянгар, на слиянии рек Вахандарьи и Памира.

Отсюда дорога, теперь уже караванная, идет круто вверх. Склон отрога густо исчерчен поперечными тропами. Они сбивают с пути, заставляя терять драгоценную высоту. Нагруженные ишаки растянулись рваной цепочкой по склону.

Несколько часов пути — и караван выходит на ярко-зеленую лужайку с излучиной спокойной прозрачной реки. Справа, слева, спереди долину замыкают снежные вершины. Горы не поражают своими размерами. Скорее наоборот - кажется, будто они совсем рядом, близкие и несложные. Видишь каждый камень морены, прожилку в сколе стены, каждый поворот гребня. Колдовской воздух высокогорья скрадывает расстояния. Много дней пройдет, прежде чем мы выйдем на тот приметный скол Стены, где будем безуспешно искать трещины для наших крючьев.

А сейчас, глядя на юг, где обрывается долина, где за гребнем Гиндукуша лежат Каракорум, Гималаи, мы пытаемся увидеть восьмитысячники. Мы даже узнаем вершины, овеянные славой труднейших в мире. И они, как наши старые знакомые, кажутся нам верными и добрыми. Во всяком случае, в этот вечер, первый вечер под Стеной.

Мы откладываем знакомство с ней, лазая по скалам, оборудуя лагерь, готовя снаряжение. Но приходит день, когда мы должны выйти на первое свидание с ней.

Встретили нас непривычное бездорожье каменного хаоса и ползущие под ногами мелкие осыпи, любопытство рыжих сурков, во множестве стоящих столбиками у своих нор, и сильный запах альпийских лугов. Цветы пахли. Это было неожиданно и непривычно на почти пятикилометровой высоте. Быть может, своим запахом цветы хотели наградить нас за суровость ущелий.

Чем выше, тем тяжелее идти, тем безразличнее мы к окружающему. Хочется сесть и сбросить проклятый рюкзак, но делаешь еще шаг, еще десять, еще сто и знаешь, что сделаешь столько шагов, сколько будет надо, и, может быть, немножко больше. Но рано или поздно любая дорога кончается. Дальше идти не надо. Выбрано место для штурмового лагеря. Ставим палатки и только тогда решаем взглянуть на Стену.

Она рядом, стоит только перейти ледник. Она видна вся — от лавинных конусов подножия до снежных сбросов пирамидальной вершины. Мы разглядываем ее в подзорную трубу и пытаемся понять, что ждет нас на северо-восточной стене этой пока еще безымянной вершины.

Грохот лавин и глыбы летящего из-под вершинной шапки льда быстро заставляют отбросить предполагавшийся вариант подъема по канту. Отсюда, с зеленой площадки, заросшей крупными незабудками и белой горной примулой, мы спокойно следим, как отрывается от шапки огромная глыба льда и, набирая скорость, летит по почти отвесной стене. Удар. Глыба разлетается на куски. Удар, еще и еще. И уже не видно отдельных кусков, а летит, расширяясь, теряя свою плотность, призрачное белоснежное облако. Оно летит в полном безмолвии, чем-то напоминая падающий с елки пушистый снег, когда стукнешь по стволу палкой.

Но доносятся до тебя гул, раскаты, глухой рев, и понимаешь, что за сила спрятана в расползающемся все шире и шире облаке. Чувствуешь, какая мощь, не знающая преград, слепая и яростная, заключена в этом белом призраке.

Мы не разбираем и варианты подъема по канту Стены. Ясно, что и по ним идти нельзя. Остается труднейший, но наиболее безопасный маршрут в лоб по Стене. Почти вертикаль. Она начинается у небольшого скального уголка в основании Стены и, пересекая белые и желтые ее пояса, должна вывести на гребень рядом с вершиной.

Мы спорим, разглядывая начало маршрута, предлагая разные варианты прохождения первых десятков метров. Но таких спорных метров полторы тысячи, и обсудить каждый из них мы просто не в состоянии. Иногда, разглядывая Стену, молчим, знаем, что это будут очень тяжелые метры, но они лежат на нашей Вертикали и их надо пройти.

Наконец пришел день, когда сделано все. Уложены и выстроены перед палатками рюкзаки. Добрые напутственные слова остающихся и команда "По рюкзакам!".

Знакомая дорога в штурмовой лагерь кажется короткой. Идем молча, каждый думает о своем. Но все же больше о Стене. Теперь она, как грозный, настороженный противник, надолго станет главной в нашей судьбе.

Палатки ставим на прежнем месте, откуда долго изучали Стену. Солнце уходит за гребни гор. Быстро, резко в долины падает темнота. Только на юге еще долго не гаснут пламенеющие снега Гиндукуша. В бездонной глубине холодной ночи светятся звездные облака.

Долго еще будет длиться ночь перед Стеной. То один, то другой осторожно, стараясь не разбудить товарища, смотрим на часы, удивляясь ползущему времени. То один, то другой выглядываем из палатки в надежде увидеть, как гаснут звездные облака, с тоской дожидаясь утра.

Рассветные сумерки лишили мир красок, сделали его плоским и невыразительным.

Стена еще спит, закутавшись в серые тени, спрятав острые скалы, резкие углы и зеленый лед вершин ледников. Холодно. Есть не хочется. Шоколад сух и безвкусен. Хорошо, что природа изобрела кофе. Он согревает, и его сейчас можно пить вдоволь.

Всего нас семеро. Первая двойка уходит еще в сумерках. Остальные прощаются с наблюдателями утром. Серебряная крыша палатки быстро теряется в серых камнях, и мы остаемся совсем одни.

Скрипят камешки под ногами да журчит вода, прорезая игрушечные каналы на кажущемся черным льду. Тишина. Иногда со Стены доносятся голоса ребят да стук молотка, забивающего очередной крюк. Стена рядом, но она не изменяет своей видимой крутизны и по-прежнему грозно нависает над нами. Попытка первой двойки подняться в лоб по внутреннему углу неудачна. Ребята с трудом спускаются и, пройдя с десяток метров вправо, снова пытаются пробиться выше. Дальше с рюкзаком за плечами не пройдешь. Началось сложное, порой предельно сложное, лазанье по скалам Стены.

Чувство опасности заставило нас посмотреть вверх. Это ощущение непривычного пришло от внезапно померкшего света и низкого, почти неслышного гула. Опасность заполнила все внезапно, не оставив времени на размышление. Одновременно с криком "Лавина!" на нас обрушилась мягкая масса, отняв свет, звуки, окрасив все в ровный молочный цвет.

Давление на плечи, голову, рюкзак стремительно нарастало. Мелькнула мысль о камнях и тело инстинктивно подалось вперед, стараясь сделаться маленьким, плоским, слиться со спасительной скалой. Что-то тяжелое било по рюкзаку" стремясь оторвать тебя от Стены, и сбросить вниз.

И первая мысль - благодарность Стене за крутизну. Лавина летела через нас. О том, что произошло бы с нами, если бы крутизна была меньше, мы, подумали потом. Снежная пыль забивала глаза, рот, нос, попадала в горло. Заслоняя все, нарастало удушье. Короткими, резкими глотками легкие, пытаясь дышать, набирали все больше смертельной снежной пыли. В сознание, парализуя его, проникал страх.

Но белесая мгла начала редеть. В вышине над Стеной снова заголубело небо, по-прежнему спокойное и бездонное. Лавина шла полминуты.

Вторая мысль - все ли здесь? Считаю. Все семь. Живые, невредимые, лишь слегка ошалевшие от прикоснувшейся к нам смерти. Ребята стряхивают с себя снежную пыль, проверяют, не перебиты ли веревки, не до конца поверив в реальность только что пережитого. Странным кажется лишь время, словно застывшее, пока шла лавина. Теперь оно снова исправно отсчитывает секунды и минуты. Но самое главное, что у нас почти все в порядке.

Даю зеленую ракету. Почти сразу получаем ответ наблюдателя. Достаю рацию и пытаюсь вызвать лагерь. Рация молчит: один из камней угодил по хрупкому корпусу. Остаются голословные, но весьма красноречивые ракеты.

Необычная косая лавина на нас сошла с "медведя" — огромной снежной глыбы, примостившейся на канте. Наискось пролетев Стену, она краем задела группу. Не дожидаясь повторения ситуации, со всей возможной скоростью уходим из опасного места, все больше и больше набирая высоту.

Маленькая полка. Рюкзаки развешены по крючьям. Отдыхаем стоя, прислонившись к шершавой стене. Она холодная, и мы начинаем мерзнуть. Кое-где по ней бегут жиденькие ручейки, из которых с помощью резиновых трубочек можно немного попить. Вместе с водой втягиваем песчинки, камешки. Чертыхаемся, плюемся, но снова посасываем безвкусную, не утоляющую жажду воду. Кому-то она даже нравится. Если бы знать, что это последняя живая вода и вдоволь напиться мы сможем только через много, много дней...

Первая двойка, забирая влево, выходит на небольшую корявую площадку, где можно сидя провести ночь. Снизу, почти на сто метров, начинаем вытягивать рюкзаки. Они цепляются карманами за острые выступы скал, застревают в расселинах, доставляя массу хлопот.

Темнота выползала из ущелий, скрадывала четкость хребтов, наполняла воздух сизой дымкой, когда мы собрались на крохотном пятачке относительно ровной площадки. По одному, по двое устраивались просидеть ночь, привязавшись к крючьям, натянув спальные мешки до плеч или спрятав ноги в пустые рюкзаки. Мы отобрали у Стены в этот день 150-200 труднейших метров, ушли из-под лавины и должны быть довольны.

Топим кусочки льда и ждем, когда вода закипит. Чай, ароматный и горячий, становится для нас пределом мечтаний. Только после него мы начинаем есть.

Ребята потихоньку устраиваются. У меня еще десять минут до ракеты, потом спать. Внизу, около костерика из ящичных досок, не спят наблюдатели. Они будут еще десять минут следить за стрелками часов, ожидая нашего сигнала. Время тянется медленно. Почти незаметно, как плывут в высоте неба прозрачные облака. Остается пять минут. Неторопливо, по нескольку раз проверяя цвет, достаю ракету и готовлю ракетницу. Пропали все дневные звуки, кажется: полети пушинка - и услышишь ее.

Наконец удар ракетницей о камень, и ракета, шипя, улетает вверх, разгорается, на мгновение зависает в ставшем сразу черным небе и, теряя искры, падает где-то за ледником. Горы, потревоженные вспышкой света, еще не успели заснуть, как внизу вспыхивает, устремляясь к звездам, ответная зеленая искра. Через несколько секунд долетает хлопок выстрела. Все. День окончен. Можно спать.

Утро все так же безоблачно и спокойно. Солнце, вынырнув из-за хребтов на востоке, целых два часа согревает нас, прежде чем уйти за контрфорс Стены. Мы уже работаем, метр за метром уходя вверх и вытягивая за собой рюкзаки. Думаем ли мы о Стене? Нет, мы работаем. Надо забить крюк, повесить лесенку, накинуть петлю самостраховки. Мы втянуты в ритм работы группы с четко разграниченными задачами, заботами, и кругом принимаемых решений. Все сведено до минимума. Нет движений, нет эмоций — отсутствует все, что отнимает силы, которые с каждым днем будут таять.

Солнце, уходя к югу, скрывается за снежный гребень вершины, подарив на прощание изумрудный огонь ледяной кромки, вспыхнувшей в его лучах. С тенью приходит мороз. Сбитые за вчерашний день пальцы с трудом разрабатываются на холодных скалах. Стена то озадачивает нас крутизной 70—80 градусов, то преграждает нам путь крышами карнизов.

Неприятная штука — карниз. Его трудно преодолевать, зато гордишься собой, когда он позади. Если приходится возвращаться с маршрута по пути подъема через карнизы, порой можно оказаться висящим на тонкой сорокаметровой веревке в нескольких метрах от стены, имея 300—400 метров отвеса под ногами. Раскачиваешься, как игрушечный чертик на резиночке, судорожно пытаешься зацепиться за гладкую скалу и с каждой такой попыткой теряешь силы. Никому не пожелаю очутиться в подобной ситуации.

А Стена, словно гигантская стиральная доска, поставленная вертикально, подсовывает нам карниз за карнизом. Хочется пить. Жажда так сильна, что мы останавливаемся в полдень минут на сорок. Достаем примус и кипятим чай. Целую большую кастрюлю вкуснейшего чая, обжигаясь, выпиваем вприкуску. И снова стучит молоток. Коротко переговариваются ребята. Медленно продолжаем свой путь .

Вечер застанет нас на маленькой, залитой льдом узкой площадке. Она клинообразна, неудобна. Двое смогли лечь, тесно прижавшись друг к другу. Двое повесили свои гамаки. Остальные опять будут коротать ночь сидя, качаясь во сне, сползая вниз по полочке, повисая на страховке и тараща спросонья глаза в стремлении понять, где сон, а где реальность.

Гамак растянут по всем правилам — на трех крючьях. Забит страховочный крюк. Ты забрался, эквилибрируя, в свое раскачивающееся, готовое при любом неосторожном движении вывернуться ложе.

Тело занимает полукруглое, но устойчивое положение. Ноги на уровне головы, пятая точка — на полметра ниже, лежишь на спине и боишься повернуться. Не совсем обычное положение мешает заснуть. Над головой звездные стада. Ищешь знакомые созвездия. Но это трудно. Небо непривычное, чужое, без горящего до полуночи запада средних широт. На пепельном фоне силуэт огромного пика. Он темно-серый, почти черный в свете звездных огней. Внизу, под стенами пика, угадывается чернота ледника. Пляшет среди невидимых камней лучик фонаря: возвращается в лагерь чья-то группа.

Дневная усталость все же берет верх, и ты засыпаешь. Через несколько часов тебя будит холод. Совершенно неожиданно он нападает на тебя снизу: сквозь пух мешка и все одежки добирается до поясницы, вцепляется в спину. Поворачиваешься, пытаясь устроиться на боку и согреть закоченевшую спину. Снова дремотное оцепенение, и уже холод кусает тебя за бок, забирается через неосторожно оставленные щели. Что-то подправляешь и опять впадаешь в забытье, в томительное ожидание рассвета. Иногда куски бодрствования длиннее, тогда ты смотришь на звезды, надеясь уследить за их ночным полетом. Незаметно как-то сразу засыпаешь, словно проваливаешься в угольную яму, без сновидений и чувства времени. Просыпаешься, смотришь на светящиеся усики часов и понимаешь, что спал 10—15 минут, а кажется — прошла вечность. В такие ночи приходит к тебе память о прошлом, о таких же долгих ночах в других горах.

Заживут стертые до мяса подушечки пальцев на руках, как это было на Чатыне. Забудется ночной холод, отнимавший у тебя последние крохи тепла, как когда-то на Ушбе. Память отбросит все тяжелое, оставив в своих кладовых радость пройденных вместе с друзьями дорог. Вспоминаешь о трудном, но это не отупляющее, сгибающее тебя воспоминание, а сознание, что ты все же смог. Прошел, несмотря ни на что. В памяти встают те, с кем делил эти ночи, кто помогал тебе и кого страховал ты. И понимаешь, что не "ты", но "мы" смогли пройти отвесы, вынести холод в ночи, не упасть от усталости. Только люди наполняют горы жизнью. Ради людей, ради общения с ними, когда все чувства и мысли обострены до предела, ты идешь к вершинам гор. И чем напряженнее, чем сложнее, чем ближе подходишь к бездне, боясь заглянуть в нее, чем больше требует от тебя Стена, тем ярче память о ней и о тех, кто с тобой, четче подробности. Ближе и дороже становятся пряные запахи травы, прозрачность ручьев, шум ветра в листве и друзья в той другой, земной, жизни.

Но ночам всегда приходит конец. Утро по-прежнему ясно, ни единого облачка на темно-голубом небе. Начинаешь скучать по самым обыкновенным тучам, которые нарушили бы бескрайнее голубое однообразие. Но платоническое желание скорее эстетического плана. Ворчим же на надоевшую голубизну из суеверного чувства — не сглазить бы чудесную погоду.

В эти дни мы не отказывали себе в питье. Сегодня утром, в очередной раз заправляя примус бензином, обнаружили, что осталось его на две заправки, а впереди половина Стены. Мы плохо рассчитали, когда взяли бензин по кавказским нормам, когда не приходится добывать воду, растапливая лед, когда организм не теряет с дыханием так много влаги, как на этих высотах с предельной сухостью воздуха. Теперь перейдем на талую воду, без аромата и тепла. И этой чуть теплой водицы будет всего по две кастрюльки на группу в день, меньше литра на человека.

Медленно ползут вниз упрямые метры Стены. Пройдена отметка 5000 метров. Мы где-то на высоте 5200—5300 — это уже седловина Эльбруса. Но высоты мы не чувствуем.

Веревка, еще веревка, "Закрепи", "Выдай", "Пошел", "Осталось пять метров" да порой "Забей еще крючок" вот темы для разговоров, наш лексикон и наши мысли. Идешь ли первым или стоишь на страховке, ты не можешь позволить себе ни на секунду расслабиться, потерять контроль за событиями и временем. Неизвестное может прийти не постучав, не предупредив, не дав времени на обдумывание.

Прошла ночь, и день, и еще одна ночь, похожие как близнецы, размеренные пройденными веревками и забытыми крючьями. Наступил пятый день Стены. Начало его было таким же, как и у тех, предыдущих. Он даже казался нам легче. Метров сто мы прошли простым лазаньем, почти не снимая рюкзаков.

Неизведанное пришло, как всегда, грозно, заставив похолодеть и почувствовать неприятную тяжесть в ногах. На этот раз оно выбрало форму двух слов. Коротких и резких, как удар: "Погиб Ким", "Ким погиб". Эти слова появились внизу под Стеной на грязноватом снегу. Они лежали огромные, из букв в несколько человеческих ростов. Я смотрел на них, как, наверное, кролик смотрит в глаза удава, охваченный ужасом, понимая безысходность случившегося и не имея сил отвести взгляд.

Закрываешь глаза. Быть может, это какое-то наваждение? Смотришь снова. Разум понимает, что они никуда не денутся, по-прежнему молча и скорбно будут говорить о неведомой мне трагедии. Но слепая вера в лучшее, не поддающаяся рациональному надежда - все кричит об ошибке, о невозможности существования слов на снегу.

Заметили ребята эти слова или нет? Смогут ли наши нервы выдержать новую гигантскую нагрузку? Как поступить? Трое из нас не раз спускали с гор тела погибших друзей, но мы впервые сталкиваемся со всеми этими противниками одновременно: лавины, Стена и смерть. Что делать? Ребята работают, по их лицам ничего не скажешь.

Не знают или не показывают вида? Двойка, идущая первой, останавливается. Подтягиваются остальные, и группа собирается, разделенная несколькими метрами. Стоим, привязавшись к крючьям на коротких скальных уступчиках. Смотрим вниз и молчим. О чем каждый из нас думает? О гибели Кима? О том, зачем выложены эти слова? Чего ждут от нас внизу? Помощи? Но человек уже погиб. Предупреждают об осторожности? Странный способ выражения заботы! Мысли отрывочные и бессвязные, теснятся в голове.

Сейчас мы приблизительно на середине Стены. Может, чуть выше. Необходимо принять решение. Собственно, оно ясно — быстрее в лагерь. Но каким путем — неизвестным, через шину, или знакомым, вниз? По пути вниз карнизы и в нижней части Стены опасность лавин.

Времени на дорогу через вершину мы затратим больше, и бензина почти нет. Но какой бы путь ни пришлось выбрать, надо сохранить ребят, сделать риск минимальным. Очень четко выделяется мысль, что теперь начнется борьба за выживание, против Стены, смерти и самих себя. Слова под Стеной огромной тяжестью будут висеть на наших плечах, туманить сознание, притуплять реакцию и чувство опасности.

Постепенно возвращаемся в утраченный на время мир реальности, пытаемся постичь происходящее внизу. В базовом лагере почти тридцать человек с руководителем, одним из сильнейших альпинистов в Союзе, готовых, как и мы, в любой момент прийти на помощь каждому, кто в ней нуждается. Эти опытные и сильные люди не могли передать нам известие о Киме просто так, не понимая, насколько оно затруднит нашу и без того тяжелую борьбу со Стеной. Значит, причина, побудившая их поступить так, — только боязнь за нашу жизнь, за возможность еще большей трагедии. Они видели, как прокатилась грохочущая снежная смерть, тогда пощадившая нас. А пощадит ли она снова, если мы вторично станем испытывать судьбу? Риск слишком велик, и ребята выложили не короткое слово "вниз", а дважды гигантские буквы о гибели Кима.

Пытаемся взглянуть на все глазами ребят, но теряемся, пораженные скупостью слов. По леднику, быстро спускаясь, бежит двойка. Человеческие фигурки сворачивают на морену и пробираются через каменные завалы, пытаясь быстрее выбраться на тропу. Нам ясно, что появление двойки связано с надписью на снегу. Замыкается последнее звено, и мы понимаем наших товарищей под Стеной. Они боятся, что, увидев характерные признаки спасательных или транспортировочных работ, мы примем решение о спуске, который может оказаться для нас роковым в ситуации, когда никакая помощь уже не уменьшит происшедшей трагедии. И они идут на крайность: сообщают о том, что жизнь человека уже оборвалась.

Обмениваемся мнениями: "Как будем уходить?" — "Через вершину". Самые опытные не колеблются в выборе пути. Остальные смотрят на нас вопросительно, ждут. Рисковать группой, заставляя ребят в этой ситуации спускаться ради сомнительного выигрыша времени? Значит... "Уходить будем через вершину".

Шел пятый час, наступал вечер. Надо было искать место для ночлега. Скоро подошли к верхнему рыжему поясу Стены. Было странно увидеть здесь, на почти шестикилометровой высоте, мягкие осадочные породы с вкраплениями окаменевших ракушек. Следы силурийского моря вызывали скорее досаду: обычные крючья в этих породах держат плохо, все время приходится бить ледовые, загоняя их по самое кольцо. Находим какое-то подобие балкона и, работая ледорубами, расчищаем какое-то подобие площадки, на которых сможем лишь сесть и скоротать ночь.

Выпили по кружке воды, съели немного овсянки. Она быстро стынет на морозе, становится холодной и малоприятной на вкус. А теперь спать... если сможем. Ракета дана, и ничто не связывает нас с "Землей людей", кроме памяти и мыслей.

Киму было... Ловишь себя на том, что говоришь о нем в прошедшем времени. Киму было немногим более тридцати. Он любил горы, наверное, как и каждый из нас. Коренастый, с открытым лицом и доброй улыбкой, Ким легко сходился с людьми, заражал их своей энергией, порывистостью, весельем. По весне, когда мы, обливаясь потом, бегали по холмам и оврагам Царицына, он приезжал на тренировки с женой и сынишкой. И сейчас за словами под Стеной вставала вихрастая голова Сашки, одногодка моего Андрея, которым всего по шесть. Я знаю, у Кима есть мать, и он ее единственный сын. Кимка, как мы его ласково звали, руководил группой наших вспомогателей, которые вскоре после нас вышли на свое, в общем несложное, восхождение.

От Кима мысль невольно возвращается к тем, кто навсегда ушел от нас. У меня хранится групповой снимок. На нем нас человек пятьдесят. А на обороте фамилии тех, кто ушел, сделав в горах последний шаг. Их уже восемь. Не слишком ли дорогая цена за наше увлечение горами?

Ночью сильно мерзнут ноги. Из-за боязни упустить ботинки не снимаем их уже шестые сутки, лишь распускаем шнуровку. Но это не тот отдых, в котором ноги сейчас нуждаются.

Ночи, как и дни, теряют индивидуальность. Но все же ночь запомнилась тревожным сном, почти ночным бдением. Мы крутились, насколько позволяли короткие репшнуры, страховавшие нас во сне, в надежде согреться и найти положение, в котором бы удалось заснуть. Спали ли мы в эту ночь? Наверное, нет.

Подкрался рассвет, а с ним и дневные заботы. Утром все внимание двойке, уходящей первой. Ей больше всего жидкости и все самое вкусное. У ребят сегодня тяжелый день. На остающихся одна кастрюлька мутноватой от песка, с плавающим льдом и крохотными шерстинками воды, напоминающей грязноватую воду талого весеннего снега. Растопить лед не хватает бензина. Каждый получает по небольшой кружке этой жидкости и, добавляя кусочки льда, чтобы воды было побольше, пьет. Стремимся подольше растянуть блаженство, зная, что только вечером удастся снова смочить ставшее каким-то чужим горло. Над местом ночевки, нависая, высятся гладкие стены. Идти по ним в лоб невозможно, и мы забираем вправо. Траверсируем крутую плиту и попадаем под очередной карниз. Прохожу карниз вторым. Почти семь метров иду по веревке на зажимах, болтаясь в метре от скалы. Затем крутизна падает, становится не более 70—75 градусов, но скалы покрыты льдом. Полторы веревки натечного льда проходить трудно, зато отдыхом становится вытаскивание рюкзаков, которые легко и быстро скользят вверх, ни разу не застряв и даже не зацепившись за скалы.

Чаще встречается снег, его все больше и больше. Чувствуется, что Стене скоро придет конец. Обогнув скальный угол, впервые видим предвершинный гребень. Он еще далеко, его охраняют скальные отвесы с замерзшими водопадами, к тому же скоро начнет сказываться высота, но мы уже видим конец пути вверх.

На этой стороне скального контрфорса много снега. Солнце сюда не заглядывает, и он заполнил каждую щелочку, уступчик, припушил все неровности скал. Снег сухой, текущий под ногами, не дающий опоры, коварный высотный снег. Появилось больше площадок, где можно свободно стоять, прислонившись рюкзаками к гигантским ледяным сосулькам, невесть откуда взявшимся в этом молчаливом царстве снега, холода и скал.

Все самозабвенно работают, будто и не было под Стеной роковых слов. Но в короткие минуты отдыха, когда ждешь своей очереди идти вперед, тебя словно подменяют. Застываешь рядом с крюком, забываешь о горах, о товарищах, занятый печальными мыслями, что одного из нас нет. Нужен резкий окрик, чтобы снова вернуться в реальный мир борьбы со Стеной.

Вечер застает нас на неудобной, угловатой площадке, достаточной, чтобы поставить палатку. Одна сторона конька палатки привязана к крюку, вторая — к камню, спущенному с края площадки. Пять человек смогли забиться внутрь своего косо поставленного жилища. Двое остались коротать ночь снаружи, в спальных мешках, подстелив под себя маленькую штурмовую палатку.

Ночь бесконечна. Кто-то из ребят не выдерживает и вылезает наружу, пытаясь вытянуть задеревеневшие ноги. Мороз быстро загоняет его обратно. Опять ночи нет конца. Вспоминаем предыдущие сидячие ночевки как верх комфорта и с рассветом начинаем работу неотдохнувшие, неразговорчивые, мрачные.

Рассовав по карманам чернослив и сахар, наверх уходит первая двойка. Начинает чувствоваться высота. Стоит быстро пройти 15—20 метров или вытащить рюкзак, как тело наливается свинцом, ты тяжело дышишь, каждое движение требует все больше сил, все сложнее заставить себя делать трудные шаги вперед. Скалы стали немного легче, выросла скорость. Все ближе перегиб, до него теперь уже считанные метры, последние метры Стены. Путь к вершине будет проще. Осталось совсем немножко.

Камень пошел откуда-то сверху. То ли он летел, невидимый и неслышимый, то ли мы потеряли реакцию и просто не успели от него увернуться, но вдруг услышали крик и увидели кровь на ставшем мгновенно серым лице товарища. Он растерян, отрешен от реального мира. Мне удается оттащить его под нависающую скалу и сделать перевязку. Сидим рядом, согревая друг друга, и я рассказываю ему о зелени и о тепле, воде и жизни, вижу, как розовеют его щеки, глаза снова начинают трезво оценивать обстановку. Но он еще слаб.

Уходим вперед к очередному, оказавшемуся последним, карнизу. 60 метров идем пять часов. Плиты сменяются скальными крышами и узкими каминами, забитыми льдом. Работать на лесенках приходится почти непрерывно. Мало трещин, а долбить скалы шлямбурами на этих высотах тяжело. Иду все выше и выше, не находя места, куда можно принять напарника по связке. Веревка с трудом тянется через целую гирлянду карабинов.

Иногда стою 10-15 минут почти без движения, отыскивая трещину или отдыхая перед очередным шагом вперед. Наконец вышел на перегиб и смог забить крюк, надежный скальный крюк, но еще долго не мог понять, что самое трудное уже позади. Четверть часа лежал на снегу, прежде чем смог выбрать и закрепить веревку. Один за другим показываются над перегибом ребята и почти сил валятся на снег.

Шестидесятиметровый конец веревки закреплен только в двух точках — внизу и наверху. Идущему последним надо было выбить нижний крюк и освободить веревку. Вместе с вылетевшим крюком тело замыкающего гигантским шестидесятиметровым маятником откачнулось от скалы и зависло почти в семи метрах от нее. Под ногами километровый отвес пройденной Стены и тоненькая веревка, идущая в небо. Выдержит ли она, такая ненадежная на вид, случайный удар камня, не будет ли перерезана острым гранитным сколом...

Через полчаса, когда солнце уже пряталось за хребтами на западе, вся наша группа впервые за дни Стены собралась вместе. Мы стояли на краю обрыва и сверху смотрели на Стену, которую смогли пройти. Вечерние тени стерли слова у ее подножия, а далекий огонек палатки наблюдателей клал раскрывшуюся картину почти идиллической. Мягкие тени делали горы дружелюбней и ниже. Сверху они казались ручными.

Может быть, минутная слабость, сознание, что тяжелое позади, но мы почувствовали громадную усталость, почти физическую невозможность сделать хотя бы шаг. Площадка на снегу позволяла поставить палатки, и, как только они были готовы, выпив натопленной на остатках бензина теплой воды, мы заснули, забравшись в наполовину мокрые мешки.

Утром, осматривая веревки, отобрали три сорокаметровых конца, которые могли еще более или менее надежно служить. Остальные, излохмаченные, перетертые острыми скалами и перебитые камнями, пришлось выбросить. Рюкзаки совсем легкие, с единственной ощутимой тяжестью мокрых спальных мешков да палаток.

Прямо от ночевки – крутой ледовый склон с тоненьким слоем снега. Идем предельно осторожно, вырубая ступеньки почти как на ледовых занятиях в далекую пору новичковства. Чтобы поддерживать общий высокий темп, надо как можно быстрее проходить очередные 40 метров. И здесь чувствуешь, что ты сильно устал, что тебя хватает от силы на 20—25 минут. Ты останавливаешься. Ноги отказываются идти. Безуспешно пытаешься наполнить грудь воздухом. Но проходит 2—3 минуты, дыхание становится ровным, и ты уже с некоторым удивлением наблюдаешь за подходящим пошатываясь товарищем.

Пологий длинный снежный гребень, идущий к вершине, не представляет трудностей. Мы идем по правой кромке снежной шапки далеко от гигантских карнизов, нависших над Стеной.

Все сосредоточено на движении, на необходимости сделать шаг, еще шаг, а потом еще. Мы не замечаем по сторонам ничего. Только узенькую дорожку снега и скал. Под ногами мелкая темно-коричневая осыпь, расползающаяся при каждом шаге. Крутизна склона медленно падает, переходя в широкую ровную площадку вершины. Дальше дорога только вниз.

Теперь можно сесть, отдышаться, осмотреться. Ищем тур, спускаемся немного ниже вершинной точки, но ничего не находим. Как в повести о первооткрывателях, покорили вершину, "на которую еще не ступала нога человека". Времени до темноты у нас остается мало, а перспектива ночевать на 6000 метрах в мокрых палатках и мешках грозит обморожением.

Складываем тур, оставляем записку с вымпелом, фотографируем панораму — и вниз, скорее потерять высоту, найти тепло и воду. Спуск прост. Бежим, связанные короткой веревкой, подстраховывая друг друга. Ноги заплетаются, и, чтобы не упасть, приходится сбавить темп.

Останавливаемся на ровной, покрытой плотным снегом площадке, метров на сто ниже вершины. До наступления темноты успеваем выложить скальными плиточками площадку и ставим палатки, хорошенько растянув. Залезать внутрь не хочется — палатки мокрые, холодные, неуютные. Чтобы было хоть немного теплее, расстилаем по полу веревки и кладем под спальные мешки все мокрые вещи. Бензин кончился, не на чем даже натопить воды. Есть два огарка свечи, но язычки их пламени немощны и только коптят днища кружек. Из еды остались сухой кисель да две пачки концентрата каких-то круп. Без воды их есть совершенно невозможно, и ложиться спать приходится голодными, почти совсем мокрыми. Одно хорошо: впервые снимаем с ног ботинки.

Последнюю ночь наверху мы провели в палатках, тесно прижавшись друг к другу в попытках согреться и заснуть. Быть может, впервые по-настоящему почувствовали, как мучительно болят пальцы подмороженных на Стене рук и ног. Раньше нервы, громадная нагрузка подавляли все чувства, заставляя держаться в непрерывном напряжении, в ожидании неизвестного. Сейчас все позади. Дорога домой, хоть и незнакомая, но простая. Кончена многодневная борьба со Стеной. Рады ли мы? Не знаю. Мы настолько измотаны и опустошены, что притуплены чувства, заторможены рефлексы. Осталось только ощущение холода и боли. В этот вечер мы были раздражены и даже бранились по каким-то пустякам, оказавшимся потом смешными и глупыми.

Утром взошло солнце, и в палатках стало тепло. Вылезать из мешков лень. Хочется согреться. Оттаивая, мы смотрим, как от палатки идет пар, как внутренняя сторона крыши, высыхая, из черной становится серой, снова легкой и приветливой. Вытаскиваем из палаток мешки, веревки и раскладываем все хозяйство на солнце. Можно, наконец, осмотреться вокруг в ожидании, пока ветерок и солнце сделают свое дело.

К югу уходит длинный пологий гребень, по которому идет спуск в долину реки. Река светлым лучком ленточек лежит далеко внизу. Она выглядит застывшей, без единого намека на свой сумасшедший нрав. Но мы видим воду живой, желанной, искрящейся в лучах солнца, пенной, ледяной от близости снегов и прозрачной на всю глубину Мы видим камни на дне реки, радужные тени от маленьких водоворотов и почти ощущаем наслаждение от запаха и вкуса воды. Мы так долго были в мире без запахов, что уверены: сможем уловить этот совершенно необычный аромат горной реки. Мы сидим, пригревшись на солнышке, и молчим.

Но подсохли мешки и веревки, собраны палатки, пора в долины рек, к теплу, к друзьям. И снова бежим вниз, словно спасаясь от преследования. Коварными становятся простые снежные склоны, когда ты, оступившись, чувствуешь, что начинаешь падать, все быстрее и быстрее, не имея сил остановить падение. Словно в замедленной киносъемке, в каком-то дремотном полусне пытаешься найти айсбайль и зарубиться. Кажется, что все происходит с другим человеком, слабым, безвольным. Безразличие к собственной судьбе все больше захватывает тебя. Падение останавливает рывок веревки, которую держит напарник по связке. И в какой уже раз понимаешь, сколь малосилен человек в горах один, без товарищей.

Мы сидим, еще не сняв веревок и не раздевшись, на камнях у самой воды неширокой речушки. Она совсем не дикая, а спокойная и ласковая, лишь изредка плеснет в лицо пригоршней брызг. Вода в ней холодная, прозрачная. Мы сидим и пьем воду, пьем до боли в зубах, не в силах утолить жажду. Мы пьем воду с экстрактом, пьем какую-то розовую бурду с крахмальным привкусом, получающуюся, если растворить сухой кисель в холодной воде, запиваем царапающий горло сухой пшенный концентрат все той же водой из реки. Уже напившись и протянув усталые ноги, мы все же ставим рядом кружку и изредка прихлебываем из нее воду, ставшую не такой холодной.

Дальше была долгая дорога вверх по пологому, нудному склону с пятнами снега на его каменистых боках. Группа растянулась на 200-300 метров. Мы шли вверх, еле перебирая ногами, ко всему безучастные, мечтающие только о конце этого безрадостного пути под палящим солнцем. Часто садились, заставляя себя снова вставать после нескольких оборотов секундной стрелки.

Но кончился к вечеру и этот путь. Мы сели перед спуском в лагерь, когда можно было различить палатки и траурно обернутые вокруг флагштоков спортивные стяги. Безлюдье и необычная тишина встречали нас. Глупая надежда на доброе волшебство, сказка о том, что слова Стеной приснились, рухнули. Мир поворачивался к нам жестокой реальностью смерти, бессмысленностью выяснения отношений, горечью людских потерь.

Много позже, когда утихла боль утраты, а на памятнике Киму были высечены слова: "Он любил горы и погиб в горах" — мне попалась в руки книжка о неудачном восхождении на Эверест. В предисловии к ней я прочел такие строки:

"Увлечение альпинизмом, зов высоких гор, поиск почти недосягаемого, — что же влечет восходителей поколение за поколением к этим смелым и опасным приключениям?

Многие альпинисты искали ответ на вопрос, но не нашли подходящего. Они могли лишь сказать, что чувствуют этот зов и пытаются ответить на него. Является ли он какой-то частью вечного поиска человека, каким-то потоком переливающейся через край жизненной энергии, заставляющей людей из века в век пытаться достичь высочайших вершин человеческих стремлений? Если бы, к несчастью, эти искры жизни потускнели и на зов не обратили бы внимания, то с этого момента, возможно, началось бы движение под гору.

Не могут ли огромные успехи в науке и технике ослабить дух человека, превратив его почти что в раба тех самых машин, которые он сам создал? Вероятно, нет, поскольку в этом духе есть что-то непобедимое, пережившее бесчисленные безумства прошлого. И даже если покорение высочайших вершин станет обыденным и заурядным, всегда будут существовать еще более высокие вершины, чтобы покорить их, другие миры, чтобы достичь их. И даже если в какое-то отдаленное время наша Земля станет слишком банальной, лишенной тайн, всегда будут вершины, чтобы покорить их, другие миры, чтобы достичь их. Не будет недостатка в испытаниях для ума и тела тех, кто готов отправиться в не нанесенные на карту моря, восходить на неизвестные вершины человеческих стремлений...

Несомненно, имеет смысл говорить об успехах и неудачах при покорении вершин, и все же не это главное. История, стоящая того, чтобы ее рассказывали и слушали, — это рассказ об усилиях, опасностях, встреченных и преодоленных, товариществе тех, кто вместе взяли на себя великую задачу, это повесть о тесном общении с высокими пиками и горными областями, где всегда обитает тишина и человеческие существа выходят из своих маленьких скорлупок, лишь мельком видя некоторые из наиболее глубоких тайн природы".