Библиотека

Автор: Величко М.Ф.

Михаил Фёдорович Величко - известный путешественник, краевед, журналист и литератор. Он прожил яркую, насыщенную жизнь, полную драматических событий, увлекательных маршрутов и любви к родной природе. По итогам его путешествий вышли книги "По Западному Саяну", "Маленькие путешествия вокруг большого города", "Саянское лето" и другие. Кроме того, он был автором сценариев к документальным фильмам "Водопады Саян", "Стремнина", "Ергаки".
Книга "Кизир - река саянская" вышла в 1979 году в Красноярском книжном издательстве. Она посвящена описанию путешествия от самых истоков реки до поселка Кордово. Описываются пороги, притоки, животный и растительный мир, а также места, пройденные экспедицией Федосеева Г. А.

Оцифровка текста: Артур Миханев

Источник: kizirist.narod.ru

Кизир в истоках - крохотный прозрачный ручеек. Круглый год чиста его вода и незамутнена, как детство.

Жители кизирских низовий по-разному рассказывают о его начале. Течет-де Кизир с высокой горы. С одного склона Кизир, а с другого - Казыр - реки-сестры. Нет, говорят другие, бежит-де река Кизир с ледника, а ледник тот навечно туманом окутан, скрыт от людского глаза, и нет туда путей ни человеку, ни зверю. Не всякая-де птица долетит к кизирским истокам, ворон костей туда не занесет...

Слухи да сказки рождаются потому, что Кизир в месте своего рождения и в самом деле труднодоступен, и немногие люди могут сказать о себе: я перешагивал Кизир.

А мы можем. Мы перешагивали.

Летом 1969 года маленькая группа сотрудников Красноярского педагогического института работала в верховьях Кизира, составляла реестр птиц гольцовой зоны Центрального Саяна, изучала их биологию. Во второй половине июля работы были закончены, и отряд изыскателей превратился в туристскую группу, которой предстояло пройти Кизир от истока до поселка Кордово на железной дороге Абакан-Тайшет. В запасе у группы были сорок дней и кое-какой опыт преодоления преград на горнотаежных реках: прижимов, заломов, шивер, порогов и прочих прелестей. Новички были уже проверены на деле. Мы за них не беспокоились. Знали, потянут.

В то лето на озере Междуречном, из которого и берет начало Кизир, работала геологическая партия инженера Николая Николаевича Стамборовского, земляка туристов-орнитологов. Кое-кого из стамборовцев мы знали и раньше, с некоторыми подружились за дни работы бок о бок, а сам Николай Николаевич оказался выпускником Краснотуранской средней школы, которую за несколько лет до него закончил и я. Геологи помогли нам и советом, и делом.

И все же мы не вполне представляли, куда идем, и что встретится нам в неведомых дебрях кизирских верховий.

Первые скудные сведения о Верхнем Кизире сообщил в конце XVIII века российский пограничный комиссар Егор Пестрев. Следующим за ним по времени был топограф Большой Сибирской экспедиции Русского географического общества И. С. Крыжин, прошедший по периферии кизирского бассейна в 1858 году и видевший гольцы Казыр-Кизирского междуречья с пиков верховий реки Уды.

Несколько лет спустя, в 1887 году, по пути Крыжина прошла экспедиция полковника Н. П. Бобыря, в составе которой были геолог Л. А. Ячевский и ботаник Я. Прейн. В 1903 году Кизир в средней его части пересек полковник В. Л. Попов по пути в Северную Монголию. В начале века (и снова по окраинам системы!) работали геологи Я. С. Эдельштейн и Г. А. Стальнов, независимо друг от друга. В 1914-1916 годах в районе верховий правых притоков Кизира вела изыскания партия Соболиной экспедиции Д. К. Соловьева. В самом конце 20-х годов нашего века в нижней и средней части Казыр-Кизирского междуречья работала партия геолога А. Г. Володина, который в своем отчете, опубликованном в 1931 году, написал об этих местах так: "Кизир-Казырский район... в смысле его трудной доступности может быть сравним разве только с приполярными частями Сибири, именно с ее северо-восточной частью..."

Перед войной на Кизире и прилегающих хребтах работали геодезисты под руководством Григория Анисимовича Федосеева, книга которого Мы идем по Восточному Саяну стала путеводной на кизирском маршруте.

О местах, по которым нам предстояло идти в первые дни путешествия, Федосеев писал словами своего проводника Павла Назаровича Зудова: "Не то что нам с лошадьми пройти, там черт голову сломит. Место узкое, щеки, берега завалены камнями, а река, как змея, не подступись, ни вброд, ни вплавь. Промышленнику зимой какая забота - сам да нарты, куда хошь пролезешь, и то не хаживали. Бывало, соболь уйдет туда, в трубу, ну и все, и поворачивай восвояси, там его дом. Вертепом зовем это место..."

После войны из Канска к пику Грандиозному два года подряд ходили ленинградские ботаники А. Л. и А. Н. Федоровы. И им не удалось побывать в местах между притоками Кизира - Пашкиной речкой и устьем Кинзелюка.

В конце 50-х годов на верховьях Кизира побывали первые туристы, в группе которых была Н. А. Притвиц, написавшая об этом походе книгу Саянский дневник (М., 1959). И эта группа ушла от пика Грандиозного на север, к Кану, а не по недоступному Кизиру.

После группы Притвиц, по следам ее книги, ходили многие туристы. Кизир в самых верховьях оказался освоенным. Освоили туристы течение Кизира от Кинзелюка вниз.

Путь, по которому предстояло идти нам, по нашим сведениям, все еще не был пройден, не был изучен, не описан. Сведения из путеводителя В. И. Рогальского Туристские маршруты в Саянах (М., 1968) о Кизире даны от Четвертого порога, а достоверно только от устья Кинзелюка. Именно оттуда в 1957 году было совершено первое туристское путешествие по Кизиру московской группой Ю. Тринкунаса.

- До Второй Фомкиной речки и Верхнего Сенчита я доходил, - отвечал на наши расспросы Николай Стамборовский. - А что дальше, разрази меня гром, не знаю. Нет, достоверных карт тоже нет...

Все это создает для нас дополнительные трудности. И, черт подери, делает наше путешествие еще привлекательнее, еще желаннее...

Завтра мы уходим отсюда вниз по Кизиру, к Большой воде. Там сделаем плот и пойдем на нем к "жилухе". Сегодня - день отдыха. День прощания с озером Междуречным,- сказал самый младший участник похода, ученик десятого класса Саша Волков. День прощания с Междуречным. Это правда. Не так долго прожили мы у геологов на Междуречном, а привязались к этим местам и полюбили их.

Перед вечером, закончив подготовку к выходу на маршрут, мы с Александром Васильевичем Вавитовым выбрались по склону гольца вверх, сели на нагретый солнцем валун и долго сидели молча, слушая тайгу. Внизу, под нами, в зарослях ольхи свистит соловей-красношейка. На старом кедре гнездо жуланов. Эти птицы беспрерывно снуют от гнезда в тайгу и обратно, несут прожорливому потомству жуков, гусениц, червей, бабочек, пересвистываются, будто ведут какой-то разговор. Где-то рядом журчит рождающийся ручеек, ласково мурлычет, как задремавшая кошка.

Три гольца расступились здесь, оставив место для перевала из бассейна Казыра на Кизир. На перевале - озеро. Оно довольно велико - длиной не менее километра. С востока, от Казыра, оно отгорожено мореной, оставленной последним оледенением. Ледник выпахал большой и глубокий желоб-трог. По трогу бежала когда-то в Казыр речка. Морена перехватила ее плотиной, выше плотины образовалось озеро. Кизир грыз горы, мыл их, делал это активнее, чем ледниковая речка.

И много тысяч лет назад он перехватил приток Казыра, повернул его к себе, обогатился водой чужого бассейна и еще активнее стал мыть горы. Водная эрозия медленно подкралась к озеру, разрушила его берег, вода из озера тоненькой струйкой пошла в Кизир.

Озеро превратилось в большой естественный отстойник. Прозрачная, отстоявшаяся вода бежит в Кизир. Он набирает силу на глазах, принимает в себя и слева и справа притоки и падает в узкую щель в горах уже сильной горной рекой.

Лето перевалило на свою вторую половину, в горах зелено. С севера подступает к озеру кедровая горная тайга, метров на триста поднимаясь над водной гладью. На восток по седлу перевала уходит кедровое редколесье. С юга вдоль озера тоже кедры на пологой террасе, между ними невысокие березы и ольха. На запад - сырой луг с зеленым субальпийским густотравьем. Над лесами по склонам неширокие полосы горной тундры, а еще выше - голые скалы, покрытые накипными лишайниками. Сурово тут. Совсем недавно зацвели травы. По лугам все еще-буйное цветение. А недели через две здесь уже выпадут первые снега. Успевай, природа, верши свое дело в краткий миг лета. И успевает. Нигде так быстро не растут травы, как тут, у верхней биологической границы леса.

Падает солнце. Катится солнце в тесную прорезь кизирской долины. Узка она, -кажется, руку не протолкнешь... Пройдем ли? Междуречное озеро лежит выше полутора тысяч метров над уровнем моря. А устье Кинзелюка, откуда начнутся для нас освоенные - федосеевские места, расположено почти на километр ниже. До Кинзелюка от Междуречного нет и ста километров. Значит, больше десяти, метров на километр падает вода. Пройдем ли?

Должно быть, Саша Вавитов думает о том же.

- Пройдем,- говорит он. - Пройдем, Федорович! Мы воробьи стреляные и не в поле обсевок. Не может быть, чтобы там и зверь не ходил. А зверь ходил, и мы пройдем. В крайнем случае, уйдем, как те, что до нас, через Кинзелюкский хребет на север. А от Кинзелюка Кизир - штука хоженая.

Да, все выверено, есть запасные варианты, все продумано, И все-таки сидит внутри тихая гложущая тревога.

В ПУТЬ! В ПУТЬ!

Пока вьючили коней, роса высохла. День разгулялся. Над конями зазвенели пауты.

- В вертепы, паря, идем, - по-сибирски выговаривая, высказался Василий Родионович Тарасов, орнитолог. Он долго работал в школе, водил ребят в походы и от общения с ребятишками выработался у него наставнический тон и некоторая нетерпимость к чужому мнению. Саша Волков - его ученик. По просьбе Тарасова и по его ручательству Волков был взят в группу. Пока ни у кого из отряда не было повода для недовольства, что взяли Сашу.

Кроме нас четверых, на Кизир уходили еще трое. Студенты Влас Кушелев и Олег Горский, будущие биологи и географы. Они тоже не были новичками, хаживали с нами и знали, почем в тайге пуд лиха. Влас - сильный парень, крепкий, мускулистый. Он еще на первом-курсе получил первый разряд по вольной борьбе. Олег похож на цыгана, общителен, талантлив - поет, играет на гитаре, рисует, да никак-нибудь, а хорошо, однако особого рвения к труду не проявляет, пытается при случае "сачкануть", как говорят солдаты. Словом, и дела не делает, и от дела не бегает. Если его подгонять, сделает все и неплохо.

Дальше - Евгений Кретов. Его да Сашу Вавитова я знаю лучше других. Женя - мастер на - все руки. Крупный недостаток у него - холерический темперамент. Женя и я не имеем никакого отношения к орнитологии. Для нас главное в это лето - поход. Ребята много раньше нас прилетели на озеро, долго занимались там птицами. Только потом пришли мы, пешком, из Верхней Гутары. Мы пришли на озеро вчетвером: Вавитов, - Тарасов, Кретов и я. Орнитологи по пути занимались птицами, мы - фотографией.

Идут с нами две собаки: Мурхой и Чаттых. Мурхой - пес городской, а Чаттых -лайка из Тофаларии.

Когда работы в гольцовой зоне и на озере закончились, географы и орнитологи, не принимавшие участия в походе, вернулись попутным вертолетом в жилье... Сегодня уходим с озера и мы.

- В вертепы идем, печки-лавочки, - повторил Тарасов, и в его голосе звучало торжество. Мы все полны этим торжеством, в котором гнездятся искорки тревоги. Мы вступаем в мир неизвестной тайги, где и троп-то вроде бы совсем нет, где сам сплав, может быть, невозможен. Шутка ли, падение реки - десять метров на километр, а местами и больше...

У Сашки Волкова азартно поблескивают глаза. На голове островерхий войлочный малахай с широкими полями, затемняющими лицо. В руках - ружье. На поясе - широкий охотничий нож. Рубаха распахнута до пояса - разбойник да и, только. И поблескивают не только глаза! Весь Сашка светится азартом и удалью, неуемной страстью к приключениям, к трудностям, к необыкновенному. Здорово это, когда тебе шестнадцать, а впереди серьезнейшее жизненное испытание.

- Однако все готово! - сказал Володя, тоф, проводник и владелец лошадей, выделенных нам геологами на два дня. - Однако идти пора.

Лошадиный строй вытягивается в караван. Тропа побежала вниз, пересекла шумливый Кизир в полукилометре от лагеря, уже настолько широкий, что переход . через него возможен только по бревну, перекинутому с берега на берег. Тропа набитая, знакомая нам тропа - по ней мы позавчера вернулись с пика Грандиозного. Часа через три, сделав пять бродов, вышли к бурной речке Ледниковой (она же ключ Грустный, она же ключ Геологов), берущей свое начало от ледников пика Грандиозного. Речка глубоко врезалась в камень. Мостик из двух бревен, перекинутый через поток, отделяют от воды добрых три-четыре метра. Володя ведет по бревнам первую лошадь. Лошадь пугливо косится на обрыв, фыркает, осторожно пробует копытами бревна и переходит на другой берег. Вслед за Володей хочет перевести свою лошадь Вавитов.

- Стой, однако! - командует Володя.- Жди. Я сам.

Мы подстраховывали лошадей, загоняли их на бревна. Так и перевел сам тоф всех лошадей, одну за другой. Эта первая переправа оказалась нервным и совсем не простым делом.

- Как обратно пойдешь один с лошадьми? - спрашивает Олег у Володи.

Володя попыхивает цигаркой, спокойно смотрит на узкий мост черными прищуренными глазами.

- Конь домой сам пойдет, гнать кона не надо. Хорошо, однако, пройдем.

Володя вдавливает сапогом торящий окурок во влажный мох, поднимается, берет повод передовой лошади:

- Пошли, однако. Время мало.

После переправы через вторую речку, текущую с пика Грандиозного, у которой, как и у предыдущей, пока тоже три названия - Водопадная, Веселая и ключ Туристов, тропы кончились. Началась земля незнаемая. Вавитов и Тарасов с топорами в руках идут впереди каравана, ищут путь в непроходимой чащобе. То и дело слышится стук топоров. Мы ведем в поводу лошадей. И животные, и мы тяжело нагружены. На них вьюки, на нас - рюкзаки.

В тайге прохладно. Темно-зеленые кроны кедров сошлись высоко над нашими головами. Клочка неба не видно. Стволы темно-красные, громадные, прямые, отгородили нас от всего мира. Ни птичьего голоса, ни бурундучьего посвиста. Только усталые лошади тяжело раздувают бока. Ноги при каждом шаге по щиколотку проваливаются в зеленую топь. Мох заполонил все под кедрами: густо покрывает упавшие стволы деревьев, валуны, корни. Лишь кое-где надо мхом поднимаются сердцевидные листочки майника, крохотные куртинки голубики, розовые столбики цветущей грушанки. Иногда под кедрами видна вышелушенная птицей или зверем кедровая шишка…

Кедрачи кончаются - ольха растет вокруг болотца - и опять впереди стук топоров. Часто кусты настолько плотной стеной встают навстречу, что преодолеть их, кажется, совершенно невозможно. Тогда лошади отдыхают, а люди, сбросив рюкзаки, расходятся попарно на разведку проходов.

И опять перестук топоров, и опять движение вперед-в час по чайной ложке. Один раз с направлением нашего движения совпадала забытая звериная тропинка. Около километра двигались по ней, пока она не исчезла в зеленом покрове мха, и опять - разведка, прорубка и медленное, выматывающее движение вперед.

К вечеру добрались до левого притока Кизира, - небольшой речки Пашкиной. До Верхнего Сенчита, где мы намеревались строить плот, оставалось пройти не меньше, чем было пройдено.

- Бывал здесь? - спрашиваю Володю.

- Не бывал. Никто тут не бывал. Глухая тайга. Зачем сюда пошли? Надо идти на Кинзелюк. Там, однако, тропа есть, мало-мало люди ходили.

Останавливаемся на ночлег неподалеку от речки, где в ельнике обнаружили редкий таежный травостой - кое-какой корм для лошадей.

Палатки ставим при начавшемся дожде. Полиэтиленовое полотнище успеваем натянуть над сухими, не успевшими вымокнуть вещами, под навес складываем седла, потники, сбрую с лошадей.

Мелкий холодный дождик сыплет из невидимого неба. Пусть себе сыплется. Только бы ненадолго.

Два костра пылают в лагере: на одном варится ужин, у другого сохнут одежда и обувь, вымокшие на таежных болотцах.

Я сижу недалеко от сушильного костра под кедром и вношу очередные записи в дневник. Потрескивают в костре поленья. Тихо шуршит дождь. Дежурные варят пищу. Свободные ребята готовят дрова, устраивают удобный ночлег.

Володя снарядил лошадей на ночную пастьбу, раскладывает у костра для сушки свое имущество.

- Однако до Сенчита завтра не дойдем, шибко худа тайга. Час - полкилометра. Завтра ишо хуже.

- А послезавтра дойдем? - провоцирую я.

- Послезавтра мне надо быть на озере. Сколь завтра пройдем, - все. Поворачивай на Междуречное. А то Стамборовский ругать будет.

- Ваши охотники тут бывают?

- Наши промыслы на Уде, Бирюсе, Тагуле, Агуле, Гутаре, Карлое. Тут шибко злое место. Вам бы идти не по Кизиру, а в обход - на Сурунцу, через Орзагай, пропадете тут, однако...

- Пройдем, Володя, пройдем, - уверяю я тофа. А внутри копошится сереньким зверьком тревожное беспокойство... По опыту прежних походов знаю, что местные жители всегда преувеличивают опасности, что, в самом деле, они оказываются не такими страшными. Но ведь... кто знает... Вон и Вологдин и Федосеев пишут о том же. Федосеев к Грандиозному пробрался в обход, там, куда советует нам идти Володя... Пройдем! Мы терпеливы и упорны. И, главное, у нас есть время...

-Ужинать! - зовут дежурные. Никто не ждет вторичного приглашения. Тут отсутствием аппетита не страдают.

Около месяца ребята в поле. Изменились они за месяц. Загорели, подтянулись,- посвежели. У Власа Кушелева мелко курчавится первая в жизни бородка цвета пшеничной соломы. Олег обзавелся небольшими черными усами и бакенбардами. Женя Кретов обрел жиденькую восточную бороденку, за которую Олег зовет его Евген-беком. Тарасов стал владельцем настоящей бороды, она будто кована из тонкой медной проволоки. У Александра Вавитова борода густая и черная - чисто цыганская. Олег зовет его Карасакалом.

- А у Михаил Федоровича, - посмеивается все тот же Олег, - борода под цвет тигра в черно-белом кино: полоса - белая, полоса - черная. Федорович еще не совсем аксакал, он у нас тигр Аль-Акбар.

Саша Волков загорел до цвета старой бронзы. Брови и волосы у него побелели.

Месяц в тайге на всех успел наложить свой отпечаток.

После ужина долго толковали у сушильного костра. Саша Вавитов и я с Ходогоновым Володей. Саша о своем, я - о своем.

- Сколько соболей, самое большее, брали у вас за один сезон на охотника? -спрашивает Саша.

- Какой год,- не спеша отвечает Володя.- И какой охотник. И какие у него собаки -все зависит.

- Хороший охотник и хороший год. Даже, скажем, лучший, охотник и лучший год.

- Однако, в пятьдесят девятом году один старик с сыном 132 соболя добыли. Раньше и больше добывали. Сейчас средне-хорошо, когда 30 шкурок сдают на охотника.

- Какого зверя сдают, кроме соболя?

- Волк, рысь, росомаха... Но, конечно, белка, колонок, горностай...

- Мы на устье Идена следы копанины видели. Кто копал? Кабан?

- Дикая свинья. Шибко осторожный зверь, однако. Я раз на Гутаре брал.

- Горных баранов встречал?

- Как же, как же! Видал. На горах, где Уда начинается. Однако сам не стрелял. Нельзя их стрелять - мало стало.

-Северный олень, сокжой есть?

- Олень по горам есть. Тут на хребте Вала есть, на Орзагае и на Агуле в горах есть. Олень сейчас от гнуса в горы ушел, у снежников держится. Там вольно, ветер.

Володя стеснительный, малоразговорчивый человек В лагере геологов он ни разу не подошел к нам, хотя были мы с ним близкими соседями - палатки почти рядом стояли. А сейчас Володя разговорился. Он рассказывает и об охоте на сокжоя, и о том, что у тофов -народа оленеводческого - есть больше полутора десятков, слов, обозначающих оленя, принадлежащего к разным возрастным группам, полу, отношению к работе, физическому состоянию...

- Видал, мы шли, сколько следов марал оставил… Сегодня ходили.

- Видал,- машу я головой, хотя, положа руку на сердце, не видал я сегодня ни одного маральего следа. Не признаваться же в своем таежном невежестве!

- Однако, с Казыр-Кизирского хребта идет на Валу или Агульские белки.

- А почему он идет? - спрашивает Александр.

- Сам себе хозяин: куда хочу, туда иду,- смеется Володя. -Хочу, траву ем, хочу, на Орзагай иду. Думает, там грибы созрели.

Ночь навалилась на теснину Кизира, черная, как деготь. Ребята утомлены первым переходом, непривычной возней с лошадьми. По одному забираются в спальники-на отдых.

- Как там американцы на Луне? - вопрошает кого-то Кретов в соседней палатке.-Взлетели ли? Стыковались ли?

Первобытная кизирская ночь не дает ему никакого ответа. Ответ на Женин вопрос мы получим только в конце августа, когда выйдем к жилью. Маленькие транзисторы не работают тут, а носить с собой большой приемник слишком тяжело, да и сохранить для него питание в тайге, в условиях высокой влажности, - серьезная проблема.

Утро было ясным. Ленивый дождь иссяк около ночи. Пока готовили завтрак, укладывали рюкзаки и вьючили, Вавитов сходил на разведку по левому берегу, а Тарасов - по правому.

- Тропы нет. Тайга труднопроходима. Лесоповал, коряжник, сложный рельеф, -докладывает Вавитов. - Вдоль реки на правой стороне плохая звериная тропа. Сильно захламлена, перегорожена упавшими лесинами. Придется искать обходы. Зверь, он не случайно тропу бросил...

Я ударяю Олега по плечу.

- Бери топор и пойдешь рубить тропу. Идите вдвоем, рубите и делайте затесы. Через час сменим.

Ребята уходят вперед. Скоро, по затесам, отправляемся и мы. Затесы выводят нас к Кизиру, брод через него оказывается неожиданно простым, а река мелкой и спокойной.

- Кабы не заломы на реке, плот бы тут сделать, и плыви себе до самой Кордовой, -мечтает Александр.

Впереди через всю реку куча вывернутых с корнями деревьев переплелась стволами - залом. Под него уходит Кизир. Попробуй тут плыви!

…Спокоен Кизир. Мало воды в его крупногалечных берегах. Ночные холода в гольцовой зоне сократили поступление воды в реку. Однако по лесным заломам в речных поворотах, по отметинам, оставленным высокими паводковыми уровнями воды на берегах, видно, каким удалым и разгульным бывает эта река в хмельное вешнее половодье. Паводок на саянских реках - явление не редкое. Пройдут по горам ливни -паводок. Маленький ручеек вздымается тогда на два-три-пять метров, дурит, буйствует так, что не пройти и не переплыть. Сиди, пей чай, жди погоды.

Мы с Волковым перешли брод последними. С правого берега открывается острый пик, поднимающийся над устьем ключа Геологов. На его вершине - розовеет клок тумана и медленно ползет вверх. К дождю, что ли?

А погода великолепна. Праздничное сияние дня рождает уверенность в том, что все будет отлично, что пройдем мы эти верхние вертепы и доберемся до Кордовой.

Караван скрылся в лесу, оставив на мхах отчетливые следы. Тишина в лесу могильная. Тайга мертва. Лес без птиц - что песня без слов. Может, и в самом деле зверь сюда не заходит и птица не залетает? Нет; вот отпечатался след копыта - марал. Вот недавняя погадка медведя.

Тропка прихотливо петляет между деревьями, с которых то тут, то там свисают длинные седые космы мха-бородача.

- Слушай, Саша,- начинаю я, чтобы хоть чуть разогнать глухую тишину тайги,-почему ты плохо учишься? Ведь ты же толковый парень, насколько я тебя понял.

Сашка опешил от моего неожиданного вопроса, будто стукнулся в темноте лбом о дерево.

- Знаете, Михаил Федорович,-Сашка ищет объяснение и, видимо, не находит удовлетворяющего.- Скушно мне на уроках... Неинтересно... Вот я тут с доцентом

птичьим поработал; птиц научился препарировать - интересно. Вот травы узнаю - тоже интересно. Я у бати на заводе выучился токарному делу, могу и на шлифовальном... И топором могу... А в школе: "Кто это там в малиновом берете с послом разговаривает?"

Мы пробираемся сквозь колючие елки и палки, перелезаем через поваленные деревья с острыми сучками-поторчинами... Рюкзак у Волкова не меньше, чем у других. На меньший Сашка не согласен, не согласен - и баста.

- Вот в 64-й школе ребята на физике приемники делают... Астрономией занимаются... Кино снимают... Наш Василий Родионович... Он в тайге совсем другой человек.... А в школе - венчики, тычинки. А зачем эти пестики, я только сейчас и понял. Оказывается, без них растение не определишь... Вот и начинали бы в школе с самого растения, показали бы, что это за чудо. А потом бы и сами попросили о его строении рассказать... Я бы на завод пошел, к отцу...

- Ну, а в институт пошел бы, к Александру Васильевичу?

- Пошел бы... Только чтобы потом тайга... В школу бы я не пошел... Смотрите-ка, Михаил Федорович...

На влажной щебенке безымянного ручейка отпечаток - медвежий след. Он перекрыл след лошади нашего каравана. Мы невольно оглядываемся, переходим на шепот. Выходит, между нами и караваном - медведь! И судя по следу, немалый!

У Сашки горят глаза. Он перезаряжает ружье пулевыми патронами, расстегивает патронташ, передвигает по ремню нож, крутит головой, осматривая ближайшую тайгу. Походка его становится легкой и крадущейся... Выходит, живет в нас, не умер инстинкт охотника. Сашка крадется по тропе, будто вынюхивает след.. один след на влажной почве. Ребята с лошадьми, воспользовавшись звериной тропой, оторвались от нас. Ничего не произошло. Услышали голоса ребят. Караван стоит. Одна лошадь прядет ушами, прислушивается к тайге. Другие - хрумкают травой.

Сашка огорченно смотрит на караван. А где же медведь?

Я рассказываю Александру и Володе о медвежьем следе. Володя кивает головой: знаю-де. Чего-де там.

- Откуда знаешь-то?

- Лошади говорят, медведь рядом. Собака ваша в ноги лезет. Этот медведь ничего. Хочет знать, кто по тайге ходит. Теперь он все знает, пошел, куда ему надо...

- А что стоите?

- В тупик залезли,- поясняет Александр.

- Впереди обрыв. У реки непролазная чащоба. Ребята в разведку пошли.

- Медведь их там не задерет?

- Сейчас медведь мирный,- успокаивает Володя. - Вот месяц назад, когда у него свадьба, тогда медведь .шибко сердитый, тогда ему не попадай. Думает, однако, невесту у него украдешь.

Вернулись ребята, тропу не нашли, а спуск к Кизиру есть.

Опять движемся вперед. Сашка с Власом рубят проходы, выбирают дорогу. Мы ведем в поводу груженых лошадей. Это трудное дело, особенно без привычки. Гляди не зевай, а то отдавит ногу копытом. Удивляюсь лошадиной сноровке, ловкости, с какой они преодолевают лесные завалы. Степная лошадь пропорола бы себе бока на первой сотне метров.

К обеду в тайге появляются комары, слепни, оводы. Они начинают безжалостно допекать нас и лошадей. Я наряжаюсь в накомарник с черной густой сеткой. Скоро, однако, убеждаюсь, что идти в накомарнике душно, трудно, почти невозможно. Поднимаю переднюю сетку накомарника, забрасываю ее на голову. И вот уже размазываю по лицу пот и кровь убитых насекомых. Хорошо еще, что шея н уши оказываются прикрытыми. Лошади остервенело хвощут себя по бокам длинными хвостами

Медленно продвигаемся по таежным чащобам на запад, .где из узкой щели, расколовшей надвое правый борт долины Кизира, падает в него речка Вторая Фомкина, известная по литературе 30-х годов как Белая Вала. Она - граница между хребтом Вала, у подножия которого мы сейчас пробираемся сквозь тайгу, и хребтом Кинзелюка, у западного конца которого заканчивается теснина Верхнего Кизира. Против Второй Фомкиной речки, чуть ниже ее, впадает в Кизир Верхний Сенчит. Оттуда мы думали начать сплав.

Быстро летит в работе время. Вот и обедать пора. У небольшого ручейка с травянистой лужайкой устраиваем привал. Лошади пасутся, мы варим обед. Александр и Саша уходят на разведку и возвращаются, когда обед готов.

- Ничего утешительного. По берегу болото, выше крутизна...

- Кизир спокоен. Даже, понимаешь, заломов нет.

По берегу - много маральих следов. До Сенчита, судя по всему, далеко, сегодня не добраться. Тропа рассыпалась, продолжения не нашел. Трудный путь - чащоба, колодник...

И опять звенят топоры. И опять шаг за шагом пробираемся на запад. Лошади то съезжают, чуть ли не сидя, с крутых склонов в разложины, то, как спортсмены-легкоатлеты, прыгают через колодник, то взбираются на кручи, перегораживающие трудную дорогу.

- Трудная дорога?- полуспрашиваю, полуутверждаю я, обращаясь к тофу.

- Везде, однако, одинаковая дорога,-равнодушно отвечает он.-Бывает и хуже.

- Как один здесь пойдешь?

- С простыми конями, однако, за полдня обратным следом на озере буду.

Тут его дом. Тут и идет из года в год тофаларская жизнь. Для него наш трудный поход - рабочие будни, было год назад и два. Так будет завтра и через месяц…

Между тем на небе собрались тучи. Темно стало под пологом леса. И опять, посыпался на тайгу мелкий холодный дождь. Мхи, трава и кустарники вымокли. И вот мы бредем мокрые по шею. А сверху все сыплет и сыплет промозглый дождик. По озябшей тайге призрачно поползли сине-зеленые туманы. Заскучали лошади, щурили головы.

- Что, ребята приуныли? - на весь караван кричит Вавитов.- Или есть захотели? Или погода вам не нравится? Иль тяжелые рюкзаки?

Вавитов отыскал взглядом Волкова. Волков ведет в поводу смирную рыжую лошадь. Она греет дыханием Сашкину согбенную спину.

- Ну, что, Сашка, домой охота?

- Вы об этом вон у Горского спросите.

Олег неумело тащит за узду гнедого тофаларского конька, который никак не хочет спускаться по крутому склону на прикизирскую террасу.

- Но-о-о! Но-о-о! Гнедко! Не бойся, - подбадривает Олег своего пегаса. Тут коновод поскользнулся, - уздечка с Гнедка свалилась, и Олег покатился вниз, к ногам Александра Васильевича.

- Отлично, Васильевич, - бодро говорит Олег, размахивая уздечкой. Лошадь вслед за Олегом съезжает с косогора. Олег надевает на нее уздечку. Лошадь не противится, наоборот, доверчиво тянется к нему. В глазах ее вопрос: скоро мучить-то бросишь? Устала я, хватит на сегодня.

Холодный ветер с гольцов подкрадывается под кедры, осторожно бежит по кустарниковому подлеску, набрасывается на мокрые одежды, будто пробуя крепость нашего духа.

Холодный сумеречный свет разливается между деревьев, окрашивая кусты и травы в свинцовые тона.

- Однако, по гольцам опять снег идет,- ежится да же Володя. - Само плохо время подходит - осень.

- Гей, гей, ребята,- кричит откуда-то спереди Василий Тарасов. - Вперед, ребята! Все это - для мужчин!

Улыбаются ребята.

И кто-то затягивает песню. И ее подхватывают. И разносится она по сумеречному лесу. Выпрямляются спины ребят. Лошади поднимают головы. Улыбается Володя... Твердо шагают ребята. Перебрасываются шутками. Куда девалась усталость. Блестят глаза, в улыбке открываются зубы. Теперь не важны слова важен задор, ритм. Нет усталости. Нет плохого настроения. Есть жизнь. Есть цель. Есть дружба!

- Федорыч! - кричит Сашка Волков.- Давайте, я ваш рюкзак понесу.

Тропа прошла окраиной болота, опять углубилась в темь кедрового займища и вдруг уперлась в берег Кизира. Пятнадцатиметровая ширина реки перегорожена мелкой грядой быстротечного переката.

- Я сейчас,- закричал Влас и во всем, как был, перебрел реку и скрылся в чаще левого берега, вернулся на галечную косу и машет нам рукой:

- Сюда, тут тропа.

- Идеальное место для постройки плота,-кричит мне Вавитов.- Да и Кизир уже река рекой.

Хорошее место. По левому берегу просторная галечная коса, сухой, не заболоченный лес - кедр, ель, пихта. Видны сухостойные вершины - есть материал для плота. Место -лучше найти трудно. Да и пора на ночлег. Так, выходит, до Сенчита и не добрались...

Низкие грязные тучи цепляются ожиревшими животами за высокие пики елей. Острые ели с сухим треском рвут на мелкие полосы серую дерюгу туч. Из этих рваных дыр рушатся на загрустивший приречный урман дробины дождя.

Грустно...

Через час лесная поляна принимает жилой вид. Поставлены палатки. Горят костры. Кретов и Волков соорудили под кедром навес. Столовая будет,-сообщил Сашка. Под навесом смастерили стол и две скамейки... Не то, что столовая, целый клуб. Грусть прошла. Весело булькает варево в котлах. Дым от костра уходит прямо вверх.

У всех, кроме дежурных, личное время. Я пишу дневник:

" ...За весь день не видели и не слышали ни одной птицы. Черневая тайга кажется совершенно необитаемой... В маленькой курье видели первую стайку хариуса. Должно быть, выше по Кизиру рыба не поднимается". И еще пишу: "...Интересная эта штука - человек. Трудности - пробный камень характеров. Люди, слабые духом, становятся вялыми, злыми и колючими. Люди сильные щедреют душой, шутят, подбадривают товарищей. Должно быть, в нашей группе нет сырого народа. Все что надо".

Саша тоже что-то пишет. Свои орнитологические факты. Отсутствие птиц тоже факт…

К нам подсаживается Володя.

- Пишешь?

- Пишу.

- Письмо?

- Ага.

Пауза.

-Хорошо в тайге?

- Хорошо.

- Зачем в городе живешь? Приезжай в тайгу жить. Тут всегда хорошо. И лето и зима - хорошо. Я всю жизнь в тайге... Бывал и в городе. В Нижнеудинске был - плохо, в Москве был - шибко плохо. Душно. Машины раздавят, Народ бежит, бежит. Страшно. Я скорей домой, в тайгу... Лето работаю с геологами. У Стамборовского пятый год работаю. Николай Николаевич - хороший человек. Геологи - хорошие люди... Зимой-охота. Я один на всю тайгу. Шибко хорошо... Вы тоже хорошие люди...

Саша достал из рюкзака кусочек мумие:

- Знаешь такой камень?

- Знаю,- кивнул тоф. - Шибко хорошее лекарство. Ногу сломаешь, руку сломаешь -пей. Все зарастет, как на собаке. У нас есть. Тут, однако, тоже есть.

Володя показывает на восток, туда, где за стеной тайги скрылись узкие ворота к Междуречному озеру.

Долго толковали мы с таежным человеком о повадках зверей, о птицах, о собаках и сроках охоты, о тропах и истоках рек. Об озерах и водопадах, о погодных приметах древнего кочевого народа...

Володя ушел с лошадьми ни свет ни заря.

- Не попрощался,- сетую я.

- Попрощался. - возражает Саша.- Разбудил меня, еле светало. Пойду, говорит, скажи, говорит, ребятам: хорошей дороги! Пусть все хорошо будет... Шибко худа тайга там, на Кизире,- сказал-де Володя. - Трудно будет.

На другое утро группа разделилась: часть ребят ушла в горы, на разведку проходов к Орзагайским гольцам, к леднику Кусургашева, часть принялась за строительство плота.

Мы, разведчики, пришли с неутешительной вестью - напрямую прохода в верховья Орзагая и Агула нет. Если идти, то надо идти или по Пихтовому ключу или по Второй Фомкиной речке. Это заняло бы у нас слишком много времени и сил. Было хорошо уж то, что мы принесли с собой снимки пика Грандиозного с вершин Вальских гольцов. Как-никак, а все не зря сходили.

Без нас ребята на косе делали плот. Без нас провели ревизию продуктовых запасов и обнаружили, что их остается слишком мало. Придется переходить на подножный корм. Ну да нам ведь и не привыкать….

…Когда мы утром вышли к Кизиру на той стороне, стоял почти готовый плот. Вавитов тесал перья гребей, отваливая от дерева золото щеп. Теплое солнце сушило на гальке росу. Между деревьев, от лагеря, тянулся, вверх сизовато-прозрачный дымок. С берега, из тайги, вылез с бревном на плече Тарасов, бросил бревно - на косу. И стук топора, и упавшее бревно рождают эхо. Дым, поднимающийся вверх, и эхо - к хорошей погоде.

Обжитой, домашний, вид. Мы какое-то время стоим, любуясь мирной неторопливостью летнего утра. Из лагеря лениво выбежали собаки. Мурхой вяло затявкал на наш берег... .

К обеду объединенными усилиями доделали плот. Привязали к остову плота резиновые камеры, построили на середине палубы стол-настил для размещения имущества, вырубили и обработали шесты и ваги - крепкие двухметровые жерди из березы, используемые как рычаг для снятия плота с камней и кос.

Вавитов и Волков до обеда препарировали и определяли непромысловых птиц, принесенных нами с гольцов хребта Вала, а Горский перекладывал гербарий.

- Толковый парень,- сказал Александр о Сашке. - Все с полуслова понимает. Руки у него золотые. Скальпелем орудует, что, понимаешь, хирург.

Когда Тарасов уговаривал нас взять Волкова с собой в тайгу, одним из его аргументов было: если его с собой не возьмем, натворит он что-нибудь в Красноярске, потом за него отвечай. Заниматься-де он не хочет, учится-де плохо, лентяй. Неужели обстоятельства так меняют людей? На основании моего крохотного знакомства с Сашкой я бы дал ему отличную характеристику. Из Сашки получится человек. Правда, и Тарасов утверждал, что Волков по своим возможностям - замечательный парень. Но только по возможностям...

Закончив работы, пошли на разведку - Вавитов, Тарасов и я. Нас догнал Сашка:

- И я с вами!

- Правильно. И ты с нами, - сказал Александр, - Идем. Как же мы без тебя...

У самого лагеря река делает небольшой поворот направо, метров двести бежит прямо, быстро набирая скорость и теряя высоту, поворачивает влево и входит в порог. Река, насколько видно, загромождена камнями. Одни камни едва возвышаются над водой, другие скрыты течением, и только кипучая круговерть свидетельствует об их наличии. Река сильно падает, иногда метра на три, на сотню метров течения, ревет зло, буйствует, как подраненный медведь.

- Байдарку разбило бы на первом же повороте! - кричит Тарасов.

- А плот пройдет! - в ответ кричит Александр. - Если его разгрузить, налегке...

Бег реки, рев реки, мелкие радужные брызги, повисшие над течением, лабиринт камней в русле... Мы бежим за рекой, не замечая, что успели вымокнуть до пояса. Бежим километр и два - порог не кончается. Иногда река становится шире, камней вроде бы меньше. Однако она все так же круто падает и так же громко ревет. Временами скальные берега зажимают реку в каньон. От этого река не становится опаснее -течение здесь оголтелое, оно разрушило крепкие породы порога, так что коэффициент трудности остается все тем же.

Александр и Василий умчались вперед, по реке. Мы с Сашкой поднялись на террасу, перегородившую реку. Здесь нашли старую тропу, которой, видимо, давно не пользовались люди - приходится обрубать сучья, когда тропа уходит в кустарники.

- Тропа узка в плечах,- заметил Сашка. Правильное замечание. У звериной тропы чисты проходы, а для человека она в плечах узка - то и дело надо клонить голову - идти мешают ветки, которые не мешают зверю, зверь-то ниже.

Вся терраса покрыта густой черневой тайгой. Кедры, стоят один к одному. Метров на сорок высоты. Тишина в лесу. Темно. Влажно. Сюда никогда не заглядывает солнце. Жизнь в такой тайге сосредоточена на вершинах деревьев: там обитают белка, кедровка и другие любители кедровых орешков.

Идем вниз к устью Белой Валы, разведывая путь для переноски имущества. Плот с грузом по порогу не пройдет, это уже ясно. Все сделано по-русски: сначала отрезали, теперь примериваем.

Тропа дважды спускается в овраги. По дну струятся светлые ручьи. Вдоль ручьев заросли черной смородины, жимолости. Жимолость начинает созревать. На стрелке Кизира и Валы гниет развалившаяся тофаларская избушка. Низенькая, приспособленная только для лежания. Русские охотники не строили таких хижин. Брошенное жилье отгорожено от реки чащей молодняка. Из самой избушки тоже растет дерево-пихта. И елкам у реки и пихте не меньше двадцати лет. Выходит, с самой войны необитаема избушка.

Вторая Фомкина - Белая Вала - не меньше самого Кизира. Ее вода, что кофе с молоком. Видать, прошли по верхам хорошие дожди. Кроме того, и теплая погода последних дней способствовала таянию снежников.

Кизир, приняв Валу, не успокаивается. В нем, как и выше, много валунов. Однако стал он полноводнее, и маневрировать по нему плотом будет уже легче.

От устья Валы Кизир поворачивает влево, в полукилометре принимает с хребта Крыжина такую же большую речку, как Вала (это Верхний Сенчит), и вновь поворачивает направо. Вот там-то бы и делать - плот. Отсюда Кизир - вполне сплавная река.

Над Кизиром, над Валой, над Сенчитом так высоко поднимаются берега и деревья, что кажется, Кизир и его притоки бегут в темном глухом каньоне. Мрачно. Смотришь - и вдруг отчетливо ощущаешь, что никогда, до смертного часа, не забудешь этой мрачноватой и суровой таежной красоты, запаха водяной пыли и пихтовой хвои, аромата снежников и тундр, принесенного бешеным течением, и белых парусов-облаков, бегущих с запада по голубому с золотинкой небу.

Ох уж мне эти путешествия. Все в них хорошо. Одно плохо - вечно мы торопимся, спешим, не укладываемся в какие-то нами самими придуманные сроки... С таким трудом забираемся в эту немыслимую даль, чтобы поскорее выбраться отсюда...

- Идем, Федорович. Ждут нас, должно быть.

- Идем, Саша.

Мы продрались сквозь частокол ельника к тропе и сразу же услышали, как что-то тяжелое с треском ломится справа от реки сквозь чащу к нам на тропинку. Сашка чуточку побледнел, взвел курок, достал второй пулевой патрон из патронташа и взял ружье наизготовку. Я взглянул на диафрагму и выдержку фотоаппарата, потрогал рукой нож, болтающийся на ремне.

Из чащи вышли Александр и Василий. Сашка тяжело вздохнул.

- Чуть не врезал пулей на звук, - облегченно сказал он, и густая краска залила мальчишечье лицо.- Думал, медведь.

- А я думал, лось, - сказал я и почувствовал, как колотится в груди сердце.

- Ну и река! - восторгаются Александр и Василий. - Отличная река. Слалом на плоту.

Внешне ребята спокойны, им-де такой слалом на плоту, обычное дело, они всю жизнь только тем-де и занимаются, что ходят на плоту по таким вот речкам. Однако я хорошо знаю Александра и вижу, что он волнуется.

Все вместе возвращаемся к лагерю. Иногда выходим на берег, прикидываем путь плота сквозь лабиринт камней в бушующей реке.

Метров на полста падает река от лагеря до Фомкиной речки. А то и больше.

В лагерь вернулись, когда на тайгу тихо ложился прохладный вечер. Впервые после Междуречного озера весь день не было дождя.

После ужина сидели у костра, ремонтировали обувь, чинили одежду, рюкзаки, спальники, высушенные на сегодняшнем дневном солнышке, разговаривали, пели хором, соло пел Олег Горский.

- Федорович, а почему у Фомкиной речки два названия? - спросил Волков. - Какое из них правильное?

- В самом деле, расскажи-ка, Михаил Федорович, - поддержал Сашку Влас.

- Ну что ж. Дело это довольно простое. Об этом отчасти и Федосеев в своей книжке рассказывает.

До революции эти места были охотничьими угодьями жителей Минусинского округа. Минусинцы зимами соболевали по здешним речкам. Они и дали им свои названия. Граница охотничьих участков проходила по вершинам Канского и Агульского белогорий, захватывала бассейн Кизира и Казыра со всеми притоками. Охотились по речке Фомка, Ванька, Гришка. Вот и речки - Фомкина, Ванькина, Грншкина. Летом сюда из Минусинска было не добраться.

Но охотничьи займища не пустовали. В июне по белогорьям охотились на маралов, добывали панты. И этими охотниками были жители бассейна Кана и тофалары. Они тоже проникали в верховья этих же самых рек и давали им свои названия - так и возникли у одной речки два, а то и три названия..

- Федосеев рассказывал, - продолжаю я, - что при обработке материалов топографы и географы оказались в затруднительном положении: какие названия окончательно присвоить рекам? У саянцев есть названия Сурунца, Ванькин ключ, Белая Вала, Большая Вала. Эти же реки минусинцы соответственно называют Кинзелюка, Фомкина речка, Вторая Фомкина речка, Прямой Казир. После просмотра всех материалов геодезисты дали названия рекам по их устьям. Так и вошли в географическую номенклатуру минусинские названия.

- А жаль,- вздохнул Влас. -Белая Вала. Красиво. Спросят, где был? - На Белой Вале. Звучит. Или на Второй Фомкиной речке. Явное не то...

Ночью сильно и зло лаяли собаки. Утром на влажном песке у берега увидели след марала. Он шел с хребта Крыжина на ту сторону Кизира прямо через лагерь. Мы стояли у звериного брода...

В этот день было воскресенье. Об этом знал только я, потому что вел дневник и календарь. Ребята давно потеряли счет дням.

С раннего утра занялись переноской груза на устье Валы. Самый большой рюкзак оказался у Олега. Вавитов удивился, с чего это вдруг перевоспитался Олег. Александр взял в руки Олегов рюкзак. И все встало на место. Большой рюкзачище Горского едва тянул десять килограммов.

- Опоражнивай-ка свою торбу, - приказал Александр. Олег пытался отшутиться. Александр был неумолим. Вместо легких коробок с коллекциями и одеял Саша положил в Олегову котомку двадцать килограммов соли и пятнадцать килограммов сахару.

- Вот теперь шагай.

Олег согнулся под непривычной тяжестью ноши, но спорить не стал, пошел вброд через Кизир. На середине реки он остановился, закричал:

- Ой, не могу, ой, сейчас упаду!

Саша с берега показывает Горскому кулак:

- Падай! Тебе ж тяжелей тащить будет, а соль и сахар в непромокаемой таре, с ними ничего не случится.

Так и пришлось Олегу нести 35 кг груза до устья Валы.

- Мера самовоспитания,- утешает себя Олег. - И это называется - у студентов каникулы! - возмущается все тот же Олег, в сотый раз размазывая по лицу свой пот и кровь раздавленных комаров. - Ничо себе - мальчики отдыхают...

Олег не слаб. Он легко справляется с ношей. Просто у него характер такой -посмешить. Теперь тяжело шагает Олег, но ведь и у всех такой же груз. Всем так же тяжело, и иногда кажется, что больше уже не можешь идти... При крутых подъемах Олег становится на четвереньки, ползет по склону вверх, да так, чтобы видели это все.

- Артист! - кивает на Олега Тарасов.

Артист запевает на довольно свободном дыхании:

Разве это, товарищи,

Жизня для людей моего организма?

Лучший отдых, конечно, - туризм.

Но и Сочи не хуже туризма...

Когда группа поднялась на каменный яр, Олег вытащил из чехла гитару. Он спотыкается о корни, путается ногами во мху. Но по тайге звучит Олегова песня:

Меня мама спасла от рахита.

Чтобы в сереньких сумерках дня

Я загнулся от энцефалита,

Если клещ поцелует меня...

Комары не дают покоя. Наверно, вечером снова будет дождь. В кедровнике комаров нет, тут мы отдыхаем. На вершине одного из кедров Волков увидел птицу:

- Орел, ребята,- прошептал он, Вавитов поднял бинокль.

- Ястреб, - объявил он через минуту. - Довольно редкий вид. Почти нет в зоологических музеях. Хорошо было бы снять с него шубу вместе с перьями.

Александр, потом Волков стреляют по ястребу. Ястреб - птица осторожная, чуткая, к нашему удивлению, продолжает сидеть на вершине. Будто даже с любопытством рассматривает шумных двуногих. Только после второго выстрела Александра ястреб снимается с места и скрывается в тайге, ловко лавируя между вершинами…

…Мы поднялись, надели рюкзаки и пошли дальше. Вдруг насторожились собаки. Чаттых полез Вавитову в ноги.

- Стой, ребята,- шепчет Волков и напряженно прислушивается к тишине.- Кто-то впереди идет. Слышите треск…

Я тоже услышал хруст под чьей-то тяжелой ногой переломилась хворостина. Вот, опять. Мы стоим и ждем, кто там идет навстречу. До глухой стены тайги, куда бежит тропа, не больше двадцати метров. По тропе выходит из тайги нам навстречу молодой, в самой силе черношерстый медведь.

Я стою к медведю ближе всех. Вижу его глаза, каждую шерстинку его шубы. Должно быть; долго секунды длится растерянность - мне это взаимное разглядывание кажется долгим. Вдруг уже за медведем вижу нашего городского пса Мурхоя: алая раскрылась пасть, поднявшаяся на загривке шерсть. Лай. Медведь бросается от собаки к нам. Вавитов через мое плечо стреляет из карабина. Медведь со всего разгона бьется обо что-то невидимое, кувыркается через голову, с треском давит куст жимолости.

Озверело рвет заднюю лапу медведя Мурхой. Тут только к нему на помощь бросается и Чаттых.

В груди колотится сердце.

Поворачиваюсь к ребятам. Вавитов передергивает затвор. Волков вставляет в ружье пулевой патрон. Влас расширенными глазами смотрит на медведя, оглядывается, будто ждет появления еще одного косматого. Кретов настраивает фотоаппарат. Тарасов сбрасывает рюкзак. Смуглое лицо Олега приобрело сероватый оттенок. Он тоже смотрит на медведя.

Вавитов, а за ним толпой мы движемся к медведю. Александр стволом карабина трогает тушу:

- Готов,- вроде бы спокойно говорит он. У него на виске быстро-быстро бьется синяя жилка.

- Кто говорил, голодать будем? - спрашивает он весело. - Это вам что, не мясо?

-Осторожнее, ребята, - предупреждаю я. - Может, его только контузило!

Александр стволом карабина показывает крошечную дырку в черепе медведя. Пуля вошла в левую сторону головы чуть позади уха. В мозг.

Александр и Сашка остаются свежевать медведя, Мы несем вещи на устье Валы.

Медведь спутал нам карты. Впрочем, мы не сетовали: пропал день, зато появилась пища.

До самого вечера носили имущество. Каждый сделал за день не меньше сорока километров - туда-обратно, туда-обратно.

Вечером два Александра угощали нас жареной медвежатиной. Мне есть не хотелось. Только чтобы не дать ребятам повод для острот, я с трудом проглотил небольшой кусок медвежьей печенки, попробовал мяса и навалился на чай.

В эту ночь по недосмотру у меня сгорела в костре полиэтиленовая кружка. С тех пор не пользуюсь в тайге полиэтиленовой посудой.

Ночью тоже не было дождя. Утро оказалось туманным и холодным. Пока завтракали, туман поднялся, повис над землей, скрывая вершины деревьев.

Серая погода - не для киносъемки волнующих минут прохождения порога.

На плот встали Вавитов, Тарасов и Кушелев. Оставшиеся организовали страховку. Кретов и я все-таки снимали на пленку.

Мы с Женей устроились чуть пониже первых больших камней порога. Женя взобрался на большой валун, сильно вклинившийся в реку. Я, перескакивая с камня на камень, обосновался почти на самой середине Кизира.

Белопенная река несется навстречу; секунда, и вот уже кажется, что не река, а я лечу на камне с великой скоростью куда-то вверх, к кизирским истокам, и мой камень глубоко разваливает надвое быструю воду; разбегаются от камня два буруна, тяжело, со звоном и уханьем бьются в близкий гранит берега. Почти смыкаются над головой ели и кедры. Над рекой на уровне половины роста деревьев висит сизоватый слой тумана.

Кретов расположился выше по течению, он раньше увидит спускающихся на плоту ребят.

Рев стоит над рекой, он кажется осязаемым. Это он висит мелкой водяное пылью над падающими струями… Быстро мчится река. Медленно тянется время. Не могу не думать в эти короткие минуты предстартового волнения о корнях желания идти в тайгу, в горы на пороги, на риск. Откуда оно, стремление пройти по острию бритвы, пройти и не оступиться?

В конце концов, мы могли бы сделать плот и ниже Сенчитского порога, даже ниже знаменитого Четвертого.... Там-то уж тишь да гладь, да божья благодать...

- Мы могли и дома пролежать весь отпуск, на диване,- сказал как-то ночью Александр, отвечая на мои вопросы.- Ты бы мог? Нет? И я нет.

Что гонит людей на эти пороги? Стремление самоутвердиться? Познать себя? Скука жизни?

Женя машет рукой - идут!

И тотчас я увидел плот, нареченный при спуске орнитологическим именем "Мухоловка муги-маки". Плот и плотогоны - одно целое. Ребята смотрят из-под руки на препятствия, стремительно вырастающие перед ними. Вавитов ведет плот. Гребет передней гребью влево. Шабаш. Плот входит в самый центр струи слива; резко ускоряет движение. Плот несет прямо в мой камень.

Рывок гребью, еще рывок. Плот в метре от камня входит в зев прохода и мчится мимо меня. На передней греби Тарасов, на задней, капитанской - Вавитов. Влас с вагой в руках дежурит посередине. Все - комок сжатых, как пружина, мускулов, - лепи с них сейчас скульптурную группу "Атака".

Плот задел левым передним углом скальный риф. Корму резко бросило вправо. Настил плота рванулся из-под ног. Александр удержался на ногах, только качнулся вместе с гребью. Влас сел под ноги капитану. Вода хлынула на плот, окатила до плеч Власа и капитана. Тарасов вагой сбросил плот со скалы. Плот снова вошел в слив между валунами. Скорость его велика. Нам сверху видно, что выхода нет: слив закрыт большим плоским камнем, через который белым валом перекатывается течение. Плот д размаху вылетает на подводный риф, двое падают, капитан стоит, волна перекатывается через плот; визжат резиновые камеры. Вторая волна поднимает плот и перебрасывает его через камень. Вскочивший на ноги Влас пляшет на палубе.

Кизир сужается до десяти метров, вода по стрежню стоит выше, чем в прибрежной части. Иногда река расширяется втрое, рассыпается между камнями, создается очень сложная топография струй порога.

Плот вылетел до половины на черный валун. Ребята на пределе сил сбрасывают плот в реку. Теперь уже Саша Вавитов оказывается на передней греби. Плот стремительно катится по крутому длинному спуску. Мы с Женей бежим по берегу, не разбирая дороги, то и дело догоняем плот, часто задерживающийся на камнях, и отстаем. Крутой поворот. Узкая струя. Плот обоими бортами трет скалы, автомобильные камеры -плавучая основа плота -лезут на камни. Вода обгоняет плот, катится волнами по его настилу.

Плот снова задерживается на одном из камней. Мы с Женей успеваем опередить его метров на двести, занимаем выгодную позицию для съемки. Вместе с нами.

и страхующие ребята.

- Кинопленка кончилась,- кричит мне на ухо Женька - Совсем, больше нет.

Все верно. Всегда так и бывает. Каждый раз на самом интересном месте.

- Теперь только фото! - кричит Кретов. Мы стоим у очередного каньона. Течение там еще сильнее, но камней меньше.

- Там не догоним! - ревет Женя.

Плот промчался мимо. Ребята ловко маневрируют между камнями.

- Навострились,- кричит Кретов.- Технику приобрели. Освоились.

Выбираемся на заболоченную террасу, бежим по протоптанной вчера тропе с надеждой еще раз догнать плот. Не добежав до крутого яра, видим его. Он самым странным образом торчит прямо посреди стремительного потока. На плоту, на нижнем подгребке, сидит Влас, осаживая корму, чтобы течение не залило верхнюю часть плота. Зальет, плот может лечь на дно.

Тревога обжигает - где Александр и Василий?

Ломая кусты, вылетаю на берег.

- Что? - ору я.

Влас показывает рукой вверх по течению. Почти скрытый от меня большим камнем, по ту сторону стрежня по шею в холодной воде стоит Александр и что-то непонятное делает под водой. На берегу в камнях топчется мокрый Тарасов и что-то кричит Александру. Потом Тарасов бежит вверх по течению, входит в воду и плывет к Саше. Вот они оба у камня. Шарятся под ним. Иногда с головой уходят под воду.

Влас бросает на берег вспомогательную веревку, мы подтягиваем плот к берегу.

- Швартовый конец сбило с плота водой,- объясняет Влас,-и захлестнуло за камень. Вот и поставило нас на якорь.

Александр и Василий с трудом вытаскивают заклинившийся конец. Волков, забравшийся на плот, выбирает освободившуюся веревку. Тарасов, а за ним и Александр вплавь пересекают стремнину и выходят на берег ниже плота. Оранжевые спасжилеты влажно блестят. С касок капает вода. Плотогоны мокрые с ног до головы. Мы с Женей -только по грудь. Мокрым оказывается и Саша Волков. Должно быть, для солидарности или для пробы он тоже залез в воду.

Все выжимают одежды, свертывают веревки.

Пасмурно. Туманно. Холодно.

- Михаил Федорович! - кричит Сашка.- Как по-тувински туманно? - Сашка замерз, зубы выбивают чечетку. Однако он полон радости - он тоже проходит порог, страхует взрослых. И все-де ему нипочем, вот даже тувинский, язык его интересует

- Туманно, Саша, туманалчак.

- А плот?

- Сал,- отвечает ему Александр.

Впереди через Кизир перекинуто длинное ошкуренное течением бревно. Позавчера, при осмотре проходов, мы прикидывали, как лучше пройти под ним. Сегодня, после порожних мытарств, это уже не кажется проблемой.

- Дальше все просто,- сказал мне Вавитов.- Возьму на плот Волкова. Пусть привыкает. Не возражаешь?

Не возражаю. Пусть привыкает.

Сашка обрадовался, вскочил на плот, натянул спас-жилет и каску, взялся за гребь. Капитан отстраняет его от греби, дает в руки березовую вагу. Плот отчаливает, мчится к поперечному бревну. Сашка ложится, и бревно проходит над ним. Вавитов, Тарасов и Кушелев перескакивают через бревно. Плот скрылся за поворотом.

Женя и я по тропе пошли в лагерь. С высоты каменного яра мы еще раз обернулись назад, осмотрели беснующиеся струи белого Кизира. Неужели наш плот только что прошел здесь?

В лагерь у Валы пришли неожиданно быстро - свойство знакомой тропы. Плотогонов в лагере не было. Что там могло случиться?

Олег и я пробираемся сквозь кусты вдоль берега вверх. Туда, где могли застрять в камнях ребята. Ревет Кизир, а ребят с плотом нет. Мы прошли около километра: ни плота, ни ребят.

Только за очередным поворотом у противоположного берега мы, наконец, увидели плот. Ребят не было. Плот привязан к кедру причальной веревкой. Где же ребята? Что с ними?

Олег поднял ружье и выстрелил.

Из чащи левого берега к реке вышел Сашка и увидел нас. Он показал рукой на плот, на единственную гребь на плоту, взял в руку воображаемую палку, мимически сломал ее о колено. Потом показал, что он то что-то рубит топором.

- Все ясно,- сказал Олег.- Гребь ухряпали.

Действительно, из чащи вышли ребята с новой гребью, навесили на подгребок и притесали ее.

Погода между тем слегка разгулялась. В серой веренице быстрых туч нет-нет да и появляются просветы голубого неба. Может, сегодня снова не будет дождя. Вот бы здорово.

Перед новым лагерем на устье Фомкиной плот был испытан последней пробой. Здесь Кизир падает с метровой ступени. Вместе с Кизиром упал и плот. Упал и сильно стукнулся торцом о подводный камень, так что лопнули угловые завязки. Влас и Сашка принялись вспомогательной веревкой крепить расползающиеся жерди. Еще несколько минут, и плот причалил у стрелки двух речек.

- Придется перебирать,- жалеет Сашка.

Разбираем плот на составные части, вытаскиваем все на берег.

- Эй, дежурные, как ваши пироги? - кричит Вавитов.

- Есть пироги! - отвечает Горский. - И ничего, есть можно.

ДЕБРИ

После обеда ребята принимаются за перетряхивание плота, капитальный ремонт. Мы с Вавитовым уходим на разведку.

Вторая Фомкина речка основательно поднялась, воды в ней еще больше, чем при первом знакомстве. Она несет массу взвешенных глинистых частиц. Мы долго идем вверх по реке Вале, по тропе, которой когда-то давным-давно пользовались и охотники: на деревьях видны старые затесы, заплывшие окаменевшей живицей.

Тропа идет по мхам, усыпанным желтой кедровой хвоей. Надо мхами поднимаются кустики черники с начинающей чернеть ягодой.

- Видимо, тропа ведет к верховьям реки, в гольцы Агульских белогорий, к мраморным пикам Орзагая.

Мы ищем безопасный брод, а находим перекинутый через реку недавно упавший ствол старого кедра. Настоящий мост. О лучшей переправе и мечтать нечего. Придерживаясь за сучья, переходим на другой берег, попутно обрубая мешающие движению ветви. Внизу, в полутора-двух метрах под кедром, ревет река. Долго пришлось бы нам искать брод. .

На другом берегу характер местности и растительности несколько меняется. Мы находимся на большой плоской террасе, сухой - должно быть, сменились подстилающие почву горные породы. Кедры стоят разреженнее, чем по ту сторону Валы. Лес проветривается лучше, чем выше по Кизиру.

Надо мхом -в основном кукушкин лен, местами заросли черники. Нынче на нее урожайный год, как говорят в приенисейской Сибири, - рясна нонче ягода-то, рясна нонче черница. Вот только не созрела она тут. Все еще высоко находимся мы над уровнем моря. Тут, в горах, пятьдесят метров подъема вверх все равно, что полградуса на север. Вот и выходит, что мы сейчас чуть ли не на 68-й параллели, - считай, севернее Игарки.

В тайге стоит густой камфарный запах багульника, прелый запах папоротников и аромат пихтовой хвои.

Кизир от устья Валы стал шире, многоводнее, камней в течении много, и все же это уже скорей не порог, а шивера. Ниже впадения Верхнего Сенчита Кизир еще раз делается узким, ревет и беснуется. Из-за белых глин, принесенных в Кизир Второй Фомкиной речкой, подводные камни и дно просматриваются плохо. Мелей, каменных рифов не видно. Мы положительно оцениваем проходимость реки для плота. Через километр-полтора берега реки резко поднимаются над водой. Здесь реку пересекла высокая поперечная терраса из светлых мраморов. Река вгрызлась в эту плотину, широко разрезала ее. Больше опасных камней в реке нет. Проход для плота хороший.

Над рекой бегут на восток серые облака. Иногда мелькают синие лоскуты неба. Солнце покатилось к закату. Скоро вечер. Пора бы и возвращаться,, а мы все идем, пока с высокого утеса, поднявшегося над косой, не открывается нам дальний вид вниз на Кизир глубокий синеющий разрез долины Нижнего Сенчита, падающего с хребта Крыжина на широкую нижнюю часть долины Первой Фомкиной речки. Тайга, тайга, снова тайга, а над ней глухо сошлись могучие скуластые головы гольцов, седые от пятен оленьего мха на их привершинных тундрах.

Я стою и смотрю на дикую мрачноватую красоту, на сильную реку убегающую в черные ущелья запада вдогонку за заходящим солнцем, на черненую суровую тайгу и, несмотря на то, что рядом Александр, чувствую пугающую покинутость, одиночество; я понимаю вдруг тайные причины нелюбви каратузско-курагинских охотников к этим глухим и совершенно безлюдным местам. Хочется поскорее пройти эти узкие теснины Верхнего Кизира.

- Опять на ночь, гляди, дождь зарядит,- говорит Саша и зябко поводит плечами. - Как с Междуречного вышли, был ли хоть один день без дождя?

- Да, - отвечаю я... - Был. Один. Вчера.

В вечереющей тайге глухо, будто не воздух, а вата заполняет пространство. Ни звука. Спят ветры. А вверху над гольцами бегут и бегут ручьи. Они снова сплошной темно-серой массой, осязаемые, заполнили узенькое небо между вершинами двух хребтов -Крыжина и Кинзнлюкского. Даже реку не слышно за глухой стеной кедров. Гнетущая тишина. Ни комариного писка, ни птичьего голоса, ни поскрипывания деревьев.

Мы торопимся в лагерь, я с трудом поспеваю за длинноногим Сашей. Он тоже чувствует себя, должно быть, не в своей тарелке:

- Самое главное прошли. Теперь пустяки остались.

Мы идем напрямик, по компасу пересекаем плоскую правобережную террасу Кизира. Саша на ходу то и дело посматривает на магнитную стрелку. Тайга, будто чернилами, наливается темнотой.

Вдруг откуда-то справа, с заболоченных прикизирских стариц, раздается неожиданное, звонкое, нечеловеческое, так, что по спине непроизвольно бегут холодные мурашки:

- Кау-у-у!

Мы невольно останавливаемся и поворачиваемся лицом к звуку, стоим с полминуты. И опять в молчащем лесу раздается страшное:

- Кау-у-у!

Мы переглядываемся.

- Вот ведь черти полосатые, - смеется Саша.-Перепугать могут. Родимчик хватит.

В самом деле, это неприятно: молчащая тайга, будто ждущая чего-то; и вдруг эти дикие, полные ужаса вопли.

- Помнишь, мы с тобой ночевали в болотах на хребте в Западном Саяне? Помнишь тот ночной хохот?

- Помню.

- Ну, так вот. Это опять сова - бородатая неясыть отправляется на охоту.

Неожиданное происшествие взбадривает. Мы еще несколько раз слышали затухающий дурной хохот неясыти.

- Значит, тайга-то все-таки заселена, - радуется Саша. - Живет тайга-то.

- А каково эти звуки несведущему человеку?

- Наверно, несведущему все-таки не следует соваться в тайгу. Ходи с людьми сведущими. Да и сам узнавай.

Скоро впереди опять послышался говор реки, а потом призывно замаячил огонь костра. При последних проблесках дня мы перешли по кедру на левый берег Валы и спустя десять минут пришли в стойбище.

- Мы думали, вы не вернетесь. Думали, заночевать там решили.

По кронам деревьев, по траве зашуршали первые капли ночного дождя. Дождь день передохнул и опять вышел на дежурство.

Мы прячемся под тент. Дежурные угощают нас порцией медвежатины. Мы рассказываем о бородатой неясыти.

- Должно быть, мы тоже слышали,-подтверждают ребята.

Уютно у нас на стоянке. Ребята не только капитально отремонтировали плот и вытесали две запасные греби, но и сделали скамеечки вокруг костра, растянули

над ними тент. Хорошо слушать тихий шорох дождя, потрескивание костра, рев Кизира, приглушенный густой чащобой прибрежных ельников.

Долго не смолкают у костра разговоры. Костер медленно прогорает, и тогда слышней становится шум реки. Из тьмы выступают серые призраки -кусты, ветви деревьев. Сверху из темноты просачиваются и висят тонкие жемчужные ниточки -дождь. Дождь. И, пожалуй, надолго...

Прогнозы в тайге, что гадание на кофейной гуще, редко сбываются. Утро отличное. Даже туман не поднимается от влажной земли. Небо над рекой наливается синевой. Заалели гольцы Сенчитских верховий. Какие-то не успевшие вовремя убраться серые облака поспешно удирают на восток, выходят из тени гольца и окрашиваются в ярко-пунцовый цвет. Дождевые капли на мху, на траве, на лапах елей отсвечивают радужно и сильно. Река синевато дымится. Поднимающийся дымок течение тянет за собой, он медленно ползет вслед за бурными круговоротами.

До чего здорово! Что еще-надо! Пробуждается лес. Да он и не мертвый совсем: в прибрежных кустах тенькает пеночка, где-то в тайге чокает и свистит варакушка...

Многим ли доступна эта картина? Большинство и не подозревает о ней и никогда не увидит прелестей рождающегося в тайге дня.

Тайга. Моя привязанность с детства. Она подарила мне много необыкновенных минут. Вот и сейчас -вроде бы ничего особенного -просто день рождается. А я смотрю и знаю, что вот это мгновение запомню на всю жизнь, хотя пока еще не подозреваю, что пройдет время и во мне созреет непреодолимое желание рассказать всем вот об этом утре, о всплесках хариуса на синей реке. Тогда я сяду за стол и начну писать книгу о походе в Саяны, о дождях тайги, о цветении горных тундр, о порогах и плесах Кизира, обо всем том, что легло в памяти на всю жизнь...

Из палатки выбрался Вавитов:

-Сбегаю на часок. Может, гнездо неясыти разыщу. Пока свертываете лагерь, грузите плот, я тут как тут... Вместо зарядки,- уже на ходу кричит Александр, забрасывая ружье за спину.

Наберегу я обнаружил еще одного лунатика: Сашка Волков помахивал на стрелке рек удилищем. У ног лежало ружье.

- Как дела, рыбак?

В ведре - хариус. Первый, пойманный на Кизире.

Поднимаются ребята. Начинается новый рабочий день нашего летнего отдыха. Впереди опять порог - продолжение каскада Сенчитских порогов. А что дальше - нам неведомо. Первопроходцы XVII века имели уже хотя бы ту информацию, которую им давали местные жители. У нас нет и ее. Идем, как аргонавты в старину…

Плот готов. Все тяжелое грузим на палубу, завязываем в большой узел из полиэтилена, принайтовливаем узел к плоту вспомогательной капроновой веревкой. Сегодня пешая группа пойдет налегке: палатка, спальники, пища на два дня, оружие, гербарная папка, фотоаппарат.

Ниже Четвертого порога мы привяжем к плоту четыре бревна -два слева, два справа, и пойдем все вместе водой. Пока бревна привязать нельзя - плот потеряет маневренность, без которой пройти по порогам невозможно. Да и есть пока смысл в пешем хождении: места эти нехоженые, хочется посмотреть на них не только с реки, но и с берега, из тайги: так ли уж непроходимы федосеевские кизирские вертепы.

На плоту идут четверо: два Александра, Василий Родионович и Влас. Женя, Олег и я шагаем вдоль Кизира, как шубертовский мельник, все дальше и дальше. К таинственному Четвертому порогу. Мы выходим пораньше, чтобы успеть с высокого правого берега снять прохождение плота сквозь лабиринт каменных глыб между устьями Валы и Сенчита.

Веселое солнце заливает хмельную реку, молодую и дерзкую. Плавится под солнцем живица хвойных деревьев, испаряется нектар цветущих трав. Воздух щедро настоян на саянских лекарственных растениях. Хочется забыть о необходимости шагать и шагать. Растянуться бы на согревающихся плоских глыбах у воды и лежать день, второй, неделю, лежать, забыв, что у нас не хватает пищи, что в конце августа надо выходить на работу, что вообще где-то есть другая жизнь,- города, газеты, кален дари, графики.

…Водники со стрелки машут нам кустом, спрашивают, готовы ли мы снимать. Машем в ответ - готовы. Ребята отчаливают и через три десятка метров застревают меж двух камней, натужно орудуют вагами, шестами, по грудь лезут в воду. Снялись. Плот набирает скорость. Бьется с размаху углом в незамеченный из-за волн камень и выскакивает из-под ног.

Оба Александра оказываются за бортом. Плот развернулся вокруг камня. Ребята уже в десяти-пятнадцати метрах от плота в захватывающей Дух воде (утром температура воды была +7°С!). Оранжевые спасжилеты держат ребят на поверхности, но мешают движению. Плот снесло с камня. Ребята и плот плывут рядом... Первым на плот выбрался Сашка-младший, он бросает Саше-старшему камеру от "москвича"-наше спассредство -и вытягивает его вместе с камерой за веревку.

Мутная вода Валы скрывает подводные камни. Вот опять плот ударился торцом о преграду. Теперь падают все, но остаются на судне. Волна поднимает плот, перебрасывает его через камень. Скрипят мазовские камеры. Выдержат ли?

Мы почти бежим за плотом. Хорошие получаются. фотокадры, динамичные. Жаль пропустить хоть один. Свет-то сегодня - что надо!

- Ничего себе - научная работенка,- трусит рядом со мной Олег Горский.

Женя обогнал нас, мы потеряли плот из виду.

От Валы до Сенчита Кизир течет на юг, от Сенчита река снова поворачивает на запад. Мы спрямляем излучину и опять оказываемся впереди водников. Наша "Мухоловка муги-маки" вновь сидит на камешках. Плотогоны орудуют вагами, и вновь она на плаву. Вот плот входит в стрежень Сенчита, разворачивается, несется к нам. Около нас очередная узость. Сильное течение.

- И какой же русский не любит быстрой езды? - вопрошает Олег.

Плот скрывается за кедровым мыском.

Мы выбираемся на тропу и шагаем по разведанному вчера маршруту. Под солнечным светом тайга приветлива и дружелюбна. Сегодня совсем нет гнуса, прямо отдых.

Тропа то теряется, то появляется вновь, то уводит от берега на зеленую темень густых кедрачей, то выбирается на самый берег Кизира, и тогда открываются заречные скуластые гольцы с синими провалами тальвегов, с сизыми пятнами ягельников, с черными башнями останцев,-все это, кажется, прямо висит над узкой тесниной бушующей реки. Фиолетовые тени закрывают хвойные урманы, протянувшиеся вдоль Кизира, по узеньким поймам и террасам.

Впереди слышится редкая дробь ударов по дереву.

- Дятел... - радуется птичьему перестуку Олег.- Первый дятел на Кизире.

Открывается крохотная елань на берегу. На ней четверо водников. Двое тюкают топорами -вытесывают новую пару гребей. Вот тебе и дятел.

- Все,-заявляет капитан.-Списываю Власа на берег. Медведь он, а не Влас. Две греби удосужился ухайдакать. Гребнет, а она - хрясть, и нет греби. Ему дуги

гнуть, а не гребью работать. Дурное дело не хитрое. Влас смиренно улыбается -ну, что вы со мной сделаете, раз природа силушкой не обделила.

- Не залетим мы ненароком в Четвертый порог? -озабоченно высказывается Тарасов.

- Разведку бы надо вперед выслать,- поддерживает его Кретов.

-Какая тут разведка,- возражаю я. - Вы же нас за пятнадцать минут позади так далеко оставите, что вам- два часа вас догонять надо.

- А если водная разведка? - гнет свое Кретов.

-То есть?

- Ну, свяжу я в одно три-четыре матраца, двухлопастное весло в руки, как на байдарке, и вперед! Маневренная штука будет. И непотопляемая.

Размышляем, прикидываем и решаем попробовать. Тем более, что дальше в пределах разведанного участка порогов нет, только легкие шиверки.

Женька связывает из четырех сине-красных венгерских матрацев что-то катамаранное, зачехляет в брезентовое полотнище, вытесывает длинное байдарочное весло с двумя лопастями.

Мы, пешие, передохнув, отправляемся дальше. Вместо Женьки с нами идет Влас.

- Ждите нас ниже Первой Фомкиной! - кричит Вавитов.

- Или вы нас,- отвечает Олег.

От ремонтной верфи тропа побежала на взгорок, медленно набирая высоту. Место становилось суше, в подстилающих почву горных породах появились известняки. Я иду впереди, за мной Олег. Влас отстает, на ходу щиплет начинающую спеть чернику. На плоско-тине, раскинувшейся по высокому плечу речной террасы, перекинувшейся с берега на берег, черники видимо-невидимо. Она вся спелая и вкусная -не оторвешься. Мы садимся на мох, еще влажный от вчерашнего дождя, и лакомимся. Губы, язык, даже зубы становятся черно-синими.

-Где же Влас? - беспокоюсь я.

-Он у нас жрец,- успокаивает меня Олег.-Он тоже чернику жрет.

Идти надо. Я поднимаюсь во весь рост и, сложив рупор ладони, кричу в тайгу:

- Влас! Вла-а-а-с!

В сотне метров от нас тяжелое и черное с треском и ревом бросается в глубь леса. Медведь.

- Медведь! - кричит Олег.

- Чего это вы орете? - спросил появившийся в суматохе Влас.

- Медведь, понимаешь,- объясняет ему Олег и показывает, где был медведь и где он.

- Я видел,-сказал Влас.-Думал, это лошадь геологов, гнедая...

Сколько же их тут в тайге, медведей? Мы с момента выхода из Гутары встречаем, пожалуй, десятого. Самые, выходит, медвежьи места.

Тропа выбежала на берег, высоко над водой. Внизу бушует Кизир, спертый зелено-серыми скалами. Черт его знает, может, это и есть тот самый Четвертый порог, которого мы и ищем и боимся. Да нет, рано еще. Еще и Первую Фомкину не прошли. Да и какой это порог -так шиверка с двумя прижимами.

- Смотри, Федорович! - толкает меня Олег и показывает вниз, на воду в начале каньона.

Там на крохотном уродливом катамаране сидит крошечный гномик, который и заметен-то отсюда только потому, что одет в яркий оранжевый спасжилет,-Евгений Кретов, физик-теоретик - и энергично машет желтоватыми лопастями свежевыструганного весла. Будто птица-подранок, убегающая от преследования хищника. Женьку тянет с катамараном к скале, в которую бьет стрежень течения, но он успевает перебить струю и уйти в безопасные токи левого берега и тотчас же начинает уходить обратно, вправо - впереди открылся очередной прижим.

- Жень-ка-а! - хором кричим мы, но он не слышит: по-прежнему, как заведенная механическая игрушка, размеренно машет и машет маслянистыми перьями весла.

В проране ущелья- показывается плот. Какое плот - плотишко, щепка на толчее кизирских волн. Ребята приспособились к плоту, они скупы в движениях. От прижима уходят легко, в несколько энергичных взмахов гребей.

- Охо-хо-хей! - кричим мы.-Ребята!

Но ребята и ухом не ведут, -или не слышат, или не до того. Еще раз кричим. Сашка удивленно озирается и видит вверху, на зеленовато-серой стене, будто из старого-старого замшелого цемента, нас, машет нам рукой, показывает ребятам. Они бегло взглядывают наверх - не до того! Каньоны, прижимы, пороги - не шутка, тут гляди в оба!

В считанные секунды проносятся по сумрачному коридору Женька на своем велосипеде, ребята на плоту. И опять мы трое в тайге. Будто осиротели. Щедры богатства этих недоступных мест. На сорок метров поднимают свои вершины строевые кедры. Их вершинные кроны усыпаны крупными шишками-тонны, десятки тонн кедрового ореха созревает нынче по кизирской тайге. Сотни гектаров покрыты ягодниками -черника, брусника, смородина. А сколько тут жимолости! Через неделю-другую пойдут грибы... И ничего из этих богатств не перепадет человеку. Орехи будут склеваны, кедровкой, съедены белкой, бурундуком, медведем. Часть ягоды сожрут звери и птицы. Маралы, лоси и сокжои съедят какую-то долю грибов. Мачтовые стволы кедров рухнут от старости на землю, покроются постепенно зеленым саваном мхов, обогатят скудную почву тайги мизерной толикой гумуса...

- Мы топаем, топаем по неприметным таежным стежкам. Иду и жалею, что богатства этой тайги еще многие десятки лет останутся нетронутыми, недоступными человеку. Вместе с тем .радуюсь, что есть еще на нашей земле такие заповедные места. А ведь придет когда-то и сюда человек, проложит дороги, начнет беспощадную эксплуатацию тайги и недр. В мир небытия переселится таежный покой с дикими зверями, высохнет продуваемая дорожными сквозняками влажная тайга, пожухнут мхи, иссякнут, обмелеют реки. Только голые горы с белыми бородами туманов долго будут хранить древний лик, но потом и за них примется человек. Вгрызутся в тело гольцов зубастые экскаваторы, и потечет из гор золото и медь, титан и цемент, рудные и нерудные богатства... Неужели мы несовместимы - человек и природа? Неужели мы вечно будем рубить сук, на котором сидим?

Господи, о чем только не думает человек под бесконечный ритм шагов!

Перед Первой Фомкиной речкой незаметная стежка превратилась в торную тропу -звери ходят на водопой. Первая Фомкина речка оказалась быстрой, прозрачной, неглубокой и холодной, как жидкий азот,

- Склизко, спасу нет, - кричит Влас, первым вошедший в реку. Вода у того берега закрыла Власу колени. Влас поскользнулся, упал на руки, удержался на четвереньках. Вымок сам, но рюкзак остался сухим.

Мы с Олегом идем вдвоем, поддерживая друг друга. Я упираюсь увесистой палкой в скользкое дно. Валуны будто смазаны зеленым мылом -водоросли. Вода страшно холодна, ноги немеют.

С правого берега реки, с вершины невысокого гребня, смотрим на. долину Первой Фомкиной речки. Неукротимая речка и буйна в разливы: поваленные деревья, подмытые берега, крупные валуны и глыбы, отсутствие гальки в русле - свидетельства ее норова. Должно быть, лет тридцать тому назад прошли по реке пожары-уничтожившие хвойные породы. Вдоль реки растут вторичные леса - осинники. Вид тут неуютный, дикий какой-то вид.

На берегу Кизира нас ожидали водники с готовым обедом. Обедаем наспех, делясь впечатлениями первой половины дня.

- Слушается плот-то, - ликует Тарасов, - слушается, понимаешь, печки-лавочки.

- Плыть бы нам вместе, - говорит Вавитов. -Сколько времени бы выиграли. Но маневренность. А какие слаломы впереди? А где он, этот треклятый Четвертый порог? Да и Кизир еще мал для тяжелого плота...

Отчаливают ребята. Несколько присмиревшая река несет плот во тьму очередного ущелья.

- Не зарывайтесь! - успевает напоследок крикнуть им Олег. -Ждите нас!

- Ага! - кричит в ответ Волков.

- Ладно! - вторит ему Тарасов.

...Вечером у костра водники рассказали: шли они после обеда не больше получаса. У нижнего конца большой галечной косы правого берега плот чуть не уперся в плотину залома. Дальше пути не было. Ребята поставили плот на причал, взяли топоры и пилу и принялись расчищать проход в хаосе деревянного залома.

Солнце давно поднялось на вершину сегодняшнего перевала, давно покатилось вниз, в долину, к своему ночному биваку. Длинные тени от громадных кедров заштриховали реку и косу, а пеших путников все не было.

- Да где они там? Провалились, что ли?

…Александр и Сашка пошли на берег устраивать лагерь, пилить дрова, готовить ужин, а пешеходы будто без вести пропали. Из-за острого пика на западе поползли обильные черные тучи, обещая дождливую ночь. Низкое солнце закуталось в них. Похолодало, стало темнеть.

- Может, они вниз упороли?

...У нас, пеших путников по дебрям Верхнего Кизира ничего чрезвычайного между тем не произошло. Все было более чем просто.

Ниже Первой Фомкиной речки хребты Крыжина и Кинзелюкаский сошлись кручами у самой реки, сдавили ее каменной тяжестью, оставив реке едва ли полуторасотметровую ширину на русло, на пойму, террасы, старицы и даже излучины. Вся тайга в долине между гор-оказалась сильно захламленной, труднопроходимой. Наверное, правильнее следовало бы написать - непроходимой, если бы мы ее не прошли. Но мы прошли. Мы ее прошли!

Тропы, даже намеки на них потерялись сразу же, у; места обеда. Мы шли, инстинктом выбирая лучший вариант прохода. Скоро заболачивающаяся старица отделила нас от реки, а впереди стеной встала скала. Я, щупая палкой дно, оказавшееся каменно-твердым, перебираюсь на таежный остров. За мной переходят ребята. Бури ли, черти ли наворочали на острове лабиринты из поваленных деревьев?! Скоро мы залезли в такой тупик, что, кажется, выхода из него не было ни назад, ни вперед. Иногда две-три сотни метров балансируем по стволам упавших кедров, совсем не спускаясь на землю. А сучки кедров -что стальные клинки.

-Зубы драконов,-ругается Горский.-Тут штаны: надо из кожи буйвола. И то все обдерешь.

Пробиваемся к Кизиру в надежде найти у берега возможность для прохода. Ее нет и там. Берег так же забит чертоломом, как и весь остров.

Жара. Потеем. Пауты. Мошка. Комары. В клочья рвем одежду. Влас расцарапал щеку. Ссадина прошла от носа к уху.

- Пустяки,- сказал Влас, утешаясь первой, найденной в походе, красной смородиной.

Дальше смородины много. Мы на ходу хватаем пригоршнями кислую ягоду.

Олег ругается ботаническими терминами:

- Семисифуга фоэтида! - кричит он, свалившись с покатого ствола лесины. Это, кажется, название какой-то травы, которая по-русски именуется-клопомором во

нючим. - Пимпинелла литофила,-ругается он, запутавшись в кустах колючего малинника.

Щедрый год... Трава между поваленных деревьев поднимается выше человеческого роста. Правда, травостой разрежен из-за скудости почвы -грунт образует песок, почти не прикрытый гумусовым слоем.

Жаль, что Влас и Олег еще не располагают достаточным исследовательским опытом. Моя флористическая осведомленность - увы! -тоже слишком поверхностна. И все же мы фиксируем наличие крупных злаков: двукисточник, овсяница луговая, луговик дернистый и луговик северный, мятлики альпийский, луговой и болотный, костер безостый, а также подмаренник северный, осоки, хвощ зимующий, лилия кудреватая, вейник Лангсдорфа. Обрадовал нас один-единственный экземпляр цветущего желтого красоднева, неизвестно какими судьбами и ветрами занесенного в таежную теснину.

Солнце пало между тем в провал Кизира на западе и вот-вот коснется лохматого горного горизонта. Ему навстречу выползают черные тучи. Они наваливаются на солнце и поглощают его. Лес потемнел. Задымились туманом гольцы; Где-то жалобно заплакала, отправившись на охоту, ушастая сова. Казалось, мы пробираемся по этому безысходному лабиринту иссохших, покалеченных-деревьев сотни верст и десятки дней, и нет конца прыганию с дерева на дерево, лазанью под висячие стволы деревьев. Ноги не подымались.

- Выходим к реке и устраиваемся на ночлег,- решаю я.

И тут совсем близко слышится выстрел. Олег стреляет в ответ. Водники ищут нас.

- Ого-го-го! - доносится крик. Мы пробираемся на голос - и минут через пять видим в темноте блики костра.

- Где вас черти носят? Мы думали, вы в долину Кинзелюка через хребет махнули...

Ужин заканчиваем в палатках: снова дождь орошает Саяны. Дождь баюкает нас, усталых до предела, баюкает, как мать первенца-сына. А нас и баюкать не надо.

Мертвый сон валит с ног, кажется, даже не помню, как забираюсь в спальный мешок. Лег и проснулся... Будто и не было никакой ночи... Серый полусвет заполняет палатку. Не спеша стучат по крыше ленивые капли.

Выбираюсь наружу. Туман ли, тучи ли закрыли все. Мы будто на дне глухого, обитого серым войлоком ящика. Между большой косой, за которой причален к кряжистой коряге наш плот, и берегом острова, где стоят наши палатки,-мутный поток воды. За ним сквозь такую же мутную марлю дождя едва виден ближний край косы.

Я взял карабин и пошел через косу к залому посмотреть, надежно ли закреплен плот, не утащит ли его поднявшаяся от дождя река. Чаттых, услышав стук оружия, выбрался из-под полиэтиленового навеса, затрусил было за мной следом, но у новорожденного потока остановился, осторожно опустил лапу в воду, отдернул ее, лениво потянулся и побрел обратно, под навес,- досыпать.

Плот сместился по косе вниз, причальный конец натянулся. Коряга, за которую он закреплен, от воды далеко. Ничего не грозит нашей "Мухоловке".

Пытаюсь разглядеть в свете рождающегося дня признаки перемены погоды. Их нет. Нудно и ровно моросит тоскливый дождь, тучи лежат на земле, скрывая все,-в полусотне метров ни зги не видно. Мрачно, сыро и холодно.

Как далеко от людей стоят сейчас наши мокрые палатки! Пробегаю мысленно по тропам, пройденным от Гутары,-через перевал Федосеева, по Кизиру, по Проходной речке на Междуречное озеро, по узкому ущелью самого Верхнего Кизира сюда, к безымянной точке в глухой теснине, зажатой двумя восточно-саянскими хребтами. Далеко! И - вперед до Хордовой тоже не близко. Главное, впереди Четвертый порог...

Путеводитель В. И. Рогальского рекомендует начинать сплав по Кизиру ниже 4-го порога, представляющего собой щель 5-метровой ширины, забитую камнями и стволами деревьев на протяжении километра. Больше в книге о пороге ни слова. А по берегу непролазная чащоба. Выходит, предстоит нам снова таскать плот и имущество на протяжении километра... Да от порога до Кордовой-еще немерянных две-три сотни верст. Далеко.

Дождь почти прекратился. Спокойно шумит река,, где-то внизу, должно быть, у залома, что-то тяжело и ритмично ухает-наверно, вибрирует с длинным пери одой подтопляемая рекой коряжина. Ух! Ух! Ух! Будто дышит какое-то гигантское ожившее ископаемое.

И к речной скороговорке воды, и к тяжелому дыханию первобытного зверя скоро привыкаешь, не слышишь их. В ушах шелестящая тишина. Тайга глухо молчит. Спит? Дремлет? Ждет чего? Много тысяч лет молчат глухие чертоги. За все долгие века не бывало тут человека... Так думал А. Г. Вологдин -"…в смысле его трудной доступности (район Кизира) может быть сравним разве только с приполярными частями Сибири... Так думал и Федосеев: "...нам было известно, что территорию (Кизир и прилегающие к нему с севера области)... еще не посещал человек. Бушующие реки, мрачные ущелья, усеянные громадами скал и остроглавые гребни, пересекающие белогорья, были серьезным предупреждением..."

А вот строчки редчайшего документа -записок Егора Пестерева (это XVIII век!):

"По реке Кезиру жительствуют Кандынской землицы ясашные, у которых хотя домов, так как у русских, нет и живут летом в берестяных, а зимою в войлошных юртах, то есть зиму и лето на одном месте; а наперед сего оная землица в Красноярском остроге считалась богатством первая, но в бывшие оспенные болезни почти вся сделалась выморочною, и ноне оставшиеся той. землицы люди живут в крайней бедности, за промыслом. ходят вверх по Кизиру-реке..."

Цитировать так цитировать. 1858 год. Прапорщик И. С. Крыжин в своем отчете о походе по Восточному Саяну и Туве написал: "...В долинах Енды (?), Казыра или Тубы, Казыра или Боло встречаются тундры, посещаемые, и то очень редко, только отважнейшими туземцами... Туземцы в течение лета держатся на самых высоких скалистых частях хребта, и сходят в обитаемые местности только поздней осенью -и то будучи вынуждены это сделать для уплаты ясака и возобновления необходимых им запасов оружия, одежды и т. д."

Выходит, кочевали тут в незапамятные времена неизвестные народы, может быть, предки современных тофаларов и тувинцев.

Сознаюсь, о Пестереве и Крыжине я узнал после похода и сейчас выписываю их слова из своих записных книжек. В то утро я знал только слова Вологдина и Федосеева, и чувство оторванности от человечества было острым. Да, недоступность. От устья ключа Веселого (Туристов, Водопадного) мы не встречали свежих следов пребывания человека. Одна тофаларская избушка говорила, что тут когда-то бывали люди. Ни затеса, ни кострища, ни срубленного топором деревца, ни следа на тропе...

Из лагеря слышится скрип гальки под ногами. Из серой завесы выступил Сашка Волков.

- Доброе утро, Михаил Федорович,-заспанно говорит Сашка и сладко зевает.-Если, конечно, его можно назвать добрым.

- Ты что так рано?

- Дежурю. И порыбачить хочу.

- Рыбачь. Мешать не буду,- говорю я и плетусь в лагерь.

Опять заморосил дождь. Еще сильнее потемнело, будто возвращалась ночь.

Лагерь спал. Палатка Тарасова храпела так, что, кажется, раздувались бока. Собаки подняли голову, посмотрели на меня и продолжали лежать... Я разделся, залез в спальный мешок, пригрелся и уснул глубоко, как спят только в тайге или в детстве.

НЕВЕДОМЫЙ КИЗИР

-Вставай, Федорович! Уж завтрак готов! Во, спит! Видать, вчера в самом деле налазились по буреломам...

- Сейчас, сейчас,- повторяю я и никак не могу подняться...

Над Кизиром плоские тучи стоят низко. На то стороне по-над каменным яром растут кедры. Вершины их скрыты тучами. Но дождь прекратился.

На косе у большой коряжины горит костер. Горский и Кушелев пилят на дрова белую вершину той же коряги. Тарасов кашеварит. Волков внизу у залома машет удилищем. Кретов заново конструирует свой катамаран. Вавитов заряжает мелкой дробью ружейные патроны.

На завтрак -уха из хариуса и щедрый компот-ассорти из красной и черной смородины, жимолости и золотого корня...

Тучи редеют, зависают белыми клочьями по скалам. Выше нас вверх по Кизиру долина, как толокном, забита туманом. И тучи по гольцам и туман по Кизиру, когда смотришь на них, кажутся неподвижными. Оторвешься от них, а потом посмотришь вновь, и видишь: что-то все же изменилось в их конфигурации.

В розовом небе высоко-высоко - золотистые цепочки облаков. Должно быть, еще рано...

И снова в путь. Водники, подогнав плот к залому, продолжают разборку деревянного барьера. Мы безуспешно пытаемся пробиться через болота поймы, примыкающей к коренному борту долины. По упавшим деревьям забираемся глубоко внутрь заболоченного участка. Дальше пути нет. С трудом выбираемся обратно.

Выглянуло солнце. Стало теплее. Ребята на плоту ушли вниз по реке. Мы у берета. Неужели придется возвращаться назад, к Фомкиной, чтобы обойти болота? Но ведь это на весь день.

- Вперед, - решаюсь я и вхожу в реку. Ребята идут за мной. Мы вброд переходим Кизир. Он широк, но глубина его нигде не превышает восьмидесяти сантиметров. Течение не сбивает с ног. Дно сложено гальками среднего размера. Сначала холодная вода обжигает тело.

Потом притерпелись. В руках у всех длинные шесты. За спиной тощие рюкзаки на случай вынужденной ночевки.

Выходим на левый берег Кизира. Здесь по крутому клону оползни, буреломы. Идти трудно. Я с тоской посматриваю на реку... Спасительная мысль приходит в голову.

-За мной! -кричу я и еду по склону к самой; воде. Кушелев и Горский, не понимая моего маневра, смотрят мне вслед,

- Ну, что вы?

Спутники съезжают ко мне.

- Пошли прямо по Кизиру,- предлагаю я.

Так и пошли мы вниз - по Кизиру, вдоль реки, переходя с берега на берег, по косым перекатам, почти не. выбираясь на сухое место. Солнце грело нас.

Кизир довольно спокоен. Ширина достигает кое-где метров семидесяти. На перекатах глубина не превышает трех четвертей метра. Идем, пока не начинаем выбивать зубами чечетку: Тогда выползаем на пойменный остров, поросший ивняком, березами и молодыми елками, раскладываем костер, выжимаем одежду и сушимся. Через полчаса, подкопченные, шагаем дальше. По мел-кон гальке, припорошенной илистым наносом, сквозь который негусто пробивается трава, идти легко. Иногда попадаются твердые песчаные проплешины, на которых нога не оставляет следа. Влас нашел молодой ядреный подберезовик -первый в этом году. Дальше грибы стали попадаться чаще: подберезовики, подосиновики, лохматые рыжеватые волнушки, так что мы набрали их порядочную кучку - на добрый обед.

- Эх, и люблю же я грибы жареные,- облизывается Влас.

В нижней части острова опять уперлись в заболоченные старицы. Снова вброд переходим реку, на этот раз вверх по косому перекату. Под левым берегом течение настолько сильное, что приходится брести по нему групповым методом, в обнимку.

После брода пошли не вдоль берега, а по азимуту, на запад, по прямой пересекая очередную излучину Кизира. Займище излучины заросло густым тальником. Почва песчано-илистая и сырая. Видимо, совсем недавно отсюда ушла вода. По влажной земле множество звериных следов. Есть и совершенно свежие: маралы, лось, медведи, рысь, колонок.

- Бродвей у них тут, чо ли? -поражается Влас обилию бродившего по излучине зверья.

На нижней части излучины увидели следы разыгравшейся охоты: медведь преследовал марала. И было это недавно, после дождя, то есть сегодня утром. Может, всего полчаса назад. Марал большой и, видимо, старый. Медведь могучий, со следами огромных лап. Охотник выгнал жертву к воде. Но марал не вошел в реку, а бросился вдоль берега по речному песку. Медведь галопом настигал оленя. У небольшой курьи множество- следов медведя и марала. Некоторые следы жертвы перекрывают следы хищника. Следы видны и на дне курьи, вода которой все еще замутнена. Что тут произошло? Куда девались медведь и его жертва? Мы обходим курью по берегу. Обратных следов нет. Должно быть, и марал, и медведь ушли на ту сторону реки.. .

- У медведя сегодня праздник. Сейчас, наверно, шашлыки жарит.

- С уксусом, с луком,-подхватывает Олег.

Впереди, за каменным мыском, нарастает рев Кизира. Чем ближе подходим мы, тем грознее орет река.

- А ведь порог! - кричу я.-Порог, ребята.

- Вот вам и Четвертый,- радуются все. Как тут не радоваться - за Четвертым, считай, дом. За Четвертым все описано.

Мы выходим из-за мыска и в самом деле видим порог. На той стороне реки в голове порога краснеет на камнях катамаран Кретова, сам Женька развалился и загорает.

Влас стреляет из ружья. Женька вскакивает. Осматривается. Обнаруживает нас, показывает на порог, поднимает вверх четыре пальца: Четвертый-де порог. Мы пытаемся в четыре глотки хором кричать ему: А где ребята? Но он беспомощно разводит руками, показывает на уши, качает головой: Ничего не слышу. Потом, должно быть, догадывается, показывает, что ребята опять пилят и рубят вверху затор из коряжника.

Я поднимаюсь на скалу и осматриваю препятствие сверху. Порог как порог, не сложнее Сенчитского каскада. Река сжата берегами метров на пятнадцать. Левый и правый берега завалены каменными глыбами так, что только в самой середине реки остается узенький проход, да и тот кое-где перегорожен скрытыми водой камнями. На щель, о которой пишет Рогальский, это мало похоже. Да и бревен в пороге нет совсем.

Четвертый ли? Длина этого орущего потока метров семьсот, а то и больше. Справа, чуть ниже порога, поднимается в Кинзилкжском хребте пик. Должно быть, это и есть пик Надпорожный.

-Четвертый ли? -спрашивает за спиной Влас. И похоже и не похоже,-размышляю я.-Ниже Четвертого в Кизир впадает слева река Белая. Кажется, других заметных рек между Нижним Сенчитом и Белой нет. Будет слева река, значит, бесспорно, - это Четвертый порог.

Наш левый берег обрывист. По берегу возле воды не пройти. На тот берег не переправиться. Придется обходить обрыв по горам, по верхней тайге.

Порог скрывается за стеной кедров. Опять непроходимая, захламленная тайга встает перед нами, не пускает вперед. Один километр припорожного прижима мы преодолеваем за два долгих часа, оставляя клочья одежды. Тут действительно и зверю не пройти. Страшные места.

Ниже порога вброд уходим на правый берег. Левый -непроходим.

День повернул на вечер. Деревья в тайге подернулись золотистым загаром, желтые отсветы легли и на горы. Мы бредем по правобережной тайге, стараемся не пропустить неизвестно где находящихся водников.

Через часа полтора на другом берегу реки увидели поднимающийся к небу дымок, а неподалеку и плот. Выше плота в последний раз перебрели Кизир.

- Ну, что, - спрашивает у меня Александр,- Четвертый? А где Белая?

- Есть Белая. Довольно порядочная речка. Вон она, триста метров выше, течет из того распадка. А вон и пик Надпорожный.

И порог как порог,-добавляет Тарасов.-Правда, не щель, как в справочнике, но есть места не шире восьми метров, печки-лавочки. Я, понимаешь, был на плоту в резиновых сапогах с разворотами, залило воду внутрь.

- Прошли порог хорошо,-подтверждает Вавитов.-Ни разу о камни плотом не шоркнули. Но на деревянном плоту, пожалуй, не прохонжа, влипли бы в камни прямо сверху... Ниже первого, длинного яруса порога, в повороте есть еще каменные ворота, их тоже прошли хорошо. А как вы?

Я коротко рассказываю о наших мытарствах.

-М-да,- думает Александр.-Может, еще один плот сделать? Много тут сушняку,-Саша показывает на тайгу.-Пять часов работы, и плот готов. Зато время в пути сэкономим.

Дежурные готовят обед. В меню -грибы и ягодный компот.

Мы находим место для лагеря ниже по реке, в живописной кедровой роще. Между кедрами и рекой -неширокая крупногалечная коса, на которой удобно будет рубить новый плот.

Разбиваем лагерь. Благоустраиваемся. Вавитов и Кретов ушли вниз по реке на разведку. Тарасов и Волков отправились собирать ягоды. Влас и Олег пилят и рубят дрова, а потом садятся чинить свои расползающиеся таежные костюмы.

Я заполняю дневник, вписываю в него таежную драму на илистом берегу Кизира, пишу о сомнениях относительно Четвертого порога, о неизмеримых богатствах безлюдной тайги.

"Чего тут только нет! - пишу я.- Ягоды, грибы, олени, маралы, лоси, медведи. Медведей особенно много. Песчаные косы, только недавно освободившиеся от воды, истоптаны медведями, будто это и не косы, а какой-то медвежий клуб. Ягоды много. Сегодня ели черную смородину, а еще вчера она была недозрелой. Ели чернику, голубику. На красную смородину и жимолость уже не манило..."

Я сижу на плоском камне, еще теплом. Передо мной живописная картина: оба борта речной долины венчаются островерхими гольцами, иссеченными глубокими бороздами и карами эрозионного и ледникового происхождения. Пики поднимаются над долиной на полтора-два километра. По склонам гольцов светлеют пятна оленьего мха. По тальвегам довольно высоко в горы поднимаются горные кедры. До тысячи семисот метров взбирается по склонам черневая тайга. Вот где заповедник - естественнейший, без охраны, заповедник в силу своей счастливой недоступности. Звери не пуганы, рыбы не ловлены.

Над долиной реки, падающей в Кизир слева, той, которую мы принимаем за Белую, поднимаются пики, много пиков, и слева и справа от речки. Стоят, как ворота в неизведанное. Особенно интересен острый шпиль самого высокого в этих краях пика. Может, это и есть пик Острый, в карах которого, по некоторым сведениям, может быть ледник. Если это пик Острый, то пройденный порог - не Четвертый. Черт его знает! Как это плохо -без карт.

Солнце уже коснулось на западе засиневших: хребтов. Над долиной между пиками снова бегут облака. Золотистые, они на минуту скрываются в тени пика" чернеют и вновь появляются на свету, вспыхивают, будто наливаются огненной лавой

Над рекой черными колючими вершинами поднимаются ели. В сумерках вернулись из разведки Вавитов и Кретов. Оба пришли мокрые по шею. Женька помрачнел, скис, завял. Саша, будто радуя всех, сообщил, новость:

-Эх, ребята, там еще один Четвертый порог! Такой же, как прошли! -и слово четвертый звучит в его сообщении как слово с маленькой . буквы.- Надеюсь, это не последний четвертый порог в нашем плавании!

- Ну, что? Значит, второй плот делать будем? -спрашивает Влас.

- Будем, -уверенно заявляет Саша.-Пройдем порог на салике!

Мне Саша говорит:

- Там слева еще одна река впадает. Не малая. Какая из них Белая?

На другой день с утра делали новый плот. Вавнтов и Тарасов тесали греби, Кретов готовил - шпоны, Куше-лев, Волков, Горский и я валили сухостойные ели. Мы шли вверх по берегу, выбирали здоровое бревно, сухое и крепкое, поближе к воде, спиливали его, освобождали от сучьев, отрезали вершину и по. воде транспортировали к верфи. К позднему обеду плот был практически готов. Его длина равнялась восьми метрам. Ширина в носовой части - около двух метров, в кормовой -чуть шире. Не спуская плот на воду, привязали его к кедру на берегу.

Наскоро пообедав, стали делать баню. Для этого на самом берегу Кизира, разровняв камни, поставили самую высокую из наших палаток. Закрыли сверху ее

большим полотнищем полиэтилена: Так как палатка была с дном, сложили внутри нее полуметровой высоты клеть из поленьев - будет служить нам каменкой. На костре около палатки нагрели горячей воды и докрасна раскалили крупные гальки. Баня готова.

Теперь берем на сковородку с ручкой раскаленные камни -несколько штук один за другим, осторожно вносим их в палатку, складываем на клеть и поливаем :камни горячей ,водой. В палатке минут десять держится горячий душистый пар. Заранее приготовили березовые веники - парься сколько влезет.

Распаришься докрасна, распахнешь полотнище. палатки, вылетишь наружу, да и нырнешь в студеную воду Кизира. От тебя пар, как от раскаленного камня. А потом еще одна порция красной от жары гальки -и еще одна порция пара.

Эх, и здорово же это -парная баня на берегу таежной реки за тридевять земель от всякого человеческого жилья! Распаренные, будто вновь родившиеся, мы сидим за медвежьими шашлыками, за целой горкой свежих, ароматно пахнущих пирогов со смородиной и черникой. Научный руководитель Саша Вавитов расщедрился и выделил по поводу бани и пирогов по чарочке спирта, настоянного на золотом корне и разведенного водой Кизира.

-А ведь завтра уже август,- сказал Олег.-Скоро осень. Завтра можно будет спеть вот эту песню.

Олег взял в руки свою шестиструнную гитару и запел:

Скоро осень, за окнами август,

От дождя потемнели кусты.

И я знаю, что я тебе нравлюсь,

Как когда-то мне нравилась ты...

Ну и что, что банальные слова... Я впервые слышу и эту мелодию, и эти слова. И простая песня с простыми словами волею обстоятельств ложится грустным грузом в самые сокровенные тайники души и не выбить ее оттуда.

До скончания дней.

Я понимаю это, сидя в вечерней полутьме у таежного костра, е кругу своих друзей. Где-нибудь когда-нибудь я вновь услышу эту песню, и во мне оживет таежный вечер, забликует пламя костра и вспомнится бархатный баритон Олега, и баня на берегу Кизира, и медвежьи шашлыки, и пироги из черники и смородины, хвойные запахи тайги, и шум Кизира.

На востоке, за черной стеной елей и кедров на том берегу реки, поднимается полная луна. В свете луны блестят мокрые валуны косы. Холодные -голубые и серебряные искорки играют на струях Кизира.

Перед, сном сижу долго на плоту. И гляжу на луну, на черно-синее небо. На черно-синие вершины пиков. И е хорошо, хорошо до невероятности. А над тайгой плывет недолгая ночь, вторая половина которой уже август.

- Скис, Женька, сник,- говорит мне Александр, когда я забираюсь в палатку.-Затосковал. Молчит. А я вижу, не здесь он. Да и шутка ли, когда там жена ему первенца рожает...

К концу августа у Кретова в семье ожидается прибыль. Он думал вернуться к той поре домой. Получится ли?

- Станцию бы сделать здесь,- продолжает Вавитов.-Место неизученное. Птиц бы по гольцам погонять, горы посмотреть. Хотя бы четко определиться, где мы.

Помолчали.

- И продукты опять на исходе. Жрать-то ребята здоровы. Да и завхоз легкомысленный...

Да, станцию бы сделать надо. Мне хочется сходить в дебри хребта Крыжина, проверить предположение о леднике на пике Остром, посмотреть водопады на верхнем течении кизирских водотоков, взглянуть на тундровую растительность...

- Надо переходить на строгий рацион,-предлагаю я.-Больше подножного корма: грибы, рыба, ягоды.

На полуночной летучке решаем организовать научную станцию, совершить радиальные выходы в горы. Три-пять дней. Благо, и погода вроде бы устанавливается. Скоро сутки без дождя. Прямо чудо.

Утром толкуем со всеми о программе на ближайшую неделю. Все согласны с нашими предложениями. Только Евгений Кретов заметно огорчается -наша станция оттягивает его свидание с первенцем на добрую неделю.

Уходим тремя группами. Два Александра идут на вершины Кинзелюкаского хребта. Тарасов и Кретов поднимаются вверх по второй речке, что падает в Кизир ниже лагеря, Кушелев, Горский и я взбираемся в горы по предполагаемой Белой, к Острому пику.

Завхоз оделяет всех скудным пайком.

-К вечеру четвертого августа всем быть в лагере. Если кто пятого в середине дня не придет, идем на поиски.

Белая, которая, как потом выяснилось, называлась Кизиркой, оказалась речкой кипучей, буйной и задиристой. Не переходя реку, пытаемся идти вверх по ее левому берегу. Однако тайга здесь почти непроходима. Мы перебираемся на правый берег и оказываемся на богатом черничнике /…/

Выше ягодников по поваленным деревьям переходим через ревущую реку на левый берег в надежде спрямить дорогу, а попадаем на участок лесоповала. Ветры вывалили деревья десяток лет назад. Между поваленных кедров выросли малинники, светолюбивая лесная кислица, а в тени выворотней прячется от солнца черная смородина, смородина-моховка и жимолость. Отдельные ягоды малины уже созрели, хотя главная масса еще зелена. Красная смородина-кислица - вся красным-красна, а у смородины-моховки буреют лишь самые крупные ягоды.

Одуряющая июльская жара. Парит, как перед дождем. И, как перед дождем, беснуются таежные кровопийцы. Трудно ползем вверх, к древней конечной ледниковой морене, размазываем пот по раскрасневшемуся лицу.

С вершины моренной гряды сквозь поредевшую тайгу засветила плоскотина перевала на юг, к истокам правых притоков Казыра. Навстречу нам потянуло холодом от снежников-перелетков. И тотчас же исчез гнус. Долина реки приняла вид полого падающего трога, заросшего отдельными рощицами ольхи, березы, редкими поперечными полосами кедров с примесью чахлых елей. В самом нижнем участке долины, у морены, травостой выше нашей головы. Жарки и водосборы отцвели. Отцвел

пожелтел маралий корень. Многие травы кажутся прихваченными морозом. Вот так -час-два подъема -и мы прямо из лета попадаем в преддверие осени, да что там, в самую осень.

В кедровых таежках ярко краснеют листья бадана, огнем горят листья рябин, а в зелени крохотной березки золотятся пряди старости...

По крутым скалам волнуются туманы, ползут вверх, отрываются от круч и летят на восток на Междуречное, к геологам. День катится к исходу. Мы шагаем по пересохшим руслам временных водотоков, как по каменным плитам тротуаров.

У последних кедров тайги останавливаемся на ночлег.. Пока Влас и Олег натягивают палатку, разводят костер, варят варенье на обед и ужин, я, оставив фотоаппараты и рюкзак, но прихватив ружье, бегу вверх, к истокам реки, пока позволяет свет. В кедровой роще, на правом берегу речки, началась тропа, проложенная медведями: след в след. Это перевальная тропа из тайги бассейна Кизира в леса казырских падей и одновременно дорога на летние пастбища-кормовища.

Грустная вечерняя тишина. Бесшумно бегут над головой темнеющие тучи. Нежилье.

Кто и когда видел эти дикие кручи, эти березовые рощи -ниже колен, непролазные, будто не березки растут, а колючая проволока. Не зря саянские охотники зовут такие ерники штанодером.

Из почвы там и сям торчат обломки камней -сланцы, странные по форме, будто кости, оставшиеся от какого-то давнего сражения, жестокого и кровопролитного, где не было победителя -тут полегли все.

Суровый мир пограничья между жизнью и вечными льдами высоты. Выше поднимаются только орлы, обозревающие с поднебесья свои царственные владения. . Чистый горный воздух, в котором сегодня висит изморось.

Вечереет быстро. В надвигающейся темноте вижу впереди белую кисею водопада, поток льется с высокого ледникового ригеля, до которого не больше километра, но я до него не дойду -пора возвращаться домой.

Какая тишина! Над пиками летят на восток тучи, а в долине ни ветерка...

Сверху, по реке, ползут густые туманы, переливаются через ступень водопада. Пока я стою, они растекаются, здесь внизу, как наводнение или пожар.

Бегу к лагерю. Далеко, в роще кедров, маячок нашего костра. Ребята щедро кормят костер дровами, чтобы был у меня хороший ориентир для возвращения.

Тучи загоняют меня, когда до лагеря остается каких-то триста-четыреста метров. Я успеваю взять азимут на костер, и меня поглощает белесая глухая темнота.

- Ау-у-у! - кричу я, и звук вязнет рядом, не рождая эха. Все исчезло, даже тропы не видно под ногами. На ощупь пробираюсь вперед, то и дело сверяясь со стрелкой компаса, она одна и светится в темноте. Я спотыкаюсь о камни, об узловатые стволы березок или рододендронов. Несколько раз падаю. Но иду все вперед и вперед. Немного помогает река. Слева все время слышится ее глухое бормотание.

Иду бесконечно долго. Думаю, что я заблудился, когда вижу, наконец, призрачную тень кедра.

- А-у-у!-кричу я. И слышу в ответ совсем рядом:

- Охо-хо-хо! Федорыч!

Я бреду на голос. Туман начинает розоветь, розовое пятно превращается в костер.

Скоро пошел сильный дождь. Он хлестал по крыше палатки ожесточенно, со злобой. Я долго лежал без сна, вслушиваясь в мелодии ливня.

Потом зашевелились ребята.

- Течет,- пожаловался Влас.-Прямо на морду, понимаешь, течет.

В наружном кармане моего рюкзака лежит в запасе полиэтиленовый тент. Его как раз хватает для того, чтобы покрыть всю крышу палатки. Придется выбираться наружу! Я разыскиваю пленку, выскакиваю под дождь. Холодный душ окатывает голое тело. Струйки воды побежали по спине и груди. Я разворачиваю полотнище, накрываю им нашу избушку, привязываю его концы к., угловым оттяжкам палатки. За это время дождь успевает промыть меня всего, будто в реке искупался. Я вытаскиваю полотенце, насухо вытираюсь и лезу в тепло спальника.

- Ну, течет? - спрашиваю.

- Не-а,- сонно отвечает Влас. -Перестало

В спальном мешке после холодного душа по-особенному тепло. Я слушаю баюкающий шум дождя, а может, не слушаю, не знаю... Сплю. Глубоко и долго.

Чувство голода было будильником. Мне снилось что-то простое и не простое, будничное и праздничное, как: наша походная жизнь: трепет костра, закопченный котелок, а в нем - булькающий суп из глухаря с картошкою и с клецками, а клецки с тмином, и суп с лавровым листом.

Льет дождь.

В палатке серый сумрак. Холодно. И не понять, утро или день. А может уже вечер? Влас спит. Олег куда-то ушел.

Что-то надо предпринимать. Идти вперед, чего там; вперед, идти куда бы то ни было, совершенно бессмысленно. Но ведь и лежать - не вылежишь... Одеваюсь и выбираюсь из палатки.

Тучи лежат прямо на земле. Видимость - метров двадцать. Пробрасывает снегом. Достаю термометр и измеряю температуру воздуха: +4° С. Значит, по-гольцам падает снег. Вот и осень пришла в Саянские горы. Коротко лето в горах. Очень коротко.

Река вздулась, пенным потоком несется вниз, орет басом, как хороший порог...

А тучи все-таки движутся. Белесо курится земля. В тучах образуются полости, и тогда открываются заречные склоны гольца. По склону катится вода, сверкают многочисленные водопадики.

Далеко прострекотала кедровка. Наверно, медведь, бродит по тайге в поисках пищи. Для хищника нет птицы зловреднее кедровки. Выйдет медведь на охоту, а кедровка уже тут как тут, стрекочет на весь лес -эй, берегитесь, медведь на охоту вышел. Медведь сердится на кедровку, а поделать с ней ничего не может. Что ты с ней поделаешь? Бредет косолапый по тайге. А кедровка летит за ним следом, с дерева на дерево, стрекочет на всю тайгу, и уходит с медвежьей тропы его возможная добыча. Приходится хозяину тайги переходить на вегетарианскую пищу.

Я раскладываю костер. Удобное место выбрали, для него ребята. Даже дождь, льющий двенадцать часов подряд, не залил его. В золе все еще теплятся угли. Вешаю на костер котелок с водой для супа. В берегах-полна идет река, а вода в ней чистая, взвешенных частиц почти нет.

Дождь вроде бы стал поменьше, но больше появилось снежинок. Некоторые из них даже ложатся на землю, но тут же и тают.

Раздался выстрел. Олег стреляет.

Я бросаю в котелок, пригоршню сушеной картошки. Сегодня будет суп из говяжьей тушенки со звездочками-сорт макаронных изделий. Не бог весть какая еда. Да и режим-то у нас сегодня - круглосуточный сон.

Олег принес две кедровки.

- Слышу сквозь сон, кедровка кричит. Мы на практике их ели. Ну, думаю, суп будет. Ружье в руки - и на крик. Вот - пара. И вот еще... Сшиб с кедра вместе с кедровкой...

Он протягивает кедровую шишку, орехи в ней налились молочно-восковой спелостью.

- Шишек - сотни на каждом кедре.

Выбрался из палатки Влас, принялся теребить кедровку, с другой кедровки Олег снимает шкурку. Вавитов сделает из нее чучело. В желудках у кедровок одни орехи. Пришла, значит, пора ореховая.

Кедровка -птица кедровой тайги, способствующая омоложению кедровых насаждении. Она не только поглощает орехи в большом количестве, но и запасает их .впрок. За один сбор птица складывает в особый мешочек под языком от полусотни до ста двадцати спелых орехов. Свою ношу кедровка прячет подо мхами, в лишайниках, в дуплах деревьев, в камнях и питается этими запасами зимой, проделывая под снегом довольно длинные ходы. Не все запасы поглощаются птицей. Часть из них прорастает, давая жизнь новым рощам кедров. Биологи утверждают, что новые кедровники на гарях обязаны своему появлению исключительно кедровке. В малоурожайные годы кедровка уничтожает кедровые семена, когда они еще не успевают созреть.

Нынче год высокоурожайный. Всего полно в тайге - и орехов, и грибов, и ягод.

Дождь не прекратился и после обеда. Температура воздуха поднялась до плюс одиннадцати, исчезли снежинки. Но видимость по-прежнему закрыта. Осень...

Влас взобрался на кедр, сбросил с него больше полмешка шишек, мы сидим и щелкаем орехи, сырые, запеченные в золе, поджаренные на камнях. Хоть пень .колотить, да день проводить.

Влас принялся рассказывать о своих предках.

-Пришел я как-то из тайги,- ровным голосом повествует Влас.-Изодралась вся одежонка, бороденка рыжеватая проклюнулась, даже меньше, чем сейчас,-Влас проводит рукой по подбородку.-Ну, дед мой и говорит: ты, говорит, Влас, как твой прапрадед, мой дед -тоже землепроходец. Он в Сибирь пришел от общества, место для поселения выбирать. Выбрал на Ангаре. А у него деньги общественные были. Ну и надумал его один чалдон порешить, а деньги забрать. Дед смикитил, что к чему. Враз выстрелили -дед и чалдон. Деду тот в ногу попал, а дед чалдону в руку. Потом помирились. Хотя друзьями и не стали. Чалдон все равно плохо кончил. Жил чалдон на своей заимке, наймал батраков из дальних деревень за деньги. Ну, работает на него батрак сколь там надо, пора чалдону рассчитываться. Едут так с молотьбы или с покоса, чалдон возьмет да убьет батрака. И концы в воду. Вот так-то раз хотел он одного батрака в царство небесное откомандировать. Поехал батрак с чалдонским сыном домой, а чалдон на пашне остался. Едут батрак с парнем. Батрак видит, парень-то мерзнет. Взял свой тулуп собачий и отдал ему, а сам его полушубок надел. Чалдон их вперед обскакал верхом, сел в засаду. Кони сами дорогу знают, батрак с сыном спят на возу, кони идут. Чалдон из засады выскочил да и пришил собственного сына... Сын у него один был, а другие дети все девки. Так чалдон с ума сошел. Все чалдонское хозяйство прахом пошло. А отчего? От жадности.

Влас говорит не спеша, доподлинно передает дедовские слова и интонации. Влас еще мальчишка, здоровый, крепкий, борец не за счет техники, а по силе, наследованной от дедов и прадедов. Есть во Власе такая совершенная простота, что он кажется иногда до невозможности простоватым. Не зря Олег зовет его простой крестьянин с завода.

-Он не так прост, как кажется,- сказал мне как-то тот же Олег. -Он все свои экзамены сдал на пятерки. Не глупый парень, еще как не глуп.

Мальчишка Влас, но в его молодой крови наследие предприимчивых поколений.

- Дед мой без образования, неученый мужик,-продолжает свои рассказы Влас.-Всю жизнь в тайге провел, золото искал. Нюх у него на золото особенный. Идет по таежной пади, смотрит кругом, вон, говорит, там золото искать надо. И никогда не ошибался.

Я представляю себе кряжистого Власова деда, с зоркими, цепкими глазами из-под мохнатых бровей, плотно сбитого, крепко сколоченного таежника-сибиряка. Влас, наверно, похож на него.

- Потом по дедовым находкам драги работали,- продолжает Влас... -Отец тоже раньше с дедом хаживал... Да теперь время другое, институт кончил, сел на одно место...

Долог дождливый день. Долги и разговоры. Пальцы покрылись липкой кедровой живицей от множества вылущенных шишек. Желудок переполнен восковыми недозрелыми кедровыми орешками, которые почему-то не насыщают.

Дождь.

На ужин пили чай с корнями левзеи и родиолы розовой, с веткой смородины и красным вяжущим листом бадана - монгольского чая, с остатками жидкого вчерашнего варенья.

Дождь.

На страницах моего дневника, заполненных в эти дни, дождевые капли смазали следы пасты. На память, должно быть.

Всю ночь и весь следующий день -дождь. И лежащие на земле густые, непроницаемее тучи. Звуки гаснут в сером тумане. И кажется, что куда-то бесследно исчез мир, позабыв нас в последней кедровой рощице на безымянной реке.

Внизу под палаткой и мхами, между камнями тихо журчит вода, что-то скребется, шебуршит осторожно и робко: должно быть, землеройка или полевка перебирается из затопленного жилья в место посуше.

На сером экране палаточной крыши фантастические штрихи и узоры складываются в законченные картины: шов крыши превратился в горизонт, а над ним поднялась панорама гор моего детства: скалистый утес Унюк, утюгом нависший над Енисеем, купола сопок Абакана-Перевоза, гора Алыкта выше речки Коксы, шатер горы Турана, три сосновых, сопки -туда ходили мы за грибами и ягодами, а там вон плосковерхие увалы Бесбаша -моя родина в узеньком смысле этого слова. Она часто видится мне в последние годы, может быть, потому, что ее не стало -гуляют над моим селом раздольные волны Красноярского моря. И нет больше на земле ни соловьиного Бобрового острова, ни рыбного Никиткина переката, ни черемуховых зарослей Чугунного займища. Печаль бурозубой землеройкой шебуршит у меня под сердцем. Плохо это, когда нет у человека родных перекатов. После долгих путешествий сквозь дали и сквозь годы надо человеку хоть иногда возвращаться к породившей его земле...

- Да что это за напасть на нас такая? -возмущается Влас. -Дождь и дождь. Что мы, у бога теленка съели, чо ли?

- Спокойно, Влас,- говорит Олег.-Это природа нас к своим тайнам не подпускает.

А что? Может, и в самом деле, к тайнам не допускает? Сколько экспедиций были вынуждены вернуться от центра Саян несолоно хлебавши.

Белая ли это? И лежит ли ледник Стальнова в ее истоках? По рассказу Федосеева,-река Белая очень круто падает к Кизиру, а эта, вишь, как выплощилась, перевал да и только... Тайны, скрытые дождем и туманом... И как взять их у природы?

Я выбираюсь из палатки, одеваюсь и пытаюсь еще раз пробиться по медвежьей тропе вверх, к истокам реки. Тропа видна не далее, чем на пять-семь метров.

- Я с вами,- догоняет меня Влас. Мы долго шагаем по еле заметной тропе на запад, идем как сквозь синеватое обезжиренное молоко - обрат, добираемся до распухшего от дождей водопада, катящегося с морены, но видим только его незначительную часть. Взбираемся на вершину морены, но и отсюда ничего не видно. Туман. Сверху тянет промозглым холодом. Должно быть, лед ник.

Выше ригеля долго кружим в поисках тропы вверх и ничего не находим. Белая мгла. Моросящий дождь. Безрезультатно возвращаемся к лагерю.

ЧЕТВЕРТЫЙ ПОРОГ

Всю следующую ночь шел дождь. И все утро.

Сроки радиального выхода кончились. В первой половине третьего дня свернули лагерь и под дождем отправились на север, к Кизиру, так и не решив, Белая эта река или не Белая.

По распадкам грозно ревели потоки; мы с трудом, обняв друг друга за плечи, преодолевали их. В черном кедровнике, ниже конечной морены, наткнулись на звериную тропу, ведущую к Кизиру. Идти стало легче. Тучи оторвались от земли, тропа пошла вниз. Чем ниже опускались мы в долину Кизира, тем выше поднимались облака. Редела сетка дождя. На той стороне долины, на гольцах Кинзелюкаского хребта, увидели пятно ягельников, освещенное солнцем.

В лагере все было в порядке. Под навесом для имущества сидел Евгений Кретов и долбил маленьким топориком нарост с березы, принесенный им с гольца хребта Вала, придавая ему форму таза или вазы. Женя так увлекся работой, что и не заметил нашего прихода.

-Салям-алейкум, Евген-бек -сказал Олег. Женя даже подскочил от неожиданности.

Тю, черт, перепугал... -выругался Женя и, увидев нас двоих -Влас остался есть чернику, спросил: -А Влас где?

- Мы с Федоровичем его сожрали,-небрежно махнул рукой Олег.-Он был самый жирный и мясистый. Бекончнк -пальчики оближешь... А где ребята?

- Тарасов второй день пищу экономит - дрыхнет.

- А курбаши Искандер с Искандеренком? - допрашивает Олег.

- Вавитова и Волкова еще нет.

Кретов обрадовался собеседникам, спешит поделиться новостями:

- А у нас тут плот чуть не унесло. Старый-то привязали, а новый далеко от воды, чего его привязывать. Вода в Кизире поднялась, новый плот и всплыл. Утром просыпаюсь, а он уже камнями скрипит, ползет в воду. Едва успел его поймать.

Каменной косы, на которой мы рубили плот и тесали греби, нет. Над ней гуляют волны. Большая вода. Как только два Саши переберутся через реку?

Два Александра пришли только на следующий день к полуночи. Переправа обычными средствами казалась невозможной. Выручил нас физик-теоретик Женя Кретов.

- Все ясно, как полдень над горами в июле,-сказал он.-Из моего матрацного катамарана мы делаем сейчас переправу типа рыбачьей торпедки-кораблика-санок, стравливаем наш кораблик-паром на тот берег и по одному перевозим ребят к нам. Доходит?

Идея оказалась плодотворной. Ребята перебираются через Кизир аки посуху, ног не замочив. Сколько раз с тех пор пользовались мы этой переправой. Все же физик-теоретик в группе - человек не бесполезный!

Саша Вавитов принес новые сомнения.

- Порог, что прошли, не Четвертый. Впереди, километрах в десяти-пятнадцати, утром видел большой Фигуристый белок, а на нем языки ледника географа

Стальнова. Так что, гляди, впереди еще не один четвертый порог. Время терять нечего, надо идти.

На обед сварили остатки медвежьего мяса. Практически у нас остается только неприкосновенный запас консервов и мука. Ну и соль, конечно. Соли-то у нас не занимать стать.

- Приятно вспомнить озеро Междуречное,-сказал между тем Влас.-Покушали мы там вдоволь. По гроб жизни помнить буду.

На резиновый плот погрузили почти все имущество, завернув его в полиэтиленовое полотнище. На плоту пошли Тарасов, Кретов и Кушелев. На новом плоту, деревянном, окрещенном нами "Мухоловка муги-маки-2", Саша Вавитов встал на кормовую гребь, а я на носовую, Олег и Саша Волков разместились пассажирами. Наш груз невелик: продуктов на раз поесть, палатка на всякий случай, топор, веревки да Женькин березовый вазотаз.

Небо было хмурым, но дождя не было. Кизир так резво подхватил нас и понес, что прямо душа радовалась. Воды -полны берега. Над берегами -стеной тайга, а за ней высоко-высоко вздымаются горы. Действительно, вертепы! Узенькие поймы, появляющиеся иногда, заболочены, террас совсем нет, склоны гор круто падают к реке. Тут и в самом деле не всякий зверь пройдет, не всякая птица сунется. Суровая красота заповедных мест, быть может, последних заповедных мест мира.

С хребта Крыжина из высокого кара, кажется, повисшего над рекой, вырывается бурный дождевой поток, падает могучим водопадом вниз, с ревом мчится к реке, моя корни деревьев.

Олег не может сдержать эмоций. Для нас с Олегом-первое плавание в этом сезоне! Это тебе не ломиться через колодник, не пыхтеть по непролазным чащам!

- Как аргонавты в старину,- запел Олег,-не ведая пути...

Вот уж воистину, как аргонавты в старину. Несет нас Кизир вниз, к неведомому Четвертому порогу -воротам из этих чащобно-трущобных мест. Куда несет, что ждет нас впереди, пороги ли, прижимы ли, знают только местные совы. Да разве они расскажут нам свои сокровенные тайны?

Вон, впереди, видно, как перебросило через все течение Кизира большие каменные глыбы. Какая-то шивера начинается...

- Готовьтесь, ребята! Сейчас потеха пойдет! Волков, будешь помогать Федорычу, если потребуется... А ты, Олег, к запасной греби.

Мимо первых камней проносимся гладко. Скорость у нас -будь здоров! Отличная скорость! Десять метров на километр - это тебе уклончик!

"Мухоловка-1" скрылась за поворотом. Кизир пошел вправо.

- Бей влево! - командует Вавитов.

Я рву влево. Открывается поворот. За поворотом скальный прижим. На него с заметным уклоном мчится река.

- Влево! Влево! - командует Александр. Я гребу и гребу влево. До скалы остается метров полета. Кажется, пройдем.

Но... Плот с размаху торкается в подводный камень. Мы валимся с ног. Неизвестно откуда взявшаяся волна накрывает нас с головой. Ползком, еще под волной, ползу к греби, хватаю ее и бью, бью, бью влево. Однако не пройдем!

Плот прижимает к скале. Медленно клонит на левый борт. Волков успевает всунуть между плотом и скалой вагу -каток. Плот по катку ползет вслед за течением. Весь экипаж стоит на крайнем правом бревне. Пытаемся пошевелить вагой. Плот набирает скорость, выравнивается, проходит скальный пряжим.

- Влево! - кричит Александр. Я и без его команды изо всех сил колочу гребью влево.

Впереди забитая камнями шивера. По стрежню виден проход. Он ближе к левому берегу, не нашему. Перед нами частый лес камней. Несет прямо на них. Раз! Раз! Раз! -колотим гребью воду. Раз-раз-раз! -толчом ею, как в ступе. Носовая, часть плота проходит мимо первых камней. Корма не успевает отойти от камня. Плот серединой лезет на валуны. Выше, выше поднимается над водой нос, корма погружается в воду. Это только кажется, что медленно, а на самом деле Олег даже не успевает подняться с подгребка. Его по грудь заливает водой. Олег чуть ли не вплавь выбирается на сухую часть плота. Течение колотит о бревна всплывшую Женькину чашу: Бац! Бац! Бац!

Далеко внизу виднеется "Мухоловка-1". Она успешно преодолевает все преграды.

- Едрит-твою тетку Федосью! - отряхивается Олег. -Брр!

Пытаемся снять с камней плот. Он даже не шелохнется. Усилия не приводят ни к чему. Река давит на поверхность плота силой земной гравитации. Заводим так называемую оплеуху. Безрезультатно. Долго мучаемся в холодной воде. Плот не сдвигается ни на йоту.

- Шабаш. Все,- сказал я.-Надо выбираться на берег. Попробуем снять плот, когда придут все ребята. А пока - костер, обсохнуть, обогреться.

На коренном берегу раскладываем костер и.сушимся неизвестно зачем. Ведь сейчас опять лезть в воду, V. опять вымокнем по самое горло. Через час пришли ребята с Мухоловки-1. Мы все еще раз забираемся в реку, пытаемся расшатать и столкнуть с камней бревенчатый плот. Все напрасно. Часа полтора возимся с упрямой водой. Окоченели. Замерзли. Зуб на зуб не попадает.

- Провались он пропадом, этот проклятый плот,-высказывается наконец Олег Горский. Все будто ждали этих слов, да сказать не смели.

Все попытки снять Мухоловку-2 результата не дали

- Правильно,-поддерживает его Тарасов.-Дотащимся до Четвертого, а там к резиновому плоту привяжем по два бревна слева и справа, и все на одном плоту пойдем.

- На том и порешили,- заключил я.

Мы сняли и вынесли на берег весь такелаж: греби, веревки, шесты, немножко пообсушились и потащились вниз, к месту временной стоянки первого плота. Глухая тайга. Обилие черники. Влас, вместе с которым мы несем одну из гребей, то и дело- падает на живот и пригоршнями направляет в рот ягоды. И нет сил, способных оторвать Власа от этого занятия.

- Ну, хватит, Влас, идем,- тороплю я.

Вечерело, когда мы добрались до плота, который стоял на приверхе довольно длинного острова, заросшего елью и березой. Тут мы и остановились на ночлег.

Утром Кретов опять смонтировал свой велокатамаран.

- Тут без разведки нельзя,- заявил он.- Того и гляди в порог запорешься.

Мы согласились с ним.

- Ты сам не запорись в порог.

На плоту пошли Вавитов, Тарасов и я. Власа Кушелева назначили старшим в пешей группе, которая пошла правым берегом Кизира.

День с утра разгулялся. Светило солнце, от которого мы успели порядком отвыкнуть. Солнце подсушило вещи, пока готовили завтрак и проделывали обычную утреннюю работу. Высоко в небе бегут облака, бегут и та ют, растворяются в голубизне неба. Это изменение к хорошей погоде...

Ну, пошел,- напутствуем Женьку. И еще раз повторяем:

- В порог не суйся. Матрацы - на берег и жди. Предупредишь! Смотри, утонешь, домой не приходи. Понял?

- Понял,-соглашается наш разведчик и отталкивается от берега. Вода подхватывает Женькино судно. Женька замахал двухлопастным веслом, как пароход,

плицами. И почти тотчас же зеленая стена тайги скрыла от нас корабль Кретова.

Потом ревущий перекат так же легко поднял и понес и наш перегруженный ковчег.

За каким-то очередным поворотом слева над зеленой-полосой леса открылся острый иззубренный пик с бело-голубым мазком длинного ледника, будто чудом держащегося на крутом склоне пика.

- Фигуристый белок!

- Пик Эделыптейна!

- Ледник географа Стальнова!

-Там истоки Белой!

Непроизвольно кричали мы, и разочарование сквозило в наших криках: все же в глубине души каждый из нас надеялся, что Четвертый порог пройден. Тарасов ворчливо пробормотал:

- Чуяло мое сердце, зря радовались. Впереди он - Четвертый.

Еще одна петля реки, и Фигуристый белок исчезает за острым ребром близкого гольца. Впереди горы двух берегов будто бы сошлись плечами, высоко перегородили реку. Если Четвертый не пройден, быть ему там, где сошлись горы. Еще поворот. И вот далеко на белых валунах берега замаячил катамаран Кретова. Видно, как из-за мыса по косе бежит нам навстречу разведчик, прыгает с валуна на валун, торопится. Снизу из-за поворота нарастает страшный рев, будто там работают два десятка фрезерных экскаваторов. Сквозь рев слышно, что кричит Евгений.

- Сюда, сюда, славяне! Причаливай! Вот уж это точно, что Четвертый! Как в справочнике Рогальского!

Порог подпрудил реку, течения почти нет. Шестом подгоняем плот к правому берегу, он тихо притыкается к косе.

Ну? Что?

- Увидите! - загадочно ухмыляется Женька.

Тарасов крепко вяжет плот к берегу.

- Затишье перед бурей, - кивает он на предпорожний тихий плес.

Потом все бежим смотреть узкую щель порога. Зеленая кулиса правого берега уходит направо, открывает с каждым шагом все новые картины молодого буйства горной таежной реки. Берега стиснули реку метров до двадцати, поднялись над ней утесами. Камни доверху забили реку - все пространство между берегами. Река ревет неудержимо и бешено. Она вся белая от яростного кипения. Из-под белого ворса брызг глянцевато блестят окатанные лысины валунов.

- Во дает, печки-лавочки,-азартно кричит Василий Тарасов. Его рыжая борода золотом отсвечивает в лучах горячего солнца.

- Это еще что! -обещает Евгений.-Вот дальше!

Падение реки становится круче, яростнее и громче - ревут и буйствуют белые струи потока. Кажется, это полоса снега пошла в неиссякаемую лавину, разрушая и круша все на своем непредписанном пути.

Впереди Женька выскочил на плоскую поверхность высокого камня и призывно обернулся к нам, вот теперь-де смотрите!

Мы вслед за Женькой прыгаем на камень.

- Ну, как? -почти в ухо кричит Кретов таким голосом будто бы это он сам сотворил Четвертый порог.

Белоснежная кипень потока с пушечным гулом бьет в отвесную грязно-белую стену скалы, преградившую путь реке. Высоко дрожит у стены радужный ореол брызг. Брызги ли, камни ли, натянуто звенит что-то, вплетаясь в басовое гудение струй. Поток ударился в стену, неистово бросился вниз, влево. Но и здесь навстречу реке встала глухая иссиня-серая стена. Река случилась, поднялась, белым валом на серые скалы и бросилась в глухую пятиметровую щель, черной пропастью расколовшую скальную стену. Высоко в щели завязло ошкуренное добела кедровое бревно. Оно аркой перекинулось через ревущую расщелину.

Мы стоим, не можем глаз отвести от белопенной неизбывной лавины воды, рвущейся в черный зев каньона. Стены щели метров на двадцать поднимаются над белой полосой воды. А вверху, над серой стеной камня, еще метров на тридцать поднимаются кряжистые вихрастые кедрачи.

Тарасов и Вавитов что-то показывают друг другу резкими взмахами рук. Я догадываюсь, о чем говорят неуемные мужчины:

- Вот если там бросить плот на камень, а вон там выскочить с веревкой... Если вот тут притормозить, а вот тут резко уйти вправо...

Я молча показываю им кулак.

Спокойно, Федорович, спокойно,-наклоняется ко мне Саша Вавитов.-Осмотримся, а там и решим.

- А что дальше? - кричит он Евгению Кретову.

- Увидишь! - орет в ответ Евгений, но не выдерживает и продолжает:

- Болото! - и первым срывается с места, лезет по

крутому склону к кедрам, поднимающимся над верхним обрезом каньона. Цепляясь за кожистые лакированные листья бадана, лезем вверх и мы.

Рев порога увяз в густых кустах ольхи, окруживших реку; он тухнет по мере подъема вверх. Наверху мы, держась за шершавые стволы кедров, заглядываем в темный провал ущелья. Далеко внизу глухо бурлит Кизир. За узкой щелью, в которую, оттолкнувшись от стен, врывается река, просматривается почти квадратный двор. В нем, как в громадном котле на большом огне, круто кипит вода. Наверно, верхние ворота двора не могут вместить всю воду, она проделала себе подземные проходы в мраморе берегов и теперь, вырываясь из-под земли, создает впечатление кипения. Вода кипит, мечется беспорядочно от скалы к скале, наигравшись, изливается в нижнюю щель двора. Отсюда, сверху, трудно определить ширину щели. На слово верим Рогальскому.

- Метров пять будет!

За второй щелью берега каньона расширяются и сходятся, образуя второй двор. Река течет стремительно, плещет струями, волнуется. Но это уже волнение по-инерции, волнение о пережитом. Чем дальше вниз тянется каньон, тем спокойнее становится течение. Через километр берега резко расширяются, Кизир принимает свой обычный вид.

- Тут и сложностей-то только до первой щели... Да вход в каньон... -начинает-Тарасов.

- А дальше болото! -подхватывает Кретов.

Вавитов перемигивается с Тарасовым.

- Ну, что скажешь, Федорович? - в тоне вопроса, в беглой улыбке, тотчас спрятавшейся в лохматой бородище Александра, читаются решение и решимость: Ни-

чего-де тут страшного! Пустяки, пройдем!

Предваряя мои слова, Тарасов рубит решительно и смело:

- Пройдем! Подумаешь, печки-лавочки!

Я понимаю, что пройти тут можно, но вижу и степень риска. Должно быть, и ребята думают о том же,

- Может, риск-то, он и тянет в походы! - высказывается один.

- Медведей бояться, в тайгу не ходить,- поддерживает другой.

Говорят о проходе порога как о деле уже решенном и подписанном. Что ж, риск, он, конечно, есть, но при хорошей страховке не так он и велик. Плот разбирать да перетаскивать его ниже порога -суток двое, гляди, провозимся. Лучше мы за эти двое суток на Фигуристый белок сбегаем. Или на мраморные горы в истоках реки Березовой.

- Ну что ж, попробуем! - присоединяюсь к общему мнению и я.

По правому берегу вдоль порога протоптана людская тропа, лишь кое-где прегражденная упавшими деревьями. Мы за это время отвыкли от троп, и она кажется нам явлением удивительным, чем-то совершенно необычным. В нижнем конце тропы между деревьев поднимается новенький охотничий, лабаз, который сейчас пуст. Видимо, кто-то приготовил его для запасов к зимней охоте на белку и соболя.,

Ниже порога горы все еще замыкают долину Кизира. Неужели и это не Четвертый порог?

- Нет, это уже вне всяких - Четвертый! Тут уж нет сомнения.

Вверху, у плота, нас ждут вымотавшиеся пешеходы, вспотевшие, распарившиеся, усталые. Только Саша Волков не утерпел и убежал вниз посмотреть, что же это такое -Четвертый порог Кизира.

И опять мы нагружаемся, как волы, и несем походное имущество вниз, к лабазу, где решили устроить сегодняшний лагерь. Вроде бы нет ничего лишнего, а вот, смотри ты, опять челночные операции: туда - обратно, туда -обратно.

Вот и все готово. Выше порога только плот и мы. Еще раз во всех деталях обсуждаем проведение плота по порогу, проходим по всему маршруту.

- Возьмите меня на плот,- просит Сашка Волков нас -бывалых таежных медведей. В глазах горячий азарт и просьба.- Должна же расти смена...

- А что, Федорович, возьмем Волкова? Работы тут до черта, поможет. Он ведь вон какой! Геракл!

Геракл смотрит на меня с таким ожиданием, что кажется, будто вот теперь, сейчас, здесь решается окончательная судьба его на всю дальнейшую жизнь. Скажу я сейчас, пусть идет, и я сделаю его счастливым... Какое же тут счастье? Риск ведь. Жизненный риск. Будто я, в самом деле, путевку даю человеку, путевку на всю жизнь. Ждет моего слова не только Сашка, ждут все, ждут, что сейчас скажу я. Я иду на риск. Иначе не могу. Говорю спокойно, почти безразлично:

- Ну что ж, я не против, пусть идет Волков.

Пожалуй, только признание Волкова таежным волком не позволяет ему пуститься в пляс.

Удивительное существо человек. Кажется, чему обрадовался Волков. Тому, что разрешили рисковать .жизнью, лезть в воду, температура которой держится у отметки семь-восемь градусов, надрывая силы, стоять в этой воде на сбивающем с ног течении, стаскивать, плот с камней, на который он сел совсем не затем, чтобы слазить? .

Солнце игриво рассыпало зайчики по прыгающей воде Кизира. Лес _на той стороне реки потемнел. Междучерных елей и кедров, в крутых стенах каньона копятся-сумерки, накапливаются и ждут вечера, чтобы заполонить-и тайгу и реку, потушить краски гор и неба, разлить потайге ночь. До ночи мы должны успеть пройти порог.

У плота кипит работа: подкачиваются камеры, подтесываются греби, крепятся по-новому веревки. Евгении осматривает и готовит свой велосипед.

- Ну что, Федорович, все готово, - докладывает Александр, и в словах его нет и следа волнения.-Можно идти.

Тарасов чешет в своей медной бороде:

- Гляди, сегодня до Кинзелюка доберемся...

Он тоже -само спокойствие.

И совсем в тон старшим медлительно цедит слова Волков:

-До какого Кинзелюка ? Вечер на носу...

- Ну, пошли, - говорю я, должно быть, тоже спокойно, хотя я-то знаю, как я волнуюсь, волнуюсь за ребят, так как мне самому только что и предстоит -так

это снять прохождение порога на пленку.

Вот и снова я стою с фотоаппаратом и жду ребят. Жду, когда хрупкий и легкий плот появится в белых бурунах порога, жду, как ждал уже на многих порогах многих горных рек. Я уверен, и все-таки тревожное волнение скребется в груди. Спокойнее идти самому, чем бездеятельно ждать, ждать, ждать.

Из-за поворота высунулся Олег Горский. Машет рукой. Идут?

В белых брызгах потока мелькает двухлопастное весло Кретова, он стремительно несется по порогу на ту сторону. Вот он выбирается на берег, тянет за собой свой катамаран, водружает его себе на спину, несет вниз, к щели каньона. Евген-бек похож отсюда на степного кочевника или на марсианина: желтая каска, под ней узкие половецкие усы, жидкая борода, выцветший спасательный жилет, некогда оранжевый, похож на выгоревшую на солнце овчинную шубу... Евген-бек бросает свой велосипед под камни, садится, смотрит вверх, откуда должны появиться ребята. От меня до него каких-то тридцать-тридцать пять метров, но мы в разных мирах. Рев реки делит землю на две части…

Женька вскочил. Тотчас же из-за поворота стремительно вылетел плот. Волков дежурит на плоту с шестом в руках, плот катится по белой шивере реки, как сани по снежюму склону. Он на доли секунды задерживается на невидимых камнях, подскакивает на резиновых камерах и снова мчится вниз, к стене, в которую, как в мясорубку мчится, месиво Кизира. Что будет, если плот не сдержать, если он со всего размаха ударится в стену? Даже-подумать страшно.

Но вот на берег летит тоненькая бечева с грузом? на конце -"легость", за ней выбираем на берег причальный конец. Влас обматывает его вокруг дерева, стравливает слегка. Плот с размаху садится на заглаженные спины камней, так что Сашка Волков, не удержавшись, падает на колени. До стены, в которую со всего размаха бьет Кизир, остается не более полусотни метров. Легость летит на ту сторону Кизира, к Женьке. Женька выбирает второй причальный конец и крепит его за ствол дерева.

Ребята пытаются снять плот с камней. И только когда все трое спрыгивают с плота на скользкие спины валунов и наваливаются на ваги, плот нехотя сползает в воду. Освобожденный, он мчится к тому берегу, ребята, едва успевают взобраться на мокрый помост. Веревка натянута до предела, звенит, как струна. Плот наискось пересекает реку, не доходя до берега, садится на камни. Ребята опять снимают плот с камней, стоя почти по грудь в воде. И опять плот садится на камни. Прохождение порога -это работа, тяжелая работа, на которую, если заставить, ни за какие коврижки не согласишься.

Долго возятся ребята с плотом, выводя его на ту единственную струю, по которой только и можно войти в щель каньона. Евгений спустился со скалы и вместе-ребятами таскает плот с камня на камень. Наконец, асе готово. Женя лезет на скалу, пытается развязать, намертво затянувшуюся веревку. На помощь ему бежит Волков, потом и Тарасов. Один Вавитов остается на плоту. Только втроем освободили конец причальной веревки. Александр шестом заклинил плот в камнях, держит его, налегая телом на вагу. Все трое на плоту. Александр вытаскивает вагу. Плот, как лось, вырвавшийся из ловушки, вприскачку мчится по белой катушке, бьется нижним торцом в стену у самого прохода. Тарасов едва успевает выхватить гребь, корму плота подхватывает косое течение слева. Плот проносит в первую щель каньона.

- А дальше болото - сказал Влас Кушелев.

- Вот и весь Четвертый, - говорит Олег. Будто и есть людей на всей земле нас трое да Женька Кретов, который волочит со скалы свой красно-синий катамаран. Мы бежим на скальную террасу над порогом, вниз, к лагерю.

Наверху я выхожу к щели каньона посмотреть, как Женя Кретов проскочит каньонный исток.

Женька тащит свой плавматрацный вездеход в Струю, чуть правее той, по которой прошли с плотом ребята. Бросает его в воду, а сам быстро падает на него. Матрацный плотик, а с ним и Женя мчатся вниз, и все-таки не попадают в ушко щели. Матрацы распластываются вдоль холодной стены прижима у левого берега. Женьку тянет ногами вперед в каньон. Он двумя руками держится за ронжины матрацного плотика, вода колотит его, как пробковый поплавок. С неимоверным трудом Кретов выбирается на ребро плотика, а с него - на скальную полоску выше воды. Медленно вытягивает за собой свое судно.

Кретов делает еще один заход. На сей раз он входит в струю еще правее. И опять все повторяется. Снова плотик прижимает к стене, снова поток тащит распластанного Женьку в каньон. На сей раз Женька уже не может выбраться на плотик. Наоборот, плотик медленно, страшно медленно скользит вдоль стенки к входу в ущелье. И все это время Женьку болтает и стукает о воду, выкручивает ему руки ожесточившийся от Женькиного упорства водный поток. Наконец-то, наконец-то и плот, и Женька оказываются в щели входа. Женька, совершенно обессиленный, с трудом выбирается на свои матрацы и лежит, будучи не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Я не в силах помочь ему ничем. Не я, а мы -рядом со мной, оказывается, стоят Олег и Влас - смотрят, как внизу, на глубине семи-восьмиэтажного дома Кизир оказывается в потоке каньона. И бежим вдоль стены к следующему дворику, ущелья, куда поток несет обессилевшего Кретова.

Во втором котле мы видим картину совершенно неожиданную: наш большой плот уперся торцом в нижние ворота котла, и нет ему сквозь них выхода. Ребята потерянно сидят на подгребках. Ширина прохода по меньшей мере в два раза уже, чем ширина плота. Под плотом неистово кипит, и клокочет вода. Она густозеленая, сплошь изрезана белыми прожилками. Глубина- кажется неимоверной. Выплески бурунов качают плот.

К ребятам подносит Женьку на матрацах. Они помогают ему выбраться на плот. Туда же вытаскивают катамаран. Женька лежит на плоту минуту-две-три, вскакивает, начинает что-то рассказывать ребятам…

Волков Саша заметил наши склоненные над щелью головы, показывает на нас ребятам. Вавитов подходит к переднему подгребку, разводит в сторону руки, и они обе, не успев раскинуться на всю ширину, упираются в мокрые камни щели... Вся ширина едва ли достигает полутора метров. Во всяком случае, плот значительно шире, чем щель.

Может затопить камеры одного борта? - кричу я вниз, пытаясь перекричать рев Кизира. В ответ что-то кричит Тарасов. Наконец разбираю:

- А на чем плыть будем?

Долго переговариваемся, почти не понимая друг друга. Потом мы приносим из лагеря запасную веревку, спускаем ее вниз, зацепляем за один из бортов и через ваги крутим вокруг дерева, как лебедку. Ребята, опираясь о расщелины в скалах, тоже работают на подъем одного борта плота. Вот мы с трудом просунули в щель первую камеру левого борта, вот вторую. Теперь нам помогает и течение, оно уже тянет вниз голову плота. Еще усилие, и третья камера, кормовая, освобождается из каменного капкана...

Солнце между тем совсем покатилось к горизонту. Оно прикрыто сверху черно-сизой дождевой тучей, которая успела образоваться между солнцем на западе и нами. Весь каньон прошит контровым светом, по сверкающей искрами воде Кизира мчится вниз вырвавшийся на волю плот, а впереди него -крохотное суденышко Женьки. Кусты на темном фоне стен выглядят ажурными резными драгоценностями.

Олег из-под руки смотрит вслед удаляющимся на плоту ребятам. Влас свертывает веревку... Неужели и в самом деле он пройден, Четвертый порог? Неужели мы добрались, наконец, до выхода из кизирских вертепов и впереди описанные Федосеевым места, хорошо знакомые нам по его книге Мы идем по Восточному Саяну?

…В лагере горел костер. Кретов творил тесто на пироги с черникой. Тарасов и Вавитов ставили палатки. А Сашка Волков сидел в каморке лабаза:

- Не возражаете, если я тут ночевать буду?- крикнул он сверху. Никто не возражал. Вавитов сказал:

- А что, Михаил Федорович, есть предложение присвоить Сашке Волкову за прохождение порога высокое звание усача. Он - молодец.

Волков устраивает себе в каморке пихтовую постель, улыбается довольно...

- А что, адмирал, присваивай Волкову звание усача! - поддерживает Вавитова Олег. -А мне -капитан-лейтенанта.

Только Тарасов - наверно, в педагогических целях-влил в похвалу чайную ложечку дегтя:

- Вы мне не перекормите ребенка похвалами, а то его понос прохватит.

- Ничего, - возразил я.-У нас в аптечке есть фталазол,

Одним словом, пришлось отдавать приказ по группе, в котором Вавитову и Тарасову присваивались звания капитанов, Кретову - старшего лейтенанта, Кушелеву и Горскому -лейтенантов, а Сашке Волкову высокое звание -усача. Взрослые мужчины любят игру не меньше детей... Все были довольны и веселы, будто-это и не игра вовсе, а жизнь. Только Кретов вдруг опять скис..

- Не тронь его. Он о жене беспокоится,- сказал Вавитов. - Ей же сейчас рожать. Как-то она там?

Сумерки ложились на тайгу. Набирал силу костер Шумел Кизир. Где-то громко рявкнул зверь. По вершинам кедров, пробежал и стих ветер.

- Вот я хребет Крыжина кончается,-с грустью произнес кто-то.

- Ну, не скажи,-возразил Вавитов.-Самая западная его оконечность -голец Козя, а это у Второго порога, а до него, гляди, еще неделя пути.

- А кто такой Крыжин? - спросил Волков.

Костер горит ровно и сильно, будто к морозу. Темнота подступает вплотную, закрывает черными ставнями наш маленький мирок. Из темноты выступают красные стволы ближних кедров, колючий куст караганы и свежие, тесанные, топором, доски лабаза,..

Крыжин, именем которого названа большая и красивая горная цепь с альпийским рельефом, был первопроходцем этих мест. Он прошел тут в пятидесятых годах прошлого века с двумя проводниками народа тофа, которые на большей части маршрута и сами не знали дороги, и тогда Крыжин вел их по азимуту и здравому смыслу. С 11 июня по 7 сентября 1858 года он прошел от Иркутска до Красноярска длиннейший и сложнейший маршрут, многократно пересекая линию саянских водоразделов, побывал на Хамсаре и Бий-хеме, на Кижи-хеме и Уде, на Казыре, Бирюсе, Агуле, Кане и Мане. Руководитель экспедиции Л. Шварц пишет в отчете, что Крыжин прошел по странам, бывшим до этого времени и вовсе неизвестными: Даже вблизи от пути г.Крыжина не было известно географическое положение ни для одной точки...

Потом, после похода, мне потребовалось два-три года, чтобы разыскать что-то о Крыжине. А тогда, летом у костра, Александр Вавитов рассказал ребятам то, что написано о нем в книге История открытия и исследования Советской Азии, только что увидевшей свет. Инициалов Крыжина не было даже в БСЭ.

Долго говорили ребята о Крыжине, Вологдине, Стальнове, Попове, о мужестве первопроходцев, о магнетической привлекательности их нелегкого труда.

- Провести в тайге и горах одному три месяца, не зная, куда и когда выберешься, это, ребята, мужество.

- А что он ел? Как одевался?

Горит костер. Постепенно убывает горка заготовленных поленьев. Усталость потихоньку вкрапывает паузы в нашу беседу... Один за другим отваливают от костра ребята, расходятся по палаткам. Сашка лезет в лабаз.

Из-за реки тянет холодом.

-Вот и осень,-говорит Александр, поеживаясь. - Коротко лето в горах...

ПО СЛЕДАМ ФЕДОСЕЕВА

Утром заморозок прихватил мхи в тех местах, где деревья стояли реже и давали лазейку ветрам. Замерзли крохотные лужицы на заболоченной тропке. Мокрые жерди плота и греби покрылись корочкой льда. Вот и осень.

В лесу появились яркие красные пятна -кумачом засветились узорчатые листья рябины. Морозец кое-где ожег своим дыханием пряди берез, и они покрылись первой неяркой позолотой. Грустно... Пора бы и до дому...

После завтрака группа разделилась. Большинство остались ниже порога для капитального ремонта расшатанного плота: надо усилить его четырьмя бревнами, увеличить плавучесть, чтоб дальше идти всем вместе, на одном плоту.

Вавитов, Волков и я пошли к вершинам Фигуристого пика, к леднику географа Г. А. Стальнова, к истокам реки Белой. Там бывал Федосеев, и мы не могли не посетить этих мест.

Женя Кретов на матрацах по очереди перевез нас на левый берег Кизира, и мы углубились в тайгу. Километра через три болотистого бестропья, иссеченного многочисленными ручьями, падающими с Казыр-Кизирского хребта, мы добрались до реки Белой, на что ушло около двух часов.

Река Белая на в самом деле была молочно-белой от многочисленных крошечных водопадов. Недалеко от берега мы обнаружили звериную тропу, ведущую вверх, в кары, под водораздельной линией хребта, и уже через час выбрались за границу леса.

Знакомая картина первозданного хаоса предстала перед нами. Мы остановились. Саша Волков достал из кармана моего рюкзака книгу Григория Анисимовича Федосеева, раскрыл ее и прочел:

-На второй день добрались до реки Белой. Это название соответствует молочному цвету воды в ней. Я не мог не посетить истоки Белой, где еще сохранились остатки грандиозного ледника, некогда покрывавшего хребет Крыжина. Ему-то, и обязан рельеф этих гор своими курчавыми вершинами, цирками, выпаханными в коренных породах, и глубокими троговыми ущельями...

- Мы тоже не смогли удержаться от соблазна, - заметил Вавитов.

- Ну, а дальше!

"Через час по выходе из стана мы вступили а полосу совершенно дикой природы, в царство хаоса. Какому дьявольскому разрушению подверглись северные склоны Фигуристых белков! Что-то из них сохранилось и торчит высоко в виде зазубрин со срезанными боками, другое провалилось, измялось и повисло..."

Сашка прекратил чтение и посмотрел вокруг. Мы тоже осматриваем тесное ущелье реки Белой. Глубинные, эндогенные, силы Земли вспучивали каменную оболочку планеты, поднимали ее складками и блоками вверх по вертикали, сдвигали вбок по горизонтали. Внешние, экзогенные, силы разрушали поднимающиеся массы камня, крушили его. Есть в картине, открывшейся перед нами, что-то, что мы уже видели и в карах пика Грандиозного и в россыпях хребта Вала, но есть и что-то новое, свое, неповторимое.

Мы движемся вверх по курумам - потоку больших камней, качающихся под ногами; взбираемся на карнизы и шагаем по ним вверх. Навстречу бегут ручьи, довольно полноводные после дождей. Среди зарослей карликовой березки появляется звериная тропа, скорей не тропа, намек на нее,-тогда мы продвигаемся быстрее. Но тропа неожиданно ветвится, рассыпается и исчезает среди камней или зарослей ерников.

Впереди крутой бок Белой, мы поднимаемся к вершине его, и перед нами открывается просторная сырая луговина -некогда бывшее дно моренно-подпрудного озера.

Полуденное солнце ярко освещает луговину, привычную к ранним заморозкам. На ней, будто и не было никаких морозцев, цветут заросли горного лука, растут уже отцветший бадан, осоки, а повыше, на местах посуше, все еще цветут жарки, водосборы, фиалки, синие горечавки и горные первоцветы. Здесь встретилась с осенью горная весна.

Круче становится подъем, опять качаются под ногами камни. Мы в форме, и вверх взбираемся легко, с азартом, лишь иногда делая небольшие передышки. Тогда Сашка читает очередные строчки из Федосеева, и мы узнаем описанное.

- Скоро должно быть озеро, - сказал Сашка.

Мы взбираемся на очередную морену и видим озеро. Оно довольно большое, прозрачное, хорошо видно каменистое дно молочно-зеленоватого оттенка. Такой цвет воде придает ледниковая муть, приносимая ручьем, вытекающим из обширного цирка, нависающего над террасой с запада...

Мы находим описанный Федосеевым бараний лоб и сложенный из камней тур в рост человека. Его, видимо, выложил геолог Стальнов, первым посетивший этот ледник и давший ему описание.

Наконец добрались до уровня подножия ледника, стоим на морене цирка. Над нами сланцевые стены со следами работы ледника: царапины, борозды, шлифовка. Все здесь так, как это описано у Федосеева: "...и холодно, и сыро, и мертво в этой замкнутой с трех сторон чаще - и каменные россыпи, оставленные ледником по дну цирка, и свежие отложения, еще не спрессованные временем. В верхней части цирк заполнен ледником, круто падающим с вершины. Голубой лед весь испещрен трещинами, которые сохраняют в себе черную пыль столетий".

Мы видели этот ледник с вершины хребта Вала. Оттуда казалось невероятным, как он держится на такой крутизне. Отсюда, снизу, тоже кажется, что он вот сейчас дрогнет, заскользит по своему ложу и помчится вниз, набирая скорость, сметая все на пути.

Мы торопимся, мы намерены еще сегодня вернуться в лагерь, но все же взбираемся на юго-восточное плечо цирка.

Отсюда открывается на юго-восток и восток обширное пространство хребта Крыжина, далекие пики хребта Ергак-Таргак-Тайга за рекой Казыром.

Волков опять раскрывает книгу Мы идем по Восточному Саяну и читает:

- От ледника, где я находился, на восток, захватывая все большее пространство, убегают изорванные гребни холодных скал с угрюмыми вершинами, горделиво поднятыми в синь неба...

Там все загромождено гольцами, соединенными между собой извилистыми гребнями, и украшено величественными скалами, образующими зубчатый горизонт...

"Кажется, нигде на Саяне ледники не подвергали горы такому поистине грандиозному разрушению, как именно здесь, в восточной оконечности хребта Крыжина. Вряд ли кто из пытливых разведчиков проникал в гущу нагромождений Фигуристых белков. Трудно поверить, чтобы туда могли пройти и звери… С болью и сожалением пройдем мимо и мы, зная заранее, что этого не простишь себе... Еще много лет Фигуристые белки будут дразнить пытливых натуралистов, разведчиков, туристов, а те, кто проберется туда, унесут неизгладимое впечатление о саянской природе".

Сашка читал, а мы сидели и смотрели на восток. И многое было нам знакомо. Мы узнавали синие провалы речек, падающих с двух хребтов в долину Кизира, узнавали вершины, на которых удалось побывать. Пик Грандиозный казался отсюда голубым и далеким., как мечта. Зеленая щетина тайги на террасе Четвертого порога пересекла всю реку, будто весь Кизир уходит здесь, под землю.

- Доведется ли, - тихо сказал Александр,-побывать там еще раз? Доведется ли? Наверно, нет... Как все-таки коротка человеческая жизнь! Как горное лето!..

И я думаю о том же. До сих пор мы поднимались в горы, чтобы рассмотреть дорогу вперед. А вот мы выбрались на вершину, чтобы оглянуться назад. Мы смотрим назад, и грусть прощания щемит сердце.

Долго сидели мы над краем ледника и смотрели на пройденный нами путь. Сидели, пока внизу, в долине одного из истоков Китата-правого притока Казыра, Сашка не разглядел в бинокль стайку диких оленей. Они паслись на светло-зеленых мшаниках у пятна снега.

- Добраться бы до них. Лицензия-то пропадает...- мечтательно сказал Вавитов.-Хоть я теперь только одну охоту и признаю -с фотоаппаратом, но жрать-то надо...

Прозаический рационализм. Жизненная необходимость. А олени в отроге Китата спокойно паслись, недосягаемые, будто они на другой планете.

- Пошли, ребята, обратно!

Солнце скрылось за пиком. Долина Белой погружается в тень, наливается фиолетовой мглой. От ледника веет промозглой сыростью.

Мы стали спускаться. На одном из сухих увалов почувствовали знакомый запах душистого рододендрона, Пахло земляникой, гвоздикой, ванилью и еще чем-то-конфетно-карамельным. Да вот и они -скудные заросли душистого прутка, настоем которого нас угощал в Верхней Гутаре геохимик из Иркутска. Это тот самый пруток, о котором рассказывал Федосееву его саянский, проводник Павел Назарович Зудов. Мы срезали пучок белогорского чая и заторопились вниз, к линии леса, к ночлегу.

Темнело. Холодало. Над Кинзелюкаским гольцом загорелась звезда. Как давно мы не видели их! Звезда светила совсем недолго: с водопадов Белой поднялся туман, скрыл небо.

В верхних кедровниках поставили палатку, приготовили ужин и заварили белогорский чай. Мы положили его чуточку больше, чем надо, подержали в запарке немного дольше, чем требуется, и... Пришлось выплеснуть знаменитый напиток охотников и геодезистов. Чай оказался похож на раствор туалетного мыла. Пришлось второй раз кипятить и заваривать чай. На этот раз все было в норме: напиток был и ароматным, и вкусным. Да опять беда -таежное зелье лишило нас сна. Мы долго сидели у костра.

И все-таки мы выспались хорошо. Когда солнце выглянуло из-за восточного края Кинзелюкаского хребта, оно застало нас уже на ногах, мы бодро пробирались сквозь заросли березки и рододендрона. Под березками встречались грибы - все больше подберезовики.

Утро будило лес.

Где-то шумно ссорились молодые кукши, не поделившие добычу: Чжее-чжее!-разносилось по лесу. Где-то мелодично насвистывал одинокий щур... Александр то и дело вынимал из кармана блокнотик для учета птиц и ставил в нем крестики и нолики.

-А ведь выбрались из Кизирских вертепов! Выбрались!-восклицает Александр Васильевич, заслышав очередную таежную птаху.- Как пусто было выше Четвертого порога и как оживленно здесь! Выходит, и вправду, выше порога и птицы не летают!

Ожила тайга, наполнилась звуками, чувствуется в ней присутствие жизни. От этого веселей становится на. душе и светлее.

На большой заболевшей осине увидели трехпалого дятла с характерной золотисто-желтой шапочкой на голове. Дятел заметил нас, крикнул от неожиданности а скрылся за деревьями. Где-то тоненько пересвистываются рябчики.

К лагерю вышли рано. На той стороне ребята грузят имущество на помост обновленной Мухоловки. Кизир ревет сильно: ни один звук не доносится сюда из лагеря.

Под ногой у одного из нас со скрежетом заскользил камень и полетел вниз к Кизиру. Собаки, как по команде, подняли головы и посмотрели в нашу сторону. Мур-хой залаял, а Чаттых скупо вильнул хвостом и опять растянулся на теплых гальках косы.

- Плыву! - кричит нам Евгений.

Один за другим переправляемся прямо к плоту.

- Завтрак сегодня, ребята, пальчики оближете,-говорит нам Евгений.

Он оживлен больше, чем обычно.

- Плот готов. Можно идти дальше.

Женька не преувеличивал, хваля завтрак. Он был необыкновенным: на первое уха из хариуса с лавровым. листом и с перцем, с пшенной крупой, но... без картошки,. на второе -жареные на растительном масле хариусы. Сегодня съели последние сухари...

Впервые за весь поход в этот день мы все на плоту. Только Кретов оседлывает свой водяной велосипед и отправляется раньше нас -на разведку.

Ниже порога река не превратилась в болото, как предсказывал Кретов. Она ревет весело. Держи ухо востро. Там и сям из воды торчат окатанные водой и весенними льдами каменные глыбы. Они с ревом режут воду, мчатся нам навстречу проворно, расторопно, только успевай увертываться. Плот слушается отлично, он маневрен, мобилен. Только слегка перегружен.

Не привыкшие к такому способу передвижения, собаки скулят, с тоской посматривают на берега.

Впереди в полукилометре машет белыми веслами Кретов. Расстояние между нами постепенно увеличивается.

На косом перекате плот сел на дно. Мы прыгаем в воду, волочим его через мель. Натужно поскрипывают резиновые камеры...

И опять мелькают мимо лохматые кедры.

Через десять минут снова тащим плот через перекат, приподымая его вагами.

Река Белая прибавила Кизиру воды. Он стал глубже, полноводнее. Хотя в. реке по-прежнему видны то подводные буруны, то -выступающие из воды заглаженные камни.

Мы успокоились, и плот со всего размаху налетел на прикрытый водой камень. Собаки не удержались на ногах. Обе одновременно плюхнулись в воду. Упал в воду и Сашка Волков, сидевший на переднем подгребке, но успел ухватиться за гребь и выбрался на плот.

Река понесла собак, они пытались сопротивляться течению, потом стали грести на берег.

Плот сел на камень серединой. Глубина вокруг около метра, но течение быстрое -метров пять-шесть в секунду. Вавитов и Тарасов спускаются в воду. За ними, конечно же, лезет и Волков. Только когда и я забрался в реку, нам удалось снять плот с камней. Вот так оно и бывает: сложное проходит без происшествий, а на простом горят.

Плот накренился. Оказалось, оторвались бревна от -левого борта. Причалить бы надо, отремонтироваться... Но берега щетинятся свалившимися деревьями -расческами, причалить негде. Так и тянем до косы у устья Кинзелюка .

Тут как-то сразу расступились горы. Впереди открылась обширная котловина. Голубой свет августовского полдня обрушивается на нас. Встречный ветер несет сухие и теплые запахи минусинских степей. Наверно, мне это кажется, но я чувствую в воздухе запахи полыни и чабреца, мяты и горицвета -ароматы родных степей. Должно быть, горячее солнце, широкое небо и вольный ветер речных плесов рождают во мне иллюзию степных ароматов. Откуда им быть тут? До степей-то еще далеко-далеко.

Кинзелюка известен нам по книге Федосеева. Здесь экспедиция писателя-инженера ушла к центру Саян. Столбами ворот поднимаются над Кизиром два пика: Кинзелюкаский и Фигуристый, оба больше, чем на два километра над дном долины, крутобокие, со снежникми, с фигуристыми бараньими лбами.

Простор, открывшийся перед нами, необычен, мы отвыкли от больших пространств. Все радостно возбуждены, взволнованы. Все радует: и синь широкого неба, стена гор, оставшаяся у нас за спиною, и теплые ветры, и новые запахи, и добротная охотничья избушка выше устья Кинзелюка , мимо которой мы прошли на своей однокрылой Мухоловке.

На косе увидели Евгения. Он лежал в плавках и загорал.

- Чего это вы так долго? -кричит он.

Плот подошел к галечному берегу. Сашка Волков соскочил с плота и привязал судно к стволу дерева. Все с удовольствием сошли на берег.

-Есть предложение, - сказал Александр.-Ночуем здесь. Василий Родионович, Кретов, Влас и Олег по-настоящему сделают плот, а мы с Федоровичем махнем на Кинзелюкаский солонец, может, марала подстрелим...

- А я? - немного растерянно спросил Сашка.

- А ты,- Вавитов посмотрел на Сашку, прочел в покрасневшем лице и в загоревшихся глазах мольбу и неожиданно для самого себя сказал: - А ты... пойдешь

с нами.

Скоро мы шагали вверх по долине Кинзелюка к солонцу, описанному Федосеевым. В тайге появилась тропа, которая по мере продвижения становилась все более торной. Скоро в воздухе почувствовался запах сероводорода, который становился все заметнее. Мы вышли на небольшое грязное болотце, все испещренное бесчисленными отпечатками звериных следов. Над болотцем поднимается небольшая скала. В самом низу скалы из расщелины скупо сочится остропахнущая влага. Она накапливается в отпечатках маральих и сохатиных копыт.

Солнце садилось. Воздух тек с верховьев Кинзелюка в долину Кизира, обещая ясную холодную ночь.

Мы, по примеру Федосеева, соорудили небольшой скрадок с тремя бойницами, разместив его ниже болотца, с подветренной стороны, наскоро перекусили и легли в засаду.

Ночь опускалась. Смолкли птицы. С дерева бесшумно снялась сова и белая, как привидение, бесшумно полетела куда-то вверх по долине.

- Расскажет сейчас всему зверью, что мы тут. И не придет зверь. А?

- Тише, Сашок. Все. Замолчали до утра,-прошептал Вавитов.-Даже если уснешь, не храпи, лады?

- Уху,- прошелестел Сашка. И все стихло.

Над хребтом догорал закат. К хорошему дню,-подумал я. Темнело. Ночь скрыла деревья и обглоданные сохатыми кусты вокруг болотца, скрылись скалы. В небе появились звезды. Я узнавал знакомые созвездия, созвездия осени. Да, лето кончается.

В темноте растворились соседи. Я нет-нет да и задерживаю дыхание, прислушиваюсь к пульсирующему шелесту тишины. Раз,-считаю я,-два, -и постигаю, что ритм пульсации точно соответствует ударам моего сердца, и тогда понимаю, что это кровь шумит. Малейший шорох, скрип старого дерева заставляют сильнее биться сердце: не зверь ли?

Постепенно глаза свыкаются с темнотой; звезд на небе так много, что открытое болотце кажется залитым синевато-пепельным светом. Вот какая-то звездочка отразилась в болотной лужице. Вот заметнее потянуло свежестью с верховьев.

Вдруг далеко чавкнула грязь, сосущий звук на долго секунды повис в воздухе. Снова все смолкло. Но ощущение присутствия зверя уже не покидало меня. Что-то черное медленно перекрыло такие же черные силуэты деревьев по ту сторону болотца. Эта чернота медленно, бесшумно двигалась по болотцу. Тень выбралась к самой скале, и стало слышно, как кто-то тихо тянет воду.

Сашка шевельнулся, прилаживаясь к ружью,

- Не стрелять, - прошептал Александр. -Это самка.

- Хау-у! - сразу же глухо выдохнула тишина, послышались стук копыт, треск сучьев, шум, и снова все стихло. Мне хотелось вскочить, бежать, действовать, дать волю прыгающему в груди сердцу...

Помню, когда впервые у меня не поднялась рука на дичь. Мы вдвоем с закадычным спутником по весенним охотам Вадимом Краснобаевым бродили по островам в пойме реки Енисея, около старого села Краснотуран-ска. Вадим убежал на небольшие утиные озера, длинной цепью перерезавшие остров. Я пробирался сквозь кусты тальника на знакомую поляну, услышав громкое бормотание косачей. Сердце колотилось азартно. Я упал на траву и по-пластунски двинулся навстречу косачиной песне. Должно быть, полз я осторожно, или птицы были в таком песенном угаре, что я добрался до них метров на двадцать. Скрытый от птиц сухими травами, я осторожно поднял голову и увидел перед собой танцующих косачей. Они были удивительно красивы, залитые солнцем апрельского утра. Двустволка лежала в моей руке. Я забыл о ней. Я смотрел на птиц и не мог двинуться с места.

Косачи вытягивали шеи дрыгали, как заводные игрушки, широко раскрыв белое подхвостье. Иссияя-черные, с красными бровями, с буро-коричневыми крыльями, распущенными по земле, они булькали и чувыкали оглушительно громко. Я забыл об охоте, лежал и смотрел на удивительные весенние пляски птиц. Самая большая и сильная птица скоро захватила середину тока. Она, опустив одно крыло, будто бы очерчивала им, как циркулем, некий круг, доступ в который .начисто отрезан другим самцам. "Ко-ко-ко",-одобрительно аплодировали ему стоящие неподалеку самки. Добрых полчаса я лежал, наблюдая эту картину. Только почувствовав холод земли, я тихонечко убрался из-за будыльев в тальниковую рощу, поднялся и ушел на поиски Вадима. Что ж, что оказался без добычи, мне было хорошо. Может быть, тогда во мне и проклюнулся естествоиспытатель, любитель-натуралист...

Хорошая погода стоит в приКинзелюкаской котловине Кизира. А Фигуристый белок и Кинзелюкаский пик курятся облаками. Облака долго держатся за вершины гор, медленно растут, набухают, достигнув какой-то критической величины, отрываются и летят на восток, откуда пришли мы. Должно быть, там, над ущельями Кизира и его притоками, опять собирается дождь.

Волков помогает мне свертывать лагерь. Мы грузим имущество на судно. Тарасов что-то прикручивает, подтесывает, доделывает. К плоту привешены по бокам новые, более толстые бревна. Он обрел большую плавучесть и какой-то новый вид.

А дежурные варят на обед кости. Их не сохранишь долго. Мясо посолили, оно и лежит, а кости испортиться могут.

Влас, верный себе, убежал в тайгу есть ягоду.

Где же Влас? Уже и отчаливать пора. Солнце поднялось высоко. Стало тепло. Мы разделись до плавок.

Долго ждали Власа. Потом Горский выстрелил. Эхо гулко прокатилось по долине...

- Дорвался наш жрец до ягоды...

Грело солнце, ласково дышал ветер. Мы лежали на теплых камнях и загорали. Только Женька беспокойно вертелся на своем синебрюхом катамаране.

- Может, я поплыву?

- Лежи,- возражаю я.-Ты и так сумеешь оторваться от нас, не догоним...

Влас пришел через час и принес ягоды, ведра полтора-два. Ассорти -все вместе: черная смородина и красная, жимолость алтайская и голубица, черника и не совсем еще зрелая брусника. А еще он принес полсотни крупных кедровых шишек. Влас ждал похвалы. А Кретов сказал:

- И где это тебя черти носили? - и бросил свое судно на воду...

ДО ТРЕТЬЕГО ПОРОГА

Столкнул плот и мы. Вода немного упала. Пришлось работать вагами, чтобы снять с крупной гальки косы нашу "Мухоловку", отягощенную притороченными лесинами.

Течение быстрое, но рев стих. Донная галька стала мельче. На перекатах слышно, как под плотом на дне реки тоненько позванивают камешки.

Кизир уже выписывает петли. Появились протоки, спрямляющие течение. В их истоках попадаются заломы, сквозь которые, как сквозь сито, фильтруется вода.

Кинзелюка падаег в Кизир двумя руслами. Ниже второго русла Кизир поворачивает к югу, бьется в яр, поворачивает на север, к невысокому березовому хребту. Под хребтом, на косе, мы увидели Кретова. Он махал нам зеленой веткой.

-Залом! Отличный залом!

Перед заломом коса делит реку на два рукава: большой и глубокий -левый. По нему плыть нельзя. Там - залом. Мы идем правым рукавом, мелким, цепляем камерами дно, но все же перескакиваем через отмель. Справа, за косой, -зеленоватая спокойная глубина, а по ту сторону реки - залом. И вся вода, медленно набирая скорость, течет к залому, течет сквозь него, шумит, как на водяной мельнице. Залом сложен стволами, деревьев, вывороченными корнями, жердевником, мусором.

Мы пытаемся отбиться от него, но не можем. Нас властно тянет к решетчатой стене лесин и припечатывает к жерлу потока. Правый борт плота медленно кренится вниз. На доски помоста выступает вода. Она вот-вот подберется к узлу с рюкзаками...

Василий Тарасов и я энергично работаем гребями - Кушелев, Горский и Волков спрыгнули на бревна залома с вагами и пытаются оторвать плот. Александр орудует шестом. Правый борт стал легче, обрел большую плавучесть и медленно всплывает... Ура - опасность переворота, кажется, миновала! Положение плота стабилизовалось. Теперь и я шестом толкаюсь против течения, а помогает мне Кушелев. Тарасов вытащил гребь и тоже тянет наш корабль в нужную сторону. Наконец, судно медленно двинулось, сантиметр за сантиметром пошло к далекой черте раздела воды, туда, где вода течет, куда ей и положено - вниз по течению. Усилия всех приводят к победе.

- Добрый час провозились.

- Надо было выскочить с веревкой на косу.

- Да... Тогда бы все было проще.

- Учтем в следующий раз.

Сегодня я впервые за весь поход держу в руках карандаш не на привале, а прямо в движении, на плоту, записываю все, чего не сумел записать раньше.

На переднем подгребке сидит Олег в тельняшке, с гитарой в руках и поет морские песни. Хорошо поет.

На гребях Кушелев и Волков. Волков горд доверием, горд тем, что стоит с биноклем на капитанской греби и командует Власу. Деликатно так командует:

- А ну-ка, Влас Михайлович, рубани разочков двадцать вправо. Вишь, впереди слева залом!

Заломы встречаются часто, но ни один из них не представляет опасности. Ребята легко отбиваются от них.

Река успокоилась и лениво катит свои воды...

Вавитов отделывает начисто шкурку мухоловки, мастерит из нее чучело -герб нашего похода. Бесформенная плоская шкурка обретает форму.

Все выше и выше поднимаются за нашими спинами стражи кизирских вертепов -Кинзелюкаский голец и Фигуристый белок: позади синие горы с бело-голубыми мазками ледников и снежников. Над нами -голубое небо с белыми пушинками облаков. Внизу зеленовато-синяя вода Кизира. И зеленые горы: вокруг и впереди светлая зелень берез, темная - елей. Голубое, зеленое и белое. Даже каменные косы на реке, покрытые сухой корочкой ила, кажутся белыми, как сахар.

С косы с беспокойством наблюдает за нами небольшой кулик и посвистывает кому-то: Эй-по-го-ди! Эй-по-го-ди!

Над рекой парит большая скопа, она долго высматривает добычу и, наконец, резко падает на воду, взмывает вверх с бьющейся серебристой рыбиной.

Впереди на реке убегает большая стая крохалей. Река сошлась в одно русло. Она успокоилась, плавно течет по глубоким плесам. То впереди, то позади всплескивает хариус.

Сегодня впервые после выхода с Междуречного никто ни разу не бродил по воде. Мы сидим с сухими ногами и загораем под палящим солнцем. Тишина. Слышно, как где-то на берегу стрекочет кузнечик, грустно и монотонно посвистывает пеночка. Над рекой едва ощутимы ароматы цветущих трав бальзамические запахи распаренной жарой пихты. Пахнет илом и чуточку рыбой.

Смолкли гитары. И песни смолкли. Спит тайга, объятая полуденной дремотой. Спят ветры в синих карах хребтов. Спрятались туманы во влажные таежные мшаники.

Я сменяю Волкова на греби, вешаю на шею бинокль. Тихо крадется плот под пологом берегов. Внизу, в зеленой глубине, мелькают тени рыбин. Вода увеличивает их. Рыбы кажутся тайменями, греющимися на солнце. На поворотах открываются новые дали, величественные, спокойные, достойные стать жилищем древних богов. Как меняется мир, когда солнечно, тепло и сухо.

Я вижу в бинокль, что впереди на плесе кто-то купается у лесного тихого берега, не разгляжу только, человек или зверь. Предупреждаю ребят. Мы затаились, по очереди передаем бинокль друг другу. Наконец, Сашка Волков шепотом сообщает нам: медведи!

Плот тихо дрейфует к купальщикам, скоро уже и без бинокля различаем медведей, вернее, медведицу и небольших медвежат-двойняшек. Вот и медведица заметила плот. Она поддала под зад одному из малышей, он с жалобным визгом вылетел на берег. Потом та же участь постигла и второго медвежонка. Мать выбралась вслед за ребятишками в кусты приречного вала и с любопытством стала рассматривать приближающийся плот.

Олег крикнул. Медведица охнула, Мурхой рванулся в воду. За ним вслед бросился и Чаттых. Собачий лай покатился от берега в тайгу, к горной щели в стене хребта, сквозь которую изливается в Кизир из Мраморных гор река Березовая. Потом лай остановился на какое-то-время на одном месте...

-Зверя держат,- сказал Сашка.-Побежим,-Саша с немой просьбой смотрит то на меня, то на Александра.

- Куда? - спрашивает Александр.

- Ну, туда,- Сашка делает неопределенный жест сторону зацепившегося за что-то лая.

- Зачем? - спрашивает Тарасов.

- Ну, медвежонка поймаем и с собой возьмем.

Олег крутит указательным пальцем у виска и говорит:

- Саня, а ты не боишься, что ночью в ответ на это медведица у нас из лагеря тебя лоймает и с собой уведет?

- Ну, тогда хоть посмотрим! - настаивает Волков.

- Ну, это можно,- соглашается Тарасов. -Иди, смотри, мы тебя подождем... Эй-эй, ты ружье-то тут оставь, а то еще убьешь ненароком кормящую мать...

Впереди на приподнятом правом берегу реки Березовой показалась охотничья хижина. Мы гребем вправо, к берегу, причаливаем у самой избушки, поднимаемся вверх и осматриваем охотничье жилье. Изба рублена в лапу прочно, чтоб медведь не разворотил, дожди не протекли под ее стреху, морозы внутрь не забрались. Жилье невелико: самое большее метра три на четыре. У стены -нары. У окна струганный рубанком стол. Каменная печка, способная держать тепло долгую декабрьскую ночь. Керосиновая лампа. К потолочной матице в узелке спички, соль и сухари подвязаны. Окошко-узенькое-зверю морду не просунуть и лапу не протолкнуть.

- Сухари, ребята,- радуется Саня Волков.- Еда!

- А это ты их тут повесил? - интересуется Тарасов.-Нет? Ну так и пусть они тут висят. Мы теперь мясом обойдемся отлично. А эти сухари кому-нибудь могут спасти жизнь,

Около печи лежат сухие дрова и береста. Типична таежная избушка, ожидающая прихода хозяина.

Вокруг избушки малина захватила поляну. Малина созрела, и мы долго лакомимся, прислушиваясь к далекому лаю собак.

- Держат, видать, медведицу...

- Медвежонка, поди, на дерево загнали и держат…

- А может, сходить? - в раздумье говорит Вавитов.

- Конечно, сходить! - горячо подхватывает Саша.

Александр смотрит на меня. Я молча навинчиваю на фотоаппарат телеобъектив.

Пошли вчетвером: Александр с карабином, Олег и Саня с ружьями и я с телеобъективом. У Сани на поясе большой самокованный охотничий нож.

Густотравные поляны кончились за избой. По берегу Кизира раскинулся черневой высокоствольный лес с редким травостоем. На небольших лесных прогалинах трава гуще.

Идем мы, идем, а лай не становится ближе. Кажется, он удаляется на север, к горному разрубу, из которого вытекает Березовая.

Вавитов обнаруживает на илистой почве след маральего копыта. Саня Волков находит второй отпечаток, а потом и третий. По следу читаем, что марал недавно-длинными прыжками промчался к Березовой, туда жег куда умчалась медвежья погоня, и куда идем мы. Наверно, псовый лай спугнул зверя, погнал его в безопасные дали Пезинского белогорья.

Вот и следы погони. Они пересекли низинку и отчетливо впечатали событие. Первыми бежали медвежата. За ними мать, иногда она останавливается, видимо, слушает лай... Перекрывая следы медведей, мчатся собаки.

Мы идем долго по влажной тайге, глухой и прохладной. В голове мелькает мысль о бесперспективности погони, о необходимости вернуться в лагерь. Но лай вдруг усилился. Мы остановились: лай мчался на нас. Сердце застучало быстрее. Захотелось-спрятаться за дерево или за спины трех богатырей с ружьями -Александра, Олега и Сашки. Ребята плотнее встали друг к другу. Вавитов передвинул затвор. Олег и Сашка сняли курки с предохранителей. Отступать было некуда.

Из-за деревьев навстречу нам выкатился пушистый коричневый клубок-медвежонок: прямо-таки плюшевый звереныш с черным кожаным носом и черными бисеринками глаз. Он замешкался, увидев нас, и бросился на дерево. Доля секунды, и он уже высоко на .дереве, почти у первых сучьев кедра. Собаки озверело бросаются на дерево и отлетают от него, как мяч. И вновь бросаются. Медвежонок смотрит на собак и на нас. Он невелик, пушист, красив, игрушечен. Ему нет еще и полугода. Я пытаюсь его сфотографировать, щелкаю затвором. Но в тайге темно, так темно, что знаю наверняка,- снимка не будет...

Я не видел, как Сашка Волков поднял ружье. Выстрел готов был прогреметь. Александр бросил ствол Сашкиного ружья к земле. Сашка выпалил. Мурхой захрипел, свалился на землю и забился в судорогах.

- Эх, мы - охотники... -сказал Олег.-Басмачи мы. Дашнаки-муссаватисты. Чингисханы с Керулена.

Сашка стоял белый. На лице его блуждала растерянная косая улыбка.

Чаттых перестал лаять. Он обнюхал Мурхоя. Шерсть на его загривке стояла дыбом.

В наступившей тишине послышался рев медведицы.

Александр с трудом взял Чаттыха на поводок. Пес рвался с поводка то к дереву, то в сторону медвежьего рычания. Мурхой коченел.

- Пошли, - сказал Александр, ни на кого не глядя.- В лагерь.

- Пошли, - сказал Олег. Потом добавил: - Может, пса похороним?

- Зачем? Его все равно сожрут мелкие хищники. Они боятся живой собаки, мертвый пес им не страшен.

Лицо Волкова налилось краской. Ему было стыдно.

- Тебе, паря-блямба, не с ружьем ходить,-сердито сказал Александр, взял у Сашки ружье и передал его мне.-Ты что, хотел убить медвежонка?

У Сашки глаза на мокром месте.

- Не хотел я... Я не хотел... Само получилось...

- Эх, зря пса кокнули.

За грядкой кустарников мы остановились, а Саня Волков с Чаттыхом на поводке побрел дальше нашим обратным следом.

-Подожди, Сашка,-сказал Вавитов. Сашка сел под дерево и сидел, не отмахиваясь от наседающих комаров.

Из-за кустов, вернее, сквозь кусты нам был виден медвежонок, который после выстрела взобрался еще выше, в самую крону кедра.

Через несколько минут из леса появилась медведица. Она осторожно обошла кедр с медвежонком, обнюхала, зло урча, труп Мурхоя, двинулась по нашему следу. В бинокль были видны ее налитые кровью глаза. Олег щелкнул курком двустволки. Медведица оста новилась, с шумом втянула воздух и повернулась к кедру. Я смочил слюной безымянный палец: ток воздуха был к нам от медведицы. Около кедра медведица заурчала, и в ее урчании слышались нотки успокоения. Медвежонок стал спускаться. Казалось, он боялся высоты, повизгивал, жаловался, посматривал вниз то через левое, то через правое плечо. Когда он, наконец, опустился, медведица шлепнула его по заду, как делают это матери и человеческих детенышей. Медвежонок взвизгнул -чего-де дерешься? И так я каких страхов натерпелся! -и бросился в ущелье Березовой за своим более сноровистым и ловким братцем. Медведица задними, лапами, уничижительно, стала забрасывать хвоей, мхами и землей труп собаки. Потом еще раз понюхала воздух и двинулась вслед за медвежатами.

- Если бы человек произошел не от обезьяны,-заметил Олег,-он произошел бы от медведя.

Он сел рядом с Сашкой, достал кисет с махоркой, в которую помаленьку начал подмешивать сухие кустики толокнянки, свернул самокрутку. Руки Олега слегка дрожали.

- Чья собака-то была? -с просил он у Сашки.-Твоя или Тарасова?

- Моя,- нехотя выдавил из себя Сашка.-Хорошая собака была... Что отцу скажу?..

Посидели, успокоились...

Ребята у избушки заждались нас. Влас набрал ягод, Женя и Василий Родионович наловили рыбы, приготовили обед из трех блюд. Обедать решили на плаву. День клонился к вечеру.

Обедали молча. Как-то молча остановились и на ночевку, без шуток, без острого словца...

- Да черт с ней, с собакой,- сказал Олег.-Что теперь пропадать из-за нее, чо ли?

- Да разве в собаке дело? - помедлив, ответил Олегу Александр Васильевич.- Он не собаку стрелял, а медвежонка.

- Бросьте вы, ребята,-пошел против мнения большинства наш физик Евгений Кретов.-О чем речь? Подумаешь, убил бы Сашка этого медвежонка... Подумаешь, кто-то поймал лишнего тайменя... Ну и что? Вот Саяны -мы идем по ним второй месяц и не встречаем здесь человека, чего там человека-следов человеческого пребывания до самого Четвертого порога не встречали! А медведей встречали каждый день, да и не всегда по одному, иной день - два-три. Что бы изменилось, если бы Сашка снял с медвежонка его шубенку?!

-Ты не прав, Евгений,-твердо сказал Александр Васильевич. -Ты не прав в том, что речь тут идет не об этом конкретном медвежонке, а о принципе. А что Саяны до сих пор не тронуты - это счастье человечества. Не тронуты Саяны потому, что они до сих пор фактически недоступны, будь они поближе к жилью, обкарнали бы саянские леса под нулевку... Саяны не тронут и еще полета лет. А к тому времени люди поймут, поймут все, кто за это отвечает, что Саяны нельзя вводить в хозяйственный оборот, что Саяны -родина тысячи рек, родина Енисея, а вода, пресная вода -станет самым ценным минеральным сырьем Земного шара уже в ближайшем будущем. Видимо, на Саянах, на Алтае, в других горных и таежных регионах, где рождаются реки, нельзя самым категорическим образом вмешиваться в экологические совокупности. Пока мы не знаем, что может привести к катастрофическим изменениям в системе, до тех пор трогать тут ничего нельзя. Великое счастье всех людей, что Саяны физически недоступны...

- Михаил Федорович, ребята, на этом вот выстрела в собаку и кончилась моя карьера охотника,- тихо сказал Сашка.-Я понял, наверно, я понял, почему нельзя стрелять в медвежонка.

- Ничего ты, Сашка, не понял. Однако додумаешь до конца и поймешь. Поймешь, семена размышлений брошены на почву.

Долго бурлили разговоры у костра, который был разожжен почти там же, где у Федосеева в той довоенной экспедиции был запасной лабаз, разгромленный медведями. Вот тут федосеевцы остались без одежды и пищи. Они могли вернуться отсюда тем же путем, которым пришли и которым еше предстоит пройти нам. Они не вернулись. Они пошли дальше в надежде, что Мошков, посланный Федосеевым в жилуху, сможет доставить им самолетом и пищу, и одежду. Но Мошков погиб в Семеновской шивере, ее и сегодня больше всего боятся артемовские рыбаки и охотники... Где-то тут чуть повыше, на реке Федосеев и Лебедев сетили хариуса и перевернулись вместе с лодкой. Словом, главные события развертывались тут, перед воротами в теснины хребта Крыжина и Валы, Кинзелюкаского хребта и Агулъско-Орзагайских гольцов. Ровно тридцать лет прошло со времени федосеевской экспедиции. Найдем ли мы вещественные следы пребывания федосеевцев на Кизире?

Сегодня наш лагерь - вопреки всем правилам безопасности-стоит на открытой косе, вдали от леса. Впервые за много дней над головами звездное небо. Отсюда видна темно-синяя громада Фигуристого белка - пика Здельштейна, она еще освещена скупым светом ушедшего дня, но на глазах наливается синевой, растворяется в ночи.

- Жизнь, свободная от забот и всяких обязанностей, жизнь, каждый день и каждый час которой приносит с собой свою частицу удовольствия и удовлетворения, .выраженную в радостных занятиях и приятной усталости,-сказал Саша Вавитов.

- Хорошо сказал, Александр Васильевич.

- Это не я сказал. Это сказал американский писатель Джеймс Шульц, я просто дал его слова в вольном изложении. А сказал он вроде бы о нас.

Я тоже достал свою записную книжку:

- А вот еще: Что-то неведомое тянуло вдаль, на труды и опасности. Обеспеченная, но обыденная жизнь не удовлетворяла жажды деятельности. Молодая кровь билась горячо... Мы пускались тогда в глубь азиатских пустынь, имея с собой лишь одного союзника -отвагу, все остальное стояло против нас. Что будет, то будет, .а мы пойдем дальше.

- И это Шульц?

- Нет, это Пржевальский.

- Хорошо. Тоже, выходит, мечтатели,-вздохнул Влас.

- А ты разве мечтатель, Влас? - вцепился Олег.-Вот бы никогда не подумал.

- Мечтатель,-парирует Влас.-Сейчас я мечтаю с сливочном мороженом с малиновым вареньем.

- Домой охота, печки-лавочки... Правда, Женя?

Кретов неопределенно крутит головой.

- У тебя, может, уже сын есть? А?

Женя еще нерешительнее крутит головой и берет в руки гитару. Тихие аккорды летят над кизирским таеж. ным плесом.

- Странное животное -человек,-рассуждает Тарасов.-Живу я в городе -все расписано по регламенту: в пятницу в одиннадцать утра урок ботаники в пятом а, во вторник -то-то, а в среду утром -очередная запланированная обстоятельствами ссора с женой. Спроси меня в октябре: Где ты будешь двадцать второго-марта? я взгляну в свой кондуит и скажу: У Кретова на дне рождения. Надоедает мне это иногда до горькой одури. Мочи нет. В тайгу тянет. Сами слышали, жена говорит: в тайгу уйдешь -развод. Ну и пусть развод. А.без тайги не могу... А вот походил по тайге, домой охота. Охота, Евгений Андреевич?

- Охота, - вяло соглашается Женя.

- И каши мне надоели, и щи из подножного корма. Безлюдье обрыдлело. В жилуху хочется, в кино, к пивному ларьку.

На следующее утро все еще не смогли обглодать все кости. Целое ведро поставили на плот -ешь, кому любо.

Кизир -зеркален и тих. Безымянный порог перед речкой Абакумихой подпрудил его, течения нет. Лениво идет плот по спокойной воде. Долго петляем по плавным излучинам. Только после полудня добираемся до устья Паркиной речки, хорошо памятной по федосеевской книге. Здесь был кратковременный лагерь геодезистов. Мы. причаливаем и минут двадцать бродим по берегу в поисках хоть какого-нибудь намека на давний лагерь изыскателей. Напрасно. Первобытная, нетронутая тайга раскинулась по берегам Паркиной речки. Слово живет дольше, чем дело,-будто и не бывали никогда люди на девственных урманах таежных просторов.

После Паркиной речки ожило течение Кизира. Нет-нет да и забулькает, зажурчит небольшой перекатик. Заканчивается котловина, начавшаяся у Кинзелюка . И с той, и с другой стороны все ближе к реке подходят горы. Над рекой то слева, то справа поднимаются высокие яры, а над ними сухие кедровые боры, проветриваемые всеми ветрами.

Небо синее, безоблачное, с золотыми искорками; Жара. Все разделись. Ребята, то один, то другой, прыгают в воду и выскакивают, как ошпаренные. Холодна вода.

Покой. Лето. Отпуск. Отдых. Хорошо! Пожалуй; первый день такого бездельного отдыха. Гребью не ударили. Лень.

Евгений ушел на катамаране вперед, скрылся за поворотами-не видно и не слышно.

На прямом плесе, правый берег которого -крутая гора хребта между Кизиром и Абакумихой, на плот набежал ветер. Плот за парусил и почти остановился. Его еле заметно несет вниз. По плесу ходит волна, раскачивает судно. Зашумела тайга.

На небе появились облака. Фигуристый белок извергает клубы белого дыма. Стало прохладнее.

Солнце остыло, оно заливает тайгу и реку уже не голубым, а красноватым светом.

Кизир, подпруженный порогом, стоит, не движется. За час прошли километр прямого плеса. Стало скучно.

Но вот ветер донес шум водного потока. Течение оживилось. Тревожный азарт зашевелился в груди. На кроках где-то здесь значится Безымянный порог. Говорят, простой. Но ведь порог! Евгения не видно, значит, ничего особенного.

Течение тащит нас, из-за поворота растет шум.

Ребята оживились, подкачивают воздух в спасжилеты. Тарасов встал на переднюю гребь. Вавитов заслонил ладошкой глаза от солнца. Оно встречное, слепит. Влас .бросил в воду последнюю обглоданную кость.

Слева показались бесформенные глыбы камней, река сузилась вполовину. В проран мчится река. Течение свободно от камней, стрежень чист. Мы опять летим мимо высоких берегов.

Справа из ущелья падает Абакумиха. На берегу Кизира и Абакумихи стоит бревенчатая хижина. На пороге сидит Кретов, печальный, как дождик.

- Где вы пропадаете? Я вас полдня жду.

От избушки по реке идет тропа в горы. Говорят, там красиво: мраморные пики, каровые озера, цветение альпийских лугов, березовые рощи субальпийского пояса, высокотравные луга, каньоны, зверье. Не каждый год человек посещает эти места -стык Майского и Канского белогорий. И опять мы с сожалением проходим мимо.

Воистину нельзя объять необъятное.

- Пошли,-торопит Женя.

На "ковер-самолет" садится Влас. Он плывет почти рядом с нами. Крепкий, ладно скроенный и сшитый, со скудной порослью бороды, Влас сидит в плавках. Мало- помалу он уходит вперед.

...Ветер успокоился. Облака рассеялись. Но чувствуется в воздухе какая-то влажная истома - ночью дождь будет.

Горы, надвинувшиеся на реку, скрывают от нас Кизиро-Паркинскую котловину.

ПЕРЕКАТЫ, ШИВЕРЫ, ПОРОГИ

Опять костер очерчивает узкий мир -наш дом. Опять искры летят в черное небо, прикипают к тверди небесной и становятся звездами. У такого костра сочинять бы сказки. Да только устали мы, проголодались и не до красоты ночного неба, и не до сказок.

Мы с Власом дежурим. Варим уху. Александр Васильевич помогает -жарит шашлыки. Ребята ставят палатки.

На реке послышались шум лодочного мотора, скрежет лодки по камням косы. С реки, из темноты, входят в круг костра трое. Мы их видели перед заходом солнца выше Долгого ключа. Они кричали, звали на уху. Да причалить к ним не могли -судно наше -увы!-несамоходное. Куда несет, туда и плывем.

- Ну, здорово, мужики! -приветствуют гости, прибывшие словом перемолвиться за пять километров.

- Здорово, мужики,-отвечаем мы, радуясь возможности поговорить с людьми, с первыми после Междуречного.

- Откуда путь держите?.. Как? Аж с самой Гутары?.. И видели, как Кизир начинается? Рассказывали наши, будто Кизир и Казыр с одной горы начало берут, только-де бегут в разные стороны... Наши рыбаки, самое высокое, до Пятого порога поднимаются. Выше мы не хаживали. Мы-то лично выше Абакумихи не бывали.

- Ага... На устье Долгого ключа тоже двое наших артемовских хариуса промышляют... Да вон и они...

С реки доносится скрип уключин, скрежет металла о камни. Еще два человека входят в наш дом. Приглашаем всех уху хлебать. Отказываются. Говорят, ужинали.

- Ну и перепугали же вы нас, - говорят первые, артемовцы, и смеются. . .

-Рыбачим это мы с Митричем да вот с Егорычем, - рассказывает, один из верхних рыбаков,-хорошо знаем, что мы верхние, выше нас никого нет, тайга одна... И вдруг выплывает из-за поворота чудо: синее что-то, совершенно непонятное. А на синем человек сидит, голый, Это в тайге-то, да голый. И один-одинешенек, ни мешка у него, ни топора, ни ружья. Если сознаться, то я было в тайгу сиганул, думал, привидение какое.

- Ей-богу, я тоже прямо струсил,-говорит и второй рыбак, должно быть, Митрич.

- А я подумал,-вставляет свое слово Егорыч,-туристы с Кинзелюка . Думаю, все погибли, а один остался, голый. Все равно, думаю, погибнет. Мошка его сожрет, если мы не поможем. Тут ему Кузьмич-то и кричит...

- Заворачивай, кричу, - продолжает Кузьмич,-уху будем хлебать, ночуешь у нас. А парень-то ваш, вот этот... - он показывает на Власа. Влас улыбается. - А парень-то ваш спокойно так и говорит: Некогда, говорит. Я, говорит, домой тороплюсь... Далеко ли, говорит, до дому? - Нет, говорим мы ему, на твоем-то судне дней семь. Да еще четыре порога. Подохнешь ты, парень. Давай к нам заворачивай. Нет, говорит ваш-то, пойду-де

дальше. Мне-де скорей надо.... Тут из-за поворота и ваш плот выходит. Груз с души и сняло...

- Ты мне, паря, гляди, во сне приснишься,- говорит Митрич Власу. -Шутник ты.

- Нет, -возражает Олег, -не шутник. Он у нас, ребята, простой крестьянин, с завода.

Завязывается долгая беседа о Кизире, о рыбалках, о порогах.

Уплывают гости, угостив нас свежекопченым хариусовым балычком. Гаснет костер. Невидная пелена туч гасит в небе звезды. Тихо журчит ночь.

- Не должно бы быть дождя,-говорит Александр.-Слышишь, река шумит сверху.

Дождя не было. Хотя утром, когда мы собрались отчаливать, облака закрывали почти все небо. Пока грузились, сухой западный ветер сгонял облака с неба. Далеко на западе солнце обожгло горы. Скоро солнце за лило реку, опять стало и тепло, и тихо.

- Разбалакайся, ребята! Лето доживает свои последние дни.

Горы стали ниже. Слева они несколько отступили, а справа подходят вплотную к Кизиру. В склонах правобережья прорезаются скальные выходы. Вверх по кручам взбираются сосны.

Федосеевские места. Скоро мы подойдем к Тумановке. Там в клину слияния ее с Кизиром стоял лагерь. Оттуда Федосеев с Прокопием Днепровским ходили в Мраморные горы. Найдем ли мы, где стояли федосеевцы?

За мыском открывается устье Тумановки. В устье хижина и высокий лабаз на четырех столбах - будто волшебная избушка из сказки, только не на курьих ножках, а на журавлиных, Мы причаливаем смотреть, нет ли следов пребывания лагеря Федосеева. К счастью, перемены коснулись только правого низкого берега: здесь брали лес на избушку, здесь протоптаны бытовые тропы. Левый берег -берег лагеря -остался нетронутым. Мы долго бродим в лесу и не находим никаких следов. Должно быть, вот тут был лагерь. Среди черных елей роща берез.

Саша Волков позвал нас в чащу.

- Смотрите, - показывает он. - Вот под смолой заметны какие-то знаки. Вот.

Сашка ножом слой за слоем снимает еловую живицу. По бокам затес скрылся под новой корой. Да, тут была надпись. Вот и цифры: 9 и 3, а повыше в строчке-экс...

- 1938 год! Саянская экспедиция! - радуется Сашка.

Наверно, это и есть вещественные следы экспедиции инженера Федосеева. События 1938 года стали двенадцатью очерками-главами первой книги Григория Анисимовича Таежные встречи, развернувшейся потом в известную повесть Мы идем по Восточному Саяну. Конечно, вещественный след экспедиции не только эта надпись. Это еще и невидимая геодезическая сеть, оплетшая всю систему Восточного Саяна, и геодезические знаки на гольцах Козя и Кубарь, Фигуристый и Хариузовый белки, Чебулак и Пирамида и множество других, разбросанных на громадной территории в срединной Азии. И карта этих мест.

Между тем Олег смастерил фигурную дощечку - выжег на ней лупой надпись и прикрепил ее к той же ели:

"Саянская экспедиция По следам Федосеева в составе..." -дальше следовал ряд наших имен и - дата: 10 августа 1969 года,-как связь времен.

- Кто знает,-мечтает Сашка,-может, кто-нибудь пойдет и по нашим следам?

- Вполне,-кивает головой Олег.-При условии, что ты станешь знаменитым академиком ветеринарных наук, а Евгений Кретов полетит на Марс изучать свойства пространства и времени.

До Третьего порога от Тумановки километров пять. Порог подпрудил реку; она в омутах, глубоких и синих, бурлит водоворотами; высокие яры поднимаются над рекой. Между омутами коротенькие перекаты. Всплескивает хариус. Над рекой летит скопа, высматривая рыбу. Мы следим за полетом. Скопа бросилась в воду и тяжело взлетела с хариусом в когтях. Вот это рыбак! Птица-рыбак понесла свой трофей вниз, к Третьему порогу.

Справа упал в Кизир небольшой Ванькин ключ. Сейчас порог.

От ключа река делает петлю влево, набирает скорость, жмет воду к правому берегу. По правому берегу - высокая галечная коса с лентой тальника по вершине. Кретов ждет нас.

На яру, за косой, брошенные дома смотрят на нас пустыми проемами окон. Бывший поселок геологов. Мы взбираемся на яр и останавливаемся очарованные: все видимое пространство вокруг домов, по вырубкам охвачено горячим малиновым пожаром. Сколько ее здесь, малины!

От поселка к порогу есть тропа. Она выводит к реке уже ниже порога. От поселка до подпорожного омута вода в реке падает метров на десять.

В справочнике Рогальского о пороге сказано, что тут река суживается до семи метров и с высоты трех метров падает в узкий проход между скал.

Река действительно суживается до семи-десяти метров и двумя потоками изливается в первый омут. Он открыт солнцу, вода в нем клокочет, бурлит, пенится, а наигравшись, уходит через вторую узость, но уже без заметкого падения, и там круто, под 90°, поворачивает направо, бежит по шиверистому участку метров около ста и разливается широко, может, метров на двести!

Порог сложен прочными породами, красноцветными конгломератами. На камнях в трещинах кое-где растут сине-фиолетовые колокольчики. Никакой другой растительности нет на вымытых скалах. Камни изборождены вымоинами, трещинами, бороздами. Долго и основательно работали над ними и льды, и воды, и мороз, и ветер.

Слив в верхнем горле порога -небольшой водопад. В зависимости от высоты воды в реке высота его колеблется от полутора до трех метров. Это видно по следам на камнях...

Прямо под сливом лежат отвалившиеся камни. На плоту тут не пройти. Правый слив -уже, левый -шире и положе. Тут бы и можно было отважиться прыгнуть с плотом в купель порога, да торчит в сливе навстречу течению сучковатая острая лиственница. Придется метров десять волочь плот по камням.

Вавитов, Тарасов и Волков ушли к поселку за плотом. Мы ждем их. Опять скопа появилась над рекой, парит, высматривает пропитание. Парение, пике, нырок, и опять трепещет в когтях скопы живое серебро -хариус. А вон гнездо рыболова, на том берегу, на сухом обгоревшем кедре. Вот снова парит над Кизиром. Активна она что-то. К дождю, что ли? Нет, небо чисто, ни облачка не омрачает глубокую синь над головой. Тихо. Солнечно. Даже знойно...

Минут через двадцать на самом стрежне реки появляется наша "Мухоловка". Ребята мчатся к порогу.

- Вишь, что творят, - забеспокоился Влас.-Так они запросто в порог влетят. И Митькой звали!

- Кого?

- Не кого, а что... Мой спальник.

Влас мчится по скалам вперед, чтобы помочь причалить плот выше порога. Плот останавливается в десяти метрах от слива. Мы разгружаем его, переносим; груз к нижнему омуту.

Четверо уходим готовить плот к волоку. Трое остаются ставить лагерь.

Отвязываем пару бревен с одного борта, спускаем их в водопадный омут, затем вторую. Освобождаем плот от лишнего груза, переносим доски, ваги, шесты, греби на подводопадные скалы.

Приходят ребята. Все вместе с трудом перетаскиваем плот н сталкиваем его в воду. Все. Теперь остается только смонтировать его. И можно плыть.

Камни у порога раскалились под солнцем, влажная духота заполнила воздух. Закончив работу, мы увидели, что солнце вот-вот скроется в густой гряде туч, надвигающихся с запада. По черно-синей пелене полыхают немые молнии. От туч сюда, к нам, веет холодом, взбугрило ветром рубашку-распашонку на спине Александра. Зашелестели осины. Вот тебе и скопа! .

-Эгей, ребята! Шевелись! Гроза надвигается.

Зашумел лес по горам. Небольшая стая кедровок, помчалась от грозы на восток, за речку Тумановку, в горы. Воздух посвежел, запахло озоном.

Вавитов, Тарасов, Горский, Кушелев, Волков -все забрались на плот. Я отвязал его, и плот закрутило в котле порога, постепенно снося ко вторым воротам. Вот течение подхватило его, ребята отгребают вправо, выходят в подпорожную шиверу и причаливают у лагеря.

Я и Кретов с вершины камней смотрим на запад. Гроза приблизилась почти вплотную: гром отстает от молнии секунд на пять. Ветер рвет с нас одежду, гнет одинокую березу над порогом, гонит по подпорожному плесу большие волны с бесчисленными стаями белых гусей по гребням их.

Женя бросился к палаткам. Я встал под скальное укрытие и смотрел на разыгравшуюся грозу.

Где-то на западе раздался глухой рев. С неимоверной силой налетел на тайгу ветер. В голец за рекой ударила молния. Еще и еще раз бьет она по одному и тому же месту. Может, там выход железной жилы?

Стало совсем темно. Молнии бьют рядом. Вот это гроза! Вот молния рубанула в сухое дерево на той стороне реки. Оно вспыхнуло, как смоляной факел, бросило горящие щепы на соседние сухие деревья. Эх! Сейчас вспыхнет и разгорится на недавней гари лесной пожар. Нет беды для тайги страшнее, чем разбойный набег огня, уничтожающий все и вся на своем лихом пиру. И разгореться бы огненной свадьбе. Но хлынули на землю тяжелые потоки ливня. Залили огонь на таежной гари...

И смолкла тайга. Даже буря как-то вдруг угомонилась, унеслась на восток, унося с собой и стрелы молний. Только ливень ревет да река вторит ему.

Я становлюсь мокрым, бегу по мокрым камням к своей палатке. Вход палатки -настежь. В палатке Александр, по-тюркски сложив ноги, любуется Кизиром, заштрихованным дождем. Под крупными каплями ливня вода вспухает большими воздушными пузырями - к дождю, к долгому дождю.

Вдвоем выжимаем одежду, я переодеваюсь в сухое. Наши дежурные умудрились под дождем приготовить обед. Мы поели. Залезли в сухие спальные мешки, легли на резиновые матрацы так, чтобы было видно реку, лениво переговаривались, пока сон не сморил Сашу. Я стал писать дневник.

Ливень превратился в обыкновенный дождь. По той стороне Кизира, по склонам гольца, клубятся туманы и медленно поднимаются вверх. По скале за спинами наших палаток шуршат тоненькие струйки камнепада. Шуршит дождь по полиэтиленовому тенту палатки. Хочется спать.

Когда я просыпаюсь, дождь идет по-прежнему и по-прежнему по склонам гольца хороводятся туманы. Но река и сетка дождя залиты странным чернильно-фиолетовым светом. Я высовываю голову из палатки. Моросит дождь. Небо покрыто тучами. Только на западе светится сине-малиновая полоска, а на ней -странный фиолетовый глаз, большой, овальный. Это солнце садится... Никогда прежде я не видывал такого солнца. Я разбудил Сашу. Смотри!

Из последней палатки высунулась черная голова Олега.

- Внизу не встретишь, как ни берись, десятой доли таких красот и чудес, -цитирует Олег.

День угасает. И иссякает дождь.

- Эх, здорово, сила какая! -высказался выбравшийся из палатки Тарасов. - Почему такой красоты никогда не увидишь дома, на равнине?

Холод тронул дрожью. Мы развели костер и сварили компот: черная смородина и черника, маралий корень и малая толика корня радиолы розовой. В компот, только что снятый с огня, сунули на три минуты прутик пахучего рододендрона. И разлили компот по кружкам.

- Может, даже древние боги тайги не лакомились таким компотом!

- Где им! Сахару-то у них не было!

Потом опять заморосил дождь. На всю ночь и на все утро.

Утром я долго лежал без сна. Вставать не хотелось. Был холодно и шел дождь.

Проснулся и Александр.

- Слушай, Саша,-предложил ему я.-Давай-ка мы отправим Кретова с рыбаками домой. Гляди, он завтра уже на поезд сядет. Рыбаки сегодня отсюда уйти должны.

Из палаток вытащили нас рыбаки, о которых только что шла речь.

- Помогите, ребята, лодку через порог перетащить,-попросили они, складывая на берег кипы груза.

Пока мы оделись, они успели сходить еще раз, принесли на нижний плес подвесной мотор. Мы почти триста метров катили лодку по правому обносу порога.

- А вы как-то быстро через порог перебрались,-удивились рыбаки.

- Мы подошли прямо к верхнему сливу и обнесли только гребенку водопада,-объяснил им Тарасов.

- Отчаянный вы народ, - сказали рыбаки.-Значит, Второй порог вам не страшен. А вот в пороге Баня вы, ребята, осторожнее. Там, паря, и погибнуть можно...

Я спросил у рыбаков, возьмут ли они с собой нашего Женьку.

- Возьмем, - обрадовались рыбаки. - Двоим-то знаешь, как трудно через пороги перебираться! Можем и еще одного взять, если хотите.

Потом мы поговорили и с Женей, вот-де есть такая возможность. Ты-де дней на пять, а то и на неделю раньше нас домой явишься. Женька тоже обрадовался. На радости подарил мне свою литровую кружку.

Рыбаки навесили мотор, сложили вещи, угостили нас малосольным хариусом, посадили Евгения - больше никто уходить не захотел -и уплыли вниз по Кизиру.

После обеда под дождем мы свернули лагерь, погрузили имущество на плот и пошли вниз, ко Второму порогу.

Скоро дождь прекратился. По небу плыли бесформенные тучи с грязно-серыми животами - снежные тучи. Сильно похолодало. Мы вытащили из рюкзаков все, что можно надеть на себя, надели и спасжилеты. Холодно. Зубы стучат. По дальним вершинам гольцов выпал снег, лег серебряным узором по горизонту. Вот и лето кончилось в Саянских горах.

Плесы ниже Третьего порога длинные. То слева, то справа на полреки навстречу плоту кумова вода течет-суводь, а по-местному еще улово. Кумовой водой ее старые рыбаки да плотогоны прозвали. Раньше единственным путем в тайгу в летнюю пору была река. Моторов не было. Знать не знали, что такое - моторы.. Вот и вкалываешь вверх по реке с шестом в руках до онемения мышц. И вдруг под берегом встречь потоку вода течет. Лодочнику легкая передышка - кумова вода. А для плотов эта кумова вода одно горе. Особенно для таких легких, как наш. Заберется плот в суводь, суметь надо вывести его оттуда.

Ленивые плесы. Плывем мы, плывем, а каменная кладка утесов- ниже порога никак не хочет уйти от нас назад, скрыться за горным отрогом.

Тут плесы, что зеркала. На берегу белоствольные березы и в воде они же, только, конечно, уже кронами вниз. А плот идет по самой серединке, будто между небом и землей. Ступи с плота, и полетишь в пропасть неба. Только греби иногда покачивают отражения.

Толстые прямоствольные осины, из которых тут в тайге делают лодки-долбленки, белые стоят, как березы. На берегу тихого темного омута в устье Андрианова ключа под золотыми соснами притулилась совершенно сказочная избушка. И сосны и избушка тоже отражаются в омуте.

Вот плывет через Кизир черно-коричневый зверек. Его сносит течением, как и наш плот. Пока зверек плывет, мы не приближаемся к нему. Но вот он выскочил на берег, приподнялся, отряхнулся от воды, стройный, красивый. Это новосел здешних мест -американская норка. Она с любопытством разглядывает странное сооружение, плывущее по воде. Мы видим блеск ее бисерных глаз. Подпустив нас метров на двадцать, норка прыжком скрылась в тайге...

Перед закатом солнца остановились на ночлег у начала тропы на Окуневое озеро -то, из федосеевской книги.

Снова пошел дождь. Но шел недолго. Краешек солнца озарил багровым светом снежную вершину Окуневого белка в истоках Нижней Белой. Может, к вёдру?

Утром поднялись с Александром чуть свет и побежали на Окуневое озеро. Рыбное озеро, писал о нем Федосеев. От Кизира до озера недалеко, не больше полутора километров по хорошей тропе. На озере двое рыбаков выбирают сеть. В сети окунь, один-одинешенек.

- Вечером рыбачили, - жалуются браконьеры. - Наживку меняли. Не берет рыба. Даже не всплеснет... Видать, всю ее выловили.

Вот так. Человек еще не обжился на этих берегах, а рыбы уже нет, уже выловлена вся, на развод не оставили. Не прилетит скопа на Окуневое озеро, не совьет гнезда над его берегом. Нарушено тут что-то в цепи биологической совокупности.

Несолоно хлебавши возвращаемся в лагерь. Рыбаки пошли на Ничку. Может-де, там повезет?..

В лагере все готово к выходу. Теперь подгонять ребят не надо: сами дело знают, домой торопятся. В походе всегда так: в первые дни ребят по утрам не добудишься, а в последние сами руководителя будят -вставай, пора, пошли.

- До Второго бы сегодня добраться!

- Добраться-то доберемся, - отвечает Александр. - Да боюсь, всыплет мне доцент по пятое число за этот пробег галопом по Европам. До Четвертого порога мы довольно системно выявляли видовой состав птиц - благо, их там не было! А от Кинзелюка у нас сплошное белое пятно. На белки бы сходить. На Окуневый вот. На верховья Нички. На Козю. Представится ли когда случай?

По реке, по тайге плывут туманы. Утро сырое и зябкое. Осень. Вчерашний промозглый день и сегодняшняя холодная ночь вписали в кроны берез желтые мазки, зажгли огни на листьях рябин, рассеяли в таежном воздухе нотки грусти.

День разгуливается. В тучах появляются разрывы, по горам бегут солнечные пятна, изредка высвечивая и нашу крохотную Мухоловку. Когда чуточку теплеет, оттаивают ребята. Но опять скрывается солнце, и опять темнеют обветренные лица ребят. Холодно…

Вода в реке прозрачная. Под плотом бегут назад разноцветные галечники. Нет-нет да и мелькнет среди цветной мозаики дна черная спина хариуса.

Первым соблазняется Саша Волков. Он цепляет на леску черно-зеленую мушку с желтым пояском по талии и уже через минуту вытягивает первого хариуса. За ним -второго, а там и третьего.

Не выдержал и Вавитов. Он достал мерную ленту, весы, пинцет, скальпель и принялся за обмер, взвешивание и научное потрошение рыбы, по выражению Олега.

- Сегодня, ребята, хариуса коптить будем, - предлагает Тарасов и тоже принимается за рыбалку.

Кончилась на плоту скука. Все заняты: одни плот ведут, другие рыбачат, третьи наукой занимаются,

Кизир прижимается к коренному берегу. Над рекой поднимаются скалы, увенчанные по вершинам хвойными деревьями. В тайге по пойме, на террасах-обилие ягод. У невысокого песчаного яра с нависающими над рекой деревьями мы, соблазненные кустами черной смородины и черемухи, воспользовавшись сравнительно слабым течением, причаливаем к берегу.

-Хорошо, что холодно, ни комаров тебе, ни мошки,- радуются ребята обстоятельству - холоду, всего часа два назад печалившему нас. Вот как все относительно в бренном мире.

Травостой на пойме высок. В нем прячутся полчища комаров. Когда я пробираюсь к кустам малины, за мной тучей поднимаются кровопийцы, но не нападают, а торопятся опять спрятаться в тепло травы. Одиноко и тонко звенят над ухом самые активные.

Засидевшийся на плоту Чаттых носится по траве. Его волнуют какие-то запахи, свои собачьи находки и радости. Однако, когда Александр и Саня берут в руки ружья и отправляются на поиски птиц, Чаттых жертвует собачьим эгоизмом и мчится впереди ребят, преданно и истово вынюхивая что-то в травах.

Кедр, лиственница, лавролистный тополь, береза, черемуха, ольха, ива, крушина ольховидная с недозрелыми плодами желтого, фиолетово-красного и даже блестяще-черного цвета. Ядовитые ягоды.

В подлеске появился шиповник, таволга нескольких видов. Все еще цветет рябинник рябинолистный.

Хороши высокие кустики красной смородины. Они усыпаны ярко-красными крупными ягодами, отчего весь куст кажется костром, пламенем, вспыхнувшим в темноте леса-Часов в десять отправляемся дальше, к реке Таске, где стоял первомайский лагерь Федосеева, и дальше, ко Второму порогу, по которому с шестом в руках на лодке-долбленке выходил вверх Кирилл Родионович Лебедев, теперь инженер-геодезист на пенсии, а тогда разнорабочий, только что нанятый в отряд в деревне Нижние Куряты на Казыре.

Солнца нет. Но и дождя нет. Тучи отрываются от гор, поднимаются выше и выше.

Мимо плывут скалы, разноцветные, причудливые, украшенные по вершинам вихрастыми соснами, выросшими под солнцем. Тихие зеленые плесы чередуются с легкими шиверками и перекатами. Небольшие горные притоки падают в Кизир водопадами...

Второй порог прошли без разведки. Он и в самом деле оказался несложным. Здесь реку перегородили глыбы прочных камней, сквозь них мчится вода. Выше метров на двести надпорожная шивера, а ниже -улово. Еще ниже -скальный прижим к левому берегу, за ним коротенькая шиверка со стоячим валом в речном сужении, а дальше -тихий плес. В зависимости от уровня воды в реке сложность порога меняется. Должно быть, по весенней полой воде Второй порог - серьезное препятствие...

Федосеев пишет, что порог окружен вымершим лесом. Все на многие километры вверх и вниз уничтожил здесь в тридцатых годах непарный шелкопряд. Порог за эти годы, должно быть, нисколько не изменился. А вот мертвого леса уже нет. Повсюду, насколько хватает глаз, зеленая тайга закрывает и долы и горы. Главной породой этих мест стали береза и осина. Но среди более светлой зелени берез повсюду проступают пятна темной зелени черневой тайги: острые пики елей, лохматые вершины кедров. Лес начинает возрождаться.

Лес сам себе врач. Не вмешивайся только - и он опять поднимется, оживет, зашелестит вершинами в ответ на малейшее дуновение ветра.

ДО КОРДОВОЙ

Вавитов и Волков ушли на голец Козя наблюдать птиц. Оставшиеся ребята готовят печь для копчения рыбы. Олег и Влас заготавливали тополь и иву - дрова. Тарасов делал коптильню. В метровом обрыве яра он выкопал цело печи и топку, сверху провел до печи дымоход: от печи горизонтальный, а потом поднимающийся вверх. Дымоход довольно длинный, чтобы дым успевал охладиться до выхода на поверхность. Над дымоходом сложили из красного песчаника некоторое подобие ящика. В ящике развесили выпотрошенную и посоленную, как для жарения, рыбу на метровых ивовых прутьях, закрыли все сооружение шалашиком из сырых веток ивняка и запалили дрова в печи. Теперь оставалось следить за огнем, чтобы он не был слишком жарким, давал побольше дыма, и ждать, когда созреет рыба среднего копчения. Если развести в печи горячий, костер, рыба будет готова быстрее, она даже поджарится немного, словом, будет рыба горячего копчения. Такая рыба хранится недолго, скоро портится.

Для заготовки рыбы в запас, в расчете на длительное хранение в условиях тайги, делается небольшой шалаш, высотой не меньше двух метров. Под потолком устраиваются вешала, на которые развешивается заранее посоленная, выдержанная на соль рыба. В шалаше раскладывается небольшой огонь, не дающий жара, но дымный. Копчение продолжается двое суток и более.

Употребляем мы и такой способ быстрого приготовления рыбы на дыму: берется старое, ненужное для других целей ведро, имеющее форму усеченного конуса. На дно ведра кладем обуглившиеся веточки можжевельника, ольхи, тальника, тополя (в зависимости от набора древесных пород и их комбинаций получается разный вкус рыбы). В ведро на проволоке подвешивается слегка подсоленная рыба или ее куски. Ведро прикрывается подогнанной крышкой. Все это сооружение подвешивается над огнем. Через час, а иногда и быстрее, рыба готова.

Все описанные способы годны и для приготовления в пищу мяса. Есть много других способов таежного копчения. Главное, конечно, добыть рыбу или мясо.

Августовским вечером у Второго порога у нас был настоящий пир.

Густеют сумерки. Зажигаются звезды. Призрачно кружатся над горными распадками белесые туманы. Потрескивает костер. Ревет порог.

- Осень в горах, - рассказывает Александр.-Поднялись мы к верхней границе леса, а там уже желтая полегшая трава. Видать, снег хороший выпал вчера. Кое-где он еще лежит по заветерьям. А на ветру и солнце стаял. Трава из-под снега уже не поднялась. Будто октябрь. В горах пролетные северяне появились. Видел куликов: песочников, улита-щеголя, плавунчиков, гаршнепа, тулесов. Да и наши птицы тоже затабунились. Осень, ребята, осень...

Осень вплетает в кроны лиственных деревьев обманчиво-теплые цвета увядания: золотистый, оливковый, желтый, оранжевый, красный, багряный, бордовый. Некоторые березки в толпе своих зеленых подруг стоят разряженные, как на свадьбу. Все кругом еще по-летнему зелено, а она одна - будто выкована из золота.

Мы плывем к Семеновской шивере, до которой, говорят, от Второго порога рукой подать. Березы, осины поднимаются над Кизиром, будто и не было здесь совсем недавно мертвого леса...

Слева показалось устье Зайки. Вот ту-т, ниже Зайки, Федосеев со своим, отрядом -впервые вышел на Кизир с заимки на Можарском озере в междуречье Кизира и Казыра. Здесь Лебедев делал для отряда сибирские пироги таежных рек -долбленки -маневренные, легкие, приспособленные к порожистым течениям горных потоков.

Снизу, со стороны Семеновской шиверы, послышалось тарахтение подвесного мотора, из-за поворота выскочила легкая лодка, помчалась навстречу нам. У плота мотор заглох. Лодка причалила к нашему борту. Кто? Что? Как? Издалека ли?

Машинист-железнодорожник со станции Кошурниково со своим другом отправились в отпуск к избушке на Андрияновом ключе, рыбы половить, ружьишком побаловаться. Оба парня сильно возбуждены. Они горят азартом -такую трудную шиверу преодолели.

- Смотрите, ребята,- наказывают нам. -Вы осторожнее, впереди сейчас порог будет -Баня. Кабы знали, что это так страшно, ни за что бы не поплыли, - словоохотливо повествуют они, будто пытаются поскорее сбросить с себя напряжение пережитой борьбы с рекой, с Баней, со своим страхом.

- Вы рыбаков из Ольховки по дороге не встречали?-спрашиваем мы.

- Ага, - отвечают. - А с ними ваш парень. Черный такой. Встречали. Они в Бане почти все имущество свое потопили. И рыбу, что добыли. Сами чуть живые выбрались.

- Оля-ля.....-сказал Олег Горский.- А как же Женины фильмы?

Нас потихоньку сносит течение. Речка Зайка скрылась за поворотом, когда рыбаки оторвались от нас.

-А где эта Баня, - кричу я им вдогонку,- впереди или в конце шиверы?

Кошурниковцы не слышат нас, делают разворот; идут мимо плота на приглушенном моторе, Я повторяю вопрос.

-С краю, - кричат они и мчатся вверх.

-С какого краю? - недоумевает Сашка!- С того или с этого?

Александр подкручивает ус:

- Разберемся, Сашок. Разберемся.

Конечно, разберемся. И все-таки знакомый холодок крадется вдоль спинного хребта. По ребятам совсем не видно, что они тоже волнуются. Даже если и волнуются, спроси, не признаются.

У Федосеева сказано:

"Это, пожалуй, самый опасный участок на Кизире. Там река, прорезав себе путь в граните, то набрасывается на скалы, сдавившие ее с двух сторон, то, взбесившись, неудержимо проносится мимо крутых валунов, то вдруг рассыпается по перекату или по каменистой гряде. На каждом шагу здесь подстерегает опасность. Прозевай повернуть нос лодки или отбросить корму - и конец.

Семеновская шивера тянется на шесть километров. Много ценностей хранит она: соболиных шкурок, личных вещей промышленников. Не один смельчак погиб в этой холодной лесной расщелине.

Мошков и Околешников плыли впереди. Они знали, что где-то близко самое опасное место в шивере под названием Баня. Там река делает крутой поворот влево и со страшной быстротой набрасывается на торчащий посредине русла огромный камень. Влево от него -скала, вправо -все забито обломками. Лодка, проплыв небольшой перекат, оказалась за этим роковым поворотом, Впереди словно выросла скала, перерезав реку. Камень остался вправо: Мошков понял - гибель неизбежна, крикнул:

- Баня! Берите вправо!

Не повернись он, чтобы предупредить товарищей, используй эти две-три роковые секунды на то, чтобы отвернуть (нос лодки от опасной скалы, куда их нес неумолимый поток, они бы с Околешниковым спаслись, но погибли бы двое других, однако Мошков остался верен себе, и это был его последний товарищеский долг!

Богодухов и Берестов налегли на весла, стали жаться к берегу, но течение несло их в горло поворота. Оставалось метров пятьдесят, когда лодка ударилась о валун и переломилась. Они бросились вплавь и с трудом миновали камень. А в это время лодка с Мошковым и Околешниковым налетела на скалу, и оба исчезли навсегда.

Богодухов и Берестов добрались до берега. У первого был поврежден позвоночник, у второго нога. Ни спичек, ни кусочка хлеба... На восьмой день их подобрали рыбаки, уже со слабыми признаками жизни, и доставили в больницу..."

- Вот так-то, братцы,- сказал Олег, выслушав цитату, и запалил самокрутку.

- М-да, - промычал Влас, взял у Олега горящий окурок, затянулся дымом. Тяжело закашлялся.- Чего ты мне его суешь? Я же некурящий.

- То ли бывало, - успокаивает всех Александр. - Пройдем.

Течение между тем несколько оживилось. Нас понесло на перекат, мелкий, во всю ширину реки. Здесь в-последний раз на Кизире возможен брод по межени. Плот сел. Пришлось всем сходить с плота, тащить его-через косу - тренировка к Бане.

Вскоре за перекатом барьером поднялись горы. Даже не понять, куда же тут уходит Кизир. Похоже, вправо.

Кизир неожиданно для нас уходит влево, в щель, пропиленную в гранитном хребте. Кажется, он действительно взбесился и бросился в гору.

На шесть километров тянется шивера. Обноса нет. Даже осмотреть шиверу и то неоткуда. Пройдем.. В двухстах метрах от входа в шиверу причаливаем к правому берегу, увязываем все на плоту, подгоняем греби к подгребку, подтесываем запасные. Распределяем обязанности...

Даже небо разволновалось. Ясное с утра, оно затягивается синими тучами. В воздухе потемнело. Гроза, что ли, будет?

На греби стали Вавитов и Тарасов - капитаны. Я отвязываю швартовый конец, заскакиваю на плот. Пошли.

Реку сжимают скалы. На плот бросаются волны. Стоячий вал по шею накрывает всех на плоту, прокатывается по горе связанного имущества. Саша Волков, сидевший на чурбаке у переднего подгребка, чудом не смыт с плота. Чурбак качается в пяти метрах от плота. Где же тут Баня? Может, это и была Баня?

- Какая же это Баня? - не соглашается Тарасов.

- Да самая настоящая,- отвечает ему Олег, выжимая руками подол рубахи.

Волны, легкие прижимы. В русле множество камней. Плот слушается греби. Плывем легко и быстро. Очень быстро. Упавший с плота чурбак отстает от нас метров на тридцать. От носа плота разбегаются усики валов. С нетерпением ждем то, что называется Баней.

Камни. На один из них несет наш плот. Александр и Василий спорят, куда грести. Тарасов в последнее время часто стал спорить, не соглашаться, дискутировать. Так сказать, некоторые элементы психологической нетерпимости. "Свекор из тебя будет,-сказал ему как-то Олег,-не приведи судьба". Тарасов обиделся.

Пока дискутировали, плот боком посадило на камень, и стало смывать незакрепленные доски палубы. Чаттых от толчка опять свалился в воду и поплыл к ближнему берегу.

- Говорил, надо вправо,- бурчит Василий. И первым лезет на камень. Скоро все мужчины оказываются по грудь в воде. Течение отрывает нас от плота, мы пытаемся отделить его от камня. Крепко приклеило. Долго возимся, а плот ни с места. Решаем попробовать сдвинуть его в другую сторону, влево, он начинает медленно отходить, потом движется все быстрее и быстрее.

И опять несет нас бешеное течение. Мы увертываемся от следующих камней и прижимов. Где же она, Баня?

Впереди, слева от стрежня, в русле большой камень, похожий на голову великана в шлеме, ту, с которой сражался пушкинский Руслан. Должно быть, это и есть Баня?

Еще до камня на левом берегу увидели лодки. Может, отсюда идет тропа на Семеновские озера? Если это так, то...

- ...мы прошли Семеновскую шиверу,- говорю я, обретая вдруг уверенность..

- Не шути, - восклицает Тарасов.- Плывем не больше двадцати минут. Где же прошли?

Голова Руслана остается позади. Перед плотом новый перекат, густо утыканный камнями. За перекатом на правом берегу седой густобородый дед на лодке-казанке с мотором ловит рыбу.

- Дед! - кричу я.- Когда будет Баня?

- В субботу,- отвечает дед.

- Нет, порог Баня? - помогает мне Олег.

- Кака там вам Баня! - отвечает дед. - Сичас Первый порог будет. В порог-то не залезьте...

- А Баню вы прошли,- кричит он нам вслед.

Река успокоилась.

С ребят вдруг сразу спала напряженность: Семеновская-то шивера позади! Впереди категорически непроходимый-"...из-за крутого косого слива, разбивающегося о скалы левого, а затем правого берегов" (Рогальский) -Первый порог, а ниже... А ниже какие-то сутки, ну двое, в случае непогоды, спокойного плавания по местам, которые условно можно считать почти жилыми...

Ребята развеселились.

Олег вытащил из узла гитару, ударил по струнам и запел:

Остров Невезения в океане есть,

Весь покрытый зеленью - абсолютно весь...

Хором подхватили песню ребята, будто от того, как они споют ее сейчас, зависит все: и как мы переберемся через порог, и какая будет в оставшиеся дни погода, и как скоро мы доберемся до дома. Лихо поют ребята и лихо отплясывают, изображая, должно быть, не тех несчастных людей-дикарей, которые никак не догадаются отменить невезучие понедельники, а других, у которых в календаре одни воскресенья.

Летела с Кизира в тайгу лихая песня, дробно стучала разношенная обувь по деревянной палубе плота. И, наверно, в испуге мчалось от реки в глубь тайги перепуганное невиданным явлением таежное зверье: бурундуки, белки, маралы, лоси, медведи. Уж не пожар ли?

Ниже устья Тайменной, впадающей в Кизир слева, нам навстречу попалась лодка с мотором, набитая женщинами. Даже на моторе сидела женщина.

-Глянь, ребята, девушки! - обрадовался Горский скомандовал: - А ну, хором:

- Здрав-ствуй-те, де-вуш-ки!

Пожилые тетки в лодке разулыбались закивали головами, замахали косынками.

- Далеко путь держите?

- По чернику!-кричат в ответ.

Горский приглашает всех на Первый порог.

- Вечером танцы буду-у-ут!

Женщины кричат напоследок:

- В порог не попадите. К правому берегу! К правому берегу!

-Бе-ре-гу! - еще раз донесло эхо.

Может быть, прошел дождь. Короткий, может, и не было его. Мы не заметили в шивере. Только небе исчезали последние тучки. Снова было тепло и солнечно.

Снизу как-то вдруг послышался шум. Руки невольно тянутся к гребям, плот потихоньку причаливает к небольшому галечному острову с тополями по вершине косы. Мы привязываем плот к коряжине. И все до одного бежим смотреть порог.

По растоптанной тропе среди больших берез с густым подлеском из черничника я выбрался на вершину отвесной скалы, поднимающейся над порогом. Первое, что бросилось в глаза,- усеченная пирамидка памятника, поднявшаяся над обрывом, на нем три имени - люди, погибшие в одной лодке. Да, обелиски тут есть. А порог?

И порог тоже есть. Классический порог, пенный, ревущий, бешеный. Он состоит из трех частей: верхней шиверы, водопадного слива и нижней части. Шивера представляет из себя что-то вроде воронки в разрезе, положенной набок. В ней много камней, сильное течение, белое кипение волн. Слив косо перехватил горло воронки. Вода сейчас по межени падает в сливе метра на полтора. В средней части слива большой камень делит весь поток на две неравные части: левую -большую, правую -меньшую. По левой пройти нельзя: все течение левой части уходит на нижнем, после слива, участке порога под скалу. С большой скоростью. Оттуда живым не выбраться.... Узкий правый слив -метра четыре-пять -лежит против нижних ворот порога. Нижние струи после слива сильно закручены. Стрежня нет. Турбулентность. Но отсюда, сверху, проход на нашем плоту, если его разгрузить и освободить от стабилизирующих бревен, кажется возможным.

- Можно пройти! - кричит Вавитов.

Я показываю ему на обелиск. Александр пожимает плечами:

- Пройдем! У нас расчет и еще раз расчет.

- Я смотрю на Тарасова. Он тоже готов идти в порог.

- Давай носить вещи вниз, под порог,- кричу я, - а там увидим.

Когда все было перенесено в лагерь у нижнего конца тропы в обнос порога, к лагерю подошла лодка с рыбаками.

- Вы что, очумели? - принялись они отговаривать, узнав о нашем намерении пройти порог.-Ведь потом нам придется искать ваши трупы. А нам некогда. У нас

отпуск коротенький. Да и дело. Идем на Семеновские озера за окунями. Испортите нам отпуск, черт вас подери!

- Не беспокойтесь, ребята. Мы тоже придержаваемся принципа: лучше увидеть сто порогов, чем погибнуть в одном...

А Тарасов спросил:

- У вас топор есть? Топорище насадить надо. Последнее, понимаешь, сломали, печки-лавочки. Костер разжечь нечем.

- Топор у нас есть,- говорят артемовцы. - А порог все же проходить не надо. Его еще никто не проходил. А кто проходил, все на том свете. Вон, видите,- и показывают на обелиски.

- Мы, однако, уже все осмотрели, чурки в реку бросили, струи выучили и убеждены безоговорочно - порог налегке будет пройден.

- Ладно, - говорит Тарасов,-порог пройдем - обедать будем. Пошли.

Я занял место у обелиска. Разложил аппараты и объективы. Странно, но я даже не волнуюсь. Страховка налажена. Путь разведан. Все обязано быть хорошо. Порог пройти -десять минут делов. Разбирать и обносить плот - двое суток уйдет. Да и трудов сколько!

Ребята тоже все заняли свои места.

Со стороны верхней тропы ко мне идет тот бородатый дед, которого мы встретили ниже Семеновской шиверы. У него в руках рыболовная снасть - торпедка и корзина с рыбой.

- Не видывал, паря, чтобы по порогу проходили,-говорит дед.-Ни на плотах, ни на лодках. Многие, однако, погибли тут... А вот чтоб проходили... Терентий Ларин я,-говорит дед.- А по отцу-то Родионович, значит. Из зимовья. Сторожу базу геологов ниже порога, тут, километра четыре.

Плот отделился от берега. На нем двое: Александр и Василий. Вот плот выскочил на струю, его быстро несет сюда, в порог.

-Аж, паря, колени дрожат,- сознается Терентий Ларин.- Волнуюсь, однако. Боюсь за ребят-то.

Ребята развернули плот, вошли в правую струю. Вот они уже перед самым водопадом, на струе стрежня -плот катится в нижний бьеф. Передняя гребь торцом бьет в подводный камень, вылетает из гнезда. Тарасов падает от толчка. Вода с головой накрывает его. Он вскакивает, вставляет гребь в паз подгребка, гребет изо всех сил вправо, вправо, вправо, чтобы не попасть под размалывающие камни левого берега. С плота бегут струи воды. Плот качается в нижних воротах порога.

- Ура! - хором кричат ребята.

- Ура! - эхом летит с плота. Вавитов и Тарасов, как цирковые артисты, поднимают вверх руки и раскланиваются, будто перед аплодирующей публикой.

- Однако, как на мотоциклете проехали,- говорит дед.- Ловкие ребята.

Дед дергает меня за рукав:

- Ты мне карточку пришли, паря. А то потом рассказывать буду, что люди порог прошли, не поверят. Смеяться будут. Скажут, врет старый. А я жисть прожил, не врал. Не приучен с детства врать-то.

Порог кричит, беснуется, он возмущен: как посмели?! Последняя преграда на нашем пути преодолена. Где-то там, вон за теми голубыми горами, конец нашему пути.

- Пришлю, Терентий Родионович! Обязательно пришлю!

Дежурные уже варят что-то. Недежурные разбрелись по березам... Пошел бродить и я.

Какие тут краски! Какой воздух! Сколько тут грибов и ягод; рыба, зверь, птица -все тут есть. А хозяйничают здесь пока браконьеры, для которых ни правил, ни. закона не существует. Край непуганых браконьеров.

В высокоствольной березовой роще запоздалая иволга обрадовала флейтовым свистом. В ельнике тоненько перекликаются выводки рябчиков. На прибрежном кусте дерена громко распевает крохотная славка-курука.

Последние теплые дни таежного предосенья. Осень пробует свои яркие краски: в траве заалели листочки щавеля, рдеют кустики таволги, покраснели плоды шиповника и рябины, рубиново горят ягоды костяники.

Еще летнее стоит тепло, а таежный гнус пошел на убыль, уже не вьется страшной тучей мошкара над головой. Хорошее время в тайге -начало осени; сытое-время,-если год урожайный.

Нынче в тайге всего полно, раздолье для зверя; теперь на зиму жир нагуливает...

Когда я возвращаюсь в лагерь к черничникам, губы у них черны.

Сашка Волков рыбачит с нижних камней

- Как, Саня, удача? - кричу я.

Сашка показывает мне краснеющего ленка-красавца килограмма на три, валяющегося с перебитым леном.

Не знаю, но мне сегодня почему-то грустно, будто я прощаюсь с чем-то, чему уже никогда в жизни не бывать. Что печалит меня сегодня?

Я присаживаюсь в стороне от Саши и принимаюсь за дневник. Пишу о деде Ларине, Терентии Родионовиче, который всю жизнь провел в этих местах. "Родился в деревне Тюхтяты, тут же, только по Казыру, потом со старухой сюда, на Кизир, перебрались. Глухие это были места. Совсем недавно за год человека не встретишь. Теперь народ пошел. Гляди, скоро тайгу сводить начнут. Геологи говорили, железо вроде бы где-то тут нашли, али ишшо какой металл".

Дед колоритный. Настоящий таежник. Я попытался его сфотографировать, когда в нижнем плесе мы с ним смотрели, как подходят к берегу ребята с плотом. Но так и не мог сделать простого снимка скрытой камерой: дед напряженно замирает перед объективом, остро глядит в синий глаз камеры, как только я пытаюсь его снять. Мгновенная у старика реакция, охотничья,

И следующее утро было солнечным. Свежий ветер дул снизу. Мы развесили имущество на просушку. До обеда орнитологи ходили по окрестностям и занимались птицами. Сашка ловил под порогом рыбу. Я снимал пейзажи и птиц, разыскивая ракурсы.

Порог - место людное. Люди плывут вверх за ягодами, за рыбой на Семеновские озера, плывут вниз - с ягодами, с рыбой и без рыбы.

-Зато хорошо отдохнули,-утешают они себя. К обеду ветер покрепчал. Небо покрылось облаками. Мы долго боролись со встречным ветром, все никак не могли выбраться с плотом из подпорожной тиши. Наконец, гребями прибили плот к береговой песчаной косе и, отталкиваясь шестами, с трудом вытолкали плот на течение.

Ветер был теплым, влажным, нес с собой дождь. И дождь не заставил себя ждать. Он пошел ниже поселка Кизир, в котором сейчас на несколько десятков стандартных домишек один житель - Терентий Ларин. Он на невысоком береговом яру под деревом растапливал самовар.

- Сколько времени, Терентий Родионович?

Дед сбегал домой:

- Однако, четыре часа! - И крикнул напоследок: - Карточки-то пришлите. А то не поверят...

Дождь усиливался. По воде прыгали воздушные пузыри. Дождь сбил ветер. Ветер уснул. Журчала вода. Однообразно баюкающе шумел дождь по воде, по листве деревьев, по кронам сосен, елей и кедров.

Рано надвигается на Кизир вечерняя тьма. В сумерках причаливаем к берегу в устье большой реки Нички перед окнами чистой таежной избушки, просторной, сухой и теплой.

Когда плот ткнулся в берег, из избушки выскочили какие-то люди, крадучись, аки тати в нощи, бросились сквозь лес на берег Нички, там взревел мотор, и рокот его скоро замер в сонной дали. Должно быть, браконьеры какие-нибудь.

Мы впервые за два месяца ночуем не под открытым небом, а под потолком, под крышей, в доме. И это кажется непривычным и странным.

- Придется дома первое время спать во дворе, на столе для пинг-понга.-высказывается Олег.

- Я, однако, пойду на улицу, под дождем ночевать,-поддерживает шутку Саша Волков.

В избушке ночевать, оказалось, тоже неплохо. Всю ночь за окнами шумели потоки дождя, и было трудно вообразить, как это можно ночевать в лесу, под тоненьким полотнищем палатки в такую дремучую, ливневую ночь.

С вечера долго не спали. Влас фантазировал:

- Теперь о нас, ребята, слава пойдет: вот-де порог прошли. Детям и внукам рассказывать будут.

В голосе Власа такая убежденность, что невольно думается, что будто сам Влас, безусловно, верит в то, о чем говорит.

- Эх, мы! Надо было нам на пороге камень выбить: прошел-де порог сибирский студент Влас Кушелев... Ну и прочие товарищи его.

- Слава, она, ребята, слепа. /…/ Значит, приехал я домой. Со мной друг Федя приехал. А дома как раз гулянье, отсевки праздновали. Идем мы, глядим, мужики молодые топор в дерево мечут. Балуются, значит. Я до того и топор-то в руках не держал. Отдаю я свою шляпу и рубашку Феде - беру топор, бросаю его, и он почти по обух впивается в дерево. И дальше пошли. Я впереди, а Федя с моей лопатью за мной идет. Мужики, конечно, рот раскрыли. Говорят, потом семеро вытаскивали топор, еле вытащили,

- Идем, значит, мы дальше. Глядим, молодежь борется. Ну, меня и хлебом не корми, дай побороться. Я вышел, положил троих на лопатки - самых сильных, заметьте. И пошел дальше. А за мной Федя...

Что-то еще долго рассказывает Влас о своих двенадцати подвигах в родном селе на семи холмах. В полудреме, засыпая, слышу:

-А недавно, понимаете ли, в деревне своей сказку слышал. Вот-де были в прежние времена люди - не люди, а богатыри-алыпы. И пересказывают все мои случайные подвиги. Вот тебе и слава.

Долго говорят ребята под шум дождя, и под треск поленьев в печи... Я заснул раньше, чем прекратились разговоры.

Утром дождя не было. Плотный туман закрыл всю долину Кизира и Нички. Туман стоял неподвижно. Казалось, нет сил, способных рассеять его.

Ребята готовили завтрак, грузили плот. Мы с Саней Волковым ушли за орехами. Тайга была мокрой. Но охота - пуще неволи, Саня взбирается на вершину невысокого кедра и сбрасывает вниз кедровые шишки. Я примечаю, куда они падают, а когда шишкопад прекращается, собираю их в мешок. Скоро мешок полон.

Когда мы завтракали, в тумане появились продушины, в воздухе ощутилось легкое движение, пелена стала рассеиваться. Скоро стал виден противоположный берег. Мы отчалили и пошли вниз. Шел последний день плавания.

На берегах - люди, избушки, трактора, штабеля леса, формирующиеся плоты. Ниже речки Изунарги встретили небольшой катер, тащивший куда-то вверх баржонку со сплавщиками и их инструментом.

Выше устья Шинды шла вверх лодка с подвесным-мотором. Жизнь, человеческая жизнь вторгается в жизнь девственной тайги все активнее и глубже.

В 1969 году, в год нашего путешествия по следам писателя Федосеева, лесоразработки поднялись по Кизиру до реки Тайги, выше Нички. Движение это неодолимо. Нет ему конца. Надо только, чтобы не было оно всеразрушающим. Надо только, чтобы не отрубили мы сук, на котором сидим.

Ниже Шинды длинный плес кончается левым поворотом, вписанным в красивейшие скальные утесы. Изинташ - название этим скалам.

Перед закатом солнца мы подходили к Кордовой.

В вечерней тишине с берега раздался окрик:

- Михаил Федорович! - я узнал голос доцента, покинувшего нас на Междуречном.-Это вы?

Я хотел ответить, что это-де мы, да не успел.

- Ура! - закричали ребята.

Звенела на дне Кизира мелкая галька. В деревне мычала корова.

- Хороший был поход,- вздохнул Влас. - Жаль, что кончился. Да и приключений было мало...

- Приключения,- возразил Александр Васильевич,- признак неподготовленности группы, или ее не компетентности. Хороший поход - непременно отсутствие всяких приключений...

Плот заскрипел камерами по прибрежной гальке, полез углом на берег.

- Все живы? - доцент пересчитал нас глазами.- Где Кретов?

- Порядок. Все железно.

Заходящее солнце высветило последними лучами вершину высокой горы Джеланджи на той стороне Кизира. На вершине висела серебристо-розовая куделька тумана - серебряная полоска на горизонте.

Высоко в вечернем небе тоскливо прощался с родиной осенний клин журавлей.