Виды туризма
Автор - Константин Зеленский (Камчатка)
Фото и рисунки автора
"Буквально отовсюду можно было наблюдать огромную тучу пепла над кратером и столбы пара, которые поднимались в небо от снега, сквозь который прокладывала себе путь раскаленная лава. По ночам огненно-красные реки, текущие по темным склонам, и зарево над вершиной представляли собой жутковато-величественное и одновременно красивое зрелище. Многие жители после наступления темноты специально выходили из дома "смотреть вулкан". Правда, некоторые относились к экзотике равнодушно и воспринимали извержение точно так же, как и прорвавшуюся канализацию"
Местная газета. Год 1994-й
"Заработал Ключевской. Буду подниматься. Андрей"
Телеграмма.
"Это случится не со мной. Я вернусь"
Надпись на моей двери
Так изредка бывает ранним утром - солнце встало, и тихо-тихо, воздух прозрачный, и тот хребет за рекой, что вчера был далеко - сейчас рядом, и хочется бежать туда без оглядки…или же сон поутру приснится, лишь глаза открыл - все помнишь, и не сразу поймешь, где настоящее, а где сказка. Но выше солнце, выше, вот уже струйки теплого воздуха тянутся вверх, и в легкой дымке размываются, исчезают детали, лишь изломанная горами линия горизонта еще угадывается в синеватой дали. Кружит день, и вечерняя усталость наползает подобно туману, и разве вспомнишь, о чем был сон…и эта история…дальнее время размоет в дымке свежесть воспоминаний, и не останется почти ничего. Только строчки.
16 сентября
С утра немыслимо хорошая погода. Все мелкие и мельчайшие пылинки смыло вчерашним вечерним дождем, оставив воздух той волшебной прозрачности, что случается иногда на Камчатке, да едва уловимый аромат наступающей осени. Дрожащие струйки преломляли очертания гор, парящих над уже теплыми крышами и черными от вулканического шлака дорогами. Снега на горизонте горели ярким, слегка желтоватым огнем, никем не посещаемые глубины ущелий хранили мягкий ночной синий свет. Волной набежавшего запаха напомнила о себе река, полноводная, вечная, а там за рекой озера, и караси, и наверное, там красиво, здесь везде красиво, и я там никогда, никогда не был. Сверкающий конус Ключевского вулкана казался совсем близко, звал и дразнил мнимой доступностью, а прямо под ним, среди синевы и золота осенних лесов, лежал островком затерянного мира забытый, заброшенный, обойденный жизнью стороной, а может, уже уснувший навеки город Ключи.
Проснулся я поздно. Перед этим сквозь сон едва слышал, как Андрей что-то говорил насчет вертолета, а потом хлопнула дверь - ушел узнавать. Почти полчаса стоял на крыльце, просто вышел посмотреть на вулкан, и так и остался стоять, неодетый и неумытый, но сжигаемый желанием не дождавшись, уйти немедленно. Нет, совершенно невозможно ждать чего-то еще. Даже забыв позавтракать, наскоро покидал вещи в рюкзак, черкнул коротенькую записку, прикрыл за спиной калитку и выскочил на простор...
...Размытая недавними циклонами дорога плавно поползла вверх, солнце подсушило росу и прогрело воздух до почти летнего тепла. И в этом почти лете растаяли, испарились последние чуждые лесу звуки, как последние капли. Ниточка оборвалась. Я остался один.
Я окунулся в переливающийся осенними красками лес, в спокойствие, в путешествие. Листья едва держались. В прогалах между ветвей просвечивало что-то белое, снежное, далекое. Над головой молчаливо висело голубое небо. Ветер тихо теребил подсохшую после первых заморозков траву и темно-оливковые ольховые листья, стихал на минуту, становилось тепло и уютно, и еле слышной ноткой беспокойства слышались отголоски далеких взрывов.
Километров через шесть сворачиваю с дороги и ныряю в глубокий овраг. Выше леса пояс непроходимых кустов, ненавистного ольхача, единственный путь проходит по дну оврага. Воды нет, округлые камни, песок, иногда полузаросшая тропинка. Овраг извивается, за каждым поворотом открывается вид лишь на очередной поворот. Ветки кустов бессильно проплывают на пятиметровой высоте над головой, и я тихо радуюсь, как здорово удалось обмануть столь коварного врага. Тут и там свисают гроздья в высшей степени съедобной камчатской рябины, но чтоб до них дотянуться, надо остановиться и скинуть рюкзак. Хуже всего надевать тяжелый рюкзак обратно, это настолько неприятная процедура, что каждый раз я с горечью проходил мимо. Уговаривал себя уж точно остановиться в следующий раз, и наконец твердо решил это сделать. Но теперь исчезла рябина, в ожидании и поиске я не заметил, что овраг измельчал, кусты стали меньше ростом и не сплошные, и даже горы ощутимо приблизились. Тропинка как бы для порядка еще попетляла по прогалинам среди ольхача, выбежала на уютную плоскую полянку и растворилась в красном голубичнике.
Крупными каплями недобродившего вина висели побитые ранним морозом ягоды, и словно настоящие капли, лопались от легчайшего прикосновения, окрашивая пальцы лиловым голубичным соком. Тут и там блестели бессмысленно крупные черные ягоды несъедобной альпийской толокнянки. Ветер стих совершенно, теплые лучи предзакатного солнца бесшумно ложились на мозаику листьев, и, отразившись, обретали густоту и насыщенность горячего варенья. Дальше кустов не было. Впереди расстилалась тундра.
Побежденный непроходимый ольхач лежал у моих ног. Кое-где над коричневато-зеленой сплошной пенистой массой кустов желтыми огоньками повыскакивали березы, сливаясь ниже в сплошной бархатистый ковер осеннего леса. Между лесом и рекой виднелась полосочка полей, за ней рассыпались разноцветные пятнышки - город. Мимо вулкана Заречного проползла со снижением еле различимая темная запятая вертолета. Чуть правее в озере с великолепным названием Гренадерское отражался одинокий великан Шивелуч, от его нового купола на восток вытянулась тонкая дымка.
Смотреть на юг не хотелось. Там, за спиной, мягкая и золотистая, в проплешинах вулканического песка и редких овражках лежала пологая тундра с почти незаметным глазу, но изнурительным, выматывающим подчистую силы тягучим подъемом. Там край тундры упирался в угрюмые, холмы и уступы, мрачные каньоны, черно-фиолетовые в тенях, страшно далекие, незнакомые. Шершавым языком при взгляде издали, но непреодолимым хаосом глыб черного льда вблизи рассекал холмы ледник Эрмана. Блистающий суровыми ледовыми склонами конус наполовину погрузился в предгорья и уже не казался ни манящим, ни доступным. Где-то там заструится извилистая и незаметная цепочка моих следов, цепочка столь хрупкая и изящная, но не оборвется, не запутается, нет, попетляв по утомительным просторам, прибежит обратно, встретится сама с собой, очертив неровное колечко, и далеко внизу, среди крыш и черных дорог завяжется узелком.
Достаю карту, да, на бумаге все просто. Еще десять километров. Семьсот метров подъема. Три часа до заката. Три тысячи шагов в час. Пора идти. Оставить позади разноцветную осень. Все вверх, вверх, вверх. Уже через час побурела тундра, поблекла. Остался лишь серый пепел лишайников да обглоданные осенью редкие кустики, решившие зацепиться за жизнь почему-то именно здесь. Высохшие в ожидании снега ручьи с илистым, растрескавшимся дном, серой и ярко-красной, похожей на кирпич вулканической галькой. Нигде нет воды. Я вспоминаю об этом, когда еле слышное журчание будит во мне всплеск невыносимой жажды. Оказывается, я не выпил ни капли со вчерашнего вечера. Вода притаилась на дне глубокого, преградившего путь оврага. Спуститься придется неизбежно, будь он трижды глубок и отвесен. Да все равно не обойти. Ручей стережет крутая осыпь, почерневший лишайник скрипит под ногами, и камни под черной шубой округлые, теплые и кажутся мягкими, словно подушки.
Подъем из оврага забирает какую-то частичку меня, впервые и надолго задумываюсь о том, что могу не успеть. Солнце без всплеска ныряет за ближайший бугор, легкие сумерки окутывают мой последний перевал, куда я взбираюсь, едва переставляя ноги. Там, за перевалом, цель. Нет, не прекрасная Гора в вечернем свете. Мои желания давно стали проще. Хижина, вот она. Хижина!
Ненавистный рюкзак летит на пол. При виде полок, аккуратно заставленных едой, приступ зверского аппетита едва не валит меня с ног. Открываю дрожащими руками банку, там невкусная рыба в масле, сойдет, запиваю разведенной в ледяной воде сгущенкой. Расслабившись с рыбой в желудке среди безопасности каменных стен, я наконец вспоминаю про извержение.
Внизу полумрак, вершина Горы еще розовеет. Светится лава, очень яркая, желто-оранжевая в истоке, загустевшая, красная снизу. Освещение разное с каждой минутой, ведь сумерки, лучшее время. Торопливо меняю объективы, нервно вставляю новые пленки. Проходит полчаса, наплывает ранняя темнота. Спокойно иду пить чай. Надо дождаться глубокой ночи, когда появится луна. В одиночестве, в сумраке хижины, наваливается тоска, проникает как сырой туман в самые глухие уголки моего сознания, пропитывает каждую клеточку. Мы хорошо знаем друг друга, и я не делаю безуспешных усилий прогнать незваную спутницу. Бороться с ней бесполезно, да и вряд ли надо, дня через два уйдет сама, сменившись всепоглощающей усталостью. И уж до самого конца, самого мига возвращения я буду засыпать и просыпаться в объятиях этой новой слишком настойчивой подруги, да и днем она будет следовать тенью, не отстанет и не покинет меня.
Тем временем потрепанная пленка на окне осветилась масляной желтизной и не гаснет в тени свечи. Взошла желанная луна. Озеро поблескивает под совершенно черным каменистым склоном. Нет штатива, и чтоб хоть как-то пристроить фотоаппарат, я таскаю камни к берегу залива, посылая ругательства в безмолвную темноту. Зеркало озера изредка слегка вздрагивает, отражая звезды, луну и фейерверк почти без искажений. Над кратером полыхают два факела, два фонтана лавы достигают четырех сотен метров, а над ними, еще выше, одиночные бомбы мерцающими темно-красными звездочками описывают дуги парабол, и поразительно медленно падают обратно в кратер.
Пепла почти нет, легкой и светлой дымкой к востоку от вершины раскинулся шлейф. Сквозь него просвечивает луна, и в окружении красных бликов горит зеленоватым огнем. Сотней метров ниже кромки кратера конус протыкают три лавовых потока, с километр текут порознь, только на середине склона раскаленные ленты сливаются в одну, широкую и толстую, рельефно выступающую, густо-красную и все же яркую в ночной лунной полутьме.
Ни одна самая легкая и тишайшая дрожь не нарушает неподвижности воздуха приветливой теплой ночи, и столь же теплой, живой кажется и тишина. Открывая затвор, шепчу как заклинание - получись, получись, ну хоть раз, хоть что-нибудь, хотя бы один кадр, останься же прекрасная картина не только в памяти. Тишина молчит, она все понимает, но остается тишиной, и ни шороха, ни звука в ответ не доносится ниоткуда.
17 сентября
С трудом открыл глаза около полудня. Спальник - уютный теплый мирок, окруженный враждебным холодом. Распалил примус, кинул вариться спагетти. Вспарываю попавшую под руку банку, оказалась свиная тушенка, сплошной жир. Почему-то подумал - как странно, ну почему жир, ведь у свиньи такое вкусное мясо!
Тихо и незаметно, пока я спал, к хижине подкралась поздняя осень, опустила серую вуаль на разноцветный мир. Очарование ночи исчезло. Легкий ветерок гонял пыль по окрестным буграм, побуревшие листочки, нашедшие приют в яме с водой, густо вмерзли в толстый слой льда. Замерзло и озеро, и тот же ветер уж постарался засыпать зеркальную было поверхность серым вулканическим пеплом.
Скрипнула дверь, выпустив меня наружу, бесшумно закрылась за спиной. Пейзаж как на экране старого черно-белого телевизора. Заплаканное солнце не грело, его лучи не без труда пробивали столь же тусклое небо. Горы молчали. Гордую красоту вулканов придавила тяжелая облачность. Над головой облаков не было, как не было и желания никуда идти. Не было вообще никаких желаний. Никуда не пойду, подумал я, вернусь назад, ну и что изменится? Жгучей искоркой вспыхнула другая мысль - пойду, пойду вперед. Но назад не вернусь. Никогда. Искорка мелькнула, слегка обожгла, и не погаснув, затаилась. Да, ничего не изменится. Где-то в глубине шевельнулось нечто, похожее на страх, шевельнулось и пропало. Скрипнула дверь, впустив меня обратно. Ветерок насвистывал в щелях тихую смешную мелодию. По углам полумрак, на полках блестят округлым оловянным боком неведомые мне консервы, сыто разбухли какие-то мешочки. Как легко дойти, добраться сюда, заглянуть внутрь и остаться, и как тяжело покинуть тебя! О надежная хижина, затерянная в осенних холмах, маленькая скорлупа, дающая человеку уверенность в своих силах.
Одиночество, подумал я, одиночество, это твои незлобные шутки...
Часам к двум облака приподнялись, обнажили треугольный зуб вулкана Среднего. Погода быстро улучшалась, сидеть на одном месте стало невмоготу. Хаотично кидаю вещи в рюкзак, беру в руки палку, затворяю дверь. Вот и все, хижина позади. С запада Средний обтекает пологий ледничок с тем же названием, там проходит путь на ледовое плато. Путь наверх, самый короткий и безопасный. Ледник умирает, внизу густо порос травой, выше среди беспорядочных куч песка и валунов морены начинают попадаться участки льда и старые трещины. Тропы нет, время бежит быстрее, чем хотелось бы. Трещина в пять метров шириной рассекает весь ледник поперек. Левее на мое счастье мост, осторожно перебираюсь на ту сторону. Но всего в ста метрах выше снова такая же трещина. Поиски прохода, драгоценные минуты, ну вышел бы чуть пораньше!
В шесть вечера я у истоков ледника. Солнце оттаяло и ощутимо греет, а может, я просто подошел к нему поближе. Пологий ледовый склон припорошил легкий снежок, тут и там промоины, воспоминание о ручьях высокогорного лета. Стал задувать ветер, поволокло поземку, обожгло холодом отвыкшее за лето лицо. Прячусь под громадный ярко-красный валун, бросаю ставшую ненужной палку, достаю припасы. Пуховка, кошки и ледоруб, шоколадка, несколько глотков ледяной сладкой жидкости. Все. Уже тороплюсь. Шаг за шагом склон становится круче, вот уже больше тридцати градусов, да ветер с высотой сильнее. Нет, не с высотой, вообще погода портится. Вершины вывешивают снежные флаги, красиво просвеченные лучами уходящего солнца. Вместе с холодом в меня заползает сомнение. Склон выше и круче, чем казалось снизу, и это не фирн, а бескомпромиссный, не прощающий ошибок голый лед. Успею ли до темноты преодолеть четырехсотметровый взлет ледового склона, на ветру поставить палатку, есть ли там вообще место для палатки? Мучительная усталость сковывает движения, и это хуже всего, я знаю, едва усталость достигнет некой грани, я потеряю осторожность. С очередным порывом ветра поворачиваю назад. Настроение поднимается, я убеждаю себя в мудрости принятого решения. На пологой вершине шлакового конуса 2500 с наслаждением скидываю рюкзак и кошки. Снег сдут, ветер свистит меж черных глыб лавы, воздух становится ощутимо плотным. На него можно опереться, но трудно удерживать равновесие, и я жалею о верной палке. Поиски места под палатку терпят крах. Расковырять мерзлые глыбы, разровнять крошечную площадку, соорудить защиту от ветра мне будет не под силу. Если б не ветер, не холод, не усталость, если б я был не один! Нет, надо бросать рюкзак здесь и бежать вниз, в надежную хижину, пока успеваю. Достаю спальник и фотоаппараты, остальное заваливаю камнями, остальное пока не нужно. Фиолетово меркнущий день покидает меня возле каменного шестигранника хижины. Осторожно открываю дверь. Все по-прежнему, лишь полумрак сгустился и выполз из углов. Засветился голубой огонек примуса, вскоре забулькала вода. Выглянул наружу. Сквозь сумерки к хижине шел Андрей, и оставалось пройти ему пятьдесят метров.
18 сентября
Так получилось, что мы видимся редко. Вот и сейчас. Всего несколько дней вместе. Уж на что я на краю света живу, а ведь он еще дальше. Друзей должно быть немного, но они должны быть рядом. Мне это пока не удалось. И не знаю, как долго еще я буду повторять про себя спасительное слово "пока".
Ночью снаружи слышали клекот и гоготанье. Тушка дохлой куропатки, что мы вчера нашли возле двери, к утру наполовину исчезла. Юг закрыт непроницаемой снежной пеленой, идти куда-либо бессмысленно. На подвиги нас не тянет, и мы заливаем земляной пол бетоном. Хижина - творение рук Андрея. От нее веет надежностью. Бетонная шестигранная пирамида крыши, каменные стены полуметровой толщины не сгниют в моросящих летних туманах, не развалятся под напором дикого зимнего ветра. Рваные телогрейки не жалко обляпать цементом, но ветер гуляет внутри почти беспрепятственно. Срывается мелкий снежок, сыпет, тает и снова сыпет, он почти не мешает, и не холодно, просто противно.
К вечеру прояснилось, желтоватая луна повисла над горизонтом. Волнистые, залитые луной снега, казалось, светились сами, по ним темными пятнами быстро летели тени. Облака косматыми призраками неслись над своими тенями, откуда-то сверху пробивалось зарево лавы, придавая им мрачный черно-багровый цвет. Потухший вулкан Крестовский высился над облаками глыбой замерзшего молока, от него веяло безразличием и ледяным холодом. Ну, конечно же, вот оно, новое, что я никак не мог уловить, что неслышно подкралось и пропитало все вокруг. Не только снег, но холод, чисто зимний холод. Зима! Здравствуй, зима!
20 сентября
Сквозь прозрачный зимний воздух видны самые далекие горы. Белые вершины Срединного хребта миражом висят над черно-голубой долиной, и мне хочется растаять, заблудиться, затеряться в этих миражах. Свежевыпавший великолепно белый снег лежит по щиколотку и по колено, трещин в леднике стало заметно меньше. Часов через шесть пути мы на перевале 2700. Кто-то не поленился сложить тур. Из него торчала палка, на конце ее на вечном ветру громко хлопала нелепая желтая тряпка. Ледовое плато - сердце горной страны - невдалеке внизу, почти под ногами. Паутина трещин хорошо видна сверху, трещины словно нити тянутся, постепенно сходясь, в угол, к притаившемуся неведомому хозяину, в дебри истоков гигантского выводного ледника. Говорят, лед достигает трехсот метров толщины. Никто, конечно, не мерил. Так, догадки. Впрочем, все равно. Веревки у нас нет.
Четыре километра иду по следам Андрея, он верхним чутьем выбирает путь. Иду тяжело, рюкзак давит на плечи, ноги проваливаются в неверный свежий снег. Давит и высота, внутри головы стонет колокол, сердце захвачено врасплох и безуспешно взывает о помощи. Наша цель - палатка, неведомым чудом пережившая здесь не одну зиму, остатки лагеря вулканологов.
Старушка палатка ссутулилась под бугром морены, под самым склоном вулкана, стоит уже много лет, проморожена насквозь, на века, но жива еще, жива! Клочья выбеленного временем и солнцем брезента свисают полосками банановой кожуры. Мне удается втиснуть внутрь свою палаточку, и уже через полчаса я расслабленной медузой валяюсь на полу, и подобно медузе, медленно испаряюсь в пропитанный гречневыми и мясными испарениями жаркий, густой тропический воздух. В щелочку полуприкрытого глаза я наблюдаю за колдовскими манипуляциями Андрея над средневековой путаницей проводов, батарей и коробочек. Конечно, оно не заработает. Хитромудрое устройство обречено на бездействие, я наверняка это знаю, но пока молчу. Андрею не придется завтра ползти на гору и подставлять буйную голову под камнепады. Лишь магнитофон до позднего вечера послушно шипел и поскрипывал. Да вулкан глухо фыркал под боком, наконец, залегли спать, и впервые за все ночи путешествия мне было тепло.
21-22 сентября
Безумная идея идти ночью на лаву была отменена уже в полночь как нереальная. Движимые ленью и благоразумием, мы решили поспать. За пределами брезентовой пирамидки минус тринадцать, все тот же тоскливый северо-западный ветер. На вулкане Ушковском аккуратным треугольником красуется тень Горы. Заледеневшие внутренности мы заливаем горячим какао. Только что закончилась утренняя пробная вылазка. Все не так плохо на этом свете. Запасы какао здесь велики.
Два часа того же дня. Выспанные, теплые и сытые, мы собираемся и покидаем брезентовое убежище. Часть снаряжения, еды и топлива я оставляю здесь, я вернусь. Мы идем на лаву. Идти терпимо, зимой большинство трещин и оврагов забито снегом. Сверху долетают звуки взрывов, вершина ритмично выплескивает компактные облачка пепла, а в середине желоба, где лава идет по леднику, выбиваются струи пара, и извиваясь, уходят в высоту. Крестовский желоб, двухсотметровой ширины забитый льдом овраг, рассекает почти идеально гладкий конус. Прямо по льду вытянулся лавовый поток. Коричневая, как бы плюшевая голова струится серными испарениями и ощутимо излучает тепло. Раздвоенный хвост в высоте светится двумя ярко-оранжевыми запятыми. Поперечные трещины и ледовые сбросы метров по сорок высотой раскололи ледник от края до края, змея потока легко там проползла, ничего не заметив. К самой лаве подойти не удается. Посреди желоба низвергается река грязи и камней, выдолбившая глубокую промоину. Ревущая щель делает лаву для меня недоступной. Черная река пульсирует, на приличном расстоянии обдает физически осязаемой горячей мощью, брызги и камни подлетают вверх на добрый десяток метров.
Прощаемся. Андрей уходит, ему пора. Ему надо вниз. Минут пять смотрю вслед, неловко пытаясь улыбнуться. Вот и снова один, и вокруг только теплый, как ни странно безветренный вечер. Я игнорирую советы благоразумного друга, даже великий инстинкт самосохранения мне не указ. Все мои предчувствия молчат. Я водружаю палатку на самом краю желоба, на невысоком округлом бугорке, чтобы удобно, лишь высунув голову, морозной ночью наблюдать за лавой. Наскоро завалив концы веревок камнями, заползаю внутрь разобраться со снаряжением.
Очередь доходит до топлива, и неприятные мурашки бегут по желобку меж лопаток. Вместо бензина в бутылке темно-бурая суспензия, непригодная ни на что. Схватил в драной палатке, не глянув, перепутал в суете сборов. Есть одна заправка, крошечный бачок у примуса меньше стакана. Должно хватить на ужин, но если налетит пурга, мне будет невыносимо грустно. До хорошего бензина далековато, километров за десять в оба конца, но выхода нет. Бежать, скорее, пока тянется долгий вечер. За пять минут до хорошо уже видимой палатки посреди большого снежника обнаруживаю на месте наших следов черную бездонную дыру. Почему-то снег провалился не сразу. Обхожу по небольшой дуге. Вот палатка, вот бензин, вот и пора в обратный путь. Снова осторожно обхожу дыру в снежнике. Похолодало, царапается словно еще не прирученный зверек легкий морозец. Солнце зависло над куполом Ушковского, пожелтело и перестало греть. Среди шороха своих шагов и побулькивания бензина в бутылке я угадываю в звуках вулкана новый оттенок. Зябкое, как тень, ожидание опасности, окутывает меня. Я не знаю, как и что, я не знаю, откуда. В моих силах лишь чаще вертеть головой.
Гора не заставила себя долго ждать. Над склоном взметнулась струя желтоватого пара, быстро и бесшумно скользнула вниз, распахнулась вширь, ушла в далекие ледники. Словно тень растаяла. Долетел басовитый звук, шум и перестук далекого поезда. По желобу прошла лавина. С живейшим интересом размышляю, не разнесло ли мою палатку. Нет, цела, но все равно - как славно, что я ходил за бензином! Смесь горячей грязи, раскаленной лавы и льда не уместилась в промоине, далеко выплеснулась из русла. Светились, остывая, двухметровые глыбы, не долетевшие до палатки метров пятьдесят. Вот я и дотронулся до лавы. Это предупреждение. Будет где согреться ночью, но теперь постоянно с опаской бросаю взгляды наверх. Не пропустить бы.
Я уже не так уверен в надежности своего маленького лагеря. Точнее, я совсем не уверен. Желоб подобно стреле нацелен точно на палатку, лишь на последних сотнях метров метрах плавный - теперь мне кажется - слишком плавный поворот уводит его в сторону. Но освещение быстро тает, проступают новые краски, и подобные мелочи уходят куда подальше. Хладнокровие, уж столько раз поклявшись в верности, этим вечером изменяет мне. Забыты и лавины, и недостроенная палатка, и даже фотоаппараты. Вершинный кратер работает вовсю, а к ночи все сильнее, беспрерывные выбросы сливаются в одну пятисотметровую свечу. Я в четырех недалеких километрах от кратера, и удается разглядеть отдельные бомбы, рассыпающиеся в вышине. Ни одна бомба не ложится на склон. Ни одна. Медленно-медленно до меня доходит - что это значит, мне страшно сознаться самому себе, но я ловлю это - скорее чувство, чем мысль. Кратер доступен! Сомнение гаснет во мне под тяжелыми доводами разума. Откуда ты взялся, думаю я, не поздно ли? Мне искренне жаль, но я точно знаю, что на этот раз подняться туда я не смогу.
Лава прорывается в двух истоках, ветвится на рукава, чтобы чуть ниже объединиться вновь в широкий, медленно ползущий поток. Чем ниже, темней и насыщеннее красный цвет, вот уже вишневый, багровый, с поверхности появляется черная корка. Неожиданным изгибом лава уходит вбок, ищет новые пути, выжигает лед, там кипит котел, изредка сливая излишки варева. Над котлом висит непроницаемое желтоватое, затем розовое облако, какая-то внутренняя жизнь едва там прикрыта и рвется наружу, облако дышит, разбухает и опадает, его пронзают струи огня и черные, насыщенные пеплом клубы.
Лава подпитывает и старую, остывающую змею потока, сквозь коричневую поверхность начинает просвечивать красное, живое. Словно ночное животное, поток просыпается, шевелит головой, с грохотом откалываются многотонные, вишневые от жара куски породы. Черная кипящая река рвется из тесноты промоины, расползается по льду, и в упавшей ночи тонким пунктиром мерцают искры неостывшей лавы, которые гонит поток.
Постепенно усталость и холод берут свое, голова моя трезвеет. Уже далеко за полночь. В густой красноватой мгле незаметно всплывает пузырь идеально круглой луны. Слабыми фосфорическими призраками светятся отовсюду поднимающиеся столбы пара, затем начинают наступать, закрывая сцену и оттесняя меня. Пора уходить. Луна осветит мой путь отсюда. Переношу легкую палатку метров за четыреста по тропе в сторону, под ненадежную защиту большого валуна. Все же здесь, вдалеке от желоба, поспокойнее. Здесь просто холодная светлая ночь. Просто ветер и звезды.
В половине шестого утра вытаскиваю себя из спальника, я хочу застать начало рассвета. Маленькая коробочка примуса, несколько неудачных попыток разжечь, и неприятная темная струйка страха опять льется мне за шиворот. Примус не работает. Игла накрепко засела в крошечной дырочке, ремонтировать нечем. Проклинаю себя, нет жизненно важных запчастей, я чувствую, как вспухли жилки на висках, и где-то там, под жилками, бьется мысль единственного верного решения, я знаю, что она там, но никак, никак не могу ее ухватить. В награду я получаю осадок, как после дурного сна, все кончается благополучно, острием ножа мне удается рассверлить мягкую бронзу ниппеля и извлечь подлую иглу. Примус работает, коптит неимоверно, забивается и поминутно гаснет. Часы его сочтены. На лаве меня ждет неудача. Пар сплошной пеленой укутал все вокруг, холодный ветер спросонья кажется особенно гнусным. Отсутствие штатива доводит меня до исступления. Вообще все отвратительно. Но что-то еще не так, нечто вначале неуловимое, и это нечто мне очень сильно не нравится.
Наверху, там, где лава топит лед, что-то происходит. Вновь ожидание опасности тихо просыпается во мне. Мрачное предчувствие, что дьявольская похлебка из черной грязи, лавы и льда вот-вот выплеснется мне на голову, держит в напряжении, навевает мысли о предстоящем бегстве и, в конце концов, сбывается. Серия взрывов со звуками разнообразными, от треска рвущейся материи до рева истребителя и визга тормозов, белые облака пара, и черные, с красными искрами разлетающейся и быстро гаснущей в полете лавы, это далеко перекрывает привычный монотонный грохот грязевого потока, и я сдержанно отступаю в сторону, краем глаза пытаясь отметить возможные укрытия и тут же понимая, что любые укрытия бесполезны. Напряжение наверху все нарастает, и мне бы бежать, но почему-то жду, не ухожу, не могу отвести глаз, наконец, лопается самая последняя перемычка, и лавина странного багрово-черно-белого цвета обрушивается прямо на меня. Плоская голова лавины широко и обтекаемо поглощает рельеф ледника, и следом быстро распухающее тело, мрачное облако, пронизанное полосами красных искр и обрамленное кружевными лентами белого пара. Жутко красиво. Идти ей до меня чуть более полутора километров, это секунд тридцать, и из них я несколько секунд решаю, бежать или сделать попытку заснять, и жаль, что нет штатива, и нет видеокамеры, и время уходит, а затем бегу что есть силы до ближайшего огромного валуна, нет, он ненадежен, скорее к другому, дальше, прочь, и все же жаль, что нет камеры, наверняка лавина пройдет мимо, а раз нет камеры, можно бежать, а был бы хоть штатив, попытался б снять, и высота три тысячи, и кислорода уже не хватает. Фронт лавины дробится черно-красными взрывами, и я отвожу взгляд в сторону, такие же черно-красные звезды вспыхивают у меня перед глазами, во рту вкус металла, и слюна горячая и цвета лавы. Все, сил больше нет. Сажусь на камень как подкошенный, бесстрастно наблюдаю, как стремительное облако плавно сворачивает, следуя изгибу желоба, и оставляет меня жить. В рассветных сумерках наползает облако плотнейшего тумана, мелкая дрожь в коленках, крупная сотрясает все тело, долгие минуты хватаю ртом воздух пополам с пеплом, отплевываюсь, закрываю глаза, густо летят мелкие камушки, и я сжимаюсь, прикрыв драгоценную аппаратуру, жду. Появляются странные мысли, сомнения - стоило ли бегать, ведь я почти наверняка знал, что все так и произойдет, что лавина свернет в нужный момент, и можно было остаться и попробовать сделать снимок. Жаль, конечно, но теперь уже ничто не заставит меня стать под желобом еще раз в ожидании новой лавины. Это даже не страх, нет, скорее усталость...
Пар ушел в высоту, пепел весь на земле. Уже совсем рассвело. Скорое солнце обещает раскрасить грустные, до восхода лишь черные и белые холмы и вершины. Иду к желобу, посмотреть, да, вся масса лавины пронеслась, не задев борта. Так ничего и не снял. Наваливается усталость и сонливость, возвращаюсь в палатку. Над головой фыркает вершина и бухает котел, наплевать. Надо урвать хоть два часа безмятежного сна. Вдруг я понимаю, что наконец решился идти на Ушковский.
22 сентября
Утро слегка затянулось. Мягкий, похожий на паутину сон долго не отпускал, мысли путались в его тягучей власти. Негромкий и непонятный звук, вроде как стук бильярдных шаров в пустой бочке. Сонно высовываю голову из палатки - и мгновенно вываливаюсь из сна в холодный кошмар. Бесполезное тело прошивает ощущение полета в пропасть. Округло клубясь, точно на меня падает, неодолимо расползается по склону серое неприветливое облако новой лавины. Нет - две секунды проходят - НЕТ!!! - и на этот раз мимо, по желобу, по старому руслу, это просто облако отнесло ветром, это милая шутка Горы надо мной, полусонным.
Через четверть часа ухожу, унося с собой еле слышное облегчение и какой-то налет беспокойства. Вот снежник с трещинами, мои следы осторожно обходят дыру, и там, на новых следах, нагло зияет еще одна. Трещины угадать невозможно. Можно только привыкнуть, заменив страх равнодушием.
Полумрак палатки - крошечный оазис в ледяной пустыне. Времени в обрез, не позднее шести вечера я должен ступить на вершину. Меня ждут тысяча двести метров подъема, да перед этим еще километра четыре поперек ледового плато. Наскоро запихиваю в себя какую-то пищу. Рюкзак, аппаратура, палатка, спальник, еда... Тяжело, много, все не подниму. Не беру большой рюкзак, сэкономив килограмма два, старательно увязываю все в большой узел. Подумав, откладываю в сторону спальник - наверху должно быть тепло. Еды только-только. Пересекаю плато по тяжелому снегу, наст не держит, валится по колено. Но склон потверже, местами выступил шершавый голый лед. Шестьсот метров подъема одолеваю за час, на вторую половину уходит три с большим гаком. Плавная округлость купола сужает горизонт и не видно конца пути, резко не хватает воздуха, на три шага остановка. Срываются порывы ветра, по склону бегут облака поземки. В голове одна мысль - успеть, успеть до непогоды.
Высота четыре тысячи метров, вершина вулкана Ушковский. Кратер забит снегом, теплые площадки под коркой льда. Остервенело срубаю лед, земля почему-то остыла, не такая теплая, как была раньше, несколько лет назад. Устало закладываю в палатку дюжину тяжелых камней. Так надежнее. Так не сдует. Я жду пурги. Местные духи гор, владыки погоды, вершат последние приготовления. Ожидание висит над ледяным куполом вулкана. Но вдруг... Да, как всегда, вдруг. Что это было? Наверное, суровые духи гор решили мне улыбнуться. Подбодрить меня. Не знаю. Не пойму. Но над неласковым высокогорьем в короткие мгновения вдруг расцвело чудо.
Солнце редкого гранатового цвета исчезло за горизонтом, закатное небо, совершенно безоблачное, только что угрюмо-бледное, разразилось красками дикой, невиданной оранжево-изумрудно-зелено-фиолетовой зари. Откуда-то из-под земли солнце выстрелило веером ярко-розовых лучей, и они легли поверх радуги, не смешав, не исказив краски. Косые волны снежной зыби плавно, с понижением, уходили из-под ног, бежали на запад, казалось, светились сами, но потом тяжелели, наливаясь чернотой в тенях, и ныряли во мрак долины.
Достигнув пика яркости, огонь небесного каприза быстро гаснет, мерцают зыбкие звезды, да пытается прийти в себя единственный безрассудный зритель. Ветер осыпает с ног до головы словно пеплом зари снежной пылью, холодно предлагает уйти и, в конце концов, зашвыривает меня в палатку. Наваждение пропадает.
Через краткие полчаса палатку окружает неузнаваемый, новый мир. Собственно, весь мир стягивается до размеров палатки. Занавес темноты и ураганной поземки скрывает все предметы дальше вытянутой руки. За бортом минус восемнадцать. Грубо барабанит крупа поземки, ветер с завыванием обтекает купол моего надежного убежища, моей любимой палатки, и она мелко подрагивает всем телом, трепетно хлопает полотнищами. Палатка греет и убаюкивает, каким-то волшебным образом слой ткани в одну десятую миллиметра разделяет бесноватую мглу и теплую крошечную полусферу, где воздух едва колышет огонек свечи, где сухо, где тепло. Трехметровый торос защитит меня от сокрушительных порывов, остывающий вулкан обогреет своим теплом. Прогоняю ползучие сомнения в прочности палатки. Пурга когда-нибудь кончится, просто надо дождаться. Лучше покрутить приемник и, растянувшись на теплом полу, наслаждаться маленьким меланхоличным уютом, и слушать, слушать в реве ветра и шорохах снега долетевшую сквозь разреженный воздух в глубины сентябрьской ночи далекую чудесную мелодию, и низкий бархатный голос Татьяны Визбор, рассказывающий нечто загадочное, и прерываемый чудесной мелодией вновь. В скудном свете угасающего дня можно попытаться записать в дневник еще одну страничку. Заглянуть бы вперед, пролистать бы, но нет, не получится, забавная повесть не написана пока до конца, и никто не знает, что там, дальше, нет, там пока только пустые страницы.
23 сентября
Всю ночь, и день, и вечер заполняла равномерная, мелкая, лишенная цели борьба. Я подсчитывал запас продуктов, делил, умножал, снова подсчитывал, что-то варил, съедал, и подсчитывал опять, экономил топливо, пытаясь растопить снег на едва теплом полу, но противный снег никак не топился. Палатку заметало, жизненное пространство сокращалось, я пытался откопаться, а ее заметало вновь и вновь... Ночью очнулся от ощущения, что воздух пропал. Спичка, другая вспыхнула и тут же погасла. Да, все просто, замело, сырая ткань перестала пропускать воздух. Интересно, подумал я, спички не горят, а я еще дышу, надолго бы хватило еще, если б не проснулся? Ночь, полутьма, капает, тяжело намокло и стекает по стенкам, и крошечные лужицы на полу.
Пробираюсь к выходу. Струя свежего воздуха бьет в лицо сочной, тугой прохладой, ни черта не видно, бледноватая муть. Зачем я здесь? Неужели, чтоб бороться с какой-то белой мутью? Полегчало под вечер, снежная круговерть сменилась жестокой поземкой. Тускло-желтое, мохнатое в поземке солнце тянулось вдоль горизонта, озаряя кратер эфемерными лучами. Ветер рассыпался в вихри. Издалека нарастал вой и рев, обрушивалось, трепало и хлопало, и улетало прочь. Каким-то равнодушным взглядом смотрел я на фотоаппараты, на остатки еды, на самого себя. Все было странное, чужое. Не мое. Одна неделя, думал я, прошла всего одна неделя… Как это просто. Уйти. Спуститься. С четырех тысяч метров, с вершины вулкана. Хотелось есть, хотелось тишины, хотелось вниз, в тепло непрогоревшей осени, в душистые и обитаемые места, где радость возвращения, где горы растают за спиной, как короткий предутренний сон.
24 сентября
Изнутри в лучах фонарика палатка искрится тысячами крошечных звездочек, выпал тончайший слой инея. Приемничек едва жив, сквозь шорохи и бульканье эфира пробивается подобие музыки. Пурга унеслась вдаль.
Проснулся, долго лежал без движения. Мучительно не хотелось открывать глаза. Так, ну давай, правый, чуть-чуть, пошире, а вот теперь левый. Я вылез из палатки. Ветер хватанул пригоршню снежной пыли, кинул в лицо. Пара слезинок щекотной струйкой сбежала по подбородку. Ветер стих. Луна слепила раскрытые в ожидании мягкой ночной темноты глаза. Светилось отовсюду. Свет струился под ногами, переливался через край кратера, стекал по пологому, волнистому снегу. Мерцали укутанные в ночь два неразлучных конуса, седой неприступный брат и пылкая красавица сестра в сверкающей красными сполохами короне. Точно над ледяным перевалом, безнадежно, ни для кого, горела одинокая звезда. Небо, огромное, холодное, только что черное небо уже подернулось синевой близкого рассвета. В уголке пейзажа, в недостижимой дали под черным горизонтом притаилась жизнь, едва различимой светлой полоской дрожали огоньки Усть-Камчатска. Там жили люди.
Ветер встряхнул меня, теплый лучик жизни прикоснулся и обрадовал. Я нащупал внутри себя какое-то странное чувство, попытался понять, и так до конца и не понял. Это была странная, неведомая раньше смесь, такая жгучая зависть к самому себе, и капелька высотной эйфории, и горечь от того, что вот сейчас грянет рассвет, и очарование ночи исчезнет, и я не смогу унести это с собой. Неверная память не в счет. Бесконечное разнообразие красоты имеет грустное свойство не повторяться дважды.
Вновь просыпаюсь от жары. Тишина, снега, горы, солнце. И тепло. О чудо, тепло! Над седловиной ледяного перевала как память о прекрасной утренней звезде разгорелась звезда дневная. Горели слепящей белизной снега, горел жидкий огонь блистающего под солнцем океана. Белая цепь Срединного хребта ныряла сразу за два горизонта, белые аккуратные конуса вулканов протыкали воздушную ткань марева на дальнем юге. Неразличимо сливалось с дымчатой тканью белесое небо, ползли белые перья, раскидываясь классическим веером, предупреждали. Да, сам знаю, пора, но еще часок, насладиться бесценным даром безветрия, совершенно невозможно покинуть все это просто так. Иду осматривать южный кратер, он больше и теплее, на широком снежном гребне высшая точка вулкана, неподалеку вход в ледяную пещеру. Круглый пятиметровый колодец, дальше под углом и не видно, нужна длинная веревка и рука друга. Этого у меня пока нет.
Возвращаюсь по снежной целине слегка вверх. Идти тяжело. Остро ощущается высота, звенит в ушах, болит голова, каждый шаг требует отдельного усилия. Добираюсь до палатки. Скорее вниз, время полдень. Пологий поначалу спуск постепенно набирает крутизну, твердый снег сменяется то льдом, то застругами и настом, то сугробами по колено. Середина пути отмечена грудой камней и там плоско, жара неимоверная, раздеваюсь чуть ли не догола, но вот куда все это засунуть? Ниже круче и круче, отвратительный снег склеивается, липнет и забивает кошки. Равновесие удерживаю с трудом и ненадолго. Меня крутит по склону, что-то тяжелое больно стукает по голове, несколько секунд лечу кувырком. Затем исхитряюсь воткнуть ледоруб в рыхлый снег. Клюв ледоруба высекает фонтан снежных искр, и все они в лицо, слепят глаза, ничего не вижу, и скорость продолжает расти. Остаются кошки, с силой вонзаю их в снег. Рывок торможения бьет наотмашь в лицо и по животу, но останавливаюсь. Снимаю кошки, сразу становится легче, но снег издевается, проскальзывает, и еще два раза отрабатываю приемы самозадержания на снежном склоне. Наконец выполаживается, полтора часа спуска позади, это уже ледовое плато. Тут силы мои кончаются внезапно и безвозвратно, как прокололи воздушный шарик. Легкое воздержание от пищи, думаю я, будь оно неладно, а ведь всего день с небольшим... Оставшиеся четыре километра иду на автопилоте в тяжелом вязком полусне. Палатка возникает неожиданно и скорее, чем я ожидал, всего в двухстах метрах…но нет ни облегчения, ни даже намека на радость.
Вокруг палатки следы росомахи. Солнце жарит, в тени плюс три. Собрав все свое мужество, развожу примус и экстренно варю любимые спагетти. На первое с бульоном, на второе без бульона, с сахаром, погуще. Тут же поспевает чайник, ледяное какао тает и вот уже кипит, и с каждой ложкой неудобных спагетти ко мне возвращаются силы. Всего через час мы с рюкзаком готовы в дорогу.
Мысль о свежем снеге вызывает омерзение. Удается, однако, километра два придерживаться пологих бугров шлака, разделенных полосками более-менее твердого наста. Теплый шлак приятно шуршит под ногами, идти по нему безопасно в смысле трещин, которые должны здесь быть ясно видны и которых все же не видно. Все хорошо, если б не одна мелочь - этот путь тянется вдоль восточного края плато и уводит все дальше и дальше не туда. Еще немного - и я попаду в хаос сераков и зияющих трещин верховьев выводного ледника. Сворачиваю влево и мгновенно втыкаюсь в глубокий, по колено, свежак с заледенелым настом. Не существует средства надежнее вымотать силы. Белое поле без единого темного пятнышка расстилается километра на полтора, кажется вполне невинным, и, не считая редких застругов, абсолютно плоским.
Сразу за полем выпукло, как остров, выступает ледник, черный, покрытый шлаком лед исполосован трещинами и вдоль и поперек. Трещины я не люблю. Те хорошо заметны даже издали, те не таят пока угрозы, но туда еще надо дойти. Не оказалось бы ты шире моей жизни, белое поле, думаю я. Выбора однако нет. Иду, вначале медленно и осторожно, внимательно присматриваясь, привыкая к снегу. Немного легче, мельче и тверже, чем предполагалось, немного быстрее. Местами виднеется голый лед. Теплое безветрие и сытость уводят мои мысли далеко прочь с ледника. Увы, рано, слишком рано! На самой середине поля, в объятиях особенно радужной мечты я краем глаза примечаю подозрительный ледяной бугорок, и, обойдя его полукругом, внезапно и поразительно ощущаю себя летящим в пустоту.
Удар, темнота в глазах, боли нет. Я потрясенно озираюсь вокруг. На самом деле темно, лишь сверху светится голубым. Звон весенней капели - это льдинки тихо шуршат, осыпаясь. Что-то теплое струится по спине - кровь?.. вода? Прихожу в себя постепенно. Вокруг сумерки. Вертикальные ледяные стены, между ними сантиметров шестьдесят. Пушистый синеватый иней красиво, складками театральной портьеры, свисает во мрак. Я попал на неглубокую снежную пробку, а если бы чуть правее... Поборов страх, осторожно поднимаю голову. Шершавый лед и отверстие в вечность, в иной мир, до него всего метра два с небольшим. Ледоруб в руке, так и не выпустил. Повезло…Мне удается воткнуть в лед клюв ледоруба… продолбить подобие пары ступенек... только удержись, не подведи, вот молодец, хорошенький, умница, чуть-чуть подтянуться…и все…трещина равнодушно выпускает меня. Вокруг тот же черно-белый пейзаж и голубое небо. И безветрие, и шипение Горы за спиной. Аккуратно выползаю на твердый лед. Коленки мелко трясутся, в голове космический холод, остальное тело поглощает влажный удушливый жар. Сую голову в дыру, где не дождалась меня судьба стать ледяной сосулькой. Но ослепленные снежными бликами глаза встречают только черноту. Метрах в трех рядом еще одно небольшое круглое отверстие, это отдушина. Вообще-то она заметна. Могла бы предупредить меня. Это не "моя" трещина, моя другая, рядом, под прямым углом к ней. Интересно, сколько их здесь? Сколько уже и сколько еще?
Оставшиеся полкилометра иду медленно, тыкая ледорубом во всякое мало-мальски подозрительное место. Внутренний голос сообщает, что ледоруб-то не поможет, рассчитывай, мол, на везение. Трещин будет мало, они окажутся узкими, а снежные мосты - прочными. Именно так и происходит. Постепенно успокаиваюсь. Потери минимальны - оторванный пояс у рюкзака, исцарапаны руки. Да маленький червячок сомнения все еще точит меня, что я выберусь отсюда живым.
Минут через двадцать предательское снежное поле позади. Шлак, под шлаком лед, огромные, по шесть - восемь метров шириной открытые трещины слева и справа, между ними широкие и не очень проходы и перемычки. Натыкаюсь на следы Андрея, они придают уверенность. Благодарю небеса, что не послали на мою голову снегопад, превративший бы это место в ворота ада.
Похолодало, но воздух хранит полнейшую неподвижность. Оказывается, я зашел в тень Крестовского вулкана. Трещины исчезают, ледник полого понижается в ложбину, по которой когда-то текла целая река. Это хорошо, там, где была вода, трещин не должно быть. Наконец, ступаю на камни. Волной накатывает слабость от пережитого напряжения. Идти по твердой земле невыносимо приятно. Хочется упасть, прижаться, и долго - долго так лежать, и гладить холодные, тяжелые камни за их каменную тяжелую надежность.
В половине седьмого коварное ледовое плато уплывает за перевал. Близкие сумерки гонят меня вниз. Снег на этой высоте не шел, а тот, недельный, подтаял. Вулкан остается за спиной. Еще течет поток лавы, но работает только один прорыв, поток спускается едва ли на километр. Вершина извергает плотный столб пара со звуками надвигающегося паровоза: громкий гул, стук и густое, толстое шипение. Взрывы редко, да пару раз из кратера вылетают вихревые кольца. Все ухожу, ухожу. Вулкан удаляется, шипение и гул стихают. Под ногами возникает тропка. Наши следы - вдвоем наверх. И вниз - Андрея. Тропка струится под ногами. Играет, убегает в сторону и вновь бросается под ноги, как веселый щенок. Горы сзади. Темнеет. Видна лава, но вершина почти не светит, пятисотметровой свечи уже нет. Перистые облака затягивают небо перламутровой розовой пеленой. Черный конус с огненной полоской лавы, черно-зеленые замшелые камни вокруг. Красиво. Останавливаюсь, достаю фотоаппарат. Пытаюсь сделать снимок. И чувствую, что не смогу. Снимка не получится. Я не то чтобы устал, но внутри что-то кончилось, иссякло, как заканчивается извержение или хорошая погода.
К хижине подхожу в полутьме. Внутри пусто, но кто-то недавно был. На столе мисочка с молодой картошкой. Принес воды. Изготовил подобие супа, на полке стоял мешок с сухофруктами, кинул их в чайник, добавил сахарин, лимонки. Получилось очень вкусно, и главное - много. Развел огонь в печурке, разбежались лучики тепла. Слегка просушился. Можно спать. Последняя ночь в горах. Даже уже не горы, предгорья. Надежная хижина, сыто, тепло. Часа полтора ворочался с одного бока на другой, не спалось. Перед глазами как вереница кадров все события прошедших дней. Мелькают, торопят друг друга, но отчетливо, ярко. Жуткие черно-красные раскаленные лавины. Пурга. Ледяные стены трещины.
Трещина была совсем недавно, она заслоняет остальное, кажется главной. В мельчайших деталях вспоминаю краткий миг падения и разные возможные варианты. Нет, не заснуть.
Полупустая бутылка спирта, забытая в хижине, заботливо дождалась моего возвращения. Наливаю в кружку граммов пятьдесят, затем еще пятьдесят, разбавляю теплым компотом и залпом проглатываю эту сладко-горькую гадость.
Ну вот. Наконец.
Вершины тают в дымке забытья. Все кончилось. Поход завершен.
Горы отпустили меня.
Комментарии